В старые добрые времена в МВД славился пионерлагерь "Дзержинец". Перекочевав на берега Иссык-Куля из живописных окрестностей столицы, здесь из года в год собиралась одна, хорошо знавшая цену дружбе, компания. Умевшая, если надо постоять за себя, подраться с местными, выяснить отношения с "пиратами"-соседями, такими же пацанами. Здесь мы влюблялись, пробовали первый "Портвейн", обирали сады окрестных пансионатов, до волдырей "сгорали" на иссык-кульском ультрафиолете...
Последние каникулы запомнились особо. Отрядных вожатых назначали обычно из студентов, а тут - немолодой уж мужик, за невероятную сутулость тут же окрещенный "Крючком". Астрономом-фанат, мечтавший открыть собственную звезду. Таскал нас в походы, давал глядеть в телескоп, раскрывал Вселенную...
И никогда не раздевался. Черный, наглухо застегнутый костюм, модная тогда белая нейлоновая рубашка с тугим узлом галстука - и это в тридцатиградусную жару, под неистовым июльским солнцем! Вставал рано-рано, купался в одному ему ведомом месте, и в 7.00, при полном параде, уже стаскивал нас с кроватей.
Вопросы о форме одежды отвергал - так, мол, привык. Но однажды... Однажды трое пацанов не поленились подняться чуть свет, и проследить вожатого. На диком пляже он скинул халат, и... "Твою мать!"- пробормотал наш главный, Бекич, - да он же зэчара! Ни хрена себе "милицейский" пионерлагерь..."
... "Крючково" тело сплошь покрывали татуировки. От пяток до самого кадыка, они шли впритык, вперемешку. Были там и купола, и Ленин со Сталиным, и русалки со всеми "бабскими" прелестями, и традиционное "Не забуду мать родную"...
Заметив, Крючок смутился лишь на минутку. И, взяв мужское слово молчать, пообещал раскрыть "страшную тайну" на прощальном костре. Была тогда такая традиция - жечь пионерский костер при открытии и в конце сезона. Надо ли говорить, как трудно далось это слово?!
Рассказ потряс: "Войну встретил в Донбассе, где добывал уголёк на шахте. Имел бронь, отсрочку от армии. Пошел добровольцем. И 26 июня, на четвертый день войны, в гимнастерке б\у со старенькой трехлинейкой уже ехал в теплушке. На фронт, что, кстати, был уж не так далеко...
К вечеру эшелон разбомбило. Очнулся ... в лагере. Кругом немцы. Да и не лагерь это был, а так, вперемежку с трупами и раненными, под дулами "шмайсеров" лежало посреди поля несколько бедолаг, кому "свезло" выжить. Страшно болела контузия. Тошнило, хотелось пить...
И - началось. Менял один трудовой лагерь за другим, добрался до самой Германии. Дважды пытался бежать - загрызали собаками. Били без всякой меры, морили голодом. Выжил лишь благодаря здоровью недюжинному.
Победу встретил на территории союзников. В лагере для перемещенных лиц холеный англичанин сказал: "Иван, для своих ты - предатель, Родине изменил. Убьют там тебя. Хочешь, поедешь в Австралию?" Домой, в Донбасс!
"Свои" встретили в пинки, никто и не разбирался. Швырнули к бандеровцам, власовцам. На третий день - трибунал: двадцать пять лет лагерей, теперь уж советских. И по сравнению с ними немецкие показались мне санаторием! Вот тут-то, по дури, и изуродовался я татуировками...
Начал срок на лесоповале. С "идейными": бандеровец однажды наотрез отказался работать. Избил его конвой, штыками тычут, тот - руку на пень - "рубите, не буду на вас горбатиться". Покалечили его... А как-то, в эпоху большой химии, поднимали мы химкомбинат под Томском. Приехал новый инженер, военный, и ну гайки закручивать! Потом пропал вдруг. Обыскались его, нам аж тошно было. Догадался кто-то пробу в цистерне с кислотой взять. А там - примеси посторонние. Дознались опера, что власовцы его живьем в чан спихнули, растворили...
Освободился в пятьдесят седьмом, подчистую. Приехал в Донецк - мать умерла, родни - никого, старожилы волком глядят. Ткнул пальцем в карту, и подался в Азию. Осел в Киргизии, работал, учился. Живу бобылем, звезду вот ищу, на оптику все деньги трачу. А что еще?