Дом моего врага находился в долине, среди гор. Невысокий, даже приземистый, он притаился в глубине скал, где редко появляется солнце. В окно этого дома я заглядывал прямо сейчас, осматривая его спальню.
Как же я ненавидел этого мерзавца! Ненавидел его претенциозный вкус, который побудил увешать стены своего дома картинами себя, утянутого в шелк и бархат, ненавидел его мотовство, заставлявшее его выписывать за горы золота аниматроников в парчовых ливреях, которые прислуживали ему и выполняли каждый его каприз. Особенно я ненавидел его спальню, с единственным окном, прямо под потолком, с глубоком прохладном гроте, на берегу спокойно плещущегося подземного озера. Негодяй любил спать при неспешном шуме подземных волн, волн, которые никогда не видели солнца.
Но сегодня, наконец то совершится моя месть. В горах неподалеку завелась алая паучиха, и я приведу ее в этот дом и запущу ее в спальню. Паутина алой паучихи при любом соприкосновении с теплокровным существом впивается в его кровеносную систему и становится с ним одним целым. Как бы далеко ты не ушел, ты все равно связан с сетью в единое целое. Чем дальше ты отходишь, тем больше теряешь крови, а паучиха может пить тебя, не отрываясь от своего вечного прядения. Метр за метром багровая от циркулирующей крови паутина тянется между горных склонов, пока ее хозяйка не напьется и из ее тела не вылупятся мириады пауков, голодных и готовых пожрать обессилившее мясо.
Паучиху невозможно заставить чтото делать насильно, пленить или куда то увести против ее воли, но ее можно позвать с собой. Для этого я подвел глаза своей лучшей тушью, уложил волосы пеплом с жиром повешенного убийцы, а в карман своего сюртука положил шестерку пик. Оказавшись, таким образом, во всеоружии, я лихо заломил цилиндр и отправился в ее логово.
Она пряла свои нити в тиши небольшого горного ущелья, неспешно напевая чтото себе под нос. По очереди запуская руки в свое нутро, она вынимала тоненькую нить и аккуратно лепила ее на сталагмит, росший под потолком. Не сбиваясь, не спеша, она пела свою бесконечную песнь и продолжала шить узор, которым хотела украсить весь мир.
- Привет. Хочешь сходить послушать музыканта-вивера? Он настолько классный, что о нем даже никто не слышал.
- Привет. Пойдем конечно.
Россыпь иссиня черных глаз мигнула вразнобой, словно стая птиц вспорхнула и сразу опустилсь. Она рассеяно протянула мне руку, и улыбнулась, обнажив три ряда очень острых и мелких зубов.
Аккуратно отведя ладонь с серебряным блеском паутины, я взял другую, и мы отправились к дому. По дороге я болтал не умолкая, чтобы отвлечь ее и не дать сосредоточится на том, как меня выпить, она же расслабленно кивала, вешая свои нити то на камень, то на дерево, словно надеялась вернуться по этому призрачному пути домой.
Приблизившись к дому, я отпустил ее руку и прыгнул в окно. Витраж рассыпался под моим весом, и окруженный нимбом из блестящих разноцветных осколоков, я приземлился точно в огромную, заваленную книгами кровать. Свет надо моей головой мгновенно померк и тут же засиял снова: это паучиха юркнула следом за мной. Рука болела - из большого пальца торчал осколок стекла. Я потянул за стекло и увидел, как оно легко поддалось и вышло, а вслед за ним потянулся тоненький след паутины.
Это был мой дом. Это я был свой враг. Я ненавидел картины, потому что помимо меня, они изображали нее. Я ненавидел аниматроников, потому что я покупал их, чтобы развлечь ее. И спальню свою я ненавидел особо, потому что в ней не было ее.
Я хотел, чтобы она стала моей могилой, но теперь, чувствуя, как через мою кровеносную систему прорастает паутина, растет и тянется куда то под потолок, насмешливо улыбающийся сквозь полумрак, я отчаянно захотел жить.
Мой громкий клич призвал аниматроников, застывших в разных позах в темных коридорах моего дома. Запрограммированные выполнять любой приказ хозяина, они забегали в спальню и вспыхивали яркими факелами, разгоняя сгустившуюсься надо мной тьму. Огонь охватил мои картины, мою огромную постель, книги, наваленные на одеяле, и конечно, мое тело. Страницы, изрисованные роскошными гравюрами летели прямо в лицо сжавшийся под потолком паучихе, а я с разбега прыгнул под воду, с шумом погрузившись на дно.
Когда я всплыл, все было конечно. Жир преступника спас мои волосы, а карта из колоды шулера обуглилась, но спасла мой франтовской наряд. Паутина же сгорела, и лишь в дальних углах моего дома остались ее обрывки, которые уберет свежая партия аниматроников, безкровных и неуязвимых.