Зал филармонии заполнялся несколько вальяжно. Основная публика была представлена дамами пожилого возраста в повидавших далекое прошлое нарядах с претензией на вечерние изыски. Они долго вчитывались в билеты и неспешно рассаживались на истертые плюшевые места. Немногочисленный мужской контингент сопровождения здесь напоминал, скорее, очнувшихся от летаргического сна спустя столетие. Представители сильного пола пробирались по рядам с застывшей жалкой усмешкой, затравленно оглядываясь по сторонам. Глаза, расширенные от ужаса будто кричали: - "Боже! Где я? Как я здесь очутился и кто эти люди вокруг? Что вообще происходит?!!"
К последней категории относился и Виталик, рядовой корпоративный менеджер, именуемый официально Виталием Николаевичем, а в простонародье "белым воротничком". Он сидел в отутюженном костюме и начищенных до блеска ботинках плечом к плечу с японцем и изредка, встретившись с ним взглядом, натренированно улыбался. В остальное время Виталик нервно переводил взгляд с огромной хрустальной люстры, торчащей из позолоченного потолка, на старушек и обратно. Причем делал он это настолько быстро, что со стороны казалось, будто человек снимает таким упражнением усталость глаз. На самом же деле Виталик боялся встретиться взглядом с роялем, стоящим на сцене. Этот черный блестящий ящик наводил на него некий благоговейный ужас, который обычно испытывают дикие племена при виде белых людей. Или нет. Скорее это был тот ужас, что испытал шестилетний Виталька, впервые увидев на отдыхе в деревне большой гроб, который несли на кладбище. Да, именно так. Этот рояль напоминал ему некий черный гроб из позабытых детских ужастиков. Вот сейчас он посмотрит на него, и тогда лакированная крышка отлетит в сторону, и оттуда выпрыгнет скелет пианиста и захохочет.
Нельзя сказать, что Виталик плохо относился к классической музыке. Ее попросту не существовало для него, поскольку встреч с подобным прекрасным он всячески старался избегать. Любые заунывные звуки вызывали тоску, головную боль и почему-то воспоминания об умершей бабушке. При этом ему казалось, что эта музыка обволакивает какой-то неприятной, липкой паутиной, одновременно забиваясь в нос смесью запахов тлена и нафталина.
- Очень. Я так рад, что мы пришли сюда, - выдал менеджер маску радости Љ5, про себя добавив: - Еще радуется, сволочь узкоглазая. Говорить научись сначала. Да мне по барабану твоя программа! Мне что сигоднясняя, что завтрасняя. Всю жизнь мечтал эту хрень слушать. Программа у него! Да знал бы ты, тупая башка, что я вообще понятия не имею о твоей программе.
Для культурного общения Виталий Николаевич обладал необходимым запасом знаний. Он знал не только Моцарта, Чайковского и Бетховена, но имел и запасное оружие в виде таинственной и несколько загадочной фамилии Шуберт. Ну а для шутейного разговора у Виталика всегда был припасен анекдот про Брамса. Это когда менеджер на вопрос "Любите ли вы Брамса?" отвечает: - "А как же! Вот, к примеру, БРАМС па-па па-па па-па, БРАМС па-па па-па па-па!". Этот старый бородатый анекдот приводил в неописуемый восторг собеседников Виталика и автоматически поднимал его в чужих глазах на недостижимую ступень культурного развития. На этом музыкальные познания рядового корпоративного менеджера заканчивались. Правда, если не считать того, что Виталий Николаевич мог даже ночью проснуться и напеть мелодию неизвестного для него композитора, на которую шеф положил свои идиотские слова и заставлял орать ее хором в начале каждого рабочего дня. Да еще Виталик выучил назубок похоронный марш, поскольку как-то проспорил в компании бутылку "Чивас Регал", доказывая, что после "Там там татам", когда в дело вступают не то дудки, не то контрабасы, идет абсолютно другая траурная мелодия. В нынешнем концерте ничего знакомого в афише он не нашел, поняв, что нет предела совершенству.
Сейчас Виталик сидел с физиономией гостя на поминках в течение первых двадцати минут. Естественно, что данный светский выход состоялся не по его доброй воле. Просто этот придурок из Японии оказался большим любителем классической музыки. Он прилетел в фирму на важные переговоры, а по дороге прослышал, что во время его пребывания здесь будет бумкать на рояле какая-то известная личность. Пришлось покупать ему билет, а Виталика назначили сопроводительным лицом. Отпираться было бесполезно и чревато. Поэтому лицо лишь вздохнуло, а вечером уже встречало дорогого гостя у входа в филармонию.
Наконец свет в зале погас и на сцену под бурные аплодисменты вышел плюгавенький мужичок во фраке. Он поклонился, резво сел за рояль и вдарил по клавишам. При первых же аккордах Виталик поморщился и заскучал. Смотреть на сцену было также интересно, как на таблицу-сетку в телевизоре, где ничего не менялось. Хоть бы оркестр был. Там движение какое-то есть. То один сыграет, то другой, то в тарелки бахнут, чтобы не спали. А этот явно денег пожалел. Зачем еще кому-то платить, когда все себе забрать можно? Вон фрак на нем, сразу видно, каких бабок стоит.
На какое-то время Виталик задумался насчет фрака. Вот если бы купить такой же, как на пианисте, и припереться в нем на корпоративную вечеринку. Все в костюмах, и тут Виталик весь в черном. Точно рты пораскрывают. А если еще цилиндр прикупить с тростью. Нет, не пойдет. За выпендреж и нарушение правил иерархии шеф точно уволит. Как пить дать, вызовет на следующий день к себе в кабинет и с ласковой улыбкой укажет на дверь. Да и на что ему, Виталику, этот фрак сдался? В нем и ходить-то, наверное, неудобно. Стягивает все и не вдохнуть. Удивительно, как этот "барабанщик" еще себе рукава по шву не порвал. Вон как брякает и от края до края рояля пытается дотянуться. А вот если сейчас шов треснет? Вот смеху бы было. Чтобы интересно этот лабух делать стал? Хотя нет, этот дом престарелых такого юмора не поймет.
Виталик еще раз осмотрел зал и остановился взглядом на поблескивающей в сумраке хрустальной люстре: - Интересно, а это стекляшки или настоящий хрусталь? Нет, наверное, все-таки настоящий. Раньше подделок не делали. Хотя... Сколько лет с тех пор прошло. Сто раз могли растащить, заменив стеклом. А вообще интересно, как такая дура висит? А, если она возьмет сейчас, да шандарахнется. Сколько, интересно пенсионерок накроет? Вот юмор будет. Пришли пианину послушать, а тут такое. Судьба, одним словом, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Впрочем... А ведь и меня достать сможет. Вон сколько висюлек. Достаточно одной по балде получить. Да и вообще, она ведь тяжелая. Наверняка пол проломит и уйдет на нижний этаж вместе с нами и пианистом этим хреновым. Нет, лучше пусть висит. Блин, как же все-таки скучно-то.
Виталик, подавив зевоту, успел ответить улыбкой на восхищенный взгляд япошки, и стал разглядывать лица публики в надежде обнаружить хотя бы одно прелестное личико. Но из-за относительной темноты увидеть кого-либо на расстоянии ближайших пяти кресел оказалось невозможным. Виталик затосковал. Хоть бы бинокль был. Нет же, блин. Одним словом, филармония. Даже биноклей не дают. Конечно, на что тут смотреть-то, на этого пианиста? Ну и ладно. Все равно инфракрасный бы не дали. А от обычного в такой темноте какой толк? Хоть бы подсветку какую-нибудь лазерную включали. Виталик вздохнул и с сожалением вспомнил, как полгода назад друг Костик вытащил его за компанию в театр на "Гамлета", чтобы "баб снять". Верняк, говорил, век повышения не видать. Они, мол, только в театр и ходят, чтобы познакомиться. Девушки тогда были, но все какие-то ущербные и несвежие. В очках, нескладные, одеты, как библиотекарши из книгохранилищ. Когда "театралы" сбежали в антракте, Костик долго сокрушался, оправдываясь тем, что нужно было не на такое старье идти, а на что-нибудь современное и модное. Эх, друг Костик, где же твой "Гамлет"? Воистину, что имеем, не храним. Здесь дамы, если и были библиотекаршами, то еще в царской России. Если бы еще в буфете остаканиться, может хотя бы музыка повеселее казалась. Так куда с этим "нрависа-не нрависа"? Еще подумает что-нибудь не то, сморчок узкоглазый, накапает шефу. Все, пинцет. Делать тут больше нечего.
Виталик вздрогнул от бурных аплодисментов и, поняв, что чуть не проспал овацию, захлопал в ладоши и крикнул "Браво", не забыв при этом одобрительно улыбнуться японскому гостю. Мужик за роялем нехотя кивнул головой в сторону зала, будто зрители ему мешали, затем занес руки над клавишами на несколько секунд и неожиданно быстро заперебирал пальцами по черно-белым застывшим в кости нотам. Со сцены полилась грустная мелодия, отчего Виталик окончательно впал в депрессию.
- И что это за жизнь у меня такая? - размышлял он, упершись взглядом в свои, поблескивающие даже в темноте, ботинки. - Нет, чтобы на какую-нибудь человеческую презентацию хоть раз отправили. Кабак или клуб ночной нормальный, боулинг, там, девчонки, выпивка, танцульки и все такое. Хрена лысого! Туда начальство само прется. А меня, как затычку в заднице на всякое дерьмо посылают. То на семинар какой-то, где только со сном борешься, то на выставку, где от стойки не отойти, чтобы ничего не украли, а вместо заключительного банкета, где опять же шеф веселится, еще и упаковывать все приходится. Теперь вот концерт этот. И что же за жизнь такая скотская? Пашешь, как папа Карло. Тут подшустрил, там подлизал, здесь прогнулся до пола. И никакого просвета. Одни только неясные обещанные перспективы роста. Куда расти-то? Нас таких тянущихся к солнцу, как собак нерезаных. А начальственных кресел мало, да и расписаны все наперед. Вот и наш хмырь, если когда и сдохнет, то сынку своему все передаст. А я так и буду здравицы петь, да всяких важных персон ублажать в сопровождении, пока в ящик не сыграю.
Неожиданно для себя Виталик ощутил, что музыка в зале явно соответствует его настроению. Она словно была ненавязчивым фоном и в то же время сочувствовала, подобно внимательному молчаливому собеседнику, к которому хочется высморкаться в жилетку. Виталик попытался задуматься над тем, почему игра на рояле впервые не раздражает его, и вдруг вспомнил свое детство. О том, как хотел стать моряком или известным путешественником, повидать мир. Он вспомнил о тех странах, которые представлял себе. Зеленые пальмы на берегу голубого океана, таинственные замки в дымке утреннего тумана, очаровательные мулатки в таверне для усталых путников и прожженные морской солью старые моряки обязательно с попугаем на плече, как у пиратов. Где теперь эти замки под пальмами? Они так и останутся в воображении, напоминающем медленно протирающийся от старости свитер. Таверны и берега, которые уже точно останутся белым пятном на карте жизни. Туда не ступит больше ни одна нога, поскольку это были только его образы и очертания. А ему остается только сидеть в строгом костюме, скалиться перед каждым клиентом отработанными для всех ситуаций улыбками и иногда вспоминать о своих детских наивных мыслях. Он вообще больше никем не станет. Ни путешественником, ни физиком, как хотел отец, ни врачом, как мечтала бабушка и мама. Никем! Потому что его поезд ушел, оставив его на станции белых воротничков, которые умеют мечтать только о перспективах роста. И самое страшное, что все составы пролетают мимо. Следующий поезд остановится здесь только через несколько лет и увезет его до остановки "Старость", куда продают билеты всему хламу в этом обществе.
Виталик не заметил, как на глазах выступили слезы. Впервые за прошедшие двадцать лет. И музыка плакала вместе с ним. Она оплакивала утраченные, рассыпающиеся только от одного прикосновения воспоминания о будущем, которое превращались в прах навсегда исчезнувшего прошлого. Музыка словно пыталась сохранить хотя бы один замок, дряхлеющий на глазах подобно песочному, чтобы оставить хоть что-то на память этому плачущему взрослому мужику. И не могла этого сделать. И будто извиняясь за неудачу, она пыталась обнять слушателя, ласково погладить его по голове и утешить с какой-то материнской грустью. Произошел тот редкостный случай, на котором веками настаивают графоманы в своих сочинениях, о котором грезят композиторы и музыканты. Музыка очаровала человека, вошла в такт с дыханием его души, в такт с биением сердца. И человек, еще десять минут назад, затыкающий в ее присутствии уши, сейчас слился с ней в гармонии.
- Господи, что это за музыка? Кто автор? - не вытирая таких странных для него слез, шепотом спросил Виталик у японца, чтобы запомнить название и, может быть, навсегда получить для себя скрытого от всех друга и лучшего собеседника.
- Да, эта музика, - кивнул с задумчивой улыбкой тот. - Тисе, не испугайти ие.
- Да, действительно, - согласился с соседом Виталик и затаил дыхание.
Он понял, что лучше не дышать, иначе можно потоком воздуха порвать эту тончайшую материю, которой заботливо и нежно окутала его мелодия. Один неосторожный выдох может наполнить невидимые паруса и унести сотканный из нот корабль к тем исчезнувшим островам с попугаями. Унести навсегда! И Виталик не дышал, а музыка продолжала наполнять его с каждым аккордом. Он не чувствовал запаха нафталина, а вдыхал соленую влажность моря, поскольку стоял на капитанском мостике в адмиральском костюме и, ощущая от восторга сводящий конечности холодок, принимал последний парад проходящих мимо него детских мечтаний.
Неожиданно зал взорвался аплодисментами. Виталик вскочил с кресла и впервые в жизни искренне захлопал в ладоши, крича срывающимся голосом "Браво" этому человеку во фраке, подарившему ему до сей поры неизведанное чудесное ощущение. За все время своей работы корпоративный менеджер впервые посмотрел на нужного человека неотработанным взглядом и улыбнулся ему натуральной, немного застенчивой детской улыбкой. Японец понимающе кивнул головой и улыбнулся в ответ.
Пианист на сцене встал из-за инструмента, с благодарностью принял от кого-то небольшую корзинку с цветами, поклонился и вновь сел за рояль. Зал затих в ожидании. Виталик сел на место и теперь с нетерпением стал ждать новой мелодии. Он хотел этого и одновременно побаивался, что это была мимолетность, что сейчас в зал войдет совершенно другая музыка, с которой у него не будет ничего общего.
Музыкант заиграл вновь, и чудо повторилось. Новая мелодия была нежной и светлой. Она звала за собой в какие-то новые, еще неизвестные дали, давая надежду на то, что все еще в жизни изменится, все еще будет хорошо. К черту эту работу и эти дежурные улыбки, к черту шефа вместе с его перспективами, к черту душащий белый воротник и жмущие ботинки, к черту этих японцев и корейцев! Все еще впереди! Не все потеряно и есть шанс быть собой! Его просто не может не быть! Виталик, словно кобра в такт дудочке, качался на волнах завораживающего звука, чувствуя, как от сочетания волшебных звуков по всему телу пробегают ледяные мурашки. Ему было настолько хорошо, что он боялся выказать своеобразный оргазм, завопив на весь зал "Твою мать! Как же хорошо! Какое же это чудо!!!" И чтобы крик его пошел бродить отражением под потолком, сливаясь в экстазе со звучащей музыкой.
Час прошел совершенно незаметно и Виталик понял, что сегодня с ним случилось нечто, в результате чего он обрел новое ощущение, подарившее ему надежду, вдохнувшее в него что-то новое и настолько приятное, что он никогда уже не запрячет это в глубины души.
Концерт закончился, но аплодисменты не затихали. Наконец, маэстро вышел из-за кулис вновь, смущенно поклонился и опять сел к роялю. Очарованный зал уже не садился, а, вытянувшись в струнку, готов был внимать любому звуку, любой ноте. Виталик даже привстал на цыпочки, будто пытался разглядеть, где же прячутся волшебные девы-мелодии в этом элегантном и очаровательном рояле. Маэстро вновь дотронулся до клавиш и...
Это была "Лунная соната", еще одна мелодия, которую знал Виталик. Она навязла у него на зубах, вгрызлась в каждую клеточку, дергая за все болезненные нервные окончания при первых звуках. Если бы Виталик владел нотной грамотой, он мог бы записать ее на память даже не по нотам, а по микронным составляющим каждой ноты. Потому что уже три года подряд каждые выходные ровно с десяти до одиннадцати утра над его головой эту мелодию пыталась сыграть соседская девочка. Ровно в десять, как будильник, не давая отсрочки нежащемуся под одеялом организму ни на один день, чтобы выспаться. Три года одно и то же бам ба-бам, бам ба-бам. И эту мелодию Виталик ненавидел, также, как и девочку, которая каждый раз запиналась в одних и тех же местах, вызывая еле сдерживаемое желание добраться до нее, доиграть, а потом мелко расчленить эту бездарную садистку вместе с родителями, решившими обучить чадо музыке, и засунуть их останки внутрь пианино. И сыграть еще и еще раз эту гадостную музычку, а потом сбацать похоронный марш, весело подбрасывая струнами и молоточками кровавые ошметки.
- Привасходна, - покачиваясь в такт музыке, шепнул японец.
- Замечательно, - угрюмо буркнул Виталик и, спохватившись, применил дежурную улыбку Љ7, а потом быстро отвел взгляд от рояля, напомнившего ему большой черный гроб.