Аннотация: Немного гностической мистики. Роль зла в добре. Роль войны в мире.
Часть той силы
" Пустыня эта, - апофеоз всех пустынь... "
С.Кинг "Стрелок"
1
Ах, как пустыня прекрасна. Рождающаяся за холмами заря ещё не освещает её. Сейчас, на переходе от поздней ночи к раннему утру, молодое, сонное солнце ещё надежно скрыто могучим станом этой земли. Лишь холмы, невидимые мгновенья назад, будто сами наливаются золотом, оставляя непроглядными и горизонт и дорогу, уже в считанных метрах за мчащейся стеной фар.
Пустыня всегда была прекрасна. Она была велика. Она была так велика и спокойна, что легко и без спроса, вбирала из брошенного взгляда все страхи, тревоги и суетные волнения. Следовало лишь быть в ней. Растворится в этом безмолвном великолепии. Лишь треск костра, и шорох ветра. И так бы вечно, всегда...
Но вышло так, что я пересекаю пустыню на старом фиате. Миную её, борясь с невольным желанием ослабить ногу на педали газа... не торопиться, пусть длится дольше... вечно, всегда. Я еду в очень скверное место, по крайне скверному делу. Но всё равно, дорога ведёт именно туда, и она заканчивается.
2
Город обступает дорогу внезапно, как это всегда бывает в пустыне. Ни пригородов, ни подсобных хозяйств. Вот за сияющей золотом кромкой холма мелькает стена первой пятиэтажки. Облезлая, серая, мерзкая стена. Будто суетный морок, будто нелепый артефакт, кощунственный и лишний среди бескрайнего мира камня и песка. А потом, как долгая волна недалёкого моря, накатывается улица. И сразу страшно...
Тогда я перестал владеть собой. Чёрный ужас сжал мне сердце, застил глаза, заставил бросить руль, и в панике выскочить из машины. Как будто в этом мире было что-то, способное меня напугать.
Проклятая сова, вышитая на новом александрийском хитоне была сущим смертным приговором. Было крайне неразумно надеть такой хитон сегодня. А фраза на столичном греческом, что я надменно бросил в лицо оборванцу-деревенщине, прицепившемуся к опасной вышивке, была печатью под смертным приговором.
- Эллин, эллин... грязный пёс Селевкидов, - они, как сель во время зимнего дождя, хлынули из каждого проулка, каждой щели. Молодые, крепкие парни, привычные к тяжёлой крестьянской работе, и ратному труду. Вот их трое, уже дюжина, а в следующий миг - толпа. Толпа, обрадованная нежданным развлечением, приближалась не торопясь, но мне следовало поторопиться. Я, как мышь, захваченная врасплох хозяйкой на кухне, растерянно замер на мгновение - другое, а потом опрометью кинулся в проулок. Молодые повстанцы обрадовано загалдели, засвистели и, не слишком спеша, потекли следом. Короткая тяжёлая стрела глубоко пробила глиняную ограду около моего уха. Я на бегу втянул голову в плечи, чем вызвал радостное ржание преследователей. Эти обитатели Иудейских гор, почти не целясь, сшибали орлов на лету. От мощных, двугорбых луков маккавеев, сделанных из бараньих рогов, не спасали латы гоплитов Антиохуса. Меня, всего лишь, пугнули. Они желали, чтоб я бежал шибче, веселее. Им было скучно дожидаться очередного отряда македонских наёмников из Сирии, скучно на этой пыльной, жаркой улице.
Я бежал, задыхаясь. Они, шагом, легко сокращали дистанцию. Вот, передний из них, небрежно махнул длинным, грубым клинком пастушьего тесака, нацеливаясь смахнуть мне ухо на бегу. Я ещё наддал, и проклятый хитон распался на плече, а я вылетел из проулка на соседнюю площадь.
В те времена я был так быстр, что нацеленная в лоб граната ударила в десантный отсек БТРа, спалив и экипаж, и остатки отделения мотострелков. Я, оглушённый и обожженный, выполз с водительского места, и мешком свалился с брони в серую пыль и раздавленный танками асфальт. Широкоплечий, высокий боевик в камуфляже стоял, опираясь на трубу от использованной "мухи". Он, приветливо улыбаясь, внимательно разглядывал меня. У него было очень приятное лицо. Я беспомощно корчился, пытаясь отползти от пылающей коробки. Он сочувственно покивал, обернулся, махнул рукой. Тут же, двое крепких мальчишек, 8-9 лет, наперегонки бросились ко мне, вытаскивая красивые кавказские ножи. Дались им всем эти ножи сегодня... Тогда, пытаясь уйти от смерти в детских руках, я снова вскочил, и снова сквозь пламя горящей машины, назад, в проулок.
Мои руки, и плечо опалило. Свирепый жар следовал за каждым моим шагом. В тот раз я был недостаточно быстрым... Раскалённый пепел, зола поднималась под моими ногами, как горная река, пробившая плотину. Горячая, удушающая метель из огня, дыма и тяжёлых чёрных хлопьев била в лицо, в спину, в грудь. Проклятая чёрная гора, незакрывающееся окно в ад. Она продолжала жечь небеса, склоны, город. Я был последний, кто ещё оставался на ногах, зачем-то пытался бежать, сдерживал отравленное дыхание, спотыкался об тела сдавшихся. Но вот и мои силы кончились. Я пал на колено, потом навзничь, потом чёрная тяжёлая волна захлестнула меня, прижала, начала наливаться невыносимой жаркой тяжестью. И тогда, будучи не в состоянии пошевелиться, я обрёл покой, и вспомнил время и место.
3
Я не должен бояться городов. Слишком большую часть своей жизни провожу в городах, своей долгой, долгой жизни. Но уж слишком нежданно всегда нападает на меня бетонный хищник в тиши золотой безмятежности.
Вспоминаю где, когда и зачем. Кряхтя, поднимаюсь на ноги. Плетусь к машине, пытаясь стряхнуть с одежды серую, мелкую пыль. Мой фиат стоит посреди дороги, а за ним пристроился, до невозможности, грязный и битый жизнью грузовик, полный ржавых вонючих контейнеров с мусором. Злой водитель, такой же грязный и всклокоченный, как и его машина, непрерывно сигналит и, ещё громче ругается. Из окон соседних домов льются похожие выражения, уже в адрес водителя. Я чуть медлю, надеясь услышать что-то новое. Нет, всё старое, как этот мир. Ну может быть, пара американских неологизмов, последствия глобализации, телевизионно-интернетной субкультуры.
- Простите, уважаемый, - с силой в голосе, - я искренне сожалею, что задержал Вас. Пожалуйста, успокойтесь. И вы, господа тоже. Ещё очень, очень рано, вам следует спать. Всем следует спать.
Окна закрываются, водитель замолкает, недоуменно оглядываясь, будто со сна. Зевает, нервно трёт глаза.
С третье попытки я завожу мотор, притыкаюсь к тротуару.
- Не подскажет ли господин, как проехать к рынку в этом прекрасном городе? - но предел власти моей достигнут, а более того мне не разрешено. Водитель лишь косится на меня дикими глазами, обругав напоследок, мучает свой старый мотор... Не важно, любая улица может вести только к рынку.
И эта, любая улица тянется дальше, дальше. Дома, одинакового цвета, одинаково неуютные, в рассветном полумраке. Запоздалые коты поспешно перебегают перед колёсами. Большая, мохнатая собака сонно поднимает голову, одинаково равнодушно глядя на меня и на котов. Машин встречается мало, в основном, это старые грузовички и тендеры. Дышащая в спину пустыня, сравняла их по цвету и возрасту. Всё и вся выкрасила под себя. Сухие пеньки деревьев, торчащие из круглых дыр в тротуаре, смешные попытки властей проявить своеволие перед великим пространством.
И, дальше, ещё дальше... Всё одинаковое, унылое. Небольшая площадь с безвкусной позолотой на мэрии. Сухой фонтан, кто-то на лошади с арабской саблей и русским автоматом. Сонный, сухой дворник, первый и последний, встреченный. Сонно размазывает сухой метлой новую сухую пыль, по лежалой сухой пыли. Провожает меня долгим, удивлённым взглядом. Даже проснулся и отложил метлу. Слишком большое событие, незнакомая машина в такое раннее время.
Но приходит время фаджра, и уже протяжный голос муэдзина возвещает скорое появление солнца, которое очень скоро окрасит серую пыль в благословенное золото. И вспыхивают огни в домах, и ночная стража повелителя правоверных закидывает за спину медные щиты, и спешит по домам. И ленивый ишак пекаря... Время и место... Надо торопиться, иначе не поставишь машину на рыночной площади.
4
А помнить время и место на рыночной площади тяжело, очень тяжело. Уж слишком неизменны торговые ряды, подобные в любую эпоху. И тележки. И торговцы, поспешно сворачивающие молитвенные коврики, чтоб оказаться на месте к появлению раннего покупателя. И мальчишки, не смотря на утренний час, уже снующие повсюду. Если бы не машины с товаром, и бензиновая дымка, замешенная на пыли. Всё на той же пыли...
- Эй, уважаемый, - толстенький паренёк с хитрыми глазами деликатно стучит в боковое стекло фиата, - уважаемый. На это место всегда дядя Ахмет свою машину ставит. Вы бы, господин, поискали другое место, а то он к половине шестого обязательно приедет.
- Придётся твоему дяде самому другое место поискать сегодня, - найти крошечный, чудом свободный просвет между киоском и мусорным ящиком взяло у меня гораздо больше времени, чем я мог позволить себе потратить... а срок близился, и пропустить его было очень опасно.
- Ну, как желаете, господин..., - паренёк, плутовски улыбаясь, отоходит. Догнал другого мальчишку, они вместе хихикают, косясь на меня.
Я же, веселя торговцев и мальчишек, топчусь в свежей пыли, чуть ли не крутясь на месте, подобно дервишу. Время уходит, а я не нахожу... не нахожу.
Тянуть в бесплодных попытках вспомнить не разумно. Если упустить время, вся идея, то есть, часть Замысла, вполне может провалиться. Сотворённый мир, кроме высшей Воли, имеет и свою. Весьма злонравную, кстати...
Впав в панику, я уже готов безрассудно заговорить, начав менять этот мир под себя. Столь лёгкий путь совершенно запретен сейчас, поскольку лекарство, порой, может быть страшнее болезни. К счастью, потеряв покой и ясность рассудка, я, как всегда, начинаю соскальзывать, терять время.
Лёгкое, неверное марево прикрыло корявые многоэтажки, медленно, но верно стирая эти следы неуместной здесь культуры. И вот уже, простой и ясный палец минарета указывает лишь в утреннюю дымку, уступающую бездонной синеве.
И неизбежные джинсы с футболками на мальчишках и торговцах потекли серой, свободной тканью халатов и шаровар.
И острый бензиновый запах сменился запахом животных. И лишь "виллис" стёртого пустыней защитного цвета.Нервный британский сержант, вон там, отгонял мальчишек от машины.
И я вспоминаю, и собираю раскатившийся по двум столетиям рассудок...
- Уважаемый, Вам плохо? - снова толстый мальчишка.
- Нет, паренёк, теперь хорошо.
Теперь всё прекрасно. Теперь я помню. Оставить минарет на 2-3 пальца за левым плечом, и просто шагать вперёд.
Шагаю вперёд, к краю рыночной площади. Я нахожу время удивиться, что битые грузовички с товаром стоят так же, и там же, как тогда стояли верблюды. И даже, кажется, точно так же дышат, сонно шевеля губами.
И точно так же, как в тот раз, я протискиваюсь между их тёплыми, пыльными боками. И один испуганно фыркает, со сна. И так же, нервно, отдегивает голову, когда пытаюсь погладить, успокоить...
Тут я вижу дверь. Ту самую дверь, корявую, скверно скованную, укреплённую тяжёлыми, кривыми полосами. Ну и кузнец, в этом городишке. Руки выдрать. Теперь сомнений не было. Я хорошо помню, как я её затворял тогда, навалившись всем телом, скребя ногами по пыли, ругаясь на бесконечном количестве языков.
Заранее смирившись с неизбежностью тяжких усилий, с которыми я буду отдирать эту ржавую плиту, непомерной тяжести, я подхожу и толкаю стеклянную дверь, в лёгкой алюминиевой оправе, под яркой вывеской "Игровые автоматы".
5
Стойка с кассой и телефоном пуста. Её обитатель гремит вёдрами где-то в глубине заведения, и это хорошо. Это сбережёт мне силы и время.
- Кто это там, в такую рань? - слух у парня, что надо... не вышло... жаль.
- Это ты, Джуха? Погуляй, пока, через час открою.
- Нет, никого здесь нет. Ветер хлопнул, - к счастью, много силы не понадобилось, приказчик слишком сонный, безвольный. Намазом пренебрёг, стало быть.
И то, это бессмысленное заведение отнюдь не зовёт, ни воздеть взгляд к небесам, ни приклонить его к молитвенному коврику. Эти два ряда странных, ярко раскрашенных машин. Пока, они сливаются мёртвой темнотой панелей и дисплеев. Но придёт час, сонный приказчик поднимет рубильник. Зазвенят монеты.
И тогда, без капли чуда, без слова молитвы, каждый сможет стать могучим витязем, десятками разносящим в тучу огненных брызг зловещие самолёты с сине-белыми шестиконечными звёздами. Те самые самолёты, от которых, появись они там, за стеклянной дверью, никогда не спасали ни чудо, ни молитва.
И сможет стать метким стрелком, знаменитым спортсменом. Стать быстрым, сильным, мудрым ловким. За миг стать таким, каким за, целую жизнь, не сделает, ни чудо, ни молитва. Так что ему, твои намазы, Господин? И что они Тебе?
А ещё... И тут, как я не спешу, но встал перед очередной дурацкой машиной, трясусь, давя в себе беззвучное, неудержимое ржание. А ещё, он может в двадцатый раз попробовать вытянуть слабой металлической рукой пачку с сигаретами из ярко освещённого, стеклянного ящика... В моей запутанной памяти всплывает, как будучи, ни намного менее старым, но всё же, чуть более глупым, я вечер за вечером оставлял всё содержимое карманов на одном и том же столе. Я точно так же, тогда верил в слепую удачу, в случайную волю стаканчика с костями. И было это совсем близко отсюда, хотя и несколько раньше. Так мне ли их судить?
А вот вторая дверь. Та самая дверь. Я даже встряхиваю головой, и оглядываюсь. Может быть уже...? Нет, спящие, тёмные машины всё ещё здесь. Такой затейливой резьбой покрыл эту дверь неизвестный, древний столяр, что ни один из многих владельцев этих старых, старых стен, и ещё более старого фундамента, не захотел с ней расстаться. Она лишь блестит, на фоне побелённых стен, матовым хрусталём свежего лака. Кто бы ни был хозяин этого балагана, он большой молодец.
Однако, пора зайти и сюда...
6
Прекрасная древняя дверь заперта, а время уже пришло. Я не могу заниматься поисками ключа, потому, что время уже пришло. Я могу не беречь силы, и не бояться всё сломать, ведь время пришло. Пришло...
Я, наконец, говорю... С некоторым усилием, говоря на языках народов, подобные мне могли владеть их настроениями, чувствами, желаниями. На краткий миг. Приложив чуть больше, чем слова их языка, мне удавалось владеть самими людьми. Лишь тогда, и насколько, мне было дозволено. Но эти слова... те языки.
Те слова, которые готовы были прозвучать, обращались не к части Творения, но ко всему, что оно заключало. Живые разумные, неразумные, мёртвая материя, стихии, энергии...
Мне сейчас не просто вспомнить, моя память тоже часть сотворённого мира, и менялась вместе с ним. Однако, я думаю, что когда-то, это был не более, чем язык. На нём желали доброго утра, ругали непослушных детей, шептали слова страсти, любви,... лжи?! А почему нет? Ведь это был не более, чем язык, пока на нём не прозвучало "Да будет...!"
И с того самого мгновения, те слова более не смели звучать суетно, ибо легли в основу Творения, Творения, которое став упрямым и своенравным, осталось покорным этому языку. Оно состояло из этих слов.
Это редкий, сладкий миг упоения волей и силой. В этот миг я мог бы уничтожить этот мир, изменить его под себя, стать новым Творцом, Сущим... светоносным?! Я усмехаюсь. Никогда, никогда я не подниму руку на этот мир. В этом мире есть пустыня, а она прекрасна... И вручивший мне силу, знает это лучше меня.
И всё же, миг могущества очень сладок. Я медленно воздеваю руки... Увы, современный кинематограф не минул и меня... Я медленно воздеваю руки, и ясно, и чётко, и негромко обращаюсь к сотворённому миру. Я чувствую, как слова мои потрясают основу его.
- Эта дверь открыта...
И сотворённый мир изменился, и дверь открыта... Теперь она была открыта всегда.
7
Первым делом, я налетаю на ржавое ведро, с грязной водой, и тряпками. Награда за склонность к пустым эффектам мокрые штаны, и дикий грохот, под аккомпанемент моих ругательств. Я ругаюсь на многих языках, облегчая душу, но быстро затыкаюсь, покрывшись холодным потом. Сейчас в самый раз было бы выдать "провались всё", на том языке, который... Это решило бы массу проблем, оставив много места для создания новых.
Покачав головой, я выжидающе смотрю за спину, готовясь к появлению хозяина заведения. Однако, шум, почему-то, не привлёк парня. Странно, на входе он меня услышал издалека. Ладно, проблемой меньше.
А проблем хватает. Комната завалена коробками, разбитыми дисплеями, электронными блоками. В самом центре стоит несколько громоздких игральных машин. Печально вздохнув, я разворачиваю кепку с зелёным верблюдом козырьком назад, и вспоминаю профессию грузчика.
Таскать мешки с солью, тогда в Цидоне, было несколько тяжелее, но время не так поджимало. Этот, пока не проклятый мир, начинает своенравно дрожать, угрожая найти свой путь. Просто сказать этому мусору, чтоб перестал быть? Нельзя. Всё и так на грани.
Спотыкаясь, и ломая ногти, я растолкиваю электронно-развлекательный хлам по стенам, наконец, очистив середину комнаты... Тут? Нет, чуть левее... Да, это место. Теперь, крайне важно быть точным... очень точным... Не дать шанса непокорному бытию.
- Камень, что от меня до стены предо мною, стал водой...
Да-а, это тяжкий удар по сущему. Это вам не дешёвый замочек открыть. Ощущение, как врезать суковатой палкой по дереву с дуплом, полным пчёл. И ведь, не убежишь теперь...
Вознаграждение за страх и напряжение - редкое зрелище. Не мгновенно, но достаточно быстро серая завеса пыльного камня растворяется в чёрном мраморе воды. Неудачно стоящий ящик, с выразительным "бульк", пропадает из глаз.
Ничего... Где ошибка? Что не так? Место...? Время? Я болван? Несомненно. Пытаюсь увидеть то, что пока не создано. А ну...
- Спящий в воде, что от меня до стены, наречённый Ор!
Огненная волнистая линия сверкнула в чёрной бездне далёкой искрой.
- Ор пробудился, он встаёт, следует за мной...
Устало потирая лоб, наливающийся жаркой болью, горящие огнём глаза, я иду к двери. Дело сделано... Теперь, ждать.
- Мужик, ты чо здесь? Откуда?
Парень лет двадцати. Маленькие усики, бледный. Смотрит мне за спину, глаза, что твои арбузы. Висят наушники плеера. Вот почему, на звук не примчался.
Это уже не важно, дело сделано, не остановить.
За спиной плеск, протяжный шорох, жёлтый, неверный свет.
- А-а-а...! - бедняга разворачивается и несётся к двери. Неужели так страшно?
Да... Огромная, золотая змея впечатляет. Хотя, скорее, не змея, а... тело толстое, но слишком короткое.
- Ор, прими человеческий вид. Уж слишком на глиста смахиваешь.
8
Движение тяжёлого, сияющего тела, и вот уже человек. Тощий, высокий, могучий. Белый, золото лишь в глазах.
Шаг, и уже одет. Одет в какую-то архаичную дрянь, что-то из вестерна, века 19-го.
Как обычно, красив, нагл и язвителен, до невозможности. Лицо юноши.
- Ор? Что за дурацкое имя? Ор? Свет, на языке ваших давних подхалимов. Не мог придумать что-то получше? С этим именем я чувствую себя совсем древним. Зови меня лучше..., - возвёл сияющие глаза к потолку.
- Тебя зовут Ор, преступник. Или может быть, наречь тебя снова? - стараюсь держать уверенность в голосе, но тот, предатель, дрожит. Получаю понимающую, кривую усмешку.
Мерзавец понимает, как я его боюсь. Как боюсь допустить оплошность, ошибку. С надеждой ждёт... Жжёт меня золотым огнём. И лишь когда я набираю воздух, чтоб произнести те слова, опускает взгляд, успокаивающе протягивает руки.
- Да ладно, успокойся. Я верю, верю, что ты у нас, нынче, круче варёного яйца.
С удивлением осматривается, пройдясь. Потрогал пластмассовую рукоять пистолета, на одной из игральных машин.
- Здорово. Молодцы, детки... А как мне звать тебя?
- Меня не надо звать. А ещё, меня не надо держать за глупца. Я, это просто, я. Так ко мне и обращайся - "ты".
- Вау, какая скромность, - Ор восхищённо разводит руки, и закатывает прекрасные глаза, и ... переходит на иврит, в самом архаичном наречии, - Так может быть, твой жалкий раб будет тебя звать "Ты есть"?
- Закрой свой грязный рот, пёс! - положительно, это существо, что-то с чем-то... Наверное, с полвека никому не удавалось настолько вывести меня из себя.
- Всё-таки, эти праведники ужасно плохо воспитаны, - Ор сокрушённо качает головой, - Я к нему со всей душой и уважением, а он...
- Я вот подумал, что если назвать тебя псом на ином языке, то... В конце концов, человеческий облик не так уж и важен.
- А-а я пошутил, пошутил... Вот, я уже совсем скромный, тихий и покорный.
Да, именно так с ним и надо. Будучи адептом насилия, силы этот подонок боится.
Мой беспокойный узник потягивает руку к стеклянной двери, чтоб выйти на солнечный и шумный рынок.
- Стой! - мягко беру его за плечо. Впервые, его спокойствие нарушено. Прекрасное лицо мучительно дёргается, опаленное огненной пыткой. Глаза на миг гасит нестерпимая боль.
- Ах...Ты всё тот же. Как и этот проклятый мир.
- Этот мир пока не проклят. Проклят ты, Ор... Впрочем, прости. - теперь я чувствую себя виноватым, - Давай, сначала побеседуем.
- Пустое, старый враг. Боль - это чувство. Мне нужны сильные чувства. - Ор уже овладел собой. Вернулась нахальная улыбка.
- Здесь есть, что выпить...? Ах да, этот их чёртов пророк накосячил. Вина здесь не найти..., верно? - уже глумливо, - Или может претворишь для меня бутылочку?
- Я думаю, в холодильнике есть пиво, - теперь я стараюсь не поддаваться... Он явно тянет время. Ждёт, что я устану, и допущу промах. Делом или словом...
- Нету. Тут какая-то поддельная дрянь с газом... Итак? Меня отпускают? Время пришло? - он старательно безразличен. Но я ликую... Не выдержал, спросил первым.
- Да, приятно порадовать тебя, дружище, - мерзкое злорадство бурлит во мне, - Свободен... Службу нам небольшую сослужишь, и свободен.
- Да всё что угодно... Где это? Далеко отсюда? - уже не претворяясь. Его глаза сияют таким звёздным пламенем безумной надежды, что горький стыд начинает жечь моё сердце.
Поверил, здоровенное дитё... Нашёл кому поверить...
- Пошли, здесь, совсем рядом.
9
Заразившись пустой надеждой, Ор сразу потерял суетливость. Он идёт через рыночную площадь очень медленно. Оглядывается на каждом шагу. Внимательно всматривается в лицо каждого человека, машину, дом ... Вот вонзив золотой взгляд в ничто, рассматривает это ничто долго и сосредоточенно. Время от времени, зацепив глазами что-то случайное - край прилавка, плечо торговца, а то и просто просвет между домами, просящее поднимет палец, замирает, словно читая неразборчивую, но очень важную надпись.
Остановился, захихикал, покачивая головой. Причины его весёлости мне вполне ясны, так что, разочаровал его, не спросил.
- Да, как видишь, они прекрасно справляются без тебя.
- Это не ново, но вы тоже ребята не промах, - тут он начинает ржать во весь голос, - Бен-Ладен, а? Ну ты даёшь, братец праведник.... Эта сцена с морским погребением, надо же было додуматься...
Ор вытирает слёзы, снова качая головой, -Ну, наворотили. Аль-Кайда... Башни-близнецы... Хотя в Афганистане у тебя вышло просто прекрасно, я бы лучше не справился. Зачем вообще, вам понадобился весь этот безумный проект?
- Ты знаешь, зачем... Затем же, зачем мы упокоили тебя на полвека. Вероятность массового применения расщепления ядра. Разрушение материи, конец Замысла.
- Ах, дяденька, оставьте ваши глупости, - говорит он глумливо, - такой большой, а в сказки веришь.
Но ему не удаётся снова меня рассердить. Сейчас, когда всё идёт по плану, очень важно сохранять хладнокровие.
А всё идёт по плану. Мир меняется тем больше, чем дольше чувствует свободную, бодрствующую волю Ора.
Уже заметно изменилась эта часть мира. Бойкие, добродушные тона рыночной площади всё тише, всё смазанней. Зато чем далее, тем более слышны агрессия, визгливая истерика. Они растут, захватывают пространство вокруг нас.
Эти двое торговались, привычно спорили о цене товара. Вот они уже ругаются. Тощий, закутанный в пастуший бурнус продавец, больше не размахивает руками, показывая размеры и качество овечьего сыра. Он занёс кулак, сыплет проклятиями. И толстый, цивильно одетый покупатель не отстаёт. Упёр руки в бока, наступает с угрозой.
А вот кто-то, и в правду, подрался. И не один... А там и поножовщина. Пока, всего лишь поножовщина. Ор блаженно щурится, по-кошачьи. Будто ему сейчас предстоит слизать с пыльной дорожки вот этот горшок сметаны, только что разбитый о чью-то голову.