Дело выбора, дело предпочтений, дело вкуса. Можно верить в Бога или не верить в него. Можно читать стихи или не читать стихов. Тем не менее, что бы вы ни выбрали, Земля не прекратит своего движения вокруг Солнца (или это все-таки Солнце движется вокруг Земли, как подсказывает нам зрение?), весна не перестанет сменять зиму (хотя, только поглядите, погода предлагает нам и иные варианты), а поэты никогда не перестанут писать стихи ( или все же - "Не я пишу стихи, они, как повесть пишут // меня..."?).
И зачем только читать-писать стихи? Зачем соотносить с первой реальностью, с нашей каждодневной бытностью реальность вторую - уже имеющую быть, которую надо лишь написать, уже созданную, которую надо лишь воссоздать? Вторую реальность - самую настоящую. И при этом - абсолютно маргинальную. Видимо, написание-чтение стихотворения и обозначает главный вектор человеческого существования - "от точки, в которой знание не помогает, начинается движение в сторону смысла", по определению философа.
Отчего все же пишутся, или, как навсегда определил Андрей Вознесенский, "случаются" стихи? Арсений Тарковский считал, что стихи пишутся не для того, чтобы их прочитать, а для того, чтобы их написать. Тимур Кибиров в такой позиции усматривает или добросовестное заблуждение, или некое поэтическое кокетство и замечает, что "не стал бы тратить свою единственную и потому драгоценную жизнь на то, чтобы самовыразиться. Если дело только в том, что вот лишь бы написать, то тогда и записывать не стоит". (Хотя Тарковский, издавший первую книгу своих стихов в 55 лет, свои слова подтвердил своей же жизнью). Бахыт Кенжеев выразился так: "Главная задача поэта в том, что он работает для Господа Бога, по заданию, данному Господом Богом. Все апостолы могли рассчитывать только на смерть на кресте. Мне хотелось бы на них равняться".
Но поэты едины в одном - стихи пишутся, случаются оттого, что не могут не случиться, не быть написанными. Правда, и графоман (или, что точнее, метроман) не может не писать. Но в самих этих словах и кроется колоссальная разница между поэтом и непоэтом. Непоэт не может не писать, ему писать охота. Поэт не может не записывать того, что посредством языка диктуется ему... Иосиф Бродский отмечал в своей Нобелевской лекции удивительную особенность поэтической "кухни" : "Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал...".
Противоположностью поэзии является, конечно, не проза, а плохая поэзия.
Хотя хороших поэтов всегда очень немного, обилие и неразнообразие непоэтов серьезно удручает. "Графомания, безусловно, проделала серьезную эволюцию,- пишет Дмитрий Быков, - она стала грамотней, глаже, гламурней, но про нее по-прежнему хочется сказать словами из анекдота: "На рынке появились поддельные елочные игрушки. Выглядят, как настоящие, но не приносят никакой радости".
Так что же такое, извините за наивность вопроса, современная поэзия? "Где сейчас хорошие стихи, почему поэзия не оказывает никакого влияния на общественную жизнь, почему современная молодежь не проявляет никакого интереса к ней, а то, к чему проявляет, поэзией никак не назовешь?" - перечисляет Дм. Быков самые распространенные вопросы. "Первое ощущение от современной культуры - уныние,- говорит Сергей Гандлевский.- Но это обычная реакция современника на свою культуру". "Есть какие-то печальные мысли по поводу состояния искусства, не только поэзии. Вся эта авангардная невнятица - это так скучно. Из стихов уходят смысл и музыка. Впечатление такое, что авторы никогда не читали ни Ахматову, ни Мандельштама, об Анненском я уж и не говорю",- замечает Александр Кушнер. Но он же и добавляет: "С другой стороны, и не должно быть множества хороших поэтов. Такого никогда и не было".
Поэт непоэту, дабы разрешить непонимание между ними или чтобы просто поставить на место, ответить не может, да и негоже отвечать. Гумилев, например, отвечал только поэтам. А Блок и поэтам не отвечал.
А впрочем... В 1992 году в Москве мне посчастливилось познакомиться со Львом Кропивницким - художником, поэтом, личностью легендарной и необыкновенной. Я привезла ему из Тбилиси посылку от старого друга - блестящего филолога и поэта Константина Герасимова, моего учителя. Знакомство ознаменовалось подарками от Кропивницкого, в частности, великолепным сборником "Мансарда", в который вошли стихи, графика, репродукции картин участников одноименного сообщества художников и поэтов. Это и был ответ - бесталанности, безвременью, безденежью, без- всему. Ответ блистательный и единственно возможный. В одном из стихотворений К. Герасимова, вошедших в этот альманах, я прочитала:
Их тьмы, и тьмы, и тьмы.
Но есть на свете - мы.
И вечно наше "нет"
Тому, что тьма. Не свет.
Актуально? И должна ли поэзия быть актуальной? Это очень серьезный вопрос. Видимо, поэзия актуальна настолько, насколько и современна. Но и современна настолько, насколько актуальна. Т. Кибиров считает, что русская поэзия зашла в тупик, потому что не дает четких ответов на те или иные вопросы, избегает внятных высказываний, что делает ее неактуальной. Сам поэт высказался предельно внятно:
Поэзия - big fucking deal!
Парча, протертая до дыр!
Но только через дыры эти
Мы различаем все на свете,
Поскольку глаз устроен так:
Без фокусов - кромешный мрак!
Глядишь, пацан, сквозь эту ветошь,
Сквозь эту мишуру и ложь,
Авось, хоть что-нибудь заметишь,
Глядишь, хоть что-нибудь поймешь.
Таково предназначение поэзии. Заметить. Задать вопрос. Задуматься. Ведь "мы все ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса" (Владимир Высоцкий). Но, поправит меня внимательный читатель, таково предназначение и философии. На слуху высказывание С. Колриджа о том, что великий поэт не может не быть великим философом. Насколько поэт - философ? Если философ, как писал М. Мамардашвили , "шпион в каждой стране, потому что ставит под сомнение все, что кажется очевидным и непреложным носителям той или иной субкультуры", то из поэта шпион никакой. Он гость, вестник, посланник. Он - ангел- хранитель. Философ может вызвать ту или иную эмоцию. Поэт - сам по себе эмоция. Однако, как и философ, он может высечь пресловутую искру из несоединимого, сделать непреложным то, что спорно, а очевидное поставить под сомнение. А из искры, как известно...
И еще: не сомневаюсь, что и великий поэт, и великий философ на месте Гамлета из "быть или не быть" выбрали бы "или".
Что же касается величия и гениальности... Кибиров говорит о том, что критериев для определения хороших стихов нет, и с этим не хочется спорить. Не придумано мерок для оценки магнетизма определенного порядка слов. Кенжеев справедливо подчеркивает, что хорошая поэзия, как и хороший читатель, - товар штучный. А Гандлевский величие писателя определяет так: "Всякий писатель предлагает тебе некую картину мира. В картине мира, которую предлагает Толстой, совершенно не тесно, в ней можно жить десятилетиями - конца-краю не видно. Протест возникает, когда рама тесна тебе, когда кажется, что ты опытней или честней, чем автор. В отношениях с великими произведениями такого не бывает".
Как известно, если талант попадает в цель, в которую не попадают другие, то гений поражает цель, которая другим не видна. И хотя, как сказано у Бродского, "наличие копий еще не гарантия цели", восприятие гения как гения с его невидимыми копьями и целями происходит сразу, стремительно, моментально, абсолютно безоговорочно. "Талант попадает сразу в несколько сутей дела,- еще раз процитирую Мераба Мамардашвили,-а гений - в суть этих сутей, то есть в самую суть дела". А суть дела - всегда очень высоко. И не надо сравнивать небо с небом, чтобы доказать, что оно - не земля. Высь, она и есть высь.
Как видим, главный критерий в оценке величия-невеличия - это все же восприятие поэтического текста читателем - тем самым читателем, штучным. "Настоящий читатель стихов - это редкость, потому что это тоже дар",- говорит А. Кушнер.
"Извольте мне простить невольный прозаизм", но воспитание вкуса - совершенно необходимо. "Эстетика - мать этики,- писал Бродский.- Зло всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее, хотя, возможно, и не счастливее". "Необходимо воспитывать умение отличить подлинную оригинальность от подделки. Человек, с юных лет читавший Пушкина и Тютчева, Пастернака и Заболоцкого, вряд ли прельстится стихотворным жульническтвом, безмыслием и болтовней" (А. Кушнер).
При том, что, действительно, несмотря на огромное количество псевдопоэтической дряни, от которой, диву даешься, как не разорвется всемирная паутина, средний уровень владения поэтическим ремеслом вырос, и неплохих, крепко сбитых, профессионально любопытно сделанных стихов - немало. Но больших поэтов, поэтов, не побоимся сказать, великих, как всегда, мало и, как всегда, достаточно для того, чтобы не думать о том, жива ли Поэзия. Поэзия, она ведь как воздух. Есть - и слава Богу. Загибается она - тут-то и спохватываешься, и жизнь выбивается из привычных ритмов. Поэзия - это свобода. Великий философ сказал: "Именно потому, что мы не можем быть богами, мы можем быть нравственными, именно потому, что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, то есть свободными". Именно поэт, через сердце которого и проходят разломы, трещины раскалывающегося мира, несет на себе всю полноту вины, весь груз ответственности за все, что случилось, случается, случится... "Жизнь поэта,- заметила Юнна Мориц,- можно назвать адом не только потому, что человечество устроило ад на земле, но еще и потому, что, живущий в этом аду, он несет в себе адские страдания, адскую муку". Но при этом - исполнен "сознанием своей правоты". Так называл свою поэзию Осип Мандельштам.
День сегодняшний - день Поэзии. "Мне кажется,- говорит С. Гандлевский,- что сейчас хорошая поэтическая пора. Когда-нибудь любители поэзии о нашем времени будут вспоминать с большой признательностью. Можно назвать с десяток сильных поэтов. Это не пустяк. Вполне возможно, наше меркантильное и безграмотное время будут вспоминать как сильный поэтический взлет".
Вы только подумайте: сегодня пишут Чухонцев, Кушнер, Мориц, Быков, Кибиров, Кенжеев, Гандлевский, Кекова... Господи, уже довольно для того, чтобы сказать - вот она, Поэзия, жива, и ничего ей не сделается. Как видите, я минималист. Вполне довольствуюсь великим.