АВТОБУС

  

  __________________________________________

  

  

  

   На остановке было полно народу. И я, еще не совсем пришедший в себя по-сле четырехдневного запоя по поводу моего отъезда, очумело таращился на такую неправдоподобную массу желающих свалить с этой обветшалой остановки в циви-лизацию.

   Понятное дело - я. Изможденный последними событиями: пропахший по-том, смертью, легкомыслием, мудростью, березовой бражкой, древесной гнилью, свободой, счастьем, ранним солнцем, легким закатом, средством от комаров, пече-ной картошкой, кедровой смолой. Конечно же - костром и кое-чем еще, что воз-можно не так и важно для вас.

   А имел честь я пребывать в гостях у одного бывшего олигарха. Для простоты и не перехода на личности, назовем его Гриней. Этот русский Гриня был некогда крупным воротилой в москве. Но однажды, как это бывает с людьми, у него внутри что-то как бы лопнуло. Он схватился за сердце, уронился на кожанное кресло сво-его кабинета, тем самым до ужаса напугал личную секретаршу, которая, кроме то-го, как строчить договора и миньеты, оказалась не способной ни на что иное, как упасть в обморок рядом с обморочным шефом. И тут, возможно, и конец одному из них пришел бы, если бы из лопнувшего чего-то там, у Грини, не разлилось что-то ароматное и божественное. Эта субстанция наполнила сначала душу, потом сердце и уж затем придала бодрости всему телу.

   Гриня, выражаясь его словами, охренел от внезапного просветления. Вско-чил, как ошпаренный. Огляделся по сторонам в поисках чего-то дорого на память. Его взор лихорадочно бродил по вишневым, матовым, черным, бордовым, про-зрачным предметам, но его сердце молчало. Даже на фотографию семьи оно никак не отозвалось. Он понял, что это вещи прошлого мира, которые вовсе ему не при-годятся в настоящем.

   Оправившись от первых потрясений, Гриня снял лакированные штиблеты, первой свежести носки ручной работы, снял дорогущий галстук от какого-то там пидора, расстегнул ворот благоухающей сорочки и задышал. Задышал как когда-то в детстве. Полной грудью. Взахлеб, шумно втягивая свежий запах кабинета. Ничто его не отвлекало и никуда не тянуло. С каждым вдохом и выдохом испарялась тре-вога за будущее. За следующий разговор, факс, email, письмо, телефонный звонок, поворот. Страх за каждую следующую минуту.

   Надышавшись вволю, Гриня легко, как никогда, поднялся с кресла, оставив после себя символический отпечаток своего зада на прощанье. Поцеловал полуоб-морочную секретаршу. Поправил на ней задравшееся до голых прелестей платье. Застегнул слишком вульгарно распахнутый ворот блузки. И... исчез.

   Скептики завизжат, что все это сказки и таких олигархов не существует в природе!

   А я вам скажу, что никакие это не сказки. Я вам, не сказочник. И видел я этого олигарха, и пил с ним березовую бражку его собственного приготовления. И нашел я его как раз в самом лоне природы! Среди бескрайних, еще не орошенных болот Белоруссии.

   Искал я его долго и упорно. Хотя это на меня и не похоже. Но удача рас-смеялась мне, и ее благословенные переливы одарили меня чудесами: я все еще жив, я спокоен и бессловесен, как корова, молча пережевывающая свою жвачку. Мне нечего сообщить тем, кто все равно меня не поймет. Остальные и так все зна-ют. От вас мне уже ничего не надо. Я живу во всем бескрайнем мире. Вы же, суще-ствуете в своих маленьких кубических мирках. У вас все линейно, пропорциональ-но и расчетливо. И поездка в Тибет даст вам ровно столько, как если бы вы сходи-ли в ближайший парк развлечений. Вы не чувствуете жизнь. Вы ее видите. Причем очень искаженно, благодаря вашим пустым брюхастым амбициям. Они - призма, сквозь которую вы постигаете окружающую действительность.

   - Поверьте, мой неожиданный друГ, - как-то за стаканчиком травяного чая сказал мне Гриня, - окружающий мир не так поганен и беспросветен, как нас пы-таются в этом убедить все кому не лень. Человек рождается зрячим, но с годами призма социума так плотно обволакивает его, что он уже не может различать, где истина, а где рекламная ложь.

   - Ты не поверишь, - продолжал бывший олигарх, - но одним из любимых моих развлечений, была игра, которую я назвал "Не поддайся рЕКЛАМЕ!". Ее суть проста, как проста и наивна суть самой рекламы. Грубо говоря, правило таково: по-смотри рекламу и сделай наоборот. Ну, или хотя бы не поддайся искушению.

   Я весь засиял от восторга. По правде, я, как вы уже догадались, до сих пор нахожусь под впечатлением от наших ежедневных утренних и вечерних бесед. Ха-рактер утренних бесед отличался от вечерних так же, как разительно несравнимы огни москвы от багряного летнего заката в деревне.

   Утро, это пробуждение законов природы. Оживление мира. Каждая букашка ждет чего-то нового и неизведанного. И она и все живое на земле имеет на это пол-ное право. С восходом солнца мы просыпались. Луч солнца, хитрым образом отра-женный несколько раз в зеркалах падал на лицо Грини. Он улыбался теплому при-ветсвию природы. Потягивался и сбрасывал с себя одеяло. Голый, круглый год, он выходил на крылечко и забивал самосад. Я спал с ним на одной кровати, так как он не ждал гостей, и тоже голый. Не надо ухмыляться. Всю свою сексуальность он давно сублимировал в поэзию. Ну и иногда, по первым вторникам каждого месяца, спускал ее в колодец. Говорил: "чтобы жизнь не перевелась".

   И так, на освободившееся тепленькое местечко, я городской житель, любя-щий поваляться в кроватке, с удовольствием переворачивался и тут же ощущал нежное привествие солнца. Поначалу оно было робким. Даже стеснительным. Как будто не хотело делить Гриню со мной. Но однажды, как сказал мне сам отшель-ник, он попросил солнце быть ко мне снисходительней. И в довершении сказал, что я знаю самого Садовника. Я не лукавил, когда рассказывал Грине о нашем знаком-стве с Садовником, и поэтому живу спокойно, и кары Господней за это не жду.

   Солнце примирилось с моим присутствием в Грининой постели, и даже по-тешалось, когда я вначале недовольно жмурился.

   Я тоже сбрасывал свое одеяло и выходил на крылечко в нетерпении поку-рить Грининого самосадика. Его запах уже закружил вокруг его домика отшельни-ка и будоражил мой нос.

   Мы улыбались друг другу. Курили и улыбались природе. Она в ответ улыба-лась нам. Кстати, вы видели когда-нибудь, как улыбается волк, или гадюка? Уве-рен, таких улыбок вам не видать. А природа нам улыбалась. Можете спросить ее сами.

   Закончив курить, мы по очереди шли в отхожее место и справляли утрен-нюю нужду. Гриня уделял этой процедуре большое внимание, ибо верил, что с мо-чой и калом с утра выходят ночные кошмары, которые, к слову, частенько беспо-коили его по ночам.

   После, мы умывались росой и набирали в чайник воду из "колодца жизни". Затем, одевались, и Гриня разбивал нам в деревянные кружки (кроме пары сереб-реных стаканов, что привез я ему в подарок, и разных полезных в натуральном хо-зяйстве чайников-сковородок, вся нехитрая утварь у него была собственного изго-товления, которой он очень гордился) десяток перепелиных яиц. Доставал превос-ходную, пахнущую речкой вяленую рыбу. Срывал спелые помидоры и огурцы, вы-капывал редисочку и хрен. Заваривал ароматнейший чай и наливал по стакану бражки. Выпив за здоровье и перекрестясь, мы медленно принимались за трапезу. Да и как можно торопиться и глотать, не прожевывая в такой тиши и гармонии?! Это вам не "бигмаки" трескать!

   Подкрепившись, мы, слегка захмелев и подобрев, пили чай и разговаривали.

   Честно говоря, я мог бы легко накропать целый роман из наших разговоров. Но я не стану этого делать по нескольким причинам. Во-первых, в отличие от серь-езных или алчных авторов, я не буду наживаться на искренности этого великолеп-ного человека. Я благодарен ему уже за то, что он единственный, кто действитель-но смог раз и навсегда изменить мое представление об окружающем мире, и мое отношение к нему!

   Во-вторых, почему-то мне кажется, что наши беседы утомят вас. Не обижай-тесь и не хмыкайте презрительно! Но такова истина: каждому свое!

   Посему, я только закончу нашу беседу о рекламе:

   - Пиво пенится, мой друг, - Гриня продолжал лить слова в свою чашку, как с мельничного колеса. - Оно клубится. Вьется по бокалу. Пузырьки, такие легкие и манящие, буквально щекочут вам нутро. Секунду назад вам вовсе не хотелось это-го "старопраменьского". Но что это?! Вы уже страдаете от жажды, как будто толь-ко что пересекли пустыню!

   Он сделал большой глоток чая, вытер губы подолом майки и продолжил:

   - Сильно продуманно, не так ли? - ухмыльнулся он.

   Я снова засиял как серебряник.

   - А если задуматься, вдруг... то нах ... незачем то есть, нам это невкусное пиво. Но реклама то заявляет совсем обратное! Выпил бутылочку другую, и ты уже счастлив! Никаких проблем и забот. А этого состояния не хватает многим живу-щим в городе. Вот таким вот образом.

   В вечерние часы мы разговаривали о чем-то более тяжеловесном, чтобы по-том, как выражался Гриня: "прибиться к кровати". Обмениваясь прощальными по-целуями с закатом, мы допивали вечерний чай, и Гриня разводил костер. В жаров-не запекал картошку. Доставал из кладовки вяленую рыбу. Свежую - заправлял в коптильню на завтрак. На столе появлялся так же окорок, вареные тетеревиные яй-ца, репчатый лук (для профилактики кариеса), и, конечно же, кадка березового са-могона.

   Мы с умилением смотрели на эти дары. Благодарили Господа за них. Выпи-вали прямо из кадки и трижды целовали друг друга в уста. И только после это при-нимались за разговор. Костерок потрескивал. Рыбка вялилась и возбуждала и без того отменный аппетит. Ночной лес обступал нашу полянку живой изгородью. Нашему разговору вторила лесная живность, вторила сама природа. Ветерок шеве-лил кроны деревьев и волосы, нашептывая свое мнение. Ежики пыхтели и вовсю недовольно шуршали, не понимая, что делают ночью в лесу два человека. Небо ма-нило нас, и вместе с месяцем посмеивалось над нашими мечтами. Ангелы ступали на мокрый, но еще теплый мох и творили чудеса. Словом, в такие моменты мы бы-ли частью великой жизни. Великой задумки.

  Были ли мы счастливы? ... скорее, это нельзя назвать просто "счастьем". То было что-то более откровенное и неописуемое.

  Сигналом же, к окончанию наших полемик обычно служил чуть брезжущий рассвет, чисто подъеденный стол и последние капли самогона.

   Улыбаясь выпитой ночи и предстоящему сну, мы мочились на костер и шли спать. И каждый из нас нес в постель свой собственный таинственный скарб. Кото-рый и превращался в наши сны, распускаясь в наших душах как утренние ромаш-ки.

  ***

   - Прощай мой дорогой Гриня, - промолвил я после долгого, но отнюдь не обременительного молчания. - Не знаю, свидимся ли мы еще... но если понадобит-ся моя помощь, ты знаешь как меня найти.

   - Счастливого тебе пути по жизни! - ответил мне, улыбаясь, отшельник. - Передай там... этим... что за могилами их наемных убийц я присматриваю. И мест здесь для всех хватит.

   Он провел рукой в сторону своего "непредвиденного кладбища", где хоро-нил убитых убийц, которые тоже умудрялись иногда находить, к своему разочаро-ванию, бывшего олигарха. И где только вчера мы закопали троих таких вот не-удачливых охотников за Грининой головой.

   - Иди и смотри! - с этими словами Гриня протянул мне отличный муляж пистолета. - Он мне больше не нужен.

  Честно говоря, он никогда ему и не был нужен. Гриню охраняла сама приро-да. Зачем ему стреляющие металлические палки?

  

  ***

   Рейсовый маршрут "Болота - Минск" прибыл с небольшим, позволенным для этой заброшенной местности, опозданием.

   Народ оживился, увидя вдали клубы пыли и начал подгребать к краю дороги. Люди как люди. Пыльные, черные, серые. Пыхтят-сопят и с серьезными рожами разглагольствуют об агрессивной внешней политике америки.

   Чтобы от этого не стошнило, я натянул наушники и включил плеер. Подру-лил автобус: завизжал тормозными колодками, зачихал от доржной пыли и лязгнул дверьми. Публика ломанулась в проемы, даже не подождав возможных выходящих пассажиров. Не смотря на ажиотаж, я нашел себе местечко на кресле, которое было расположено вдоль салона. Рядом со мной гнездилась симпатичная деваха с арбуз-ными грудями и ребенком на коленях.

   Я, забывший за два с лишком месяца, что такое есть влечение, в райском уголке Грини, неожиданно для себя воспылал. Отдышавшись, я стал безразлично смотреть в окно и поглядывать на свой дорожный рюкзак.

   Где-то через полчаса размеренной убаюкивающей езды меня начало клонить ко сну. В общем-то, мой организм привык к полуденному отдыху в тени березок, так что я не стал сопротивляться и прикорнул. Очнулся я оттого, что почувствовал что-то мягкое и теплое в моей левой руке. Приоткрыв глаз, я обнаружил следую-щую картину: народ мирно похрапывал за исключением хвостовой части. Моя со-седка уронилась ко мне на колени точно попав одной из своих сисек мне в руку. Ее ребятенок отключился в противоположную сторону.

   Я вспотел. Меня охватило смущение. Затаив дыхание, я попытался освобо-дить свою левую руку, но на это, тетя Глаша, так ее назовем, довольно заурчала и повернула ко мне свое заспанное лицо. Ее взгляд был более чем красноречив и я, покраснев как рак, принялся ощупывать ее шар. Поначалу конфузливо, а затем, ос-мелев, я принялся сжимать и теребить сиську в каком-то приступе безумства. Она, похоже, притащилась от такой неожиданной ласки в транспорте и вцепилась мне в член. На мне были легкие походные штаны, так что я уже был готов кончить исто-рию, как вдруг услышал громкую речь из хвоста автобуса обращенную явно к на-шей сладкой парочке.

   - Э! Э, бля! Вы гляньте тока! Ахренеть не встать! Чаго это вы там творыте, блядуны!

   Встревоженный народ начал продирать слипшиеся глаза. А тот козел все больше распалялся:

   - Вы тока гляньте на них, ебить твою! А ну, иди-ка сюда пидар с серьгой! Я табе научу как себя вести, бля, сабе в абщестеннам траспарте! Ахренеть не встать!

   Я взорвался, прежнее спокойствие и блаженность, как ветром сдуло:

   - Если я встану, мудак ты ебучий, - прорычал я, стряхивая с себя разомлев-шую деваху - то ты точно ахренеешь, урод!

   В свою очередь этот бузотер, вырвался из цепких объятий повисшего на нем собутыльника и зашатался в мою сторону.

   - А ну-ка, давай па-адеремся с та-абой на локтях! И тады пасмотрим, кто из нас га-андон штопаный!

   Телосложения он был крепкого. Крестьянского, короче. Но он был пьян, это было мне на руку. Вероятно всего, он считал меня за городского хлюпика гостив-шего у своей бабушки и рассчитывал уже своим грозным видом нагнать на меня ужас. А ужас крылся в том, что я ужасно хотел кончить, а этот гад влез. А такой получался приличный рассказ.

   Вот мы уже стоим друг напротив друга. Он кровожадно ощерился и обдает меня перегаром и табачищем. Сжимает и разжимает огромные кулаки. Пьяные глазки полуприкрыты и жаждут битвы. Я смотрю на него чуть прищурив правый глаз и слегка улыбаюсь. Пауза затягивается. Тень сомнения пробегает в его глазах. Я только этого и жду. Неуверенность пронизывает все его существо, и в этот мо-мент я страшно бью его локтем снизу вверх по подбородку. Он тяжело падает на пол автобуса и остается неподвижно лежать. Автобус останавливается, и из него выходят почти все пассажиры. Следующая конечная. Эта мысль заставляет меня судорожно оглянуться. Тетя Глаша на месте и призывно мне улыбается. Ребятенок на наше счастье дрыхнет.

   Я возвращаюсь к неконченому. Приятели моралиста тянут его в конец авто-буса. Тетя Глаша аккуратно укладывает ребенка на освободившееся сиденье, и мы с ней расходимся вовсю! Я стягиваю штаны, под ними обнаруживаю готовый ин-струмент. Хватаю девку и насаживаю ее рот на него. Она с упоением начинает чмокать и чавкать. В возбуждении я залезаю ей под юбку и... обнаруживаю не-большой, но твердый членик с яйцами.

  Черт! Что за хрень! Первым моим желанием было спихнуть с себя это чудо, но другое желание взяло верх и я, крепко зажмурившись, начал представлять себе лесбийский вертеп.

   Это помогло. Да и какая собственно разница, если тобой овладевает всепо-глощающая страсть! Я на грани. Еще чуть-чуть и истории конец...

   - Э. Э-ээ! Э вон, так не чесна!

   Я не верил своим ушам. Опять этот хриплый голос!

   Отшвырнув от себя стонущую Глашку, я повернулся на крики:

   - Ну, что опять не так?!

   - Ты не че-есна дрался са мной на локтях!

   - Да, да. Не чесна, - закивали собутыльники. - Надо бы кампенсиравать...

   Ну, это уже все, на хер! Такого не может быть! Чтобы так вот издевались над человеком и еще были чем-то недовольны!

   Рывком расстегнув рюкзак я выудил подарок Грини. Натянув штаны, и бы-стрым шагом подойдя к компашке, я, демонстративно лязгнув затвором, приставил вороненый ствол к третьему глазу недовольного мудака.

   Такого развития событий никто не ожидал, даже ребенок. Он проснулся и сразу же описался. Глаша начала его переодевать. Компашка разинула рты и с бла-гоговением смотрела на муляж. Выждав секунд тридцать, я, уже успокоившись, сказал мудаку:

   - А теперь поведай нам историю о несправедливости, и если мы ей поверим, то я признаю, что дрался не честно. Идет?

   Мужик сглотнул. Кадык качнулся, и из его горла полились звуки, сплетаясь в следующее повествование:

  

  "Был я у мамки шестнадцатым".

  

   Дело было под колядки, когда мамка моя разродилась мною, значыт. И все бы ничего. Жил бы я себе спокойненько, молочко из цыцки потягивал, да пузырики ртом пускал. Да вот незадача приключилась. Значыт, я был у мамки не первенец, и даже не второй ребенок. А было нас в семье шестнадцать душ. Батянька, коего и не помню я особо, да маманька. Всего то есть - девятнадцать. Это с доможилом, зна-чыт. Чудного в таком количестве ничего не було, да вот возьми и приключись та-кая оказия! Батяня мой проживал на семнадцать секунд больше, чем пристало быть в минуте. И потому я никак не мог повидаться с ним. И заставал только запах его табака да мокрой бороды. А маманя моя проживала на пятнадцать секунд меньше, чем должно быть в минуте, и потому никак не успевала ко мне.

  Значыт, только она соберется меня покормить, как уже другие воют, и она к ним бежит, меня не замечая. Вот только, кажись, всех уже спеленала да одела и ко мне идет, ан тут секунды заканчиваются, и она мимо проходит, забывая, что я еще не ухожен.

  Значыт, так и живал я, годовался сам по себе, да спасибо доможил помогал, да господь Бог не оставил душу невинную.

  Выросли, значыт, все пятнадцать сынков. Стройные все, как осины. Крепкие, как дубы. Красивые, как ясени. А маманька все за ними ходит, как за малыми деть-ми. Я тоже подрос так себе. Питался тем, что можно было за секунду мою со стола стянуть. По лесам бродил - грибы-ягоды искал. Зимою же, собачьей баландой дух свой подкреплял. Словом, такая вот была жизнь моя. Тьфу - а не жизнь!

  И вот исполнилось мне шестнадцать годков. Пришло в ту пору на небо солнца затмение. Остановились ходики земные. Замерло все сущее на секунду, а затем заново пошло. И так здорово пошло, что ту секунду, которую на меня недос-тавало моим родичам, затмение и вместе с солнцем и поглотило. Преобразовалась разом вся природа! И жизнь моя тоже раскрасилась чудесными красками! Зазеле-нела весна.

  Стала успевать ко мне моя маминька, а батянька мой перестал ускользать от меня. Значыт, решили мы все восемнадцать человек отправиться на остров празд-ник устроить, что сына они еще одного обрели!

  Начали все суетиться, бочки медовухи катят, караваи тянут, поросят в меш-ках прут. И все мне улыбаются. Радуются, смеются. Накормили они меня, напоили. Да так я с непривычки облопался, что заснул я самым крепким и счастливым сном под ивушкой, что возле причала росла. А семья моя, с непривычки забыла меня на берегу. Поплыли они на отцовском ботике на остров. Сами все хмельные. Веселят-ся чему-то, а чему и никто толком объяснить не может. Пировали они пятнадцать дней. Все пожрали и повыпивали. На шестнадцатый тронулись они обратно домой. Да только хмель так крепко поселился в умах и членах семейки моей, что позасы-нали они беспробудным сном так, что не заметили они, как вынесло их в открытое море. Да там в нем они где-то и сгинули, бедные-ее-ее-ихх-е.

  Заблеял и закашлял протрезвевший за время рассказа мужик.

  - Значыт, як же? Есть справедливость на белом свете? - поднял он на меня влажные глаза. - Ну, як? Хиба то справедливость была?

  Я словно очнувшись ото сна, встряхнул головой. Его собутыльников рядом не было. Я резко отнял муляж от слезящегося третьего глаза и с тревогой оглянул-ся. Так я и знал! Пока этот балбес вешал мне лапшу, автобус уже стоял на конеч-ной с открытыми дверями. В салоне находились только я, трехглазый мужик и во-дитель. Конечная станция, товарищи. Я снова не успел кончить.

  

  

  

Москва

 

26 января, 2006 г.