Аннотация: Перевод книги Патрика О'Брайена "Миссия на Маврикий"
Адмирал был доволен коммодором так, как только можно быть довольным подчиненным, который не только захватил один из четырех мощных французских фрегатов( так беспокоивших мистера Берти) и вызволил двух "компанейцев" и весьма нелишний восемнадцатипушечный шлюп в придачу, разрушил одну из сильнейших французских баз в Индийском океане (сделав это так споро, что начальствующий адмирал имел шанс получить свою долю похвал из Уайтхолла, любящего быстрые результаты), но, главное, сделал мистера Берти на несколько тысяч фунтов богаче. На сколько точно, сказать невозможно, пока стая чиновников в шести тысячах миль от Мыса не оценит солидный перечень предметов, в том числе триста двадцать пик, сорок банников и сорок губок, вывезенных из Сен-Поля, но, как бы то ни было, одна двенадцатая этой суммы причиталась адмиралу Берти. Не пошевелив и пальцем, не выдав никакого указания, кроме "идите и победите", ему посчастливилось прибавить изрядный куш к своему состоянию, и с момента радостной беседы с капитаном Корбеттом, обогнавшим остальную эскадру, адмирал тратил большую часть своего времени, рисуя подробные планы новой конюшни и паркового домика в Лэнгтон-Касл. Миссис Бертье, в случае провала планов получения чаемого герба с короной, должна была удовлетвориться кружевным платьем.
Адмирал был добродушен, хотя держался слегка отстраненно. Тем не менее, он имел благодарное сердце, действительно благодарное - никто бы не сказал, что он за фартинг удавится, и, как только доложили о приходе "Рэйсонейбла", начал подготовку к празднованию и две лодки были отправлены к западу за омарами - любимым блюдом адмирала Берти.
Пока он вел коммодора к сияющей зале, что посещалась всеми выдающимися мужчинами и всеми красивыми женщинами Кейптауна (естественно, белыми), адмирал оживленно вещал:
- Как я счастлив видеть вас снова здесь, и так скоро, Обри, и как хорошо все обернулось! Я послал Корбетта в Англию безотлагательно с вашими отличными новостями, как только написал сопроводительное письмо. Вы точно попадете в "Газетт", я уверен! Что за великолепный корабль эта ваша "Бурбоннезка"! Тонкая и звонкая, хе-хе. Хотелось бы, чтоб и наши верфи спроворили нечто подобное, но, с другой стороны, если вы, молодые люди, будете захватывать их готовенькими, это сбережет время нашим кораблестроителям, хе-хе, верно? Я утвердил ее новое имя, кстати, и собираюсь утвердить все ваши назначения. Я рад, что Клонферт наконец получил капитана, хотя этот прискорбный инцидент с шелком Компании... Я бы не удивился, если бы вы его протащили под килем за такое. Но нет смысла плакать об убежавшем молоке, как я всегда говорю миссис Берти, и все хорошо, что хорошо кончается. Клонферт получил капитана, вы взяли четыре сногсшибательных приза и еще полдюжины поменьше. По дороге обратно никто не попадался, как говорится, на закуску, хе-хе?
- Ну, сэр, мы видели русский шлюп "Диана", идущий от Родригеса, но я предпочел, как и вы, его не заметить.
Адмирал, казалось, ничего не расслышал. После моментной заминки он продолжил:
- Итак, вы снесли их батареи прямо у них на глазах. Я в восторге, и Фаркъюхар ликует, насколько эта сушеная мумия может ликовать. Вина не пьет, а вода, видать, вымыла из него всю радость. Я его не звал на этот обед, все равно он отказывается от всех приглашений, но, надо сказать, он с нетерпением ожидал вас и доктора Мэтьюрина. Следующим номером, как только Родригес получит подкрепления, возьмем Бурбон насовсем. Или Реюньон, или Иль Бонапарт, как они его называют. Чертовы дураки, эти метания туда-сюда, это же типично для иностранцев, вы не находите, Обри? Это предполагается в следующий муссон, как только удастся наскрести транспорты на три или четыре тысячи человек. Позвольте спросить, что за человек этот доктор Мэтьюрин? Ему можно доверять? А то что-то он мне напоминает иностранца.
- Я считаю, он вполне надежен, сэр, - ответил Джек, внутренне ухмыляясь. -Лорд Кейт был о нем весьма высокого мнения, предлагал ему пост главного медика на флоте. И герцог Кларенс посылал именно за ним, когда у него в готовности в прихожей толпились чуть не все врачи Англии. Он его ценит превыше всех.
- О, в самом деле? - воскликнул впечатленный адмирал. - Надо бы позаботиться о нем, видимо. Не то, чтоб этим умненьким политикам можно было доверять, понимаете ли... "Чтоб хлебать из одной миски с дьяволом, надо запастись ложкой подлиннее", - я это всегда говорил. Ну, приступим к нашим омарам. Вот моим омарам доверять можно, Обри, хе-хе. Я послал пару лодок за ними на запад, лишь только вы показали свои позывные.
Омары были стоящими, такими же были устрицы и все остальные блюда этого обильнейшего обеда, что вносились перемена за переменой, пока, наконец, скатерть не была убрана и на столы выставили портвейн. Тут поднявшийся адмирал Берти произнес:
- Наполним бокалы, джентльмены. До краев. За трижды и еще три раза счастливчика Джека Обри, и чтоб бил он врагов снова и снова!
Неделей позже губернатор колонии также дал обед в честь коммодора. На этом подавали в основном дичь: голубая антилопа, спрингбок, стейнбок, сасса, конгони, черные и голубые гну - омаров не было совсем, но ели еще дольше. Однако дальше этого оригинальность губернатора не зашла, обед также закончился пудингом, и снова гости пили портвейн за Джека, и чтоб бил он врагов еще и еще.
В тот момент, когда произносился этот второй тост, Стивен ел хлеб и холодное мясо с мистером Фаркьюхаром и мистером Проутом, его секретарем, на втором этаже губернаторской типографии, укромном месте, из которого удалили всех рабочих. Все трое были более или менее черны, так как они перерабатывали прокламацию к жителям Реюньона в соответствии с последними сведениями Стивена. Пришлось набирать большое количество листовок и цветных плакатов, все на хорошем французском, все описывали преимущества британского владычества, обещали уважение к религии, законам, обычаям и собственности. Также везде содержались указания на неизбежные гибельные последствия сопротивления и на выгоды сотрудничества. Аналогичные документы, но в меньшей стадии готовности, имелись и для Маврикия, все это требовалось набрать и напечатать со всем возможным соблюдением секретности, соответственно, с помощью всего двух близких конфидентов. Но, поскольку ни один из этих двоих не знал ни слова по-французски, Фаркьюхар и Проут постоянно бегали из цеха и обратно, хотя были просто очарованы самим процессом печати. Желая продемонстрировать Стивену свою сноровку, они взялись за корректуру трех длиннейших текстов прямо в гранках. Текст они с переменным успехом читали с помощью маленького зеркальца, которое вырывали друг у друга, выковыривая одни литеры, вставляя другие, рассуждая о нижних и верхних регистрах, формах, абзацах, разрядках, шрифтах и интервалах, размазывая типографскую краску на себе и щедро делясь ей с собеседником.
В данный момент они уже бросили обсуждать и процесс печати, и даже свои хитрые уловки и приемы, освоенные в процессе работы. Были перемыты до последней косточки и подробное сообщение Стивена о состоянии умов на Реюньоне, и характеристики агентов, с которыми ему удалось завязать отношения, и теперь, поедая измазанное типографской краской мясо, они обсуждали поэзию законов, а точнее, законов о наследовании земельной собственности в будущих владениях мистера Фаркъюхара.
- Французская система, их новый кодекс, на бумаге очень хорош - заключил Фаркъюхар, - он бы сгодился и для ленты логического автомата. Но он упускает алогическую, я бы сказал, надлогическую, поэтическую сторону человеческой натуры. Наши же законы в своей мудрости сохраняют эту черту, что особенно заметно в обычном земельном праве. Позвольте привести вам пример: в манорах восточного и западного Энборна и в Беркшире вдова имеет право "свободной скамьи", или sedes libera, или, на варварской латыни адвокатов, francus bancus, ну, одним словом, на наследование земель покойного мужа. Но если она замечена в связи с лицом противоположного пола, то, коль она предпочтет этого последнего - она лишается всего, в противном случае она должна прибыть в местный суд, сидя задом наперед на черном баране и произнести следующий текст: "Еду на черном баране, вот я - шлюха, перед вами, за мои шашни потеряла я свою пашню, за верченье хвостом накажите меня стыдом. Но прошу доброго мистера Стюарда дать мне мою землю снова".
- Мой дядя владеет одним из этих маноров, и я посещал тамошний суд. Мне, боюсь, не удастся во всех нюансах описать веселую атмосферу суда, милое смущение молодой вдовы, поток крестьянских острот и, что главное, с моей точки зрения, всеобщее удовлетворение от восстановления ее прав, что я отношу в большой мере на убеждающую силу поэзии.
- Должна быть значимая статистическая связь между количеством черных ягнят, доживающих до преклонного возраста, - заметил Проут, - и комплекцией местных вдов.
- И это далеко не единственный пример, - продолжил Фаркъюхар. - В маноре Килмерсдон в Соммерсете, например, мы обнаруживаем точно такую же процедуру очищения, но в сокращенной форме, требуется сказать только: "За то, что задом вертела, терплю эту боль. Добрый лорд, обратно взять землю позволь."
- Ну не замечательно ли, джентльмены, обнаружить черных баранов, абсолютно бесполезных созданий во всем, за исключением описанной церемонии, в настолько удаленных местностях, как Беркшир и Соммерсет, при том, что сведений об использовании баранов белых вообще не встречается? Поэтому, я убежден, эти черные бараны теснейшим образом связаны с почитанием друидов.
Хотя мистер Фаркъюхар был человеком разумным и знающим, при первом же упоминании друидов, почитателей дуба и омелы, в его глазах зажегся дикий блеск, настолько дикий, что Стивен поспешно глянул на часы, встал, и, сказав, что с сожалением вынужден их покинуть, принялся собирать свои книги.
- Не стоило бы вам помыться перед уходом? - спросил Фаркъюхар. - А то вы несколько пятнисты.
- Благодарю, - ответствовал Стивен, - но существо, ожидающее меня, несмотря на свое значительное старшинство, не придает значения церемониям.
- Что он имел в виду под значительным старшинством? - спросил мистер Проут. - Все, кто хоть что-то из себя представляет, кроме нас, сейчас на балу у губернатора.
- Может, он имел в виду черного мага или вождя готтентотов. Ну вот, я говорю, друиды...
На самом деле старшинство было чисто алфавитным, ибо, к радости сердца своего, доктор Мэтьюрин имел в виду аардварка, или капского трубкозуба. И сейчас это существо стояло перед ним, бледное, с грузным поросячьим телом примерно пяти футов в длину, с удлиненной головой, оканчивающейся блюдцеобразным пятачком, на коротких толстых ногах, и с непропорционально длинными ослиными ушами. Зверь был покрыт пучками редкой желтоватой шерсти, из под которой проглядывала кожа нездорового оттенка, как у ночного гуляки. Трубкозуб часто моргал, и, видимо, пребывая в тревоге, время от времени облизывал свои вытянутые трубочкой губы. Ибо был он не только взвешен и измерен, но даже клок его щетины был выдран со своего законного места и подвергнут всестороннему осмотру под увеличительным стеклом. Кроткое, застенчивое животное, неспособное кусаться и слишком робкое, чтоб царапаться, все больше падало духом, и уши его опускались все ниже, пока не заслонили его маленькие печальные глазки с длинными ресницами.
- Все, все милый, я уже закончил, - промурлыкал Стивен трубкозубу, показывая свое к нему расположение, и затем окликнул хозяина наверху сквозь тонкий потолок:
- Мистер Ван Дер Пойл, я крайне обязан, сэр. Не беспокойтесь, прошу вас. Я запру дверь и оставлю ключ под ковриком. Я собираюсь на корабль, и завтра вы увидите яйцо.
Несколькими часами позже Стивен снова созерцал Саймонстаун. Внутренний рейд был забит призами, захваченными Джеком, что напомнило доктору давний Порт-Магон, когда захваченные "Софи" фелюки, траббаколы и шебеки выстраивались в ряд по всему периметру бухты. "Замечательное было время, и Минорка отличный остров, - подумал Стивен, - но даже Минорка не может похвастаться трубкозубами". Улица была переполнена матросами в увольнении, в настроении весьма бодром, ибо Джек приказал выплатить в счет аванса за призы по два доллара на нос. К тому же, очевидно, к словам Стивена о недопустимости грабежей многие отнеслись без должного почтения, и нынче куски лучшего восточного шелка, пусть и местами обгоревшего, покрывали пленительные бюсты матросских подружек. Его окликали со всех сторон, заботливые руки избавили его от его мохнатого пони, и благоухающий пачули мичман с "Боадицеи" доставил его на "Рэйсонейбл". В спокойной обстановке своей просторной каюты он открыл свой блокнот и снова принялся рассматривать свой рисунок. "Наверное, это самое удивительное животное из всех, кого я когда-либо зарисовывал, - сказал он себе, - и оно является предметом трогательной привязанности мистера Ван дер Пойля. Наверное, мне надо бы попытаться раскрасить его". Он перелистал страницы назад. Большую часть занимал написанный убористым почерком его личный дневник, но попадалось и несколько рисунков: черепахи Родригеса, тюлени Фолс-Бей, некоторые раскрашенные акварелью. "Нет, наверное, не стоит, - заметил он, рассматривая последние, - мои таланты едва ли лежат в этой области". Он перевел вес трубкозуба из голландских единиц в тройские, поскреб пером для лучшей заточки, осмотрелся, выглянул в иллюминатор, и начал писать своим личным шифром:
"Я не в состоянии проследить цепочку мыслей, или, скорее, ассоциаций, которая привела меня к размышлениям о Клонферте и Джеке Обри. Возможно, трубкозуб здесь сыграл какую-то роль своей робостью, но связь скрыта во тьме. Колика Клонферта была для меня упражнением разума, если мерить ее по какой-то шкале боли, то она была довольно сильной. Кажется, нелепо и поверхностно трактовать этот случай, как прямую проекцию его морального состояния, но Мак-Адам вовсе не дурак, во всем, кроме собственного здоровья. Можно добавить, что это не один из тех разнородных случаев, которые мы разбирали с Дюпютреном, ибо там мы способны были при вскрытии отбросить физические причины: червеобразный отросток, розовый как здоровый червь, пищеварительный тракт ниже пищевода без повреждений...
Клонферт ближе к ирландцам, с их обостренной восприимчивостью, чем я предполагал, гораздо ближе, чем я говорил Джеку. Я выяснил, что ребенком он не учился ни в одной из известных английских школ, в отличие от большинства своих сотоварищей, без большой охоты пошел он и на морскую службу, которая неплохо смывает барьеры между людьми. Первые годы его службы были скорее "бумажными", так называют отсутствующих капитанских родственников и друзей, жульнически вписанных в судовую роль. Более того, он воспитывался в основном слугами в Дженкинсвилле (унылое место). Приемными родителями-сквайрами, конечно тоже, недолго. Его собственные склонности тоже достаточно безумны, либо дурны, и, кажется, он впитал худшее от тех и от других. С одной стороны, он ощутил себя лордом в глазах людей, которые поколениями пресмыкались ради клочка земли, чтоб прокормиться, с другой, он сам наполовину принадлежит к ним, хотя и выращен в презрении к их языку, их религии, их бедности, их обычаям и традициям.
Завоеватель редко дружелюбен с завоевываемыми, завоеватель, очевидно, обычно платит меньше, чем его жертвы, но, возможно, со временем платить ему приходится куда тяжелее - утратой человеческих качеств. Отбросы общества, искатели добычи стекаются, чтоб урвать свою долю трофеев, и местное население, внешне вежливое, смотрит на них с возмущением и презрением, хотя в то же время уважает завоевателей хотя бы за их силу. И принадлежность к обоим этим лагерям должна вызывать неимоверное смятение чувств.
В случае Клонферта результатом этого и других факторов явилось болезненное осознание своей отстраненности (он часто упоминает об этом), глубоко скрываемая неуверенность в себе, и твердое убеждение, что, чтобы соответствовать окружению, он должен быть вдвое - втрое выше остальных. Но, несмотря на свои высокие каблуки (и в буквальном и в фигуральном смысле), он ничуть не вдвое выше других, Джек, скажем, выше его на голову. Клонферт на своем судне окружил себя поразительным сборищем офицеров самого низкого происхождения, чего я ранее никогда не видел в Королевском Флоте, где капитаны-аристократы всегда стараются окружить себя родовитыми же офицерами и мичманами, а уж любой шотландец всегда старается видеть вокруг клетки и береты. Наверное, поклонение его подчиненных - это то, о чем он мечтал, но какова цена такому поклонению? И неужели он этого не понимает? А если леди Клонферт и миссис Дженнингс - примеры женщин, которым он отдает предпочтение, насколько их поклонение способно удовлетворить его?
Основываясь на своих заключениях, и рассказах Мак-Адама, я могу воссоздать правдоподобную модель Клонферта. Сущность этой модели - неудовлетворимые притязания, она - кукла, тщетно пытающаяся изобразить другую куклу, абсолютно выдуманную, то есть, она - полная противоположность Джеку, который никогда в жизни не играл, и которому не нужны роли. Но эта модель вряд ли удовлетворит меня, ибо не объясняет его странных судорог и других симптомов (Мак-Адам недооценивает значения ассиметричной потливости), и, в конце концов, Клонферт - не марионетка. И, что куда более важно, она не объясняет преданности его людей. Джек утверждал, что матросы любят лорда, и, без сомнения, это истинная правда (и это не низкопоклонство). Они не будут любить лорда просто за то, что он лорд, не любят же они принца Вильяма. Нет, продолжительная привязанность основывается на реальных качествах человека, ибо корабль в море, а особенно, маленький корабль-стационер - это замкнутая деревня, а кто слышал, чтоб суждения деревенских старожилов о соседях были ошибочны? Маленькая община, даже составленная из глупых и неграмотных людей, ошибается реже, чем Королевский Совет. А наиболее ценимые в замкнутом мужском мирке качества - это добросердечие, великодушие и храбрость. Храбрость - тут я вступаю на зыбкую почву. Ибо что же это? Собственная жизнь имеет для разных людей разную цену, жизнь ценится по-разному в разные времена. По разному ценят люди и одобрение окружающих, а ведь для многих это - основное побуждение. Два человека совершают схожие поступки по совершенно различным мотивам - а их поведение называют одним и тем же словом. Но если бы Клонферт не демонстрировал примеры такого рода поведения, я уверен, его люди почитали бы его куда меньше. Фаркюхару вольно против логики полагать, что матросы просто любят лорда Клонферта куда больше, чем любили бы мистера Скроггса, но это может быть лишь небольшой форой, не более. А их отношение, вот оно, да и дела его известны. Я видел, как он штурмовал батарею в Сен-Поле, какую он демонстрировал отвагу, и его успех неотделим от успеха Джека Обри.
Джек Обри. Молодой лейтенант еще до сих пор проглядывает в облике грозного коммодора, хотя иногда и не слишком заметно. Но что постоянно - очевидная веселая отвага, отвага сказочного льва (как бы мне хотелось посмотреть львов), которая позволяет ему идти в бой, как иному - на свадебное ложе. Всякий будет трусом, если только посмеет, это истинно для любого, точно для меня, вероятно, для Клонферта, но не для Джека Обри.
Женитьба изменила его, но не в этом, он просто слишком много на нее возлагал надежд, несчастный сангвиник(хотя он так ждет вестей из дома). И тяжесть его нынешней ответственности, которую он так остро чувствует, и прожитые годы - его молодость давно позади. Изменения очевидны, но довольно трудно перечислить все мелкие подробности, кроме уменьшения общей его жизнерадостности, потока его бесконечных острот.
Можно бы было упомянуть и его отношение к подчиненным, особенно к старым сослуживцам, его внимательность и заботу, но теперь она идет скорее от разума, чем от сердца, ибо люди для него - инструмент войны. А его отношение к самим кораблям! Как хорошо я помню его преданное восхищение его первым судном, хотя "Софи" была лишь старой потрепанной лоханью, но он был увлечен мачтами, оснасткой и всем ее внутренним убранством с пылом большого мальчишки. Сейчас он капитан большого вальяжного двухпалубника, с просторными комнатами и балконами, и он более, чем обходителен с ним, хотя чем один меблированный ящик отличается от другого? Но тут я могу ошибаться, некоторые аспекты жизни моряка недоступны моему пониманию.
Ну и можно указать общее снижение его жизненного духа, и также его инстиктивных потребностей. Я не сторонник адюльтеров, которые всегда обещают больше, чем дают, за исключением разрушительных последствий, но мне бы хотелось, чтоб у Джека хотя бы было искушение, против которого требовалось устоять. Его пламенные эмоции, кроме тех, что касаются войны, охладели.
Клонферт, который в этом отношении, как и во многих других, выглядит моложе, сохранил свою способность остро чувствовать, особенно боль, но, возможно и восторг. Потеря чувств процесс естественный, несомненно, и сохраняет человека от того, чтобы сгореть до срока, но, в случае Джека Обри, будет крайне жаль, если это приведет к холодной безразличности, ибо это превратит человека, которого я знал столько лет, просто в ходячее тело".
Звуки боцманских дудок, лязганье взятых на караул мушкетов часовых сказали Стивену, что тело Джека Обри, живое или мертвое, проходит сейчас в нескольких ярдах от него. Стивен посыпал страницы песком, закрыл тетрадь и стал ждать, когда дверь откроется.
Вошедший офицер и в самом деле напоминал больше коммодора, чем лейтенанта Обри, даже после того, как стащил мундир со знаками различия и швырнул его на ближайший рундук. Коммодора раздуло от съеденного и выпитого, глаза его были красными, а под ними набухли черные мешки. Довершало это зрелище крайне измученного человека, вынужденного сначала объедаться, а затем ехать в открытой повозке двадцать миль через жуткую песчаную бурю в одежде, предназначенной скорее для Ла-Манша, явно обескураженное выражение его физиономии.
- Побольше бы солдат вроде Китинга, - утомленно обронил он. - Мне их с места не сдвинуть. У нас было совещание после обеда, и я убеждал их, что с полками, которые имеются здесь, в их распоряжении, мы бы могли взять Реюньон голыми руками, "Рэйсонейбл" бы можно было использовать, как войсковой транспорт. Сен-Поль стоит открытый, от батарей не осталось камня на камне. Они соглашались и жаловались, и стонали, что не могут сдвинуться ни на шаг без приказа из Конногвардейских казарм, ибо решено, что необходимые нам силы могут быть присланы лишь из Мадраса, возможно, со следующим муссоном, если найдутся транспорты, если нет - то со следующим за ним. "К следующему муссону, - сказал я им, - Реюньон ощетинится орудиями, в то время как сейчас там всего несколько пушчонок, которые обслуживают люди, вовсе не рвущиеся в бой. А к следующему муссону дух их оживет, и к тому же они получат подкрепление с Маврикия." "Истинная правда, - заявили эти армейцы, качая головами, - но, боимся, нам придется придерживаться плана, разработанного штабом, и не желает ли коммодор Обри поохотиться на бородавочников в следующую субботу?" И, вдобавок, бриг оказывается не пакетботом, а купцом с Азор, значит - никаких писем. Мы будто на обратной стороне Луны!
- Да, весьма тяжко, - отозвался Стивен. - А что бы ты сказал о толике ячменного отвара, с лимоном? А потом о купании? Мы могли бы взять лодку и отправиться на остров, где живут тюлени.
Стивен приложил все усилия, чтоб освежить и, главное, успокоить Джека. Он предложил оставить в покое армейцев с их флегматичной тупостью - было бы безумием верить в возможность сдвинуть их с места после бесславного конца самостоятельной экспедиции в Буэнос-Айрес, предпринятой с этой самой Капской станции несколько лет назад, и задуматься об изменении ощущения времени в периоды бурной активности. Скажем, эти занятые недели по их наполнению несравнимы с их астрономической, или, можно сказать, абсолютной продолжительностью. Но, при всем понимании их важности, это были лишь несколько недель, и было бы неразумно ждать чего-то важного после возвращения к Мысу Доброй надежды, хотя сейчас в любой день можно ожидать корабля, под завязку груженого почтой.
- Надеюсь, ты прав, Стивен, - ответил Джек, балансируя на планшире и почесывая длинный синий шрам на спине. - эти несколько дней Софи у меня из головы не идет, и дети тоже. Она мне снилась прошлую ночь, бессвязный, тяжелый сон. И так давно от нее ничего не слышно.
После продолжительной паузы он заметил:
- Но я ведь привез и кое-какие добрые вести. Адмирал уверен, что ему удастся включить в эскадру "Ифигению" и "Мэджисьен" в течение нескольких недель, у него есть новости с Суматры. Жаль, что они идут с востока - и ничегошеньки не принесут из дома. Да, и старый "Леопард", хотя от этого сокровища избави Бог - гвозди проваливаются насквозь, ему место на корабельном кладбище.
- Пакетбот будет в течение одного-двух дней, принеся список планируемых расходов, перечень счетов и перечисление обычных домашних катастроф: свинка, ветрянка, текущие краны. Мой пророческий дар прозревает это за горизонтом!
Дни проходили, "Боадицею" разгрузили и вытащили на берег при помощи канатов, закрепленных за швартовые тумбы, ее заросшее дно было очищено. Джек установил на свой телескоп новый балансир, который отлично работал... на берегу. Стивен увидел, наконец, своих львов - целый прайд. И затем, хотя с горизонтом вышла ошибка, пророческий дар показал себя - пришли новости, но не новости из дома, с запада. Летящий на всех парусах "Уосп" ушел в океан и вернулся на Мыс сообщить, что французы захватили еще три корабля Ост-Индской Компании, военный шлюп "Виктор", и мощный португальский фрегат "Минерва".
"Венус" и "Манш", которые уже были в море, когда эскадра проходила в виду Порт-Луи, захватили "Виндэм", "Юнайтед Кингдом" и "Чарльтон" - компанейские корабли огромной ценности. "Беллона", проскользнувшая сквозь блокаду в темноте, захватила восемнадцатипушечный "Виктор", а затем ее призом стала "Минерва", пятьдесят две пушки которой не помогли ей против ярости французской атаки. "Португалка", теперь "Ля Минерв", в настоящее время стояла в Порт-Луи, имея на борту команду из моряков с "Канонира" и дезертиров, а что до "компанейцев" и "Венуса" с "Манш", то они, возможно тоже, но точных сведений о них "Уосп" не имел.
И вот, еще до начала нового прилива, Джек вышел в море, оставив на берегу армейцев, бородавочников, и даже свой телескоп. Он перенес вымпел на "Боадицею", ибо приближался сезон ураганов, с которыми "Рэйсонейблу" было лучше не встречаться. Снова вел он свой фрегат сквозь переменные, и, часто, противные ветра, пока не достиг устойчивого юго-восточного пассата. С ним он летел, делая по двести пятьдесят и даже триста миль от одной полуденной обсервации до другой, леера подветренного борта нависали над белой водой, а палуба своим уклоном напоминала крышу Эшгроу-коттедж. Только при таком ходе оставалась призрачная надежда поймать французов и их призы до того, как они достигнут Маврикия.
На второе воскресенье после выхода, в оборудованной на палубе церкви Джек читал Устав громким, официальным, грозным голосом, при этом проповедник и паства изо всех сил старались сохранять вертикальное положение, ибо Джек запретил убавлять паруса. Он как раз дошел до двадцать девятой статьи, сулящей смерть через повешенье за содомию(которая всегда заставляла Пятнистого Дика и его товарищей-гардемаринов натужно краснеть от сдерживаемого хихиканья), когда в пределах видимости возникли два корабля. Они были еще довольно далеко, и, не прерывая службы (хотя каждый на палубе косился в сторону маячивших на горизонте мачт), Джек приказал склониться так, чтоб перехватить у незнакомцев ветер. Но он только дошел до "остальных незначительных проступков", задолго до приказа приготовиться к бою, когда ближнее судно показало секретный опознавательный сигнал, и, в ответ на поднятые "Боадицеей", продемонстрировало свои позывные. Это была "Мэджисьен", сопровождаемая "Виндэмом".
Капитан Кертис, поднявшись на борт "Боадицеи" рассказал, что отбил "компанейца" у восточного побережья Маврикия. "Виндэм" разлучился со своим захватчиком, фрегатом "Венус", во время сильнейшего шквала на семнадцатом градусе южной широты, "Мэджисьен" сцапала его после небольшой погони, а затем весь день шла к ветру в надежде найти и сам французский фрегат. На закате Кертис увидел его, выглядел тот, как ощипанная ворона, стеньг он лишился, на мачтах уцелело лишь несколько клочков парусины, и он ковылял к берегу под стакселями. Но, к сожалению, из-за дующего точно в нос "Мэджсисьен" берегового бриза и близости входа в Гран-Порт, встреча кораблей могла произойти лишь непосредственно в зоне действия пушек Иль Де Ла Пасс, у входа в бухту.
- На следующее утро, сэр, когда я мог войти в гавань, - говорил возбужденно Кертис, тот был уже на полпути к дальнему берегу, и с моими припасами, а у меня только по одиннадцать ядер на орудие, и с "компанейцем" в таком состоянии под моей опекой, я не счел правильным преследовать француза.
- Конечно, нет, - ответил Джек, думая о длинной бухте, охраняемой сильно укрепленным островом Иль Де Ла Пасс, батареями на каждой стороне и в начале бухты, и, особенно, коварным ветреным фарватером, окаймленным рифами. В Королевском Флоте его звали порт Саут-Ист, и он располагался напротив Порт-Луи на северо-западе. Джек хорошо знал эти места.
- Конечно, нет. Это бы означало лишиться "Мэджисьен", а она мне нужна. И еще как нужна, ведь у них сейчас эта громила "Минерва". Пообедаете со мной, Кертис? Потом нам надо пройтись до Порт-Луи.
На "Виндэм" кинули буксирный конец, и поволокли его тяжело груженый корпус дальше, идя в полный бакштаг.
Стивен Мэтьюрин глубоко ошибался, думая, что Джек, повзрослев и остепенившись, рассматривает корабли, как квартиры, более или менее комфортабельные. "Рэйсонейбл" никогда не был ЕГО, он не чувствовал по отношению к нему никаких связывающих уз. Другое дело "Боадицея", он входил в ее экипаж, он знал всех членов ее команды, и, за несколькими исключениями, любил их всех. Он был счастлив вернуться, и, хотя Элайот был превосходным офицером, команда радовалась его возвращению. Элайоту же они устроили веселую жизнь, мягко, но эффективно, сопротивляясь малейшим попыткам хоть что-то поменять: "Коммодор всегда любил, чтоб это было так, коммодор всегда делал вот так, капитан Обри лично приказал выкрасить комовые погонные орудия коричневой краской". Джек особенно оценил мистера Феллоуза, своего боцмана, который стоял так же твердо, как в свое время и против планов самого Джека по изменению оснастки, и теперь его массивные и неуклюжие канифас-блоки, позволившие протянуть перлини к топам мачт помогали выдерживать давление огромной площади парусов. Балласт и трюмы "Боадицеи" теперь были переложены, корпус очищен, стоячий такелаж и рангоут обновлены трофеями Сен-Поля, что позволило фрегату отозваться на усилия команды и делать, несмотря на тяжелый груз на буксире, по девять узлов, что подтверждал каждый заброс лага.
- Делаем постоянно девять узлов, - заметил Джек, сойдя в каюту после построения.
- Я просто счастлив, Джек, - отозвался Стивен, - и стану еще счастливее, если ты мне поможешь с этим. Неожиданный крен или толчок - и вот сундук перевернулся.
- Господи, спаси! - воскликнул Джек, уставившись на массу золотых монет, лежащую красивой дугой вдоль подветренной стенки каюты. - Что это?!
- Это известно под техническим термином "деньги", - проворчал Стивен. - И если ты, наконец, поможешь мне их собрать, вместо того, чтобы пялиться на них со страстью, приличествующей скорее Данае, чем королевскому офицеру, мы, возможно, спасем хоть несколько монет, пока они не просыпались через щели в полу. Давай, давай, начинай!
Они сгребали и ссыпали, ползая на карачках, и, когда приземистый и широкий, обитый железом сундучок снова был полон, Стивен сказал:
- Надо их разложить в эти маленькие мешочки, если ты не против, по пятьдесят, и перевязать каждый бечевкой.
- Надо бы сказать тебе, что это такое, - задумчиво протянул Стивен, глядя на растущую кучку тяжелых мешочков.
- Если можно.
- Это то самое проклятое английское золото, с тлетворным влиянием которого Бонапарт и его газеты вновь и вновь призывают бороться. Иногда оно, таки, существует, как ты можешь убедиться. И, могу тебе сказать, тут каждый луидор, наполеондор, дукат, или дублон - настоящий, полновесный. Французы частенько покупают службу или сведения фальшивым золотом или бумагами. Это - жульничество, которое делает шпионаж постыдным.
- Следует ли из того, что мы платим настоящим золотом, что наша разведка лучше?
- Ну, это скорее вопрос богатства. Платные агенты редко дают ценную информацию. Настоящее сокровище, которое не купишь ни за какие деньги - это человек, который ненавидит тиранию так же сильно, как я. В нашем случае это либо роялист, либо искренний республиканец, кто жизнь свою положит за свержение Бонапарта. Я знаю несколько таких на Реюньоне, и, надеюсь, не меньше их найдется и на Маврикии. Что до обычных продажных агентов, большая часть этих мешочков - для них. Может, какая-то польза от этого будет. Да, почти наверняка - цельные натуры встречаются редко. Скажи, когда ты собираешься высадить меня? И как ты оцениваешь шансы в настоящий момент?
- Что до первого, то не могу ничего сказать, пока не заглянем в Порт-Луи. Шансы? На данный момент я все еще думаю, что они равны. Они получили "Минерву", мы усилились "Мэджисьен". Ты, конечно, скажешь, что "Минерва" - куда более тяжелый корабль, и что "Мэджисьен" несет лишь двенадцатифунтовки, но Люциус Кертис - на редкость бесстрашный парень, и отличный моряк. Так что будем на данный момент считать шансы равными. На данный момент потому, что наступает сезон ураганов, и если они будут пережидать его в защищенных гаванях, а мы - в открытом море, то никто не скажет, как мы будем выглядеть через несколько недель.
В течение ночи корабли привели ветер за корму, идя вокруг Маврикия к северу, и, проснувшись, Стивен ощутил, что "Боадицея" стоит на ровном киле, мягко покачиваясь, и назойливая музыка, заполнявшая пространство между палубами последние дни, прекратилась. Доктор наскоро умылся, поскреб бороду, сказал: "С этим надо будет что-то сделать сегодня", - и заторопился в салон в жажде кофе и первой утренней сигары. Киллик был на месте, высовываясь в кормовой иллюминатор с кофейником в руках.
- Доброе утро, Киллик, - поздоровался Стивен. - Где сам?
- Доброе утро, сэр, - отозвался Киллик, - все еще на палубе.
- Киллик, - заботливо поинтересовался Стивен, - что не так? Ты что, видел привидение в кладовой? Ты не заболел? Покажи язык.
Когда Киллик втянул обратно свой язык, похожий на длинную фланелевую тряпку, он произнес, все еще сохраняя бледность:
- А что, в кладовой бывает привидение? Охо-хо, а я ведь был тут во время ночной вахты! Ох, сэр, я ведь мог с ним столкнуться!
- В кладовых всегда бывают привидения. И, давай, начинай, наконец, опорожнять этот кофейник!
- Не смею сэр, простите. У меня новость куда хуже, чем даже призрак в кладовой. Эти мерзкие крысы, сэр, залезли в кофе. И я боюсь, другого мешка в запасе у нас нет.
- Заботливейший Киллик, передай мне, пожалуйста, кофейник, или ты присоединишься к призраку в кладовой!
С выражением крайнего страдания и неохоты, Киллик поставил кофейник на самый край стола, бормоча: "Ох, я же поймал ее, я ее поймал..."
Вошел Джек, бросил Стивену: "Доброе утро" и налил себе кофе.
- Как там?
- Все французы в бухте, вместе с двумя "компанейцами" и "Виктором". Ты еще не был на палубе? Мы возле Порт-Луи. У кофе чертовски странный вкус.
- Я объяснил бы это наличием крысиных экскрементов. Крысы подъели наш запас, и, я полагаю, этот отвар сделан из той смеси, что удалось наскрести со дна ларя.
-То-то мне показалось, что привкус знакомый. Киллик, передай мои наилучшие пожелания мистеру Сеймуру, и скажи, что тебе нужна лодка. И если ты не раздобудешь где угодно стоун кофейных зерен - можешь назад не возвращаться. И на "Нереиде" можешь не спрашивать - они кофе не пьют.
Когда содержимое кофейника было бдительно разделено до самой гущи, которую можно было вполне назвать имеющей двойственную природу, они вышли на палубу. "Боадицея" находилась у входа в прекрасную бухту, в кильватерной колонне с остальными судами эскадры. Впереди шел "Сириус", за кормой виднелись "Нереида", "Оттер" и "Грапплер", отбитый у врага в Сен-Поле и пара шхун-авизо оттуда же.
С подветренного борта был виден "Виндэм", на котором аварийные партии с других кораблей, провожаемые философскими взглядами французской призовой команды, устраняли повреждения, причиненные шквалом и вражескими орудиями.
В глубине длинной бухты лежал Порт-Луи, столица Маврикия, на фоне зеленых холмов, за которыми высились окутанные облаками горы.
- Боюсь, все там, внутри. Не хочешь взобраться на грот-марс? Оттуда видно лучше.
- Конечно. Лучше даже на верхнюю рею, если ты не против, я себя чувствую ловким, как обезьяна.
Джек собрался продолжить дискуссию, спросив, неужто существует вид наземных обезьян, имеющих плотность свинца, подверженных головокружениям, с двумя левыми руками и отсутствием чувства равновесия, но, заметив, что друг его находится под удивительным действием мобилизующего эффекта, сдержал ворчание (хотя он, конечно, предпочел бы, чтоб Стивен лез через "дыру для бревен"). Джек молчал, пока они, удобно расположившись среди лиселей, не направили свои подзорные трубы на город.
- Видишь белый дом с развевающимся триколором над ним? - спросил Джек. - Штаб-квартира генерала Декэна. Теперь чуть ниже и правее, у берега - это "Беллона", ставит новую форстеньгу. Еще фут, - Джек устроил руку поудобнее, - забивают свайку. Неплохо сделано, вполне профессионально. За "Беллоной" - "Виктор". Видишь, французский флаг над нашим? Собаки. Хотя, вообще-то, он был ИХ, пока не стал НАШИМ. Еще дальше к берегу французский флаг над португальским - "Минерва". Очень сильный фрегат, Стивен, и никаких признаков повреждений, насколько я могу видеть. Затем "Венус", широкий вымпел, один над голым корпусом. Они ставят новую бизань. Вот ей досталось - бушприт оторван по ватервулинг, носовые леера снесены, ни одного целого юферса по этому борту. И сидит низко, видно, что помпы еле справляются. Как они только ухитрились ввести ее в гавань? Рановато еще для такого урагана. Видно, она попала в самый центр, наш ост-индиец зацепило краем, а "Мэджисьен" оказалась далеко за пределами - Кертис даже брам-стеньги не убирал.
- Этот твой "харрикано" имеет круговую направленность, полагаю?
- Точно так. И тебя может втянуть назад, когда ты уверен, что мчишься прочь. Ну, и правее ты можешь видеть "Манш" и корвет, думаю, "Креол". Неплохая эскадра, если они приведут "Венус" в порядок. Веселая б вышла партия, выйди они сюда, к нам. Особенно, если управляются они со своими кораблями не хуже, чем тот симпатичный парень в Сен-Поле, как его, бишь?
- Феретье. Ты полагаешь, они собираются выйти?
- Да ни в жисть! По крайней мере, пока мы можем тут поразвлечься. Пока их коммодор не поверит, что нас поблизости нет, ну или что нас тут не больше пары. Нет-нет, это будет как в Бресте или Тулоне, снова и снова. Длительная блокада, пока не прикончим всю соленую конину и Его Величество Сухарного Долгоносика. На Средиземном мы называли это "драить мыс Сицилия". Но это значит, что я могу отправить тебя на "Реюньон" на "Грапплере", если тебе это действительно необходимо. Бриг отправится туда конвоировать "Виндэм", во опасение встречи со случайным приватиром, и вернется на следующий день. Тут едва тридцать лиг, и с этим устойчивым ветром... Извини, Стивен, но мне время вспомнить о своих капитанских обязанностях. Клонферт спустил гичку, с этими чертовыми клоунами. Что заставляет его устраивать эти представления?
- Ну, у некоторых капитанов экипажи шлюпок вообще щеголяют в непарных чулках.
- Ну, надо ведь и меру знать. Я на эту встречу много не возлагаю, но им придется объяснить мне - как "Беллона" ухитрилась пройти мимо них? Но много времени это не займет. Подождешь меня здесь?
Совет затянулся дольше, чем полагал Джек, но Стивен, покачиваясь на своем насесте в такт длинным и пологим волнам, едва замечал течение времени. Ему было тепло, тепло до самых костей, настолько, что он снял шейный платок. Он лениво наблюдал за полетом морских птиц (главным образом глупышей), за обычной суетой на палубе внизу, за ремонтом "Виндэма" и за шлюпками, сновавшими туда-сюда, а мысли его были далеко, на Реюньоне. Он прокручивал в уме бессчетное количество схем, разработанных для того, чтобы преодолеть французское нежелание стать британскими поданными методами менее прямыми, чем свалка рея к рее и бортовые залпы в упор. Так что Стивен был почти удивлен, увидев красную физиономию коммодора, воздвигшуюся над краем его просторного "гнезда". В следующий момент Стивена насторожило его тяжкое, расстроенное выражение, и тусклость его обычно ярких голубых глаз.
- Это чертовски трудный для плотной блокады порт, - резюмировал коммодор. - Ничего не стоит улизнуть, если ветер все время дует с юго-востока, а войти, наоборот, трудно, если не повезет с бризом и течением - вот почему они используют так часто Сен-Поль. Соответственно, трудно запечатать гавань, особенно в темные и безлунные ночи. Ладно, спускайся в каюту, если хочешь освежиться, Киллик обнаружил несколько древних, не обжаренных зерен, которые составят наш второй завтрак.
В каюте Джек заявил:
- Я не виню их в том, что они позволили "Беллоне" проскользнуть между ними и мысом, а "Канонир" вообще ушел еще до того, как они достигли своих позиций. Но за что я их виню - что они совершенно пали духом из-за этого. Сидели тут, как грызущиеся собаки, отвечали коротко и ели друг друга глазами. Отвечает за это Пим, как старший капитан, а вот кто реально виноват - не разберешь. Единственное, в чем я уверен - они в отвратительных отношениях. Клонферт - так просто гений в таких делах, но я удивляюсь Пиму - у него легкий, добродушный характер! Тем не менее, я пригласил всех капитанов отобедать, будем надеяться, что это сгладит углы. Мерзкое это дело, такие интриги на эскадре. Я думал, я избавился от них вместе с Корбеттом.
Этот обед, где главными блюдами были четырехсотфунтовая черепаха и седло барашка из Кейптауна, хоть и был съеден при влажной девяностоградусной жаре (по Фаренгейту - прим. перев.), восстановил хотя бы подобие любезности, если не больше. Пим был не из тех, кто долго дуется, Клонферт же был не обделен хорошими манерами; они выпили вместе, и Джек с облегчением убедился, что его план сработал. Кертис с "Мэджисьен" был оживленным и разговорчивым, к тому же ему было что порассказать о французской эскадре, и ее набегах на дальневосточные фактории Компании. Гамелен, коммодор эскадры, был жестоким якобинцем, и при этом искусным моряком; Дюпре с "Беллоны" имел прекрасный, быстроходный корабль и управлялся с ним весьма решительно, а французские экипажи отличались удивительно высоким уровнем мастерства. Рассказ Кертиса помог обеду миновать первую, официальную часть, и вскоре за столом разгорелась весьма оживленная беседа. Однако, в течение разговора, Клонферт почти исключительно обращался к своему соседу, доктору Мэтьюрину, а два младших командира, Томкинсон с "Оттера" и Дент с "Грапплера", казалось, не смели открыть рта, разве только чтоб восхититься филе черепахи, курдючной бараниной или мадерой.
- Вы с Клонфертом неплохо пообщались, - заметил Джек, когда его нагрузившиеся гости ушли. - Что за общие темы вы нашли? Он что, начитанный человек?
- Он читает романы. Но большую часть времени мы говорили о его исследованиях здешних берегов. Он картографировал множество бухт, обходя их на шлюпке со своим черным лоцманом, он просто кладезь информации.
- Да. Я знаю. Он превосходит в этом Корбетта, уверен. И он на многое способен, если... Что еще?
- Все готово, сэр, - доложил вошедший Бонден.
- Покажи пакеты.
- Парусина номер семь, сэр, дважды прошиты, - Бонден распахнул бушлат и продемонстрировал ряд карманов. - С клапанами.
- Очень хорошо. Теперь давай, наполняй их, и не забудь застегнуть покрепче.
По мере получения маленьких тяжелых мешочков, взгляд Бондена становился все более стеклянным и ничего не выражающим, он ничего не сказал, он просто изгнал из своего взгляда всякие следы интеллекта.
- Ну вот, - произнес Джек. - А вот записка для капитана Дента. Он должен будет спросить тебя, можешь ли ты найти вешки на входе в бухту, где "Уосп" высаживал доктора, и если ты не сможешь, обрати внимание, Бонден, если ты не будешь АБСОЛЮТНО уверен в вешках и приметах - ты именно так и скажешь, примут тебя за болвана или нет, неважно. И, Бонден, смотри за доктором! Закрепи получше кремни на его пистолетах, слышишь меня? И не давай ему промочить ноги.
- Есть, сэр! - откликнулся Бонден.
Несколькими минутами позже от борта отвалила шлюпка. Бонден, неестественно напряженный в своем плотно застегнутом бушлате, выскочил на борт "Грапплера" и затащил следом Стивена, и бриг двинулся на юго-запад в сопровождении "Виндэма".
Джек наблюдал за ними, пока корпуса их не скрылись за горизонтом, а затем снова вперил взгляд в побережье, укрепления которого были четко и ясно различимы на фоне яркой зелени сахарного тростника. Он почти чувствовал ответные взгляды французских офицеров, направивших свои трубы на эскадру, особенно Гамелена, своего визави. Отдавая приказы, начавшие длительную блокаду, он проигрывал в уме возможности выманить противника из бухты на бой.
Он уже опробовал несколько вариантов до того, как "Грапплер" вернулся обратно, неся на борту Стивена, обремененного новыми разведданными, сундуком лучшего в мире кофе и новой машинкой для его обжарки. Он опробовал открытую провокацию, он попробовал приманку с хромой уткой, но Гамелен не клюнул, хитрая бестия. Французские суда стояли все на тех же местах, и эскадра была вынуждена заняться блокадной рутиной, оживить которую могло лишь ожидание Рождества.
Отнюдь не все новости, привезенные Стивеном, были хорошими: из Франции ожидался фрегат "Эстрей", неприятности коменданта Сен-Поля пошли на убыль после смерти генерала Десбрюсли, довольно приличная регулярная часть с ревностными бонапартистами-офицерами высадилась на острове. Теперь Реюньон было куда труднее взять с обещанными тремя тысячами из Индии, чем с полутора тысячами с Мыса за несколько недель до этого. По мнению французов, даже в случае хорошей погоды, успешной могла быть высадка не менее, чем пяти тысяч штыков. С другой стороны, Стивен узнал множество сведений о Маврикии, куда более важном острове, благодаря своим отличным портам. Среди прочего, что значительную часть французского гарнизона составляли ирландские части, пленные и добровольцы, что до сих пор верили в Бонапарта. И Стивен завязал немало контактов, некоторые - высочайшей ценности. "Итак, - заявил он, - как только ты сможешь дать мне "Нереиду", с Клонфертом, с его знаниями здешних берегов и его черным лоцманом, я начну подготовительную работу. Оставив прочие соображения, нашим плакатам надо время, чтоб подействовать, а хорошо пущенный слух, некоторая оплошность в нужном месте, вполне вероятно, заставят выйти в море эти твои фрегаты".
Джек весьма вольно определял приоритеты задач, стоящих перед ним:
- Можешь считать меня слабаком, Стивен, но я скажу, что мне жаль того времени, когда мы были сами по себе, хоть и изрядно занятые, порой, но у нас всегда находилось свободное время по вечерам для партии в пикет и для музыки. Завтра ты получишь "Нереиду", если захочешь, "Венус" сейчас на кренговании, и "Манш", по некоторым признакам, собирается заняться тем же, так что я могу уделить тебе корабль, но сегодняшний вечер пусть будет нашим. Пока тебя не было, я переложил Корелли для скрипки и виолончели.
Музыка унесла их на несколько часов в прошлое, такое далекое, где не было секретаря коммодора с кучей бумаг на подпись, где не было обидчивых капитанов, с трудом держащих свои чувства в узде, и где мелкие дела, которые первый лейтенант оставлял своему капитану, могли быть разрешены по свойски среди людей, которых капитан знал, как самого себя. Но утро принесло обратно мистера Петера с кучей документов: "Мэджисьен" с прискорбием извещала, что просит о проведении военного суда над сигнальщиком, с приложением списка просто невероятных проступков, совершенных последним в пьяном виде, венчал оный список удар корабельного капрала дубинкой в живот; на "Сириусе" кончались дрова и вода. Стивен перешел на "Нереиду" после не более, чем краткого "пока!"
Он нашел Клонферта в приподнятом настроении, радующегося самостоятельности и свободе от жесткой дисциплины, насаждаемой на эскадре коммодором. Ибо, хотя между Джеком и лордом Сент-Винцентом были разногласия, включая политику и свободу слова, они вполне сходились в вопросах поддержании порядка, и, особенно, в точном и беспрекословном следовании сигналам.
По утрам они гуляли по квартердеку, и, пока они прохаживались по наветренному борту, а мимо проплывали высокие, поросшие лесом берега Маврикия, дрожащие в жарком мареве, Стивен постепенно проникался атмосферой, царящей на корабле. На фрегате осталось лишь несколько человек из старой команды "Нереиды", так как Клонферт забрал с собой всех офицеров и большую часть команды "Оттера", так что тут царил тот же дух, что ранее - на шлюпе.
Во многих отношениях он ничем не отличался от того, что существовал на других военных судах: в работах, выполняемых командой, в неизменном распорядке дня, в фанатичной аккуратности. Но никогда, будучи под командованием Джека Обри, ему не приходилось встречаться с тем, что любое приказание встречало предложение "а не лучше ли сделать так". Причем склонностью к обсуждениям приказов команда была пропитана на всю высоту служебной лестницы - от вахтенного офицера до Джемми Дакса, смотрящего за курятником. Со своим ограниченным опытом Стивен не мог сказать, что это неправильно, все выглядели проворными и бодрыми, решенные маневры выполнялись как следует, но он полагал, что подобная болтливая увертливость скорее бы подошла флоту французов, как нации живой и многословной.
Исключением являлись уоррент-офицеры: штурман, боцман, канонир и плотник - мрачные люди, казалось, сросшиеся с традициями Королевкого флота, особенно величественный, с каменными чертами лица, мистер Саттерли, старый штурман, который к капитану относился со скрытой снисходительностью, а корабль вел практически молча. Строевые же офицеры и гардемарины были куда менее молчаливы, они, очевидно, весьма дорожили вниманием и расположением Клонферта и боролись за него как с помощью служебной активности, так и поведением, состоящим из причудливой смеси вольности и сервилизма. Слова "мой лорд" вечно были у них на языке, и шляпы, обращаясь к нему, они снимали с подчеркнутым почтением. Да и обращались они к командиру куда чаще, чем было принято на остальных судах, знакомых Стивену, переходя на его сторону квартердека без спросу, и выдавая по собственному почину замечания, никак не связанные с их обязанностями.
Пожалуй, в приподнятом настроении Клонферт был еще менее выносим, чем в подавленном. Когда он пригласил Стивена в свою каюту, он демонстрировал ее убранство с утомляющей торжественностью, хотя и настаивал на том, что это убранство лишь временное: "Не слишком подходящая вещь для пост-капитана. На шлюпе еще сойдет, а для фрегата это убого". Каюта, как на большинстве ранговых кораблей, была потрясающе хороша. Во времена Корбетта она блистала лишь ошкуренной древесиной, сверкающей медью и сияющими окнами, ибо сверх этого в ней почти ничего не было, но теперь этот спартанский интерьер, слишком просторный для Клонфертовой меблировки, выглядел, как будто бордель переехал в монастырь и еще там не успел расположиться как следует. Размеры каюты еще увеличивали два больших зеркала, захваченных Клонфертом с "Оттера" - одно на правом, другое на левом борту. Клонферт прохаживался между ними, рассказывая Стивену подробную историю одной из свисавших с потолка ламп, а Стивен, сидя по-турецки на софе, заметил, что при каждом повороте Клонферт машинально смотрит на свое отражение, с видом одновременно неуверенно-сомневающимся и самодовольным.
Во время обеда капитан углубился в свои турецкие и сирийские приключения с сэром Сиднеем Смитом, и, в какой-то момент, Стивен осознал, что для Клонферта он из застольного собеседника обратился в театральную публику. Это было совершенно непохоже на их дружеское общение до того, и теперь Стивен все больше скучал. Ложь и полу-ложь, нагромождаемые Клонфертом друг на друга в попытке создания образа, которому он желал соответствовать, уже были явно избыточными, при этом назойливыми и агрессивными, как будто в слушателя пытались прямо-таки вколотить восхищение, о взаимном же общении уже и речи не шло. "Уже даже как-то неловко", - думал Стивен, глядя в тарелку, когда Клонферт не обошел в своих рассказах и злосчастного единорога. Тарелка была красивая, с выгравированными крестами Скроггсов по ободку, но это была тарелка из Шеффилда, и сквозь эмаль просвечивала медь. "Неудобно и довольно тяжко. Но хоть из человеколюбия надо бы ему посочувствовать. Что у него за нервное возбуждение!"
Хотя Стивен всячески выражал сочувствие Клонферту, молча проглотив даже единорога и еще кучу невероятнейших подвигов, просить о продолжении было выше его сил. Наконец до Клонферта дошло, что он чересчур увлекся, а его "публика" совершенно не впечатлена, а, скорее, ушла в себя, и в его глазах снова появился огонек неуверенности. Он попытался изменить тон, вновь заговорив о том, как он благодарен Стивену за его помощь в момент приступа.
- Это жалкая, недостойная мужчины болезнь, - заявил он, - и я просил Мак-Адама пустить в ход нож, если это может помочь. Но он, кажется, решил, что это нервное, вроде родимчика. Не думаю, чтоб коммодор страдал чем-то похожим, а?
- Если б и страдал, я бы, естественно, не разглашал бы это, как я не разглашаю болезни любых своих пациентов, - отрезал Стивен. - Но, - продолжил он мягче, - вы не должны думать, что в вашей болезни есть что-то постыдное. Уровень боли превышал все, что я когда-либо видел при коликах, независимо от их происхождения.
Клонферт выглядел польщенным, и Стивен продолжил:
- Это тяжелый случай, несомненно, и вам повезло, что у вас всегда под рукой есть такой консультант, как Мак-Адам. Да, с вашего позволения, мне бы надо пойти помочь ему.
- Честный Мак-Адам, да, - ответил Клонферт, возвращаясь к своей недавней манере,- да. Хоть он и не Соломон, и приходится признать некоторые его пороки и ужасные манеры, я верю, что он искренне предан мне. Этим утром он был несколько недееспособен, иначе бы он не преминул поприветствовать вас на борту, но, надеюсь, он уже восстал с одра в настоящее время.
Мак-Адам был в лазарете, и его порок сквозил в его внешности. К счастью для команды "Нереиды", его помощник, мистер Фентон, был надежным судовым врачом-практиком, ибо Мак-Адам мало интересовался медициной тела. Он продемонстрировал Стивену несколько своих пациентов, и они засиделись над матросом, у которого неоперабельная гранулема давила на мозг так, что его речь имела обратную логическую последовательность.
- Интересный случай, - заметил Мак-Адам, - хотя едва ли в моем вкусе. Ибо мало добавляет к моим штудиям на военных судах. Пошли вниз, выпьем по капельке.
Внизу, в запахе трюмной воды и грога, он продолжил:
- Чертовски мало. Нижняя палуба вообще слишком занята, чтоб тут развилось что-нибудь кроме обычных извращений. Не подумайте, что я вдруг стал сторонником порки, цепей, голодовок и холодных обтираний старого Бедлама, но плетка и жизнь в тесном контакте не способствуют появлению чего-нибудь, стоящего выеденного яйца. В этом плавании среди нижних чинов и приличной-то меланхолии - и то не было. Мании, да, были - так их всегда на пятачок пучок. Нет, настоящие, хорошие помешательства надо искать на корме, не упуская клерков, баталеров и наставников - тех, кто пребывает более-менее в одиночестве. А уж венец всего - капитаны, вот где встречаются истинные брильянты! Как вы, кстати, нашли нашего пациента?
- На подъеме. Действие морозника, полагаю?
Некоторое время они обсуждали действие валерианы, корешков дуба и ириса вонючего, и Стивен порекомендовал умеренность в употреблении кофе и табака, и тут Мак-Адам изменил тему разговора, спросив:
- А он говорил про капитана Обри, вообще?
- Самую малость. И в данных обстоятельствах, я полагаю, подобное избегание весьма показательно.
- Точно так, коллега, и важно, очень важно. Его мысли вертелись вокруг капитана Обри последние дни, и я обратил особое внимание на приступы потливости, на которые вы указывали. Они совпадали с точностью до часа. После каждого приступа ему приходилось менять мундиры. Правая сторона груди каждого была просто белой от соли, только правая сторона.
- Интересно было бы проанализировать эту соль. Беладонна может подавлять потливость, конечно. Нет, хватит грога, благодарю. Но для меня теперь ясно, что для нашего пациента правда - это то, во что он может заставить верить других. В то же время, поскольку он обладает сложной натурой, я полагаю, что если вам удастся пробиться сквозь его доводы и убедить отказаться от этой странной самозащиты, преодолеть его отчаянное сопротивление и убедить его использовать только правду для самоутверждения, то не будет более нужды в беладонне и других ангидротиках.
- Вы начали мыслить как я, но пока не очень продвинулись по этому пути. Причина залегает куда глубже, и попытка преодолеть эту неразумность приведет к атаке на все мыслительные связи в целом. Ваша беладонна и ваша логика - все из одного ящика, они борются всего лишь с симптомами.
- И как вы предлагаете добраться до корней?
- Слушайте сюда, вы, - заорал Мак-Адам, расплескивая бокал, пододвигая свой стул и дыша Стивену в лицо, - и я вам все расскажу!
В своем дневнике этой ночью Стивен написал:"... если он сможет провести реконструкцию всей ирландской истории за несколько последних веков, которая и сформировала нашего пациента, а затем еще выстроить заново его разум от самых его начал, заложенных в детстве, то его принципы заслуживают восхищения. Но, во-вторых, что за инструменты у него есть для этого? Киркомотыга, только. Киркомотыга для ремонта хронометра, да еще и в пьяных руках. Со своей стороны я гораздо более высокого мнения о разуме Клонферта, если и не о его суждениях, чем мой бедный, пропитанный грогом, коллега".
Высокое мнение подтвердилось следующим вечером, когда "Нереида" проложила свой путь через зловещие ряды рифов у мыса Брабант, и гичка доставила Стивена и капитана на берег, в устье мелкого ручья. Черный лоцман не только доставил их в лагуну, но и провел через лес к деревне, где Стивен смог поговорить с потенциальным союзником. Несколько дней спустя это было повторено в ходе прогулки за портом Зюд-Эст с пакетом бумаг подрывного содержания.
- Тем лучше, - воскликнул Джек. - Рад слышать это, слово чести. Я занимался сам подобными делами с молодым Ричардсоном, он многообещающий гидрограф. Мы картографировали большую часть ближнего побережья, с дублированными пеленгами и кучей ориентиров. А я еще и открыл место для забора воды на Плоском острове, несколько лиг к северу, так что нам теперь не надо постоянно мотаться к Родригесу.
- Не будет Родригеса! - произнес Стивен убитым голосом.
- Увидишь еще снова свой Родригес, - успокоил Джек. - Нам приходится все равно ходить туда за припасами, туда - сюда, туда - сюда, но хоть не так часто.
Туда - сюда, туда - сюда болтались они по морю, пока французы упрямо торчали в своей мирной гавани, переоснащаясь до последнего ржавого болта, и раз за разом, когда не отправлялся на "Нереиде" вдоль побережья, Стивен перемещался на каждый отходящий корабль. Его известковые пещеры на Родригесе оправдали все ожидания, полковник Китинг был любезен, предоставил в помощь команды слабосильных и осушил небольшое болото. В третий раз Стивен смог сообщить Джеку, что из костей, найденных в иле он обещает в течении следующих двух месяцев сложить полный скелет солитера и показать его, и что потом его можно будет покрыть перьями и кусками кожи, найденными в пещерах.
Все остальное время это была обычная унылая блокада, ближе к берегу ночью, за мысы - днем, но никогда не отходя далеко, чтоб француз не мог, пользуясь береговым бризом, проскользнуть в темноте к северу и уйти в богатые воды Индийского Океана, оставляя эскадру далеко к ветру. Туда - обратно, туда - обратно, и все это время парусина ветшала на тропическом солнце и под внезапными тропическими ливнями, бегучий такелаж, постоянно пропускаемый через бесчисленные блоки при работе с парусами, разлохмачивался и приходил в негодность, корпуса обрастали водорослями, а корабельные черви через щели в медной обшивке буравили дуб.
Рождество прошло с грандиозным праздненством на верхней палубе "Боадицеи", бочонок предусмотрительно засоленной пингвинятины с Мыса послужил заменой гусю и индейке, по еде было и веселье, сливовый пудинг отсвечивал синим под растянутой от свирепого маврикийского солнца парусиной. Новый Год прошел в непрерывных визитах с корабля на корабль, на Двенадцатую ночь мичмана угостили кают-компанию двухсотфунтовой черепахой. Опыт оказался неудачным, черепаха оказалась не того вида, панцирь расплылся в кисель, а все, кто ел злосчастное создание, начали мочиться изумрудной зеленью, Джек же начал каждую вахту поглядывать на барометр.
Это был отличный, крепкий медный прибор, укрепленный на кардановом подвесе над столом, за которым они завтракали, и Джек как раз отвинчивал его крышку снизу, когда Стивен заключил:
- Мне бы надо подумать о следующем путешествии на Реюньон. Это маврикийское варево - гнусное пойло по сравнению.
- Точно - точно. Но ты пей, пока дают, - отозвался Джек. - Лови момент, Стивен, другой чашки ты можешь уже не получить. Я его развинтил, потому что думал, что трубка разбилась. Но ртуть на месте, видишь, но ниже, чем я когда-либо видел в жизни. Ты бы лучше сложил эти свои кости поаккуратнее, в самое безопасное место, какое придумаешь. Ветерок будет душевнейший.
Стивен смахнул позвонки, которые он сортировал, в салфетку, и вышел за капитаном на палубу. Небо было чистое и синее, волнение куда меньше, чем обычно, по правому борту за кормой раскинулся знакомый берег, зеленея в лучах восточного солнца.
- "Мэджисьен" уже готова, - заключил Джек, глядя, как деловитая команда заводит двойные дополнительные штаги. - А "Нереида" еще спит. Мистер Джонсон, эскадре поднять паруса, курс на запад, приготовиться к шторму.
Он направил трубу на Порт-Луи: ну да, опасности, что французы решатся выйти, нет. У них тоже есть барометры, и до них тоже все уже дошло.
- Это что, предвещает ураган? - спросил Стивен тихо, наклонившись к уху собеседника.
- Да, - ответил Джек, - и нам понадобится все пространство, что мы сможем выгадать до начала. Как бы мне хотелось, чтоб Мадагаскар был подальше!
Они выгадали сорок миль, шлюпки на балках было едва видно сквозь найтовы, орудия притянули к портам двойными канатами, звенящими от натяжения, брам-стеньги спустили на палубу, на реях подвязали штормовые паруса, дополнительные сезни и блоки, установили шпрюйт-реи на фоке и бизани. Вся огромная работа, которую мог проделать за оставшееся время опытный экипаж, была выполнена, а над ними все продолжало светить ясное солнце.
Волнение усилилось задолго до того, как восточный горизонт окутало мраком.
- Мистер Сеймур, - распорядился Джек, - планки и парусина на люках. Когда начнется, их разнесет по всему морю.
И вот, началось. Изломанная белая полоса поднялась из моря с невероятной быстротой, за милю до набегающей с востока мглы. За мгновение до того, как она достигла их, зарифленные марселя опали, потеряв свою округлость, а затем неистовый вал воздуха и воды сорвал их с рей с жутким стонущим звуком. Корабль повалило на борт, тьма окутала все вокруг, мир исчез в вездесущем грохоте. Вода и воздух смешались, казалось, у моря больше нет поверхности, больше нет неба, исчезли даже верх и низ. Исчезли моментально для тех, кто был на верхней палубе, для доктора Мэтьюрина это несколько растянулось, поскольку ему еще пришлось скатиться с двух лестниц, и, в конце - концов, он обнаружил себя лежащим на том, что было бортом корабля. Он распрямился и съехал вниз, но тут судно, перевалившись, жутко накренилось в другую сторону, и он, пролетев над палубой сквозь оставшиеся запасы венецианской патоки, приземлился на руки и колени на противоположный борт, и, ошеломленный, вцепился в полной темноте в стеллаж.
Наконец гравитация снова вступила в свои права, он слез вниз, все еще ошарашенный, затем, со звоном в голове, спотыкаясь, проковылял в лазарет. Здесь Карол, формально его помощник, а фактически - корабельный врач, и фельдшер пытались охранить от повреждений фонарь, в свете которого распутывали своего единственного пациента - сифилитика из кормового караула, которого раскачивающийся гамак запеленал в подобие кокона.
Тут они и торчали некоторое время, иногда окликая один другого мрачными голосами. Звания ничего не значили в этом пандемониуме, и фельдшер, старейший член из команды парусного мастера, до сих пор неплохо шьющий, своим надтреснутым голосом начал им рассказывать, как на Ямайке еще мальчишкой видел, как семь линейных кораблей затонули со всем экипажем в шторм, и в половину не такой сильный, как этот. Наконец, Стивен крикнул:
- Пойдемте на корму, мистер Карол, и принесите столько фонарей, сколько сможете раздобыть. Скоро начнут приносить пострадавших.
Они пролезли на корму сквозь мрак - крышки иллюминаторов давно снесло, но света не было, лишь воздух, перемешанный с водяной пылью, рвался сквозь них. Вскоре принесли первых раненых: рулевого, чьи ребра были сломаны спицами штурвального колеса, субтильного марсового, которого ветер швырнул сквозь снасти, сейчас хромого и безучастного, мистера Петера, совершившего такой же полет, как Стивен, но менее удачно - ему это стоило нескольких сломанных ребер и конечностей. Затем в корабль ударила молния, несколько человек получили шок, а один - ужасные ожоги, он умер еще до того, как его принесли вниз.
Они бинтовали, накладывали шины, оперировали, все это в пространстве, которое постоянно раскачивалось градусов на сорок пять во всех направлениях, на сундуках, которые норовили постоянно уехать со своего места. В какой-то момент явился посыльный с квартердека с наилучшими пожеланиями от коммодора и вопросом, все ли хорошо, и еще с каким-то сообщением о каких-то "восьми часах". Затем, гораздо, гораздо позже, когда судно на некоторое время встало на относительно ровный киль, когда новые пострадавшие перестали поступать, и уже разобрались с последней сломанной ключицей, в операционную явился коммодор собственной персоной, с которой текло в три ручья. Он огляделся, поговорил с пострадавшими (в надежде, что его хоть как-то услышат), и затем проревел на ухо доктору:
- Если у вас есть несколько секунд, доктор, вы найдете довольно забавное зрелище на палубе.
Стивен закончил перевязку аккуратным двойным витком, и выбрался наверх через узкий лаз в покрытом парусиной люке. Он встал, моргая глядя на необычный рыже-оранжевый свет, пытаясь устоять против потока несущегося воздуха, казалось, твердого, как стена.
- Леер, сэр! - заорал матрос, вкладывая трос ему в руку, - хватайтесь за леер, ради всего святого!
- Спасибо, друг! - откликнулся Стивен, оглядываясь, и, произнося слова, он вдруг осознал, что жуткий оглушающий рев стихает. Сейчас он уже звучал примерно как затянувшееся сражение на близкой дистанции. "Боадицея" держалась к ветру под обрывком бизань-стакселя, плавно всходя на волну и раздвигая ее своими широкими носовыми обводами, ее фор- и грот-стеньги были снесены за борт, оборванные и спутанные тросы тянулись горизонтально от изувеченных марсов, иногда хлопая на ветру, подобно пушечному выстрелу. Оставшиеся снасти были увешаны клочьями морских водорослей и кусками сухопутных растений - пальмовые ветви были вполне различимы. Однако зрелище не было забавным: от полузатопленного форкасла до кормы, особенно на квартердеке, где было хоть малейшее укрытие от ветра - везде были птицы. В основном это были морские птицы, но справа от него, например, сидел дрозд. Он не двинулся, ни когда Стивен подошел к нему, ни даже когда потрогал его за спину. Все остальные вели себя аналогично, и с нескольких дюймов Стивен мог смотреть в блестящий глаз краснохвостого фаэтона. В этом странном потустороннем свете трудно было разобрать цвета и определить вид птицы, но Стивен распознал белоголовую крачку, которую едва ли можно всретить ближе пяти тысяч миль от Маврикия. Пока он пытался добраться до нее, ворчание бури снова перешло в рев, а затем последовал оглушительный громовой удар - молния снова ударила в корабль. Стивена швырнуло на палубу. Поднимался он ошеломленный, оглушенный тройным грохотом - молнией разбило носовую пушку и высадило крышку ее порта, и сразу проковылял вниз в ожидании новых искалеченных.
Но новых пострадавших, по счастью, не было. Вместо этого появился кусок телятины в желе, принесенный Килликом вместе с сообщением, что "молния измочалила правый становой якорь, а так все хорошо, и если нас не потащит обратно в течении часа, можно считать, что худшее позади, и он надеется, что доктор Мэтьюрин утром увидит погоду получше."
Проспав мертвым сном несколько часов во время полночной вахты, и навестив с первым светом своих самых тяжелых пациентов, доктор Мэтьюрин увидел, и правда, лучшую погоду, выбравшись на палубу. Небо было чистое и синее, солнце пригревало, дул мягкий северо-восточный ветер. Волнение было все еще сильным, но белые гребни волн уже исчезли. Если бы не разруха на палубе, постоянный частый стук помп и потрепанный вид команды, вчерашнее можно было бы счесть просто ночным кошмаром. Впрочем, появилось еще одно доказательство его реальности - второй лейтенант, мистер Троллоп, хромал к нему, указывая на два корабля эскадры далеко-далеко под ветер: "Мэджисьен" со снесенной полностью бизанью, и "Сириус", на котором не уцелело ни одной стеньги.
- А где коммодор? - спросил Стивен.
- Ушел четверть часа назад. Я упросил его хоть немного поспать. Но, уходя, он попросил меня показать вам правый становой якорь, весьма поучительное для философа зрелище.
Оглядывая оплавленный и перекрученный металл, Стивен обратился к Троллопу:
- Мы, кажется, идем на юг?
- На юго-запад, настолько точно, насколько можем, ибо все наши компасы сошли с ума после грозы. На юго-запад, на Мыс, на переоснастку. Думаю, мы будем там независимо от наших желаний, ха-ха!