Заказной убийца времени работал уже долго, что редко случается с людьми этой профессии. Он шастал по улицам в поисках дней и никак не мог найти тот, что был предназначен для него. С горя он пил, стрелял минуты, душил часы. Больше всего платили за годы, примерно по сотне стеклянных ваз, но не так-то просто было убить год. Портвейн тоже не спасал. Была приготовлена верёвка и мыло. Крюк, прибитый позапрошлым летом для одного месяца, до сих пор торчал в потолке невостребованным. Почему-то все рок-н-ролльщики вешаются по весне. Он делал это пятый раз.
Девочка проснулась и заплакала. Он мысленно вздохнул и что-то пробубнил себе под нос. Сняв с шеи шёлковый шнур, он подошёл к кровати ребёнка. Бледное лицо осветила улыбка, как только он наклонился над ней.
- Моё золотце проснулось, - заворковал над пелёнками он. - Что мы хотим? Кушать? Молочка?
Пока ребёнок, обхватив обеими руками бутылочку, ел, убийца ходил по комнате, мерил её шагами. Вышло тридцать пять. На тридцать шестом из кроватки вновь раздался крик, ещё пронзительнее прежнего. На улице снова начала расти трава. Маленькая Вера не любила весну. Это была её первая весна. Она пока была жива. Ещё не появился в её жизни молодой фонарщик, ещё не были выброшены подаренные им розы, ещё целыми были ярко-синие глаза, не был порван маленький красный ротик, тело не покрывали синяки, а сердце не было проткнуто игрушечной стрелой с присоской на конце.
Раздался стук в окно. Вера не прекращала плакать. Растерявшийся убийца, подхватив на руки хныкающую дочь, поспешил к окну. Там, как всегда, никого не оказалось. Лил дождь. Убийца рефлекторно передёрнул плечами и прижал к себе малышку. Вера успокаивалась. Покачивая её, убийца тихонько напевал переделанную в колыбельную хорошую старую песню:
Иду в поход: два ангела вперёд,
Один душу спасает, другой тело бережёт...
Вера уснула.
Вновь постучались, на этот раз в дверь. Осторожно уложив Веру, мужчина запустил в дом незнакомца.
- Меня к вам отправил один наш общий знакомый, - чопорно начал разговор мальчик в коричневом пальто и берете, - имя которого я, к сожалению, не имею права произносить вслух. Я надеюсь, вы поняли, о ком я говорю.
Да, убийца понял. Несколько дней назад к нему приходил некто А в нелепом костюме Арлекина. Лицо его прикрывала маска, в глубоких тёмных глазах отражались отблески огня. Последнее обстоятельство оказалось несколько странным, так как камин, находящийся в самом угу комнаты убийцы, был нарисованным, а кроме него ничто не освещало и не согревало это помещение. Арлекин, не представившись, заказал пристрелить пару месяцев, мешавших ему стать Заместителем Главы Центрального Исполнительного Рабочего Комитета (ЦИРКа). Убийца блестяще справился со своей работой, не оставив от этих двух месяцев ни следа. Расплачиваться за заказ пришёл сам Зам Главы, но от прежнего А остался лишь костюм и маска. Взгляд потух, словно на нём только что попробовали огнетушитель, с которым почему-то пришёл Зам. Он принёс сорок стеклянных ваз, поблагодарил убийцу и предупредил, что на днях отправит к нему сына.
- Мне надобно, чтобы вы перерезали глотку одному часу, с которым я уже просто не знаю, что делать, - сказал, не меняя интонаций, мальчик. Убийца договорился с ним о цене, согласившись на три вазы, и распрощался. Комнату наполнили сумерки. Прошёл ещё один день.
С тех пор, как убийца решил заниматься своим делом профессионально и постоянно, его не покидало ощущение, что за ним кто-то пристально наблюдает. Примерно тогда же он заметил, что дни начали уменьшаться. Прошлые сутки вместились в семь часов, а нынешние - в шесть часов и сорок девять минут.
Когда-то утром убийца проснулся от плача ребёнка. Это плакала Вера. Откуда она взялась, убийца не имел ни малейшего представления, но он знал, что это его дочь, как знают с закрытыми глазами, каком положении находятся его руки.
Через несколько дней после прихода мальчика убийца обнаружил в своей постели спящую светловолосую женщину. Поправив на ней одеяло, он лишь вздохнул и отправился готовить завтрак. Наташа назвалась женой убийцы. "Оказывается, и у убийц есть жёны", - размышлял мужчина, глядя на одевающуюся женщину. Ему не было грустно или весело думать о том, что в доме появилась хозяйка. Ему было всё равно.
Наташа недолго прожила в его квартире. Женщины любят ласку и тепло мужчин, а убийца полностью принадлежал Вере. Наташа снова ушла. Из прощальной её истерики стало ясно, что делает она это во второй раз. "Когда же был первый?" - мысленно спрашивал себя убийца, но так и не мог вспомнить. Похоже, ради развлечения он просто взял и распял тот сезон, когда это произошло.
Жизнь продолжалась. Но как-то слишком быстро мчалась она к заветному концу. Однажды убийца заглянул в зеркало и увидел своё лицо таким, каким оно ещё не было никогда. "Вот и старость", - с грустью подумал он. Обернувшись, он заметил, что рядом стоит гроб. "Значит, Вера уже умерла", - думал он, продолжая разглядывать своё отражение. Неожиданно в дверь постучали. Сразу же постучали в окно, затем снова в дверь. И вот уже тысячи кулаков барабанили по стёклам, стенам, крыше. Грохот наполнил комнаты, дом стонал под натиском великой силы. В ушах убийцы стоял звон. "Вот и смерть", - попытался хладнокровно продолжить размышлять убийца, но звон и стуки мешали думать.
- Вот и смерть, - вполголоса сказал он себе.
- Вот и смерть, - громче сказал он.
- Вот и смерть! - крикнул он из последних сил. - Вот и смерть! Смерть!
Страх охватил убийцу. Продолжая кричать, он стал сбрасывать на пол стеклянные вазы. Стук усилился, смешался со звоном бьющегося стекла, превратился в ужасный гул. Обессилевший старик выбежал на улицу и понёсся дальше, к темнеющей вдали полосе леса, и остановился только тогда, когда стволы деревьев скрыли его от города. Бог смотрел сверху на лес, на верхушки сосен, на того маленького человека, что стоял внизу, на бренной земле, простирал к нему свои руки и что-то кричал, но до Бога не долетали даже отдельные слова. Богу было всё равно. Человек плакал. Упав на ворох хвои, он проговорил еле слышным шёпотом, как учила его бабушка:
- Отче наш, иже еси...
Поспешно произнося слова молитвы, он, незаметно для себя, успокаивался. "В берёзовом лесу веселиться, в сосновом - богу молиться, в еловом - удавиться..." В голове быстро прокручивался фильм его жизни. "В сосновом - богу молиться..." Он молился. "Богу молиться, богу..." Сознание покидало его. Пролетающие мимо секунды жужжали над ухом, но он не ловил их, чтобы затем открутить им головы, а почему-то считал. Досчитав до тридцати пяти, он умер. Тридцать шестая села ему на запястье и стала чистить свои крылышки.