Прозу Олега Неустроева часто "не прозой" называют, и можно понять, почему.
...Ходила бабка в церковь. Петров ей не мешал. "Мне все равно", - он думал. Прибил ей полочки в углу, она поставила иконы, повесила лампаду. Теперь они остались. Но он молиться не умел, смотрел на них, как на картины. Лампаду зажигал, чтоб только вспомнить аромат, плывущий по квартире. (Олег Неустроев, "Отпуск слесаря Петрова").
Речь даже не о так называемой "ритмической прозе". Ритмическая проза по-другому "заритмовывается", мягче, её ритм - "словарные", а не "слоговые" повторения, стихотворных размеров они не дают, могут только иногда соскальзывать на них. У Юрия Глазова, например:
А Наталья осталась, а Наталья рыдала, а Наталья не знала, что ей делать. Она была совершенно одна, эта Наталья, она металась по квартире - как? как? как? - приговаривала Наталья, металась по квартире, что-то искала и спрашивала себя - как? Ах Наталья! Как прекрасны твои слезы! - шепнул бы посторонний наблюдатель... (Юрий Глазов, "Треугольник").
Т.е.: могло показаться, что будут стихи, но и показаться-то толком не успело, не стихи, конечно. Неустроевская же проза - это ямб. А ямб - это проза?
Автор говорит, проза. Постепенно я согласилась, и соглашаться стало легче с того момента, как я поняла, что читаю это как прозу. Это ямбы, но проза, рассказ. Почему? Потому, что рассказывает. Рассказывающее стихотворение вряд ли возможно (разве что кричащее, но ведь это разные вещи). Прозу же для того и "освободили" от стихотворных условностей, чтобы ею легче было рассказывать...
Остаётся понять, зачем Неустроев её обратно "заусловил" и как получилось, что она при этом прозой осталась.
А получается это, когда ритм поддерживает повествование, рассказывание, так или иначе работает на него. Когда ямбы "трудоустроены", а не просто есть.
В "Отпуске слесаря Петрова" они трудоустроены. Они делают текст немножко шуткой - и правильно делают. Совсем серьёзным ему быть нельзя, он просто поглупеет. Станет сочинением на тему "Как он провёл утро", а зачем нам это надо, как он его провёл?
Все "движенья и думанья" Петрова - немножко шутка, он и сам немножко шутка, немножко лубок (хоть он и трогательный персонаж, даже нежный). Как можно выразить "немножко шутку"? Можно ритмом (хорошая идея - ритмом). Это стихотворчество не выглядит, не слышится перегибом даже когда Петров вспоминает о "бабке" (умершей жене). Она теперь странно далеко, даже её улыбка на фото кажется "теперь, конечно же, фальшивой. Ну, может, просто неуместной". И это не бесчувствие, а защита от чувства. Нельзя ведь рвать сердце непрерывно (т.е. можно, но тогда оно порвётся). И вот, Петров пьёт чай в ямбе ("Он чай покрепче заварил в большой железной кружке. И пил, не обжигаясь, не дав ему остыть"), в ямбе и о жене вспоминает. Он живёт, и ему это - нравится. Нравится просыпаться, есть, пить - даже и чай пить очень нравится, а уж как он пьёт не-чай!
"Чего же я сижу? - Петров подумал, - еще и отпуск не отмечен". Собрался быстро и в трико, в сандалиях на босу ногу спустился вниз и вышел из подъезда. Купил закуски, сигарет и три бутылки водки - одну всегда на утро оставлял.
Пожарил два яйца, вернувшись, залил их майонезом, порезал колбасы, сказал: "Ну, с отпуском тебя", - и выпил водки полстакана и сразу закусил. Глаза закрыл и ожидал: огнем лилась по пищеводу, упала в жаждущий желудок и там уютно растеклась, согрелась водка и парила...
Или рассказ "Толстой". Что может Неустроев рассказать о Толстом? Да ничего. Но ритм здесь работает так, что это "ничего" превращается во "что-то", во вполне законную вещь - в прямо заявляемую условность, "ненастоящесть" рассказывания. В сказочность. Поэтому текст и получается. Т.е. здесь ямбы тоже трудоустроены, как раз они и включают это "сказочное освещение".
Светило солнце сквозь окно. Толстой был слаб совсем еще. Поднялся, сел, к стене спиною прислонившись. Мужик проснулся: "Ну как ты, дед, - спросил, - получше?". Лев Николаевич кивнул: "Почти здоров. Пойдем, я угощу"...
Другими словами, ямбы работают только в тех случаях, когда они работают кем-то ещё. Шуткой, сказкой, - но не исключительно собой. И их надо срочно увольнять, если ничего, кроме себя любимых, они не представляют.
Скажем, "Грибнику", длинному моралистичному тексту, для полного счастья, как говорится, только ямбов не хватало. Грибник - от всего уставший человек ("он наспешился на работе") - наконец-то выбирается на природу и, волею случая, попадает в некий рай, но и рай этот - усталый, застылый какой-то (селение староверов, где за хорошее поведение, - молись, трудись и двукратно размножься, - отводится ровно пятьдесят лет жизни). "Куда спешить, когда известно, что время есть еще в запасе"... Автор серьёзен, герой устал, вопрос: зачем тексту эти ямбовые "подскоки"?
Вот рассказ "Графоман" - текст о тексте (о любви к тексту, о возможности текста, о невозможности текста), не достаточно ли текстового? А тут ещё и ямб. Графоман, думающий ямбами - это каскадёр, спящий на мотоцикле, избыточное излишество...
Вот "Осенний дождь". Начинается: "Наполнил ванну до краев. И под струю воды горячей", - и продолжается: "нестерпимо добавил с пеной колпачок"; вот "Депрессия-II": "От микрорайона в двух шагах раскинулось и высохло болото. А может быть, наоборот. Наоборот, скорей всего". Что наоборот? Микрорайон раскинулся и высох?..
Автор думает о ритме (может быть, даже и думает ритмом; "избыточное излишество" в тексте - совсем не обязательно таковое и в жизни). Автор к счастью думает о ритме, и тогда получается "Отпуск слесаря Петрова". К сожалению думает о ритме, и получается "Грибник". Между этим счастьем и сожалением ещё сто один вопрос может возникнуть, но вопрос "проза?.." хотелось бы вычеркнуть. Мы теперь вдвоём с автором говорим: проза.