Зайцева Елена Анатольевна : другие произведения.

Трава

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
 
 
ТРАВА
 
 
I
 
...И санитарка с техничкою, ведя двухчасовую литературоведческую беседу, исходят из предпосылок и приходят к выводам. Открывают и классифицируют. Анализируют и догадываются. Возможно, и не догадаются, но идей-то, идей... Идей - не пересказать. Но это не значит, что не надо пытаться. Почему лучше Пушкин, чем Саня Полушкин? Что хорошего в "Тёркине", когда война давно кончилась? И почему мы с тобой, Анечка Батьковна, из тридцати годов и чемодана стихов - и пары удачных строк не насобираем. А потому что мы с тобой - и многотысячной ордой стихописателей (о! стихи точка ру, поэт точка нет) - на подуровнях. А уровни - они выше. И я тут посчитала... их три получилось. Пей свой кофе (всё-таки правильно, что закодировалась) и слушай. Их три получилось.
 
И первый - "вытаскивание", проявление уже данного, наработанного смысла/звучания; очищение слова от пыли, сора, каковые непрестанно налетают - при каждом повторении, каждом "своём" понимании, уплощённо-упрощённом, "литературном", уличном, профессиональном, разговорном, эпистолярном, газетном, рекламном и прочем, прочем, прочем контекстировании, неизбежной "подгонке".
Мы говорим "трава" - но травы нет. В лучшем случае держим охапку из травы, мусора и насекомых. Почистить эту охапку, вытрясти захваченный мусор - и есть первая ступень.
Не дым домашний над посёлком,
Не скрип весёлого крыльца,
Не запах утренний сенца
На молодом морозце колком, -
А дым костра, землянки тьма,
А день, ползущий в лес по лыжням,
Звон пули в воздухе недвижном,
Остекленевшем - вот зима...
 
(А.Т. Твардовский)
Вот - зима. Не открыточная. Не вспыхнувшая в воспалённом мозгу переутомившегося литератора, не списанная восторженной студенточкой у всей русской литературы построчно-поёлочно. Зима того года.
Эта "ступенечка" даёт нам зиму, лето, небо, траву такими, какие они есть - здесь и к этому времени. Это честные, сильные голоса своего времени. Хранители языка, его завоеваний и наработок; его серебряные фильтры; территория, на которую не просочиться пошлости, пустоте, литературщине. " - Вот стихи, а всё понятно, Всё на русском языке...".
Получить слово "чистым", без-пыльным, без-лживым, сказать ПРОСТО - высокое мастерство, особый дар, особый уровень. Недотягивание до него повсеместно. Огромная масса неплохих стихов, вполне читаемой прозы, тем не менее, не дают ни травы, ни дождя, ни окон - ничего, что было бы реальным, осязаемым, видимым. И это не матёрая графомания, не беспросветное рифмоплётство. Это те подуровни, с которых есть лесенки на "повыше"; подуровни, которые сами по себе не хороши и не плохи, -
Сыграй, прошу, сыграй.
И вдруг обрыва край,
И диких звуков бездна,
И бегство бесполезно.
По острию ножа
Проходишь, ворожа.
И каждый звук продлённый,
Как провод оголённый...
 
(Лариса Миллер)
- дикие звуки и бездна, в которых нет ни диких звуков, ни бездны. Но бог весть откуда, время от времени они появляются - звуки, бездны, настоящие свежесорванные травины первого уровня. Или - "икебана" второго.
 
Вторая ступень - экспансивна. Захват образов (захват целых территорий образов!), переработка смыслов, эксперименты со звучанием, получение оттенков - тонких, едва уловимых, или неожиданных, кричащих. Яркие "экспансивные" мастера - часто трудночитаемы, труднопонимаемы, кричаще своеобразны, где-то даже смешны. Далеко не все их "набеги" заканчиваются победами. Далеко не все их изыски плодотворны, не все поиски плодоносны, а в устойчивые сочетания, "основную палитру", переходит и совсем незначительная их часть.
Нночь-чи? Сон-ы. Прох?ладыда
Здесь в аллейеях загалохше?-го сад-ы
И идоносится толико стоны? гиттаоры:
Таратинна - таратинна - tan...
 
(Илья Сельвинский)
Да, далеко не все их набеги заканчиваются победами, но без набегов и победы немыслимы. Набеги - это не только "гиттаоры", это - Маяковский, это - Цветаева. Это всякая фраза, вызывающая гнев критика и недоумение читателя, но продираясь-пробираясь сквозь которую, вместо царапин и усталости, получаешь иное пространство, другой взгляд. Взгляд с другой стороны. Взгляд с балкона. С теплохода. Сквозь ресницы.
Возвращаясь к нашей траве, это - трава в аппликации. Трава в салате. Трава в сигарете. Оттенки сливаются, переливаются, получаются и получаются, не получаясь. Эта ступень - "стилистическая", "завоевательная". Это здесь впервые недоумевают: "Жопа есть, а слова нету?!". Сообщают, что главы лучше читать с последней и далее через одну. Ломают ритмы под охи-вздохи. "Они всё переломают!..". (Переломают. Поэзия не шея - шина не нужна, гипс не заказывали.) И это здесь женщину впервые сравнивают с цветком - о, и в чём революция? А революция во всём, что делается впервые. На её завоеваниях мы живём, её языком говорим. Это как лампа, - включая, не вспоминаем о далёких сумрачных временах с лучиною, с керосинкой. А не такие они и далёкие. Ох как Маяковскому досталось за "У меня в душе ни одного седого волоса", но эти "волосы" больше не лезут нам в глаза. Теперь что только не "седеет" - сердца, сугробы, стены, чувства, тетрадки... Но чтобы они вот так безбоязненно седели, кому-то надо было впервые пройти на эту "седую территорию". Оглядеться и сказать: "Не страшно". Не страшно - ни седые души, ни облака в штанах. Страшного вообще мало.
Как сказал незабвенный БГ, настойчиво предлагающий взять его к реке, положить его в воду и учить искусству быть смирным, "если это будет ТА река, ТА вода и ТО искусство - я буду не против...".
 
Приходит день, приходит час, и наработки второго уровня достигают некой "критической массы" и дают принципиально новое видение. Полную смену системы образов и приёмов. Открывают другие интонации и "архивируют" прежние. Остающиеся в покидаемой системе - занимаются явными повторами. А попка не дурррак, он красивая птица. Но не поэт.
 
Повторить, не повторяясь, можно на третьем уровне. Сколько бы "луч" не "играл" ДО - здесь он будет играть, как никогда. Как никогда, как всегда, как только здесь и как где бы то ни было. Это уровень, где смыслы / чистые звучания не добываются из ежедневной липкой пыли (как на первой ступени) и не получают новую огранку-оттенок-узор (как на второй), а открываются всеми возможными и невероятными оттенками, открываются ВООБЩЕ, такими, какими они существовали, существуют и могут существовать - пока это слово пишется, читается и произносится так, а не иначе. Всё то новое, что может быть получено от этих "открытых" слов в дальнейшем, после, - более частное. Оно уже входит в эту "панораму".
Здесь не пишут о звуках - диких или не очень; о метелях - холодных или горячих. Здесь вообще о метелях не пишут - во всяком случае, когда на этот уровень выходят (а не думаю, что кто-нибудь работает на нём беспрестанно). Это уровень крайнего обобщения. Это не трава. Не трава в аппликации. Это... ПРОЕКЦИЯ травы. Куда угодно. Как огромный слайд, который каждый "проецирует", направляет по-своему. А с течением времени - и даже сменой настроения! - по-другому.
Молюсь оконному лучу -
Он бледен, тонок, прям.
Сегодня я с утра молчу,
А сердце - пополам.
На рукомойнике моём
Позеленела медь.
Но так играет луч на нём,
Что весело глядеть.
Такой невинный и простой
В вечерней тишине,
Но в этой храмине пустой
Он словно праздник золотой
И утешенье мне.
 
(Анна Ахматова)
При этой степени обобщения, всеохватности, "расширения" слов - каждое слово значит себя, и противоположное, и "эквиваленты"... Картинка ясная, но такая широкая, "проекционная", что включает и другие - любые. "...Камерность Ахматовой не так уж проста... в стихах, казалось бы, совсем "камерных" присутствует чувство времени, память о широком мире..." (И. Гринберг). Не только виденье, но и память, послевиденье. Но и предвосхищение, предвиденье. Это вечер, но... разве и не утро? А "рукомойник"? а "бледен, тонок, прям"? Звукописно скорее утро... Но это сначала. "В вечерней тишине", "утешенье" - вечер. Где-то это утро перетекает в вечер. Или они никогда и не были порознь. Или значили друг друга. Или скучали друг без друга. "А сердце - пополам". Но... разве и не весело? не легко? "Но так играет луч на нём, что весело глядеть". "Он словно праздник золотой и утешенье мне".
Объяснять стихи отчаялись задолго до меня. Не объясняю. Поясняю. Вышеупомянутую проекционность. "Расширение" не как слоёная неоднозначность ("вот я говорю "кактус", а имею в виду твои колючие манеры!"), а как свойство включать в себя необозримо много. Быть всем и сразу.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой уважаемый милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях
я любил тебя больше, чем ангелов и Самого
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих,
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесёном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
 
(Иосиф Бродский)
Никакого тумана, никакой "неоднозначности". Пёстрая, дискретная ясность калейдоскопа. И то же бесконечное расширение. Разве "мычащее "ты"" - не "мы"? Зеркальное повторение черт, которые "не вспомнить уже" - и невозможно, и попытка вспомнить, и уже вспомнил... и дальше, дальше, дальше - всё, что можно увидеть и почувствовать сейчас, или завтра, или совсем, совсем не скоро...
 
...Нет "чистых" уровней - как нет "чистых" темпераментов. Нет чистых уровней, но есть чистые подуровни. Забавные. Никакие. Нелепые. Симпатичные. Нейтральные - сами по себе не плохие и не хорошие. "Бывали периоды поэтического расцвета..., когда посредственные поэты служили хором для корифея или материалом для школы." (Л. Гинзбург). Но вне расцвета, но в условиях поощрения и популяризации этой подуровневой возни - она глуха и опасна. В качестве форматобразующей это безобидное подлитературное существование слов - тупик. Тупик затягивающий, формирующий безвкусие и убивающий веру - в слово и в говорящих. А из тупика выход только сквозь стену. Напролом и по-другому. Самозащита слов феноменальна. Когда, как по спирали, времена возвращаются на глухие участки, где слово давится, мелется тотальной "литературной жизнью", а выходы на уровни имитируются подуровневым расслоением, - слово защищается. Даёт новые "ветки" и выходы. Так, к 80-м годам многострадального нашего - прошлого уже - столетья, появилась ТЕКСТОВАЯ ВЕТКА...
 
...продолжение следует... Ещё кофе?
 
 
II
 
...Так, к 80-м годам многострадального нашего (прошлого уже) столетья, появилась ТЕКСТОВАЯ ВЕТКА. Ветка особенная и обособленная - от текстов как n-ого количества фраз на заданную мелодию; от бардветки "спетых стихов"; от убогих журналвариантов, обладающих всеми "вторичными признаками" стихотворчества, но к поэзии отношения не имеющих - по бессобытийности, по бесчудесности. Бессобытийное - существует лишь скоплением букв на бумаге; бесчудесное - не стихи. Упражнения. Как бы удачно ни зарифмовали, как бы "интересно" ни увидели.
Эти упражнения, эта игра на подуровнях особенно интенсивна - и особенно бесполезна, более того - вредна, - в "безмэтровые" периоды: когда старые Мастера ставят точку, а новые только в пути; когда Мастера не оцениваются адекватно или вовсе "вычёркиваются" (от умолчания - до запрещения, до уничтожения); когда идёт стабильное, видимое поощрение подуровневой работы (литературная жизнь грамотной страны!..)... И ещё много-много "когда", под которыми слова скрипят и тают. И развалились бы и растаяли, если б не их колоссальная - имманентная - способность к самообновлению.
В начале 90-х поэтические мальчики и девочки уже без заминки называли имена своих учителей. И были это не подлинявшие шестидесятники-евтушенки и не младое пополнение иронистов, сращивающих "вторую" природу с "первой" ("...Взлетала черёмуха за огородом, большая и белая, как водород..." - Александр Ерёменко; "...И мерно гудел старый дом, как мотор или, будет вернее сказать, трансформатор..." - Михаил Поздняев). Нет. Это были текстовые поэты, широко разбредшиеся по музпросторам - широко, но направленно - от "лёгкого" имидж-рока, от фолка с рок-шипами (пастушок в мегаполисе!) до "тяжёлого" панка. Слово ушло на аудио. Потому что "никто не хотел умирать". И слово - тоже.
Мой золотой день,
Мой золотой зверь,
Ты износил нас,
Ты истаскал нас.
Я воплощусь в тень,
И болотный огонь
Выпьет мою кровь,
Вырвет мои глаза.
 
Мой лучший друг слеп,
Мой страшный враг - зверь.
Гром отшумевших битв -
Криком в моё окно.
Я воплощусь в тень,
И болотный огонь
Выпьёт мою кровь,
Вырвет мои глаза.
 
Может быть, я бог.
Может быть, я лох.
Может быть, я плох.
Может быть, я сдох.
Я воплощусь в тень,
И болотный огонь
Выпьет мою кровь,
Вырвет мои глаза.
Выпьет мою кровь,
Вырвет мои глаза.
 
(Евгений Чичерин)
Этот аудиоотсек был спасением, отдушиной из "мёртвого моря" СП-подуровней. И последним форпостом перед наступающим послемодерном. Лексические, понятийные (бого-лоховские!) смешения, улыбки и выходки - не имели ничего родственного с холёной эклектикой и игривой ироникой оперяющегося постмодернизма. Если текстовая ветка и имела какое-то отношение к игре - выраженной театрализацией. Но не в шоу-понимании её. Театрализацией литературного чтения, - когда особая, специфическая нагрузка ложится на "невокальные", на "личностные" голосовые свойства. Отчасти это было намечено бардлинией, - но только отчасти. Там - голосовые, интонационные акценты были неизбежны (человек и гитара; слушаем кого? - человека). Текстовая же ветка росла на шуме-гаме-полиинструментале, которые ни к поэтическому, ни к голосовому интонированию не располагают, более того - усложняют их проявления. Отсюда - "громкое", кричащее, экзотическое интонирование - от "мычащего" Цоя до "захлёбывающейся" Янки. Отсюда и понятие "рок-поэзии" - поэзии, рассчитанной на то, чтобы быть спетой, и спетой ЭТИМ голосом, ЭТИМ человеком, с ЭТОЙ расстановкой акцентов. Не потому что текст "не тянет" без ЭТИХ. А потому что a la guerre comme a la guerre; так будет быстрей и верней. Так будет точней. А точность на войне - это нужно...
Условия, когда "мир спасти, вероятно, уже не удастся, но отдельного человека ещё можно" (И. Бродский), - условия катастрофические, военные.
И то, что практически все текстовые поэты (сильные, "уровневые" текстовые поэты) - и авторы музыки, и исполнители, - не только следствие общей универсализации в искусстве. Это универсализация в области - на территории! - войны. Нельзя быть воином наполовину, на четверть...
Сохнут волосы, метёт метла
В кобуре мороза - пистолет тепла
У дешёвой пищи запоздалый вкус
Я забыл вмешаться и спросить: "Зачем..."
Собрав всю волю воедино
Умело подави толчок
Тошнота!
 
Вполовину глух, вполовину слеп
Пуповину звёзд раскусил рассвет
Прочитай мораль, размотай клубок
В каждом теле - труп, в каждом трупе - Бог
Собрав всю волю воедино
Умело проглоти харчок
Тошнота!
 
Благодарные губы запечатал гвоздь
Кабы что нечаянно не прорвалось
Обречённой рвоты непокорный пульс
Это небо рвётся изнутри кишок
Собрав всю волю воедино
Всецело тормози толчок
Тошнота!
 
(Егор Летов)
Некая текстовая игрушечность - пренебрежительная, "случайная" образность, наив деклараций, лёгкость перечислений - это игрушечность "культурного бунта". Она не имела общих точек с какой бы то ни было игривостью, - которая всегда отстраняет: вот я играю - всего лишь играю - я другой. Нет. Это игрушечность пистолета, - он игрушечный, а я - настоящий. Я ещё более настоящий - с этим сувенирным ТТ! Из него не убить. Из него никто и не собирается убивать. Но пугать. Защищаться. Не сдаваться до последнего. В условиях - на территории - войны.
"...Бравой песней заглушили злое горе". Пока "сурьёзные" журналварианты оттачивали мастерство, а подтянувшаяся филмолодёжь сухо ухмылялась - ну дык... Маньеристы. Иронисты! Постмодернисты...
 
Воспринимается ли текстовая ветка "сбумажно"?
Как из золота ведра
каждый брал своим ковшом
Всё будет хорошо
Ты только не пролей
Страшно, страшно
А ты гляди смелей
Гляди да веселей
 
Как из золота зерна
каждый брал на каравай
Всё будет хорошо
Велика казна
Только, только
Ты только не зевай,
бери да раздавай
 
Но что-то белый свет в крови
Да что-то ветер за спиной
Всем сёстрам - по любви
Ты только будь со мной
Да только ты живи
 
Только не бывать пусту
Ой да месту святому
Всем братьям - по кресту
виноватому
Только, только подмоги, не проси
Прими и донеси
 
И поутру споёт трубач
Песенку твоей души
Всё будет хорошо
Только ты не плачь
Скоро, скоро
Ты только не спеши
Ты только не спеши
 
(Александр Башлачёв)
Воспринимается. Текст спетый и текст напечатанный - "оригинал" и "перевод". Переводы читаемы. Но "переводчик напоминает сводню, которая, расхваливая достоинства прикрытой вуалью красавицы, вызывает непреоборимое желание познакомиться с оригиналом".
Исполнение - катализатор исполнения - помогает очень и очень. Но реакции идут, могут идти и без него. Его можно иметь в виду, - знать, каким образом автор расставляет акценты, на каком поле выхватывает он свою "траву"; те, кто слышал Башлачёва, легче прочтут с листа и то, что ни разу не слышали в аудио. Они знают: это Магия Любви и Жертвенности. И все акценты идут через это.
Читается. Но труднее, чем слушается. Тексты. Не стихи.
 
Трудности восприятия с листа - не только в отсутствии катализатора. Большинство текстовых поэтов - куда ближе к уитменовскому свободному стиху, чем к "суровой школе пушкинизма", определившей русскую поэтическую традицию. А традиция довлеет. Традиция рекомендует. Строгое ритмическое, смысловое, графическое упорядочивание текста - то, чего можно не делать. Но то, чего будет не хватать растерянному восприятию, воспитанному на этом самом упорядочивании. Как в воспоминаниях Чуковской, когда Ахматова прочла ей Хлебникова:
- Поняли?
- Да, - ответила я неуверенно и решилась заметить, что моему уху мешает отсутствие определённого ритма, что чередование слов и движение стиха представляется мне произвольным, я не чувствую в них обязательности, что, мне кажется, будто это заготовки для стихов, ещё не написанных, и что, по-моему, - или стихи Жуковского стихи, или это стихи.
Это "произвольное чередование слов и движение стиха" во многом и определяет текстовую ветку. Это не Жуковский. Это Хлебников. И сложности восприятия с листа (недоработано? случайно?) - наша привычка к "порядку", к "покирпичному" строению текста. А порядок не плох. И не плох беспорядок. Ни то, ни другое ещё не есть поэзия. Только инструменты - более или менее привычные. Для создания чуда. Которое и есть поэзия. Только краски для живой картинки; для движущегося, всё время происходящего события. Которое и есть поэзия, - стихотворение ли это, текст ли; поётся ли, пишется...
То ли поделом, то ли по домам
То ли скатертью дорожка, то ли что-то ещё.
Словно камни
Словно корни
Словно черви
Будем привыкать.
 
Сумерки и боги разбрелись по углам
Зевота разорвала горизонт пополам.
Час за часом
Год за годом
Век за веком
Будем привыкать
 
Что-то белое слепое поселилось в груди
То ли вьюга, то ли моль, то ли всё, что впереди
То ли жажда
То ли полдень
То ли копоть
Будем привыкать
 
(Егор Летов)
Будем привыкать. Что чудик с гитарой, ни разу не публиковавшийся при жизни, маленько и между делом после смерти, - талантливейший поэт Александр Башлачёв, чей голос дал несоизмеримо больше, чем тонны мутно-серых литераторов. Что орущий "экстремистски настроенный" отец русского панка - крупнейший поэт Егор Летов, тонкий, грустный, злой, глубокий, воинственный, эпатирующий, РАЗНЫЙ. Универсальный. Цитирующий и цитируемый. За которым не пусто. За которым предыдущая культура, большой её лоскут, - от Библии до Кортасара, до Андреева, до Введенского. И за которым - уже выстроился отряд эпигонов, таких же орущих и "экстремистских". Дюже "отрицательных" и отрицающих. Но - подуровневых. Но - попугайствующих. А попка не дурррак. Он красивая птица. Но не поэт...
Текстовая ветка уже дала свои уровни. Она не была эпохой, но выходом, выручалочкой - почти на 20 лет. Выходом широким, "спектральным" - от реплик уличного мальчика, играющего в бойца и философа (Цой) до "пустых колодцев", "чёрных чисел" Дягилевой. Выходом неожиданным и шокотерапийным: музыка? поэзия?.. но почему маты?! почему грохот?! Выходом, уже перекрытым. Подуровневые птички забили его своими еле тёплыми тельцами, ринувшись за уровнями. Так происходит всегда. Король умер, да здравствует король! Выходы будут другие.
Когда Андрей Кончаловский говорит, что "Роль поэзии закончена" - он говорит "Солнце остыло". А Солнце не остыло - хотя бы по факту озвучивания сего "наблюдения". Кто-то ж его ПРОИЗНОСИТ! Он жив, не замёрз. Он пользуется словами, звуками; выражает то, что чувствует, что знает (ему кажется, что знает). Он загоняет свои ощущения в рамочки слов. Роль слов не закончена?..
Поэзия - высшая, показательная, абсолютная форма существования языка, словесности. Её роль закончится не может. Пока мы говорим, а не блеем. Пишем - хотя можем возвернуться и к рисованию буйволов в пещерах; не исключается. Но пока - пишем. Пока образуем рамочки слов, рамки фраз, - они всеминутно, ежесекундно готовы к "расширению", охватить и осветить (освятить!) огромное пространство, дотянуться лучами до всего, до всех. Пока есть смысл и звучание - будет первый уровень их "уточнения". Второй - их "дополнения", переработки. Третий - невероятной (но очевидной!) наполненности, крайнего обобщения... И будут подуровни - перекидка, перетасовка, складывание, вычитание. Скрипение и давка - и выходы из них. Солнце не остыло. Хотя остывает. Остывает всё время - но пока не остыло.
 
...Это ведь не кофе. Правда?
 
 
 
 
 
(февраль - март 2004)
Елена Зайцева (arinazay@rambler.ru)

 
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"