Аннотация: Продолжение рассказа "Маргарита и подмастерье"
Свет бутафорских звёзд
(Дети Сизого Безвременья).
1. Маргарита и подмастерье
Вверх-вниз, вверх-вниз раскачивается Маргарита на стальных тросах. За её спиной вспыхивают бутафорские звёзды.
- Я лечу! - Усиленный колонками голос смешивается с записанным шумом ветра, и вступает орган.
Идёт спектакль "Мастер и Маргарита".
Схваченная прожекторами, заслуженная артистка Елена Туманова парит над сценой в полупрозрачном пеньюаре. Зал, затаив дыхание, следит за полётом Маргариты. А за кулисами монтировщики спорят на пиво о цвете её белья.
Их бригадира зовут Саша Белый, поэтому он всегда ставит на белое. И время от времени выигрывает.
Сцена погружается в темноту. Бесшумные моторы мягко опускают Лену в призрачный свет закулисья.
Я спешу освободить её от подвесной системы. Для этого нужно снять пеньюар. Монтировщики, затаив дыхание, наблюдают за процедурой.
Полупрозрачное одеяние летит к костюмерам, подвеска отстёгнута, и коллеги поздравляют Сашу с очередной победой.
На Лену снова набрасывают пеньюар, и она спешит к Сатане на Бал. Я сажусь за пульт и готовлюсь управлять полётами. Полётами гробов над танцующими чертями.
Бал Сатаны - самая сложная сцена не только этого спектакля, но и всего нашего репертуара. Все технические службы задействованы на полную катушку. Даже есть традиция: если зарплата приходится на "Мастера и Маргариту", то деньги дают только на следующий день. Во избежание.
Бал Сатаны в разгаре. Безумствует балет чертей. По сцене носятся лучи прожекторов. Ужаленные светом грешники корчатся в танце под залихватский рёв органа.
На моём пульте кнопки в три ряда. Жмёшь нижнюю, и бутафорский гроб пикирует на сцену; жмёшь верхнюю, и он уносится под небеса.
Есть ещё третья, заклеенная скотчем кнопка. Ей при аварии можно блокировать лебёдку. И груз, повиснув на тросах, замрёт.
Я управляю танцем трёх гробов. И даже часто попадаю в ритм органа.
Сцена видна мне сбоку.
Бал идёт к концу. Пальцы привычно бегают по пульту, и в бутафорском небе послушно пляшет мой мрачный груз. Вот только ближний гроб...
Давно нажата кнопка "вверх", а он упрямо пикирует на сцену. Проклятье: похоже, нет контакта. Я, разрывая скотч, вдавливаю кнопку аварийной блокировки. А гроб по-прежнему летит на головы танцоров.
Балет шарахнулся, и врассыпную. Кого-то даже сбили с ног. Я колочу по всем кнопкам сразу. Рядом кто-то ахнул.
Саша Белый рванул к дублирующему пульту. Несколько уверенных движений, и все три гроба замерли, покачиваясь на тросах.
На сцене снова пляшут. Правда, уже не в музыку. И искоса поглядывают на меня.
Гробы качнулись, лениво поплыли вверх, и скрылись в падугах.
Бал окончен. Следующие картины простые, всегда проходят гладко, и Саша открывает пиво.
Несколько вдумчивых глотков, утробный "Ух", и бутылка передаётся мне.
Я киваю. И думаю о том, завтра первым делом займутся нами.
Подходит помощница режиссёра. И как-то виновато, глядя в сторону, сообщает:
- Придётся докладную написать.
Мы её, как можем, утешаем. Дескать, пиши и не стесняйся. Всё дело в технике, и никому не попадёт.
Здесь мы, конечно, врём. Наш главный шеф - худрук и генеральный директор в одном лице, не знает слова техника. Вернее, не хочет слышать. И завтра нам влетит по первое число. Но не сегодня: он сейчас на сцене в роли Воланда.
Однажды, в гриме и костюме Сатаны, он попытался кого-то отчитать. И не заметил, что из образа ещё не вышел.
Вот это получилась мизансцена. Все за кулисами забыли о работе, а на сцене без Воланда и грешников прошёл Бал Сатаны.
Наконец спектакль окончен, занавес закрыт, и шустрый чёрт, свесив ноги с оркестровой ямы, записывает в кондуит расходящуюся публику.
Театр выплёскивает людей волнами. Сначала зрителей, за ними - техников, а уж потом актёров. Герои и злодеи, боги и нечисть, переодетые мирными гражданами, растекаются по городу.
Я у служебного входа поджидаю Маргариту. Именно Маргариту: Леной Тумановой она станет где-то на половине пути домой, не раньше.
Мы всегда возвращаемся вместе, если за ней не приезжает помощник Мэра на красной "Ауди".
Поток выносит Лену, мы прячемся за угол и закуриваем. Я-то могу дымить безнаказанно, а вот Тумановой может влететь.
Наш художественный руководитель Тимур Альбертович из всех пороков человечества выделил три, на его взгляд излечимых: грязная обувь, семечки и курение. Причём курение - порок настолько эксклюзивный, что достаётся за него только актёрам. По полной программе, вплоть до снятия с ролей.
Только мы закурили, звучит раскатистое:
- Туманова!
Значит, выплывший последним Тимур Альбертович имеет соображения по спектаклю и хочет ими поделиться. Непременно с Маргаритой.
- Туманова! Кто-нибудь видел Туманову?
Я протягиваю Лене жвачку, и она спешит к рокочущему худруку. Мне остаётся лишь вздыхать, поглядывая на часы.
Говорить с актрисой после сложной роли - занятие бессмысленное. Она ещё где-то там - в полёте или плачет над Мастером.
Вскоре Воланд отпускает Маргариту. Она берёт меня под руку, и планета начинает медленно вращаться под ногами, унося ещё один день в прошлое.
- Лена, ты ещё Маргарита?
- А? Что?
- Мы пришли. Твой подъезд.
Она долго возится с недавно поставленным кодовым замком, и, наконец, пожав плечами, отступает.
Я в десятый раз укрощаю замок. Правда, снова не с первой попытки. Дверь открывается, и меня награждают жидкими аплодисментами.
- Как-нибудь поужинаем вместе, - говорим мы хором и расстаёмся.
2. Юлька.
Мои окна светятся, значит, Юлька дома. Соседка по подъезду, она упорно отстаивает этот статус, хотя у меня бывает чаще, чем у себя. Ну и пусть отстаивает: три года здесь жил, не догадываясь о её существовании. И, между прочим, не чувствовал себя одиноким. Или не считал... Вот только дни рождения обычно проводил один.
В один из таких, независимо от погоды хмурых дней в дверь позвонили.
- Мур, - сказал котёнок, обтирающийся о ноги девушки.
- Мур, - переспросил я.
Котёнок потёрся о мои ноги.
- Ну я пошла, - девушка шагнула к лифту.
- Нет! - Вырвалось у меня.
Палец замер у кнопки вызова. Рука медленно опустилась.
- Меня зовут Юля.
- А у меня сегодня день рождения.
Под аккуратной чёлкой зажглись огоньки:
- Можно было бы и поздравить.
- Можно было бы и пригласить.
Мы танцевали под приёмник, а на столе скучала так и не открытая бутылка шампанского. Ничего, ей не привыкать: она томилась в холодильнике с самого новоселья.
Кто-то назойливо пытался дозвониться, а мы сбежали на балкон и отыскивали несуществующие пятна на Луне. Я создавал новые созвездия и называл их: "Юлина улыбка", "Юлины глаза"...
И снова танцы до упаду. До полного упаду. На кровать.
Юлька посмотрела на потолок.
- Я вижу паутину.
- Это мираж. Там только звёзды.
Она подняла руку, и вселенную заслонили маленькие, противные часы. Тонкие стрелки ставили на нашем счастье жирный крест.
- Уже поздно.
Я немного повернул руку с часами:
- У нас ещё целая вечность.
Юлька встала.
- Пора.
- Конечно. Я тебя раздену?..
- Что я скажу дома?
Я открыл шампанское и поднял бутылку над головой.
- Шёл дождь...
Юлька прижалась ко мне.
- Приятный летний дождь...
На нас низвергся искрящийся водопад.
- Наш дождь...
По дороге к моему подъезду приходится проходить под огромным щитом с рекламой пылесосов и надписью: "Сосу за копейки". Отражаясь от него, лунный свет становится каким-то сизым.
Эпоха Сизого Безвременья, когда паяцы правят бал.
Юлька встречает меня традиционным вопросом:
- Ты будешь кашку или...
Это формальность, а то и вежливый ультиматум. Альтернативы кашке нет, не было и не будет никогда. До самой гробовой доски.
Дальше возможны варианты.
Чаще всего я симулирую улыбку, сообщая: "Из твоих рук - хоть отраву" и, чертыхаясь про себя, иду мыть руки.
Раза два в год всё проходит не так гладко. Я начинаю выяснять, что стоит за этим "Или". В ответ получаю пару тусклых молний из-под чёлки, и чеканный голос воспроизводит мантру полностью:
- Ты будешь кашку или не будешь кашку?!
Здесь мой мятежный дух иссякает, и я иду есть кашку.
Раньше, в Доюлькину эпоху, я чувствовал себя патрицием и устраивал трапезы прямо в комнате.
- Ужас, - содрогнулась Юлька, застав меня на месте преступления, и утащила сковородку на кухню.
С вилкой наперевес я рванулся в погоню, но наткнулся на леденящее душу: "Крошки будут".
Я перевёл дух, набрался храбрости и, зажмурившись, произнёс пламенную речь. О моих благородных предках, которые с самого сотворения мира не опускались до ужина на кухне. Пусть они не ведали приличий и гонялись за соседями с вилами и топорами, но никогда, вы слышите, никогда эти благородные дворяне не ели на кухне, в людской и иже с ними подсобных помещениях, складах и сортирах. За это перед моими пращурами соседи с готовностью снимали шляпы, скальпы и выворачивали карманы.
- Значит, - брызнула ядом Юлька, - на кухне есть стыдно. А без штанов есть не стыдно?
- Так ведь тепло. И пятно посадить можно...
- А ты салфеточкой прикрывайся, - тщательно прожёвывая буквы, посоветовала Юлька.
- Откуда у нас салфетки? Разве что простыню разрезать...
- Твою любимую, с дурацкими цветами.
- Это лотосы - символы чистоты...
- Хоть раз бы постирал свои символы!
- Если я сам буду стирать, зачем тогда вообще...
- Что?! - рассерженная львица предо мной изготовилась к прыжку.
Я побросал знамёна и капитулировал.
Трапезы теперь проходят на кухне и без разговоров. Не подумайте, что из-за воспитания. Просто здесь сутки напролёт бушует приёмник.
Потоки ахинеи, приправленные полоумными диджеями, колотят по мозгам механическим ритмом и захлёстывают мысли, заставляя ухмыляться идиотским шуткам.
Хорошую музыку нельзя воспринимать часами, а попсу - пожалуйста. Классика в три аккорда не умещается, для её восприятия нужно чуть больше мозгов, чем имеется у среднего эфирососа. Вот и подлаживается (чуть не сказал "подкладывается") отрасль бизнеса, именуемая искусством под усреднённые мозги.
Для них и классику усредняют: выдернут фрагментик, добавят барабанчиков, цифровых эффектов, и время от времени плеснут в ежедневные помои для окультуривания носорогов. А те в восторге: мы Баха слышали. Правда, на синтезаторе слабовато лабает, но ничего, слушать можно. Как-никак, бренд раскрученный, значит должен нравиться.
Так рассуждает помощник нашего мэра Паша. Он тоже ходит по жизни, прикрыв мозги наушниками. Наевшись до отвала усреднённой культурой, он начинает рассуждать о прекрасном. И любит это делать на людях.
Как любитель Тумановой и часть органа власти, Паша посещает культмероприятия и околотворческие фуршеты. Как только там становится скучно, я спрашиваю его мнение о спектакле или концерте (в зависимости от того, какое действо предшествовало попойке).
В ответ громыхнёт что-нибудь пышно-возвышенное (так, чтобы добило до соседних столиков). А следом, на ухо, я получу правдивый ответ. Весь спектр оценок прекрасного у Паши состоит из двух слов: "Улёт" и "Жопа". Третьего состояния души у него не существует. И никогда не появится. Вплоть до потомков тринадцатого колена. Включительно.
Да что там Паша: моя собственная Юлька пошла ещё дальше. Она добила себя аккордами до такой степени, что не переносит тишины. Боится, что появятся мысли.
Я как-то экспериментировал: прятал приёмник и смотрел что будет.
У пациентки начиналась ломка. В поисках жвачки для мозгов сканировались телевизионные каналы, и я получал тысячный нагоняй за то, что не починил магнитофон.
Закончилось тем, что Юлька эмигрировала домой и оставалась там до возвращения приёмника. На кухне вновь загрохотало, и мировая гармония была восстановлена.
После ужина - заключительный ритуал с лёгкой примесью эротики.
- О чём ты думаешь? - иезуитски вопрошает Юлька, перекрикивая приёмник.
Обморочно закатывая глаза, я начинаю бессовестно врать:
- Я представляю, как медленно откусываю пуговичку за пуговичкой на твоём платье. - Чушь и ложь хотя бы потому, что дама моего сердца выходит к ужину в реквизированных у меня спортивных штанах и футболке с портретом Че Гевары.
Я, крякнув, взваливаю Юльку на плечи (как чеченцы барашка) и тащу в спальню, осыпая угрозами, вычитанными в китайском эротическом трактате "Ветви персика".
Вверх-вниз, вверх-вниз скользит Юлька по моему нефритовому стеблю. Совсем как гробы в "Мастере и Маргарите". Ох, и влетит же завтра от худрука...
3. Нилин.
На следующий день Тимуру Альбертовичу было не до нас: по-быстрому и как-то украдкой хоронили артиста Нилина.
Прошлым вечером на него напала шпана. Нилина побили и отобрали пластиковую карточку,по которой он получал зарплату. И денег-то на ней не было, и побили актёра не сильно, а он пришёл домой и повесился.
Нилин живёт (язык ещё не поворачивается сказать "жил") на куличках, и чаще других попадал под кулаки подгулявшей молодёжи. И ничего: подмажется гримом, и только мизансцены немного нарушает, стараясь не поворачиваться к публике побитой стороной. Только доставалось ему всё больше маленьких, незначительных ролей. А тут - Понтий Пилат. Не вынес иудейский прокуратор особенностей нашей жизни.
Другие - ничего, даже девчонки. Вот моя бывшая однокурсница по матфаку Вика. Она всё в комедиях весёлых толстушек играет. Вике как-то выбили коленку (нарвалась на джентльменов, по лицу не били). Так она на следующий день приковыляла на спектакль и заявила, что с хромотой даже веселее получится. И правда: публика прямо заходилась от хохота.
О публике вообще разговор отдельный.
По сборам у нас лидирует спектакль "Женитьба Пикдена". Это новая, принимаемая на "ура" разновидность тонкого английского юмора. На протяжении двух часов открываемая вверх оконная рама колотит по головам всех без разбора. Публика катается от восторга. Новый удар по голове - новый взрыв аплодисментов.
Как-то двадцатикилограммовая раме шарахнула не по стопорам, а по актрисе, которая подняла голову выше чем нужно. Когда её уносили со сцены, зал захлёбывался от смеха. Не поняли, что удар был настоящим. Такая получилась сценическая правда.
Билеты на "Женитьбу Пикдена" третий год продаются по премьерным ценам. Поэтому театру хватает на постановки коммерчески ущербной русской классики. (Оговорюсь: ущербность заключена не в самой классике, а в провинциальных театрах, которые её ставят. Ну где, скажите, в нашем городке найти актёров с аристократической косточкой? А где взять такие лица, как у Пуговкина?)
После похорон народ разбрёлся поминать Нилина, а мы с Сашей Белым идём курочить пульт. Как я и думал, просто окислились контакты.
Вечерний спектакль отменили, домой не хочется, и я отправляюсь к Юре, тоже бывшему математику.
4. Юра.
Из нашего выпуска в городе осталось только трое. Про меня и Вику вы уже знаете. Преподаванию в сельских школах мы предпочли служение музам в родном городе. И не жалеем: пусть кто-нибудь другой заманивает детей спившихся крестьян в миры идеальных абстракций. Лучше уж гробами дирижировать. Причём в зарплате даже выигрыш, и её почти не задерживают.
А Вика в театре так просто расцвела. Из хмурого очкарика с косой она превратилась в заводилу компаний и организатора половины закулисных беспорядков.
Юра решил посвятить себя науке. Вернее, с её помощью выколотить из мира побольше денег. Поэтому плюнул на аспирантуру и устроился в автоматизированную котельную элитного жилого комплекса.
На половине пути к диссертации, посвящённой функциям предсказания, Юра взял, и занёс в компьютер результаты какой-то денежной лотереи. Пропустил их через свою программу и получил несколько чисел. Очень близких к тем, которые выпали.
На следующий день он ушёл из аспирантуры. Ушёл, не оставив после себя ни одного файла в университетском компьютере и ни одного черновика в рабочем столе. Чтобы не украли идею.
Теперь изыскания продолжаются в котельной, в обстановке строжайшей секретности.
На компьютер, ведающий подачей тепла, установлены самые современные языки программирования, которые не потянула бы чахлая университетская техника. Десяток паролей и столько же уровней безопасности защищают программы от чужого глаза.
Несколько лет мы не виделись.
Недавно Юра пришёл ко мне. Ночью.
Полчаса через дверь он вёл переговоры с Юлькой, требуя разбудить меня. Наконец она сдалась, и историческая встреча состоялась. Так пышно Юра назвал свой визит. У меня с языка чуть не сорвался другой, малоцензурный термин, но я сдержался. Мало ли что: может быть, у человека горе.
Но я ошибся: маниакально- депрессивный блеск в его глазах оказался светом вселенской радости.
Пока я варил кофе, Юра положил на стол книгу и торжественно изрёк:
- Кабалла.
- Мостик, по которому ты съехал из аспирантуры в котельную? Чайник ты, Юра. Нормальные люди сначала защищаются, а уж потом сходят с ума.
"Защищаться будут чайники, - Юра поставил на стол бутылку портвейна. - А мы будем править миром." И рассказал о своих экспериментах.
Отчёт представлял собой случку теории вероятностей с метафизикой. Мракобесие било фонтаном. В заплесневелых цитатах Каббалы Юре мерещились алгоритмы. Он брал из древних учений схемы мира и пытался запихнуть в них работу лототрона.
Время от времени он выигрывал какую-то мелочь, но в целом даже не возвращал вложенных в лотерею денег.
Юра считал, что проблема в программах. Вернее в том, что они медленно считают. За неделю компьютер успевал обработать несколько месяцев статистики, а нужно несколько лет.
- Ищи мощную машину, - посоветовал я.
- Ускорь мои программы, и выигрыш поделим пополам. Для начала вот эту. - Он разложил на полу трехметровую распечатку.
При всех успехах в чистой математике, программиста хуже Юры природа не создала. В дебрях его логики мог потеряться целый симпозиум. Или даже консилиум.
От Юриных работ преподаватели шарахались, и ставили зачёты автоматом. Лежащая передо мной распечатка была одним из тех монстров, которые внушают трепет величием замысла и идиотизмом исполнения. Я попытался их поправить, и не смог. Разучился "держать картинку". Это такое состояние, когда сливаешься с программой: шевельнёшь один узел, и сразу чувствуешь как откликаются другие. Без картинки с серьёзной программой не управишься.
- Извини, Юра. Похоже, я деградировал.
- Так восстанавливайся. - И он ушёл, оставив распечатку.
- Ещё чего, - буркнул я, отправляясь спать. И не смог уснуть. Понял, что истосковался по работе. Полузабытые процедуры и функции плясали перед глазами, сворачивались в цветные пятна и рассыпались тысячами светящихся брызг.
Чей-то настойчивый голос в голове твердил:
- Ты не сможешь. Не сможешь.
Утро я встретил на кухне, склонившись над распечаткой. Но не продвинулся ни на шаг. Мешало абсолютно всё: и ворочающаяся за стеной Юлька, и урчащий холодильник, и бьющийся о стекло мотылёк.
- Ну и ладно. Было бы ради чего мучиться, - сдался я, откинувшись на спинку стула. Внешний мир сразу растаял. Шумы растворились и начала проступать картинка.
Три дня я ходил с красными от недосыпания глазами. А через неделю исправил программу.
Выпавшие номера она не угадала. Каббала, как ересь, была подвергнута торжественному сожжению.
- Юра, ты понимаешь, что вероятность главного выигрыша меньше одной тринадцатимиллионной?
- Главное, чтобы это понимали наши конкуренты. Попробуем смоделировать гадание на тысячелистнике. Ты не знаешь, сколько у тысячелистника листьев?
- Пятьдесят. По-моему, мы тебя теряем...
Тысячелистник себя не оправдал. Контрольный образец растения был брошен в топку.
Через неделю в топку полетел букет ромашек (логика "любит - не любит" была заменена на "выпадет - не выпадет"); за ним обогреву квартир поспособствовали колода гадальных карт Таро, деревянные кельтские руны и тибетская Книга Мёртвых.
Потом компьютер имитировал гадание на кофейной гуще. Показанные на мониторе кляксы тщательно сверялись с контрольными остатками на дне тридцати шести чашечек.
После розыгрыша Юра чуть не залил огонь в топке. Осколки чашечек и канистра из-под кофе коптятся там до сих пор.
Идиотизм фонтанировал; компьютер бессовестно врал. Впрочем, предсказанные им номера всегда были рядом с выпавшими, и программы-монстры рождались одна за другой.
Я часто наведывался в котельную полюбоваться мёртворождёнными уродцами; благовоспитанно умилялся, сюсюкал, делал покойнику "козу", потом искусственное дыхание, и отбывал, осведомившись о дате похорон. То есть дня, когда Юра опять проиграет.
Розыгрыш был вчера, так что схватки уже на подходе. Чтобы не упустить это зрелище, я ускоряю шаг.
Жизнь в элитных домах окутана страхом. Из-за кованой ограды на мир подозрительно смотрят видеокамеры. На КПП бдительные секьюрити вызывают Юру и сдают меня ему на поруки. Под расписку.
Раньше пропускали свободно, лишь спрашивали к кому я иду. Потом кто-то помочился в элитном подъезде.
Всю охрану, дежурившую в тот день, уволили. В подъездах установили камеры наблюдения, а к обслуживающему персоналу перестали пускать посетителей.
Для меня сделали исключение. Как-никак, в театре работаю. То есть, в подъездах не мочусь. Предположительно. Но без присмотра всё-таки не оставляют.
Всю дорогу Юра хранит величественное молчание. Лишь в котельной, усевшись перед компьютером, он вздыхает и разражается восьмиэтажной тирадой; короткая пауза для набора воздуха; достраивается ещё пара этажей, и следует трогательное: "Прости, Господи".
- Что, вообще ни одного номера? - уточняю я.
- Два. А что толку?
- Уже прогресс.
- Прогресс будет, когда мы выиграем все деньги и начнём править миром.
- Юра, плюнь ты на мир. В театральной студии есть пара очень прогрессивных девчонок. Давай как-нибудь возьмём портвейна и устроим творческий вечер.
- Переходящий в оргию, - ворчит Юра и пробегает пальцами по клавиатуре.
- А мировое господство тебе для чего? Чтобы взращивать аскетизм?
- Чтобы исцелить человечество от глупости, алчности и злости...
В комнату врывается делегация разгневанных жильцов. Представительный пузан в китайском халате грозно потрясает мобильником:
- Или через пять минут пойдёт горячая вода...
- Не пойдёт, - огорчает его Юра. - Вы же знаете, что резервуар рассчитан на один дом, а работает на три. Вот наполнится, прогреется - тогда и помоетесь.
Пузан затосковал:
- И когда это произойдёт?
Юра оглашает приговор:
- Через три часа. Не раньше.
Пузан сник.
- Может быть, как-нибудь ускорить? - не столько спрашивают, сколько просят элитные жильцы. - Вы уж постарайтесь...
- Постараться-то можно, - размышляет вслух Юра, - но это же нарушение правил эксплуатации. Без санкции...
- Вы уж нарушьте, - взывают жильцы. - А санкцию сейчас принесём.
- Ладно. Рискну карьерой. Какой у вас корпус?
- Корпус "Б".
Юра объявляет:
- Вода пойдёт через пять минут.
Делегация собирает по карманам мелочь. Пузан гордо отказывается сделать взнос.
Жильцы угрожают:
- А мы попросим не включать стояк над третьей квартирой.
Пузан раздувает ноздри.
Юра решает:
- Всех или никого.
Жильцы подступают к пузану:
- Нехорошо получается, Савелий.
Савелий, пошурудив в карманах, становится в позу:
- Мелочи нет!
- Тогда беги за водкой, гнида.
Юра величественно кивает.
Делегация откланялась. Пузан принёс бутылку водки. Самой дешёвой. С размаху поставил её на стол. Потом открыл рот, чтобы что-то сказать. Судя по выражению лица, монолог назревал долгий и очень неприличный.
Юра опередил:
- Горячая вода уже идёт.
Пузан подумал, закрыл рот и отчалил.
Юра потёр руки:
- Так что там насчёт прогрессивных девчонок?
- Только не сегодня. У нас актёр повесился.
- Не вовремя, - сокрушается Юра. - Значит, зря я воду отключал.
Оказалось, что не зря. На пути к половине бутылки я уже осознал новую концепцию предсказания и начал переписывать программу.
Дело это нехитрое: Юра разражался идеями с частотой, которой позавидовали бы племенные крольчихи и мухи-дрозофилы. На кладбище неудавшихся идей его сектор был самым большим. После Бога, конечно же.
Концепции, в сравнении с которыми бабочки-однодневки казались долгожителями, подвигли меня к созданию умной программы, и теперь зачатки искусственного интеллекта помогают перестраивать себя с одного вида помешательства на другой.
Китайская Книга перемен всё ещё украшала Юрин алтарь, дожидаясь сожжения, поэтому в компьютере безумствовала китайская философия.
Дискредитировавшая себя теория Инь - Ян (выпадет - не выпадет) была заменена гаданием по сплошным и прерывистым чёрточкам. В образуемых ими триграммах Юре мерещился призрак благосостояния.
Настройка программ близилась к концу, когда зазвонил телефон. Это, конечно же, Юлька. Следуя врождённой злокозненности, она вспоминает обо мне только в самые неподходящие моменты.
Стоит мне чем-то (или кем-то) увлечься, можно быть уверенным: если в радиусе километра есть телефон, он обязательно зазвонит. И въедливый голос тотчас же учинит допрос, а потом потребует, чтобы я срочно куда-то бежал.
И наоборот: в те редкие минуты, когда общение с Юлькой не причинит мне мучительных страданий, она и не подумает звонить.