Аннотация: Россия - ось весов:
Раздвоенная плахаПри глупости оковНа поводу у страха.(Россия - это мы!)
ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ ВИКТОРА ЗАХАРОВА -
СКУЛЬПТОРА, ЖИВОПИСЦА, ГРАФИКА, ПОЭТА
Художник есть функция Пространства и Времени. Предваряя его явление, Творец обозначает место. Пространство собирает здесь собственную духовную энергию. И когда Художник рождается, Время назначает его своим летописцем.
Государство, на чьей территории совершается событие, и общество, членом которого поневоле становится всякий гражданин независимо от своего предназначения, всегда полагают рождение Художника несвоевременным. И государство, и общество готовы мириться с его существованием лишь постольку, поскольку Художник обязуется не разрушать рамки умиротворенных стереотипов. Индивидуальность 'мозолит глаза' и сводит на нет традиционные постулаты восприятия искусства ушедших эпох, кем-то когда-то открытые и утвержденные. Музейные экспонаты достоверны по определению. А то, что создает живой Художник, абсолютно противоречит традиции. Лишь при этом условии его творения в будущем составят гордость музейной коллекции.
Назвать себя Художником вправе тот, кто осознал свое предназначение именно в этом качестве. После чего - назвав и осознав - окончательно довериться собственной исключительности, категорической несравнимости ни с кем и ни в чем. И наконец, выйдя за пределы самоощущения обыкновенного человека, посмотреть на свою жизненную дорогу глазами Всевышнего Творца.
НАЧАЛО
Наиболее емкая творческая биография Виктора Захарова изложена им самим в пока неизданной поэме 'Бичеград', написанной в 1990-х. За сложными аллюзиями, в сплетении бесчисленных метафор скрыта трагедия духовного становления талантливого человека, долгое время не считавшего себя таковым. Тоталитарное мироустройство исключало исключительность. Противиться подобной установке означало прослыть безумцем. И Виктор Захаров сознательно не противился: свой творческий путь начал как исключительно одаренный слесарь-инструментальщик, который любил рисовать. Закончил с отличием училище и почти сразу профессионально отличился на предприятии космической отрасли. В возрасте двадцати лет оказался отобран в качестве спецкурсанта для службы в Германии. И среди спаянных смертельным страхом прочной ненависти сослуживцев повел себя как свободный, искренний и доброжелательный человек - каковым являлся по-существу. Именно за это был подвергнут жесточайшей пытке. Способность сохранить самообладание вызвала у палачей приступ страха изобличения и юноше сделали укол в надежде на остановку сердца. Он перенес инфаркт, спустя двадцать дней очнулся и был отправлен домой пожизненным инвалидом первой группы с диагнозом, которым царь Николай Первый наградил философа Чаадаева. Система умалишенных фанатиков не в состоянии признать себя таковой и назначает сумасшедшими тех, кто смеет пренебрегать ею.
Виктор Захаров выдержал это непостижимое испытание и, придя в себя после колоссального стресса спустя два года, стал работать заводским художником в 'ящике' Сергея Королева. Соцреализм как стиль тоталитарно окрашенной классики узаконивал ирреальность повседневного бытия и замещал собою жизнь. Не будучи вправе распоряжаться собственной душой и телом, художник одушевлял и одухотворял стандартизованные образы и, помимо воли, делал их живым воплощением бесчисленных предрассудков тоталитарного самоощущения нации.
Занятия в студии живописца Бориса Коложвари, одного из многочисленных 'неформалов', подтвердили экстраординарность творческого дара. Статус заводского художника с унизительно маленькой зарплатой обусловливал ту меру творческой независимости, которая требовалась человеку, живущему под жестким контролем карательной психиатрии. Наиболее ярко самоощущение художника передано в стихотворении 'Я виноват...'
Я виноват лишь тем, что я родился.
'Я виноват' - такое ремесло.
Я виноват - со смертью не сроднился,
Суровым ветром жизнь не унесло.
Я виноват, что мать моя рыдала,
В пределе горя гордость сохранив,
Я виноват, что старенькою стала,
Мечты свои во мне не воплотив...
Мне не пришлось отцовской речи слушать,
Бродить вдвоем, вдыхая ширь равнин;
Я виноват - но мне хотелось кушать...
Порок один, для всех он - господин.
Мне не давали Древом любоваться,
Припасть к корням иль с яростью роптать;
Меня смертельно заставляли драться
И землю обреченную глотать!..
Но я живу и скорбью той отмечен,
Из тех времен в основе взяв разбег.
Я виноват. Никем я не привечен,
Ведь я простой и честный человек.
ГЕНИЯ ТРУД В ДУХОТЕ РЕМЕСЛА
Осознанный самоконтроль переводил подлинность внутренней сломленности в абстрактные обобщения. Собственный символический язык выступал из как бы реалистических образов и клишированных обозначений, подчеркивая жизненную достоверность метафорического ряда в формальных рамках общепринятого стилистического некрополя. Работы художника высоко ценились в культурном пространстве космической отрасли. Уникальная пластика, присущая разного рода композициям из металла, выколоткам на меди, скульптуре и рельефу из дерева подтверждала репутацию Захарова на многочисленных выставках, пробиться на которые 'не члену Союза' было сложно. Много работ разошлось по частным ценителям разного рода - и кануло в Лету.
Переход из НПО 'Энергия' на завод СВАРЗ расширил возможности творческого предпринимательства. Художник создает ряд композиций в технике 'высокого рельефа', реализует в металле замысел под названием 'Объединенное познание Истины Вселенной - истина жизни разумной'. Развивая традицию психологической скульптуры Марка Антокольского, он разрабатывает собственное уникальное направление в деревянной скульптуре, которое можно определить как 'магия интерьера'. Созданные им композиции в стилистике разных эпох - древнерусском, готическом или стиле рококо - отличает неповторимое, граничащее с волшебством, обаяние могучего творческого дара. Для художника чрезвычайно важно знать историю дерева, которое потом станет спинкой кабинетного кресла или кокетливой столешницей, оправой зеркала, подобного тому, которое украшало средневековый замок или замысловатой книжной полкой. Чуткие вещи, способные не просто воспринимать нюансы человеческого настроения, а создавать гармонию подобно музыкальным инструментам... Многочисленные заказчики вряд ли догадывались, что становятся обладателями редкостной коллекции.
Участие в восьми Всесоюзных выставках помимо прочих, менее представительных, вызывало удивление в среде официозных профессионалов. Приглашение в ряд проектов, хорошо оплачиваемых тем же Союзом, художник воспринимал как
финансовую поддержку семье, не более. Искушение - встать в общий ряд и 'пробиваться' - не состоялось. Между тем, работы Захарова закупил Государственный Исторический музей, Государственный музей им. В.И.Ленина, ряд музеев авиации и космонавтики. Возможность приобретения работ музеями чисто художественной направленности, типа Третьяковки, Виктор Захаров исключал по определению.
Во вступлении в Союз художников не видел смысла.
Более того, два года вытерпев Строгановку, на традиционный вопрос отборочной комиссии: кто были ваши учителя, он сумел бы припомнить безликого скульптора, прятавшего от учеников чеканы и стамески, чтобы те не скопировали форму. И честно ответить: моим 'учителем' был бездарный жлоб с утраченной фамилией.
СЮРРЕАЛИЗМ КАК БЫТОВАЯ ПОДРОБНОСТЬ
'То, что мы называем искусством, есть не что иное, как живая традиция духа'. Немецкий писатель-экспрессионист Герман Казак вложил эту фразу в уста высокопоставленного чиновника и тем самым констатировал ее парадоксальное следствие: смерть и разрушение. Бесплодные попытки воссоздания духа на руинах нравственных и материальных ценностей зафиксировали классики сюрреализма. Европейская действительность менялась так скоро и страшно, что сознание отказывалось воспринимать ее такой, как есть. И тогда на помощь приходило подсознание, этот кладезь трансформированной памяти. Реальный образ облачался в отрепья прежних представлений о нем и воплощался в призрак чего-то знакомого, но не близко, а так сказать, шапочно. И современник Ионеско и Беккета с ужасом блуждал по метафизическим проспектам Де Кирико, задыхаясь, рвался из тесноты мнимо просторных ловушек Магритта и столбенел, наблюдая, как Эрнст и Дали состязаются в метафизической безысходности интеллектуального эксгибиционизма.
Этот зритель был какой угодно национальности, за единственным исключением - он не был русским. По крайней мере, так было принято считать. Ни художественная элита т.н. неофициального искусства, ни тем более академический официоз не осознавали себя как сюрреалисты. Видимо, это связано с тем, что в период абсолютной власти идеологической доктрины сюрреализм был образом жизни, бытовой подробностью повседневного существования. Отстраниться от него не было возможности; у тех, кто не стремился психологически слиться с ним, едва хватало сил на непрерывное противостояние всевластному фантому. Фрейд с его изобличением подсознательных табу здесь не годился: табуированным оказалось подсознание как таковое. Метафизический ужас как современное ощущение европейца в СССР существовал в качестве страха вполне физического. Ежеминутная вероятность неизбежного насилия в обыденной жизни убивала волю. Творческий процесс ее воскрешал, но в ином качестве - всепоглощающей страсти рукотворного созидания. Работы становились субститутом бытия.
Мозг пытался защититься от насильственной активации сознания с непременной риторикой угрозы. У тех, кто не столкнулся с физическим насилием, страх откладывался в подкорке и, чтобы количество страха не перешло в качество безумия, подсознание отключало свои резервы, довольствуясь неизбежным минимумом. Такова была защитная реакция. Нарисовать свой страх смог бы лишь гениальный помешанный - сам факт написания картины можно было бы зачесть как воссоединение подсознания и сознания, разумеется, условно.
Но поиски выхода из казавшегося безвыходным положения были присущи всем настоящим художникам. Иератические композиции Михаила Шварцмана, альбомы Ильи Кабакова или его же абсурдистские риторические импровизации в стиле Андрея Платонова, метафизические пейзажи Бориса Свешникова и прочие, более или менее известные имена и творения, тому подтверждение. У Виктора Захарова этим выходом стали стихотворные тексты, отлитые в металле в технике 'высокого рельефа', своего рода скрижали. Мыслеформы подсознания художника трансформировали абсурд происходящего вокруг в обычную человеческую жизнь. Ее мгновения оказались творчески констатированы не предметно, но через поэтическое представление о предмете, чья форма условна по определению.
Тогда же художником был создан скульптурный триптих, трагически обозначенный как 'Родное гнездо'. В центре - лицо человека, зажавшего себе кричащий рот. По краям - рука за решеткой и птичье гнездо в тюремной камере. Композиция находится в музее Андрея Сахарова.
ЧУВСТВО ЛИНИИ В ПРОСТРАНСТВЕ РАЗУМА
Работу Малевича 'Черный квадрат' каждый ощущает по-своему. Может быть, это пророческое предчувствие пластического бесчувствия, геометризированный провал в научно обоснованное небытие саморазрушительного абсолюта, отчуждение формы от акта одухотворенного созидания. Художник идентичен своему творению так же, как собственному телу и духу. Естественный симбиоз творца и творения, ежесекундно осознаваемый им, составляет суть творческого мироощущения. У Виктора Захарова форма спасает содержание: чувство, заключенное в линии, воссоздает пространство смыслов. Редко встречаемая степень самоотречения, огромная потребность интенсивной самоотдачи составляют духовную ауру его творений. В обыденной жизни эти качества не находят отклика в силу собственной огромности. Великий Леонардо, почти физически поместивший свою суть в портреты, проникнутые божественной гармонией Вечного Бытия, вряд ли был сколько-нибудь понятен окружающим. Почему я упоминаю именно это имя? Художник, обладающий такой же силой внутренней сосредоточенности на объекте творческого внимания, рождает образы подобной интенсивности, исступленного напряжения гармонии любящего 'эго' с Любовью Высшего Творца.
Крах коммунистической идеологии как самого фальшивого религиозного субститута - собственно, тоталитаризм целиком вышел из православия и сопутствующих официальной ортодоксии мистических сект - оказался столь же иллюзорным, как и качество мистифицированной доктрины. Истерический смех творческого сообщества, интеллектуального по преимуществу, над бесчисленными советскими штампами маскировал не поддающийся психологическому самоанализу ужас пассивного соучастия в массовом самоуничтожении. Основным персонажем работ стала смерть - несметный сонм ее обличий потрясает воображение. Художник как человек, воспроизводящий метафизическое разрушение и смерть в собственной жизни и судьбе - это русский художник двадцатого столетия.
Виктору Захарову удалось вырваться из пут предопределения. Соблазн умозрения преследует мысль, не имеющую точки опоры. Художник Захаров принимает жизнь во всей ее многообразной полноте. Место на земле, отмеченное явлением отдельного человека, одновременно и принадлежит истории предшествующих существований, и требует каждодневного качественного труда как деяния истории последующей. Художник творит, если у него есть потребность воспроизвести воспринятую душой гармонию внешнего мира, и это воспроизведение суть отстранение, способность к объективации естественного симбиоза с Сущим.
КОРНИ И КРОНА
Творящий искусство суть прекрасная ипостась национального сознания. Философ Георгий Федотов так характеризовал духовные свойства русского человека и художника: '... Его срощенность с природой делает трудным и странным личное существование. Природа для него не пейзаж, не обстановка быта и уж, конечно, не объект завоевания. Он погружен в нее как в материнское лоно, ощущает ее всем своим существом'. Революция сделала внешнюю форму рабства двусмысленно фальшивой, отчего его внутреннее содержание обрело удвоенную прочность. Идеологические клише, наслоившись на крестьянскую неприкаянность, породили мучительный симбиоз прежних и новых предрассудков; сознание сделалось материальной формой бытия и жизнь человека обратилась в призрачное парение над землей и почвой. В той или иной форме это происходило в мире вообще; насильственный цивилизационный слом как следствие интенсивного развития научной мысли ввергал человечество в состояние абсурда, духовной невесомости.
Русский абсурд отличался от европейского тем, что атеизм был безоговорочно воспринят как субститут православия в качестве хоть какой-то духовной опоры и сразу же антропологизирован, очеловечен как природное явление. Возникала мистика клишированных формул, лозунгов, социальных контактов. Косный социум защищался от насильственного вторжения цивилизации и, сталкиваясь с ним, робкий ручеек культурной преемственности обретал масштаб сокрушительного водопада, моментально меняясь в своей качественной основе. Больше всего от этого страдала немногочисленная культурная элита. Мысль отныне принадлежала идеологии, дух и тело были ею же изувечены до неузнаваемости. И только душа сохраняла интуитивную связь с 'материнским лоном'.
Живая пластика каждой работы Виктора Захарова, будь то скульптура, рельеф, пейзаж или портрет - свидетельствует: его рукою движет, перефразирую Тютчева, 'Царь Небесный, в рабском виде исходивший родную землю'. Его мать, убежавшая от 'раскулачивания' в город, в педагогический техникум, крестьянка сохранила традицию деревенского быта и, будучи учительницей и вдовой фронтовика, воспитала сына скромным и честным тружеником. Эти качества оказались самыми важными составляющими его творческой личности.
СОТВОРЕНИЕ СМЫСЛА
То, что крушение привычного уклада оказалось, в сущности, крушением предрассудков, художник понял не сразу. Безграничная любовь, живущая в его существе, искала выхода не только творческого, но и человеческого. Принять ее во всей сложной и трагической полноте близким оказалось не под силу. 'Члены одной семьи редко вырастают под одной крышей' - одна из цитат 'Карманного справочника Мессии' Ричарда Баха, который можно цитировать бесконечно. Поэтому позволю себе еще одну, последнюю в этом тексте, цитату из того же источника: 'Реальность не имеет ничего общего с тем, что ты видишь, с узким полем твоего зрения. Реальность - это проявленная любовь, совершенная чистая любовь, не причесанная пространством и временем'.
Работы Виктора Захарова последних лет проникнуты этим ощущением. Графика и живопись предельной напряженности как следствие стремления постичь все то, чему интуитивно отдавался всю жизнь; удостоверенная безграничность творческих возможностей искренней ясности чистой души и твердой нравственной позиции вне фальши вероятных компромиссов как естественное самоощущение. Предпринимать серьезные шаги в направлении постепенно формирующегося профессионального сообщества арт-дилеров и художников Захаров не спешил. Следовало определить собственное место в новом свободном пространстве.
Стихотворение 'Любящий более' написано в 2006-ом:
Черной вспышкою стихло ненастье,
Затаилось Тайнинкой лукавой.
Напрягапюсь, ломаю запястья
Отчужденьем обиды кровавой.
Звездный царь трехлучёвою жертвой
Надо мной свои крылья забавит.
Корчусь я на доске доли смертной-
Лишь любовь эти боли убавит.
Отзовись! - призываю сквозь темень.-
Мне твой образ в награду достался!
... Легкой тучкой малиновый ливень
Под обломками неба скитался...
Так и сердце мое истекало,
Растворяя злосчастность, жестокость,
А душа не спеша обретала
В желчи жизни словесную строгость.
Огоньки потаенного смысла
Осторожное время включало.
Хаос медно разглаживал числа...
Ты. И - жизнь. Сотворенье. Начало.
Свет - враспах, чисто небо, деревья...
Я не бусинки слез испаряю -
Жаровою долиной безмерья
Новый смысл в себе сотворяю.
Скарабеи-завистники взвыли,
В золоченую бездну рванулись -
Ах, какими же глупыми были,
Лихом в собственной тьме захлебнулись.
Ну а мы без усилий упорных,
Чуткой жизни согретые взором,
Сняв смущение мыслей просторных
Сокровенно простым разговором,
Колесницей восходною правим.
Не тоска разливается в душу -
Одиночество высшее славя,
Чистым сердцем безверие рушим.
Возвращение к дочери, без него повзрослевшей, оказалось долгим. Конгениальность дарований, когда-то их объединившая, а затем ставшая неодолимой преградой, все же привела их друг к другу. Они сумели обрести взаимную опору в поисках смысла; каждый продолжал идти своим путем, понимая, что его дух поддерживается кровной связью и с достоинством принимал этот редкостный дар.
АРТ-СУБЪЕКТ ВОВНЕ...
Технократическая тенденция современного мирового искусства ярче всего свидетельствует о той степени самоотчуждения, при которой человек безотчетно идентифицирует себя как случайный атрибут того или иного механического объекта, вполне довлеющего себе и в человеке не нуждающегося. Активно участвуя в эстетическом наполнении той или иной вещи, механизма, непрерывно создавая функциональные арт-объекты разного рода и назначения, художник добровольно отказывается от авторского 'я' в пользу новейших стереотипов потребления. И когда возникает желание творить нечто нефункциональное, оказывается, что духовный потенциал почти иссяк. Тогда художник путем сложных технологических манипуляций воссоздает некое природное явление, интерпретируя собственное наблюдение как творческий акт. Но в такого рода творениях изощренной мысли отсутствует главное - слияние творца с Творцом. Одухотворенный зритель несомненно привнесет в созерцание уже нефункционального арт-объекта свое любовное внимание, но художник в этом акте не участвует, а по сути лишь утверждается в самоотчуждении. Собственно говоря, создатель арт-объекта уже не художник, по-английски a painter, его суть включена в обобщенное понятие an artist. Дело даже не в том, что некоторые из участников выставок современного искусства не умеют рисовать. Чем наполнить изображение - вот главный вопрос. Почти все рисовальщики попросту констатируют самоотчуждение, и следственно, духовное саморазрушение, бесчувствие. Их работы требуют зрительской крови, без нее не могут существовать. Вампирическая бесчувственность арт-объекта любого рода, какая бы грандиозная концепция не лежала в его основе, сводит на нет любые усилия и произведение становится однодневкой.
Русское искусство последнего десятилетия заимствует тенденцию, а ее воплощение зачастую менее содержательно, поскольку мысль не опирается на традицию глубокомыслия ввиду отсутствия таковой, а порхает по поверхности. Упор делается на эффект сугубо внешний, умозрительно соответствующий эстетическому канону. Бессодержательность не удостоверена даже честно констатированным самоотчуждением; экспансия формы довлеет себе и, надо признать честно, либо оставляет равнодушным, либо отталкивает серьезного зрителя. То есть вампирическим эффектом русское искусство не обладает, к счастью. И, допустим, вызывая отвращение у зрителя, оно попросту предупреждает о грозящей опасности. Отвращение же вызывает избыток самоуничижения. Это общее впечатление.
...И ВНУТРИ ИЛЛЮЗИИ
Современный русский художник, выходящий из общего ряда, претворяет опыт немыслимого страдания в одухотворенную форму визуально напористой реальности. Созидающий и сострадающий дух, извлекая Любовь из осмысления трагической коллизии, озабочен одним - наиболее деликатно выстроить диалог с Очевидцем Страданий, подтвердив искусством их высочайший смысл. Таковы уже ставшие классическими творения 'шестидесятников'. Необычайная деликатность в сочетании с беспредельной мощью, свойственные графическим откровениям Дмитрия Лиона; выламывающиеся из экзистенциального сине-голубого полусна на грани жизни и смерти образы Бориса Свешникова; обстоятельно обаятельные эмоциональные умозаключения Анатолия Зверева 'не благодаря, но вопреки' железной безысходности личного существования; мистифицированное мещанство в сочной изумрудной надежде на эстетическую метаморфозу в портретах Олега Целкова; онтологические лабиринты Ильи Кабакова - метафизический образ кафкианской двери, процесс выхода в абсолютную гармонию.
В целом творческие изыскания шестидесятых, как и любое иное время в искусстве, порождали довольно причудливые сочетания традиции и новизны. Пейзаж и жанр, как академическая традиция девятнадцатого века, плакат и карикатура как нововведение века двадцатого составили генеральную линию соцреализма. Метафизика атеистического концептуализма, равно тяготевшая и к сюрреализму 30-х и к поп-арту 60-х, наполняла иллюзорное бытие идеологии предметным осмыслением повседневности. Абсурд русского художника не ломал стереотипы, наоборот - пытался утвердить их реальность. Эпоха энергичного сокрушения всего и вся, длившаяся столетие, создала творца, тоскующего не по мировой культуре, но по законно обоснованному стереотипу. Так бумажная белая муха Ильи Кабакова стесняется противоестественности собственного иллюзорного облика. Метафизический соцреализм в разноцветных сновидениях Александра Виноградова и Владимира Дубоссарского так подробно воспроизводит мнимую реальность, что ее величина парализует внимательного зрителя. Зато умножает количество заказчиков, желающих заменить никчемность самопонимания узаконенным правдоподобием талантливо исполненной иллюзии. Пронзительное обаяние минималистского пейзажа Тимура Новикова, где линия исключает личность, соединяя творца и зрителя где-то в инобытии, в категорическом отсутствии самоуничижительного 'здесь и сейчас', так настойчиво опровергает саму возможность стереотипа, что убедительно воздействует от противного, то есть умозрительно его воссоздает.
Вообще самоуничижение как национальная черта констатирована в творчестве большинства современных художников либо иронически, с примесью 'черного юмора', либо как безысходность, эскапизм, мистически окрашенное бесчувствие. Это серьезная проблема. Человек стесняется собственной бессмыслицы и его мироощущение суть главное препятствие в поисках смысла. Попытка подражания целостному мировоззрению американских художников не удается, ибо фальшива по сути.
ГЛАЗАМИ РЕБЕНКА
Наиболее честно выглядит стремление двигаться ab ovo, от первоначала. Наивный экспрессионизм новейшего примитива вполне достоверно отражает ощущение человека, психологически исключенного из истории своей страны, а значит, из мировой истории. Стремление связать, устранить распавшуюся связь времен означает этически и эстетически родиться заново. Взрастить в себе ощущение того, что правду говорить легко и приятно - стоит немалого труда. Войти в роль любознательного ребенка - уловка невинная, а результат может быть блестящим.
Именно таким путем идет Виктор Захаров. Его творческая самодостаточность не нуждается в утилитарной опоре вроде мейн-стрима или формализованной традиции - фальшивки по существу исторически недостоверного бытия в рамках тоталитарной идеологической доктрины. Вместе с тем, у художника за плечами осмысленно воспринятые творческие ипостаси Матисса, Пикассо, Гогена, Ван Гога, Сержа Шаршуна, Дмитрия Лиона. И если рукой итальянца Микеланджело двигала одухотворенная мысль Возрождения, то рука русского художника Виктора Захарова движима исключительно интуицией. Утрата целостного ощущения на уровне сознания, свойственная современному человеку, непостижимым образом утвердилась в целостно чувствующем подсознании художника. Библейская аксиома Бог есть Любовь, не выводимая на уровень осмысления, движет поступками человека и рукой творца.
Работы художника последнего времени суть метаморфозы души, подкрепленные достоверно ясным духовным кредо. Мысль подчинена эмоции, в основе мысли лежит эстетика единственно возможного гармонического ряда. Соединение фигуративности и абстракции создает стилистические феномены трансавангарда, соответствующие уникальности авторского мировоззрения. Уровень мастерства как бы выносится за скобки. Количество плоскостей каждую отдельную плоскость представляет такого масштаба объемом, который довлеет себе вне зависимости от занятого пространства. Композиция центробежна по отношению к зрителю, изображение как бы вручается его созерцающему. Самоотдача художника, откровенное бескорыстие сюжетного замысла составляет суть картины. Жизнерадостное цветовое решение в соединении с жесткой определенностью воплощения темы убедительно утверждает невероятно важный сейчас созидательный аспект творческого самоощущения человека. Силуэт, то есть очерк тени, отбрасываемый человеческой фигурой, возвращает мысль к первоисточнику живописного мировосприятия. Его небесная насыщенность - отсылка к Рене Магритту. Смысловое же решение воспроизведения ипостаси 'мужское-женское' через вселенский объем единения духовного и телесного - вполне оригинально. Тем более, что глубина изображения есть в то же время и глубина одухотворения, а физическая граница живописного пространства словно бы расширяется в процессе созерцания и время становится соучастником диалога между творцом и зрителем.