- Да, завязывай. Вроде все обошли. Темно-то как... Где тут выход?
- Вон, видишь, новорусский памятник?
- Ага. О как отгрохали! Прям мавзолей!
- А за ним ворота.
- Точно. Пошли.
- Стой-ка. Погоди. Это что, вон там?
- За синей оградкой? Вижу. Вроде лежит кто-то. Бомжатина, наверное, насосался и дрыхнет.
- Эй, чувак! Па-адъем! Кому сказано! Серег, пни его там!
- Слышь, Толян! А он не дышит, по-моему! Мужик! Слышь? Толян, иди сюда, он правда не дышит!
...Два милиционера суетились возле бесчувственного тела, лежащего на надгробной плите. Один расстегивал на нем куртку, пытаясь найти документы, второй передавал по рации сообщение:
- Да! Задушен! За-ду-шен! Чем? Хер я знаю, чем? Тут нет ничего! Сами приезжайте да смотрите, я вам че - эксперт? Как зовут? Толян, как звать?
- Так же, как и тебя - Сергей. Маркин Сергей Владимирович, тыща девятьсот семьдесят четвертого. Слышь, а тут еще книжка какая-то... Дневник вроде. О, прикинь, чувак за жизнь свою писал! Не вымерли еще такие!
- На одного меньше стало. Давай почитай, может, узнаем чего...
* * *
Я до сих пор не могу поверить, что она умерла. В наши дни трудно поверить, что можно так любить собственную бабушку. И тем не менее... Я, тридцатилетний мужик, очень люблю жену и дочерей, родители для меня вообще святые люди. Но бабушка... В ней было что-то особенное.
Я помню ее очень рано, когда меня, еще трехлетнего, привезли к ней во Владимир. Тогда ее еще не согнуло время, в моей памяти она была похожа на добрую волшебницу: высокая, с длинными черными волосами, едва тронутыми сединой. Перед смертью, впрочем, ее волосы стали ненамного белее.
Бабушка была очень... Слово "любвеобильная" как-то не вяжется с образом старушки. И все же это было так. Она любила всех: родню, соседей, собак, кошек, воробьев... Никто не оставался без подарка, едва попадал в поле зрения бабушки. Стоило ей выйти во двор, как вокруг нее мгновенно образовывалась компания из таких же, как она, пенсионеров. И, что характерно, не было присущего во всех стариковских компаниях ворчания о политике, ценах, здоровье... С лавочки неслись смех и песни, хорошее настроение, в котором всегда пребывала бабушка, мгновенно передавалось всем остальным. Иногда засиживались заполночь - а куда спешить ветеранам? Часто бабушка приглашала гостей к себе домой, и тогда могли просидеть хоть до утра. Мои родители, с которыми я приезжал к бабушке, тоже очень любили подобные посиделки. Мама всегда записывала особо смешные истории, обещая как-нибудь, при случае, издать целую книгу о бурной молодости владимирских стариков.
И вот она умерла. Умерла странно. Не от рака, не от какой-то болезни вообще. Просто месяц назад, обычным летним утром зашла на кухню за стаканом молока, села на табуретку, поставила молоко на стол, сказала моей матери, стоящей у плиты, что-то вроде: "Как я устала", и уронила голову на грудь. Прошло еще минут пять, пока мама, почуяв неладное, не решила отвлечься от жарки котлет. Сердце бабушки остановилось.
Сказать, что все огорчились - значит, ничего не сказать. Но тем не менее все знали, как надо провожать такую бабушку - она сама не раз заговаривала об этом, любила обсуждать сцену своих похорон. На проводы вышел весь дом, и заказанный сообща оркестр играл не страшную музыку Мендельсона, а, наоборот, любимые бабушкины песни, которые часто пели хором все соседи: "У самовара", "Шаланды, полные кефали" и "За что ж вы Ваньку-то Морозова..." С песнями же отнесли ее на кладбище. И поминки получились, как очередное заседание клуба "Белый попугай": вместо всхлипывающих эпитафий "Мы здесь, а ты туда", с хохотом вспоминались те или иные истории, рассказанные всеобщей любимицей - моей бабушкой. Для многих это был смех сквозь слезы. И для меня - в первую очередь.
Бабушке я рассказывал все свои секреты, она была моей помощницей и первой советчицей в делах сугубо мужских. Даже когда я начал курить, я рассказал об этом бабушке. Она покачала головой, но посоветовала мне не налегать на тяжелые, крепкие марки и подсказала, какие сигареты наименее вредны для легких. Я в скольких жизненных ситуациях я нашел выход благодаря ей!
Впрочем, и я был нужен бабушке не меньше, чем она мне. Я рассказывал ей новости из "большого мира", потому что чего-чего бабушка не переносила, так это современных новостей. В моем изложении они звучали не в пример интереснее, а главное - забавнее, говорила она. Зато фильмы смотреть бабушка любила, и мы частенько коротали вечера, обсуждая с ней какой-нибудь новомодный боевик или фильм ужасов.
Да-да, можете не поверить, но моя бабушка любила фильмы ужасов. Она считала, что придуманные страшилки отвлекают от реальных страхов жизни. И, если моя жена ужастики не переносила, а дочерям мы единогласно запретили смотреть подобные вещи до совершеннолетия, бабушка с пониманием разделяла мое увлечение.
После того, как мы подарили ей видеомагнитофон, страсть бабушки накалилась. Ее коллекция спустя год после приобретения уже насчитывала не одну сотню картин. Львиную долю их составляли ужасы. Причем бабушка не одобряла страшных сказок с монстрами или инопланетянами. Ее привлекал обыденный, приближенный к реальности ужас: призраки, маньяки, каннибалы... Впрочем, из третьей категории бабушке по душе был старый добрый Ганнибал Лектер. Про исполнителя этой роли Энтони Хопкинса бабушка обычно говорила: "Красивый. На дедушку Мишу похож". Дедушка Миша был первым мужем бабушки. Он пропал без вести в Великую Отечественную.
И вот теперь совершенно обыденный ужас вошел и в мою жизнь. Без бабушки она казалась опустошенной. Нет, вы не подумайте чего, моя собственная семья тоже очень горевала, жена и дочки наперебой пытались меня утешить. Я делал вид, что все нормально, что такие потери случаются у всякого человека, но тем не менее внутри меня грызло чувство обиды. Почему именно моя бабушка? Ей же было всего семьдесят! Почему соседским бабушкам было по восемьдесят, и умирать они не собирались, а моя ушла так скоро? Я понимал всю несправедливость и абсурдность подобных мыслей, но тем не менее отогнать их было выше моих сил.
На поминках старики завели разговор о приметах. И тут я узнал много интересного о загробной жизни, которая, оказывается, была довольно бурной. Если покойнику что-то не нравится, он может передать сообщение посредством сна. Как по факсу, или через Интернет. Если он хочет есть - может попросить еды. Если пить - соответственно, напиться. И тогда следует немедленно отнести требуемое на могилку. А может и ничего не просить, но настойчиво являться в снах - тогда сам думай, чего ему надо.
Одни говорили, к дождю. Другие - просто соскучился. А баба Нюра, схоронившая пять лет назад своего мужа, рассказала, что "на тот год Ванька опять приходил, грозил кулачишшам - неболь, ругается, что не иду к няму. Ничаво, подожжет, я ишшо бабка крепкая". На этом тема о приметах перебита дружным смехом, а затем заговорили про другое.
Но в голове у меня осталось именно это место в разговоре. Выходит, бабушка сможет общаться со мной? Конечно, это глупости, но уж с серьезным больно видом рассуждали об этом умудренные опытом долгой жизни старики. Может, в этом что-то и есть? Посмотрим.
* * *
- Чо замолчал-то? Не приехали еще. Давай дальше.
- Погоди, тут пробел. Дата стоит другая - месяц, кажись, прошел.
- И чего?
- Ничего. Дальше слушай.
* * *
Бабушка пришла ко мне ровно на седьмой день после смерти. Она была абсолютно такой, какой мы запечатлели ее на одной из последних фотографий (и которую по общему решению поместили на надгробный памятник): в теплой кофте - несмотря на летнюю жару, бабушка часто простужалась, - с распущенными волосами и немного сдвинутыми бровями. Это не было вызвано суровостью, просто бабушка всегда выглядела чуть хмурой - и это несмотря на ее чудесный характер.
- Бабушка! - радостно сказал я. - Как ты там?
- Хорошо, внучек, - сказала она - впрочем, без обычной ласки в голосе. - Только мерзну я очень. Мерзну...
- Ба, может, что тебе нужно? - спросил я, вспомнив о разговоре на поминках.
- Нужно, внучек. Есть у меня шарф...
- Лиловый, да? Твой любимый?
- Лиловый. Так ты принеси мне его, пожалуйста. Очень уж здесь холодно...
- Хорошо, бабушка!
- Не забудь!
Сон прервался, как будто нажали на клавишу "стоп". Я открыл глаза и какое-то время сдерживал дыхание, которое потом все же вырвалось наружу гулким "Ф-ф-у-у!" Испугавшись, что разбужу жену, я тихонько вылез из-под одеяла и пробрался на кухню.
Итак, бабушка просит шарф. Теперь, по логике вещей, нужно отнести его на могилку и... Ну, я не знаю, обвязать вокруг плиты, что ли? Или просто положить сверху? По любому надо сначала найти шарф.
Оказалось, что любимого бабушкиного шарфа нет. Нигде. Я перерыл весь шкаф, обе тумбочки, залез даже на антресоли - лиловый бабушкин шарф как сквозь землю провалился! Домашние начали посмеиваться, а жена в сердцах бросила:
- Ой, ну возьми мой любой шарф, только успокойся, суеверный какой!
- Я не суеверный, - сказал я, - просто привык слушаться старших. А шарф, может, и правда другой отнесу.
- Надеюсь, не сегодня? - строго спросила старшая дочка, Даша. - Мы же к Грибовым идем, забыл?
Я сказал, что не забыл. И мы пошли к Грибовым. И просидели у них до вечера. А ночью опять пришла бабушка. Она уже казалась немного сердитой.
- Где мой шарф, Сережа? - спросила она. - Ты совсем не заботишься обо мне! Я страшно мерзну!
- Принесу, бабушка! - пообещал я. - Завтра и принесу!
Но на завтра я опять закрутился с делами. Но почему-то бабушка ночью не пришла. Не явилась она и на следующий день. Я уже решил, что сны действительно странная штука, но уж никак не побуждение к действию...
Она пришла на десятый день после смерти. Такой рассерженной бабушку видеть еще не приходилось наверное, ни мне, ни кому-либо другому.
- Шарф! - прокричала она немного визгливым голосом. - Где мой любимый теплый шарф, я тебя спрашиваю? Или тебе не понятно? Мне нужен мой ШАРФ! Мне ХОЛОДНО!!!
- Ба, ты что? - потрясенно спросил я. - Я рассердил тебя? Извини, но ты...
- Ты мертвая, а я живой, ты это хочешь сказать? - сурово спросила она, впрочем, сбавив тон. - Сережа, когда у тебя будет от холода ломить кости, ты поймешь, что это такое! Этот ветер, пронизывающий и ледяной... Он забирается за шиворот, крутит до хруста, как лезвием, режет мое тело... Я страшно мерзну, понимаешь!
- Конечно, бабуля! Я завтра же принесу тебе шарф. Только..., - я хотел рассказать ей, что не могу найти именно ее шарф, но она не дала мне сказать:
- Никаких только! Я жду! Неужели тебе не жалко твою старую бабушку?
И только тут я понял, что - нет. Не жалко. Потому что я испугался. Я вообще не хотел идти на кладбище. Для меня это было бы слишком трудно. Но теперь я был обязан туда идти.
Да что случилось-то, в конце концов? Приснился сон, и что теперь? А если бабушка попросит дубленку, мне бежать с ней через весь город и укутывать могильный холмик? Ерунда какая-то...
Все же я решил отнести этот треклятый шарф. И я отнес его, на следующее же утро. И положил на плиту. И еще раз посмотрел на бабушкину фотографию. Может, надо было другую? Там, где она в своем любимом шарфе? Может, и не жаловалась бы тогда. Все же живой она мне нравилась больше...
* * *
- Что, все?
- Не, погодь, тут еще листочек. Последний. Слышь, сегодняшнее число.
- Быстрее давай, приедут щас.
- Ага. Значит так...
* * *
Сорок дней. Сорок дней прошло с тех пор, как не стало моей любимой бабушки. Как это все банально и примитивно получается, когда напишешь. Строчки не скажут, не передадут того, что я чувствую. И тем не менее - мне очень грустно. Сегодня помянем как положено... Не хочу больше писать.
Пишу на кухне, потому что проснулся и заснуть не могу. Я лег рано, часов в семь. Мои ушли в кино, ночевать останутся у родителей. Так что я один. Может, это и к лучшему.
Бабушка. Она опять пришла. Нет, она не грозила мне и не ругалась. Но холода в ее словах было на десяток Снежных Королев.
- Ты обманул меня, Сережа, - сказала она.
Вот и все. Больше ничего. Посмотрела мне в глаза и ушла. Черт возьми! Я кричал ей вслед, что не хотел, что просто не смог найти шарфа! Но она не слушала меня и ушла. Не растворилась в воздухе, как привидение, а именно ушла - по длинной-длинной дороге, пока не скрылась из глаз. Я кричал ей вслед что есть силы, но она даже не обернулась. Просто - ушла.
Я начал повторные поиски. Я должен был найти его, должен был! И я нашел - причем там, где искал до этого сто раз! Лежал преспокойно на полочке для шляп в ее громадном, довоенном еще шкафу. И как я его не заметил сразу?
Сейчас надо будет собраться и, пока не стемнело, отнести шарф. Ведь она мерзнет...
Пишу на столике. Шарф положил на холмки, рядом с вазочкой, где цветы. Нет, сейчас надо будет обвязать вокруг - так будет лучше. Кстати, забыл написать. Того, первого шарфа не было. Утром мы были здесь все вместе - только вазочка с увядшим букетом. Цветы поменяли. А сейчас меняю и шарф. Ну что ж, если его взяли бомжи - может, хоть кого-то из них он согреет.
Что-то глаза закрываются. Пора домой. А то совсем стемнеет. Или вздремнуть? Очень романтично - уснуть на кладбище. Нет, ну часок-то у меня есть...
* * *
- Все, что ли?
- Все, сам можешь посмотреть. Больше ничего нет.
- Точно, ничего. Кто ж его задушил? Деньги на месте. Документы - аналогично.
- Ну, это не наше дело, да, Толян? Сейчас следаки приедут, пусть сами разбираются.
- Ага. Не, знаешь, все-таки симпатичная у него бабка была. В молодости, наверное, еще круче смотрелась.
- И шарфик прикольный.
- На плите?
- На какой плите? Нет тут нифига. На фотке. Хотя там же другая должна быть...
- Значит, перепутал тезка твой. Во, гляди.
- Точно, шарфик. Не знаю, по мне так обычный. Чего она так по нему убивалась?
- Сказано ж тебе - мерзла...
- Че-то и правда холодно. Может?.. У меня с собой.
- Только по чу-чуть. Приедут сейчас...
- Скажем - пиво пили.
- Ну, за упокой.
- За тебя, мужик, и за бабку твою. Давай, не чокаясь.