Каждое утро я инспектировал разного объема банки и бутылки, стеклянные и пластмассовые, из-под молока, лимонада, сока и вина, на предмет брожения яблочного пюре. Проверял наличие пузырьков в сосудах и состояние перчаток, надетых на их горловины: считал раздувшиеся от углекислого газа резиновые пальцы. Подходил к бочкам, стоявшим в спальне, в коридоре, на крыльце и в обеих половинах сарая. Смотрел на гидрозатворы, установленные Сергеем и Зиновием Аркадьевичем. Грустил.
Через неделю после переработки последнего яблока бродило меньше половины приготовленного пюре.
- Денек подождем, и сцеживать, - сказал председатель деревни.
- А как с остальными? - спросил я, обводя взглядом не оправдавшую надежд тару.
- Как-как? - заворчал председатель. - Да никак! Тут и говорить нечего.
- Сахару бы побольше наложить, - предложил Сергей.
- Ну, наложи. А завтра цедить будем.
- Может, сразу? Чего ждать?
- А чего не ждать? - запротестовал Зиновий Аркадьевич. - Гуляйте, пока молодые.
Гулять я разучился, и свободное время далось нелегко. Я забыл, чем занимался, когда не работал. Забыл, о чем думал, когда не тревожился.
Я посидел на лавке с чашкой чая, прогулялся по деревне, зашел в Пещеру. Там скучал Сергей, такой же свободный, как и я. Мы молча выпили по кружке кваса.
Я вернулся домой и включил ноутбук. Погуглил новости, посмотрел погоду. Зашел на почту.
3.6.1. Плохие манеры
'Это плохая манера - не отвечать'. Так начиналось третье электронное письмо Алисы, оставшееся без ответа. Второе начиналось словами: 'Любовь - это Золушкин труд. Все время приходится отделять зерна от плевел'.
Я представил, как Алиса произносит эту фразу вслух. С наслаждением выдыхает обилие слов. Ее голос медленно растекается в воздухе, чтобы достигнуть моих, а на самом деле - ее, ушей. Из-за манеры самовлюбленной, протяжной речи казалось, в собственных словах она рассчитывает найти больше, чем вкладывает.
'Вы, конечно, меня не поймете', - говорит Алиса, и неожиданно для себя я осознаю, что ее голос звучал в моей голове и до прочтения письма.
Он надоедал мне во время еды, прогулок и сна, мешал в работе, заставал врасплох в туалете. Я слышал его в множестве других голосов, слышал при включенном телевизоре, слышал, затыкая уши.
Но особенности ее голоса стерлись из памяти. Он звучал так же упрощенно, как голоса остальных мысленных собеседников. Ее голос давно уже стал моим.
'Вы очень плохо обо мне думаете. Но и я о Вас не лучшего мнения', - говорит Алиса. Говорит медленно и жеманно. Она любуется своими словами, прислушивается к ним.
'К человеку, который нам нравится, мы относимся с подозрением: мало ли что? Чувства более сильные вызывают чуть ли не ненависть'.
В отсутствие личного и телефонного сообщения, Алиса ждала от меня ответных писем. Для нее время шло, определялось моим молчанием. Для меня - стояло на месте. Я ничего не ждал, не считал дней без ответа. Я привык к боли от расставания с Алисой, и не хотел ни на что менять.
Я прочитал письмо пару раз, но она оказалась права: я ничего не понял. Хотя, если говорить начистоту, я не понимал и половины того, что в свое время говорили мне женщины.
3.6.2. Колыбельная
Телефон звонил долго, навязчиво и бесцеремонно. Я перестал понимать, настоящий ли это звук или его иллюзия. Я поднял трубку. И услышал голос Алисы - такой спокойный, словно не она в ожидании ответа старательно вслушивалась в гудки.
- Ты здесь? - ее голос потек в ухо, обволакивая несуществующие преграды.
- Только пришел. Давно звоните?
- Это так по-женски - не брать трубку, - усмехнулась Алиса.
Чувствуя откровенную неприязнь к девушке, молчал. Не я выбрал условия, не я начал разговор, и не я закончу
- Какая разница... Я хотела спеть колыбельную. Но ты, наверное, уже спишь.
Наклонив голову, она как к микрофону прижалась губами к моему уху, но вместо голоса я опять услышал звонок телефона. Я рассердился и поднял к ней лицо. Но губы ее не нашел.
Телефон звонил и звонил, наполняя меня досадой, а я, как слепой, водил перед собой руками, надеясь нащупать Алису.
И когда я понял, что не могу больше терпеть ни этот назойливый звонок, ни бесплодные поиски, я мгновенно лишился сил, и, сознавая беспомощность, проснулся в крайнем раздражении.
В отсутствие связи в деревне Шахматная телефон лежал на столе, давно разряженный.