Аннотация: Все говорят: у них такой мезальянс! А я считаю, что неравный брак- это здорово!!!
Вот все говорят : "мезальянс, мезальянс...". А для меня это слово имеет совершенно добрый и бесконечно теплый смысл- мои свекр и свекровь были именно той парой, о которой принять говорить, что люди совершенно не подходят друг другу.
А началось все в далеком сорок шестом году...
Людмиле, которую в интеллигентной киевской семье звали просто Милой, было уже тридцать лет. Семья девушки состояла на тот момент из младшей сестры Ларисы и бабушки, квартира у них была просторная, война, слава Богу, уж и закончилась- живи не хочу! И жили- радостно, весело, не голодая, работали на хороших работах, даже семидесятипятилетняя бабуля подрабатывала парикмахером- таланту она была знатного и клиентуру имела обширную, зачастую еще довоенную.
Войну они тоже пережили относительно безбедно благодаря все той же бабушке- она стригла-брила немецких офицеров и на вырученные деньги содержала не только внучек, но и двоих припрятаных в подвале соседских еврейских детей, что в те лихие годы было невероятным риском- расстреляли бы не задумываясь всю семью, если б кто донес...Но ушлая бабушка заимела какой-то страшный пропуск от одного из своих постоянных клиентов- офицеров Рейха, и от этой бумажки шарахался даже немецкий патруль в оккупированном городе, а уж о пару раз наскочивших с обыском полицаях и говорить не приходилось- те сразу после прочтения пропуска менялись в лице и быстренько сматывали удочки...
Уже после войны бабушка разрешила внучкам перевести с немецкого содержимое аусвайса- там говорилось, что подательница документа такая-то не является еврейкой, а наоборот, имеет необыкновенные таланты в цирульном искусстве и обслуживает только высших чинов Германии, а посему не подлежит аресту ни по какой причине и может ходить по городу Киеву куда ей вздумается и когда ей захочется. И стояла подпись : Эрик Кох...
Жаль, что потерялась бумаженция- сейчас бы стала историческим документом.
Но вернемся к Миле.
Девушка была не самая красивая, но умная, знала несколько языков, училась когда-то пению и пела неплохо, преподавала в ВУЗе, воспитана была по-пуритански- одним словом, личного счастья не было и не могло быть по определению, равно как и случайных связей. Собственно, не было и кавалеров, достойных этого личного счастья, - война прошлась по тем, кто чуть старше или одного возраста, а подросшие молодые ребята засматривались на молодых же девчонок.
Безнадега, одним словом!
И вот тогда за дело взялась бабушка...
Первый кавалер, приведенный ею с вокзала под видом постояльца, был староват и, как оказалась, воровит. Но бдительная бабуля заметила его жадный ищущий взгляд- и быстро спровадила со двора, попутно отобрав серебрянные чайные ложечки и позолоченный канделябр - свое приданое. Кавалер, правда, пытался драться, но и бабушка была не робкого десятка- быстро достала из-под старой кровати с медными шишечками обрез и на глазах испуганных внучек пальнула в окошко...
Второй кавалер сразу напился и стал выражаться матом- и тоже был изгнан с позором и шумом старым домашним веником.
Третий паренек был привезен с вокзала глухой ночью почти что волоком и сразу уложен спать- он трое суток провел в поезде, где старшие товарищи офицеры угощали спиртом по случаю недавней победы и бедный служивый все три дня был в нирване. До такой степени, что проспал собственную станцию и заехал в Киев, где категорически никого не знал и ночлега не имел.
-Милочка, - сказала бабуля, вытирая пот со лба после нечеловеческих трудов по водружению пьяненького военного организма все на ту же кровать с шишечками, - это я для тебя жениха привезла. Нормальный парень, уж ты мне поверь! Даром, что почти что неживой...Ничего, завтра лучше будет! А уж послезавтра!!! И не фыркай- я знаю, что говорю! Помоги лучше сапоги с него снять...А ты, Ларисонька, не расстраивайся- и для тебя найдем!
Оптимизм бабушки девушек рассмеши: нашла тоже где жОнихов искать- на вокзале!
Но ослушаться не посмели и , посмеиваясь тайком, помогли снять кирзачи, фыркая и отворачиваясь, размотали портянки, ужаснулись нечеловеческому цвету ног претендента на престол, а ночью в своей комнате решили- не фонтан! Не прохонже кавалер. Уж больно грязен да, пардон, вонюч...
Наутро на самом деле парнишке стало немного лучше- кавалер пришел в себя, но не навсегда. Периодически проваливаясь в тяжелый сон и превозмогая головную боль, он пил из рук бабушки- Мила категорически отказалась выхаживать "суженого"- бульон и рассказывал свою историю.
Андрей- так звали паренька- был родом их Хмельницкой области, из Богом и людьми забытого села, где хатки стояли еще "пид стрихою", пол был земляной, а электричества и вовсе не знали. Но и от этой деревеньки война не оставила камня на камне- написали еще в сорок третьем односельчане, что нет больше их Вырубинцев... Вся семья Андрея погибла в голодовке до войны и рос он в детдоме, потом приписал себе год и в семнадцать с небольшим попал под Сталинград. Дважды был ранен, но отлеживался по медсанбатам да госпиталям и возвращался воевать. Так и провоевал всю войну , а потом остался в Германии на сверхсрочную - куда идти-то? Некуда...Зато в свои двадцать два года он уж почти что был женат, только вот оказия- угораздило парня влюбиться в немку, да еще старше его на десять лет, да еще с дитем...А где там, в Германии, русскую-то найти?
При упоминании о женитьбе бабуля насторожилась, а девушки приуныли: не хватало еще тут женатиков...Хоть и не фонтан, а все же обидно!
Однако паренек простодушно рассказывал дальше.
А история оказалась занятной- узнало командование о роковой любви русского солдатика и немецкой женщины и решило, что дружба народов- это хорошо, а вот о плотской любви народов уговору не было...Ничего не сказано в речах товарища Сталина о любви между народами, и все тут!
В СССР секса не было !
К тому же личность невесты оказалась, как бы это поскромнее сказать, - с душком. Служила фрау пару-тройку лет в солдатском борделе, о чем уведомить кандидата в мужья , естественно, позабыла, но о чем в особом отделе старшие товарищи сообщили Андрею в первую очередь. А заодно пожалели и настоятельно посоветовали в двадцать четыре часа убраться в отпуск в Союз и, коль так сильно кортит, то ладно уж!- через две недели без жены не возвращаться. А то демобилизуют...
Напихал парень под добродушный смех друзей полный чемодан фильдеперсовых чулок и швейных иголок и поехал на Родину- жениться. Только не доехал, а вернее сказать, чуток переехал...Иголки на вокзале спьяну растерял, кинулся собирать, а сограждане уже все и собрали- дефицит был страшный эти самые иголки, а вот чулки остались- возьмите все, спасибо за приют, за лечение, уж простите- совсем немного отойду да и съеду...А вот сейчас трошечки посплю. А вообще-то я и не пью вовсе...
После этого рассказа притихшие и почему-то пристыженные девушки с удивлением увидели, как их железная бабушка, пережившая оккупацию, спасшая от верной гибели и еврейских детей и своих внучек, не боявшаяся ни воришек, ни патрулей, курит в коридоре, пряча от внучек и сигаретку, и слезы...
На второй день, когда Мила шла с работы, невольно все время думая о несчастном грязнуле -постояльце и о бабушкином пророчестве, сердце ее вдруг тревожно заколотилось- возле окон их квартиры стояла толпа. "Бабуля!".- первая мысль просто ужаснула своей неминуемостью. Бабушка!!! Расталкивая людей локтями, Мила бросилась к окнам своего дома. "Бабушка!!!"
Бабуля стояла у стола и...пела. А аккомпонировал ей на старом, но добротном еще дедовском аккордеоне привезеный недавно с вокзала молодой солдатик...
"...День и ночь роняет сердце ласку...
День и ночь кружится голова...",- неслась над старым Подолом мелодия русского романса.
Затаив дыхание, слушали люди.
По щекам старого безногого соседа Тимофея, пьяницы и дебошира, катились слезы. Плакала не скрываясь крикливая тетя Света из пятой квартиры. Тихо утирал слезы ее муж- безногий инвалид Димка, приехавший к месту невероятного события на деревяной тачке с подшипниками вместо колес и доверчиво уткнувшийся носом в грязный и рваный подол своей супруги. Плакала старая, сварливая и всеми нелюбимая баба Вера, похоронившая на этой войне своего последнего сына- двое других и муж были расстреляны в тридцать девятом. Прижимая к себе полосатого кота и ошарашено открыв рот, смотрела на певицу и ее аккомпониатора спасенная бабушкой пятилетняя девочка Софочка, первый раз после подвала вышедшая на улицу перед большим скоплением народа. Стайка босоногих пацанчиков с деревянными ружьми наперевес притихла под серебристым старым тополем...
Бабушка пела впервые после похоронок, полученных сразу, в одночасье, и на мужа, и на сына, и на невестку...Голос ее дрожал, взятые ею звуки не всегда были верны, верхние ноты давались с трудом, но она пела так задумчиво и отстраненно, так самозабвенно, что, когда мелодия последнего припева уже и оборвалась и в полной тишине стали раздаваться первые, робкие и неумелые аплодисменты отвыкших хлопать в ладоши людей, бабуля словно очнулась ото сна. С недоумением и тревогой она оглядела себя всю- от груди до грязных босых ног- и ужаснулась увиденному. Вспыхнув и вскинув руками, она похлопала Андрея по плечу : "Я сейчас!!!" и убежала в комнату.
А Миле вдруг стало жаль замоклнувшей песни...
-Что еще ты умеешь играть?, - спросила она у парня.
Андрей взглянул на нее с недоумением. Что значит- что? Да все! Пусть она скажет, что хочет петь- а его дело за пять минут подобрать аккомпанимент!
-А "Гори-гори, моя звезда" ты знаешь?
-Да конечно!
-Тогда давай!
И Мила запела. Голос у нее был несильный, но правильный и ...бархатный. Слегка вибрируя, она дошла до повторения "...ты у меня одна заветная..." и вдруг подумала, что никогда и ни с кем ранее ей не пелось так здорово, так запросто, так свободно. Андрей великолепно чувствовал все ее движения голосом и вовремя успевал за ними, он останавливался именно в тот момент, когда ей нужно было перевести дух и начинал играть именно тогда, когда ей этого хотелось. Он был идеальным партнером- чувственным, мягким, нежным и в меру настойчивым. Глаза его, ранее воспринимавшиеся ею как маленькие и тусклые, были широко распахнуты и горели скрытым агатовым блеском, взметаясь длинными ресницами, слегка припаленными на кончиках от огня сигарет именно в те мгновения, когда Мила не справлялась голосом и ей нужна была его поддержка. И он защищал ее от помарок в давно забытой технике пения.
Бабушка увидела все это из-за зановески соседней комнаты и положила медленно и плавно, словно боясь спугнуть, свое старое новое платье снова в чемодан и впервые за несколько лет ощутила себя от души счастливой.
"Да, - подумалось ей, - я не ошиблась. Эти двое на самом деле будут идеальной парой!"
А вечером за чаем бабушка, внимательно и просветленно посмотрев на Андрея, спросила его:
-А кто учил тебя играть?
-Да в госпитале..., - ответил, хлебая чай шумно и брызкотно, ответил солдатик. - У меня было ранение в ногу, а у одного пианиста в руку. Он не мог играть, но умел, а я не умел, но мог. Вот он меня и учил. Только ноты я не успел освоить...
-Постой, постой, - заторопилась бабуля, -А как же без нот...Аааа...Ох! Так ты и на рояле умеешь???!!!
-Не, - протянул Андрюша, раскусывая сушку, - на роялях не умею. А на пианинах могу... А без нот- запросто. Я на слух могу любую мелодию...
Девушки прыснули, но быстро замолчали под строгим бабушкиным взглядом.
-Так уж и любую!, - подмигнула бабуля внучкам.
- Конечно! Жаль только , пианины нет...
- Ну почему же нет...Вот, у меня в спальне стоит.
Андрей проворно и радостно, даже не спросив хозяйку, потрусил в бабушкину спальню.
Старый, добрый "Зайлер" занимал почти полкомнаты, но звучал последний раз три года назад- со времен великого своего горя бабуля не поднимала крышку инструмента.
-Какой бегемот...Красивый....Славный... Живой почти , - шептал Андрей, восторженно проведя ладонью по плавному, почти женскому бедру рояля. , - А можно я на нем поиграю?
-Ну..., - с сомнением протянула бабуля, - ладно, попробуй.
Андрей аккуратно и с робостью поднял крышку, провел тихонько рукой по клавишам, словно приручая старый инструмент к новой руке, к новому хозяину, а потом заиграл.
Он играл "Полонез Огинского"- вещь знакомую как аромат молока в детской перед сном, как солнечный лучик в щелке занавесочки в старой дворницкой, где так вкусно пахло свежим хлебом и дегтем, как мамино бархатное темно-синее платье и бриллиантовая россыпь на нем... Слезы катились из глаз бабули, отгороженной от всего мира своими детскими воспоминаниями, тихо обнявшись, сидели Лариса с Милой ...И подумалось вдруг Миле, что вот эти толстые, с кое-как подстриженными ногтями пальцы простого крестьянского парнишки из Богом забытого села умеют извлекать из старого инструмента то, что в самых высоких домах называли когда-то очень давно классической музыкой...И где и когда вдруг случилось так, что заблудилась душа великого пианиста и попала при рождении не на итальянские палаццо, не на площади французского дворца, а в простую "хату пид стрихою", осенив божественным своим крылом рожденного в нужде и голоде паренька? И главный вопрос, вдруг пришедший Миле на ум- для чего все это было нужно? Может , для того, чтоб поднять на ноги эту многострадальную землю, помочь забыть боль и горе, простить обиды, выжить самому и вытянуть всех, за кого в ответе? Как бабуля...
-А у меня в Германии в доме у хозяев есть пианино, - не закончив играть, проговорил вдруг, не оборачиваясь, Андрей.- Мне разрешают на нем играть. Только вот петь некому...
Робко, рывками, исподтишка он глянул на Милю.
Моя свекровь рассказывала, что именно в тот момент она поняла, что перед ней- ее судьба.
И через неделю в Германию Мила и Андрей поехали уже вдвоем- двадцатидвухлетний паренек из простой крестьянской семьи и тридцатилетняя девушка, внучатая племянница Леси Украинки ...
Людмила Сергеевна за два года научила своего мужа нотной грамоте, да так, что он практически любую вещь умел играть с листа. Она терпеливо сносила бремя семейных хлопот, пока Андрей учился в консерватории, воспитывала детей, готовила обеды, стирала, убирала. И попутно пыталась перевоспитать своего неотесанного мужа, приучая его есть ножом и вилкой, менять носки каждый день, не ходить в комнатах в обуви- и еще множеству разных бытовых мелочей. Надо сказать, что это ей не удалось))))
Андрей Кононович стал дирижером и отличным аранжировщиком.
Они родили троих детей и умерли в окружении детей и внуков с разницей только в несколько недель.
Они ссорились, конечно, а иногда и даже крупно. Они и ругались до криков, а однажды даже пытались развестись. Но, стоило Андрею сесть за инструмент, и Миле пристроиться рядышком для пения, все ссоры и обиды становились несущественными, неважными, не имеющими смысла. На самом деле- какая разница, как человек ест рыбу или птицу? Как часто носит жене цветы? Закручивает ли тюбик с пастой? Есть же на свете старый добрый "Зайлер" и полное отречение от мирских хлопот в тот момент, когда можно выбрать маленький кусочек времени и потратить его на свою душу и на душу человека, которого любишь больше всего на свете...