Загидуллин Андрей : другие произведения.

В центре метафоры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.01*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "В центре метафоры" - роман-психосоциальное исследование души человека, пережившего серьезное эмоциональное потрясение. Двадцатидвухлетний провинциальный студент Артур Миллс пытается скрыться от самого себя и преследующего его чувства вины. Интрига романа - понять, что произошло с этим человеком три года назад. Разгадка интриги складывается по крупицам из разговоров, поступков, внутренних переживаний и дневника главного героя, написанного еще до события, перевернувшего его жизнь. В этом дневнике, занимающем центральное место в композиции романа, речь идет о правилах жизни в джунглях современного мегаполиса, открытых и осознанных пятнадцатилетним подростком. Миллс пишет о жизни в бедных районах, где на каждом шагу тебя поджидает "товарщик" - человек, силой вымогающий деньги и вещи, пользующийся слабостью и интеллигентностью жертвы. Герой становится невидимкой - неприметным человеком, цель которого - пройти незамеченным по улицам до дома. Дневник помогает представить истинный характер Артура, объясняет название романа и предваряет развязку.

  

Андрей Загидуллин

  

В ЦЕНТРЕ МЕТАФОРЫ

(Роман в шести частях, с эпилогом)

Посвящается Гавриленко Анне

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 1

Три дня с конвейера жизни

  
  

День первый

   Хотелось бы рассказать все сразу, ничего не утаивая, но... не получится. Как можно рассказать кому-то о том, что ты скрываешь от самого себя?
   Было утро. Нет, скорее всего, уже разгар дня. Я гадал, который час, и, открыв глаза, без особого удивления понял, что за окном вечер. В комнате, как всегда, было душно - такая духота воцаряется, когда в маленькое помещение набивается слишком много народу. Я был один. Стол по-прежнему стоял в середине комнаты - как всегда, все как обычно - пустые бутылки, тарелки с остатками пищи и постоянный бардак. Головная боль дала о себе знать сразу, стоило лишь подумать о ней. Медленным шагом я направился в ванную. Я умыл лицо, повернул кран, и заткнул ванну пробкой, чтобы набрать воду.
   Рядом с раковиной лежало лезвие, и я взял его в руку:
   - Сегодня? А почему бы и нет. Все равно, все дни - одинаковы.
   С легкой опаской я прислонил ее к зеленой, пульсирующей вене. Перерезая вены, нужно помнить два правила: резать вдоль, а не поперек, и предварительно опустить руку из горячей воды в холодную - так все пройдет почти безболезненно. Но не думаю, что решившийся на это человек будет помнить о правилах... В памяти всплыло страшное воспоминание, которое я, как обычно, быстро отогнал.
   Я прикусил губу и зажмурил глаза, представив себе черную венозную кровь, что в изобилии хлещет на пол. Какое-то время я просто стоял так, как статуя, прежде чем сделал маленький, аккуратный надрез, в пяти миллиметрах от вены. Колени затряслись. Я смотрел на вытянутую вперед левую руку, заворожено наблюдая, как кровь маленькой красной змейкой стекала по ней вниз и капала с пальцев. Правая все еще плотно сжимала бритву - какое-то время я тупо смотрел на нее, после чего с отвращением выбросил под ванную. Я закрыл лицо руками и выдохнул.
   - Захотел снова попасть в статистику? - спросил я самого себя вслух. Вода текла из крана с сильным напором, наполняя старую, облупившуюся ванну, куда я собирался лечь и подохнуть. Я поднялся, увидел свое отражение в зеркале и резко отвел глаза.
   Кровь по-прежнему текла из раны, я сунул руку под струю воды, после чего взял вату и приложил ее к порезу. Послышался звук закрывающейся двери - кто-то только что вошел. Скорее всего, это мой сосед по комнате - хороший друг и великий собутыльник Двойка. Хотелось бы мне вспомнить, за что его так прозвали, но боюсь, даже он сам этого не помнил. Думаю, ему бы не понравилось увидеть мой труп, плавающий в красной от крови воде общей ванны, где мы мылись. Студенты нашей общаги обычно не сводили счеты с жизнью таким образом. Самый популярный способ - выброситься из окна. Последний случай был два месяца назад, когда девочка с экономического факультета решила "полетать, как птичка". Банально было бы предположить, что причина - долги или несданная сессия. Ничего никогда не бывает так просто. Проблемы с учебой - наверняка лишь верхушка айсберга, лишь грамм от общего веса камня, что давил ей на сердце, просто последняя капля, которая стерла черту, разделявшую дозволенное и желаемое. Девочка решилась и полетела. Если бы меня нашли мертвым - думаю, тоже бы сказали, что виной тому плохая успеваемость. Людям всегда нужна причина или если ее нет - то нужен козел отпущения, без этого никак. Однако, все мои знакомые прекрасно осведомленны, на каком месте в моей пирамиде потребностей находится образование, и что находится там на первом месте. Перерезать вены... как просто. Это кажется слишком простым, для того чтобы быть таким сложным.
   Громкий стук в дверь и следующий за ним выкрик вернули меня от этих размышлений в реальный мир:
   - Ну что ты там, уснул что ли? Выходи, нытик!
   - Сейчас, погоди немножко.
   - Давай, давай! У меня хорошие новости!
   Я вынул пробку из ванной и спустил воду. В углу, рядом с корзиной грязного белья лежала на треть полная бутылка с водкой, прижатая к стене. Я с ней сюда пришел? Или она тут уже пару месяцев? Как бы то ни было, я открутил крышку, сделал глоток и поморщился. Отрава была явно не первой свежести, но мне было не привыкать. Захватив бутылку, я вышел в коридор, соединявший нашу комнату с соседской, и вошел в наше жилище. Эта была обыкновенная комната на двоих, мало чем отличавшаяся от других. Серые невзрачные обои, две кровати, два стола, музыкальный центр, что притащил Двойка из дома, один шкаф советской эпохи и постоянная духота - вот все, чем мы довольствовались в этой жизни. Один стол находился в середине комнаты уже очень долгое время. Рядом с музыкальным центром валялась целая тонна разнообразных дисков, большинство из них без коробочки, многие с царапинами. Их там было около тридцати штук, но это лишь малая часть огромной коллекции Двойки, что находилась у него дома. В основном там была клубная музыка: транс, эйсид, хаус и прочие музыкальные определения, которым он пытался меня научить. Для меня не имело ни малейшего смысла, к какому жанру относится та или иная песня, вся музыка была одинаковой и служила лишь фоном для многочисленных застолий. Вверху висела тяжелая чугунная люстра, являвшаяся по сути лишь частью интерьера - лампочки в ней уже год как перегорели, и никто из нас так и не удосужился их сменить. Источником света по вечерам служила настольная лампа, создававшая уютную атмосферу полумрака, который нас обоих устраивал.
   Когда я вошел, Двойка сидел на своей кровати и чистил яблоко. Увидев меня, он тут же взбодрился и сказал:
   - Ты как после вчерашнего?
   - Не знаю. Вроде бы, как обычно.
   - Не раскисай и готовься. Помнишь, я тебе говорил, что ко мне собрались приехать старые кореша, со времен школы?
   - Угу.
   - Так вот, приедут они сегодня!
   Я поставил бутылку рядом с кроватью, улегся и подытожил:
   - Значит, ночь будет опять веселой.
   - Это точно, мы встречаемся с ними через 40 минут, на "Замоскворецкой". Разведем их немножко, наберем пойла и отметим!
   - Насколько ты их собираешься развести?
   - Ну, хотя бы пускай фляна 3-4 купят. А лучше десять!
   - Кто еще придет?
   - Только те телки с филфака. Помнишь, с которыми мы на лавочке сидели?
   - Конечно, помню, - соврал я.
   ...ЭТО ЛОЖЬ... моментально прозвенело в голове. Это была типичная реакция моего мозга на любое вранье с моей стороны. Так было, есть и будет всегда, это стало для меня так же естественно, как постоянное желание выпить. Любые воспоминания о минувших событиях для меня - рюмочки. Единственные воспоминания - рюмочки, либо стаканы, наполненные адским коктейлем из томатного сока и сорокаградусной водки. Эти милые предметы заменили мне память. Я не хотел раскрывать Двойке, насколько плохи были мои дела с этим делом, потому и соврал.
   Двойка откинул назад свои черные волосы и предложил мне пойти на встречу вдвоем. Я отказался.
   - Ну, ладно, как знаешь, - сказал он, - главное, чтоб халявщики на шею не сели.
   - Да, это они могут.
   - Смотри в оба вокруг. Саратовским тоже ничего не говори.
   Саратовскими мы называли наших соседей по комнате. Два парня, один из Казахстана, второй из Саратова. Первый был не особо разговорчивым, вот мы и прозвали обоих "Саратовскими".
   Двойка взглянул на бутылку рядом с кроватью и с недоумением спросил:
   - Ты откуда взял это?
   - Нашел в ванной.
   - Вот ты дурак, а! Она там, небось, месяца два лежала! Еще с той буханки, по поводу экватора!
   - Да плевать. Пойло есть пойло.
   - Что ж, это достойная тебя фраза. Ладно, лежи здесь и жди меня. Если тебя будет тошнить - постарайся добежать до туалета, хорошо? Скоро оторвемся!
   - Как скажешь, - я лег на спину и закрыл глаза рукой. Гаснущая лампочка на столе бросала слабый свет мне в лицо, я попросил Двойку перед уходом выключить ее... и через какое-то время оказался в полной темноте. Вечер сменился ночью. Нащупав емкость из твердого стекла цилиндрической формы, я допил из него остатки "огненной воды" и уснул, стараясь ни о чем не думать. Прошло совсем немного времени, прежде чем я был разбужен толпой, вошедшей в комнату.
  
   Помимо двух девчонок с филфака, троих друзей Двойки и его самого, на праздник увязались двое незваных гостей, это были Антон Филиппов и еще какой-то хмырь, имени которого я не помнил. Филиппов учился на международном, и именно таких людей, как эти двое, мы называли "халявщиками".
   В этой проклятой общаге трудно устроить что-либо по-тихому, всегда нужно быть готовым к приходу незваных гостей, которые навяжутся, а потом извиняющимся тоном скажут: "Вы же, пацаны, не против, что мы тут с вами посидим?". С этим нужно было мириться.
   Когда я полностью очухался ото сна, все уже сидели за столом и пили. Заметив мое пробуждение, Двойка тут же закричал:
   - О! Внимание, а вот и он! Знаменитый алкаш общаги, единственный и неповторимый в своем роде! Встречайте, Артур Миллс!
   Все тут же захлопали в ладоши и я, поймав недвусмысленный взгляд одной из девушек, выдавил из себя улыбку. Когда я сел за стол, один из друзей Двойки, одетый в красный свитер, спросил:
   - Это твое настоящее имя?
   Я порылся во внутреннем кармане рубашки и достал оттуда смятую пачку сигарет. Сунув одну в зубы, я ответил:
   - Да... самое что ни на есть настоящее. Это девичья фамилия моей матери.
   - Она англичанка? - спросила одна из девушек. Увидев ее лицо, я вспомнил и ее имя - Света. В один момент всплыло воспоминание о событиях на лавочке: мы с Двойкой гуляли пьяные и решили подсесть к двум девчонкам. Одна из них оказалась болтушкой с черными волосами, а вторая была молчаливой блондинкой. Болтушкой была Света, а, учитывая то, что ее подруга была ее стопроцентным антиподом, я запомнил ее как Анти-Свету. Я не помнил точно, о чем мы общались, наверняка это был стандартный пустой треп, но имя я вспомнил верно:
   - Да нет, Свет, не англичанка.
   - А что случилось с твоим отцом? Развод?
   - Несовместимость характеров. Есть у кого-нибудь огонек?
   Зажигалка нашлась у парня с проколотыми ушами и металлическим шариком в подбородке. Одет он был в фиолетовую клетчатую рубашку поверх черной футболки:
   - Держи - сказал он, протягивая мне дорогую коричневую зажигалку с выгравированным орлом.
   - Какая красивая зажигалка, - нехотя произнес я и добавил:
   - Спасибо.
   - Да не за что.
   - А почему он тебя называет Артур, с ударением на "а"?
   - А мне так больше нравится. Говорят же "Алекс", почему бы не говорить "Артур"?
   - Понятно.
   Наступила минутная пауза, все неловко переглянулись, и первой тишину нарушила Света, обращаясь к друзьям Двойки:
   - А расскажите мне, каким был Двойка в школе?
   - Ну... это отдельная история, - начал парень с пирсингом. Его перебил "Красный Свитер":
   - Да, можно целый роман написать!
   Тут в разговор вступил третий. На нем была обыкновенная белая рубашка, волосы практически полностью отсутствовали:
   - Вот чего я никак не могу понять, так это почему "Двойка"? В школе его так никогда не называли. Нет, он, конечно, был туповат... - он бросил дружелюбный взгляд на Двойку, говорящий "да, ладно не обижайся!", - но так мы его никогда не называли.
   - Да, это долгая история. Во многом этому поспособствовал Миллс, - смаковал Двойка, жуя огурчик.
   Я осмотрел стол и насчитал четыре бутылки с водкой. Где-то неподалеку наверняка было еще, но нигде не было видно моего любимого ингредиента любой попойки - томатного сока. Я упрекнул в этом Двойку:
   - Двойка, друг, ну ты чего?
   - А что такое?
   - Где томатный сок?
   - О, слушай...
   - Ладно, забудь... И так ужрусь.
   - Вот это по-нашему! - выкрикнул Филиппов.
   По-вашему - напрашиваться куда не попадя, гад, - сказал я про себя, лишь бросив на него недовольный взгляд, на что он лишь поморщился, и сказал:
   - Давайте уже приступим. Миллс! Ты бы хоть познакомился с гостями!
   Я протянул руку и пожал ладонь "Красного Свитера". Она была влажной, казалось, что он не пожимал мне руку, а позволил мне пожать свою.
   - Артур Миллс,- представился я.
   - Миша,- представился он в ответ, но в моей голове так и остался "Красным Свитером". Двоих других звали Марат и Павел. К плечу серого балахона Марата был пришит российский флаг.
   С другом Филиппова я поздоровался, но спрашивать имени не стал.
   Закончив бессмысленный обряд знакомства (я был уверен, что вижу этих людей первый и последний раз в жизни), группа студентов начала более важный обряд - "спивания".
   Пить для меня было наслаждением. Сама идея потушить это проклятое, горящее пламя внутри огненной водой вызывало особое чувство алогичности и в то же время правильности происходящего. Так надо. Никогда раньше не любил томатный сок, и тем более не любил водку. Однако минус на минус дает плюс, и теперь при первой возможности я смешиваю два ингредиента и поглощаю. Когда всем для кондиции хватает 10-12 рюмок, я выпиваю 20. Когда все пьют "в тяжелую" рюмок по 20-25, я успеваю выпить 30. Наверное, такое количество это перебор (особенно для моего возраста), но я ничего не могу с собой поделать. Разглядывая своими глазами окружающий мир, я уже не понимаю, пьян я сейчас или трезв.
   Единственное, что рано или поздно помогает разобраться в состоянии своего организма - чувство вины, сопровождающее целый поток воспоминаний о прошлом, которое обязательно приходит ко мне, когда я трезв. Трезвость заставляет работать внутри секиру совести, которая с каждым разом все сильнее бьет по сердцу. Тогда я понимаю - надо выпить. Я редко трезв, даже если я иду ранним утром, не шатаясь, это не значит, что я ничего не пил. Одна, две рюмки с утра - и уже чувствуешь себя лучше.
   Можно сказать, что я конченый человек, и это будет весьма близко к истине. Моя повседневная жизнь похожа на игру в прятки от самого себя. Долгую игру, затянувшуюся уже на три года.
   Денег на все мои похождения хватает. С тех пор как мама вышла замуж во второй раз, о денежных проблемах можно было забыть, моим отчимом стал солидный, состоявшийся в жизни человек. Живут они с матерью все там же, в Крипяти. Это город, где я родился, и куда я ни за что в жизни никогда не вернусь. Все мои демоны живут там. Они живут рядом с людьми, которым я никогда не смогу посмотреть в глаза. Мама недовольна тем, что я не приезжаю повидать ее.
   Что я могу ответить?
   В своей группе я старше подавляющего большинства. Есть, конечно, и ровесники, но в основном я самый старший. Это потому, что до того, как поступить сюда, я два года учился там, в Государственном Университете г. Крипять. В "ГУКе", одним словом.
   А потом, в свете кое-каких событий...
   (Забудь об этом)
   ... переехал сюда. Поначалу все было нормально, но уже скоро начались бессонные ночи, боль, вина, угрызения. Хм, угрызения совести - это всего лишь дурацкое выражение, которое даже приблизительно не может описать того, что я иногда испытываю. Внутри прочно обосновался тяжкий груз, который мне в жизни не сбросить. Поэтому я пью.
   И все приходит в норму.
  
   Люди вокруг меня пили для развлечения. Я пил от безысходности.
   Забавно, но никто из этих милых мальчиков и девочек не знал и не думал о том, что человек, сидящий рядом, только что чуть не вскрыл себе вены. Хотя, правильнее сказать, в очередной раз вовремя сломался и не сумел вскрыть себе вены. Та "птичка", что полетела вниз с 14 этажа, была куда более сильным человеком в этом плане. Я оставался слабаком, сколько бы ни выпил. Каждый раз что-то останавливало.
   По крайней мере, если бы я сегодня убил себя - вряд ли бы им удалось весело провести время в нашей комнате. Филиппов со своим подкаблучником не сумели бы "похалявничать", Двойке с друзьями пришлось бы нажраться где-нибудь еще. Хотя Двойка хороший... если бы он и решил нажраться - то сделал бы это с горя. Всегда приятно осознавать, что даже у такого человека, как я, есть люди, которым не все равно. Это очень радует, правда.
   Кроме водки, у меня толком-то и нет других увлечений. Как-то, ностальгируя по ранней юности (я тогда вел дневник, в котором размышлял над человеческими взаимоотношениями и конфликтами), я решил вновь завести такую штуку.
   Единственное, что сумел написать:
   Вчера опять плакал в ванной. Прямо перед зеркалом. Думал, что сейчас меня вырвет, а вместо этого из глаз хлынули слезы. Пришлось закрыть дверь на замок и включить воду, чтобы никто не слышал. Не хочу, чтобы потом это стало легендой - как знаменитый алкаш Миллс растрогался и разрыдался. Такая вот она, "эта общага".
  
   Потом рядом приписал умную мысль:
   Нельзя же всегда так жить. Надо делать что-то.
  
   Но стоило перечитать все заново, и дневник полетел в грязную урну. Желания рассуждать, "копаться" в людях, лезть в себя и спасать - все это для меня сейчас в прошлом. Эта часть меня давно умерла вместе с моим дневником, который точно уже давно как утилизован под вторсырье. А может, какой-нибудь бомж использовал его для своего костра, предварительно прочитав и посмеявшись. Или он просто лежит в зловонной клоаке, под десятью тоннами другого мусора, что ежедневно вывозят из города. Города, который для меня давно мертв.
   Уверен, людям, что сидят со мной за одним столом, до моего прошлого - как до лампочки. Я - просто очередной персонаж из массовки их жизни. Я могу быть веселым парнем, отзывчивым парнем, добрым парнем, красивым парнем, умным парнем, приветливым парнем... или просто ублюдочной скотиной - не важно, меня все равно забудут. Даже Двойка меня рано или поздно забудет, мы ведь не всю жизнь будем делить эту вонючую (в буквальном смысле) комнату.
   Филиппов разливал "казенную" водку с неприкрытым энтузиазмом. Когда он наливал мне, я попросил наполнить рюмку до краев.
   - Ну, - сказал он, когда закончил, - давайте тост!
  
   Удивительно, какое значение этот ритуал имеет в любой компании. Если бы я произносил тост каждый раз, когда брал в руки рюмку, я стал бы ходячей энциклопедией. Кислое выражение моего лица дополняло унылую обстановку в комнате. Тост решил произнести Двойка:
   - Предлагаю выпить... за то... - он повернул голову к сидящим по левую сторону, - ...что все мы здесь... сегодня...- он повернул голову к сидящим справа, - ...собрались! - закончил он, посмотрев на меня. Я мысленно проговорил: "Да-да, давай короче", помотал головой и выпил залпом, пока все еще чокались.
   Будь я тем энергичным, веселым и умным мальчиком, которым некогда являлся, я бы сейчас поразмышлял на тему алкоголизма, ритуалов и стадий застолья. Однако умных мыслей в голову не лезло. Вот раньше, я точно знаю, меня бы пробил целый шквал разного рода идей и рассуждений, которые я непременно записал бы в свой дневник, но сейчас...
   Когда все выпили и энергичный Филиппов начал наполнять рюмки по новой, я увидел, как его друг заметил российский флаг, пришитый к балахону Марата на уровне плеча.
   - Патриот? - спросил он.
   - Да нет... ну, в смысле не то чтобы...
   - Ты чего, это же здорово! Я бы тоже не прочь нашить себе флаг куда-нибудь.
   Внезапно без всяких оснований, расплывчатое, туманное воспоминание красных оттенков закралось в мою голову, вызвав резкий приступ боли в области виска, я немедленно заглушил эти мысли, вмешавшись в их беседу:
   - А знаете, что означает российский флаг?
   - Ну... типа... полоски, цвета всякие... - попытался ответить подкаблучник Филиппова.
   - Этот флаг был у нашей страны еще до прихода советской власти... так, ничего, по сути, он не значит, только представляет страну на мировой арене, - более разумно предложил Марат.
   Боль постепенно начала сходить на нет, я полностью сконцентрировался на диалоге и продолжил:
   - А вот и нет, - сказал я. - Слушайте, это моя фирменная теория, я ее ниоткуда не спер и ни от кого не услышал. Я это придумал сам. Вот смотри... - Я попросил Марата повернуть к себе его правое плечо и показал на флаг. - Вот красная полоска - символизирует коммунистическое прошлое. Синяя - демократическое настоящее. А белая - символ светлого будущего. Банально, но, по-моему, достаточно логично.
   - Интересно! - в один голос сказали Марат с Подкаблучником. Так Марат стал одноразовым другом этого халявщика и меня тоже. Павел все это время задумчиво сидел, то и дело пожевывая колбаску. Вторая девушка, которая Анти-Света, спросила его:
   - А почему ты такой грустный?
   - А... проблемы есть...
   - В какой сфере?
   - Да, на личном фронте.
   - Что, оставил где-то в своей Самаре бедную девушку?
   - Ну, можно и так сказать...
   - Наверное, ты здесь пьешь, а где-то там живет твоя любовь...
   Тут в разговор вмешался Филиппов, переведя его явно не в ту степь. Пьяные, псевдо-философские рассуждения начались раньше обычного, по моей личной статистике, все это прет из людей рюмки после десятой, но уж точно никак не после первой.
   Филиппов ляпнул:
   - Любви не существует, кореш.
   Павел лишь косо взглянул на него, говоря "При чем здесь это вообще?", но вместо него с ним в дискуссию вступил Красный Свитер:
   - Если бы ее не существовало, тогда не существовало бы более половины всей нашей культуры, - он выдержал паузу, чтобы достать из банки огурчик.
   Девушки в недоумении переглянулись, Двойка покачал головой и тихо промямлил: "Ну, понеслось...", разжевав огурец, Красный Свитер продолжил:
   - Чувства к женщинам были музой для великих писателей, архитекторов, ученых, так что любовь - это как смазка в двигательном аппарате эволюции. То есть я хочу сказать... это... - наверное, в этот момент он сам пытался осмыслить суть всего сказанного и начал немного тормозить, - короче... прекрасные чувства к другому человеку... это типа как... круто, в общем.
   В целом его мысль была понятна и банальна, я посмотрел на него и представил себя, лет шесть назад говорящего то же самое. Двойка подхватил:
   - Вот! В этом ты весь, Мифыч! Болтаешь, болтаешь, лечишь всем... Хотя вообще насчет эволюции ты точно прав! Любовь - зажигательное масло прогресса. Офигенная мысль, но есть одно "но", кореш. Все масло сжигается. Не в том смысле, что "прошла любовь, завяли помидоры", со временем, а в том смысле, что ты любишь до порыва своего творческого гения, а потом тебе становится плевать. А если ни к чему творческому ты не способен, то просто любишь, пока тебе это нужно, вот и все, поворот к стене и громкое сопение. Тебе плевать на все, на нее и на весь мир в том числе.
   - Может быть, но все равно утром ты нежно будишь ее поцелуем в глаза, самой за... - Красный Свитер внезапно икнул и прикрыл рот рукой, после чего продолжил, - затасканной фразой на планете, и все становится прекрасно.
   - Браво! - сказала Анти-Света. - Было бы таких людей, как ты, побольше!
   - Романтик позорный! - ткнул его в бок Павел. Между ними чувствовалась эта особенная связь, которая есть между людьми, давно знакомыми друг с другом. Такой связи с Двойкой у них уже не было - она разорвалась за время их разлуки.
   Пока они общались, я сидел и надевал на себя всякие "маски коммуникации". Ну, например, "маска удивления", "заинтересованности" или "маска радости" в ответ на каждую обращенную ко мне реплику. И к чему весь мой этот спектакль? Мне было абсолютно плевать на их пьяный бред. Мне хватало своего пьяного бреда.
   Двойка выглядел первоклассником, влюбившимся в свою учительницу, когда сказал:
   - Да нет, он прав! Когда ты испытываешь любовь к женщине - это на самом деле здорово! Мир становиться прекрасным, а если у тебя, как и у меня, есть дар творца, то эта любовь - самый мощный дизель.
   Эта фраза была обращена ко всем, но на самом деле я знал, что говорил он это Анти-Свете. Она понравилась ему больше, несмотря на то, что он был без ума от одной девчонки по имени Ольга, которая училась на международном. Не знаю, чем он руководствовался, когда пытался выдать себя за эдакого "романтика", и по сути, зачем ему это было нужно. "Дар творца" - это несколько десятков стихов, которые он успел написать, когда было нечего делать. Наверное хорошие, но я их никогда не читал. Он мне зачитывал вслух парочку, но особого впечатления они не произвели, я толком ничего и не запомнил. Понравилось одно название - "Отправленный на смерть", которое внушало надежду на то, что стих - не очередная штампованная ода любви.
   - И что ты там творишь? - спросила Анти-Света.
   - Стихи.
   - Да ну, - вскрикнул внезапно "оживший" Павел, - ты пишешь стихи?
   - Ага! Только, я потом зачитаю.
   - Никогда бы не подумал!
   - Когда творишь - чувствуешь себя самым счастливым человеком на свете. Любовь - это дизель! - повторил Двойка. Он вообще часто повторялся - даже стихи, которые он мне зачитывал кишили одними и теми же рифмами, в очень похожих предложениях. Откуда-то из этих многочисленных повторений его жизни и росли корни непонятной для школьных друзей кликухи "Двойка".
   - Ну, ты вообще, Немилов - ты тут другим человеком стал прямо! - удивился Красный Свитер, говоря о Двойке.
   - Да, с такими, как он, - Двойка кивнул в мою сторону, - и не таким станешь!
   - Так, давайте по новой! - в очередной раз предложил Филиппов.
   - Эй, Миллс! - громко крикнул Двойка, обращаясь ко мне. - Пить было наслаждением...
   - ...Какое-то особое наслаждение видеть, как алкоголь пожирает вещи, они двоятся и меняются! - тут же подхватил я, и мы оба заржали. Это был один из тех приколов, которые понятны только давно знакомым людям. Тот маленький мирок, который образуется между ними по прошествии долгого периода времени. Появляются свои общие убеждения и шутки, не понятные окружающим. Этот прикол никто за столом не понял, все только недоумевающе переглянулись и сделали вид, что ничего не услышали. Всем было ясно, что прикол понятен только нам двоим, и сколько бы мы ни пытались объяснить его окружающим - смешно все равно не станет. Этот было видоизмененное начало романа Брэдбери "451Њ по Фаренгейту". Там говорилось о том, что "жечь было наслаждением", а мы все однажды извратили и долго смеялись. Так эта фраза стала неотъемлемым атрибутом любой нашей попойки, как и устоявшееся определение "огненная вода", которое Двойка услышал в каком-то фильме про индейцев.
   - Ну, давайте пить уже! - повторил Филиппов.
   Мы выпили.
  
   После литра водки и тонны бессмысленных разговоров ко мне обратилась Света:
   - А ты чего сидишь такой грустный?
   - Да так, вспомнилось кое-что.
   - Что-то плохое?
   - Да, что-то... плохое, - сказал я, мысленно подумав: "Не лезь ко мне в душу".
   - Зря. Я вот никогда не думаю о прошлом. Никогда не поворачиваюсь назад и не вспоминаю ничего плохого.
   - И у тебя получается?
   - Прекрасно получается.
   - Значит, ты счастливый человек.
   Она поняла, что я не в настроении разговаривать и демонстративно перестала обращать на меня внимание. Когда меня совсем понесло, я потерял всякий стыд и решил сам обратиться к ней:
   - Назови мне хоть одну причину, зачем жить дальше?
   Она мгновенно смутилась и замешкалась. Никто никогда не смог бы дать ответ на такой вопрос сходу. Разве что специально натренированный человек. Света не была исключением:
   - Ой, я сейчас должна, наверное, что-то умное сказать, да? Слушай, э-э-э, но вряд ли у меня это получится.
   - Я так и думал, - тут меня проняло, - скажи, а вот если бы ты на улице увидела женщину, которая кормит голубей, ты бы прошла мимо или посмотрела бы на нее? Ну вот, тебя бы задела женщина, которая кормит голубей?
   - Каким чертом меня должна задеть незнакомая женщина?
   - Нет, ну вот эта женщина, которая кардинальным образом отличается от окружающих.
   - И че?
   - Ну, ее желание кормить голубей такое искреннее, и занятие это приносит ей такую радость, что она не боится выставить это на всеобщее обозрение, понимаешь?
   - Нет.
   - Ну, она такая настоящая, а вокруг нее идут серые люди.
   - Слушай, тебе, по-моему, пить уже хватит.
   - Да, нет, ты просто не понимаешь. А, да ладно, забей. Я слишком много выпил.
   - Это точно. К чему этот разговор?
   - Ни к чему.
   Я выпил еще пару рюмок (никто уже не чокался, все разговаривали друг с другом, объединялись в микрогруппы и пили, кому сколько влезет), и понял, что мне уже хватит - соедините эту водку с тем фляном, что я нашел в ванной, - получится даже для меня слишком много. Я лег на свою кровать и закрыл глаза. Заснуть не получалось, поэтому я долгое время просто слушал веселые разговоры и смех окружающих. Через какое-то время добавились абсолютно новые голоса - видимо, в полку прибыло. Один женский голос был очень знаком - с девяностапроцентной вероятностью можно было сказать, что он принадлежал Ирке Морозовой - интересной девушке, с которой я был знаком достаточно близко. В буквальном смысле.
   Чья-то пьяная рука начала трясти меня:
   - Эй, Миллс, че случилось? - это был Филиппов. - Кто-то умер, что ли?
   - Я умер.
   - Чувак, пошли, бухнем со мной! - полностью проигнорировал он, - давай, просыпайся!
   Я знал, что если я сейчас вступлю с ним в беседу - от него будет не отвязаться. Я просто закрыл глаза еще крепче и не отвечал. Он отвалил достаточно быстро. Когда все окончательно забыли о том, что я лежу рядом на кровати, девчонки начали обсуждать меня. По голосу я понял, что к Ирке обратилась Света:
   - Скажи мне, что с ним?
   - Нажрался и вырубился!
   - Да нет, тихо ты! Я не в этом смысле, - она перешла почти на шепот, - ты вообще давно его знаешь?
   - С первого курса бухаем.
   - А откуда он?
   - Да из Мухосранска какого-то. Че-то там на "К" типа, Киров или Калинин... нет, не Калининград, точно. А, вспомнила, из Крипяти.
   - Я даже о таком городе-то не слышала.
   - Он находится не очень далеко отсюда. Можно доехать меньше чем за день - я это точно знаю, он говорил как-то. Эй, а почему ты так интересуешься, а? Запала что ли?
   - Тихо ты! Ну, он симпатичный.
   - Ага, и очень груженый.
   - Это точно. Никто не знает, что с ним такое?
   - Нет. Можно было бы сказать, что у него просто такой характер, но мне кажется, что это не так. Иногда он бывает веселым, умным даже, но чаще он весь в себе, как будто вспоминает что-то.
   - У него в прошлом, наверное, что-то случилось? - продолжала свой допрос Света.
   - Скорее всего. Парня просто сломало, гложет его что-то. Я думаю, что он в этом никому никогда не откроется, не нам точно. Хотя, можешь попытать счастья! Иди, ляг с ним рядом...
   - Да нет, наверное, не буду. От него какой-то холод исходит и равнодушие. Не думаю, что он будет этому сильно рад.
   - Правильно, лучше и не пытайся. Наши девчонки пробовали - ничего серьезного из этого не выходило.
   - Ну, положим, мне серьезно-то и не надо. Но я все равно не пойду.
   - Вот и правильно. Я его однажды спросила: "Какая у тебя цель в жизни?", а он мне ответил: "Стереть себя из жизни".
   - Вот уж действительно странный тип.
  
  

День второй

  
   Когда я проснулся, ужасно болела голова. Тело было мягким, будто сделано из ваты, комната ходила кругами, и ужасно хотелось пить. На подоконнике сидел хороший друг и великий собутыльник Двойка. Я услышал, как он открывает пиво, и потихоньку начал приходить в себя. На вид он был гораздо свежее меня, одетый в свои любимые серые штаны и обтягивающую кремовую футболку с короткими рукавами. В комнате больше никого не было, будто девчонки с филфака, халявщики, друзья Двойки - все просто испарились.
   Казалось, пиво он выдул еще до того, как успел открыть банку - такими быстрыми были его движения. Потом он резко сдавил ее, и с силой бросил вниз.
   - Иди сюда, смотри какая телка! - с наигранной наглостью бросил он мне.
   - Отвали. Не пойду я, - с трудом выдавил я, сев на кровати. Когда я закончил фразу, то отметил ужасный запах изо рта, явно требующий мятной жвачки.
   - Вон на ту телку! Давай-давай, иди сюда, пока она не прошла!
   Единственной причиной, почему я встал и пошел к окну, было желание проветриться. Я еле доковылял дотуда, и краем глаза увидел гордо шагающую блондинку в блузке красного цвета. Не успел я как следует разглядеть, что же в ней так понравилось Двойке, как она завернула за угол соседнего здания.
   - На что там смотреть-то? Несколько фунтов мяса, сиськи килограмма на два.
   - Дурак ты. Эта телка - высший класс, но по сравнению с моей Ольгой она просто меркнет!
   - А как же Анти-Света?
   - Кто?
   - Ну, та девчонка, что была вчера?
   - А, эта, да к черту ее, дура она какая-то.
   Двойка с презрением кинул взгляд на стоящий в углу ящик, где мы хранили пойло. Он был пуст. Все бутылки на столе (и под ним), вероятнее всего, тоже были пустыми.
   Ольга, о которой он говорил, была "студенткой не из бедных", с зелеными глазами. Да, зеленые глаза, это единственное, что можно было сказать о ее внешности, что немного отличало ее от всего остального стада людей.
   Я молча смотрел в окно, а Двойка не мог уняться:
   - Все-таки, странный ты тип, Миллс. Когда я во второй стадии опьянения, меня на философию пробивает, так что готовься.
   Я бросил на него умоляющий взгляд, говоривший: "Пожалуйста, не надо меня грузить", но Двойка сделал вид, что не заметил этого:
   - Вот смотри, тебе дана жизнь, и дана всего один раз. А жизнь, чувак, штука быстрая - оглянуться не успеешь и все! Дак вот, пока такой хрени не произошло, - он скосил глаза в сторону, видимо это был постепенный переход из второй стадии опьянения в третью, - надо наслаждаться жизнью! Надо благодарить мир за каждую секунду, проведенную...
   - Слушай, избавь меня от этих россказней, ладно?
   Все-таки если Двойке для кондиции нужно в два раза больше бутылок пива, чем его имя, то у меня за три года выработался четкий иммунитет. Сколько бы я ни выпил пива - мне в любом случае необходимо что-нибудь посущественнее. Стоит человеку выпить - и его несет, он говорит и говорит и хочет продолжать говорить. Двойку можно было выставить напоказ в музее, как стереотип оптимиста. Жизнь для него проста и приятна, и за это мне он нравился, даже не смотря на эти его разговоры, которые я так не любил.
   - У тебя депрессия черт знает из-за чего. Ничего тебе не нравится, хотя на самом деле все круто. - сказал он.
   Очень четко подмечено. Я сидел на подоконнике и молчал, иногда мою голову посещали мысли о людях. Опять вспомнилось то время, когда я вел свой дневник. Мысли об этом навевали абсолютно одинаковое количество радости и тоски. Тоска и депрессия - две сестрички, которые путешествуют со мной, куда бы я ни направился. Двойка смотрел на меня, и в его глазах читалась жалость. Держу пари, он хотел, чтобы я это заметил. Похлопав меня по плечу, он сказал:
   - Друган, да ты чего, ты чего, ведь все же ништяк! Давай, сегодня хоть попытайся не вгонять себя в свой любимый мрак! Вот, вот... - он явно подбирал какие-то слова, чтобы подбодрить меня. Конечно, приятно, что ты еще кому-то нужен, и находятся люди, которым хотелось бы, чтобы у тебя все было хорошо. За три года, что мы знакомы, я бы на его месте уже давно забил на такого шизика, как я.
   Три года!
   Это время пролетело как одна короткая неделя. Неделя, каждый новый день которой был виден через прозрачное стекло бутылки с водкой. С той поры, как я перестал физически выносить пребывание в моем родном городе, прошло уже так много времени. Вроде бы ужасно большой срок, но почему он пролетел так быстро? А Двойка никогда не смог бы понять меня. Ни ему, никому другому не удастся вырыть корней моего прошлого и докопаться до сути меня.
   Он решил окончательно прибить меня своим оптимизмом и продолжил:
   - Вот, к примеру, та телка, что прошла тут недавно, - она же просто супер! И такому симпатяге, как ты, не составит труда завалить ее в постель.
   - И что потом? Да, я весело проведу вечер, а с утра мне на нее смотреть будет противно. Люди - единственные существа во вселенной, чьи любовные игры происходят ради удовольствия, а не ради размножения.
   - Не правда, я читал, что дельфины этим тоже ради кайфа занимаются!
   Разговор перешел на тему, которую мне совершенно не хотелось обсуждать. Я решил как-нибудь пошутить, хотя бы для приличия, и сказал злобным голосом:
   - Это отвратительно. Почему я должен испытывать влечение к обычной биологической особи противоположного пола? Я же...
   - Противоположный пол - круто! Радуйся, что тебя влечет именно к нему, а, например, не ко мне!
   Да уж. В любое другое время, я бы выдал какую-нибудь фразу по этому поводу, типа "Ага, представляешь, как бы тогда нам тут с тобой весело жилось?", но весь этот юмор до такой степени банален, что я тут же пожалел о том, что вообще начал шутить.
   Сердце опять слегка защемило, я слез с подоконника и лег на диван, демонстративно закрыв глаза рукой.
   - Слушай, прекрати. Эти твои перемены настроения меня в конец достали.
   Я повернулся к нему и чуть убрал руку с глаз:
   - Слышь, Двойка, я попытаюсь не дать себе сблевануть, а ты расскажи мне, что самое прекрасное на свете?
   Двойка ухмыльнулся:
   - Не думай, что я типичный романтик и все такое, - он подавил в себе желание рыгнуть и его голос ушел внутрь, откуда позднее донеслось, - приготовься, эта фраза тебе понравится...
   Он выдержал театральную паузу, поймал мой взгляд и сказал:
   - ...Любовь - вот что самое прекрасное на свете.
   - Кушайте, мои голубчики, кушайте, дорогие мои... - зазвучал женский голос в моей голове. Совершенно не к месту, как всегда, в общем. Вся моя жизнь состоит из этих маленьких трезвых промежутков между крупными запоями, когда в голову лезут разные мысли и воспоминания.
   - Это очень мило, - сказал я.
   - Кстати, ты когда последний раз звонил своим предкам?
   - Матери я звонил пару недель назад.
   - Ну и что, ты считаешь, что это нормально? Что у тебя там за отношения с ними?
   - С матерью у меня отличные отношения.
   - Проблемы с отцом?
   - С отчимом, - поправил я его, - с отчимом тоже все прекрасно. Просто я не хочу туда звонить, и все.
   - Ну, надо помнить о том, что людям то ты не безразличен. Позвони им! Может, взбодришься чуток!
   - Нет, я со стопроцентной уверенностью говорю тебе, что произойдет обратное.
   - Такое чувство, что ты сбежал из своего города и выстроил вокруг себя стену, чтобы перекрыть всякие контакты с ним.
   - Ага, это точно. Так оно и есть, ты очень верно подметил. А что с твоей мамой?
   - Да все болеет, - тут Двойка спрыгнул с подоконника, резко начал крутить головой в разные стороны и мгновенно остановился лицом к окну, чтобы элегантно харкнуть в него, даже не посмотрев, не проходит ли кто снизу. Оттуда раздался еле слышный крик: "Сволочи, дерьмо поганое!", - мы немножко улыбнулись друг другу, и я спросил у него:
   - Ты вчера успел кому-нибудь прочитать свои стихи?
   - Да, а ты уже вырубился к тому времени?
   - Ага, как ребенок.
   - Это была та еще история. Я прочитал "Отправленного на смерть".
   - И че?
   - Че, че? Филиппов сказал: "Это дерьмо пойдет на дно быстрее "Титаника"".
   - И ты расстроился?
   - Да. Друганы вроде бы тоже были не в восторге, как и девушки.
   - Слушай, не обращай внимания. Любое дерьмо со временем всплывает. Сегодня это никому не нужно - через сто лет это гениально.
   - А я и не думал, что ты такой оптимист.
   - Я не оптимист, я реалист.
   Двойка немного улыбнулся, и сел на кровать:
   - Слушай, не хочешь немножко проветриться? Можно вдвоем сгонять в универ, заберем мой студенческий.
   - Давай, погуляем для разнообразия.
   Мы оделись, и перед самым выходом я сказал:
   - Пить было наслаждением!
   - Ага, какое-то особое наслаждение: смотреть на твою забыченную морду и гадать, о чем ты думаешь на этот раз.
   Мы переглянулись и рассмеялись. Двойка радовался, что сумел поднять мне настроение. Я радовался, что сумел хорошо изобразить, что у меня поднялось настроение.
  
   До здания университета было 15 минут ходьбы. Погода была пасмурной, собирался дождь, и приятная прохлада на улице помогла мне немножко выйти из похмельного синдрома. В универе Двойка пошел в деканат, а я направился в "места не столь отдаленные".
   Дверь туалета распахнулась, и в нос ударил резкий запах застоявшейся мочи вперемешку с табачным дымом. От прикосновения к ручке сразу же захотелось вымыть руки. Я встал над толчком, который больше был похож на компостную яму в бетоне, и начал справлять нужду, как обычно читая надписи на стенах. Это одна из моих немногочисленных радостей - фиксировать всякие афоризмы и остроты. Среди них попадаются настоящие шедевры! Жаль, что с моим образом жизни мне все никак не удается завести блокнотик и записывать их все там. Все перлы отправляются в мою личную картотеку в памяти и хранятся там максимум четыре дня, после чего я их забываю напрочь. В этом вонючем туалете прямо перед глазами было написано "Не ссы - прорвемся!", ниже подпись "Трубы" - это самый популярный из всех "сортирных" перлов. Я видел его уже в десятке туалетов, а если не его, то прикол с поворотами головы. Это когда перед тобой написано "посмотри налево", ты смотришь налево, а там "посмотри направо", ты смотришь направо, а там "посмотри наверх". Ты поднимаешь голову вверх, и видишь надпись на потолке "ты сюда ссать пришел, или башкой вертеть?", или другой вариант: "ну, опять ссышь мимо!".
   Один раз я видел смешную надпись на бачке:
   "Да ты же ссышь, парень!", стало так смешно, что я еле сдержался. Когда ты читаешь подобные надписи непосредственно "в процессе" - это гораздо смешнее, чем читать нечто подобное просто так. Самое философское утверждение из всех, что я когда-либо видел в туалетах, это: "В твоих руках - твое будущее".
   Что касается перлов на партах, то там пальму первенства держат всякие стишки на одну и ту же тематику университетской жизни. Где-то поливают грязью девчонок, где-то сетуют на плохую жизнь. В моей памяти еще хранился стишок за авторством некоего Олега К.:
   "Лучше трахнуть кенгуру,
   Чем девчонку с "ЭиУ".
   А еще днем ранее на парте я прочитал вообще классный перл, просто шедевр:
   "Проще хер засунуть в пресс,
   Чем учиться на ПС".
   Грубо, пошло, но ведь смешно, черт возьми! Нередко можно еще обнаружить стишки суицидальной тематики, типа:
   "Проснусь я утром, выпью кружку ртути
   Пойду, подохну в этом институте!"
   Интересно было проводить градацию всех этих перлов. Попадаются смешные, философские, лирические, суицидальные. 90% всех перлов содержат в себе пошлость в той или иной степени.
   Все это вместе вызвало у меня легкую ухмылку. Такое со мной происходит довольно редко, я вообще почти никогда не смеюсь. Ну, конечно если не пьяный в "усмерть" - вот тогда настроение гораздо лучше! Вообще, странные они, эти остроты в университете. Везде грубость и неприкрытое половое влечение. А как часто можно встретить надписи типа:
   "Дам за три копейки.
   Маша. Тел.: 345-5631"
   Это вообще уже не оригинально, слишком уж много таких приколов. Если популярность перла про "трубы" еще можно стерпеть, то всякие телефоны "давалок" сидят уже в печенках. Как-то на третьем этаже общаги, прямо в коридоре, я увидел потрясающе откровенную и честную надпись "Я трахал Иру М.", а рядом число двухнедельной давности. Собственно, сомнений, что в общаге живет еще какая-то легкодоступная "Ира М." у меня не возникло, поэтому рядом я приписал "и я тоже", добавив к надписи приблизительное число той встречи. Забавно, но в моей жизни я знал всего двух Ир, и обе были совершенно одинаковые. По крайней мере, общее у них было одно - желание постоянного внимания со стороны противоположного пола. Помнится, когда-то давно, когда я вел свой дневник, я даже рассуждал в нем на тему этого странного желания у девушек. Может быть, им просто не хватает любви в семье? Банальная теория. Ничто никогда не бывает так просто, я уже говорил это. Правда, эта Ира была "ни о чем", вот та самая первая Ира мне нравилась гораздо больше. Однако я быстро отогнал эти воспоминания, которые произошли с человеком, что жил в оболочке меня. Тот парень - мертв.
  
   Иногда на партах попадаются уникальные шедевры, ниоткуда не заимствованные, единственные в своем роде. Я еще помню весьма интересную надпись: "Вот Ницше сказал, что я умер. А я не умер, мне просто похрен", будто на парте оставил свою надпись сам бог. На эту же тему я видел более смешную надпись "Бог - умер, подпись Ницше", а рядом "Ницше умер, подпись Бог". Этот перл был повеселее, зато первый поинтересней.
   А еще частенько можно прочитать тексты песен, иногда на английском. Но, меня это не интересовало. Иногда один остряк приписывает комментарии другому остряку, например:
   АЛЛАХ ПОКАРАЕТ НЕВЕРНЫХ!
   А ниже другим почерком:
   И МОХАММЕД ПРОРОК ЕГО! - Вроде бы простенько, но в тоже время со вкусом. Смех в том, что такой фразе явно не место на парте в вузе. Эксцентрика - лучший друг любого юмора.
   Слева от меня на стенке туалета было вообще накарякано нечто странное:
   My Personal top5 games:
   Silent Hill 2
   Fallout
   Blade Runner
   Vampire: The Masquerade
   Grim Fandango
   К чему человеку брать фломастер и писать названия игрушек на стене туалета? Вот уж этого мне никогда не понять. Правая стена была совершенно не тронута шедеврами человеческой мысли, и я решил украсить ее своим любимым "Мы все жертвы, правда?", вот только не нашел фломастера в джинсах. Скорее всего, выронил где-нибудь, а может быть, у меня его вообще не было.
   Когда я выходил из туалета, на меня налетел Двойка и предложил пойти покурить. Я согласился и вместе с ним вернулся в этот гадюшник.
   - Слушай, у тебя с собой фломастера нет? - спросил я.
   - Нет, я в отличие от некоторых не порчу общественного имущества, - ответил Двойка голосом ботаника, и мы оба рассмеялись. Потом он поинтересовался:
   - Опять свою хрень будешь писать?
   - Какую?
   - Ну этот вздор, про жертвы, или как там?
   - Моя коронная фраза!
   - Жертвы... жертвы... как там дальше?
   - "Мы все жертвы, правда?"
   - Во-во. Вздор!
   - Это крутая фраза. Моя "коронка"!
   - Да ни хрена, фраза - тупая, к тому же не твоя.
   Двойка был убежденным приверженцем теории о том, что любые человеческие идеи, фразы, шутки и действия - результат заимствования. Он считал, что, что бы ты ни выдавал за свои слова, ты просто это уже где-то слышал и сам забыл. А потом внезапно вспомнил и решил, будто сам придумал, якобы так мы на протяжении всей жизни пополняем копилку памяти, а потом в нужный момент просто достаем из нее порядком запылившиеся идеи. Я в принципе согласен с ним, вот только считаю, что лишь некоторые из идей действительно результат заимствования. Иными словами, я был убежден, что фразу про жертвы я придумал сам и нигде до этого не слышал.
   - Это моя фраза, я сам ее придумал.
   - А вот и нет. Я точно ее уже где-то слышал, до тебя.
   - Ну и где же?
   - Не помню. Но когда-нибудь обязательно вспомню, скажу тебе и ты крупно обломаешься.
   - Попробуй. Тебе жизни на это не хватит.
   - Еще как хватит, плагиатор!
   Мы курили и изредка смеялись своим же репликам. Я свято отстаивал свою позицию, хотя в глубине души и допускал, что действительно мог откуда-нибудь подхватить эту фразу. Но, осознание того, что я придумал ее сам, было куда приятнее, чем осознание наиболее вероятной действительности. Двойка поймал тот редкий случай, когда я пребывал в хорошем настроении, смеялся и смешил. Было видно, что ему нравилось общаться со мной в такие моменты.
   Может быть, это несколько глупо, но перлы на стенах всегда поднимали мне настроение. Возможно, читающий пошлости на стенах туалета парень может показаться психом, но будь оно как есть. Других радостей у меня нет.
   Двойка тем временем сменил тему:
   - Видел, какие у Ольги сиськи?
   - Господи, начинается...
   - Просто налитые, мягкие воздушные шарики, наполненные теплой, нежной влагой.
   - Тебе с такими тупыми фразами надо романы писать.
   - Как бы я хотел жимануть их, а потом еще и еще, - Двойка выдохнул и добавил:
   - Ах! Круто!
   - Ну так что у тебя с этой богатенькой, получается?
   - Да, пока все неплохо.
   Я решил продолжить шутить и выставить Двойку в свете нахлебника:
   - Ах ты, хитрый гад! Решил пожить за чужой счет!
   - Да перестань ты... я вовсе таких целей не...
   - Амеба! Амеба!
   - Заткнись.
   - Уж не помышляешь ли ты переселиться из нашей милой комнатки в эту ее легендарную огромную квартиру?
   - Э-э-э... ну, если подвернется такая возможность...
   - Кретин! Я так и знал, я знал это! Ты собираешься меня бросить!
   - Да перестань ты... я еще не думал об этом, - у Двойки накопилась слюна, и он в своем репертуаре начал в очередной раз истерично махать головой в разные стороны, а потом плюнул в закрытую дверь одной из кабинок. После своего ритуала он ехидно посмотрел на меня и сказал:
   - Хотя ты знаешь, свалить от такого "фрика", как ты, - отличная идея! По крайней мере, перестану думать о твоих вечных загонах.
   И вот так смешная, ни к чему не обязывающая беседа перетекла в серьезный разговор. Я забыл о своих шутках, надписях на стенах и прочих мелких радостях жизни. Стены туалета из ярко-красочных превратились в серые и вонючие, как будто за окном зашло солнце. Легким движением руки я запустил бычок в открытую дверь кабинки и он разлетелся снопом искр о стену. Я повернулся к Двойке и сказал:
   - Тут ты прав.
   - Ладно, слушай, давай, снова в себя не проваливайся, все же нормально.
   - Ага.
   - Помнишь ту телку, с которой мы на лавочке познакомились?
   - Света.
   - Да, Света! Она к тебе дышит-то неровно!
   - Ага.
   - Ой, только не говори мне, что тебе это совершенно не льстит!
   - Льстит немного.
   - Тогда не ври, что после знакомства с ней у тебя совершенно не поднялось настроение!
   Мне не хотелось расстраивать Двойку, и я решил сделать то, чего не люблю больше всего на свете. Я соврал:
   - Поднялось, конечно!
   ...ЭТО ЛОЖЬ... - услышал я снова в голове ответ на свою реплику.
  
  
  

День третий

  -- Нет, скажите, мне, что ЭТОГО здесь нет! Ска... скажите мне, что я этого не вижу! - кто-то говорил и смеялся. Похоже на Двойку.
   Голос доносился откуда-то издалека, из-за стены. Стены, плывущей вниз словно по течению реки, бурлящей, кипящей, горячей реки, плывущей в никому не известном направлении. Ее ничего не касалось, она просто куда-то плыла и плыла... пока не остановилась и не начала двоиться. Чуть позже она начала троиться, а моя голова раскалываться, будто сверху стоял палач, вместо топора держащий кувалду над моим обмякшим, изнасилованным мозгом.
   Я выпил слишком много. Сколько рюмок на этот раз, интересно? Иногда я считаю, но только не сегодня и не сейчас... даже если я и считал, сейчас я не в состоянии это вспомнить.
   Меня тошнит. Я наклоняю голову вниз и избавляю организм от недавно поглощенного. Мне не видно, есть ли внизу ковер или чьи-либо вещи. В любом случае, я бы не позавидовал тому, кто наступит на это.
   Меня снова тошнит. На этот раз в другое место, чуть рядом. Там, на полу, находится что-то белое, мне очень трудно разглядеть - сейчас ночь. Где-то в глубине я понимаю, что лежу на чьей-то кровати и меня тошнит с нее на пол. Я не смотрю туда, ужасный запах не дает мне этого сделать. Что происходит?
  
   Утро. Нет, скорее уже разгар дня. На этот раз догадка верная - яркое солнце пробивается сквозь жалюзи и будит меня. Конвейер продолжает штамповать одинаковые деньки, вроде бы, что-то похожее уже было. Неужели я пил? Последнее, что помню - мы пришли из университета в общагу, раздавили с Двойкой несколько "крепких", и я впервые за два дня сразу смог заснуть, а теперь я даже не могу понять, где я.
   Это маленькая опрятная комната. Клянусь, жалюзи в ней стоят не меньше 20 тысяч, а следовательно, мы с Двойкой сделали хороший улов - нашли богатую хату. Неподалеку от окна с жалюзи стоит ваза в виде голой женщины, явно не плоских пропорций, на себе она держит кувшин, забитый землей, из которой произрастает какое-то зеленое убожество. Наверно, фикус, хотя кому какое дело.
   Голова - это адский колокол, звенящий перед ушами разума. Я с трудом поднимаюсь и сажусь на кровати. Проснись и пой, солнышко, это еще один прекрасный день твоей замечательной жизни! Давайте смотреть правде в глаза: я слишком молод, но я уже конченый алкаш. Осознавать это было даже немного приятно - вызывало легкую усмешку.
   - Вот что происходит, когда плохие родители воспитывают плохих детей - это рождает таких вот, как ты, подонков, - фраза всплыла в голове. Не помню, кто именно ее отчеканил, но кем бы он ни был, я с ним в корне не согласен.
   В детстве я не получил никаких анти-социальных уроков жизни, которые могли меня привести туда, где я сейчас нахожусь. Не было никаких проблем с моим воспитанием. И никто, кроме меня самого, не виноват в том, какой я веду образ жизни. Если бы башка соображала чуть лучше, я бы порассуждал над темой подросткового алкоголизма, но пора вставать. Я сбрасываю кем-то накинутое на меня одеяло и спускаю ноги вниз.
   Резко, как молния дерево, мою голову пронзает мысль и я поспешно убираю ноги обратно. Во-первых, на мне нет штанов, но это полдела, хоть трусы на месте. Главное, что там, подо мной, должна быть куча моей собственной блевотины с ночи. Я вспомнил запах. Запах был первое, что всплыло в памяти мозга и послало сигнал телу немедленно убрать ноги обратно.
   Заглянув вниз, я ничего не увидел, кроме девственно чистого, белого ковра из шерсти белого медведя, чья голова виднелась с другой стороны, уставившись на закрытую дверь в эту комнату. Присмотревшись ближе, я увидел, что он был влажным - значит, его мыли. Кто-то заботливо подтер за мной все следы. Мне стало стыдно - еще одно наиглупейшее чувство, присущее только людям.
   Не увидев нигде своих штанов, я отправился на их поиски, а заодно и на поиски Двойки. Кажется, это его голос я слышал, когда пребывал в последней стадии опьянения, которая только существует на свете.
   Голыми пятками я наступил на мех белого медведя. Пока я это делал, в углу я увидел стоящую бутылку водки. От одного ее вида мне стало до такой степени тошно, что меня чуть опять не вырвало. Встав полным весом на самый дорогой ковер, что я видел в жизни, я почувствовал нечто ужасное. На самом деле, когда ковер чистили, его основательно пропитали специальной жидкостью, и внутри он был мокрый. Эта мокрота начала сочиться из него, она была прозрачной, но я этого не видел. От чувства влаги в моем мозгу пошли другие мысли. Мне казалось, что я наступил на только что убитого медведя, из которого во все стороны сочится кровь. Я стою по уши в крови, я пил столько водки, я смешивал ее с чем-то красным, как кровь... я не выдержал и в третий раз блеванул. Прямо себе под ноги, где не было на самом деле никакой крови медведя, пока я не залил его своей кроваво-красной рвотой. Помимо всего остального, я пил кровавую мэри - водку с томатным соком. А медведь теперь был определенно только что застрелен в спину этим дьявольским коктейлем.
  
   Штаны лежали в углу, у входа в комнату, я надел их и вышел в коридор. В соседней комнате кто-то готовил. Я сразу узнал - это была Ольга, та самая девчонка из параллельной группы, по которой сох Двойка. У нее были черные волосы до плеч и темное личико, с полусонной физиономией, в ночной рубашке она выглядела очень привлекательно.
   Комнатой была кухня, Ольга жарила яичницу. Как призрак, я прошел мимо нее и уселся на неудобную деревянную табуретку, за стол. Приятный аромат почти готового завтрака из белка и свинины очень хорошо способствовал поддержанию беседы:
   - Мы что, все это время были здесь? - ничего более умного сказать я не придумал. Должен признаться, она нравилась мне, я хотел рассмешить ее и произвести на нее впечатление одновременно. В итоге я ее напугал, она резко вздрогнула и нервно повернулась ко мне:
   - Какого хрена ты меня пугаешь?
   - Я не хотел. Ты что такая злая?
   - А как, по-твоему? Столько придурков заваливается ко мне посреди ночи, все пьяные, плохо пахнут. Я слова сказать не успела, как меня втолкнули внутрь и, не дав слова сказать, прошли! Сейчас лежите по разным комнатам, не дай бог, еще сопрете что-нибудь.
   - Меня ты можешь к ним не приписывать и Двойку тоже. Я прекрасно тебя понимаю. Я тоже ненавидел раньше, когда ко мне кто-либо приходил в гости.
   - А сейчас не ненавидишь?
   - Я сейчас дома не живу. А в общаге у меня ничего своего толком-то и нету. Водка разве что.
   - Прекрасная жизнь, просто отличная. Вот только надо было тебе и всем твоим подонкам так и жить ею, там в общаге. Не надо выносить эту вашу жизнь за ее пределы!
   - Не злись, я тебе могу точно сказать - идея идти к тебе не моя и не Двойкина. Я вообще не помню, как попал сюда.
   И еще я там... того... наблевал немножко, - хотел добавить я, но не сделал этого.
   - Блин, а я-то думала, вы ребята нормальные.
   - Прости. Мы с Двойкой поможем выгнать всю эту шваль из дома.
   - Хоть бы никто ничего не украл.
   - Не украдут, не бойся. Хотя, по своему опыту знаю, не бояться тут нельзя.
   - Сволочи. Никогда в жизни бы вас не пустила, если бы этот козел Ваня меня не оттолкнул.
   - Он тебя толкнул?
   - Да. Он меня оттолкнул ночью, и все зашли внутрь. Смеялись и кричали.
   - Дерьмо какое. Ты пойми, я сам такого не люблю, честно.
   - Тебя я вообще не помню. Вот как Двойка заходил помню, а тебя нет.
   - А, это потому что я человек-невидимка.
   - Чего?
   - Я неприметный. Этому я еще в школе научился - быть неприметным.
   - Вот, все бы были такие же, как ты, я была бы счастлива.
   - Ну, может быть, и я тоже.
   - Ты вообще ничего о вчерашнем не помнишь?
   - Нет.
   - Не помнишь, как черт знает откуда вылез и начал кричать "Я ночной человек! Я ночной человек!"
   - Нет. Я так правда делал?
   - Да. Я еще удивилась, что ты в квартире, ведь не видела, как ты вошел. А потом мы с тобой болтали вдвоем.
   - Да уж. Наверное, было весело.
   - Не то слово. Блин, а сейчас подкрался, как кошка, алкаш, - на лице ее появилась ехидная улыбка, и мое настроение поднялось. Вот что значит красивая улыбка человека, который тебе нравится. Вроде бы - ничего особенного, а сразу же так хорошо становится.
   Помнится, по пьяни я когда-то кому-то втирал: "Психологически это называется подъемом эмоций, но психология - это ничто. Даже не наука. Древние греки не совсем правильно поняли человеческую сущность, обозвав проявление самосознания "психо" - душа".
   - Да ладно тебе, я выпил-то там... всего ничего... - сказал я ей, перекрыв всякие воспоминания.
   - Ты хоть сам помнишь, что ты пил?
   Я помнил бутылку водки, стоящую в углу в соседней комнате. Помнил нечто красное...
   - Ммм... томатный сок?
   - Если бы! - сказала она, улыбнувшись чуть-чуть пошире, - мы с Двойкой спаивали тебя, по рюмке водки. Причем каждая из них была разбавлена чем-то особенным. - Она выключила конфорку. Над ней висел кондиционер, она потянулась включить его, но я ее остановил. Мне нравился запах, я не хотел, чтоб вокруг воцарялась атмосфера стерильной чистоты и свежего воздуха.
   - Я люблю много разных запахов. И люблю загрязнение, оставь.
   - Что ж, как скажешь, любитель смешанных продуктов. Сегодня я делаю все по заказу дорогих гостей.
   - Только не злись опять, ладно? Я не хотел тебя обидеть. Сейчас все эти чмыри проснутся и мы с Двойкой их выгоним.
   - Ты понимаешь, что если придет моя мама, то мне кранты?
   - Когда она придет?
   - Не знаю.
   - Да это и не важно. Ты скажешь, что она должна прийти с минуты на минуту, и все сразу же отсюда уйдут.
   - Чья вообще была идея завалиться ко мне?
   - Не знаю я, говорю же - не моя. И не Двойки.
   Стало стыдно, очень стыдно. Это было очередным подтверждением того, что я встал в стройную шеренгу тех, кого всегда ненавидел. Я бы никогда не позволил себе пьяным завалиться к почти незнакомой девушке и отговорил бы остальных делать это. Но в итоге все, что я сделал, так это испортил дорогой ковер.
   - Я при тебе много выпил?
   Она начала перекладывать яичницу на тарелку. Там было достаточно много бекона и четыре яйца, как будто она знала, что кто-то придет покушать вместе с ней. Она разделила всю еду на две тарелки, и, видимо, была так увлечена этими приготовлениями, что даже не расслышала вопроса:
   - Ты что-то сказал?
   - Да, сколько я вчера при тебе выпил?
   - О, вначале ты мешал с пивом - выпил два стакана. Потом перешел на томатный сок, и, ты уж извини, но я понятия не имею, сколько ты выпил.
   - Да, видимо, нужно завязывать...
   - Ага-ага, это ты только сейчас так говоришь. Знаем мы таких трезвенников, - она взяла нож в одну руку, а вилку в другую. Для меня это было странным и непонятным. Я вырос с матерью, мы никогда не пировали, не ели вкусной еды, не ходили по ресторанам и никогда не ели пищу одновременно ножом и вилкой. Денег у нас было очень мало.
   Она надрезала бекон и начала кушать. Я попросил большой стакан воды - сушняк был просто невыносимым. Не успела она дать мне его в руки, как я сразу же осушил его. Это был один из тех случаев, когда с утра хотелось воды, а не водки. Я был похож на стереотипного русского Петровича, что с синей мордой и красным носом проснулся в незнакомом районе на лавочке, не помня, как его зовут. Обычно у таких Петровичей где-то были жены, которые, как в старом анекдоте, ждали их возвращения со сковородкой наготове, где-то были дети, кучка друзей - противников в домино, и наиболее распространенная работа сторожем или погрузчиком. У меня не было ни того, ни другого, ни третьего, да мне оно было и не нужно. Двойка был моим единственным хорошим другом, а весь этот конвейер по переработке алкоголя - единственным видом совместного существования.
   Внезапно что-то прыгнуло мне на колени. Я вздрогнул и увидел кошку черного цвета с загадочными зелеными глазами, почти такого же цвета, как и у ее хозяйки.
   - Это еще у нас кто? Твоя кошка? - спросил я, и ток, парализовавший меня от неожиданности, начал сходить на нет. Она продолжила свою трапезу, говоря между делом:
   - Если быть точнее, то это мой кот.
   - Дак значит ты у нас кошара, - я начал тискать в руках кота, а он терся об меня.
   Кот был очень красивый, и через какое-то время уснул у меня прямо на коленях. Какая-то мамина подруга как-то сказала, что кошки подходят только к очень хорошим людям, плохих они сторонятся. Ни кот, ни его хозяйка понятия не имели о том, какой я человек, да я и сам временами не мог понять этого. Но от внимания со стороны милого зверька на душе стало тепло и уютно, я сам не заметил, как доел свою порцию. Ощущение радости быстро сменилось новым приступом похмельного синдрома. Наизнанку выворачивающее ощущение - будто тебя сейчас стошнит, однако этого не происходит, и длится этот кошмар часами. Хотелось в туалет.
   - Не против, если я отлучусь на минутку?
   - Шестая дверь направо, - холодно ответила она.
   Не было известно, сколько комнат и подсобных помещений вмещала в себя эта квартира, больше казавшаяся мне особняком ее величества. Комнаты плыли перед глазами, пока работающий на полную катушку мозг не пробил алкогольный занавес криком "стой, эта шестая!". Существо, представшее передо мной в зеркале, походило на гуманоида с другой планеты. Это был не я. По крайней мере, я не мог себя узнать - до такой степени я был "синющий".
   - Здравствуй, Петрович, - ласково сказал я, прежде чем дрожащие ноги подкосились и, чтобы не упасть, я сел на краешек ванной. Странно, что Ольга еще удосужила такое "чмо", как я, приветливыми репликами и вкусным завтраком.
   Сама ванна была достойна всего остального дома, очень тщательно, дорого и красиво отделана. Сразу было видно, что мужчина в этом доме не жил уже несколько месяцев. Нигде не было главного мужского атрибута личной гигиены - бритвы и всего к ней прилагающегося. На краю ванной лежал лишь женский станок для бритья. Под краном был какой-то датчик, когда я включил горячую воду, он стал красным и показывал цифры. Я не мог разглядеть, какие именно, но когда я добавил немного холодной воды - цвет его сменился в сторону синего. Температура была в норме, но такого бесполезного в быту приспособления я еще не видел. Мама бы моя такого точно не оценила, сказав "Фу, какая никчемная показуха и буржуйство!"
   Я усердно умылся, промыл рот водой с дорогущей зубной пастой (одной из трех упаковок, лежащих на мраморном столике). Если когда-нибудь энциклопедии будущего стали бы помимо справочной информации вмещать в себя и практические закрепления, то достаточно было бы поместить запах из моего рта под словом "перегар", чтобы читателю стало доподлинно понятно, сколь неописуемо противен и зловонен этот разлагающий запах. От меня валил перегар в чистом виде, апофеоз перегара, который я попытался "убить", прополоскав рот водой с зубной пастой.
   Водой я попытался уложить и прилизать растрепанные волосы, что не увенчалось особым успехом, но все равно я отдаленно стал напоминать человека, мешали только синие круги под глазами.
   По дороге обратно я услышал голоса, доносящиеся с кухни, - это пробудившийся за время моего отсутствия Двойка болтал с Ольгой. Интересно было посмотреть, в каком состоянии после вчерашнего пребывал он, хотя я был уверен, что в гораздо лучшем, чем мое. Петрович - это я, а не он. Я часть той серой массы, которой всю жизнь сторонился, и не только алкаши были ее составляющей. По доносящимся визгам и смеху было понятно - ему удалось поднять ей настроение. Такими темпами еще немного - и Двойка уже будет просыпаться с ней вместе в одной кровати и будить ее (или она его) поцелуем в глаз и фразой "вставай солнышко, уже утро", потом они прижмутся друг к другу и будут ждать, кто первым скажет "это", банальное - я люблю тебя.
   Мне стало плохо, и шло это не из чувства зависти. Я вспомнил много вещей, но внушал себе, что ничего не вспомнил, лишь стиснув зубы, я зажмурил глаза и со всей силой ударил себя ладонью по щеке. Я ожидал резкой боли, словно укус осы, но явно переборщил и удар мой был скорее похож на боксерский хук. К счастью, никто не видел этого неконтролируемого ритуала.
   Двойка был очень хорошим человеком - добрым, открытым, веселым. Прямо по учебнику "веселые картинки". Еще он был немножко романтиком, и я с ужасом представил себе сцену, прямо как из второсортных любовных романов: они с Ольгой сидят в траве, у реки, и лица их освещаются светом луны. Он читает ей свои стихи, а потом страстно целует в губы.
   Страшно было подумать, что он там мог перестать писать всякие вещи, типа "Отправленного на смерть", а пишет исключительно о ней и о... да-да, о любви в целом. Пока признаков такого позорища не проявлялось, слышался лишь Ольгин смех. Когда я вошел, она смеялась без умолку, а Двойка смотрел на нее с довольной харей:
   - О, Миллс, - воскликнул он, когда я вошел. - Что же ты так долго?
   Было жалко, что оба они увидели, как я вошел, я таил небольшую надежду войти незаметно и кого-нибудь напугать.
   - Миллс! Надеюсь, ты там, в ванной, не брился Ольгиным станком? Видишь ли, он предназначен... ну, в общем, не совсем для щетины...- Ольга разразилась новым приступом смеха, но было видно, что как бы она ни смеялась, она продолжала нервничать. Я лишь чуточку кивнул, зная все подобные шутки наперед. Шутил он надо мной, обращался ко мне, но на самом деле все это предназначалось для Ольги. Но обидно мне не было - пускай за мой счет поднимает свой авторитет, он же не со злобы все это делает.
   - Миллс, пойми, - продолжал Двойка, - вот женщины - это по сути те же мужчины. От нас с тобой они отличаются только тем, что когда у них вырастают вот такие волосы - тут он картинно положил ногу на стол и задрал запачканную грязью штанину, демонстрируя целый лес черных, вьющихся волос, - они сразу же сбривают этот ужас бритвой! Вот, собственно, в чем отличие Ольги от тебя.
   Ольга тем временем, немного унявшись, сказала, обращаясь к Двойке:
   - Слушай, пошляк! Там у меня вообще только мамина утварь!
   - Ты бреешь свои ноги маминой бритвой? - тут же выпалил Двойка.
   - Во-первых, это не бритва, а станок, во-вторых, нет, у меня на ногах волосы не растут, я не обезьяна, как ты!.
   - Что же ты тогда себе бреешь!? И когда ты это делала последний раз!? Вдруг Миллсу придется теперь делать уколы от бешенства?
   Вот эта шутка уже была на грани, можно было и переборщить - но я знал, и Двойка знал, что Ольге она понравится. Такие могут другим позволить по-доброму посмеяться над собой, и этот прием "обаятельной наглости", что излучал Двойка, действовал на "ура". Ольга опять засмеялась. Если бы он пошутил грубее, сказав что-нибудь типа "Миллс точно подхватил венерическое заболевание, использовав твою бритву", - возможно, это было бы уже слишком, особенно учитывая ее нервозное состояние. Подобным вздором я веселил девушек еще когда был тем мальчиком, что учился в средней школе, а сейчас мне все казалось таким далеким... но по-прежнему понятным.
   - Твоя мама сейчас на работе? - спросил я Ольгу.
   - Она в командировке со своим новым хахалем. Она вообще дома редко бывает.
   - Нет, она сейчас на работе, ведь верно?
   - А, ну да. Для всех она сейчас на работе, и скоро придет.
   Двойка несколько раз кивнул головой, и стыдливо посмотрел в сторону.
   - А сколько тут еще народу? - спросил я.
   - Ну еще человек десять. Десять, понимаешь!? А то и больше! У меня дома в жизни не было ничего подобного! Ты... вообще ничего не помнишь?
   - Нет, вообще ничего. И теперь надо исправлять свои ошибки.
   - Мы тебе поможем, - сказал Двойка, - мы всех отсюда выгоним, и проследим, чтобы все в доме осталось в целости и сохранности.
   - Спасибо вам, герои. - снисходительно, но все равно по-доброму сказала Ольга.
  
   Через некоторое время эпидемия началась. Я не знал, сколько точно еще людей спало по разным комнатам, но все они начали просыпаться. На кухню приползали полусонные, разбитые и дохлые существа. Они вползали внутрь как тараканы после обильного поливания дихлофосом, они приходили, садились и все пытались поддержать разговор. Все были с разных курсов разных факультетов, было несколько знакомых мне человек и многочисленных друзей друзей, которые приходились друзьями друзьям. Приполз Илья - достаточно веселый парень. Он очень любил французский, говорил, что владеет им в совершенстве и постоянно тащился от своего имени, что напоминало ему о французском Il y a. Приполз Ваня - сильный парень, никогда не вылезавший из своей красной спортивной одежды. Его волосы никогда в жизни не достигали длины более 50 миллиметров, рот и зубы до такой степени привыкли к семечкам с пивом, что этой зловонной смесью пахло оттуда, даже когда он их не ел. Он сквернословил на каждом шагу, редко подкрепляя свои скверные слова чем-то умным. Раньше я бы назвал его "хищником". Приполз тощий Сева Ковальский, который, как и Филиппов, любил похалявить.
   Из разговора со всеми я мало выведал полезной информации для себя. Илья говорил как девочка-сплетница в седьмом классе, обсуждая разных общих знакомых. Но мне больше по душе была эта детская, манерная открытость, чем гримаса злости и постоянное желание подраться, что в большей степени было присуще остальным моим знакомым. Именно таким был Ваня, все разговоры которого сводились к рассказам о пьяных драках в былые дни.
   Ольга немного ошиблась с подсчетами - всего за столом сидело девять человек, включая ее. Позже выяснилось, что трое наших соседей по этажу в полпервого ночи решили "погулять" и постучали к нам в номер. Двойка разбудил меня, и мы пошли квасить. Никто так и не сказал, почему вся толпа посреди ночи отправилась к Ольге. Сама хозяйка все это время нервничала, и не нужно было быть экспертом, чтобы понять - она ждет, когда все свалят из ее квартиры.
   Я отлучился в туалет второй раз за день. Пора было помочь Ольге выгнать всех, я готов был завести об этом разговор на кухне, когда по дороге из туалета я увидел, как в комнате, где я провел ночь, кто-то копается. Зайдя внутрь, я увидел женщину лет пятидесяти, она с усердием мыла подоконник.
   - Ох, простите, я думал что...
   Она откинула тряпку и повернулась ко мне. Не успев опомниться, я увидел, что белый медведь на полу снова был жив и очищен.
   - Не стоит извиняться без ведомой на то причины.
   - Нет, нет. Просто я тут уже с утра, а вас еще не видел.
   - Я работаю здесь служанкой, уже второй год.
   С деньгами у Ольги точно все было в порядке. Она платила за услуги уборщицы, платила за работу, которую в моей семье я всегда выполнял вместе с матерью. Пьяный отец, лежащий на диване, его грязные, вонючие носки и не менее вонючий запах изо рта, он знал чуть больше пяти слов. Пяти матерных слов. Иногда заблеванный пол под диваном, иногда кучка друзей, пристающих к матери, и всегда, постоянно утро. Утро, когда все это придется нам убирать. А иногда - убирать с ноющим от нанесенных ударов телом.
   - Трудно наверно, было, убрать за всеми этими алкашами...
   - Для меня это не в первой.
   - Нет, я просто определенно горжусь вами! - лучше не обдумывать то, что говоришь. Лучше просто вести беседу, не втыкая себе невидимой иголки в затылок. Врать не стесняясь. Никогда не вспоминать и не задумываться о том, что сделал - это было бы счастье. Опять, в очередной раз, тысячный раз жуткая мысль закралась в мою голову. Я моментально перекрыл ее, и никак не мог вспомнить, о чем я подумал. Я внушал себе это, точнее, внушал себе, что внушаю себе это.
   - Молодой человек, за те деньги, которые мне тут платят, я готова хоть языком всю блевотину слизывать, - тут она чуть замешкалась, - простите. Не говорите Олечке, что я так выражалась.
   - Конечно, конечно, - поспешно и с мнимым пониманием ответил я. - А вы не сильно распространяйтесь про белого медвежонка на полу.
   - Никаких проблем.
   - А вы здесь живете или...
   - Нет, я только прихожу убраться. Вчера мне Олечка в три часа ночи позвонила, даже такси за мной прислала. Испугалась вас.
   - Да, могу себе представить.
   - С вашего позволения, я продолжу, - резкое движение - и тряпка вновь у нее в руках.
   Уборка никогда не закончится. Поворот на 360 градусов и опять на кухню.
  
   Там, за столом, Ваня, активно жестикулируя, рассказывал очередную историю:
   - Вот, я уже не знаю, что ему сказать! Мы препирались с ним минут двадцать, после чего обоим стало смешно. Представляете? Еще минуту назад орали друг на друга, готовы были глотки грызть - а потом оба рассмеялись и, казалось, помирились. Но только не я, я просто жаждал найти причину и набить ему харю - из принципа уже. Я говорю ему: "Ну ладно, пацан, ты вроде нормальный, ты куда шел-то?", а тот мне: "Да вот, собирался сходить в Макдональдс!". Вам бы это понравилось? Услышать такое, я имею в виду? Макдональдс! Короче, я ему дал прямо в нос, а после этого игра была за моими пацанами. Я первым двинул ему в челюсть, козел упал, и мы его ногами, ногами! Мы так сильно отделали гада, что тот на всю жизнь запомнил!
   Некоторые начали смеяться, и лишь один человек совершил большую ошибку. Он открыл рот:
   - Я не понял, что он имел в виду, про "Макдональдс"?
   Спор начал Сева Ковалский. На мой взгляд, вроде бы, абсолютно нормальный тощий парень, не доставляющий никому проблем. Ваня имел другое мнение на этот счет:
   - Что?
   - Ну, он там сказал, что "Я иду в Макдональдс!", вот, я этого не понял.
   - Ты чего братэлло? Ты чего, наехать на меня собрался? - свирепо переспросил Ваня. Лицо его покрылось злостью. Именно это ему было и нужно - малейший повод для конфликта. Он жаждал этого. Сева был совершенно спокоен. Он поудобнее уселся на табуретке (сидели они как раз друг напротив друга ) и продолжил разговор:
   - Я не понял, чего плохого в том, чтобы ходить в Макдональдс? Это что, оскорбление такое?
   Ваня был сломлен. Наверное, в его голове происходили очень сложные мыслительные процессы, так как он умолк почти на минуту. Все присутствующие сидели с характерным выражением на лицах "ну когда же эти вечные пьяные драки закончатся?", в том числе и я. Наконец Ваня заговорил.
   - Че за херню ты порешь, мудак?
   - Простите, не понял? - сказал Сева. Хладнокровие на его лице вызывало уважение.
   - Я тебе рассказываю случай из жизни, а ты меня грузишь какой-то хренью!
   Ваня был глуп, он просто не понимал, чего от него хотят. Этот разговор закончился быстро - одним четким ударом через весь стол. Правая рука Вани была огромной, создалось впечатление что она сейчас просто пробьет насквозь лицо бедного Севы. Но она лишь сломала ему нос, причем удар был настолько точен, что не успел Сева упасть, как все его лицо было в крови. Ковальский приземлился на пол, рядом с холодильником. Кажется, он потерял сознание еще до того как упал.
   Для Ольги это стало последней каплей, она встала и закричала:
   - Да какого хрена вы тут, мать вашу, устроили!? Думаете, можно вот так запросто приходить к людям в гости, устраивать бедлам, вести себя как дома, а!? Не надо у меня устраивать того, что вы у себя в общаге устраиваете! Идите все отсюда! Валите! - и как будто этого было мало, добавила:
   - У меня мама скоро придет!
   Никто не возникал, всем стало неудобно. Молча тараканы начали вставать и одеваться. Первым был Ваня - довольный собой, он гордо вышел через дверь и, насвистывая какую-то блатную мелодию, начал спускаться вниз, по лестнице. Ольга подметила очень верно - пьяные драки, расквашенные носы - все это постоянно имело место быть в нашей общаге. Мне, завсегдатаю любой попойки, это было в старинку - каждый раз кто-нибудь кого-нибудь намеревался избить. Эта треклятая красная нить насилия была крепко вшита нам всем в плоть. Вся толпа наконец-таки покинула ее квартиру, остались только мы с Двойкой да Сева, которого пришлось затащить в ванную комнату и промыть лицо холодной водой, чтобы тот пришел в себя. Ольга сбегала на кухню, достала из холодильника лед и обвернула его в полотенце. Получился кулек, который уютно поселился на переносице Ковальского:
   - Ты в порядке? - спросила она.
   - Нет.
   - Ну вот, не будешь рыпаться в следующий раз. Держи сам, - сказала она и отпустила кулек со льдом. Сева поспешно положил на него свою руку и встал с чистого кафеля на полу в ванной. Его голова была запрокинута назад, изо рта доносился голос оскорбленного и униженного человека:
   - Я всего лишь хотел спросить его...
   - Да ладно тебе, - прервала его Ольга. - Знал же, что надо просто сидеть и слушать. Дойдешь до дому?
   - Да постараюсь уж. У меня отец - врач, нос поправит.
   - Я знаю, именно поэтому тебя туда и отправляю. Давай, одноклассник, собирайся, - сказала она и повела беднягу к выходу. Видимо, раньше они с ним учились в одной школе, я этого не знал. Ковальский с трудом напялил свои кроссовки и ушел. Ольга закрыла за ним дверь, выдохнула и с облегчением сказала:
   - Слава богу.
   - Сева, блин... Поганый ублюдок! - сказал Двойка. - Это его была идея к тебе пойти, я вспомнил. Вот и получил в итоге. Чмырь!
   - Да, он всегда был таким. Еще со школы. Главное, ни слова об этом за столом не сказал! А я ведь знала, это мог только он быть.
   - Надо было нам его просто выгнать, а не лечить поломанный нос. Какой же я дурак! Он предложил пойти к тебе, а я, пьяный, только язык высунул и согласился!
   - Ладно, что было, то было. Вы пока посидите на кухне, а я похожу по дому. Кое-что проверю.
   Мы остались вдвоем, пили пиво на кухне и общались прямо как утром. Через некоторое время пришла Ольга:
   - Ну вот, вроде бы все в порядке.
   - Я обещаю - этого больше не повторится, - твердо сказал Двойка.
   - Уж надеюсь. Это за тобой первый косяк.
   - И последний, будь уверена.
   - Не буду, до тех пор, пока вы, ребята, будете продолжать травиться этой вашей... Как вы там говорите? А, огненной водой.
   - Да уж.
   - Кстати, откуда вы взяли это выражение? Прямо как индейцы какие-то.
   Я ответил вперед Двойки:
   - Мы это сперли из одного фильма про индейцев. Вообще то, я его не смотрел, но... Двойка, как он назывался?
   - Мэверик.
   - Ага, оттуда.
   - Что-то знакомое, - сказала Ольга, сдвинув брови. - Это с Мэлом Гибсоном, что ли?
   - Да.
   - А там разве про индейцев? Там же про Мела Гибсона, он там в карты играл.
   - Да, но один из персонажей был индейцем, и мы запомнили, как он обозвал алкоголь "огненной водой".
   - Понятно. Я вообще люблю кино, но только не современное.
   - Почему?
   - Да потому что все современные фильмы - говно. Каждая вторая картина - это наверняка сиквел. А нормальных сиквелов не бывает.
   - Что-то ты гонишь... бывают! - возразил Двойка. Я сидел и молча слушал беседу двух киноманов, толком не вникая в ее суть. Из современного кинематографа я выпал очень давно.
   - Назови хоть один?
   - Ну... так сразу и не скажешь.
   - Все "номер 2" и "номер 3" - это полный отстой. Это гарантия того - что фильм чушь.
   Я пил и как всегда загрузился, меня, сидящего за столом, угрюмо опустившего голову на руку, можно было бы нарисовать акварелью и подписать: "Артур Миллс, осмысливающий структуру своего существования". Я думал о том, что человеческие взгляды - это сложные голографические сенсоры. Два луча из каждого глаза, скользящие в разные стороны вместе, как два близнеца, вместе и параллельно. У Ольги они розового цвета, а у Двойки синего, все четверо устремлены в никуда. Когда взгляды их пересекаются, сенсоры сливаются воедино и их цвет приобретает ярко-красный оттенок. Стоит им долгое время смотреть друг на друга, и линия света между ними просто взрывается диким пламенем - это потому что у них взаимная симпатия.
   Позже из кухни мы перешли в комнату. В углу стоял роскошный стул с мягкой обивкой. Вообще эта комната была очень похожа на чей-то кабинет, в котором уже много лет не было хозяина. Никаких разложенных бумаг, бардака, все четко прибрано, все шкафы закрыты на замки. Кабинет, потерявший хозяина. Двойка с Ольгой сели на роскошную коричневую софу, обделанную кожей, а я устроился в кресле, чувствуя себя "третьим лишним".
   Разговор шел об алкоголе (о чем еще можно говорить в моем присутствии).
   - Некоторые говорят, что когда человек пьян, открывается его истинная натура. Вся его сущность проявляет себя, - сказала Ольга, прежде чем выпустить из легких только что попавший туда дым своей сигареты. Мне очень нравилось смотреть, как жадно она втягивает его в себя, а потом элегантно стряхивает пепел в стоящую рядом с софой пепельницу.
   - Не знаю, - недовольно буркнул я ей в ответ.
   - Понимаешь, Миллс, - последняя порция никотина нашла временный приют внутри нее, а окурок отправился в пепельницу, - не важно то, что тебя носит в разные стороны, шатает, тошнит, начинаются неосознанные приставания к девкам, это вовсе не важно, это естественно. Многие пьяные люди помимо всего этого говорят очень умные вещи. Замечают многое, чего не замечали раньше, по-другому смотрят на мир.
   - Да ты чего? - взмолился Двойка. - Неужели ты веришь во всю эту чушь? Из твоей квартиры только что ушла целая толпа пьяных придурков! Что они могли сказать умного?
   - Вот Миллс вчера говорил очень интересные вещи.
   Неужели это правда? Я вообще не помнил, как очутился в этой квартире, а оказывается, я еще и говорил "очень интересные вещи". Приходишь после университета в общежитие, никакого хрена не ждешь, давишь пивко с соседом, ложишься спать (в надежде на то, что получится), а просыпаешься в неизвестной хате с белым медведем под кроватью.
   - Когда именно?
   - Ночью. Все уже завалились спать, разбрелись по комнатам, включая и тебя, Олег.
   - Я - Двойка, а не Олег.
   - Что за идиотское прозвище, скажите мне?
   - Мы уже сами не помним, - быстро ответил я, пытаясь перевести разговор с Двойки на тему моих пьяных рассказов. - Что было вчера?
   - Ну вот, - продолжила Ольга. - Вначале ты кричал всем какую-то чушь о том, что ты ночной человек, по ночам всегда бодрствуешь, а потом заглотнул еще немного и между нами начался очень интересный диалог.
   - А почему ты не пошла спать со мной? - спросил Двойка.
   - Боялась, что этот твой псих по пьяни разобьет что-нибудь.
   - Понятно, ну и что же он тебе там вкачивал?
   Она немного рассмеялась и уставилась на меня. Это был уже совсем другой взгляд, изучающий и расслабленный:
   - Он рассказал мне свою философию жизни.
   Я не знал, о чем она, я ничего не помнил и не хотел вспоминать. Я искренне надеялся, что был не настолько глуп, чтобы рассказать ей обо всем, что случилось... хоть и был уверен, что не сделал этого. Об этом никто никогда не узнает, потому что этого просто не было. Я внушаю себе, что сам ничего из этого не знаю, но воспоминания... проклятые воспоминания перед сном... гармонии с миром нет.
   Она начала говорить, а я начал вспоминать.
   Яркая вспышка света перед глазами, ноюще сопровождающаяся гудением внутри напряженной коры головного мозга. Меня больше здесь нету, я переношусь в прошлое, обратно, но только там, в моем подсознании. В реальности глаза скашиваются вправо, вверх - сам я не замечаю, но это происходит, это очень хорошо, значит, заработали участки головного мозга, отвечающие за память. И чтобы я ни говорил ранее - все ложь, сплошная ложь, наслаивающаяся на другую равномерными, жирными, серыми слоями. Я живу под ними, и с каждым годом они все больше и больше давят меня, до тех пор пока моя жизнь не закончится. Как и всякое другое существо, я начинаю приспосабливаться к окружающей среде, эти равномерные, блинообразные слои начинают иметь все меньшее значение с каждым годом. Все вокруг - ложь, и мой рассудок медленно погибает в ней. Вначале я осознаю весь тяжкий груз всего окружающего меня. Вначале я задумываюсь - что это такое? Что окружает нас? Откуда оно берется? Что оно значит? Потом я задумываюсь, зачем это все, что я здесь делаю, а потом все проходит. Теперь все, что мне нужно, - еще выпить. Мой разум атрофируется, все идет по четкому графику.
   Там, в прошлом, это было днем раньше, все разбрелись по комнатам, а я, медленно потягивая "кровавую Мэри" (в предвкушении того, как жестоко я выпью ее залпом через несколько секунд) разговаривал с Ольгой.
   - Значит, ты учишься на экономиста?
   - Да, факультет "управление и экономика", - ответила она. Не знаю, что она видела в тот момент, но явно не то, что видел я. Все плыло перед глазами, все скатывалось с катушек, крася мир бешеными красками сюрреалистического, больного воображения. Кто-то нажал на видео-магнитофоне кнопку "вперед", и картинка начала двигаться в два раза быстрее. Главный герой быстро открывал рот, нес всякую чушь непонятно о чем, общаясь с девушкой, и все вошло в прежнюю колею, когда кто-то отпустил кнопку "вперед". Так этот "кто-то" и смотрел все действие, проматывая незначительные моменты, из которых состоит вся жизнь.
   Началось все странно.
   - А у нас, ля, на факультете одни пидорские ботаны сидят, - промямлил я с неподражаемым акцентом настоящего колдыря.
   - Слушай Артур, ты можешь не ругаться?
   - Да че тебя это так коробит?
   - Ну, ты же учишься в вузе, ты же будущий интеллигент! Тебе вообще нужно выражаться на корректном русском. И вообще, не люблю, когда люди ругаются.
   - Слова ни хрена не значат.
   - Поверь мне, значат, и значат очень многое.
   Тут-то меня и проперло. Я - волна, которая медленно надвигается на сушу в образе Ольги Литвиновой, девушки, которая впоследствии будет полностью поддерживать ту самую волну, что пролилась на нее.
   - Тупое общество придумало себе какие-то правила морали, этикета. Все это чушь полнейшая, - я смотрел на нее и видел ее заинтересованный взгляд. - Вот смотри, насчет мата, я это уже сто раз таким, как ты, говорил.
   - А их было много? - спросила она.
   - Нет, но это не важно. Вот в слове любовь есть три буквы, которые также присутствуют в одном матерном словечке, обозначающем девушку легкого поведения. Почему, если все эти матерные слова состоят из тех же самых букв, что и самые прекрасные слова, то эти слова будут считаться в обществе неэтичными?
   - Интересная теория.
   - Ага. Что такого в этих словах? Если бы они были на другом языке, другом диалекте - это понятно. Но ведь это же те самые буквы!
   - Знаешь, человеку с такой философией точно нечего делать в универе. Я сказала, что это интересно, но не имела в виду, что это правильно.
   - И вообще, зачем люди что-то говорят друг другу? Что есть разговорная речь? К черту человеческие формы общения. К черту человека как такового вообще.
   - Ну, это тебя совсем понесло.
   - Нет, я серьезно. Жизнь - это самое ужасное заболевание, передающееся половым путем.
   - От кого ты подцепил эту тупую фразу?
   - Она была написана на стене одного туалета, только сейчас вспомнил.
   - Слушай, без жизни ничего бы не было вообще.
   - И славно!
   Я не переставая глушил кровавую Мэри, все больше меняя ее состав. Теперь в стакане было процентов 30 томатного сока, и я начал икать. Ольга спросила с волнением и иронией:
   - Кефирчику не надо?
   - Да ну, на хер. И вообще какой кефир?! Я тебе рассказываю о самых умных вещах на всем свете.
   - Давай, алкаш! Пивни кефиру!
   - Подожди... вначале договорю... потом проблююсь... потом еще выпью... водки! - сказал я и картинно упал головой об стол. Конечно, в подсознании я думал, что делаю это специально, ради прикола, однако на самом деле все было наоборот.
   Не успела Ольга сказать и слова, как я вскочил и продолжил:
   - Ибо когда наша великая миссия будет завершена, планетой будет управлять великий техногенный разум. Высший искусственный интеллект, продукт генной инженерии! Наш мозг!
   - Миллс, ты наклюкался как свинья. Я запомню то, что ты говорил, потом расскажу тебе и буду долго ржать. Жаль, у меня нет диктофона. Она была права, когда я сильно напивался, меня несло в разные стороны, я нес чушь и упивался ею:
   - Свинья... да... Свинья - это хорошо... свиньи в грязи живут, им ничего не надо.
   Ольга начала хохотать:
   - Че ржешь, как лошадь? - спросил я.
   - Ха... Лучше быть лошадью, чем свиньей... ты так пьян, ты даже пропил "фазу приставания"...
   - Че?
   - Ты даже на меня не смотришь и не домогаешься.
   - Ты чего... я не домогаюсь до тех, кто мутит с моими друзьями...
   - Ты серьезно?
   - Да, ты ведь с Двойкой.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я все знаю.
   - А я то уж было подумала, что ты на меня глаз положил...
   - Да нет, нет, ты чего... Нет, ты конечно очень симпатичная, но я знаю, что ты нравишься Двойке.
   - Ты бы не стал ко мне из-за этого приставать, даже если бы захотел?
   - Нет, не стал бы. Меня бы потом совесть загрызла. Поверь, у меня с этим чувством особые отношения.
  
   Я сидел в кресле, наблюдал, как Ольга пересказывает своими словами то, что было вчера, и вспоминал. Общались они в основном между собой, а я просто был мебелью, которая изредка скрипела, мешая им. Позже между ними опять завелся спор о современном кинематографе, где ей все-таки удалось убедить Двойку в том, что "все продолжения хороших фильмов - отстой". Я уже собирался было уйти, но вдруг Двойка, поразив меня, сказал:
   - Ладно, слушай... убраться мы тебе помогли... мы, пожалуй, пойдем.
   - Эй, вы чего! - удивилась она - Останьтесь еще ненадолго...
   - Да нет, лучше мы с тобой как-нибудь в другой раз поворкуем.
   - Нет, я вам не разрешаю... вы останетесь, мне дома скучно, - сказал человек, всего час назад мечтавший, чтоб все его оставили в покое.
   - Не-не, мы пойдем...
   После двадцати минут препираний Ольга смирилась. Мы попрощались с ней, вышли, и уже на улице я спросил Двойку:
   - Ты почему так сделал? Она ведь могла серьезно обидеться.
   - Знаю, вот только нехорошо это получалось - мы там друг с дружкой общаемся, а ты получается как "левый".
   - Ну и что? Она же тебе нравится, я же не вынуждал тебя...
   - Слушай, друг, в следующий раз я пойду к ней один, чтобы ты не чувствовал себя неловко.
   - Так я же мог просто уйти и оставить вас. Я могу сейчас пойти в общагу, а ты возвращайся к ней!
   - Нет, я не собираюсь тебя так кидать.
   - Да я совершенно нормально к этому отнесусь, ты чего?
   - И все равно нехорошо это будет. Мы с тобой пришли туда вместе, и ушли тоже вместе. Когда я приду туда один, я и останусь один.
   - Какой же я дурак! Надо было сразу самому уйти!
   - Да ладно, перестань.
   - Все равно зря ты. Забил бы на такого нытика, как я.
   - Не могу я на тебя забить, ты же мой друг.
   - Блин, даже не знаю, что и сказать....
   - Ничего не говори. Кстати, видел какие у нее сиськи? Просто ВО! - он вытянул вперед правую руку с оттопыренным вверх большим пальцем.
   - Да, она - супер, - подхватил я. - Везет тебе, ты сейчас, наверное, такой счастливый!
   - Я всегда счастливый, я же не ты.
  
  

Глава 2

Незнакомец

   Как и все жизненные потрясения - это произошло неожиданно. Подобное может подстерегать тебя в любую минуту и в одночасье перевернуть всю жизнь, сломать конвейер. До прихода незнакомца с отрешенным взглядом оставались считанные минуты. Ничто не предвещало беды, когда я в свете настольной лампы давил пиво с Саратовскими, ведя непринужденную беседу в нашей комнате. Двойку к себе зачем-то позвал дежурный, и его уже пять минут как не было с нами. Пиво закрывало на замок врата разума и спускало с цепи изголодавшийся по общению язык. После нескольких литров пива рано или поздно любая болтовня перетекает в русло реки под названием "откровенность". Мы уже 10 минут обсуждали проблемы, которые в той или иной степени касались каждого школьника и подростка вообще. Второй саратовец по имени Влад (который на самом деле был не из Саратова, но этому факту мало кто уделял внимания) говорил, не давая возможности высказаться остальным:
   - У нас в городе был вообще кошмар какой-то. Я знал трех панков, которые в один прекрасный день решили выбрить себе ирокезы. Не, я конечно понимаю, что панк без ирокеза не панк, а буржуй, но это даже для меня слишком смело. Потом покрасили волосы во все цвета радуги - красный, синий и зеленый - поступок, безусловно, смелый. Но выходить на улицу, с этой "смелостью" на голове стало страшно уже на следующий день. Все втроем откопали из ящиков старые кепки и так и ходили в них, скрывая свою "смелость" от недоброжелателей. Футболки с рок-группами, браслеты и прочая утварь тоже скрывалась под верхней одеждой, вылезая на поверхность лишь на концертах.
   - Да, - сумел перебить его Саратовец во время секундной паузы. - Здесь все вокруг действительно поспокойней, контингент неформальных личностей намного выше, и никто их не сверлит взглядами. В глубинках со всем этим строже.
   - Вот именно, - продолжил Влад, - по улице идешь и оглядываешься, бабки прячешь подальше, ох, как там сильно прессуют! Здесь меня никто так не зажимал. Максимум в метро просили денег, я нормально говорил "нету", от меня отходили. Кстати, те трое панков побрились в итоге. Первым побрился синий, которому однажды во дворе просто остригли клок волос и набили морду.
   - А меня и здесь прижать хотели! - вновь вклинился Саратовец.- Не успел я билеты на вокзале купить, как двое за мной тут же увязались. Вначале шли на расстоянии, потом, когда людей на улице поменьше стало, начали приближаться. А я быстро в магазин забежал и сидел там около получаса. Они меня вначале пасли, потом им надоело и они отвязались.
   Я молча сосал пивко и решил наконец-таки внести свою лепту в диалог:
   - Это очень хорошо, что мы сейчас с вами сидим и откровенно беседуем, без всяких там "понтов" и вранья о том, как в детстве у наших ног лежала вся округа. А то, когда я в школе с друзьями на подобные темы общался, они всегда преувеличивали и врали, мол, перед тем как пятеро гопников отобрали у них все деньги, они успели в одиночку переломать хребты и носы хотя бы двум из них. А мы с вами честно говорим - было страшно, и было не стыдно убегать от враждебной толпы.
   - Твои друзья все время понтовались?
   - Да, почти всегда.
   - Мои тоже, - вновь встрял Влад. - Когда я честно рассказывал про то, как меня на днях "отоварили", на меня тут же сыпался шквал вопросов: "Ты хоть одному из них вмазал? Ты хотя бы троих положил?", я честно отвечал, что нет, - тогда меня поднимали на смех.
   - Мы тоже в школе всегда любили врать и показывать себя крутыми. До старших классов, по крайней мере, - согласился Саратовец.
   - Да, - подытожил Влад. - Мы были маленькими и боялись признаться в том, что боялись. А теперь можно спокойно, не стесняясь, смотреть назад.
   Если бы, - подумал я про себя и молча рассмеялся самому себе.
   - А ты, Миллс? У тебя какие были самые жуткие моменты, связанные с этим?
   Наступила пауза. Саратовские смотрели на меня и ждали, когда я отвечу, однако я безразлично пил пиво, всем своим видом показывая, что не собираюсь отвечать. Уверен, если бы не незнакомец с отрешенным взглядом, до прихода которого оставалось 2 секунды, они бы так и продолжили выуживать из меня то, чего я не хотел вспоминать.
   Но незнакомец вошел.
   Дверь со скрипом медленно отворилась, и он оказался внутри. Шагов его не было слышно, казалось, он парил над полом, как призрак. Руки его беспомощно болтались, будто это были огромные руки тряпичной куклы, пришитые к телу. Лицо его было ненормально белого цвета, словно выкрашенное известкой мертвое, каменное лицо манекена, на котором отчетливо выделялись ярко-красные, горящие глаза.
   С уставленным в ничто взглядом, он медленными шажками дошел до кровати и сел на нее.
   - Эй, Двойка! - доброжелательно крикнул Саратовец. - Ты обещал прочитать стих про "отправленного на смерть"!
   Если бы не этот выкрик, я бы так и продолжил с завороженным недоумением смотреть на этого незнакомца, словно был под гипнозом. Постепенно я начал понимать: передо мной находится Двойка - это были его глаза, его мертвое лицо, его болтающиеся руки. Но это было так на него не похоже, будто я смотрел лишь на его оболочку, под которой скрывалось совсем иное, видоизмененное нутро. Это был не он. У Двойки, которого я знал, всегда было хорошее настроение, его глаза были полны жизни, изо рта без устали доносились сотни смешных историй, шуток и анекдотов. Он сочился энергией, жизнью, его руки всегда были в движении и жестикулировали в такт речи, словно руки дирижера перед оркестром. Я первый раз видел его таким убитым и не мог узнать.
   Саратовские же как будто не замечали этих перемен:
   - Эй, Двойка, ну давай! Расскажи нам что-нибудь смешное, может быть Миллс взбодрится и расскажет про то, как его в детстве избили! Давай!
   - Двойка, ты чего?
   Двойка молчал. Он сидел на кровати и смотрел на нас, но взгляд его был устремлен в никуда. Свет от настольной лампы слабо падал ему в лицо. Саратовец встал из-за стола, сел рядом с Двойкой и в шутку похлопал его по щеке.
   Реакции не было.
   Тогда он легонько толкнул его в бок и сказал:
   - Эй-эй! Ты что, умер?
   Ответа не было.
   Саратовец вновь толкнул его, пытаясь взбодрить, потом еще раз и еще. Двойка покорно сидел, казалось, Саратовец толкал не его, а мертвую тушу. Третий толчок оказался слишком сильным, и Двойка упал на кровать лицом вниз.
   Влад по-прежнему сидел со мной за столом и тихо промолвил:
   - Случилось что ли чего?
   Я продолжал тупо смотреть на Двойку, словно пребывал в таком же ступоре, как и он. Что-то точно случилось, и "что-то" это было очень скверным. Это "что-то" сломило Двойку, и было отнюдь не рядовым событием на конвейере жизни. Саратовец потянулся было поднять Двойку, но вдруг отпрянул от него как от огня, когда тот издал истерический, невероятно громкий, отчаянный крик. Двойка кричал, уткнувшись носом в простынь, руки его ожили и спрятались под грудной клеткой, прижатые к дивану его весом. Если бы в этот момент он находился лицом вверх, то крик его услышали бы даже в соседней общаге, матрац заглушал его, но несмотря на это он все равно был громким. Я был уверен, что Двойка уже сорвал себе голосовые связки, но крик продолжался, напоминая умирающий вой подстреленного волка. Этот вой парализовал всех троих, мы стояли как вкопанные и смотрели на кровать с Двойкой, не в силах ничего предпринять. В голове еще мельтешила мысль о том, что, возможно, он просто разыгрывает нас, но когда непрерывность его крика перевалила за 30 секунд, мысль эта отпала сама собой. Она была по сути не мыслью даже, а надеждой, потому что мозг отказывался принимать реальность такого страдания.
   Внезапно крик прервался, Двойка перевернулся на спину, открыв нам свое безумное, налитое кроваво-красным цветом лицо, чтобы набрать воздуха... и начал кричать с новой силой, еще громче. В этот раз крик больше походил на плач, он прервался, и Двойка вновь начал жадно глотать ртом воздух. Глаза его были устремлены в потолок, будто на нем он кого-то видел. Надышавшись, рот его комично застыл в открытом положении, подарив нам маленькую надежду на то, что он все-таки может шутить. Саратовец попытался дотронуться до Двойки, но когда из его глаз брызнули слезы одновременно с третьей волной нечеловечески громкого крика, саратовец вновь отпрянул назад как от прокаженного. Теперь Двойкин крик был смочен слезами, это было какое-то немыслимое отчаяние, в реальность которого было сложно поверить. Казалось, мы по телевизору смотрели ужасную драму, а не присутствовали в ней на самом деле. Двойка плакал и кричал, его правая рука то сжималась в кулак, то разжималась на уровне сердца, левая держала ее за запястье. Я аккуратно подошел к кровати и сел с ним рядом. Увидев меня, он забился в истерике и закричал:
   - Не подходите ко мне!
   Конец фразы продолжился душераздирающим воем. Он метался на кровати, не зная, куда себя деть, выглядя как сумасшедший. Он ревел еще 20 секунд, но нам эти секунды казались вечностью. Когда он замолчал, тело его начало трястись в лихорадке. Дрожала каждая его клеточка, будто он уже третий час лежал на льду. Я быстро взял одеяло и простынь со своей кровати и накрыл ими его. Потом сбегал к шкафу, достал наши зимние вещи (Двойкина дубленка и мой пуховик) и накрыл ими его сверху, для большего тепла. Саратовские побежали к себе в комнату, и вскоре вернулись со своими одеялами. Мы аккуратно укутали беднягу, но он продолжал дрожать.
   - Пошли к дежурному, будем звонить врачам, - предложил я, - кто-то один останется с ним.
   - Н-н-н-ет... - дрожащим, но осознанным голосом вымолил Двойка, - не надо врачей, я с-с-справлюсь... - зубы его стучали друг об друга, изредка выдавая слова с большими паузами.
   - Ты дурак, что ли!? У тебя шок! - закричал я
   - П-п-пож-ж-жалуйста! - умолял меня он.
   - Не слушай его, - сказал Саратовец, - давай мы пойдем, а ты останься.
   - Хорошо, - согласился я, и сел рядом с Двойкой.
   Саратовские ушли в коридор одеваться. Двойка смотрел мне прямо в глаза, и умоляющим голосом повторил:
   - Миллс, пож-жалуйста, я теб-бя очень п-п-прошу, не надо в-в-врачей!
   Я держал руку на целой тонне одеял, что укрывали его, и все равно чувствовал под ними вибрацию. Умоляющие глаза Двойки по-прежнему смотрели на меня, когда он снова сказал:
   - П-п-пож-жалуйста.
   Стоило мне услышать это, как я поддался. Я решил, что человек сам знает, что хочет, и если Двойка решил справиться сам, нам не стоит лезть в это. Я громко крикнул в коридор, откуда еще не успели уйти Саратовские:
   - Стойте!
   Они оба вернулись, излучая всем своим видом нервозность:
   - Ну что еще!?
   - Не надо никуда идти, сядьте.
   - Да иди ты! - закричал Влад. - Что значит не надо!? Я уже пошел! - он резко повернулся и направился к выходу. Я вскочил с кровати и поймал его под руку:
   - Послушай меня, успокойся. Я знаю, что делаю. Останься.
   Двойка тем временем еле слышно пролепетал:
   - Р-ребята, у в-вас н-нету в-в-водки?
   Мы переглянулись, и атмосфера накалилась по максимуму. Казалось, Двойка вот-вот умрет, и это его последнее желание - выпить водки. Саратовец быстро метнулся к нашему ящику с запасами, но, ничего не обнаружив там, закричал:
   - Где водка!?
   - Кончилась! - заорал я в ответ.
   - Влад, какого хрена ты стоишь, как вкопанный! Беги к нам и ищи!
   - У нас тоже нету, - взмолился Влад. - У нас больше нету!
   - Тогда побежали в магазин!
   - Нет, - возразил я, - это слишком долго! Лучше я пойду к Филиппову и спрошу у него.
   - Тогда беги быстрее! - закричал Влад, а потом обратился к Двойке как к маленькому: - Ты потерпи немножко, ладно? Сейчас Миллс быстро сбегает и принесет. Ты только потерпи, дорогой, хорошо?
   Я несся через коридор в одних носках, представляя себе, как наглый Филиппов отказывает мне и не дает свою водку. Я вспомнил, как утром он смаковал предстоящий вечер, на который они наметили крупную буханку с двумя "экономичками". Мысли о том, как он отказывает мне только подстегивали меня, задорили, злили. Я дразнил себя этими мыслями, даже с каким то наслаждением, предвкушая конфликт, в котором любая правда будет на моей стороне. В дверь к нему я не стучал, а колотил:
   - Открывай, Филиппов!
   Дверь отворилась, и он предстал передо мной в джинсах, рубашке и домашних тапочках - явно не вечерняя одежда для сна, он ожидал прихода гостей. Но точно не ожидал увидеть меня:
   - Эй, Миллс, ты чего так поздно?
   - У тебя есть? - сходу спросил я. Мне не нужно было пояснять, что именно "есть", он все прекрасно понимал и без этого. Он рассмеялся мне в лицо и сказал:
   - Ты что, теперь даже не здороваешься, да?
   - Слушай, жиртрест. Я знаю, что вы сегодня собирались разводить тех "экономичек", ты сам мне об этом сказал. Я знаю, что у тебя есть, и мне сейчас очень нужно. Дай мне водки, пожалуйста.
   - Да ты же наркоман, - продолжил он смеяться, не пуская меня внутрь, - у тебя же ломка!
   - Водка нужна не мне, а Двойке. Что-то случилось, ему очень плохо и необходимо выпить.
   - Ну так пускай гений поэзии поднимет свою задницу, дойдет до магазина и купит себе сам!
   Эта реплика была последней каплей - я со всей силы толкнул его в грудь. Он полетел внутрь и упал прямо в груду стоящей у стены обуви с жутким грохотом. Пулей я влетел в освободившейся проход, откуда через прихожую метнулся к его комнате. Дверь была не заперта, и внутри я сразу увидел несколько бутылок, стоящих под окном. Молниеносно я схватил одну штуку и ринулся назад, где путь мне снова перегородил поднявшийся с пола Филиппов:
   - Ты че-то попутал, мудило!
   - Пошел ты! - заорал я и, оттолкнув его, снова проскользнул к выходу. В этот раз он был готов и устоял на ногах, попытавшись схватить меня. Я был слишком быстр для него, и ему пришлось бежать за мной через весь коридор. В спину мне били крики:
   - Я тебя урою, падла! - но я, не обращая внимания, бежал в нашу комнату, по дороге открывая бутылку. Оказавшись там, я сходу крикнул Саратовским:
   - Держите Филиппова!
   Они быстро поняли и, когда вслед за мной в комнату влетел Филиппов, оперативно схватили его под руки.
   - Пустите меня! - свирепел он, - пустите! Я пришью эту суку!
   - Тихо, тихо, - сказал Влад, - ситуация чрезвычайная, успокойся!
   Я тем временем прислонил горлышко бутылки к губам Двойки, и тот сделал несколько глотков, после чего поморщился, прокашлялся и продолжил дрожать.
   Еще какое-то время Филиппов в ярости кричал и пытался вырваться, но Саратовские держали его крепко. Потом он начал немного соображать, успокоился и спросил:
   - Что с Двойкой?
   - У него шок. Его лихорадит, - ответил я.
   - А что случилось?
   - Мы не знаем, - ответил Саратовец, - ты больше не будешь психовать?
   - Нет, отпустите меня.
   Саратовские отпустили Филиппова, и тот присел со мной. На секунду мне показалось, что он все это подстроил, лишь бы добраться до меня, но он только обалдевшим взглядом посмотрел на Двойку и спросил:
   - Что ж ты сразу не сказал?
   - Я сказал, вот только ты как всегда не слышал!
   - Вот блин, может лучше врача вызвать?
   - Нет, он просил, чтобы мы этого не делали
   - Р-р-ребята, успокойтес-сь! М-м-мне уж-же становится л-лучше.
   Через какое-то время Филиппов ушел и стал главным распространителем эпидемии под названием "слухи". С его подачи в последующий час в нашу комнату наведались почти все знакомые Двойки вместе со своими друзьями, которые пришли со своими друзьями, которых никто из нас раньше в глаза не видел. Всем приходящим мы говорили, что Двойке просто стало плохо. На вопрос "что это были за крики?" мы в один голос врали "не знаем, это не у нас". Двойка еще несколько раз пил водку из моих рук, а потом, узнав, что уже поздно, предложил всем разойтись по койкам:
   - Пожалуйста, дайте мне какое-то время побыть одному.
   Я ушел вместе с Саратовскими к ним в комнату, где мы немножко посидели в другой обстановке и успокоились. Влад спросил:
   - Думаете, он там с собой ничего не сделает?
   - Думаю, нет, - сказал я, - что бы ни случилось, он справится.
   Я не верил в то, что Двойка мог покончить жизнь самоубийством. Я не мог его представить стоящим с бритвой, прижатой к запястью в ванной, где из крана текла вода. Я не мог представить, как он выпрыгивает в окно, оставив после себя банальную записку "прощай жестокий мир". Нет, все это было не про Двойку, хотя опасения все равно прокрались в голову. Опасения начали особенно сильно беспокоить меня, когда эти проклятые воспоминания снова дали о себе знать. Я сильно сжал зубы, выдохнул и сказал:
   - Я пойду, проведаю его.
   - Да, давай! - согласился Влад, - не стоило вообще его оставлять одного.
   - Если что, зови нас, - сказал Саратовец перед тем как я вышел.
   Я потянул на себя дверь и представил абсолютно пустую комнату с настежь открытым окном, в которое только что выпрыгнул Двойка. Однако он сидел живой на кровати, но вид у него был такой, что лучше бы ему было быть мертвым. Одеяла и одежда были раскиданы рядом, его убитое лицо было красным и мокрым от пота.
   Лихорадка закончилась, но боль осталась, - подумал я про себя, спросив его:
   - Тебя больше не лихорадит?
   - Нет, - медленно ответил он, - стало даже жарко. С этими словами он опустил голову и обхватил ее руками. Я в ужасе представил, как он вновь начинает орать и метаться, но вместо этого он спросил:
   - Как тебе мой спектакль?
   - Хотелось бы мне поверить в то, что это действительно был спектакль.
   - Да, мне тоже.
   - Двойка, ты скажешь мне, что случилось?
   - А разве не понятно?
   - Нет.
   Взяв в руку бутылку, Двойка поднялся и пошел к столу. Там он взял большую кружку, вылил остатки чая на пол и налил себе туда огненной воды. Я подошел и сел рядом за стол. Сделав большой глоток и поморщившись, Двойка сказал:
   - Я спустился вниз к вахтерше. Сорин сказал, что мне звонок, - он налил себе в кружку еще водки, и из глаз потекли слезы. Вновь.
   Когда он выпил, я встал из-за стола, подошел к шкафу, взял себе рюмку и выпил вместе с ним. Он еще какое-то время тихо плакал, а я смотрел на него не в силах вымолвить и слова. Двойка ударил себя кулаком в грудь, после чего громко выдохнул и сказал несколько сухих предложений, которых я в глубине души ждал, но надеялся не услышать:
   - Мать моя умерла. Мне звонил дядя сказать об этом. Отец не позвонил, видимо, не в состоянии. В четверг будут похороны, - холодно донеслось откуда-то из глубины, прежде чем он еще сильнее заплакал. Я знал, что должен был ответить что-то доброе, сострадательное, вечное, но с уст моих лишь ошарашенно слетело:
   - Твою мать, говно какое.
   Он плакал, а я не в силах был осознать, что все это происходило со мной и наяву, что передо мной плакал лучший друг, а не персонаж какой-то ужасной драмы. Двойка рассказывал, что мама его часто болела, но он никогда не говорил, что от болезни этой можно умереть. Я сидел, алкоголь расползался по крови, словно тысяча крыс по канализации, и я был на волосок от того чтобы не зарыдать вместе с Двойкой.
   - У н-нее был рак пищевода, - еле вымолвил Двойка и задрожавшей рукой налил себе еще водки. - Она... она... она умирала все эти два г-года... а я... я... старался н-не д-думать об этом...
   - Успокойся, ни в коем случае не вини себя, - тут же ответил я ему. Но Двойка не унимался:
   - Нам было так весело здесь, понимаешь?.. Компания... девчонки, водяра... нам было хорошо, понимаешь? Я... я б-был счастлив... я не хотел думать о чем-то плохом и далеком... я не думал о ней... а она все это время умирала.
   - Ты не виноват в этом, запомни.
   - Она думала, что я усердно учусь... думала, что я занимаюсь... а мы просто все это время пили... я никогда не прикладывал к этой учебе даже малейших усилий... я не думал о ней... а она умирала...
   - Друг, пожалуйста, запомни - ты в этом не виноват. Ты любил свою маму, и она любила тебя. Ты был счастлив здесь, и я уверен, она была счастлива, лишь от осознания того, что ты счастлив.
   - Но она не знала! Она столько всего не знала... я так много хотел рассказать ей, столько всего обсудить... и теперь не смогу этого сделать. Она столько не знала! Я постоянно хотел признаться ей в том, что это я украл в тот раз у нее денег из сумки... и теперь не смогу этого сделать... Она никогда не узнает того, что я не ходил в бассейн, куда она меня записала... она не узнает, что я намачивал в раковине трусы, чтобы она думала, будто я в них купался... а я ей врал... врал... и всегда хотел попросить за это прощения....
   - Господи, Двойка, ну мы же все в детстве врали немного родителям. Уверен, они бы простили нас за это, ведь тоже когда-то были маленькими... это ведь детская ложь... она ведь не корыстна... она просто не до конца осознана...
   - Я купил себе сигареты и шоколадок на те деньги... а она даже не заметила пропажи... и в тот день... я тогда... я тогда наорал на нее и сказал, что жалею, что у меня есть мать... - Двойка зажал голову руками и издал душераздирающий всхлип. Потом он выпил еще водки и, стукнув кружкой об стол, продолжил - в тот день она не пускала меня гулять... а я сказал, что ненавижу ее... я разозлился... и даже не извинился за тот случай... я всегда хотел попросить прощения... но не сделал этого.... Мама... мамочка моя...
   - Послушай, если ты сейчас начнешь винить себя и будешь жить с этим дальше, то жизнь твоя превратится в нескончаемый кошмар. Ты будешь заливать горе спиртом и медленно дрейфовать от одного островка к другому, и на каждом из них тебя будет ждать бритва, прислоненная вплотную к запястью...
   Двойка поднял глаза и внимательно посмотрел на меня. Он даже перестал плакать и спросил:
   - Миллс... ты ведь знаешь, о чем говоришь? У тебя тоже в жизни случилось что-то похожее?
   Я молчал. Двойка спросил еще раз:
   - Миллс... расскажи мне сейчас, что у тебя случилось? Я ведь знаю, я ведь очень хорошо тебя знаю... скажи мне сегодня... что случилось в твоем прошлом?
   Молчание. Предательская мысль, тянущая за собой целый вагон воспоминаний стрелой пронзила мою голову. Я сжал зубы и завыл, прежде чем разразиться потоком слез. Я знал, что должен был ответить ему, что должен был рассказать все, что случилось... но я не делал этого. В такие минуты люди должны делиться друг с другом, изливать каждый свое горе... Двойка ждал от меня ответа, возможно, от этого ему стало бы немного лучше... он ждал от меня откровения, которое хоть немного могло бы утешить его, дало бы ему надежду на то, что не одному ему так плохо, у всех людей случаются несчастья.
   Но я молчал.
   Я знал, что никому не должен рассказывать о случившемся, осознание ужаса того, что об этом знает другой человек, убило бы меня окончательно. Все, кто знал об этом, остались там, в Крипяти. Я не говорил, ни слова не говорил и плакал. Сквозь слезы видел, как Двойка еле заметно покачал головой:
   - Эй, Миллс... мы ведь все жертвы, правда?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 3

Дневник

  
  
  
   Нижеизложенные записи взяты из личного дневника Артура Миллса. Записи не датированы, однако можно предположить, что они были написаны в период учебы в старших классах средней школы, в возрасте от 14 до 17 лет.
  
   Школа Выживания.
   (Трактат "Маскировка в современном мегаполисе или как стать невидимкой").
  

Одной лишь тени известно,

какое зло таят в сердцах своих

души людские

Артур Миллс.

  
  
   Выходить на улицу всегда страшно. Не было такого случая, чтобы, выйдя на улицу, ты не поймал косых взглядов в свою сторону. Причем неважно, как ты одет, что из себя представляешь или пытаешься представлять. Кто-нибудь обязательно злобно посмотрит на тебя исподлобья, или бросит высокомерный взгляд, или просто ухмыльнется. Это мое детство, проведенное в постоянном страхе. Этот трактат должен иметь под рукой каждый, кто хочет выжить в современном мегаполисе, кто не хочет все время пребывать в страхе и бояться выходить из дома, закрывшись там, как в ящике, от окружающего мира.
   Так вот. Прежде всего каждый, кто хочет стать невидимкой, должен усвоить самое главное правило: "Имей глаза на затылке". Нужно постоянно смотреть по сторонам в поисках потенциальной опасности. Наиболее опасными являются группы подростков в возрасте от 16 до 24 (да, в 24 большинство мужчин по-прежнему остаются подростками, по крайней мере их недоброжелательный диалог с тобой мало чем отличается от диалога 16-летних). Эта самая большая опасность. Любая зебра знает, как выглядит тигр. Любой невидимка должен знать, как выглядит опасность номер один, и должен уметь различать потенциальную опасность от безвредной стайки самцов. Город - те же самые джунгли, во многом даже опаснее. То, что современное общество пытается оградить себя от этого животного существования всевозможными законами и правилами поведения, ничуть не делает эти джунгли менее опасными, даже наоборот. В настоящих джунглях все зебры выглядят одинаково, в городе же ты носишь на себе свой уникальный идентификационный знак - свою внешность. Если ты перейдешь дорогу тигру, он может запомнить тебя. Помни об этом, люди - злые создания, как я написал в эпиграфе. По-моему, я там жутко красиво загнул, аж самому понравилось, насколько крутая фраза получилась. Но ближе к теме.
   Наименее враждебны группы самцов в чистой, опрятной и недешевой одежде. Если одежда выглядит молодежно (здесь можно употребить термин "модно", однако для меня это весьма посредственное определение), на головах ребят достаточно длинные волосы (более 2,5 сантиметров) то в целом можно сказать, что это не опасная группа (назовем ее "группой первого уровня опасности"). С девяностапроцентной уверенностью можно сказать, что группа первого уровня опасности не причинит тебе вреда, однако это не значит, что ее не стоит опасаться, в некоторых случаях моей практики подобные группы вели себя мало чем отличаясь от других, более опасных групп.
   Перейдем к более опасной группе. Если стая одета в очень дорогую, достаточно агрессивно выглядящую одежду (кожаные пиджаки, начищенные черные туфли), обладает коротко-стриженным волосяным покровом, то это уже опасность второго уровня. Большое значение имеет выражение лиц группировки. Если группа всеми силами показывает свою агрессивность (как иногда говорят в сфере невидимок, "всем своим видом показывают что могут уе...ть"), то это уже опасно. Агрессивный настрой очень легко вычислить по уверенной, широкой и весьма быстрой походке, по резким движениям, излишней гиперактивности в поведении группы. Но самое главное - выражение лица отдельных элементов группы по отношению к окружающим - косой взгляд, приподнятые к основанию носа верхние губы или сильно сжатые друг с другом губы в паре со сморщенным носом. Холодный взгляд, который даже во время улыбки выглядит отрешенно и опасно. Вот основные отличия группы второго уровня.
   Группа третьего уровня - это самая большая опасность на твоем пути. По сути, поведение этой группы совершенно ничем не отличается от предыдущей. Это абсолютно такие же враждебные товарищи, но гораздо более опасные. Опасность определена социальным слоем, который они представляют. Это бедные люди, обитающие, как правило, на окраинах города, в неблагополучных семьях, с детства привыкшие жить в постоянном страхе, что сделало их холодными, отмороженными и чрезвычайно опасными личностями. Как ты уже понял, речь идет о люмпенско-маргинальных слоях. Самое главное отличие от предыдущей группы - одежда. Это, как правило, мятый спортивный костюм. Иногда - обычные джинсы и футболка или куртка. Голова чаще всего совершенно лысая, иногда с небольшим количеством волос не более 2 см (как говорят невидимки, "чтоб в драке не за что схватить было").
   Нужно помнить, что в каждой группе может находиться 1-2 индивидуума абсолютно в нее не вписывающихся. Однажды я стал жертвой группы, на 70% состоящей из людей третьего типа, а двое человек в ней были из первого. Они совершенно в нее не вливались, однако это не мешало обоим вести себя по отношению ко мне так же агрессивно, как и всем остальным.
   Особую опасность представляет собой отдельный фактор - алкоголь. Если группа "подвыпившая", то опасность ее возрастает. Вероятность агрессии со стороны группы третьего уровня поднимается до 40%, а всех остальных до 100%. Такие группы мы будем называть группа "уровня опасности 2+" и " уровня опасности 3+" соответственно.
   Все вышеизложенное относится к группам из более чем 3 человек. Основной вред такие группы могут нанести материальному состоянию (отнять деньги), физическому здоровью (наиболее популярны удары кулаком в нос или по челюсти) и конечно же эмоциональному состоянию. Кто-то умный однажды сказал "Минута страха отнимает год жизни, минута смеха прибавляет два". Здорово сказано. У меня есть основания верить, что так оно и есть, поэтому после столкновения с "группами опасности" советую сразу же идти к друзьям (если они имеются) и смеяться. На худой конец можно "скушать" какой-нибудь смешной фильм, например "сортирную" бредятину в стиле "Американского Пирога" (однако сомневаюсь, что подобные фильмы будут вызывать смех у будущих поколений, так что тебе, читающему этот трактат, советую смотреть что-то новое, а не всякое старье. Мне, например, не смешно смотреть старые комедии. Даже те, что с Пьером Ришаром).
   Главное - не зацикливаться на случившемся. Если ты подвергся нападению где-нибудь рядом со своим домом, не бойся, что на следующее утро тебя там будут заново поджидать. Этого не случится с 80-процентной вероятностью, даже если тебе вслед прокричали что-нибудь типа "тебе "стрела" завтра, мудак! Здесь, на этом самом месте!", скорее всего, этого не произойдет. Хуже обстоят дела, если агрессор твой знакомый или сосед, но как бы то ни было фильмы - твой друг, может быть, даже лучший. Очень хорошо помогают ночью заснуть.
  
   Собственно, что-то я очень сильно увлекся теорией и даже забыл конкретно объяснить, что ты сейчас держишь в руках. Как следует из названий - это чрезвычайно полезная книга (я знаю, что это не книга в прямом смысле этого слова, но давай забудем об этой условности), которая может помочь тебе выжить в современном мегаполисе. Выжить - значит сохранить здоровье и нервы, а вместе с ними и годы будущей жизни. Как я уже сказал, мы с тобой находимся в джунглях, а в джунглях побеждает... нет, не сильнейший. Сильнейший просто всем давит на мозги и мешает жить, а побеждает в джунглях самый умный. Тот, кому хватает ума не мешать жить другим.
   Я научу тебя быть невидимкой. Невидимка - это человек стоящий на одну ступеньку выше всех остальных на лестнице эволюции. Думаю, звучит весьма запутанно, но это не главное. Если ты еще молод, ты не знаешь, что ждет тебя впереди, если слишком стар - возможно, найдешь на этих страницах то, чего в свое время не сумел выразить сам, или то, о чем постоянно думал и говорил, но никто тебя не слушал. Кстати, хотя бы раз в жизни каждый из нас сам принадлежал к "группе опасности", такова эта поганая жизнь, когда сам того не замечая превращаешься в то, что ненавидишь. Ну а если ты "самец из стаи" по жизни, то, возможно, ты здорово посмеешься и продлишь себе прочтением этого текста жизнь лет эдак на двадцать-тридцать (если, конечно, тебя не загрызут свои же).
   Но все-таки я надеюсь, что читатель, для которого я пишу, относится к зебрам. В идеале для меня он такой же, как я. Человек, который не горит желанием постоянно "выбивать дерьмо из всяких ублюдков", который не зарабатывает себе на хлеб всякими криминальными делами, не водит дружбу с братками-авторитетами, а главное, не живет по всяким дебильным понятиям типа "я же настоящий пацан" и "за базар отвечу". Собственно, вышеизложенные черты прямиком относятся к индивидуумам двух опасных групп. Возможно, со временем подобное дерьмо сотрется из их памяти, и они станут более-менее прилежными семьянинами (вспоминается мой отец - "двойной ублюдок", который как-то объяснил маме ударом в живот и пощечиной по лицу, как надо уважать "единственного мужика в доме").
   У тебя же в твоем будущем могут быть уже хищники совершенно иного рода, но суть их все равно будет всегда одинаковой.
  
   Прежде чем сразиться со злом, нужно понять его структуру. Нужно узреть тот факт, что люди из люмпенско-маргинальных слоев кардинальным образом отличаются от нормальных личностей. Мировоззрение, где на первом месте стоит злость, зависть, порождает совершенно темный образ жизни. Драка в этом образе жизни рассматривается как явление повседневное, а не нечто из ряда вон выходящее. Двинуть кому-нибудь в нос, а потом поддать ногой по шее - что в этом плохого? Людей этого типа крайне редко мучают угрызения совести и жалость по отношению к окружающим. Здесь можно долго рассуждать на тему подросткового воспитания и жизни в неблагополучной семье, однако мое личное мнение - виной всему обычная зависть. Зависть, что кто-то где-то живет лучше, чем я. Плюс юношеский максимализм и желание изменить мир. Вот так мы более или менее описали индивидуума из "стаи".
   Для меня лично его социальное положение и обстановка в семье не имеют ни малейшего значения. Я тоже расту в бог знает какой атмосфере и в деньгах не купаюсь, однако это не дает мне права идти в темный переулок и поджидать там 5-классника, который, увидев мой охренительный ножик с надписью "потрошитель", немедленно отдаст мне сотовый телефон, который богатый папа ему всучил за ненадобностью.
   Может, хищников в детстве били больше, чем меня? Отец бил меня только когда напивался. Не систематически, конечно, но раз пять точно было, по крайней мере эти пять раз я отчетливо помню. Я маленький тогда был и чувствовал себя котенком, которого пугают включенным пылесосом. Но трагедии из этого я не делаю, пытаюсь, по крайней мере, не делать. Нужно просто помнить, что мир кишит подонками.
   Возможно, я не стал тигром (хотя это слово уместнее заменить на волка, да только волки в джунглях не водятся) потому что вырос среди зебр (или, лучше сказать, среди овец... правда, овцы в джунглях не водятся). Школа не особо агрессивная, драки в ней явление не частое, "товарняк" тоже. Вот если бы я вырос в школе на окраине (или, не дай бог, в деревне), тогда вряд ли бы я сел за написание этого трактата. Или сел бы, но трактат назывался бы "Отоварь лоха за 5 минут и не попадись на глаза ментам", шутка, конечно.
  
   Давайте разберемся, что же такого произошло со мной и отчего я начал называть современный мегаполис джунглями. Лет до 9, может быть, 10, я считал, что мир - это весьма неплохое место. Правда, в нем имеют место быть всякие напряги, но в целом все - ништяк. Один из напрягов - люди, которые воруют твои вещи у тебя из дома. Сейчас я знаю, что это своего рода болезнь и называется она клептомания, но думаю, большинству детей до 10 лет эта болезнь свойственна в равной степени. Всех за это ругают, кто-то перестает, кто-то, наоборот, начинает тырить еще больше. Я как-то спер из дома своего друга сигареты. Может быть, они принадлежали его отцу, может быть, матери, я просто увидел их на полке в прихожей и спер. Мне было 7 лет, это были мои первые в жизни сигареты. Я позвал одного парня из двора, мы спрятались за гаражами, сели в снег и начали курить. Ощущения были жуткие, с первой затяжки меня чуть было не вырвало, и я заел эту гадость белым снегом, что не был запачкан грязью.
   Вроде бы больше я ничего не воровал. А вот у меня воровали, и до сих пор воруют.
   Я так не люблю, когда кто-нибудь приходит ко мне в гости, потому что знаю - они могут спереть у меня что-нибудь ценное. И плевать, сколько эта вещь стоит, для меня она ценна и точка. Была бы моя воля - заперся бы в своей комнате, заколотил все двери и никуда не выходил и никого не впускал, это прямо мое воплощение рая. Если умру и попаду в рай - это точно будет изолированная ото всех комната, где даже стекол нет.
   Второй напряг всей моей жизни в то время - отец. Правда, он уже тогда долгое время как ушел и я его не видел, но проблем от этого только прибавилось. Мне приходилось делать кое-какие вещи, о которых я даже и не думал - мыть посуду, пылесосить ковер, протирать пыль, забыть о дорогих подарках на день рождения. Плюс - мама стала злобной, видел я ее редко, так много она работала. Как-то раз решил устроить бунт и перестал убираться в доме (наверное, главный мотив - мамин отказ купить мне новые джинсы на день рождения). Первые три дня она делала вид, что ничего не замечает, а на четвертый, придя с работы, сразу же зашла в мою комнату, схватила меня за шкварник и потащила на кухню. Там ткнула меня носом в груду грязной посуды и начала орать:
   - Ты понимаешь, как мне плохо!? Ты понимаешь, что мне приходится выносить на этой хреновой работе только для того, чтобы тебя прокормить!? Ты понимаешь, как все это сложно!?
   Не думаю, что я именно в тот момент все понял. До этого инцидента я думал лишь о том, что с уходом "двойного ублюдка" одним напрягом в жизни стало меньше и все, а вот об остальных вещах, таких, как деньги, работа в две смены, отсутствие личной жизни, я не задумывался. Тогда мне просто стало ужасно стыдно за то, что я сделал.
   Но мама не успокаивалась. Она пошла в зал и достала из шкафа старый ремень "двойного ублюдка" с огромной железной пряжкой в виде советской звезды (он вообще оставил много своих вещей, и некоторые мама еще не успела продать), она намотала ремень на руку и резко пошла ко мне с ярым намерением избить. Я увидел ее глаза, залитые кровью, в которых читалась тупая ярость, тоска и ненависть - сердце сразу ушло в пятки. Она внушала куда больше страха, чем "двойной ублюдок", у него в глазах в такие минуты вообще ничего не было.
   Я закричал:
   - Мамочка, пожалуйста, прости меня! Я никогда больше так не сделаю! - и уже зажмурил глаза, забившись в угол, ожидая резкого звука
   Шлеп!
   и острой боли в области спины... как вдруг ничего не произошло. Я открыл глаза и увидел, как рука матери опускается, а из глаз льются слезы. Она упала на колени и начала тихо плакать, лицо стало совершенно красным. Я увидел ее плачущей, слезы машинально брызнули и из моих глаз, я подбежал к ней, чтобы обнять. Мы проплакали так очень долго.
  
   Собственно, я опять отклонился от темы. У нас тут пособие по выживанию, а не сериал о домашнем насилии.
   Третий напряг моей тогдашней жизни - незначительные стычки внутри коллектива. Я имею в виду внутри класса, где я учился. Но это так поверхностно, что даже напрягом не назовешь. Сюда относились как редкие проблемы с учителями, так и с одноклассниками. Конфликты на тему "Мой папа лучше твоего, а у тебя вообще папы нет" или "У меня портфель лучше, чем у тебя, а ты вообще говнюк! Да, мой папа так называет всех, кто похож на тебя! Ха!" Думаю, ты понял, о чем я. Были еще проблемы внутри двора, но я позже расскажу об этом подробнее.
   Вот и все невзгоды жизни, о которых знал человек, некогда известный как Артур Нелюдов, до жаркого летнего дня 16 июля. В этот по всем параметрам переломный и поганый день я имел неосмотрительность выйти погулять во двор. Многие мальчишки разъехались по курортам и дачам, но я не особо расстраивался. Иногда в середине недели с дачи приезжал Васек - мой хороший друг, собственно поэтому я и вышел во двор, думая что можно будет найти его где-нибудь поблизости и повзрывать петарды. Большую часть времени я проводил дома - мама не хотела, чтобы я подолгу пропадал на улице, да и гулять мне все равно было не с кем. На днях я специально съездил на базар (мама об этом ничего не знала) и купил на свои карманные деньги пачку петард. Если у тебя, уважаемый читатель, в твоем недалеком будущем возник вопрос "а че такое петарды?", поясняю: это такие маленькие бомбочки. Они продолговатой формы, как карандаши, только длиной около 3 сантиметров. Такие штуки можно купить у всяких азербайджанцев на рынках. Перед новым годом их становится больше, можно даже найти у всяких бабулей, что стоят в переходах, а летом - почти дефицит. То был период настоящей мании на эти петарды, совершенно все вокруг покупали их пачками и под окнами домов то и дело звучали взрывы. Не сильные, конечно, но достаточно громкие. Ходили слухи, что если зажать петарду в кулак и поджечь - то, взорвавшись, она разнесет руку. Никто так и не осмелился это проверить.
   В тот день, 16 июля, мне было совершенно не страшно ехать на рынок и покупать там петарды. Чувство страха и желание постоянно глядеть по сторонам пришло ко мне именно после этого дурацкого дня.
   Никакого Васька во дворе и его окрестностях не оказалось. Я даже зашел в соседний дом, где была его квартира, и позвонил в дверь, но никто не открыл. Ирка, одна крутая девчонка (я иногда по ней очень скучаю), тоже куда-то запропастилась. Я подумал "не велика потеря!" и направился за гаражи. Рядом с моим домом ближе к лесу очень много гаражей. Зимой мы с ребятами из двора частенько залезали на них и прыгали в снег. Недалеко от них проходила железнодорожная линия, по которой ездили поезда. В общем, все это казалось мне клевым местом до этого печального 16 июля.
   К гаражам я направился, чтобы "втихушку" повзрывать петарды. Это было идеальное место для такого занятия - не хотелось, чтоб какая-нибудь бдительная старушка засекла меня и настучала маме, а за гаражами старушки не ходят. Максимум - там можно наткнуться на какого-нибудь автовладельца, который копается в моторе машины.
   Чтоб было сразу понятно, повторюсь - до этого дня я не боялся окружающих меня людей.
   А за гаражами люди заставили меня себя бояться. Это были трое парней постарше меня. Все они были одеты бедно, самому старшему было на вид лет 13. Я, чувствующий себя достаточно взрослым, чтобы стать "мужчиной в доме" и позаботиться о матери, нисколько не испугался их вида. Они там "мохали" клей. Не знаю точно, как это делается, но в общем они подносили ко рту целлофановый пакет и делали крупных вдох. Наверное, они только начали, поэтому окружающий мир еще имел для них какое-то значение и, услышав первый взрыв моей петарды, сразу же повернули головы ко мне. Я ни в чем не бывало достал вторую петарду, чиркнул о коробок и отбросил в сторону. Наблюдая, как она курится белым дымом перед тем, чтоб взорваться, я даже не заметил, как ребята подошли ко мне, отложив свои дела с клеем:
   - Эй, пацан! - услышал я сзади, - пацан, ты че тут делаешь?
   Я повернулся и увидел, как трое ребят стояли, окружив меня.
   - Взрываю петарды, - с гордым видом и детской наивностью в голосе ответил я.
   - Слышь, пошли, отойдем поближе к гаражам, побазарим! - с гонором предложил самый высокий из них.
   - Пойдем, - ответил я, стараясь все больше походить на "крутого парня", кем я наивно себя считал. Самый высокий из них был чуть-чуть пониже меня, а двое вообще казались карликами. Мне казалось, что за гаражами, даже если и придется драться (эта мысль витала в голове где-то на заднем плане, в целом я был уверен, что такое бывает только в боевиках и до этого не дойдет) я смогу их уложить в два счета. Отсюда и гонор в моем голосе.
   Собственно, когда меня отвели, я первый раз в жизни столкнулся с тактикой "отоваривания" по методу "хороший гад - плохой гад". Суть этого метода заключается в следующем: один, или двое товарщиков (т.е. людей, которые хотят путем эмоционального запугивания вынудить тебя отдать все твои деньги или что-нибудь ценное) усиленно начинают на тебя давить. Они могут слегка стукнуть тебя по плечу или толкнуть, но в целом они лишь говорят со злобным видом "Ты кто такой, сука? Я тебе щас врежу! Ты мне лучше не ври, тебе же хуже будет!" вгоняя тебе в голову страх за свою шкуру. Особенно сильно на тебя наезжает один из товарщиков, т.е. "плохой". Второй же товарщик (в моем случае - третий, плохими были первые два), наоборот отчаянно встает на твою сторону и говорит фразы типа "Слушай, мой друг - псих, ты лучше отдай все, а то он точно тебя изобьет сейчас, давай... я тебе как другу говорю, лучше отдай бабки!", таким макаром они все вместе тебя разводят - ты отдаешь бабки "хорошему" и они оставляют тебя в покое. В идеале все происходит именно так, но в моем конкретном случае все произошло не по плану.
   Все дело было в моей наивности, и отчасти "киношном" взгляде на происходящее. Когда меня спросил самый главный:
   - У тебя "бабки" есть?
   Я ответил:
   - Есть, но не про твою душу!
   - Ты че здесь борзеешь, а сука? Ты че, мля?
   "Хороший гад" тем временем уже начал подсирать мне на заднем плане ("Ты лучше послушай его, лучше не зли его... как другу говорю..."), но внимание мое было брошено на главного. Он смотрел мне злобным взглядом прямо в глаза:
   - Че ты здесь петарды бросаешь, хрен уродливый! Давай сюда свои петарды!
   В этот момент я вспомнил фразу из какого-то фильма, и опрометчиво решил, что она как нельзя лучше подходит для сложившейся ситуации:
   - Ты заберешь петарды только через мой труп, - и добавил от себя слово, значение которого до конца мне не было понятно: - Пижон!
   Собственно в эту секунду и произошел крах всех моих иллюзий. Мир огромен, и я в нем не главный герой. Агрессивно настроенный "поглотитель клея" не испугался могущества и силы моего голоса. Его подручные не начали бежать от меня в истерике, боясь, что такой крутой парень переломает им хребты. Нет, вместо этого я получил такой резкий и сильный удар в нос, что сразу же повалился с ног. На земле я схватился за нос руками и к своему удивлению увидел целое море крови. Совсем не как в кино, когда после удара вытекает максимум маленькая струйка, наоборот, это был настоящий водопад. Кровь залила руки, пропитала серую футболку и не переставая продолжала течь. Кстати, как выяснилось впоследствии, нос мне сломали, даже пришлось вправлять его в травмпункте. Пока я лежал, все трое молодчиков (включая моего так называемого друга) принялись колотить меня ногами. Забавно, но этих ударов я почти не чувствовал, вся боль сконцентрировалась на переносице. Несколько раз мне попали по лицу, после одного меткого удара по уху мне потом неделю казалось, что одним ухом я слышу нормально, а во втором как будто слой ваты заложен. Понемногу успокоившись, ребята проверили карманы моих джинсов, забрали мелочь, петарды и удрали восвояси. Больше я их никогда не видел. И с гаражей зимой я тоже больше не прыгал.
   Все это стало первой ласточкой в череде событий которые впоследствии сподвигнули меня написать этот трактат. Отдышавшись, держась рукой за нос, из которого по-прежнему лилась кровь, я направился домой. Там я долго промывал нос и ухо (и из него тоже текла кровь) холодной водой, потом приложил к ним полотенце. Мама пришла только через пять часов, поздно вечером. На следующий день меня ожидал весьма неприятный прием в травмпункте, а пока я сидел дома и благодарил господа за то, что эти парни не вынули из моего кармана ключей от дома. Мысль о том, что они могли спокойно сидеть с ключами, поджидать момента, когда мы с мамой уйдем, а потом открыть дверь и обокрасть квартиру, навевала панику. Я с радостью держал ключи в свободной руке и сильно сжимал их.
   После это случая я понял, что я не главный герой фильма под названием жизнь. Дерусь я не как крутой каратист, и страх тоже ни в кого не вселяю. Примерно в это же время я потерял всякий интерес к кино, и если и смотрел фильмы, то только когда был вынужден. Никакого удовольствия мне это не приносило в помине. И самое главное: именно после этого случая я с опаской начал поглядывать на окружающих меня людей. Именно в этот день, 16 июля, в моей душе родился страх.
   Возможно, дальше я еще поведаю тебе, читатель из будущего, о некоторых интересных случаях, произошедших со мной. Случаев этих чрезвычайно много, что дает мне просто огромную базу для написания этого трактата.
  
   Я думаю, сейчас становится понятно, для чего необходимо научиться стать человеком-невидимкой. Вот, например, я сейчас постоянно езжу домой к одной девчонке, с которой недавно познакомился на приеме у репетитора по математике. Вообще-то мы познакомились не на самом приеме, нет. Просто старушка репетитор совсем все перепутала, назначила нам обоим одно и то же время, а потом еще и умудрилась в это время куда-то уйти. Мы вдвоем ждали ее под дверью и разговорились. Отмечу, знаний по математике мы в тот день так и не обрели, зато обрели кое-что другое. С тех пор она официально моя девушка и я три раза в неделю по понедельникам, средам и пятницам езжу к ней домой, пока ее предков нет дома. Не скажу зачем, это не важно. Важно то, что живет она в ужасном рабочем районе "Сталеваров". Это другой конец города, да и народ там, прямо скажем, агрессивный. "Группы опасности номер 3" встречаются там на каждом шагу, иногда даже "3+", но мне, человеку-невидимке, удается уже два месяца проникать в ее квартиру без всяких конфликтов с "местными". Вот так-то! Хотя представляете, что может произойти в подъезде ее 16-этажного дома, где очень большие лестничные площадки и частенько "тусуются" недоброжелательные элементы? Именно в таких подъездах чаще всего происходят избиения, разборки и прочая ересь, но мне пока везет. Плюс, эта шестнадцатиэтажка считается домом для богатых, и на людей, выходящих из нее, косо смотрят из окон близлежащих "хрущевок". Этот дом даже прозвали "Эмпайером", в честь какого-то мажорского небоскреба в Америке. Короче, меня тут запросто на десять раз могли отоварить, но этого до сих пор не случилось. Это потому что я человек-невидимка, как бы абсурдно это ни звучало.
  
   Теперь давайте подытожим. Итак, мы уже определились с опасностью наших джунглей номер 1 - хищниками, сбившимися в стаи. Закрепим материал:
  
   Группа опасности уровня 3 (+)
   Группа опасности уровня 2 (+) - сюда относятся группы, состоящие из более чем 3 человек.
   Группа опасности уровня 1 (+) "+" - фактор алкогольного опьянения.
  
  
  
  
   Теперь разберемся с хищниками, что охотятся в паре. Не надо думать, что они представляют из себя меньшую опасность, наоборот, жертвами именно этих охотников становится подавляющее большинство дичи, то есть зебр. Толпу из четырех или пяти человек можно заметить издалека и вовремя ретироваться. Группа же из двух человек вызывает гораздо меньше подозрений, простым обывателям сложнее их заметить в толпе, однако человек-невидимка должен уметь четко отличать двоих мирных друзей, что идут в школу, от хищников.
   Как правило, те, кто выходят на охоту парой, не особо думают о маскировке. Иногда они просто встают в не самом людном месте (а иногда, наоборот, в людном - это тоже тактика, о которой мы поговорим позднее) и поджидают своих жертв.
   Давайте четко определимся с понятием, кто же такая эта жертва. В большинстве случаев это школьник "среднего" возраста. Ученик 6-11 класса, не слишком крупный, а главное, выглядящий мягко.
   Это очень тонкий психологический момент, который отличает тигров и зебр. Понятное дело, что слишком маленький человек из 6-7 класса, с каким бы видом он ни шел, вряд ли будет похож на хищника. Он жертва, и ему надо с этим смириться. Более старший человек 14-17 лет уже может заставить другого хищника поверить в то, что он тоже хищник.
   Это один из первых уроков, которые должен выучить каждый желающий стать человеком-невидимкой. Нужно помнить, что человек-невидимка, каким бы невидимым он себя ни представлял, никогда таковым не станет. В определенной ситуации человеку-невидимке придется лицом к лицу столкнуться с хищником. И вот здесь единственное оружие человека-невидимки - метаморфоза. Он должен перевоплотиться из человека-невидимки в хищника, скинуть свою серую неприметную шкуру и стать страшным. Если показать тигру, что ты не боишься его - тигр не нападет на тебя. То же самое и с собаками - они лают на тебя, пока чувствуют исходящий от тебя страх, стоит им почувствовать обратное - они затыкаются. Если задумавший наехать на тебя гопник поймет, что ты не просто не боишься его, но и можешь по харе треснуть - он даже глаза от тебя может отвести в сторону, каким бы крутым он ни был. Разумеется, этот прием действует не на всех, и надо уметь различать тигров, которые в глубине души те же зебры, и тигров, которые в глубине души тигры. С последними такой фортель не прокатит (к ним относятся, например, некоторые зэки, то есть "отбывавшие наказание в местах лишения свободы"). Но в целом в большинстве случаев даже самый крутой тигр обломается на тебя наехать. Ему этого попросту не надо - зачем препираться с тем, кто может дать реальный отпор, если надо по быстрому срубить денег с кого-нибудь "мягкого".
   Для того чтобы превратиться в тигра, нужно, во-первых, потренироваться перед зеркалом делать "зверскую рожу". Не пафосную псевдозверскую рожу, а настоящую. Просто всем своим видом показывать, что "я - запросто - могу - уе...ть". Дальше к этому можно добавить два типа походки: 1) целеустремленная походка на быстрой скорости идущего вперед. В купе со зверской мордой будет создаваться впечатление, что ты куда-то спешишь и пребываешь в состоянии, когда тебя лучше не трогать; 2) походка в стиле "а - мне - все - по - хер, я - сделан - из - мяса". Достаточно "раздолбайская" походка, говорящая "у меня ничего нету, и мне нечего терять". Медленные, не спешащие шаги, руки в карманах. Некоторые тигры могут воспринять это как вызов и из чувства гордости "наехать". Поэтому лучше использовать эту походку реже, чем предыдущую, и только при полной уверенности, что перед тобой зебра в шкуре тигра, а не настоящий зверь.
   Помни, если ты идешь вперед неуверенной походкой, с опаской поглядывая по сторонам, отводя глаза в сторону, и ненароком поймаешь взгляд волка - будь уверен, тебе конец. Ты станешь жертвой.
   Кстати, насчет глаз - еще один тонкий психологический момент. У людей не принято смотреть незнакомым в глаза долгое время, и это своего рода эмоциональная битва - тот, кто первым отвел глаза, проиграл. Поэтому человек-невидимка должен не пересекаться взглядом с хищником, тогда хищник не заметит его. Когда я говорю "не заметит", это не значит что, он не заметит тебя вообще. Он заметит твою фигуру, что идет по дороге, но, если он не увидит твоих глаз, повышается вероятность того, что он не обратит на тебя внимания. Кстати, когда списываешь со шпаргалки на контрольной, этот фокус тоже помогает. Если будешь глазами ловить, когда "препод" отвернется, точно попадешь в поле его повышенного внимания, если нет - повышается вероятность остаться незамеченным. Если пересечешься хоть раз глазами с преподом - пиши пропало, он теперь с тебя глаз не сведет.
   Если человек-невидимка превратился в тигра, тогда ему надо либо смотреть по сторонам, ничего не замечая вокруг (самый лучший вариант), либо подавить своим взглядом хищника. То есть пересечься с ним глазами, про себя яростно повторять "я сейчас тебя убью, сука" и, естественно, ждать, пока гад первым не отведет глаз. Если это произошло - поздравляю, ты победил, если нет - попал на тигра в оболочке тигра. Ты проходишь мимо, а он поедает тебя глазами с офигевшей физиономией, всем своим видом говоря "ты че, обалдел, ублюдок?". В этом случае тебе надо заранее сделать вид, будто ты смотрел не на него, а на что-то вдалеке и пройти мимо. Частенько срабатывает, помни, тигру сейчас тоже нет дела до другого тигра, он охотится на зебру. Сейчас все зависит от его гордости, но скорее всего, если удастся показать ему, что ты смотрел отнюдь не на него, то он сам себе внушит, что так оно и было и выкинет тебя из головы.
  
   По поводу прически человека-невидимки. Она должна быть короткой, без всяких челок, выбритых узоров и прочего. Обычная "боксерская прическа". Желательно, чтобы длина волос на макушке и на висках была одинаковой, так как если сверху волос будет больше, то "выбритость" висков на армейский манер бросается в глаза. На крайний случай, если прическа получилась вызывающей, можно прикрыть ее кепкой.
   Совсем налысо тоже стричься не следует, однако иногда это действенный метод. Во-первых, стрижка наголо любого человека делает страшным. Поэтому, человек-невидимка, который долго хочет пребывать в образе тигра может сделать себе такую прическу. Более того, лысый человек-невидимка, который выглядит по-настоящему страшно, даже может позволить себе яркую одежду.
   Помни, "неформальная" одежда - это приманка номер один для хищника. К неформальной одежде относятся в первую очередь широкие штаны с карманами по бокам на уровне колен и их различные вариации. Также сюда относятся яркие рубашки (оранжевый, красный цвет), вещи, которые по задумке выглядят неряшливо, - например, синий свитер, который смотрится как футболка, надетая на белый свитер - в основном все синее, а снизу выглядывает белая материя, которая также полностью покрывает рукава. Или расстегнутая клетчатая рубашка, из-под низа которой выглядывает длинная футболка, рваные джинсы в стиле "грандж", короче, любая яркая одежда. Все это неприемлемо для человека-невидимки.
   Страшный, лысый человек-невидимка еще может позволить себе что-нибудь яркое (но не для повседневной ходьбы, только для отдельных походок), но он должен помнить, что как бы страшно он ни выглядел, в таком виде все равно нельзя ехать на другой конец города в чужой двор. Так можно прогуляться под вечер по главному проспекту, раз в месяц, и точка.
   Для хищников (которых в некоторых кругах называют "гопниками" или "товарщиками") - докопаться до яркой зебры - высший приоритет.
   Однажды я со своими знакомыми стал жертвой группы "уровня 3+". Они были слегка поддатыми, что делало их действия совершенно непредсказуемыми. Клоп был одет в широкие штаны и клетчатую рубашку (прямо по учебнику "как не надо одеваться человеку-невидимке"). Ему в тот раз пришлось хуже всех. Наибольший прессинг пришелся на его голову, ведь для гопника он неформал. А неформал - это зло. Гопник винит неформала во всех смертных грехах, для него неформал - это воплощение всего того, что он ненавидит: буржуазии, влияния зарубежной культуры, ненормального поведения и ненормальных интересов. Поэтому докопаться до нефора проще простого: "А че у тебя штаны широкие, че это значит? Насрал туда, что ли? Ты у нас модный, что ли? А зачем тебе карманы на штанах? Че сказал, для удобства? И че ты туда кладешь? Давай, сука, показывай!"
   Клоп тогда чуть в штаны на самом деле не наложил. А после этого случая перестал их носить вообще, перейдя на классический обтягивающий стиль.
   Так что человек-невидимка должен помнить, что "неформальская" одежда - излишние неприятности, даже если твое лицо страшное. Можно, конечно, стать в такой одежде невидимкой, но, повторюсь, делать это надо редко и исключительно для себя.
  
   По поводу физической формы. Стать настоящим невидимкой можно, если накачать свое тело до невыносимости. Если стать супер-качком, все эти проблемы сразу же исчезнут, я так думаю. Проблема здесь состоит в том, что сразу ты качком не станешь, так что до десятого класса (когда тело более или менее вытянется) все равно придется быть человеком-невидимкой. Есть еще одно но: походы в спортзал чреваты опасными последствиями, ведь это излюбленное место скопления хищников. Но если перепрыгнуть все эти преграды и стать "качком", значит автоматически стать невидимкой, и это здорово. Правда, почему-то не каждый выдерживает большие нагрузки и действительно становится качком.
   Поэтому здесь необходимо серьезное самообладание, а все качки раньше были по сути - теми же невидимками. Ну откуда идут корни желания стать сильным супер-хищником? Из страха перед теми, кто сильнее, конечно же. Плюс из желания очаровывать девушек. Ладно, в любом случае, для того чтобы стать качком, нужны годы тренировок, а за это время не раз и не два могут пригодиться навыки человека-невидимки, так что поехали дальше.
   Крупные, толстые парни - это невидимки с рождения. Все, что им нужно в жизни, - невзрачная одежда. Жиртрест из моего класса ни разу в жизни не стал дичью. Он огромен, толст и его не сломаешь - это по сути тот же самый качок, только качаться ему не надо. Так что сразу определимся, этот трактат не для: Взрослых, Толстых, Мускулистых.
   Хотя даже и они могут стать жертвами крупных хищников. Никто не застрахован ни от чего.
   Еще недавно я был убежден, что когда вырасту и поступлю в университет, никаких проблем у меня не будет и я перестану быть невидимкой. Не тут-то было, Серый рассказал, как его брата-третьекурсника избили и отобрали ботинки фирмы Camelot. Из него точно абы какой невидимка.
   Кстати, можно подумать, что в список тех, кому этот трактат не пригодится, можно добавить всех без исключения женщин. А вот и нет. У нас с Валькой однажды зашел разговор о всяких криминальных субъектах, и она рассказала:
   - Однажды идем мы с девчонками по площади, и тут сзади нас увязались две страшных бабы. Грызут семечки и идут за нами почти впритык. А когда мы в проулок свернули, как давай на нас наезжать. Давайте, мол, деньги, а не то изобьем. И так страшно было. Когда одна мне сказала, гони, мол, бабки, а то дома тебя выслежу и в подъезде изобью, я ей все отдала.
   В тот день я узнал, что не только у подростков-мальчиков такие проблемы. Женщинам даже хуже, им еще надо бояться изнасилования. Вот от этого точно можно сойти с ума. Надо будет как-нибудь написать адаптированную версию невидимки для женщин.
   Взрослым тоже не следует забывать, что есть такие же взрослые хищники, которые могут напасть. А качкам - что есть на свете такие же хищники-качки. А что один качок может противопоставить пятерым? Так что, вполне возможно, я зря выделил категорию тех, кому этот трактат ничем дельным не поможет. Пригодиться он может абсолютно всем, просто некоторым в большей степени, чем другим. Итак, невидимка должен иметь глаза на затылке и уметь перевоплощаться. Это были первые два урока. Поехали дальше.
  
   Давайте классифицируем хищников, что выходят на охоту парами. Как правило, их можно поделить всего лишь на две группы: тигр под маской тигра и зебра в маске тигра. Это все зависит от их опыта, возраста и целей. И если представители первых трех групп чаще выходят на улицу не для того чтобы осознанно причинить вред, то эти пары изначально ставят своей целью отоварить человека-невидимку. Он должен различить вышедших на охоту хищников сразу же, вычислить их в основной массе в толпе.
   Еще один опасный тип - одинокий волк. Этот хищник выходит на охоту совершенно один, и нередко по идеологическим соображениям. Точнее, идеологические соображения берут верх над перспективой поживиться. Не дай бог, чтобы им оказался выходец из мест лишения свободы или детской колонии - тогда все пиши пропало. Мельчайшая деталь в твоем внешнем виде может вызвать целое цунами негатива. Наиболее популярные здесь вопросы: "Это у тебя че такое? Че это значит? Ты знаешь, что на зоне с такими, как ты, делают?". Вычислить выходца с зоны довольно просто - во-первых он более агрессивен, чем даже пара тигров. Во-вторых, не исключено обнаружить на его руках характерные зековские татуировки - масти карт на костяшках пальцев, солнышко и т.д. Они обладают отталкивающим грязно-зеленым цветом, редко бывают цветными. Неплохо бы знать, что значит отдельная татуировка, ведь каждая из них имеет свой смысл. Я пытался разузнать об этом у знакомых - однако никто ничего не знает. Говорят, некоторые татуировки в виде перстней наносятся насильно и обозначают место зека в тюремной иерархии - но человеку-невидимке это глубоко по барабану. Кем бы ни был уголовник там, сейчас-то он здесь, и наверняка чрезвычайно зол, а следовательно - опасен.
  
   Есть другая разновидность неконтролируемой толпы - толпа, собранная по идеологическим соображениям. Например, сообщество национал-социалистов. Эти радикальные парни раньше носили характерную атрибутику - короткая куртка "bomber", тяжелые ботинки и обтягивающие джинсы. За появлением на горизонте такой толпы должен в оба наблюдать невидимка с характерными национальными особенностями, что выражены на лице. Эти опасные парни - по сути то же быдло, только им не нужно от тебя денег или чего-либо прочего. Главная их задача - заварить потасовку и подраться. В принципе, это самая нелогичная вариация, они ведут себя так же, как и группы в состоянии алкогольного опьянения, но при этом могут быть абсолютно трезвыми.
  
   Человек-невидимка должен помнить и о других опасностях. Например - цыгане. Цыганки очень хитро используют приемы психологического манипулирования, начиная разговор, давят на болезненную точку - например здоровье. Мол, у тебя аура черная, тебя несчастье ждет. Или, выглядишь ты плохо - умрешь скоро. Если человек-невидимка проявил неосторожность и цыганка завела с ним разговор, надо делать следующее: во-первых, ни в коем случае не пересекаться с ней глазами. Там страшная серая впадина, которая может засосать и потом будет страшно. Во-вторых, сразу же надо перебить ее какой-нибудь фразой типа: "Да, это ужасно интересно, пойди еще кому расскажи", или прямо "да ты че?.. Слушай, а не пойти ли тебе на три буквы?". Человек-невидимка должен хорошо разбираться в психологи и этих хитрых хищниц: они работают по хорошо отлаженной схеме, и если в этой схеме происходит слом - они обламываются. В отличие от быдла главное оружие этих не напугать тебя и заставить отдать деньги, а внушить тебе, что ты добровольно должен это сделать. Или на худой конец заставить поверить, что сейчас за бесплатно проведут ритуал снятия порчи, а во время этой сомнительной процедуры успеют украсть денежку.
   Также есть опасные типы личности, которые действуют по тому же принципу, что и цыгане - вступают в психологический контакт и проводят эмоциональный прессинг. Это участники разнообразных сект, главная задача которых - привлечь тебя к участию в их секте. Секты бывают разные, от мелких до тех что имеют мировой уровень. Поэтому если к невидимке на улице подходит человек, раздает непонятные листовки и бормочет что-нибудь на тему "что тебе известно о боге, мальчик?" нужно немедленно прибавить шагу и ни в коем случае не смотреть ему в глаза.
  
   Поговорим о хранении. Невидимка должен быть во всеоружии на случай, если его будут обыскивать (девиз: будь готов ко всему!). Во первых, неплохо сделать дырки в карманах куртки, и спрятать туда под подкладку ценные вещи. Там они будут совершенно незаметны и не смогут привлечь внимание хищников. Если в наличии есть крупные суммы денег - лучший способ положить их в носок. Не под ступню (там может порваться), а сбоку, к щиколотке. На худой конец, с верхней стороны ступни, однако это чревато тем что денежка может перевалиться вниз - а там пот, трение - может прийти в негодность. Поэтому сверху класть только в том случае, если обувь достаточно плотно облегает ногу.
   Товарщики вряд ли будут заглядывать тебе в носки, чтоб найти деньги. Кому охота копошиться в этой грязи? Да и к тому же можно самому забыть о том, что на тебе есть деньги.
   Теперь еще, человек-невидимка должен всегда носить незначительную сумму денег мелочью в карманах. От некоторых хищников этим можно отвязаться. Человек-невидимка должен помнить, что все самые главные правила все равно не дают стопроцентной гарантии, что его не заметят. Поэтому на крайний случай, если все остальные методы не помогли - мелочь в карманах последний шанс откупиться от крупной стычки.
  
   Теперь по поводу жилища. Человек-невидимка подготовил себя для улицы, однако это не означает, что в доме он находится в полной безопасности. Во-первых, даже если человек-невидимка на сто процентов уверен, что все его друзья это не хищники, это отнюдь не значит, что хищники не могут попасть под дружеским предлогом в квартиру. Ведь у друзей есть свои друзья, а у тех свои друзья и в этой цепочке не исключено, что к тебе в гости придет хороший друг, а вместе с ним притащится быдло, которого ты раньше в глаза не видел.
   Ко мне однажды пришел Клоп, вместе с ним его двоюродный брат с другом. Вот эта парочка была по сути хищниками, что охотятся в паре. И они пытались проникнуть в мой дом. Я сколько мог оттягивал разговор, стоя в дверях, не давая им пройти, однако старший брат просто в наглую оттолкнул мою руку и прошел внутрь. Он знал, что там его увидит моя мама, и из приличия пригласит всех зайти. Так и произошло. Чертовы человеческие нормы приличия, испортили мне тогда жизнь на целую неделю. Они прошли внутрь, в мою комнату, и сразу же стали разглядывать кассеты и диски. В итоге набрали себе целую кучу под предлогом "мы посмотрим и вернем", я сумел отмазать пару фильмов - мол, "это не мое, мне отдать надо", но часть они все равно забрали и что потом? Клоп, сколько я к нему ни обращался, делал вид, что его это не касается (брат же у тебя фильмы брал, не я!), а брата этого я больше никогда не видел. Вот так.
   Потом неделю бегал по видео-салонам, искал такие же фильмы. Изнервничался, а все потому, что не предусмотрел возможности такого явления. После этого все диски и кассеты убрал под кровать, в отделение для подушек и одеяла (все равно им редко пользовался, обычно просто застилал кровать пледом) и был спокоен. Всем приходившим врал, будто продал все диски и фильмы.
   Плюс, человек-невидимка должен превратить свою комнату (или свой угол, если нет отдельной комнаты) в совершенно стерильное помещение. На глаза не должно попадаться никаких предметов, которые могут спереть. Все должно быть запрятано по шкафам (желательно на замок), а не быть выставлено на всеобщее обозрение. Если есть часы, немедленно нужно положить их в карман или надеть на руку. Если какие-либо вещи были выложены из ящиков, то за короткий промежуток времени после неожиданного звонка в дверь нужно потренироваться успеть все спрятать по полкам. Все это сохранит твои нервы и горечь от утраты любимой вещи в случае непредвиденного визита.
  
   Беды можно ожидать не только от незнакомцев, но и от приближенных личностей. Помни, если даже твой хороший друг просит тебя сходить принести воды или что-нибудь пожевать - скорее всего, он замыслил неладное. Это самые популярные предлоги избавиться от хозяина и получить его комнату в распоряжение на короткий срок. За это время запросто можно умыкнуть что-либо.
   В моей практике был случай, когда Клоп пришел ко мне с Серым. Ни с того ни с сего Серый предложил пойти на кухню и поискать там еды. Мы пришли туда, Клоп пришел чуть позднее (как выяснилось, он спер видеофильм из моей комнаты). На кухне оба нехотя поели бутербродов и сразу же ушли.
   Я по неопытности даже к вечеру не заметил пропажи. Ну а потом пошла все та же байда "мы забрали? Ничего мы не забирали, с дуба что ли рухнул!". Поэтому повторюсь, все должно лежать закрытым по полочкам.
   Этот трактат я тоже прячу. Однажды Серый без предупреждения нагрянул и увидел его открытым на моем столе.
   - Чего ты там пишешь?
   Вот тут я поступил как дилетант. Я ответил:
   - Нет-нет, ничего, - и поспешно ринулся закрыть эту толстую тетрадку. Если бы я всем своим видом показал, что мне плевать на тетрадь, в ней записаны какие-нибудь старые черновики сочинений по литературе - тогда гад плюнул бы и переключился на что-нибудь другое. Но когда он понял, что я никоим образом не хочу подпустить его к ней, он вперед меня успел подбежать к столу, схватил ее, и начал вслух читать:
   - Выходить на улицу всегда страшно! Ха!
   Стало так плохо, будто он не в тетрадь заглянул, а в душу. Я резко схватил тетрадку и выхватил из его рук, пришлось надавить ему на жалость, чтобы он успокоился и забыл о ней:
   - Это старая тетрадь моего отца. Все, что осталось после того, как он ушел.
   - О! Тогда извини, я не знал. Мне очень жаль.
   Он, конечно, лукавил, ему не было жаль ни на грамм.
  
   Итак, главная цель человека-невидимки - сохранить свои нервы. Сделать все, что в его силах, чтобы его не избили и не обокрали как на улице, так и в доме. Расскажу еще об одном фокусе, который можно использовать на улице.
   Это еще один типаж человека-невидимки: шифрующийся под бомжа. Не то чтобы под бомжа от которого несет перегаром и одет он в лохмотья, а просто под парня, который всем своим видом показывает что живет он в малообеспеченной семье, на грани бомжовства. Отлично такой фортель проходит зимой, когда можно надеть на себя приличную одежду и прикрыть каким-нибудь рваным, грязным пуховиком. Для полноты картины добавить замоханную шапку, в катышках. Ее можно найти у старушек в переходах, они продают их по 40 рублей.
   К такому невидимке вообще вряд ли хоть кто-то на метр подойдет. Всюду вокруг него воцарится эдакий невидимый барьер - радиус, который никто из окружающих не осмелится нарушить. Скоро начнется зима, и я превращусь в такого невидимку, для того чтобы безболезненно пресекать "опасную милю". Это жуткий участок дороги от остановки до дома Мадлен.
  
   Примечание на полях
   Мадлен - это моя девушка, о которой я упоминал ранее. Разумеется, это не настоящее имя. Это я ее так называю, а на самом деле ее зовут Елена Мадронова.
  
   Я сам окрестил этот участок "опасной милей", потому что каждый раз, когда я там оказываюсь, я вижу от 2 до 4 разных групп хищников, что работают совершенно раздельно. На самом деле длина этого участка около 3 километров, но мне нравится это название "опасная миля". Этот путь идет через два двора, одну аллею и один пешеходный переход. Совершенно опасные места, которых должен сторониться человек-невидимка. Была бы моя воля, я бы прилетал к ней на вертолете - садился бы на крышу дома и спускался вниз.
   Кстати, у меня с ней, похоже, все достаточно серьезно... надеюсь, что и впредь оно будет так оставаться. Она вообще немножко странный человек, но, наверное, именно эта ее "странность" меня так сильно и привлекает.
  
   Женщина с голубями.
   Несколько дней назад по дороге из школы домой я стал свидетелем очень трогательной сцены. Я зашел в киоск быстрого питания, купил себе хот-дог и решил пройти домой через площадь. Там, вдали, я увидел большое скопление голубей вокруг какой-то женщины. Подойдя ближе, я увидел женщину в возрасте, на вид ей было лет 45. Одета она была достаточно неброско, на плече висела сумка, создающая впечатление, будто она шла на работу или, наоборот, домой с работы. В руке она держала буханку хлеба, от которой отрывала кусочки, крошила их в руке и кидала голубям.
   Я не из тех, кто умиляется каждой мелочи, но это было по-настоящему нечто. На ее лице читалась абсолютно детская, искренняя и светлая радость. Она напоминала маленькую девочку, вокруг которой мир был ярким, прекрасным, словно нарисованным акварелью. Она с такой честной, настоящей, неподдельной радостью кидала эти хлебные крошки, что, казалось, сейчас заплачет.
   А вот мир вокруг отнюдь не был нарисован акварелью. Это было грязное место, по которому ходили серые люди. Они с недоумением смотрели на нее и отводили глаза, продолжая идти со своими злобными масками на лицах. Некоторые хихикали, обращаясь друг к дружке, и показывали на нее пальцем. Казалось, никто не мог разглядеть в ней ту девочку, которая искренне радовалась, находясь в прекрасном мире.
   Я встал как вкопанный и какое-то время просто смотрел на нее, открыв рот. Я не мог поверить, что такое возможно, что какое-то мимолетное мгновение так сильно западет мне в душу. Я не мог поверить, какими искренними могут быть эмоции, как прекрасен может быть человек. Она кормила птичек, а с губ срывались еле слышные фразы:
   - Кушайте, голубчики... кушайте, дорогие мои.
   Когда я пришел домой - я заплакал. Уже долгое время прошло с тех пор, а все никак не могу забыть ее и людей, ее окружавших. Я еще несколько раз плакал, вспоминая ее, и решил описать момент этот здесь. Не знаю, хватит ли моих слов для того, чтобы описать всю ту невообразимую прелесть и ужас того момента, когда, казалось, никто, кроме меня, не понимал этой женщины.
  
   Раз уж я описал такое глубинное потрясение... почему бы мне не описать кое-что еще? Вроде бы, неплохая идея, мне даже нравится писать об этом здесь, ведь никому больше я не могу рассказать о таких вещах. Ну кто поймет достаточно взрослого парня, который сразу рыдает, стоит ему всего лишь вспомнить какую-то женщину с голубями?
   В общем, помимо взрывания петард, нанесения ущерба общественным местам и прочей деструктивной деятельности, тех милых радостей, столь присущих мальчикам нашего возраста, у нас с Васьком был еще один общий интерес. Помимо нас двоих, интерес этот был присущ еще дюжине парней, хотя бы как-то относящихся к нашему двору. Мы все постоянно копили деньги. До нужный суммы кому-то требовалась всего неделя, другим - месяц. Постоянные просьбы дать денег в долг было явлением повсеместным, никто этому не удивлялся и ни для кого не было секретом, куда пойдут эти деньги.
   Здесь в моей жизни и произошло несколько тех эпизодов, о которых я упоминал ранее. Я говорил, что каждый человек на свете хотя бы раз был хищником, для меня это превращение произошло именно тогда, и связано оно было с нашим общим интересом. Нужны были деньги, а мать не могла дать так много. Если бы я откладывал карманные деньги, что она изредка мне давала - у меня бы ушло два месяца до нужной суммы. Естественно, о петардах пришлось бы забыть. Так мы вчетвером, а иногда впятером и превращались в хищников, рыщущих по соседним дворам в поисках добычи. Я не горжусь этим, более того, я стыжусь этого. Может быть, когда я подробно расскажу, куда направлялись эти награбленные дивиденды, это послужит оправданием моих действий. Однако это никогда не оправдает меня самого в моих глазах. Но я делал все это. Я понимаю, что был тогда наивен, глуп и очень молод, отчасти было тут и какое-то чувство обиды, оставшееся после 16 июля, но и это не оправдывает меня перед собой. Конечно же, я не преступник. Некоторые ребята из моего двора, например зверье вроде Пахана с Танком, промышляли куда более криминальными делами. Эти двое были тогда ненамного старше меня и по своей детской наивности (и желанию хвастаться) они охотно выбалтывали нам подробности всех своих темных делишек. Мы знали все мельчайшие детали истории про то, как они разбили стекло машины, чтобы украсть стереосистему, как они вдвоем забили мужчину в районе Сталеваров, чтобы завладеть его бумажником и обручальным кольцом. По сути уже тогда эти двое были стопроцентными хищниками, но мы дружили с пеленок и я не брал это во внимание. Правда, после нескольких неприятных инцидентов моя связь с этой парочкой постепенно разорвалась. Я и сейчас иногда вижу их, в основном по отдельности, реже вместе. Их лица страшные, глаза их злые. Выглядят они сейчас точно так же, как и тогда, вот только стали намного свирепее. Если мне удается пересечься с одним из них взглядом - по глазам я понимаю, что он узнал меня, вот только мы никогда не здороваемся. Мы находимся по разные стороны баррикад, однако я уверен, что они хорошо помнят то время, когда мы собирали деньги все вместе. Один из самых счастливых периодов времени в жизни вообще: это когда мы все дружили и просто копили деньги, не превращаясь в хищников. После этого превращения никакого света в моих воспоминаниях нет, а вот до него все было по-настоящему здорово. Это был наш общий секрет, о котором не дано было никому знать, ни родителям, ни ребятам "со стороны"; это была наша тайна.
   Я каюсь. Мне чудовищно стыдно за то, что я сделал во время одной из этих вылазок в соседние дворы, когда мы уже с подачи Пахана и Танка стали хищниками. В самом начале я держался в стороне, говорили в основном Танк с Паханом, а Васек старался держаться вместе со мной. Когда эти двое осознали нашу бесполезность, они провели разъяснительную беседу. Чего там греха таить, мы боялись эту парочку. Вчетвером мы были хорошими друзьями, могли вместе беситься, вести себя как сумасшедшие, играть в войнушку, но мы с Васьком все равно боялись этих двух чокнутых. Во мне постоянно играло это убеждение, будто они сильнее, ловчее, хитрее и намного умнее нас. Был страх, что за ними стоят такие люди, дорогу которым лучше не пересекать. Мы видели взрослых, страшных подонков, которым они отдавали награбленную аппаратуру. Своим присутствием в нашем дворе эти люди буквально электризовали атмосферу, все переставали делать свои дела и вели себя как-то отрешенно. Все боялись. Мы боялись тоже, а страх рождал уважение. Это уважение положило собой начало идиотского периода моей жизни, когда Пахан стал моим идеалом, человеком которым мне захотелось стать. Я даже упросил маму купить мне красный спортивный костюм, в точности как у Пахана. Когда она сдалась и купила его, в нем я сразу же почувствовал себя "круче". Сейчас я бы никому не стал подражать, в особенности такому "чмо", как человек, некогда известный под именем "Пахан". Но тогда все было иначе, отца у меня не было, старшего брата тоже. Почему детям так нужна модель поведения, которой обязательно нужно подражать? Почему нельзя с раннего возраста быть самим собой? Это так глупо и низко, как плохо, что я не могу возвыситься над типичными человеческими явлениями и процессами, стать вне всего этого. Будь моя воля, я бы никогда не попал под влияние Пахана. Будь моя воля, я бы вообще прожил всю свою жизнь заново и переписал сценарий огромной кучи событий, о которых я не люблю вспоминать. Я бы просто замочил Пахана, и уж точно никогда бы не пошел взрывать петарды за гаражи и никогда не допустил бы, чтоб в моей жизни произошел этот кошмар с третьеклассником из 158 школы.
   Ему оставалось сделать каких-то десять шагов и скрыться за железной дверью подъезда. 10 шагов, и судьба этого мальчика никогда бы не переплелась с моей. Все могло случиться по-другому, если бы он не решил потратить время на покупку хот-дога, палочку от которого он сжимал в руке. Он был одет в черные штаны и серый пиджак, под которым скрывалась темная рубашка, за спиной у него висел огромный портфель, набитый учебниками. Его рабочий день кончился, он возвращался из школы домой и наверняка думал о том, как, покончив с домашним заданием, будет смотреть по телевизору мультфильмы или играть в приставку. Он мог думать о маме, которая вечером приготовит ему его любимые блинчики или что-нибудь в этом роде. Он мог быть самым счастливым человеком на свете. Он был счастлив, пока на горизонте не появились мы. Он мог отворить огромную для него дверь подъезда и войти в свое счастье, но вместо этого в его жизнь стремительно вошел я.
   Остальные в этот момент стояли в стороне. Я, чувствуя себя самым крутым в костюме, как у Пахана, преградил путь этому бедному мальчику. Я видел его несколько раз по дороге в школу - по утрам он выходил из дома и шел на север, пересекая улицу Грибоедова, а в этой стороне была только одна школа. Этот маленький мальчик, возможно, никогда в жизни никому не делал ничего плохого и уж тем более не хотел ничего плохого сделать мне. Он вообще не знал того человека в красном спортивном костюме, что преградил ему путь к подъездной двери. Он опешил, когда этот незнакомец, на вид немного постарше, толкнул его в плечо и громко крикнул:
   - Стой!
   Я думал о том, как бы сейчас поступил Пахан, и делал все, руководствуясь этими мыслями. Я ликовал от того, что Пахан стоит рядом и смотрит на меня. Я не замечал своего лучшего друга Васька, который стоял рядом с ним и смотрел на меня с недоумением. После этого случая он как-то даже сказал мне:
   - Слушай, ты с этим подонком повелся и сам подонком стал!
   На что я лишь ответил:
   - Я стал настоящим пацаном, таким, каким должен быть каждый, понятно? - я говорил "пацан", подразумевая "мужик", как говорил когда-то отец. После случая с этим мальчиком и разговора с Васьком мне понадобилось еще какое-то время, чтоб отойти от влияния Пахана и идиотских рассуждений. Прошло еще несколько бессонных ночей, чтобы окончательно отказаться от уподобления хищнику.
   И я никогда не забуду глаз того мальчика, которые вижу иногда до сих пор.
   Там, у подъезда, я не использовал какой-то определенной тактики "отоваривания". Я просто начал со стандартной фразы "эй, пацан, куда идешь?", а потом добавил "Куда спешишь, сука? Бабки есть?". Мальчик сразу же затрясся и ответил мне жалобным, испуганным голосом:
   - Нет... денег нету.
   Тут я увидел в его руке палочку от хот-дога, и мгновенно выстрелил:
   - А это ты на какие шиши купил?
   - Все деньги на него потратил. Мне мама всегда ровно дает!
   - Ага! - сказал я и состроил страшную рожу, - так ты у нас выходит "балаболка"!
   - Что? - мальчик явно не понимал значения этого слова, которое я почерпнул из лексикона Пахана с Танком. Его можно перевести как "человек, который только что солгал", а согласно философии этой парочки (и других хищников тоже) - "тот, кто соврал - тот не прав. А кто не прав - тот платит".
   - Ты че врешь мне тут, сука?
   - Нет-нет... я не вру, - лицо мальчика окрасилось сильным румянцем и стало откровенно красного цвета. Пахан, Танк и Васек стояли рядом, не вмешиваясь. Увидев выступившую красноту на лице мальчика, я понял, что стоит мне чуть-чуть надавить, этот маленький ублюдок (как он посмел соврать мне?) заплатит и отдаст все что должен:
   - Ты сказал, что денег у тебя нет. Но свою жрачку ты же купил за деньги!
   - Да, но это было тогда. Тогда они у меня были, а сейчас правда нет!
   - Тогда, сейчас, нет никакой разницы! Надо помогать пацанам, а не врать им!
   - Простите, простите...
   - Простите, сука, в карман не положишь!
   Видимо, именно в этот момент мальчик окончательно осознал свою беспомощность в сложившейся ситуации и из глаз его брызнули слезы. Я понял, что сейчас он начнет громко реветь, привлекая внимание и вовремя схватил его за горло рубашки:
   - А ну не реви, сука! Ты пацан или нет?
   - Пустите м-м-меня... пожжалууйста... - проревел он в ответ, схватив обоими руками мою руку, что держала его. На секунду мне показалось, что он хочет оторвать ее от себя, но потом я понял, что он просто схватился за нее. Я резко дернул его за рубашку и увидел золотую цепочку с крестиком на шее.
   - Ты понимаешь, что ты балаболка и теперь ты мне должен?
   В ответ прозвучал лишь всхлип, и мальчик, освободив свою руку от моей, вытер ею глаза. Я наклонился лицом почти вплотную к нему и злобно сказал:
   - А ну не реви, падла, а то я тебя прямо здесь урою!
   Дыхание мальчика стало прерывистом, он с трудом набрал воздуха в грудь и ответил:
   - Д-д-да, я не б-буду-у... не надо меня б-б-бить!
   - Быстро снимай цепочку, сука!
   - НЕТ! - истерически громко закричал мальчик.
   - Ты че, не понял? Ты мне должен! Давай снимай!
   Я по-прежнему сжимал его рубашку, мальчик пытался вырваться, но каждая новая попытка была безуспешнее предыдущей. Внезапно он сказал фразу, которую я никогда в жизни не забуду. Эта фраза на секунду вырвала меня из маски подражания и заставила задуматься. На мгновение я всем своим существом осознал, что передо мной живой человек, такой же человек, как и я, у которого тоже есть мама. Мальчик закричал:
   - Мама! Мама! Пустите меня, я хочу к маме!
   Однако вспомнив, что Пахан стоит рядом, я быстро отогнал эти мысли и сказал:
   - И хули ты там со своей мамой собрался делать?
   - Мамочка! Мама! - не прекращая продолжал звать мальчик. - Мамочка!
   В разговор вмешался Танк:
   - Посмотри на этого лоха! Хнычет, как баба!
   - Точно, - с презрением подхватил Пахан, и оба злобно хихикнули. Васек немножко улыбнулся, чтоб не идти наперекор всем. Хотя я знал, что на самом деле ничего смешного в происходящем он не видел.
   - Ты баба, что ли? - спросил Пахан.
   В ответ лились слезы. Пахан перефразировал свой вопрос:
   - Ты пацан или нет?
   - НЕТ! - вновь громко прокричал мальчик. Он, наверное, вложил в этот ответ все свое презрение к понятию "пацан", и хотел сказать что-нибудь типа "я не пацан, а мальчик". Но, на Пахана это произвело другое впечатление:
   - Хо-хо! Да ты сам признался в том, что ты - баба! Лох и чмо засратое!
   - Я хочу к мамочке!
   - Че ты заладил со своей мамочкой? - прикрикнул Танк.
   Тут у мальчика началась настоящая истерика. Такая истерика бывает у ребенка, когда злобные друзья в детском саду слишком сильно доводят его, и он сквозь слезы начинает просто орать. После такой истерики все обычно сразу же расходятся и перестают его дразнить. Это своего рода защитная реакция, но не думаю, что этот мальчик думал в тот момент о чем-то подобном. Через слезы он просто начал говорить хлюпающим голосом:
   - Я хочу к мамочке! Пустите меня! Я хочу к маме! Я хочу к мамочке!
   Услышав это, Танк и Пахан заржали в один голос. Я посмотрел на них и убедился, что Пахан одобряет все мои действия. Насмеявшись, он начал пародировать мальчика и сказал плачущим голосом:
   - "Я хочу к мамочке!" - а потом, перейдя на свой дерзкий тон, добавил, - вы только посмотрите на этого маленького педика!
   - Маменькин сынок! - поддержал его Танк.
   Мальчик тем временем забился в истерике и без устали начал вырываться из моих рук, пытаясь прорваться к подъезду. Предпринимая одну за другой безуспешные попытки, он вновь закричал:
   - Мама!
   Позже я подумал, что, как и у меня 16 июля, в жизни этого мальчика произошел такой же переворот в тот день. Возможно, до этого дня он жил в идеальном, прекрасном мире, где был он, его мама и не было ничего плохого. Он цеплялся тогда за эти слова о маме как за спасительную соломинку. Он думал о том, как хорошо ему будет в своем теплом доме, где он сможет в безопасности подойти и обнять свою маму, которая никогда не назовет его "маленьким педиком" и не будет держать за шиворот.
   Танк рассвирепел:
   - Слушай, засранец мелкий, если ты еще раз скажешь "мама", то, клянусь, я урою тебя на месте!
   К всеобщему удивлению, он не прекратил. Эти слова о маме стали для него единственной ценностью. Он бы ни за что не прекратил звать маму, возможно, для него это было бы равносильно предательству. И только этими фразами он мог противостоять нам, поэтому после слов Танка он лишь еще сильнее закричал:
   - МАМА!
   Танк отвел руку назад для удара, но его остановил Пахан:
   - Ладно, слушай, у него истерика. Артур, пусти его, - он никогда не называл меня Миллс или Арт. Я покорно отпустил мальчика и был счастлив такому исходу. Тот побежал к подъезду, дрожащими руками с трудом открыл дверь и скрылся внутри.
   Позже от соседских парней я узнал, что парень очень долгое время боялся выходить гулять и ходил в школу только с отцом или матерью. Если родители не могли его забрать сразу же после уроков, он ждал их появления, не выходя из здания школы. Я старался никогда не появляться в том дворе и никогда не ходить в его окрестностях. Вечером того дня я не мог уснуть. Куда бы я ни поворачивался, я видел глаза этого мальчика и слышал его жалобные крики "Мама!". Несколько раз я запирался в ванной и, замечая свое отражение в зеркале, бил себя по лицу. Бил кулаками, иногда давал пощечины. Потребовалось еще время, чтобы я полностью отказался от общения с Паханом (это оказалось не так-то просто) и я ощутил на своей шкуре, каково это - бояться выходить на улицу.
  
   Но, я очень круто отошел от темы. До этого тупого случая (и постоянно возвращающейся мысли "какое же я дерьмо") все было куда более красочным. До того как я на маленький период времени превратился в хищника (как я хочу ножницами вырезать этот эпизод из всей композиции) собирание денег было весьма светлым и романтичным занятием. Я нигде не воровал, никого не "товарил", не общался слишком плотно с этими двумя поганцами. Основным кругом общения был Васек и еще несколько нормальных парней, а Пахан с Танком были где-то в самом конце списка. Иногда я брал деньги в долг, но всегда возвращал. Давай забудем двух этих подонков и сконцентрируемся на нашем маленьком и добром мирке, который составлял я, Васек, Жека, Прыщ (которого на самом деле звали Аркадий) и... Ирка. Да, так звали ту прекрасную женщину нашего возраста. Я употребил слово "женщина" не просто так. Понимаешь, мой дорогой читатель из будущего, мы все вчетвером любили ее. Она была нашим пятым лучшим другом - она здорово карабкалась по деревьям, играла в войнушку, материлась как сапожник и всегда говорила с нами на равных. Позже я узнал, что таких называют "пацанки", и мне это показалось на редкость дерьмовым определением.
   Иногда казалось, что у Ирки дома дела обстоят раз в десять хуже, чем у нас всех вместе взятых. Она всегда гуляла с нами допоздна и всегда возвращалась домой последней. Мы все знали: ее родители пьют. Прыщ даже однажды сказал:
   - А по-моему, это круто! Ее предки не пасут совсем, она может гулять сколько захочет! Вот бы и мои запили!
   Однако, я уверен, даже он сам в тот момент так не думал. Не было в этом ничего хорошего, кроме того, что ей действительно можно было долго гулять. Иногда после таких гулянок она на следующий день приходила с синяками на теле, и мне было понятно, что происходило в доме у этой девочки. Мне казалось, что она живет в том нескончаемом кошмаре, как будто ее "двойной ублюдок" и "двойная сука" только и делают, что отводят на ней душу, только это происходит не от раза к разу, как некогда было у меня, а постоянно. Мне представлялась ее жизнь такой же, как когда-то и у меня, только гораздо хуже. Мы не любили обсуждать эту тему друг с другом. Нам было жалко ее, но в какой-то момент эта тема просто закрылась сама собой на замок - никто не хотел говорить об этом. Гораздо охотнее мы иногда обсуждали события, регулярно происходящие у подвального помещения дома 129.
   На углу этого дома, где редко ходили люди, была лестница, ведущая в подвал. Внизу, впереди, был тупик, однако направо был уже проход под дом. Повернув с лестницы направо, ты попадал в коридор, ведущий к намертво закрытой железной двери в подвальное помещение. Таким образом, справа от лестницы оказывалось совершенно не просматриваемое пространство, полтора метра в ширину и четыре в длину, где можно было уединиться. Мы называли его "за лестницей", там было темно, уютно, а главное - никто не мог увидеть происходящего. Там пахло застоявшейся мочой, было сыро, но мы очень любили этот маленький коридорчик.
   Думаю, тебе, читатель из будущего, не стоит говорить о том, что чаще всего в этом коридоре оказывалась Ирка, а остальные бывали там с переменным успехом. Несмотря на нашу общую дружбу, никто никогда не оспаривал того факта, что нужно достать ей денег. На самом деле, такса, которую она просила, была не так уж велика, однако таким парням, как мы, нужно было потрудиться, чтоб ее заработать. Иногда некоторые подрабатывали мытьем машин, но занятие это было не из популярных. Чаще недостающую сумму отдавали Ирке всякими конфетками, или просто продуктами питания, стащенными из холодильника.
   Для многих Ирка была просто шалавой, которую можно спокойно отодрать. Мы вчетвером очень злились, когда узнавали о свидании Ирки с этими "многими" (Пахан и Танк тоже были среди них), но не обсуждали этого с ней. Понимаешь, для нас она была больше, чем просто девчонка, она была нашим хорошим другом. Мы все любили ее.
   Было очень грустно, когда она переехала жить в другой город к бабушке. Я даже плакал. Не знаю, что там случилось, но после этого случая мы никогда не видели ни ее, ни ее "двойных подонков". Может быть, их выселили? Зачем было вообще рожать ребенка, если ты знаешь, что бутылку все равно любишь больше? Не понимаю, почему существует эдакий культ русского человека, который постоянно бухает водку. Но разговор не об этом. Я просто хочу излить в этот дневник все те добрые чувства, которые захлестнули меня, когда я вспомнил об Ирке. Я помню, как мы играли с ней в "бутылочку" (правильнее сказать, "она играла с нами"), помню те случаи, когда я сам оказывался с ней под лестницей, а не стоял рядом на шухере. Было клево, жаль, что все клевое очень быстро кончается. Прошло не так много времени после того случая с мальчиком, и я больше никогда не видел Ирки. Думаю, это была моя первая, настоящая, искренняя любовь, и раз уж я решил написать о многом, почему бы не написать об этом?
   Я не стыжусь этих свиданий под лестницей, надеюсь, она тоже. Очень неприятно думать о том, что сейчас она может ходить на такие же свидания, только в более опрятные места и получать за это гораздо большие деньги. Но даже если так, я с этим справлюсь. Кем бы она сейчас ни была - она все равно останется той самой Иркой, которую мы все вместе по-настоящему любили.
   Сейчас у меня есть постоянная девушка, и я не знаю, стоит ли ее посвящать в эти дебри. Думаю, ей о моих детских свиданиях все-таки знать не стоит.
  
   Давно уже ничего не писал... но сегодня вновь взял свою толстую тетрадку в руки.
   Люди - это дрянь. Была бы моя воля, я бы аннигилировал планету. И это было бы правильно, сейчас объясню.
   Некоторые человеческие эмоции меня просто добивают. Когда происходит нечто подобное, сразу же хочется всех взорвать. Я отношусь к той немногочисленной группе людей, которые искренне уважают ветеранов Великой Отечественной войны. Да, совершенно верно, для меня эти люди не просто дряхлые старики, постоянно сетующие на новый порядок, ностальгирующие по былым временам, а настоящие герои. Только вот стоит сказать какому-нибудь подонку вроде Серого об этом, как он тут же поднимает тебя на смех. В окружающем меня обществе такие чувства, видимо, должны быть присущи только женщинам бальзаковского возраста, а я все равно считаю, что пройти через ад войны - это настоящий подвиг. Само участие в этом - подвиг. Вот только окружающим меня людям на это чихать с высокой колокольни. Им просто по барабану, они не думают об этом. Откуда в молодых такая здоровая доля цинизма? Мне никогда не было смешно наблюдать за бедным стариком, который уронил пакет с хлебом и не может согнуться, чтобы поднять его - а мои друзья со двора надрывали животики, даже Васек, который во всех отношениях хороший. Я тоже похихикал с ними за компанию (это стоило мне трехчасовой бессонницы ночью из-за чувства вины). Что смешного в том, что у бабушки Клопа немного от старости едет крыша, и она частенько говорит невпопад? Зачем ржать над ней в эти секунды, бросая на меня ехидные взгляды? Это же естественный ход вещей, неужели Клоп не понимает того, что через 60 лет будет таким же? А то, что бедная бабуля 60 лет назад в его возрасте пережила настоящий ужас, который Клопу и в помине не снился, не имеет ни малейшего значения?
   В общем, это все мало относится к человеку-невидимке, но не написать было бы просто подло. В такие секунды человек-невидимка видится мне совсем с другой стороны. Я хочу быть настоящим невидимкой и не видеть всей этой низости, которую я вижу. Быть вне общества, в котором варюсь. Мне тошно.
   Недавно, в преддверии 9 мая, в школе объявили, что нужно будет выступить перед ветеранами. Необходимо достать какую-нибудь советскую книжку о героях войны, найти любого героя, выучить его биографию и рассказать. Отлично, вот только никто с энтузиазмом этого не воспринял. Помимо основных уроков никому не хотелось учить еще что-то дополнительно. На человеческую сторону вопроса никто, естественно, не обратил внимания - не тот возраст (хотя я обратил). Все нехотя стали поливать ветеранов грязью и ныть, как, мол, не хочется всего этого делать. И действительно, подход к воспитанию патриотизма среди школьников весьма непродуктивный - иди и учи. К счастью, про вторую мировую на уроках истории уже все рассказали, и вроде бы люди должны понимать, что нашим предкам надо отдать должное. В общем, нашел я нужную книгу в библиотеке и среди множества советских героев обнаружил несколько биографий французских и английских солдат. Школа у нас была с углубленным изучением английского языка, и я подумал, почему бы не рассказать про летчика-англичанина? Воевали заодно, про наших и так все расскажут, что будет плохого? Оказалось - все будет плохо.
   В нужный час нас всех собрали в актовом зале. Пришло пятеро ветеранов, все в медалях, лица подавленные, потерянные. Так жалко стало.
   Ну и вот, когда дошла очередь до меня, все ахнули. Никто не ожидал, что я осмелюсь рассказать про англичанина. Наша заведующая по учебному процессу спросила меня:
   - Скажи, а почему ты решил рассказать про англичанина?
   Я не ожидал, что мой рассказ вызовет такой резонанс. Люди шептались, кто-то хихикал. Я видел, как Клоп крутил пальцем у виска. Я почувствовал себя в тот момент очень неловко и начал оправдываться:
   - Ну, наша школа такое большое внимание уделяет английскому языку, и я подумал, почему бы...
   - Нет, это все понятно, - оборвала она, - но ты ведь понимаешь, что именно наша страна оказала самое большое влияние на исход войны и победила в ней?
   - Да... конечно, понимаю.
   - Ну и вот, Артур, - перешла она на свой фирменный "я-с-тобой-такая-ласковая-потому-что-ты-такой-глупый" тон, - впредь попрошу тебя рассказывать о настоящих героях.
   Вот эта фраза стала последней каплей. Я вспыхнул как бенгальский огонь и разразился такой тирадой, что ветераны начали доставать платочки и прикладывать их к глазам:
   - Екатерина Васильевна, пожалуйста, дайте мне высказаться. Я рассказал об английском пилоте не для того чтобы, не дай бог, унизить или оскорбить кого-либо из присутствующих здесь ветеранов. Нет, я выбрал англичанина только потому, что пребывал в твердой уверенности в том, что большинство моих одноклассников расскажет о советских героях. Этим я хотел, наоборот, подчеркнуть тот факт, что несмотря на то что наша страна понесла самые большие потери во имя великой победы, ради той же самой победы умирали и люди других национальностей и других государств. В те моменты у людей не было цвета кожи или черт лица, у них не было разногласий и все они говорили на одном и том же языке. Множество разных народов объединилось, чтобы победить врага. Они воевали против ужасной, разлагающей человечество идеи деления на расы. И я думаю, они были бы сейчас страшно недовольны тем, что по тому же абсурдному признаку национальной принадлежности их потомки начинают делить их общую победу. Ведь во имя победы над этим они тогда проливали свою кровь, чтобы деление это, легшее в основу всей войны, было навсегда повержено.
   Круто, правда? Любого нациста в этот момент точно стошнило бы. Жаль, что момент этот существует только на бумаге, а на самом деле я тогда сел на место и чувствовал себя униженным кретином, который даже к ветеранам не может отнестись с должным уважением. И ночью я опять долгое время не мог заснуть.
  
   Ну ладно, думаю, ветераны в тот день не сильно на меня обиделись. Это еще не самый страшный случай. Куда более ужасное зло произошло в магазине возле нашего дома. Дело в том, что старые люди никак не могли привыкнуть к новым супермаркетам, в которых нужно самому набирать продукты, а потом расплачиваться в кассе. В нашем супермаркете в честь Дня Победы всем ветеранам объявили подарок - армейский паек. В мешочке что-то вроде кусочка хлеба, пакетика с солью, банки тушенки, яйца. Точно не знаю, что было внутри, но идея в том, что паек этот можно получить бесплатно при условии, что ты ветеран и купил что-то другое. Отличный подарок, правда? Купи какое-нибудь ненужное дерьмо, и только тогда получишь подарок.
   Предо мной стоял маленький старичок, видно, что ветеран, выглядел очень трогательно. Чувствовал себя явно не в своей тарелке, в руке был зажат этот паек. Когда кассирша увидела, что кроме пайка в руке у него была буханка хлеба, она назвала ему сумму, он долго не мог достать кошелек из кармана (руки дрожали) и тут эта сволочь начала показывать свой характер:
   - Мужчина, давайте быстрее - здесь очередь!
   - Да-да... сейчас-сейчас... - обескураженно ответил он ей. Видно было, что он хочет рассчитаться как можно быстрее, но у него просто не получается. Когда он достал кошелек, оказалось что у него не хватает копеек.
   - Ну вот еще приехали, - продолжила она причитать, - сначала он полчаса возится, а потом оказывается, что у него не хватает!
   - Простите... я, наверное, все оставлю здесь и пойду...
   - Вот и давай проваливай отсюда. Нечего без денег по магазинам шастать! - рявкнула она. Представляешь? Когда я начал поворачиваться и уходить, я увидел его глаза, жалобные, как будто он сейчас заплачет. Я бы на его месте заплакал, вот так пережить в молодости кошмар, а ради чего? Чтобы тебя потом грязью поливали? Я думал, что она могла бы простить ему какие-то жалкие 10 копеек. Я достал из кармана два рубля, протянул ей, взял паек и протянул ветерану.
   - Возьмите, пожалуйста! - говорю.
   Он посмотрел на меня с такой неподдельной благодарностью и сказал:
   - Спасибо тебе, сынок... но оставь себе, - с этими словами он повернулся и медленно направился к выходу. По крайней мере, в этот раз я не чувствовал вины на себе и смог спокойно спать ночью. Паек я так и оставил на прилавке.
  
   К чему я все это тут написал? Не знаю, накипело. Вряд ли, мои переживания кто-нибудь бы понял, если бы я рассказал. Есть некоторые моменты, когда надо по крайней мере пытаться скрывать свой врожденный цинизм, я так думаю. Для меня загадкой остается понятие менталитета как такового. Ну, вот что это такое? Ожегов в своем словаре написал: "Менталитет: мировосприятие, умонастроение" (термин стоял как раз после "менструации"). Значит, надо понимать, что это мировосприятие должно быть более или менее общим у меня и окружающих меня людей. Я не вижу ничего общего в окружающих меня людях, кроме всякой грязи. Никакой широкой русской души я не вижу в помине. Может быть, эта душа и жила где-то там, в сердцах наших предков, но, пожалуйста, покажите мне ее сейчас. Ткните в нее пальцем и покажите.
   И вообще, что такое русский национальный характер, о котором все говорят?
   Где он, этот характер? В долбанутой кассирше? В завуче из моей школы? В Бобре, который, потакая всем, обзывал меня? (об этом случае я еще расскажу) Может, в Клопе, который ржет над бабушкой? А может, в "быдлах", которые живут "по понятиям"? Или в "двойном ублюдке", который бил маму, пытаясь вдолбить ей, кто в доме настоящий мужик?
   Где этот характер?
  
   Еще, на днях стал свидетелем настоящей трагедии. В общественном транспорте люди редко замечают друг друга. Вот и я не особенно смотрел по сторонам, на окружающих, думал о чем-то своем. Однако из этих раздумий меня выдрал резкий звук, который привлек к себе внимание всех в автобусе. Этот звук был похож на удар бревна о землю после падения, однако никакого бревна в автобусе не было и в помине. Это женщину хватил удар, и она упала в обморок. Эта поганая штука "реальность" так не похожа на кино, и в этот день я в этом окончательно убедился. Никто не падает в обморок, картинно закатив глаза, откинувшись назад. Эта женщина просто стояла-стояла, а потом как будто обмякла. Ее тело словно покинула душа, и она просто свалилась вниз как сброшенная одежда.
   Дуф!
   От вида этого беспомощно лежащего на грязном, мокром полу тела по-настоящему бросало в дрожь. Казалось - перед тобой труп. Я был уверен, что она мертвая, однако кондукторша с бутылью воды вовремя оказалось рядом. Пробившись через людей, она вылила воду ей на лицо, похлопала по щекам, и та начала оживать буквально на глазах. Вначале голова, затем руки и уже потом ноги. Она привстала, но ее как будто неведомый силой потянуло обратно на пол, каким-то чудом она ухватилась за перила и кондукторша помогла ей сесть на освободившееся место (другая женщина вовремя встала с него). Так жутко стало мне... все-таки, я видимо, боюсь смерти. Вообще смерти как таковой, любой смерти. Страшно это.
  
   А еще была история с Бобром. Его так прозвали за два выпирающих передних зуба, как у бобра; вообще, это забавный феномен человечества - давать человеку кличку, если он похож на что-либо. Бобр был типичным примером неудачника, который есть в каждом классе. Его всегда все бьют, у него нет настоящих друзей, он несговорчив. Почему подростковому обществу всегда нужна такая личность? Я не знаю. Один раз Бобр показал, что не может дать сдачи, и понеслось. Особые придирки к нему начались не так давно, когда он начал отращивать волосы. За лето они стали совсем длинными и доходили до подбородка. Кретины сразу же начали называть его бабой и не редко он получал по башке. Это тоже довольно-таки тонкий психологический момент - стоит кучке лидеров (заводил) показать свое отношение, как начнется цепная реакция. Все будут думать так же, кто-то внушать себе, что он искренне ненавидит (в данном случае - длинноволосых), кто-то будет просто бояться "не быть как все" и начнет откровенно подсирать. Не думать в такие минуты о современном обществе как о стаде баранов не представляется возможным.
   Я был единственным, кто хоть как-то поддерживал Бобра. Я не живу идиотскими предубеждениями типа "настоящий мужик должен иметь короткие волосы, а длинные - для педиков". Если Бобру нравится такая прическа - это его дела. Правда, вот есть люди, которым такая прическа откровенно идет, а есть те, кому не очень. Бобру идет не очень, но это не значит, что он должен немедленно постригаться. Какая к черту разница, что думаю я, у него же есть свое мнение - раз нравится, пускай ходит. Должен отметить определенную смелость его характера. Несмотря на то, что под давлением обстоятельств он в итоге все-таки постригся, мужества у него хватило на достаточно долгий срок.
   Частенько его доводили до слез, а я всегда пытался не допустить этого. Когда его окружали в раздевалке и начинали откровенно "чморить", я пытался хоть как-то всех образумить. Никто так и не внял моим доводам. Стадный инстинкт, он превыше разума. Самому Бобру я говорил, чтобы он крепился и забивал на этих дураков. Нет, друзьями мы не были, но я хорошо к нему относился. И я никогда не высмеивал его вместе со всеми.
   Однажды Серый сказал:
   - Да ты знаешь, что на зоне с такими длинноволосыми делают?
   Излюбленная тема любого хищника, живущего по понятиям. Я тут же ответил:
   - Серый, мы не на зоне. Зачем делать вид, что мы живем на зоне?
   - Да ты вообще лох, Арт. И лохов выгораживаешь.
   Вот эту фразу обронил человек, с которым я всего полгода назад прекрасно общался и находил общий язык. Мне стало горько.
   Я ведь не мать-Тереза, которая хочет помочь всем нуждающимся, я просто отстаиваю свои интересы и считаю себя аутсайдером стада. Я не хочу быть как все и не хочу иметь идиотских предубеждений насчет длинных волос, или цвета кожи, или сексуальной ориентации (да-да, ее тоже). Пускай стадо идет своим путем, мне в другую сторону.
   После дальнейших событий я пришел к выводу, что многим людям нравится быть жертвой. Им психологически более комфортно постоянно жалеть себя и чувствовать униженным. Я не говорю, что каждый бобр в каждой школе тащится от отношения к нему окружающих, отнюдь. Просто некоторые люди где-то на бессознательном уровне позволяют себя унижать и получают определенное удовольствие от своих страданий. Не знаю, касается ли это Бобра, но однажды он очень сильно удивил меня и сделал по-настоящему непонятный и подлый поступок. Я понял, что он ни на грамм не ценил мое к нему отношение. Может, годы унижений стерли в нем всякие добрые чувства, не знаю. Наверное, из таких вот бобров и вырастают всякие маньяки. Жаль, конечно. Жаль, во что современное общество может превратить мирного бобра.
  
   Мы тогда шли всей толпой после окончания учебного года. Собирались отметить это дело и как следует "ужраться". Мимо прошла достаточно вульгарно выглядящая парочка мужчин.
   - О! Смотри - вон пидарасы идут! - закричал Серый.
   - Ха, ублюдки, извращенцы гребаные! - подхватил Клоп.
   - Педрила! Вытри его дерьмо со своего члена! - шквал выкриков поддержали все остальные, включая Бобра. Я был единственный, кто стоял в стороне и качал головой.
   Так уж получилось, что я умею принимать людей такими, какие они есть. То, что природа сделала их меньшинством из большинства, не значит, что они не имеют права на существование. Правда, наблюдать, как они целуются в общественном парке действительно неприятно (я ведь не гей), но в целом, зачем поливать этих людей грязью? Пускай живут себе как хотят.
   Однако стадо не любит тех, кто отличается от стада. Из меня абы какой борец за права сексуальных меньшинств, я просто стою в стороне. Я имею свои убеждения и довольствуюсь только этим, наверное, ты, читатель из будущего, мог бы меня за это осудить, но таков я есть.
   - Ха, Арт, а ты че молчал? - вдруг налетел на меня Серый.
   - Что, своих дружков жалеешь? - подхватили Вован и Клоп вместе взятые.
   - Я просто имею свое мнение на этот счет.
   - Да? И в чем же оно заключается?
   - Ну, люди эти не виноваты, что к женщинам их не тянет. Они же не просто однажды утром проснулись и решили "сегодня я пойду и засуну перец в чей-нибудь анал", верно?
   Толпа рассмеялась. Всего их было пятеро человек, не считая меня. Серый сказал:
   - Вон, даже лох - Бобр, и то кричал.
   Вот здесь произошел переломный момент в моем отношении к Бобру. Он вдруг оживился и схватился за расположение Серого. Он сказал мне, человеку, который никогда не делал ему ничего плохого:
   - Вот именно, я ненавижу этих хреновых пидоров. А ты как лох себя повел!
   Это вызвало такую бурную реакцию у всех окружающих, они аж рты пораскрывали:
   - Ничего себе ты даешь, Бобр! Арт, смотри, тебя Бобр только что в буквальном смысле опустил! Что будешь делать?
   - Никто меня в буквальном смысле не опускал. Я стою на ногах и иду вперед.
   Тут Клоп, который вроде бы тоже был достаточно хорошим моим приятелем, выдал такое... но я в принципе не удивился. Маленький Клоп, с которым мы в детстве играли в "войнушку" и менялись солдатиками, начал говорить обо мне в третьем лице:
   - Он, наверное, сам пидор! Вот почему он постоянно к Бобру подсаживается! Наверное, по ночам мечтает, как бы ему засадить!
   Опять шквал смеха. Я опрометчиво подумал, что Бобр может сейчас что-нибудь буркнуть против этого, однако тот лишь заржал вместе со всеми и прокричал:
   - Точно! Он, наверное, сам пидор!
   Вот так бедный Бобр решил хотя бы раз в жизни испытать чувство, которого ему так не хватало - стать частью коллектива. Не то чтобы, я слишком сильно был зол на него за это. Я в принципе понимаю его. Не оправдываю, но понимаю. После этого случая я больше не мешал ребятам высмеивать его прическу, и через какое-то время он постригся коротко. Конечно же, после этого его унижения не закончились, но их стало немножко меньше. Многие подонки по-прежнему самоутверждались за его счет.
   А тогда, после еще минут пятнадцати необоснованных разговоров о моей сексуальной ориентации, все заткнулись. Я просто молча слушал их и рассуждал о том, что общество делает с человеческими отношениями. В тот момент все мои школьные знакомые попали под одно четкое определение - "общество единомышленников". Даже те, с кем я более-менее общался, держались общественного мнения и были против меня.
   Потому что это страшно - не быть как все.
  
   На днях я видел сон, и он был прекрасен. Проснувшись, я был ужасно расстроен, потому что этот сон казался настолько важным, что мне не хотелось, чтобы он заканчивался.
   Хорошо, ладно... я опять пытаюсь обмануть самого себя. На самом деле это был никакой не сон, а просто мысли, которыми я грезил, пытаясь заснуть. Я очень хотел, чтобы мне приснилось то, о чем я думал, но вместо этого всю ночь во сне видел какую-то муть (если честно, это была никакая не муть, а Мадлен без юбки). А вот перед сном меня посетило по-настоящему вселенское видение - я видел, как мир четко поделился на черное и белое. Если быть точнее, он поделился на маленькую белую точку, теряющуюся в бездонном океане окружающей ее черноты. Она находилась посередине и была настолько маленькой, что ее едва было заметно. Я стал приближаться к ней и увидел, что эта точка на самом деле является маленьким светлым кругом, и внутри него кормит своих голубей та женщина, которую я видел на площади. А чернота вокруг нее - это серая толпа непонимающих лиц и косых взглядов. Обагренная кровью белая кожа этих людей переливалась всеми оттенками черного и больше походила на нефть. Иногда их глаза становились сверкающими и звериными, большие зубы виднелись из под губ, а кожа, казалось, покрывалась пеплом. Толпа эта была отвратительна, но состояла из обычных людей. Мимо женщины вместе с толпой проходил и "двойной ублюдок", и целые стаи хищников, там были Пахан с Танком, там было "общество единомышленников", за которым плелся даже Бобр. Там были все те люди, которые бы никогда не смогли понять женщины с голубями. Они не способны были разглядеть в ней ту прелесть и искренность, что лишь в маленькой степени присуща душам людским.
   В этом видении я встал рядом с женщиной и мы вместе смотрели, как голуби клюют хлебные крошки, мы стояли вдвоем и были такие добрые, честные. А вокруг стадо людей становилось все больше и больше. Не было пределов той темени, что окружала нас, и мы были в центре этой метафоры.
   После видения я уткнулся носом в подушку и заплакал. Утром я проснулся, лежа на влажной наволочке, будто на нее вылили целое ведро соленой воды.
  
   Вот, собственно и все, я уже очень долго не пишу о человеке-невидимке, а пишу о себе. Думаю, рано или поздно нужно будет переписать этот трактат, так как сюда вошли явно не касающиеся темы события. Плюс я и в самом начале писал не только о человеке-невидимке, забыв, что пишу практическое пособие, а не дневник своей жизни.
   Когда я буду издавать пособие книгой, надо будет вырезать отсюда все мои сопли. Про эту женщину тоже (зачем писать о том, чего я и так никогда не забуду?). А то получается что это по большей степени не трактат "как выжить в современном мегаполисе", а лишь свод событий моей жизни и описание моего отношения к ним. Оставить нужно будет только все самое необходимое - например, рассказ о легендарном 16 июля. По идее, для примера, нужно бы оставить эпизод с тем мальчиком у подъезда, но уж очень он мне неприятен. Я несколько раз перечитывал дневник (да, в настоящем виде, со всеми моими соплями, это не трактат, а именно дневник) и каждый раз пролистывал страницы с этим эпизодом. Ну, неприятно мне об этом читать... и вспоминать тоже. Однако ни один невидимка не должен будет наступить на мои грабли, поэтому в будущем надо будет взять волю в кулак и, смирившись с тем, что было, оставить этот эпизод. Почему меня так сильно гложут дела давно минувших дней?
   Кстати, хорошие новости. У мамы появился новый ухажер, серьезный ухажер, и он не из бедных. Мама прозрачно несколько раз дала мне понять, что есть возможность переехать... Черт, есть даже возможность, что она за него выйдет замуж, и мы заживем нормально. Если честно, эта перспектива меня немножко бесит, я понимаю что все вроде бы правильно, но меня все равно бесит. Пускай у него хоть все сокровища мира, я не хочу, чтобы мама выходила за него. Это очень сложно объяснить... я вроде бы понимаю, что так будет лучше, но просто не хочу этого. Если она и выйдет за него, то пускай они вместе и живут. Я с этим мажором жить не собираюсь, лучше вырву свою Ленку от ее чокнутых предков, и буду жить с ней в нашей старой квартире. Иногда я даже мечтаю об этом, представляю себя в роли хозяина в доме, отца семейства... это даже прикольно. Думаю, моя Мадлен согласилась бы жить со мной.
   Записи обрываются
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 4

Метаморфоза

   Память... это жуткий зверь, что живет внутри меня и медленно пожирает изнутри... Я вижу свои глаза в зеркало и сразу же отвожу взгляд. Что-то внутри опять заныло... эти чертовы воспоминания, как атрофированная конечность, что медленно гниет и ноет, не давая существовать остальному организму. Я никогда не смогу вырезать этого из себя. Моя рана кровоточит и зудит, но вылечить ее невозможно. Она находится там, куда не проникнет ни один хирургический скальпель, ее невозможно увидеть глазами, невозможно потрогать и рассмотреть.
   Как я хочу прорыть туннель в свой череп и выскрести боль...
   Внутри что-то опять предательски заговорило, зажав сердце в свои стальные тиски.
   - ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ! - проорал я в зеркало своему отражению, надеясь, что никто этого не услышал.
  
   После смерти матери Двойки атмосфера в нашей комнате переменилась. Двойкины отношения с Ольгой заметно продвинулись вперед, и через какое-то время он выселился из общаги и переехал жить к ней. До этого он практически ни с кем не общался, ходил между людьми как призрак, каким он в тот жуткий день вошел в нашу комнату. Мы с ним изредка обменивались парой фраз, здоровались, но так ни разу нормально и не поговорили. Хоть я и знал, что Двойка не злился, я все равно корил себя за то что так и не рассказал ему о себе ничего в тот день. Не исключено было и то, что он вообще забыл о том разговоре. Находиться рядом с ним было невыносимо больно - его боль в несколько раз увеличивала мою. Я даже был рад, когда он уехал. Нам обоим от этого стало легче, по крайней мере, мне. С тех пор Ольга стала единственным проводником между нами - я постоянно спрашивал у нее о его состоянии. Какое-то время он почти не шутил, ходил весь в себе, мог внезапно заплакать. Но с недавних пор начал прикалываться, подкалывать ее и потихонечку приходить в себя. Я радовался.
   Даже когда мы все собирались за общим столом - мы никогда не говорили о Двойке. Для всех это было тяжело - а кому охота расстраиваться, когда можно весело нажраться? Да-да, никто не говорил этого прямо, но именно так все и было. Алкоголь перестал на меня как-либо действовать - я чувствовал тоску всегда и везде. Каждый момент каждого дня вызывал тошноту.
   Официально Двойка из общаги не выписался, и никакого нового постоянного соседа мне не подбросили. Однако это не мешало разным неприятным личностям приходить и спать на его кровати. Без Двойки делать в этой общаге было определенно нечего, пить не имело смысла. В один прекрасный день я решил переехать жить в отдельную квартиру, и пошел звонить матери. Сперва она была против:
   - Ты же знаешь, Артур... тебе лучше быть со всеми, в компании... тебе не нужно замыкаться в себе.
   - Мама, ты должна понять меня - я больше не могу там находиться.
   - Ну и что от меня требуется? Высылать тебе больше денег? Это я могу.
   - Пока не надо. Я еще позвоню, когда найду подходящую квартиру... поищу подешевле.
   - Не надо подешевле. Найди себе то, что больше нравится, а денег мы всегда найдем.
   - Спасибо.
   Через некоторое время я переехал жить в однокомнатную квартиру, недалеко от Университета, плата была порядком дороже, чем в других местах, но Мать с Отчимом могли себе это позволить. Я оказался совершенно один, но переносить это одиночество было лучше, чем терпеть нахождение в общаге. Пару раз я приводил к себе Ирку в гости. Несколько раз напивался один, но таких сцен в ванной, как в общаге, не было. Раз у меня было так мало общения и так много свободного времени - я решил не терять его попусту. Мне удалось решить несколько проблем с учебой и сдать кучу долгов.
  
   Однажды, когда я в очередной раз позвал в гости Ирку, у нас с ней завязался недобрый диалог. Сперва она сказала:
   - Миллс, ты не думал о том, что тебе самому просто нравится страдать? Или это у тебя так глубоко зарыто на подсознательном уровне, что ты даже не можешь этого принять?
   - Страдать... да ты хоть знаешь, что это такое - страдать? - мгновенно вспылил я. - Когда я вижу свои глаза в зеркале - я поспешно отвожу взгляд. Я не могу смотреть в них. Я бью себя по лицу, режу свою кожу - и боль эта не сладка, о нет, отнюдь не сладка. Горечь, ненависть, презрение к самому себе - три моих пожизненных спутника.
   - Значит, я права... закопано это очень глубоко.
   - Каждый верит в то, во что хочет верить.
   - О да, и к тебе это относится в первую очередь. Ну, признайся, тебе ведь сладостно самоистязание? Ты любишь себя жалеть, страдать, убиваться. Тебе приносит радость твоя беспомощность. Твое страдание возвышает тебя в своих глазах над другими людьми.
   - Ты, как и все, судишь по себе. Не могут человеку приносить удовольствие страдания, когда он держит бритву у пульсирующей вены и намерен пустить кровь. Он глубоко несчастлив в этот момент, поверь мне.
   - Да знаешь, какая мысль движет им в такие минуты!? Это так банально: "Я умру и всем станет плохо. Все будут меня жалеть, вот какой я бедный и несчастный. Тогда-то на меня обратят внимание!". Самоубийство - логическое завершение этой ненормальной страсти к самоистязанию. Когда даже смерть имеет свой смысл и несет радость, понимаешь?
   - Ты хоть раз держала бритву у своей вены?
   - Нет. Но однажды я стояла на карнизе балкона и хотела спрыгнуть.
   - Это у тебя было просто неосознанное такое, возбуждающее желание причинить себе вред. Такое в той или иной степени было в жизни каждого. А вот трезво рассудив, абсолютно осознанно взвесив все "за" и "против", ты когда-нибудь приходила к мысли о том, что смерть - единственный выход?
   - Нет, но это не значит, что я ничего не знаю об этом. Моя школьная подружка, ее зовут Настя, вот она живет только ради родителей. Она несколько раз пыталась покончить с собой, и только осознание родительской горечи от потери сейчас останавливает ее.
   - Весело.
   - А почему ты страдаешь? Тебя что, в детстве, как и ее, унижали? Тебя травмировал кто-то? Что с тобой такое? Расскажи, иначе я так и буду убеждена в том, что ты мазохист, которому просто доставляет удовольствие страдать.
   - Нет. Ничто никогда не бывает так просто.
   - Что значит эта тупая фраза?
   - Это значит... что значит, то и значит.
   - У тебя что-то случилось в прошлом? Что-то жуткое, да?
   - Да.
   - Расскажи мне тогда. Почему ты держишь это в себе? Ты никогда не думал о том, что когда ты выговоришься, тебе станет легче?
   - Послушай, нет, лучше мне не станет, я знаю. Осознание того, что еще кому-то это известно, просто добьет меня. Я не смогу с этим жить, ведь и так уже слишком много посвященных не в свое дело людей ходит по планете. И все они остались там, и все это останется там и умрет там. От всего этого, от моего родного города, от воспоминаний меня огораживает прочная стена, и я не собираюсь сам прорезать в ней маленькие двери, для еще большего количества народу.
   - У тебя серьезные проблемы. Это может прозвучать банально, но я считаю, что тебе нужно поговорить с психиатром... он врач и может помочь.
   - Он такой же человек, как и я.
   - Но он встречался с такими, как ты, раньше, и знает как помочь.
   - Кто сказал, что мне нужна помощь? Я сам себе психиатр и сам могу себе помочь. Я когда-то был веселым, жизнерадостным парнем. Одним-единственным, который уже в средней школе решил, что будет психиатром. Не веришь? Я дошел до этой мечты сам, у меня не было никаких примеров для подражания. Я очень многое записывал в дневник и анализировал. Я никогда не страдал, не плакался на коленях у мамы, все свои чувства изливал в дневник и никогда не думал о том, какое дерьмо может случиться в будущем. Я никогда не думал, во что в итоге превратится вся жизнь.
   - Расскажи мне больше.
   - Что рассказать тебе больше? Тебе в кайф, что ли, все это слушать? Тебе удовольствие доставляют больные разговоры о больном прошлом? Тебе доставляет удовольствие сверлить дыру в человеческом мозге, раскидывая в стороны мясо, кусочки кости, серое вещество, и откапывать там, внутри, подсознание? Ты думаешь, эти твои раскопки человеку помогут!? Помощи здесь никакой, одни ошметки летят в разные стороны! Ты себе сейчас помогаешь, а не мне, удовлетворяя свой больной интерес, якобы самоутверждаясь в чужих глазах, мол, какая я умная!
   - Послушай, заткнись ты уже! - взмолилась Ирка. - Ты больной! Я не хочу копаться в тебе, я не желаю тебе зла! Параноик, ты сам меня сюда позвал! Психопат, если тебе так не нравится жить постоянным страданием - вернись назад сам, реши свои проблемы! А если станет только хуже - делай ты с собой, что хочешь!
   Она замолчала, и мы тихо лежали на кровати, глядя в разные стороны. Через несколько часов она ушла, дав мне повод в очередной раз задуматься. Возможно, именно этот диалог в конечном счете и привел к тому, что я решил сделать.
  
   Каждый день в квартире проходил очень размеренно - шесть часов уходило на учебу, а все остальное время на факультетскую газету и всякие подготовки к семинарам, пересдачам. Мне в принципе нравилось так жить, правда, всякие жуткие воспоминания никуда не пропали. Иногда мне кажется, что сердце замирает как минимум на минуту каждый раз, когда я думаю об этом.
   В то утро ничто не предвещало эксцессов. Я проснулся в половину одиннадцатого, один, как всегда, приготовил себе яичницу, поел. Был вторник, торопиться никуда не надо было, до первой пары было еще три часа. Пока я ел, в памяти вновь покрутился тот разговор с Иркой, потом я направился к себе в комнату почитать книгу. Потом вдруг вспомнил, что даже забыл умыться... трудно сказать, какая именно муха меня укусила и о чем я думал в тот момент, однако когда я шел по коридору в ванную комнату, мне на глаза попалась записная книжка, одиноко лежащая на столике в прихожей. Я даже вспомнил точную дату, когда купил ее - это было двадцатое апреля, классный день, когда на город обрушилась жуткая гроза. Я всегда любил смотреть на дождь и молнии, и в тот день погода преподнесла мне настоящий подарок. Дождь полил, когда я возвращался из Ленинского района домой с подарком для Ирки. Эта была маленькая безделушка - брелок для ключей, но я подобрал красивый, позолоченный, с вырезанной буквой "И". Это, конечно, не был серьезный подарок, зато он весьма отчетливо символизировал наши отношения: "несерьезные". Все люди прятались под козырьки домов или забегали в ближайшие магазины, а я спокойно шел по дороге, наслаждаясь ливнем, мочившим одежду. До дому было еще около километра, когда на прилавке местного магазина канцелярских товаров я увидел эту книжку. Полезная вещь, - пронеслось тогда в голове, - смогу записывать туда все дела на предстоящую неделю.
   Домой я вернулся промокшим до нитки, держа в руках две вещи - черную записную книжку и маленький пакетик с брелоком.
   О чем я думал тогда? Это ведь так на меня не похоже - думать о том, что будет завтра. Планировать то, что случится в конце недели. Вся эта излишняя озабоченность учебным процессом была по сути заменителем алкоголя - я так усердно занимался, так же, как когда-то усердно пил. Когда мозг забит делами, он не думает, а именно это мне и было нужно.
   Подойдя к столику, я взял записную книжку и открыл на текущей неделе. Моим почерком были заполнены поля под каждым днем недели СРЕДА - 13.00 лекция у Долотова, 15.30 - встреча с Пинаевой по поводу практики. ЧЕТВЕРГ - Пара в 15.05 ОТМЕНЕНА (см. расписание занятий), 16.00 - 306 кабинет, собрание по поводу газеты (подумай еще раз над названием!), а рядом приписка название "Университет на коленке" - это полное дерьмо! - привычная мне вещь, с которой я ходил повсюду, казалась мне инородным предметом, словно кто-то другой забыл его в моей квартире. Пролистав книжку, я увидел, что записи ведутся на протяжении последних трех месяцев, и меня как кувалдой ударило. Я ни на секунду не думал, не размышлял, я просто жил этими событиями, полностью забив ими свой мозг, а сколько можно бежать от себя?
   В кого я превращусь в будущем? Дурка - это самая лучшая перспектива, что ожидает меня. Я же параноик, потенциальный психопат, человек, который живет постоянным бегством от самого себя. Нет уж, извольте... зачем все время бежать? Вначале я выдавал желаемое за действительное. Мне хотелось чувствовать себя честным, трудолюбивым человеком, который живет в скромной квартире, как и подобает трудоголику. По сути, я ведь подстраивался под серую массу, которая затянула меня в себя. Какое-то время я стоял в одних трусах, тупо уставившись в записную книжку, а потом пошел в свою комнату и начал собирать свои вещи в рюкзак.
   - Артур, оказывается, ты такой умный парень, мне это очень нравится, я прямо даже изменила свое мнение о тебе, - сказала мне Борончук, преподаватель по зарубежной литературе, когда я начал строить из себя невесть что. Да, любой заметит, как безответственный лодырь, постоянно прогуливающий лекции, с кучей долгов по экзаменам, вдруг начнет каждый день отсиживать все пары до конца и сдаст большую половину долгов.
   Мысли лихорадочно сбивали одна другую во внезапно ожившем потоке моего сознания. Я собирал свои вещи, когда то, что звучало в моей голове, непроизвольно начало доноситься изо рта:
   - Не нужно мне все это, - тихо прошептал я себе под нос. - Не я это.
   Бросить все казалось наилучшей идеей. Уехать из города - вот самое приемлемое решение. Чудовищно радикальное, глупое, так похожее на меня решение. От самого себя убежать невозможно, нужно вернуться в Крипять и сделать там все свои дела. Нельзя долгое время жить чужой жизнью.
   На дно рюкзака я положил свои старые кеды, сверху бросил пару носков, джинсы и не-глаженую футболку, что лежала в куче постиранного белья. Все это заняло ровно одну вторую пространства в рюкзаке, верхнюю половину я до отвала забил едой. Покидал туда все, что было в холодильнике: булка хлеба, пол-литровая бутылка с минералкой, маленькие кусочки колбасы и сыра, бутылка пива и банка маринованных огурчиков с трудом поместились в оставшееся в рюкзаке место. Из шкафа в спальне я забрал немного своих денег (все, что осталось от последнего перевода матери).
   Я стоял, готовый покинуть свою новую размеренную жизнь навсегда. Что бы меня ни ждало в Крипяти, это навсегда изменит меня, и что бы ни случилось, вряд ли я вернусь к этой жизни... если вернусь к жизни вообще.
   Оглядев квартиру напоследок, я вышел через дверь.
  
   На улице меня вдруг посетила идея зайти к Двойке с Ольгой. Зачем?.. неужели, чтобы попрощаться?
   Идти до станции метро не хотелось, и я решил поехать на трамвае. На улице стояла прохладная утренняя погода, легкий холодок щекотал мою грудь под незаправленной в штаны рубашкой. Мне никогда не нравился вид мужчины, заправленного по самое нехочу, когда штаны доходят чуть ли не до груди, а рубашка плотно облегает тело. Может быть, это напоминало мне об отце... все ведь идет из детства. Наверное, корни всех моих сегодняшних убеждений растут именно оттуда, из этой зловонной дыры под названием "мое счастливое детство". Эта плешь, любое воспоминание о котором разъедает мой мозг, медленно и сочно смакуя самые вкусные остатки психики.
   Люди на улице вели себя так же, как обычно, - неприветливо и замкнуто. Каждый играл свою социальную роль, превращая этот переломный для меня день в обыкновенное мгновенье, которому суждено затеряться в потоке истории.
   - Смотри, куда прешь! - рявкнул на меня престарелый мужик с грязным, черным пакетом в руках, когда я чуть не задел его, переходя на другую сторону улицы.
   Извините, - машинально пронеслось в моей голове. Я лишь проводил его отрешенным, безразличным взглядом.
   - Ублюдок хренов! - рявкнул он на ходу, прежде чем отвернуться.
   Иди спокойно по своим делам, - подумал я и побежал к трамваю, что только подошел к остановке. Я успел вбежать в дверь, когда она уже почти закрылась. Сходу кондуктор, старушка боевого вида, спросила:
   - Что у вас?
   - Деньги, - сказал я, засовывая руку в карман джинсов. Какая-то мелочь валялась там уже пару недель, я взял монеты в горстку и положил их ей в руку. - Должно хватить.
   - Здесь даже много, вот, возьмите сдачу.
   - Спасибо.
   Меньше всего мне сейчас хотелось конфликтов с работниками соцслужб, особенно кондукторами. Я взял билетик, нашел свободное место на одного человека и, уставившись в окно, начал думать.
   Вот, допустим, приеду я сейчас к Ольге с Двойкой. Если она мне не солгала, то он уже отошел и будет рад меня видеть, мы, естественно, нажремся, я останусь на ночь (если повезет), и с утра, попрощавшись, поеду в Крипять. А вдруг я успею передумать? Ведь нужно ковать железо пока горячо, я могу прийти к ним и утратить мотив раз и навсегда покончить с этим. Вообще, что именно я собираюсь делать в Крипяти? Повидать маму, конечно, она безумно обрадуется. Сходить на кладбище, сходить к... господи, боже мой... я даже боюсь думать об этом, не то чтобы сделать. Но нужно, обязательно нужно. Никаких визитов к Двойке.
   А может быть, заглянуть в общагу? Выпить со всеми, потом еще. Потом еще разок. Рано или поздно появится какая-нибудь пьяная первокурсница из Краснокамска, которой позарез нужно любви. В лучшем случае, на утро мы оба забудем имена друг дружки. Потом я опять напьюсь, завалю сессию и так далее и так далее... нет, так я тоже никуда не соберусь, надо прямиком ехать в Крипять. В голове зазвучал голос Отчима:
   - Главное, получи эти корочки, - говорил он мне, - после этого перед тобой откроются безграничные просторы, и я помогу тебе не затеряться в них.
   Совершенно бессмысленная для человека трата времени - впитывать в себя то, от чего тебя воротит. Как губка, которую вместо чистой воды с пеной опустили в лужу грязи, с тем лишь различием, что я из этой грязи вылез совершенно сухим. Я ничего не впитал в себя там, но и совершенно не изменился. Я просто заменил себе этим на время свою душевную боль...
   Пока я ехал в трамвае, мимо меня проплывали сотни реалий сегодняшнего дня. Автоматы по выдаче прохладительных напитков, жевательных резинок, молочных коктейлей и гамбургеров. Дорогие бутики ближе к центру города и более доступные магазины ближе к окраине. Магазины, в которых можно купить все. И, конечно же, реклама, занявшая каждое место, которое только можно занять. Казалось, на рекламных плакатах вместо похожих друг на друга картинок с изображением товара, вместо слоганов продукции были лишь черно-белые надписи, считываемые твоим бессознательным. Как разговоры о двадцать пятом кадре, что бьет точно в мозг, заставляя тело выполнить определенное действие, эти черные надписи на белым фоне давали команды, как поступать и как думать:
   ПОТРЕБЛЯЙ, ЖИВИ И РАЗМНОЖАЙСЯ, КУПИ, ДЕНЬГИ - ТВОЙ БОГ, СМОТРИ ТЕЛЕВИЗОР, ПОТРЕБЛЯЙ, НЕ ДУМАЙ О СУММЕ, ТО, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО, - ЗДЕСЬ, ПЛОДИСЬ И РАЗМНОЖАЙСЯ, ЗАВЕДИ СЕМЬЮ, НЕ ДУМАЙ СВОИМИ МЫСЛЯМИ ПОТРЕБЛЯЙ, НИКАКИХ СВОИХ МЫСЛЕЙ, ПОТРЕБЛЯЙ, УЧИСЬ, БУДЬ КАК ВСЕ ПОТРЕБЛЯЙ... стань сиротой самой главной культуры сегодняшнего дня - потребительской культуры. Мозг ничего не может с этим поделать, он лишь посылает к нервным окончаниям твоих рук и ног сигналы ПОДОЙТИ - КУПИТЬ. Интересно, это была моя мысль, или я, согласно теории Двойки, уже где-то слышал нечто подобное?
   Я видел маленькие забегаловки, где можно быстро перекусить, отравляя свой желудок продуктами столь же быстрого приготовления. Говорят, плохая пища для здорового желудка в любом случае будет полезна, как и хорошая, а вот для больного желудка не будет ничего полезного. Так же, как и нефильтрованная информация для больного ума. В этом городе я чувствую себя сиротой потребительской культуры. Я трачу деньги, я не могу вернуться спать в свою обитель, не потратив все деньги, что забрал с утра. Я маскируюсь, становлюсь как все и боюсь отличаться. Я внушаю себе, что такое существование мне нравится, и должен отметить, что с самовнушением у меня все в порядке. Как плацебо - таблетка, которую ты отправляешь в свой рот, - на ее упаковке есть надпись "болеутоляющее", но на самом деле она не может снять твою боль. Она может лишь внушить тебе, что она это сделала. Надпись: "употреблять после принятия пищи два раза в день", ты читаешь, ты выполняешь все по инструкции. Боль проходит.
   Мне захотелось сделать совершенно дикий поступок. Настолько безумный, что никто его не поймет, и идея эта пришла на ум сама собой. Можно было доехать до автовокзала, купить билет и через пять часов доехать до Крипяти, как сделали бы все нормальные люди. Но кто сказал, что я нормальный? Вместо этого я решил добраться туда автостопом. Мне не хотелось ни минуты задумываться о продуктах питания, дополнительной одежде и прочих мелочах и опасностях, что встретятся в дороге. Я просто решил, что доеду до конечной станции, где куплю карту дорог, оттуда доберусь до нужного шоссе и поймаю попутку.
  
  

Глава 5

Автостопом по характерам

   В Крипяти находились люди, которые меня ненавидели, люди, с которыми мне меньше всего хотелось общаться. За чертой этого города жили все мои кошмары и демоны. Мне было страшно, но я знал, что это нужно сделать. Мне нужно было попасть в ту квартиру, что находилась на окраине города.
   Я как мог оттягивал эту встречу, я шел вперед очень долго. День подходил к концу, темнело. Следы развитой цивилизации давно скрылись за моей спиной, сменившись деревьями растущего вокруг дороги леса. Где-то за опушками деревьев виднелся красный закат. Я шел по обочине дороги и через какое-то время, решившись, вытянул руку в надежде поймать одну из тысяч машин, проезжающих мимо
   Если ни одна машина не остановится, придется идти пешком через милицейский блокпост, где меня могут задержать и обыскать. Конечно же, что это молодой человек с рюкзаком за спиной может делать один вдали от города? Только перевозить наркотики или скрываться от кого-либо.
   Вдруг у машины, на большой скорости пролетевшей мимо меня, загорелись красные стоп-сигналы и включился правый поворотник. Она остановилась метрах в двадцати, заехав на обочину. Было видно, что это 99-я модель бордового цвета. Я побежал вперед. В машине был один водитель - крупный мужчина в джинсовой рубашке, заправленной в спортивные штаны, подчеркивавшей крупный пивной живот.
   - Куда тебе, парень?
   - В Крипять, - ответил я.
   Водитель поморщился, скосил глаза наверх, будто прикидывал что-то, и, уставившись на меня, ответил:
   - Ну, не начальник. Могу только до Уездного.
   - А что это такое?
   - Небольшая деревня в тридцати километрах отсюда, - он на секунду прервался, чтобы шмыгнуть носом и отхаркнуть через левое окно, - я там сверну с шоссе, это тебе не по пути будет.
   Теперь мне нужно было уговорить его подбросить меня бесплатно. Я подумал, что наилучшим способом будет изобразить на лице неловкость и вынудить его самого предложить мне сесть на халяву.
   - Отлично... - неловко начал я, - только у меня... как бы...
   - Че, денег нет? - он громко рассмеялся, - да ладно тебе! Видок у тебя вроде не криминальный, садись, поехали!
   - Здорово! - сказал я, и уселся на переднее сиденье, - пристегиваться надо?
   - Да просто брось ремень вниз, чтоб мы пост впереди спокойно проехали, можешь не пристегивать.
   Я так и сделал.
   Внутри машина выглядела столь же не примечательно, как и снаружи. Обыкновенный салон безо всяких излишеств. Разве что над бардачком к приборной панели была прикреплена икона, а над пепельницей не было обязательного атрибута любого автомобиля - магнитолы.
   - Меня зовут Покровский Алексей Петрович, но ты можешь звать меня Леха, - сказал он протягивая мне руку.
   Пожимая ее, я хотел было представиться ему в той же форме, назвав свое полное имя, однако стоило подумать о неминуемом разговоре на тему "О, какая интересная у тебя фамилия!..", как эта мысль отпала сама собой.
   - А меня зовут Артур, здравствуйте, и... спасибо что взяли меня на борт.
   - Да без проблем, парень. Помню, еду как-то также пару недель назад, а по дороге идет один подонок, голосует. Ну, я остановился - подвезу, думаю, человека, а как вблизи на него глянул, так всякое желание отпало - лысый весь, одежда грязная, изо рта таким перегаром несет, будто его вот-вот стошнит прямо в салоне, а главное, - Леха слегка хихикнул, - рожа нерусская, черножопый, точно. Ну, я и думаю - к черту его. Не успел тот рта открыть, как я газ втопил и уехал прочь.
   Меня подвозил типичный русский мужик с ярко выраженным расистским комплексом. Я заставил самого себя поддержать беседу:
   - Я внушаю больше доверия?
   - Да конечно, парень! - радостно ответил он. - Сразу видно - студент идет! Студент ведь, правда?
   - Верно. Учусь на третьем курсе.
   - Молодец, молодец.
   Он мог не говорить дальше ничего - я знал все эти фразы наперед: "у меня тоже есть один, как ты прямо... чуть-чуть помладше... мы с женой всегда думали... а он решил стать... помню, я как-то шел в кинотеатр и увидел его... с ним была эта еврейка... такая страшная, аж, жуть!.." и так далее и так далее. Каждая фраза, что затрагивала не устраивающую его национальность, слетала с его уст с особым пренебрежением. Мне было тошно от этого, всем своим видом он доказывал мне неидеальность и низость человеческой природы. Ну и что, что твой сын любит девчонку с кудрявыми волосами и носом-крючком? Какая, хрен, разница, она же, блин, человек. Ни больше, ни меньше. Зачем впускать в свое сердце ненависть? Зачем подводить абсолютно разных людей под одну гребенку, навешивая им общие на всех ярлыки? Только человеку присуще за такие вещи ненавидеть другого человека. Тольку человеку на этой планете присуще желание уничтожить самого себя.
   - Ну что, какой русский не любит быстрой езды? - вдруг спросил он, резко надавив на газ.
   - Да никакой, все русские что, стадо баранов что ли?
   - Да ты чего, парень, прям как нерусский! Лучше держись, погоняем!
   Он сильно разогнался, выезжая на встречную, обгоняя впереди идущие машины. Таков был мой первый попутчик, которому я не мог высказать вслух все, о чем думал. В целом он был достаточно добродушным и оставил бы куда более приятные о себе впечатления, если бы не врожденная враждебность и упертая уверенность в том, что я поддержу бредовое утверждение "Россия для русских". Как хорошо, что я додумался не называть ему своей фамилии.
   Помимо этого, он изредка задавал ничего не значащие вопросы и выливал мне в уши тонны бесполезной информации после моих кратких ответов. Я тихо сидел, изредка кивая и посмеиваясь, умело делая вид, что внимательно слушаю. Кем я был для этого человека? Одноразовым другом-попутчиком, которому можно пожаловаться на никчемную жизнь и навсегда забыть об этой встрече. Видно было, что поболтать он горазд. Кое-что из его тирад мне удавалось услышать и проглотить. Еще, судя по всему, он переживал типичный кризис среднего возраста - сплошное непонимание с сыном, надоевшие своим однообразием отношения с женой и желание перемен как следствие. Кажется, недавно он похоронил мать.
   Он начал было опять поливать грязью бедную девушку своего сына, но я прервал его:
   - Скажите, - резко произнес я, - а почему у вас в машине нет музыки, магнитолу украли, что ли?
   Леха в сотый раз рассмеялся. Стало понятно, что это его непроизвольная реакция на все раздражители:
   - Тебе так скучно, что хочешь музыку слушать?
   - Да нет. Мне просто интересно, вдруг это как-то связано с вашей женой. Может, ей музыка не нравится?
   - Музыка не нравится, ха! Да этой шлюхе только дай потрахаться под какую-нибудь адскую какофонию. Не, просто я из тех, кто любит звук мотора, понимаешь? Когда ты жмешь на газ, двигатель ревет, мимо пролетают встречные машины со звуком "Вжихх!" - вот это ни с чем не сравнимая музыка. А все эти сопли по радио оставь для кретинов. Сам-то ты слушаешь что-нибудь?
   - Нет.
   - Вот это правильно! Кстати, у тебя есть девушка?
   - Есть. Вот живу с ней уже целый год. Ее зовут Лена.
   Зачем я сказал это? Это же ложь... зачем я это сказал!?
   - Ну и как, она тебе еще не надоела?
   Вот она, фраза, которую мужчина может сказать только другому мужчине. Фраза, которая зазвенела в моей голове как церковный колокол, разбудив самое яркое воспоминание моего раннего детства. Воспоминание, которое никогда не покинет моей головы: мой отец, сидящий за столом в нашей маленькой, тесной и душной кухне. В одной его руке кружка с пивом, а в другой вяленая рыба, которую он методично откусывал. Ты не расстраивайся, сынок, - сказал он, - подрастешь и все сам поймешь. Я плохо помню, как он выглядел, плохо помню черты его лица, но отлично запомнил этот момент, и все самые мельчайшие детали вокруг: это была фраза, которую он обронил, прежде чем навсегда исчезнуть из нашей с маминой жизни.
   Леха сбавил скорость, когда мы проезжали мимо знака с большой цифрой 40, что был прикреплен к столбу электропередач. Впереди виднелся пост милиции - маленький домик у дороги, рядом с которым стоял желтый барьер, превращающий широкую трехполосную дорогу в узкий проезд рядом со зданием. Людей в форме видно не было.
   - Я сам себе надоел, - внезапно для самого себя честно произнес я.
   - Это как это?
   - Надоело строить из себя того, кем я не являюсь.
   - Это как это, это как это? - повторил он, впервые заинтересовавшись чем-то, не связанным с ним напрямую - давай поподробней!
   Мы проехали пост, и Леха начал прибавлять скорость.
   Мне представилась возможность "накормить" его рассказом о событиях утра вперемешку с порцией своих мыслей и убеждений. Может, хоть что-то проглотит, - подумал я и начал:
   - Все время, пока я учился в университете, меня преследовали жуткие депрессии, которые я пытался глушить литрами пива и водки. Жизнь не имела смысла, учиться не хотелось, а окружающие люди казались никчемными лицемерами, - я приостановился чтобы сглотнуть, и посмотрел на Леху, который внимательно слушал, изредка переводя глаза с дороги на меня. - Какая-то разумная часть моего подсознания понимала, что дальше так нельзя. Я решил переехать жить куда-нибудь, где смогу полностью, с головой, уйти в учебу, это произошло после... ну в общем, после того как из общаги съехал один мой друг. После этого я начал глушить депрессии знаниями вместо водки.
   - А кто твоя баба по национальности? - с ярым интересом спросил меня Леха, подняв во мне целое цунами бешенства. Ну какая разница, какой она национальности? Зачем я ему сказал об этом. Господи, какой же я кретин! - кричало все мое естество.
   - Она русская на сто процентов, - ответил я, подавляя внутри себя свое бешенство. Господи, все-таки на этом свете нет ничего хуже человека.
   - Вот это правильно, парень, вот это молодец! Нет ничего лучше русской бабы на этом свете! - одобряюще прошипел он.
   - Это точно, - сказал я в ответ как последний лицемер. - Ну, так вот, когда я понял, что хватит уже строить из себя "невесть что", я просто собрал вещи и ушел. Решил поехать в Крипять, повидать старых знакомых.
   Когда я произносил слово "знакомых" легкая боль заныла в области виска. Усилием воли я сконцентрировался на том, что говорил мне Леха, вместо того чтобы начать думать о людях, к которым я еду, и ударить себя по щеке.
   - То есть ты только что бросил, можно сказать, свою семью, бросил учебу и совершенно спокойно отправился туда, куда захотел? - с невероятным удивлением спросил он. Казалось, от услышанного он готов был начать писать кипятком.
   - Именно так. Я никогда не придавал всем этим обязательствам большого значения, и как ни пытался стать другим - у меня не получилось. От себя не уйдешь.
   - А что на это сказала твоя девочка?
   - Ничего.
   - ПАРЕНЬ! Ты только что стал моим личным героем! - одобрительно смеясь, прокричал он, на что я лишь скромно улыбнулся.
   Я подумал: а вдруг он возьмет с меня плохой пример и сделает так же? Он ведь думает, что я не только образование бросил, но и девушку свою. Вдруг он бросит свою семью и свалит искать свою утопию - воображаемый городок, где живут одни русские, а всех остальных "нелюдей" разрешено пристреливать за милю? Нет, конечно, это преувеличение, но бросить семью он действительно может. Как "двойной ублюдок", который бросил нас с матерью.
   Думать об этом было неприятно. Но, с другой стороны, я не чувствовал стыда за подброшенную ему идею. Если здоровый, взрослый мужик возьмет в пример юного подростка и совершит один из самых мерзких поступков, на которые способен человек... это только подтвердит мою теорию о том, что людям лучше было бы вообще не появляться на этой планете.
   - Что, тоже хотите уехать куда-нибудь? - спросил я его.
   - Я думал об этом, парень. Я думал об этом.
   - Знаете, мой отец бросил нас с матерью, когда мне было семь лет.
   - Нет, парень, ты меня не понял, - вновь прервал он меня. - Я имел в виду съездить отдохнуть. Я не хочу уходить из семьи.
   Я продолжал говорить, игнорируя его реплики:
   - Я никогда особенно не задумывался над этим, но мне кажется, это никак не сказалось на моей психике. Я никогда не думаю, вспоминая об этом, мол, "о, как же мне было плохо без папы, как он уничтожил мое счастливое детство", нет. Просто в эти минуты я понимаю, что где-то на свете есть человек, которому я на хрен не нужен. Этот человек где-то есть, живет себе спокойно, пожиная плоды этого прекрасного мира. И когда я понимаю это, мне сразу же хочется его убить, вспоминая те слезы матери, ту боль, которую он нес другим людям своим существованием.
   - Ты серьезно? Это, ты считаешь, нисколько не сказалось на твоей психике? Да ты убить хочешь отца! Скажу тебе честно, парень... это... не совсем нормально.
   - Может быть. Но это же не значит, что я бегаю с топором по городам страны, выкрикивая его имя, правильно?
   - Ну да.
   - Я абсолютно нормален, я никогда никому не причиню вреда и не сделаю больно. Просто когда я думаю об этом, тогда мне становится немного грустно. И желание причинить вред "двойному ублюдку" - это последняя вещь на весах справедливости, которая поставит их в ровное положение.
   - Кому?
   - "Двойному ублюдку", я так еще с детства называю отца.
   - Почему?
   - Потому что он причинял две боли - своим присутствием и своим отсутствием.
   - Это как, знаешь, "и с ними невозможно, и без них никуда", верно?
   - Да.
   - Знаешь что, мальчик. Ты зря так сильно переживаешь. Ты должен понять, что раз он ушел, у него точно на то была тысяча причин, о которых ты просто не знаешь.
   Пошло-поехало. Разговоры из серии "Подрастешь, поймешь меня, сынок". Раз Леха начал говорить такие вещи, значит, он отождествил себя с моим отцом. Значит, он наверняка думал о том, чтобы бросить свою семью и уехать устраивать свое счастье. Он в буквальном смысле на моих глазах выгораживал человека, которого даже не знал. Чем-то это напоминало пьяные посиделки двух друзей и их размышления на тему "да ладно, мы же с тобой друг друга понимаем, это все бабы тупые ниче понять не могут... но мы с тобой мужики, мы-то все знаем..." И я был проводником в такой "посиделке" между моим отцом и такой же, как он, швалью на дороге.
   - Когда мужчина уходит из семьи, значит, у него на то есть причины. Пойми это, парень. Возьми к примеру меня - я люблю своего сына, люблю свою жену, но это не значит, что мне хочется проводить с ними все свободное время. Я должен иметь свободное время для себя, чтобы посидеть с друзьями, попить пива. Вдоволь поработать, а потом пойти куда хочу, и делать там что хочу. Я хочу трахать симпатичную молодую конфетку, а не сорокалетнюю дуру с целлюлитом, в конце концов! Почему я не имею на это права, а? Я их вырастил, прокормил и теперь я что, не могу уделить время самому себе? Почему мне нельзя поехать куда захочу, сделать что захочу, трахнуть кого захочу? А, парень?
   "Трахнуть кого захочу" - естественно. Куда уже без этого... эта зараза в корне всех человеческих поступков, как бы то ни было. Люди... что вообще может быть хуже людей?
   - Вы имеете право делать все, что захотите. Пределом здесь является только ваша совесть, которая может попросту не позволить зайти слишком далеко.
   - Вот именно! Вот именно! - подхватил он меня. - Моя совесть мне вполне позволяет сделать то, что я хочу. В смысле, на какое-то время уехать куда-нибудь. На юг, например.
   Тут меня пробило. Возможно, где-то в глубине души я подумал "А что, моя совесть позволит мне не выбить сейчас из тебя все дерьмо, сука?", однако я среагировал слишком быстро, чтобы обратить на это внимание:
   - Знаешь, я тебе скажу честно, подонок, - глаза его округлились. - В настоящую минуту ты представляешь мне лицо человека как такового. Любого человека с планеты Земля - и лицо твое мерзкое. Ты просто очередное дерьмо, наделенное низменными желаниями и рассуждениями, ничем не отличающееся от всех остальных. Твои расистские бредни только подливают масла в огонь. Будь моя воля, я бы с удовольствием стер тебя, себя и всех остальных с лица этой планеты. Понял, мудило?
   Его лицо нахмурилось, брови собрались вместе, а губы сжались. Несколькими фразами я заставил его озвереть; перед его глазами сейчас была сладостная картина моей расквашенной физиономии, истекающей кровью. Он попытался ударить меня. Рука резко дернулась с рычага коробки передач в направлении моего лица, однако я увернулся вправо и она врезалась в спинку сиденья. Леха рассвирепел:
   - Ни одна скотина не смеет оскорблять меня в МОЕЙ машине! - прокричал он, резко надавив на тормоза. Я не был пристегнут и тут же пожалел об этом, когда мой лоб стукнулся о приборную панель, прямо под иконой с изображением Иисуса. Перед глазами возникла белая вспышка. Краем глаза я видел, как его правая рука потянулась в моем направлении. Я подумал, что он хочет схватить меня, однако он тянулся к ручке двери. Дернув ее, он тут же вытолкнул меня в открывшуюся дверь.
   - Дерьмо собачье! - не мог он уняться. - Поговори мне тут еще, сопляк!
   Я упал на пыльную обочину дороги, ударившись о россыпь маленьких камушков.
   А ты чего ожидал... что он тебя мило высадит, где договорились?
   - Не учи меня жить, маленький ублюдок! - крикнул Леха на прощанье, прежде чем быстро уехать вперед по дороге, оставив меня лежать в клубе пыли, выпущенной из-под колес.
   - Отличное начало поездки, - пробормотал я, вставая на ноги. Я быстро ощупал рукой лоб - было немножко больно, но, к счастью, он не был рассечен. Наверное, вылезет шишка, или останется ссадина - подумал я. Мое лицо расплывалось в улыбке, когда я смотрел вслед уменьшающимся огням 99-ки. Изнутри подымалась совершенно неподдельная, детская радость. Я в буквальном смысле ликовал, думая о том, что уж лучше нервно вылететь из машины счастливым "самим собой", чем спокойно выйти оттуда ехидным лицемером.
   В этот холодный вечер я был по-настоящему горд за себя.
  
   Ночью в лесу не может быть не страшно. Я отошел вглубь, метров на двадцать от дороги. Изредка слышались звуки проезжающих машин, и это было по-настоящему здорово. Знаки цивилизации не давали мне закричать от страха в этом жутком, темном месте. Луну заслонили облака, так что вокруг меня была кромешная темень. Леха умудрился вытолкнуть меня на неосвещенном участке дороги, и мне пришлось идти с вытянутыми вперед руками, наощупь. Ужасно хотелось поесть и выспаться. Ловить новую попутку не было сил, ноги отказывались двигаться вперед, а еще этот пронизывающий холод. Нащупав руками дерево, я сел под него, упершись спиной в твердую, сухую кору. В рюкзаке я нащупал кусок колбасы, лежащий сверху, и тут же жадно проглотил его, заев половиной булки хлеба; этого мне показалось мало, и я прикончил весь сыр. Пиво - это, конечно, алкоголь, но все равно вкуснее, чем минеральная вода, - подумал я, прежде чем осушить двумя глотками всю бутылку.
   Набив желудок, я положил рюкзак под голову и закрыл глаза. Было страшно, но я ощущал невыносимую радость, которой удалось побороть чувство страха. Если бы не она, я бы точно всю ночь пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. К счастью, в ту ночь ни один монстр не вылез из темноты, чтоб полакомиться мною, как я полакомился колбаской. Никаких оборотней и привидений в этом лесу тоже не водилось.
  
   Когда я проснулся, на душе было хреново. Именно хреново, точнее слова не подберешь. Небо затянулось тучами, но дождь не начинался. Что я буду делать, если начнется дождь? Я не захватил с собой даже элементарного зонтика. Тело ныло, оно слишком сильно привыкло к мягкой кровати в квартире, чтобы спокойно провести ночь на голой земле. Спина чесалась - возможно, по ней кто-то ползал.
   Я поднялся и закинул в рот жвачку. Отказаться от езды на автобусе сейчас казалось самой глупой идеей, на которую я был способен. Может быть, прикинуться вежливым у меня получалось действительно здорово, но вот над сроками этой "вежливости" надо было поработать. Сколько я просидел у него в машине? 10, 15 минут?
  
   Я думал о том разговоре с Иркой, суть которого сводилась к одной простой фразе "не хочешь страдать - не страдай", из которой произрастал вывод "а если продолжаешь страдать, следовательно, тебе это просто самому нравится". Так просто и, казалось бы, логично. Но что если я не могу не страдать? Что если невозможно забыть? Она этого понять не может? Мне не доставляют удовольствия те минуты, когда хочется сжать сердце в кулак, вырвать его из груди и умереть, когда тебя всего сковывает и хочется выть, хочется сделать так, чтобы ты никогда не рождался. Неужели мне и вправду это может нравиться, где-то глубоко внутри? Не может быть, никогда я в это не поверю. Нет ничего хорошего в такие минуты. Я соглашусь с ней в том, что психологический мазохизм частое явление, но это не про меня. Забыть... это не просто невозможно, нет, я даже не хочу забывать. Это ничего не изменит, а если я забуду - значит, я еще большее дерьмо, чем все остальные. Я так не могу. Все что я хочу - вернуться назад и все исправить. Как это было бы здорово... Я бы никогда не вышел из квартиры в тот день. Господи, будь у меня такая возможность, я бы все исправил, и все было бы по-другому.
   А что если мое нежелание забывать - это и есть проявление моего внутреннего мазохизма? А все эти мысли про то, что "забыв, я стану как все", лишь отговорка? Или все гораздо прозаичней, и внутри меня просто живет паразитирующее существо, питающееся моими страданиями, имя которому - бессознательное? Но это все такая неправда, не может этого быть. Да, я не хочу забывать, но это потому что у меня очень обострено чувство ответственности. Сама мысль о том, чтобы все забыть, изначально противна. Как можно такое забыть? Как? Да какой надо быть скотиной, чтобы так просто взять и забыть? Этот Леха точно уже забыл бы, я - нет.
   Я думал о том, что она сказала еще. О том, что, возможно, некоторым людям нравится убиваться и лелеять свое горе, так как это дает возможность ощущать себя выше других, мол "у меня в жизни такое несчастье случилось, вам всем этого никогда не понять. Я пережил такое, что вам всем и не снилось". Чушь. По крайней мере, это не из моей оперы.
   Горе меня не возвышает в глазах других. Оно лишь понижает меня в своих собственных.
   Потому что, это не горе вовсе, это вина.
   В одном она была права - нужно повернуться назад. Нужно попробовать сделать хоть что-то, а если не поможет... что ж, последние три года я не думал так далеко вперед, так зачем начинать?
  
   Очистив спину от прилипших листьев и пригладив волосы, я направился к дороге. Машин на ней было еще меньше, чем вчера. Я шел вперед и думал о мальчике, который видел себя в центре маленькой белой точки, что затерялась в апофеозном океане окружающей ее черноты. Теперь этого мальчика нет, он исчез в той темени.
   - И теперь меня нет, - говорит мальчик, - я просто существую, - говорю я.
  
   Машина остановилась впереди, обдав меня клубом пыли из-под колес. Это была просто машина, одна из миллиарда идентичных идентичностей, что облепили планету Земля. На ней, как и на всех, были свои знаки отличия: марка и идентификационный знак, но все равно это никоим образом не отличало ее от всех остальных. Они все одинаковы. Они могут различаться снаружи, но внутри тебя всегда будет поджидать гнилое, сухое нутро, которое в каждом новом месте так же отвратительно, как и в предыдущем. Моему удивлению не было предела, когда я сел внутрь и обнаружил то, чего никогда и не думал обнаружить. Внутри находилось совершенно не похожее на остальные ядро.
   Я увидел там женщину. Она даже не посмотрела нам меня, когда я занял пассажирское кресло. Обе ее руки сжимали руль, глаза были устремлены на дорогу. Не услышав привычного "куда едем?", я сам начал разговор с этим существом, которое, казалось, лишь прикидывается особью с планеты Земля:
   - Привет! Э-э-э... куда направляемся?
   Молчание. Прошла тридцатисекундная пауза, прежде чем женщина медленно повернула свою голову ко мне, и с загадочным видом спросила, глядя прямо в глаза:
   - А какая разница?
   Стоило мне услышать это, стоило всего лишь на секунду заглянуть в ее голубые глаза, как мне показалось, что я вижу свое отражение. Именно таким был мой взгляд, когда я на секунду ловил его в зеркале. Именно такими настроениями я жил на протяжении долгого времени. Если банальная фраза "это было ощущением бессмысленности существования" может хоть приблизительно описать эти ощущения, я был бы счастлив. Это было вселенское нежелание следовать общепринятым, неписаным формам общения и идти нога в ногу общепринятым человеческим стремлением. Одного пересечения наших глаз хватило мне для того, чтобы понять, какие мысли сейчас захлестывают мозг женщины, с которой я не был знаком всего лишь минуту назад.
   Ее голубые глаза были тоскливы, взгляд был завораживающим. Я долгое время молча смотрел на нее, прежде чем сумел на полном серьезе ответить:
   - Ты права. Это не имеет значения.
   Она продолжала пристально смотреть на меня, но в ее взгляде я почувствовал секундное колебание. Она явно не ожидала такого ответа с моей стороны, ее выдали веки, которые на долю секунды прищурили глаза. Чего она могла ожидать от простого незнакомца на дороге? Учитывая ее состояние, точно не понимания. Она как будто тестировала меня, с первой же фразы хотела узнать, есть ли у меня доступ в мирок ее состояния. Она ожидала увидеть хотя бы смущение, но его не было в моем голосе. Я не знал, что произошло с этой женщиной в недалеком прошлом, да это было и не важно. Вообще, почему нужно обязательно думать, что раз человеку плохо - значит, что-то случилось? Человек сам может загнать себя в такое состояние, даже в обстановке тотальной гармонии, когда все вокруг прекрасней прекрасного. Она сидела за рулем и пустила меня туда, куда я мог пустить человека только в состоянии крайнего опьянения. Тебе плохо - ты замыкаешься. Тебе чрезвычайно плохо, плохо до такой степени, что становится плевать на все - и ты можешь впустить к себе первого встречного. Ты будешь крайне удивлен, если этот встречный - такой же, как и ты. Она могла не думать об этом, но в машину к ней село зеркало.
   Она медленно закрыла глаза, ее губы двигались еле заметно. Дыхания практически не было слышно, она проговорила что-то про себя, потом открыла глаза и увидела, что я по-прежнему смотрю на нее. Она спросила медленным, задумчивым голосом:
   - Назови мне хоть одну причину... зачем жить дальше?
   Моментально я увидел перед глазами ту ночь, когда я задал именно этот вопрос Светке. Это произошло на грандиозной попойке с Двойкиными друзьями. Я увидел ее смущенное лицо, она пребывала в явном замешательстве. Я услышал, как с губ слетел неловкий ответ: "Ой, ты знаешь, я, наверное, в этот момент должна тебе что-то очень умное ответить, да? Но... ой, у меня это вряд ли получится...". Никто не сможет сходу ответить на этот вопрос. Разве что специально обученный психолог, специалист по переговорам с самоубийцами или просто очень умный человек, у которого есть очень четкие цели в жизни. В целом же этот вопрос любого вгонит в тупик, понадобится какое-то время, чтоб подумать и ответить, не ударив лицом в грязь. Может быть, тот мальчик, что все свое свободное время отдавал написанию трактата о "маскировке в современном мегаполисе", где писал всякие замечания и заметки, вот он мог бы ответить на этот вопрос. Но мальчик этот мертв, и его мечта копаться в мозгах людей умерла вместе с ним. Да, в глазах этого мальчика женщина за рулем автомобиля сразу была бы внесена в светлую ауру и поставлена рядом с той другой женщиной, кормящей голубей. Она бы никогда не прошла мимо, бросив косой взгляд на женщину с голубями, о нет, она бы ее точно заметила.
   Я бы тоже заметил, но эта серая толпа никогда бы не выпустила меня из своих клешней, как бы я не рвался встать с ними двумя рядом. Я бы всегда ощущал на себе их мертвенно серую, пепельную краску. Ибо то, что я сделал, никогда не позволит мне вырваться из бесконечной темноты. Ибо на руках моих кровь, от которой не суждено отмыться.
  
   Мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы, уподобляясь всем, не замешкаться, и быстро ответить:
   - Какую бы причину я тебе ни назвал, она все равно изначально будет бессмысленна.
   Она осмотрела меня сверху до низу. Она увидела мои грязные ботинки, мою пыльную одежду, мои руки, что сжимали сумку. Она подняла голову выше и внимательно рассмотрела черты моего лица. На секунду показалось, что за это время она окончательно убедилась в том, что я говорю искренне. С губ ее слетело:
   - Ты бы хотел умереть со мной сегодня?
   - Да... - сразу ответил я, - но я не могу. Есть дело, которое я обещал себе выполнить.
   - Но ты же сам сказал, что никакая причина изначально не имеет ни малейшего смысла?
   - Я знаю, что сказал. И моя причина тоже не имеет смысла.
   - Но тем не менее, она не позволяет тебе умереть прямо в эту минуту. Значит, она дает тебе смысл.
   - Да, но после этого дела этот смысл в любом случае исчезнет.
   - Значит, ты прав. Значит, причины - изначально бессмысленны.
   Она опустила глаза и потянулась к ключам зажигания. За долю секунды, пока она эта делала, передо мной предстала картина: мы несемся вперед на бешеной скорости, когда стрелка на спидометре заходит за отметку 150. Внезапно она резко сворачивает на обочину и мы едем прямо в бетонный столб электропередач. Я хватаю ее правую руку и сжимаю в своей. Мы крепко зажмуриваемся... и снимаем с себя всякую ответственность. Машина разбивается всмятку, мы умираем.
   Я уже представил, как она трогается с места, чтобы убить нас обоих, но вместо этого она повернула ключ и заглушила мотор. Я даже не обратил внимания на то, что он все это время работал.
   - Давай просто посидим и поговорим с тобой, незнакомец.
   - Давай. Как тебя зовут?
   - Анжела.
   - А меня Артур, - ответил я, сделав ударение на второй слог, чтобы не смутить ее. Потом решил добавить: - Но ты зови меня либо Артур, как Алекс, либо просто Миллс.
   - Миллс... это что, кличка?
   - Нет, это моя настоящая фамилия.
   - Значит твое полное имя Артур Миллс?
   - Да.
   - Звучит красиво... и необычно.
   Тут я зачем-то ляпнул:
   - Да ладно, имена, они ни черта не значат.
   - Это не так. Если имена для тебя ничего не значат, разве могу я называть тебя так, как захочу?
   - Можешь, но мне будет неприятно, если ты при этом будешь видеть во мне другого человека.
   - Я не хочу называть тебя по-другому. В этом значимость твоего имени. Ты уникален.
   - А у тебя в прошлом не было знакомых по имени Артур?
   - Нет, не было.
   - Я тоже никогда не знал ни одной Анжелы.
   - Значит, мы вдвоем - единственны в своем роде.
   - О, да. Не думаю, что еще где-то в мире когда-либо некий Артур начал знакомство с некоей Анжелой с совместной идеи свести счеты с жизнью.
   Она рассмеялась. Не громко, просто немножко хихикнула и прекратила. С легкой улыбкой на лице она спросила, продолжая смотреть мне в глаза:
   - Я тебе нравлюсь?
   - Да, - сказал я, и как будто этого было мало, решил подкрепить ответ фразой:
   - У тебя очень красивые глаза.
   - Мне все всегда это говорят.
   - Это плохо. Никогда в жизни не хотел быть как "все".
   - Наверное, это потому что тебя окружали очень плохие "все".
   - Верно.
   Она вновь осмотрела меня с ног до головы и сказала:
   - Ты симпатичный.
   Я немножко улыбнулся. Заметив это, она спросила:
   - Что, это тебе тоже все постоянно говорят?
   - Нет... раньше говорили, но сейчас нет. Сейчас чаще говорят, что я странный.
   - А я от своих слов не отказываюсь.
   Мы оба немножко смутились. Она скосила глаза в сторону и спросила, указав на мою сумку:
   - А что там?
   - Немного одежды и немного еды. Кушать не хочешь?
   - Нет, не хочу. Лучше скажи, твое дело можно выполнить, только голосуя посреди этой безлюдной пустоши?
   - Мне показалось, что так будет гораздо интереснее, чем 5 часов страдать в автобусе. Мне нужно попасть в Крипять.
   Она выдержала паузу, опустила глаза, и первый раз обратилась ко мне, уставившись в пол:
   - Наверное, это хорошо - когда у тебя есть направление.
   - Поверь мне, ничего хорошего.
   - Ты бы хотел, чтобы я довезла тебя до туда?
   - Я бы хотел, чтобы ты довезла себя. В свою Крипять.
   - У меня нет этой Крипяти, но мне ничего не мешает двигаться вперед.
   Она завела мотор и резко двинулась с места. Сзади на огромной скорости мчался черный Джип, ему пришлось быстро выехать на встречную полосу, чтобы не врезаться нам в зад. Анжела не придала этому эпизоду никакого значения, лишь спросив:
   - Что тебя ждет в твоей Крипяти?
   - Люди.
   - Это хорошо. Хорошо, когда тебя ждут люди.
   - Они даже не знают о том, что я приеду.
   Воцарилась тишина. Меня пронзил очередной леденящий взгляд Анжелы, когда она сказала:
   - Ты правда красив, Артур Миллс. И имя у тебя красивое. Ты со всех сторон красивый.
   - Поверь мне, это совершенно не так. Лучше скажи, что у тебя случилось?
   - Да ничего. Почему что-то обязательно должно было случиться, если человеку стало плохо?
   - Забавно. Именно об этом я думал всего пару минут назад. Ничто никогда не бывает так просто. Все это дерьмо копится, копится и если его вовремя не слить, то можно просто взорваться.
   - Отвратительная фраза...
   - Зато честная. Ты не хочешь рассказать мне о себе?
   - А что мне тебе рассказать? Описать все подробности того случая, когда отец решил сделать меня женщиной в честь моего двенадцатилетия? О том, как моя мать ревновала меня к отцу? О том, как я его ревновала, когда он ухаживал за моей сестрой? Или о том, какой легкодоступной считали меня все в нашей деревне? Или о том, как к нам пришел целый военный гарнизон, который я приветствовала раскрытыми ногами? Или тебя больше устроит история о том, как я задушила свою сестру на почве ревности?
   Я вспомнил ужасающий диалог с Леной, когда она поведала мне правду о своем отце. Как она также, ни с того ни с сего меньше чем за минуту открыла мне глаза на ее детство, и я ужаснулся.
   - Это все правда?
   - Конечно же, нет. Я выросла в большом городе, у меня никогда не было сестер, а мои родители во мне души не чаяли. Мой отец, я готова поклясться, даже в мыслях никогда не думал о том, чтобы сделать мне что-то плохое. Он даже никогда не пил, я выросла в самой счастливой обстановке на свете.
   - Почему ты так злишься?
   - Не знаю. Я вспомнила об одном человеке, который очень любил слушать от меня такие истории.
   - Я ничего такого не...
   - Я знаю, прости. Я дура.
   - Ты не дура. Ты очень интересный человек, ты не похожа на остальных.
   Следующие два километра мы проехали молча. Тишину во второй раз нарушила Анжела:
   - Мерзким стал наш диалог.
   - Но мы остались прежними.
   - Да. Бензин кончается.
   - Заправимся?
   - Да. Слушай, если там, на заправке, будет киоск, сбегаешь в него, купишь попить и поесть?
   - Конечно, сбегаю, - сказал я. Я не стал говорить о том, что у меня есть еда в сумке, не стал спрашивать, когда она успела проголодаться. Я решил позволить ей сделать все, о чем она могла думать. Я даже обратил ее внимание на дорожный знак с изображенной на нем бензоколонкой. Под ним висел знак с ложкой и вилкой:
   - Мы проехали знак. Скоро будет заправка и закусочная.
   - Ты славный человек, Миллс. Скажи, откуда ты идешь?
   - Какая разница? Все города одинаковы. Мы просто путешествуем на одинаковых машинах по одинаковым дорогам в одинаковые города, каждый в поисках своей Крипяти.
   - Я не путешествую, Миллс. Я направляюсь в ничто.
   На горизонте появились строения. Сбавив скорость, Анжела свернула к ним и остановила машину возле бензоколонки.
   - Ты иди в закусочную, а я заправлюсь.
   - Все будет так, как ты захочешь, - сказал я и вышел.
   До закусочной было 150 метров, я шел вперед, не оглядываясь. Я не слышал, как Анжела хлопнула дверью, я не слышал, чтобы она вообще что-то делала. Она просто сидела в машине. Возможно, взвешивала все за и против, или просто думала о чем-то своем. Я не идиот и видел на приборной панели, что топлива в машине была еще почти половина бака. Но я не хотел мешать ей, я позволил ей поступать так, как она считает нужным.
   Дойдя до черной, невзрачной ограды закусочной, я оглянулся. Машина медленно начала движение вперед, а потом резко набрала скорость и стремительно выехала на дорогу. Я видел, как она удалялась за горизонт, оставляя за собой лишь клубы пыли.
   Почему она это сделала? Она хотела погибнуть вместе со мной... но решила избавиться от меня, когда узнала про мою Крипять? Что бы там ни было, пусть делает то, что считает нужным. Как Двойка, который отказался от врачей и самостоятельно пережил всю душевную боль. Анжела... она действительно была симпатичной. Раз решила пойти на контакт с незнакомым человеком - значит, вряд ли соберется себя убить. По крайней мере, пока что.
   - Она умрет, - сказал я самому себе, направившись вверх по дороге.
   - Они все умирают, - произнес я еще через несколько метров.
  
   По дороге вперед мимо проехало четыре машины, прежде чем синяя "шестерка" решила меня подхватить. Водитель внутри говорил по сотовому телефону, жестом руки он показал мне, что я могу сесть.
   - Да, все как обычно. Ага, забрать вас там через двадцать минут.
   Вместо характерного запаха салона машины в нос мне ударил аромат детства. Так пахли фруктовые жвачки, которые в обязательном порядке продавались со вкладышами, и любой ребенок считал своим долгом сжевать хотя бы одну такую за день. Чудесный запах этот исходил от оранжевой елочки, болтавшейся на шнурке, прикрепленном к переднему зеркальцу. Она была плоской, словно сделана из картона, с какой-то надписью на непонятном мне языке. Запах был резок, неестественен, но все равно очень приятен.
   Водителю на вид было лет двадцать пять. Волосы были сальными и плохо постриженными, на лице виднелась трехдневная щетина. Он выглядел совершенно не агрессивно, чего нельзя было сказать о вчерашнем субъекте.
   Пока я мельком рассмотрел его лицо, он отключил свой раскладной телефон и положил его в нагрудный карман рубашки.
   - Ну, привет! - добродушно сказал он мне. - Куда едем?
   - В Крипять.
   - Ого! Надо было тебе ехать на автобусе, вместо того чтоб попутки ловить. Вышло бы дешевле и быстрее.
   - Я думал об этом.
   Он засунул руку в другой нагрудный карман и достал пачку сигарет:
   - Курить будешь?
   - Сейчас что-то не хочется, - ответил я.
   - Тебя как звать то?
   - Артуром.
   - А меня Джимом Холси, - сказал он и пристально уставился на меня.
   - На самом деле?
   - Да нет! - рассмеялся он. - Это шутка такая! Ты хоть знаешь, кто такой Джим Холси?
   - Понятия не имею, - "и мне по хер", хотел добавить я, но вовремя сдержался.
   - Это персонаж одного фильма, который подобрал на дороге попутчика-маньяка.
   Он замолчал, пока прикуривал сигарету. Я осмотрел салон машины, который по сути ничем не отличался от Лехиного. Разве что магнитола была на месте.
   - Ну так что? Куда едем, Райдер?
   - Я же сказал, в Крипять.
   - Да нет, ты не понял. Куда именно тебе надо в Крипяти?
   - На кладбище.
   - О-го! Сколько дашь?
   - Проблема в том, что у меня, это...
   - Денег нет?
   - Ага.
   Он глубоко затянулся и бросил на меня оценивающий взгляд. Воцарилась секундная пауза, после чего он продолжил:
   - Давай так, я тебя подвезу на халяву, а мы с тобой всю дорогу будем говорить о кино. Видок у тебя вроде образованный, на быдло всякое ты не похож, так что давай, что скажешь?
   - Это просто отличная идея! - сказал я.
   Он резко рванул вперед (так сильно, что мне пришлось ухватиться за внутреннюю ручку двери, чтоб снова не угодить лбом о приборную панель), после чего выключил радио, которое и так было еле слышно.
   - А что у тебя в Крипяти?
   - Старые знакомые.
   - А вырос ты где?
   - Там же.
   - Ну, - водитель, представившийся странным именем, радостно воскликнул и похлопал меня по плечу, - так мы с тобой земляки!
   - Вы тоже оттуда?
   - Да! Из района Сталеваров! Всю жизнь рос в Эмпайере!
   Меня как колом пронзило. Я дернулся, в голове будто ударила молния. Эмпайер! Все в маленьком городе так называли единственную шестнадцатиэтажку. Дом казался таким огромным, вот его и прозвали в честь нью-йоркского "Эмпайер Стэйт Билдинг". Но передернулся я не поэтому. Именно в "Эмпайере" жила...
   - Тогда еще он казался верхом престижа! Людей оттуда за мажоров считали, а сейчас знаешь сколько этих шестнадцатиэтажек там понастроили! Вагон с маленькой тележкой, вот сколько!
   Мое дыхание участилось, тело слегка начало трясти, будто случился озноб. Силой воли я перекрыл клапан хлынувших из головы воспоминаний и продолжил разговор:
   - Круто! Слушай, а как тебя на самом деле зовут?
   - Серега, - спокойно ответил он, начиная обгон идущего впереди тяжеловоза, - просто Серега.
   - А меня Артур.
   - Будем знакомы, - буркнул он с ехидной усмешкой, - чем занимаешься?
   - Учусь. А что эта за история с Джимом Холси?
   - О, это один клевый фильм, жаль, что ты его не видел. Я всегда, когда беру попутчиков, их так разыгрываю. Еще ни одного не было, кто бы врубился в шутку. Кстати, у тебя какой любимый фильм?
   Паршивый вопрос. До ужаса простой, но в то же время и паршивый. У меня нет любимых фильмов, у меня вообще в этой жизни нет никаких интересов. В детстве я со своим отцом смотрел по видеомагнитофону более менее интересный фильм, который мне запомнился. Названия я не помнил, но фильм был старый, там трое ублюдков на Диком Западе искали золото, зарытое на кладбище. И каждый из них знал лишь часть местоположения этого клада - кто-то имя могилы, кто-то название кладбища. Нудный был фильм, но интересный, и музыка в нем была классная. Тогда, в машине, название этого фильма, к счастью, само по себе откопалось из могилы моей памяти:
   - "Хороший, плохой, злой". Вот это мой любимый фильм.
   - Сильно, чувак! Очень сильно! - прокричал Серега сквозь зажатую в зубах сигарету. - Вот это просто ништяк! Я 5 лет работаю в видеопрокате и, поверь мне, людей с хорошим вкусом в наше время мало.
   Он говорил, изредка бросая на меня взгляды, но в целом не отрываясь от дороги. Видимо, ему удалось заметить ссадину на лбу, и он тут же выдал:
   - Это че, прикладом приложили?
   - Можно и так сказать... - выдавил я и рассмеялся, надеясь, что смех выглядел естественно. Чтобы не продолжать дискуссию об этом, я быстро перевел тему на явно интересующий Серегу объект:
   - Говоришь, люди сейчас один отстой смотрят?
   - Не то слово! И один отстой снимают - не идет ни в какое сравнение с супер-шедеврами прошлого. Знаешь, какие фильмы наиболее тупые?
   - Эммм... - в памяти всплыла Ольга, поливающая грязью всевозможные "части номер 2 и 3", и я сразу же сказал: - Наверное, разнообразные фильмы-продолжения.
   - Ты просто гений! Эта хренова жирная свинья под названием "копилка Голливуда" со своими правилами срубания денег - вот что портит настоящее искусство!
   - Да, наверное.
   - Вообще, знаешь, какие фильмы самые лучшие?
   - Те, что сняты давно?
   - Нет, не только. Русские фильмы - вот это круто.
   - Я люблю советские комедии.
   - Это понятно, советские комедии - неприкосновенная вещь, их все любят. Наши актеры круче западных по всем параметрам. Я долго рассуждал над этим феноменом, и пришел к мысли, что русские люди просто более живые. Мы смотрим, как наши актеры играют нас, и узнаем в них жизнь, узнаем в них образы, которые видим на улице.
   - Может быть. Говоришь, русские люди более живые?
   - Да. Мы - настоящие.
   - Я никогда так не думал. Ты веришь в понятие "менталитет"?
   - Что значит "верю"? Такое понятие просто есть, и точка.
   - Да, но я никогда не видел никакого "менталитета" в окружающих людях. Ничего общего у них не было, одна грязь.
   - Ну, может быть. Но менталитет есть у каждой нации, от этого лучше не зарекайся. Он есть, просто мы в этой каше варимся и его не замечаем, а вот люди из других государств - замечают.
   - Я вот вчера видел стереотип. Вот его можно было охарактеризовать как "типичного русского мужика", что бухает водку, имеет семью, говорит "все бабы - дуры", и мечтает о лучшей жизни. Еще у него была любимая машина.
   - Ну, и что же в нем было плохого?
   - Да это чмо было просто, натуральное! Как он кричал "я хочу трахать того, кого захочу, я вырастил семью и теперь мне можно".
   - Ну ладно, не все же такие.
   - Верно, все еще хуже.
   - Что-то мы отошли от темы. Так тебе не нравятся русские актеры?
   - Нравятся. Но кино я уже давно не смотрю.
   - А что ты делаешь?
   - Пью. Пил, если сказать точнее.
   - Вот видишь! Ты сам сказал что пьешь, в этом, наверное, и есть вся особенность русского менталитета - все пьют.
   - Да, и нет ничего хуже - чем быть как все.
   - Вот знаешь... Мне 29 лет, а до сих пор медленно гнию в своем видеопрокате, я не такой как все. Но, правда, никчемная работа?
   - Люди разные нужны, люди разные важны. Слышал такую поговорку?
   - Да, это верно. Вот только для общества в работе моей мало полезного.
   - А почему работа должна обязательно быть полезной для общества? Если работа полезна для тебя - она уже полезна для общества, так как, как бы ты этого не хотел, но ты не можешь не быть его составляющей.
   - Э-э-э, наверное. - Он явно меня не понял, а я продолжил:
   - Довольствуйся тем, что помимо радости себе ты еще несешь ее и другим людям. Ты помогаешь им выбрать нужный фильм, делишься советами и впечатлениями. Ты организовываешь их досуг, и тебе нравится это делать.
   - Вот только многим моим знакомым и родственникам не нравится то, что я делаю. По-настоящему стоящее занятие, которому стоит посвятить жизнь.
   Мы болтали еще очень долго и увлеченно, я даже не заметил, как лесной пейзаж сменился индустриальным. Многочисленные заводы и склады со всех сторон окружали Крипять, мы подъезжали с Севера, всего в 10 километрах впереди было кладбище, куда я собирался зайти в первую очередь.
   - Ты высадишь меня на дороге чуть-чуть впереди, у кладбища, ладно?
   - Да без проблем. У тебя там лежит кто-то?
   - Да, надо бы навестить.
   - Вот это правильно.
  

Глава 6

Возвращение

   - Ну все, парень, вот мы и приехали.
   - Хорошо, спасибо, что подвез.
   - Да, не за что, земляк. Может, еще увидимся!
   - Да, было бы здорово.
   - Не грузись - люди не такие уж и плохие.
   - Да, ладно, пока.
   - Пока!
   Я хлопнул дверью, и он уехал. Вечер близился, но на улице все еще было тепло и светло. Я прошел через главный вход на кладбище и углубился внутрь. Лишь отдаленно я помнил местонахождение могилы, но стоило увидеть хоть какой-нибудь образ того воспоминания - я сразу найду ее. Я шел вперед по главной дороге и смотрел по сторонам, могила должна была находиться справа, однако я не был в этом уверен на сто процентов. Воспоминания тех похорон скорее походили на стертый временем видеофильм, снятый на черно-белую пленку. Меня тогда не было на похоронах, я как будто спрятался где-то глубоко в себе, и смотрел на окружающее через маленькую дырочку, в заборе моих глаз. Все ее родные плакали, скрещивали руки, но никто из них ни разу не подошел ко мне, не пожалел и не обнял. Они меня все ненавидели. Я ловил косые взгляды, осуждающие лица, но они все прятали это, старались держать в себе. Гроб был открытым, тело - совершенно белое, бездыханное тело Лены беспомощно лежало внутри. Я поцеловал ее в губы, прежде чем гробовщики начали заколачивать крышку. Мама потом сказала, что каждый раз, когда я подходил к ней, ей казалось, что ее отец вот-вот подбежит ко мне и отбросит от тела своей дочери. Возможно, эти мысли были и в моей голове тогда тоже, но меня там не было. Я лишь наблюдал за происходящим из глубины, изредка видя, как слезы из глаз капают на ее бледное лицо. Губы ее были мертвыми и холодными. Я видел, как плакал.
   Ее похоронили на семейной могиле, за оградой уже покоилась ее бабушка. Где-то неподалеку была еще и могила прабабушки. Дед присутствовал на похоронах, был ли он до сих пор жив, я не знал.
   Могила уходила вниз по тропинке от главной дороги. Я много раз ходил по этой тропинке после похорон, до того как уехать. Она была шестой по счету после главных ворот, если мне не изменяла память, что весьма вероятно.
   Я дошел до шестой тропинки и свернул на нее. Поначалу мне казалось, что я все перепутал, таким незнакомым все было вокруг, но когда я увидел ту зеленую ограду - сомнения развеялись сами собой. Меня одолели смешанные чувства - я был уверен, что сразу заплачу, однако это не произошло. Я переступил через ограду и увидел три могильных плиты. Одна принадлежала Галеевой Екатерине Васильевне, третья Галееву Владимиру Ивановичу. Это был ее дедушка, выходит, он все-таки умер за последние три года. Две этих могилы находились рядом, заняв левый верхний угол всего пространства за оградой. В правом верхнем углу покоилась Мадлен. Мадронова Елена Павловна - значилось на могильной плите, ниже надпись "Любим. Помним. Скорбим" с нарисованным ангелом. Годы жизни обозначали отрезок времени, равный 19 годам. Маленькая черточка между ними символизировала всю прожитую жизнь этого человека. Кем бы ты ни был, что бы ты ни делал, эти даты всегда будут преследовать тебя на протяжении жизни, и первая будет долго ждать, когда ее соседка наконец-то пропишется рядом, на могильном камне. До прихода сюда я тайно подозревал, что рассудок мой просто не выдержит появления в этом месте снова - я забьюсь в истерике, упаду на землю, буду кричать и плакать подобно Двойке в тот день, однако я, напротив, был спокоен как камень. Я поцеловал два своих пальца и прислонил их к фотографии Лены:
   - Прости меня, - горько вымолвил я, и обнял все надгробие руками.
   Я пробыл там неизвестное количество времени. Может быть, прошел всего час, может быть, день, может быть всего, 10 минут. Стемнело. Я был уверен, что разрыдаюсь, но произошло это лишь после того, как я вышел за пределы ограды. Я шел с кладбища, обняв себя руками, и громко рыдал, привлекая к себе внимание сторожей и гробокопателей.
  
   Я вышел с кладбища, пошел на дорогу и начал ловить в очередной раз попутку. Поймав маленький желтый автомобиль с двумя дверями, я доехал до дома матери. Ни лицо, ни приметы, ни характер водителя не имели значения. Я доехал до нового адреса, который мне оставила мама, и взору моему предстал большой, красивый дом из красного кирпича, с маленькими башенками на крыше. Я вышел у нужного подъезда и, позвонив в домофон, услышал в нем мамин голос:
   - Кто там так поздно звонит! Опять вы, маленькие подонки!
   - Привет! Тут всего один маленький подонок.
   - Ах, сынок! - радостно и нежно растаяла мама. - Сыночек, скорее заходи!
   Дверь отворилась, и я вошел внутрь. Подъезд в этом дорогом доме был в принципе таким же, что и везде, разве что в нем не воняло и стены были девственно чисты. Я вызвал лифт и поразился его большим размерам и стенам, обделанным зеркалами. Внутри было очень красиво, я прикинул, на каком этаже может быть мамина квартира, и нажал кнопку девять. Я все правильно угадал, и когда я вышел из лифта, меня уже обнимала и целовала радостная мама.
  
  -- Бедный сынок мой! Скажи, ты там вообще хоть немножко-то учишься?
  -- Да, мама. Конечно, учусь, - я немножко помялся и добавил:
  -- Без энтузиазма, но ведь учусь все-таки.
  -- Умница ты моя, сыночек мой любимый...
   На ее глазах выступили слезы, и она в очередной раз крепко обняла меня. Я тоже обнял ее, и это напомнило мне о том случае: мы сидим на полу в кухне, рыдаем, а рядом валяется отцовский ремень. Она заметила ссадину у меня на лбу и спросила, где это я так. Я соврал, что ушибся об угол. Так как ей все было известно о моем образе жизни, она сразу поверила, после чего обняла меня еще крепче.
   Стало стыдно, что я не приезжал раньше, и я начал говорить, хоть она меня об этом не спрашивала:
   - Дело в том, мама, что я боялся... да и, чего греха таить, я сейчас тоже боюсь, что вернулся сюда.
   - Бедняжка моя, ты все не можешь пережить то, что случилось.
   - Мама, пожалуйста, не говори ни слова об этом. Я не хочу слышать ничего об этом от тебя, пожалуйста. Я должен сходить к ним и обсудить случившееся.
   - Ты думаешь после этого станет легче?
   - Хуже уже точно не будет.
   Она пристально посмотрела мне в глаза и стыдливо отвела взгляд, когда выступил очередной поток слез. За три года мама изменилась, не то чтобы полностью преобразилась, но я заметил явную разницу. Она чуть-чуть пополнела, и это меня радовало, по крайней мере, я еще помнил, какой худой она была все мое детство. Я был рад ее видеть, еще больше я радовался тому, что она тоже была этому рада. Последний раз мы виделись полтора года назад, когда они с отчимом уговорили меня съездить втроем на юг, на все лето. Дурацкий был отпуск, я почти все время просидел в местном ночном клубе, где постоянно квасил. Даже искупался от силы раз 5 за все лето, зато выпил целое море.
   Как будто прочитав мои мысли, мама спросила:
   - Ты до сих пор пьешь?
   - Нет... я не говорил тебе об этом, потому что не был уверен на сто процентов, что завязал навсегда, но сейчас это точно. Я уже полгода как не пью. Мне больше этого не нужно. По крайней мере, посмотрим, что произойдет после сегодняшнего дня, но на данный момент заявляю официально: мне этого не нужно.
   - Бедняжка ты моя, мальчик мой...
   - Мама, ну ладно, хватит уже.
   - Солнышко мое, я так горжусь тобой...; - Было бы чем гордиться... - подумал я, а мама повторила:
   - Ты такой умный у меня, я так горжусь тобой...
   Единственное, чем я горжусь, так это тем, что сумел все это время держаться подальше от наркотиков. Даже травки не курил, когда все курили, предлагали - не брал. Что-то внутри, в глубине меня еще имело разумное начало и врожденный оптимизм.
   - Сыночка моя, о чем ты собираешься говорить с этими людьми?
   - Мама, давай оставим эту тему. Я до конца сам не уверен, что я скажу им. Что я скажу себе. Я установил барьер внутри себя, который перекрывает всякие рассуждения, касающиеся этой темы. Стоит мне подумать об этом, как тело бросает в дрожь, начинается настоящая лихорадка.
   - Ты в курсе, что за это время я навела справки, соседи поговаривали, что ее отец вполне мог...
   - Мама, пожалуйста!
   - Вполне мог делать с ней в детстве непозволительное...
   - МАМА!
   Она остановилась и снова начала сильно тереть глаза руками. Ее лицо было красным, на нем смешались два противоречивых чувства - радость за то, что я пришел повидать ее, и боль, которую она переживала вместе со мной.
   - Прости... я обещаю... я больше никогда не заговорю с тобой об этом.
   - Да, и не говори об этом, когда я в следующий раз буду звонить тебе оттуда...
   - А то получится как в тот раз.
   - И нам обоим станет грустно.
   Мы переглянулись и немножко посмеялись. В тот раз я звонил с почты, и когда мама после расспросов на тему "как там она, моя никчемная жизнь?", начала говорить примерно то же самое, что и сейчас, я взревел в трубку и бросил ее. Маме потом три недели не звонил. В университете ни разу не появился. Зато продажи водки и томатного сока в магазинчике рядом с общагой резко возросли.
   Близилась кульминация моей истории. Выходов из этого цикла безумия было всего два. Первый - повернуться лицом к своему страху и побороть его (хотя "страх" - это совершенно неподходящее слово). Второй - забить на все и сдохнуть.
   В тот раз я бросил все, что имел в этом городе. Если бы не мой богатый отчим... я бы умер где-нибудь на свалке. Но вместо этого я стал учиться в самом престижном вузе страны. И благодаря деньгам даже сумел не вылететь оттуда со своей кучей задолженностей и несерьезным подходом к обучению. Здорово, что пить больше не хотелось... здорово, что мне осточертело прятаться. Наверное, это единственное, чем можно было гордиться.
   - Ты хочешь прямо сейчас пойти? Или посидишь у старой матери немного?
   - Конечно, мамуль, конечно, посижу. К тому же, мне не мешало бы помыться.
   - О, ты еще не видел ванны в нашем доме! Иди, посмотри, она такая огромная! Мы с тобой в нашей каморке даже и мечтать не могли о подобном!
   - Здорово, мама... я рад, что ты счастлива.
   - Ну, мама была бы гораздо в большей степени счастливой, если бы у нее был счастливый сын.
   Когда я зашел в ванную, это мне напомнило тот день, когда я приводил себя в порядок в квартире Ольги. Выглядела она по-настоящему роскошно, размером с мою комнату в старой квартире. В ней все было отделано бежевым кафелем, в разных углах стояли цветы и украшения. Помимо самой ванной-джакузи, там еще была огромная душевая кабинка с синей подсветкой. Одним словом, высший класс. Раньше мама бы сказала "фу, какая ненужная показуха и буржуйство!", но сейчас видимо нет.
   А что если мама пополнела, потому что беременна?
   Да нет, вряд ли - тут же ответил я самому себе. Можно же отличить, когда женщина просто пополнела, а когда она беременна.
   В любом случае, рожать за сорок - рисковое занятие. Она вполне вероятно могла быть беременной - почему нет? А вдруг она боится, что из этой беременности ничего не выйдет? Вдруг она говорит об этом, потому что боится сглазить? Ладно, я был бы рад за нее, и за отчима, в случае, если это было бы правдой.
   Когда я вышел из душа, я надел халат отчима. Надеюсь, он не обиделся. На кухне меня уже ждал целый стол со вкуснятиной - салат из огурцов и помидоров, тарелка с аккуратно разложенными картофельным пюре, котлетой и зеленым горошком. Рядом стакан с соком, апельсиновым, к счастью, а не томатным.
   - М-м-м... как вкусно!
   - Конечно, вкусно! Кто, кроме твоей мамы, умеет так готовить? Кто, кроме мамы, лучше всех знает, что ты любишь?
   - Да... давненько я так вкусно не ел.
   - Точно - три года.
   - Да - выдохнул я и принялся уплетать все за обе щеки. Мама с умилением смотрела на меня, но сама не ела. Ну неужели я смогу до ужаса огорчить ее, убив себя? Неужели у меня хватит смелости предать и ее тоже?
   Потом все будет уже безразлично.
   - Очень вкусно, мама, очень вкусно, - повторил я.
   - Кушай, не отвлекайся, - сказала мама, по-прежнему не притронувшись к своей тарелке.
   - А ты чего не ешь?
   - Смотрю на тебя... ты у меня такой красивый...
   - Ой, мам... хватит...
   - Чего хватит, я же тебя люблю!
   Услышать это было приятно. Ровно настолько приятно, насколько тоскливо. Вновь стало стыдно за то, что я так и не сумел заставить себя приехать раньше, и всем своим видом показывал, что мне этого не нужно.
   - Я тоже люблю тебя, мама, - сказал я, представив свой разбившийся об асфальт труп и ее слезы.
   Неужели я проделал все это путешествие только для того, чтобы покончить с собой? Неужели в этом и есть смысл всей моей прожитой жизни? Хотелось бы верить, что нет. Если я убью себя - это будет очередная трусость, которую я проявлю в этом городе. Хотя, что плохого в том, чтобы быть трусом?
   Интересно, а тем ветеранам из моей школы стала бы понятна вся суть моих страданий? А примерному семьянину, что выпнул меня из машины? Он бы меня понял? Думаю, ему бы стало смешно, от того что человек может так убиваться из-за, по его мнению, "такой ерунды". Действительно... то, что произошло со мной, ему бы, наверно, наоборот, придало новых сил. Развязало бы руки.
   Мама по-прежнему с умилением смотрела, как я ем. А я планировал свой вечер на сегодня. В очередной раз стану человеком-невидимкой, пройду в "Эмпайер", выйду на балкончик на самом последнем этаже, и сделаю выбор... спуститься до самого низа, или до 14 этажа. Там решу, кто станет моим собеседником сегодня - смерть или обитатели квартиры 354.
   - В общем, мам... я сейчас поем и пойду, прогуляюсь. Либо я ближе к сумеркам вернусь... либо нет.
   - Что значит "нет"? Где ты собираешься ночевать?
   - Тьфу ты! В смысле, я приду через какое-то время.
   - Точно придешь?
   - Абсолютно точно.
   - Клянешься?
   - Клянусь.
   ...ЭТО ЛОЖЬ... - возможно, в последний раз прозвучало в моей голове.
   - Ну давай, смотри только долго не задерживайся, - мама вышла из кухни в коридор. Я услышал звуки - она копошилась в сумочке. Назад она вернулась, протягивая мне ключи:
   - Вот, возьми - дверь откроешь. А то мало ли что. Вдруг я усну, - уверенно сказала она, хотя по взгляду было видно, что заснуть до моего прихода она не сумеет.
   - Ага, спасибо.
   Жалко, что я тогда уничтожил свой дневник. Интересно было бы его почитать, можно было бы даже показать его маме. Ведь дневник - это же самое настоящее отражение того человека, которым я когда-то являлся. Там был я, настоящий, живой Миллс, мальчик, которому суждено было умереть. Суждено было заживо закопать себя под грудой воспоминаний, сожалений и страданий. Я совершил метаморфозу, и то, что я вижу сейчас в зеркале, - это не я. Я не превратился из скользкой личинки в прекрасную бабочку, а наоборот. Бабочка умерла.
   То, что ты видишь перед собой, мама, - лишь оболочка.
   Я доел все на тарелке и отказался от добавки. Вместо этого пошел в ванную, снял халат и переоделся в свою изрядно погрязневшую "походную" одежду. Вернувшись на кухню, я спросил:
   - Мам, можно я позвоню по межгороду?
   - Конечно, звони! Телефон в коридоре
   Я пошел туда, нашел аппарат, набрал номер Ольгиной квартиры и долго ждал, пока меня соединят по межгороду. Трубку взяла Ольга:
   - Алло?
   - Привет! Узнала?
   - Нет, кто это?
   - Да это же я, Миллс.
   - О! Тебя очень плохо слышно, голос - будто не твой.
   - Я по межгороду звоню.
   - Межгород? А где ты?
   - У себя в Крипяти.
   - Ничего себе! Мы были уверены, что ты сейчас пьяным валяешься у себя в квартире.
   - Нет, я сейчас у матери.
   - Когда вернешься?
   - Скоро, очень скоро.
   - Дать тебе Олега?
   - Кого?
   - Господи, ну "Двойку" эту вашу?
   - Давай, зови Олега.
   Через какое-то время на заднем плане я услышал Ольгины крики "быстрее, быстрее! Он по межгороду звонит!", а потом голос Двойки:
   - Ты какого хрена домой уехал?
   - Захотелось.
   - Предупредил бы хоть!
   - Да ладно. Ты как?
   - Нормально. Слушай, что-то мы с тобой давно не виделись!
   - Да, это точно.
   - Я рад тебя слышать, подонок!
   - А я рад услышать вас, Олег Петрович.
   - Ольга меня Двойкой никогда не называет.
   - От меня на такое не рассчитывай.
   - А я и не рассчитываю! Я же до сих пор Двойка! Кстати, а ты до сих пор плагиатор!
   - Это как это?
   - Та твоя фраза, про жертвы! Я вспомнил, откуда ты ее спер!
   - И откуда же?
   - Приедешь, скажу.
   - Не-не, давай, говори сейчас.
   - Да хрен тебе, вот когда бухать сядем вместе - тогда и оболью тебя грязью публично.
   - Ни фига, говори сейчас.
   - Вот ведь, настырная зараза! Но, если я тебе скажу, ты ведь все равно приедешь?
   - Да.
   - Точно?
   - Ну конечно, точно! Говори!
   - Ладно, ты эту фразу спер из фильма "Ворон". Там ее Брэндон Ли отчеканил, прежде чем пришить одного из злодеев.
   - Не может быть!
   В момент я вспомнил этот фильм и эту фразу. Я действительно ее спер и сам забыл об этом:
   - Слушай, точно, я и сам забыл.
   - Ага, это последний фильм с Брэндоном, он погиб на съемках.
   - Погиб, говоришь?
   - Ага, это его последний фильм, а ты - плагиатор!
   - Что ж, обидно.
   - Да ладно! Я тебя все равно люблю, несмотря на то, что ты всего лишь плагиатор. Кстати, слушай. Это подстегнет тебя скорее вернуться. Когда приедешь, я могу дать тебе Ольгу перепихнуться, но только один раз!
   На заднем плане были слышны Ольгины крики:
   - Эй, заткнись! Ты че там болтаешь!
   Двойка рассмеялся и продолжил:
   - Да не, я шучу конечно. Оль, прости. Миллс, она мной недовольна, так что тебе этот перепихон обойдется в три сотни. И то со скидкой, как другу.
   Я слегка улыбнулся и выдавил из себя смешок. На другом конце провода Двойка с Ольгой смеялись и в шутку дрались. Я рад был услышать, что Двойка пришел в себя и в жизни у него все отлично:
   - Главное, не забудь об этой скидке, когда я приеду!
   - Не забуду, друг.
   - Ладно, слушай, время бежит... поболтаем потом!
   - Ну, давай, до встречи!
   - Ага, пока.
   Я повесил трубку, и улыбка моя преобразовалась в кислую досаду человека счастливого снаружи, но мертвого внутри.
  
   После телефонного разговора я сразу же направился к входной двери и надел ботинки на ноги.
   Мама тут же выбежала из кухни:
   - Сынок... а тебе обязательно идти сейчас?
   - Да, мама.
   - Скажи... а ты идешь случайно не к...
   - Мама! Ты же обещала...
   - ... Не учудить какую-нибудь глупость? Напиться там, например?
   - Нет, уверяю тебя на сто процентов. Пить я больше в этой жизни точно не буду.
   - Вот молодец, вот солнышко, вот умница!
   - Да, мама, я тебя тоже люблю.
   Она подалась ко мне и сложила губы трубочкой:
   - Дай я тебя поцелую на прощание, моя зайка! - она чмокнула меня в губы и продолжила:
   - Будь осторожней, время позднее... там наверняка сейчас опасно. Ходят всякие бандиты!
   - Не волнуйся, я же человек-невидимка, они меня не тронут!
   Мама бросила на меня слегка недоумевающий взгляд, а я в ответ махнул рукой, мол, "не бери в голову".
   - Ну, дай я еще раз на прощание чмокну свою невидимочку, - она вновь поцеловала меня, и я обнял ее на прощанье:
   - Ты не волнуйся, я постараюсь долго не быть.
   - Ладно, тогда я постараюсь не волноваться.
   Посмотрев на нее, я улыбнулся и вышел, стараясь не хлопнуть дверью.
  
   Человек-невидимка преодолел путь до "Эмпайера" достаточно быстро. Ему пришлось сделать две пересадки с автобуса на троллейбус, а потом пройти знаменитую "опасную милю" от остановки до дома. Там он на лифте поднялся на самый верх, вышел на балкон для курения, который нисколько не изменился за три года, и превратился в Артура Миллса. Это была достаточно забавная метаморфоза, напоминающая путешествие во времени.
   Она навела меня на мысли о том, что, по сути, вся эта трехлетняя пьянка была тоже превращением в человека-невидимку. Только прятался я не от бандитов, а от себя. Смешно: получается, что вся жизнь - бесконечная игра в прятки, когда уже не понимаешь, кто тебя пугает больше - люди или ты сам. Наверное, можно было бы написать трактат об этом, но сейчас вряд ли у меня хватит запала. Сейчас я намереваюсь
   решить самую главную дилемму - что лучше: умереть и успокоиться или жить и волноваться?
   А ведь где-то, в одной из пяти сотен квартир этого дома, вырос Серега... он бы, наверное, не понял, увидев меня здесь, собирающегося спрыгнуть. Я бы хотел, я был бы счастлив, если бы мама запомнила меня тем мальчиком, которым я был раньше. Может быть, смерть дарует вечную жизнь? Я буду вечно жить в ее памяти в обличии того мальчика, который и так уже умер. Было бы здорово. Слишком просто, но здорово.
   Там, вдалеке, была видна площадь Ленина. Я помнил женщину, которую увидел там давным-давно. Господи, я всегда помнил о ней где-то в глубине души, но сейчас столкнулся как будто лицом к лицу. Я вспомнил все мельчайшие детали той встречи, когда я с портфелем возвращался из школы, заглянул в киоск, чтобы купить хот-дог, прошел через площадь и увидел ее. Как она с совершенно искренней, неподдельной детской радостью бросала крошки стайке голубушков. Вокруг проходили люди с типично злобным выражением лица, спрятанные под маской серости, бросали на нее косые, недоумевающие взгляды. А она не замечала их, она так искренне радовалась, что мне захотелось плакать. Да, по-моему я даже заплакал тогда. Странно, как запоминаешь какие-нибудь моменты, а свою реакцию на них вспомнить не можешь.
   Площадь казалась маленькой серой точкой, огороженной миллионом дорог, напоминающих паутину. Интересно, где сейчас эта женщина? Что с ней случилось?
   Кушайте, голубчики... кушайте, дорогие мои...
   Смогла ли она выстоять в этом... мире, где мы живем.
   Думаю, она бы тоже не обрадовалась, увидев мой труп с переломанными костями на асфальте. Убить себя - слишком просто. Хотя покойник - вот лучший человек-невидимка. Покойник точно стоит выше всех на лесенке эволюции.
   - Вали с этого балкона, кретин. Иди и повернись лицом к своей совести, - сказал я и начал спускаться.
  
   Никогда в жизни не мог подумать, что человек может так сильно нервничать - меня в буквальном смысле лихорадило. Эта дрожь исходила изнутри, как будто в такт дрожащим рукам тряслись и все органы под моей кожей. Изредка к этому дикому ансамблю под командованием безумного дирижера добавлялся звук стучащих друг об друга зубов. Наверное, с виду я напоминал человека, впервые побывавшего в ледяной проруби. Подъезд был как обычно грязен и призрачно пуст, стены исписаны разнообразными надписями, нанесенными черным маркером. "Цой Жив" - самое безобидное из всего, что мне довелось увидеть.
   Еще там была моя надпись "мы все жертвы, правда?", которую я до сих пор писал на стенах. Да, я еще сохранил в себе себя прежнего. Я спился, но сохранил свой внутренний стержень, я не деформировался. Тот мальчик с дневником - это по-прежнему я, только руки мои теперь оставляют кровавые отпечатки на всем, к чему прикоснутся. Я это я, но разглядеть себя прежнего через призму случившегося - это не легко. Это очень трудная задача.
   Я надеялся, что надпись между десятым и девятым этажом будет стерта, надеялся, что ее родители не смогли со спокойной душой смотреть на нее после всего случившегося. Однако она была там - слегка потертая временем, но вполне читаемая надпись, некогда сделанная мною - здесь живет Мадлен.
   - Привет, Лена... - тяжко выдохнув, тихо прошептал я.
   Мне оставалось пройти всего один лестничный пролет и позвонить в дверь, когда предательская мысль наконец закралась в мою голову. Эту мысль я ждал уже давно, странно, что она пришла так поздно. Поверни назад... поверни прямо сейчас и уезжай из этого проклятого города.
   О нет, - ответил я самому себе. - Нет, больше я бежать не буду.
   Каждый шаг давался мне со все большими усилиями, ноги отказывались находить все новые ступеньки и лишь усилием воли я заставлял их осторожно ступать на них. Левой рукой я придерживался за поручень, чтобы не упасть, и готов был поклясться, что в тишине этого подъезда даже люди в квартирах могли слышать лихорадочный стук моего сердца.
   Бззззззззз
   Я позвонил в дверь и попытался взять себя в руки. По крайней мере, заставить челюсть держаться спокойно. За дверью послышался шум, кто-то приближался. Мои глаза пристально уставились в типичную мягкую обшивку двери квартиры, но видел я совсем другое. Я видел плавающий в красной воде белый образ, освещенный желтоватым светом лампочки. Я видел ужас. Когда этот образ сменило выражение лица женщины, открывшей дверь, казалось, это было мое отражение. Увидев меня, ее глаза на секунду расширились, и она замерла. Если бы не глаза, полные смятения и ужаса, можно было подумать, что на меня смотрела восковая фигура.
   - Артур? - робко слетело с ее губ.
   - З-з-здраствуйте, - выдавил я, с трудом сдерживая слезы.
   - Ты приехал сюда? Ты приехал...
   - Я приехал, чтобы сказать вам...простите меня.
   Не успев договорить, я со слезами на глазах обнял маму Лены и начал громко рыдать на ее груди. Ее руки долгое время были опущены, и она молча стояла. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем она обняла меня и тоже начала плакать. Внезапно она резко оттолкнула меня и, вытирая рукавом халата слезы, сказала:
   - Тебе нужно идти. Скоро вернется Павел.
   На ее груди виднелись круглые пятна от моих слез. Я видел ее мизинец, на котором не доставало ногтя - шрам, оставшийся с далекого детства, Лена рассказывала мне эту историю.
   Я сделал шаг назад, продолжая плакать.
   - Уходи же. Он убьет тебя, если увидит, - сказала она.
   - П-п-простите...п-п-простите...п-п-простите, - не прекращая, повторял я сквозь слезы.
   - Уходи, - вдруг грозно сказала она.
   Я медленно спускался спиной вниз. Мне было трудно поднять глаза, я прятал их.
   - Простите меня, - не успокаиваясь, говорил я.
   -Уходи, что же ты медлишь! - разразилась она. - Убирайся из этого города, отродье! Уходи, если хочешь сохранить свою жалкую жизнь! Зачем ты пришел сюда!? Тебя мучает совесть!? Зачатый в грехе сын шлюхи! Да простит меня боже, но тебе никогда не видать моего прощения! Ты убил нашу девочку и теперь тебя мучает совесть!? Ты пришел сюда за этим!? Хочешь получить мое прощение!? Нет тебе моего прощения! Бог твой судья! Моя девочка в раю сейчас... я знаю это... наша девочка никогда не отважилась бы пойти на это сама, слышишь! Она никогда бы не убила себя! Она на небесах сейчас, потому что это ты убил ее! ТЫ! Она на небесах, а ты отправишься в ад, Миллс! Убирайся! Отправляйся в ад, убийца!
   В бреду я вышел из подъезда, не прекращая повторять: Простите меня. Я перестал слышать ее крики только когда вышел через дверь. Старушки, перешептываясь, кидали на меня непонимающие взгляды. Я медленно шел вперед, с трудом шевеля ногами. Что-то безумное поднималось изнутри, я чувствовал, как оно собирается вырваться наружу. Из-за непрекращающегося потока слез я шел вперед наугад. Рот изредка открывался, повторяя:
   - росстите еня... прроосттиее мммменяяя... - зуд в голове заполнил собою все. Я не мог больше идти вперед и упал на колени прямо на дорогу. Какое-то время я сидел, опустив голову вниз, прикрыв ее руками, прежде чем начал нечеловечески громко, истерично орать.
  
  
  

Эпилог

  
  
   Казалось, я валялся на асфальте целую вечность. Мне мерещился белый образ на красном фоне, я не мог выкинуть его из головы. Я плакал и кашлял, высовывая язык, когда мне нечем становилось дышать. Пару раз я задевал им асфальт, ощущая противный пыльный привкус. Силуэты людей окружали меня, я знал, что они есть, стоят рядом и смотрят, но я их не видел. Я видел Мадлен, которая вскрыла себе вены, прожив со мной почти год. Я видел ее плавающие в воде, растрепавшиеся кудри, я видел то, от чего на протяжении трех лет пытался бежать. Где-то звучала сирена. Кто-то светил мне в глаза ярким фонариком.
   - Пакуй его, - донеслось откуда-то из-за стены. Я не сразу понял, что уже нахожусь на твердой кушетке в машине скорой помощи, что везла меня в неизвестном направлении. Возможно, мне что-то вкололи в плечо или дали подышать.
   Ее мама не простила меня, она не смогла меня простить. Они никогда бы не простили меня, но... неужели мне стало бы после этого лучше? Неужели закончились бы бессонные ночи, желание причинить себе вред? Неужели я бы снова смог смотреть себе в глаза после этого?
   В тот день, после ссоры, после вида ее слез и криков я вышел со злости на улицу. Я знал, чего можно было от нее ожидать, но я все равно ушел, крикнув на прощание что-то злое, ушел и вернулся лишь через какое-то время. Его ей хватило.
   Когда в дом приходят незнакомые люди, врачи, стражи порядка. Когда они бросают на тебя эти взгляды, они подозревают тебя. А ты становишься всем тем, что больше всего ненавидишь и говоришь.. говоришь... говоришь... Когда внутри тебя все кипит, кричит: "Это я, я виноват в этом! Распните меня, казните, уничтожьте, сотрите меня с лица земли! Это моя вина", но говоришь ты:
   - Я давно уже заметил, она была склонна к самоубийству. Она сделала это сама, когда я вышел из дома. - Все это сухая правда, с одной стороны, и невыносимая ложь - с другой. А потом ты смотришь на себя и понимаешь, что ты ничуть не лучше других, что ты такой же, как все, что в тебе нет ничего доброго и искреннего. Когда ты врешь, и это неуютное паническое чувство овладевает тобой полностью, ты понимаешь, что тебя подозревают и продолжаешь врать. Все, что ты говоришь, для тебя - ложь. Все, о чем ты мечтаешь - вернуться назад и исправить случившееся. И ты уже тогда начинаешь понимать, что жизнь твоя никогда не станет прежней.
  
   Я очнулся на кровати, в палате скорой помощи. Рядом мельтешила медсестра, то и дело заслоняя своей тенью падающий на меня яркий свет из окна. Было утро.
   Со мной все было в порядке.
   Я подумал о маме, которая наверняка сидела сейчас на иголках, или, еще хуже, обзванивала морги. Нужно было связаться с ней.
   Вдруг мне захотелось рассказать медсестре обо всем, что случилось. Попросить ее позвонить матери. Рассказать, как я оказался здесь. Рассказать, что случилось в прошлом, честно и со спокойной душой:
   "Вы знаете, моя девушка перерезала себе вены. Я всю свою жизнь буду винить себя за это. Ее родители прокляли меня. Я ходил к ним просить прощения, в надежде, что после этого станет легче, но меня даже не пустили за порог. Я начал плакать, и... Может быть, скажете, что со мной в итоге случилось? Нервный срыв? Инфаркт? Я не удивлюсь, если меня в моем возрасте схватил инфаркт, учитывая то, как я прожил последние годы". Пока я прокручивал диалог в голове, медсестра скрылась за дверью. Первая фраза уже вертелась на кончике языка, но я так и не сумел начать говорить. Может быть, она была так занята, что даже не заметила, как я очнулся.
   Но почему-то в голове прочно засела уверенность, что найдутся еще люди, которые захотят выслушать мою историю. Удивительно, но мне хочется поделиться ей с кем-нибудь. Ведь есть на свете и другие люди, которые видели женщину с голубями. Может быть, она не запала им в душу так глубоко, как запала мне, но они видели ее. По крайней мере, если бы им представилась такая возможность - они бы разглядели ее в серой толпе. А, следовательно, смогли бы и понять меня.
   Я не должен ничего с собой делать, да я и не смогу. Никогда не мог. Вместо этого я должен идти дальше. Есть свет, и я видел его. Я был там.
   Где-то, за окном этой больницы, в ярком солнечном свете стояла женщина, кидающая голубям хлебные крошки. И что бы я ни думал о себе, как бы ни корил себя, я уверен, она бы приняла меня.
   Она позволила бы мне встать рядом с собой, и стоять так, кормя голубушков, целую вечность.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 7.01*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"