Я ПИШУ РЕФЕРАТ

   Зимняя ночь. Темная ночь. Только пули свистят по степи. Надеюсь, не серебряные.

   Я и мой верный ноутбук: мелкую мышь давить научилась, а вот на клаве одни большие пальцы умещаются. Или как там мои удалые потомки ее называют? Развернуться негде, в общем. Ну ничего: рукам тесно - зато дома просторно: детки в клетке, то есть у родичей с отцовской стороны, оттуда и в школу ходят, муж в ночной смене, как всегда, впрочем. Итак:

  

   "Актуальность вышеизложенной работы заключается в том, что по данному вопросу практически отсутствуют опытные материалы, полевые исследования и научные разработки. Также следует заметить, что даже самые авторитетные письменные источники суть вторичны. Уверения их читателей или даже самого автора в том, что они видели живых особей исследуемого вида и даже советовались с ними: разрешат ли вышеупомянутые субъекты кому бы то ни было излагать строго засекреченную информацию об их жизни, - вполне могут оказаться чисто художественным - если не попросту беллетристическим - приемом. Большая часть источников этого рода откровенно третична и представляет собой эстетические и нравственные "упражнения на тему", не скроем, зачастую весьма ценные с последней точки зрения, но фактически соединяющие крупицы фактов с морем вымыслов, как своих, так и чужих.

   Реферат состоит из следующих разделов: Вступления, Основной части и Заключения. Во Вступлении автор пытается оценить имеющуюся в его распоряжении литературу по степени достоверности (практически никогда не достигающей ста процентов). В разделах Основной части рассматриваются следующие проблемы.

   1. Способ поддержания исследуемым объектом своей жизни (точнее, не-жизни или не-смерти).

   2. Сильные свойства исследуемого объекта: какие из них наиболее достоверны.

   3. Слабые места его же; о них сходно.

   4. Каким образом человек может использовать как слабые, так и сильные стороны объекта рассмотрения, чтобы избегнуть опасности и даже получить с них (сторон) некоторую прибыль.

   5. Как уничтожить или подчинить себе объект рассмотрения - и стоит ли вообще это делать.

   6. Объект как зеркало и икона.

   Заключение посвящено некоторым выводам социально-психологического, этнологического и мифологического характера".

  

   Уф. С планом покончено. Далее можно валять как Бог на душу положит - потом выправлю стиль, если успею.

   "Заявку на тему в русской литературе дал писатель Иван Тургенев, однако не называя имени объекта: очевидно, из суеверия. Как говорится, позови волка - и он в дом. В дальнейшем граф Алексей Константинович Толстой широко развернул тему на материале славянских и позднеантичных преданий. Косвенное указание на разгул подобных существ в начале прошлого века дал не кто иной, как великий поэт Александр Блок в стихотворении "Скифы", датируемом 1918 годом. Сопоставим две строфы:

"Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжет, и губит!"

   И ровно через восемь строк:

"Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах...

Виновны ль мы, что хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?"

   Бросается в глаза, что слово "кровь" в первой строфе коррелируется с тем же словом "любовь", что и "плоть" второй приводимой строфы. Таким образом, наиболее часто цитируемые строки знаменитой революционной поэмы следовало бы, вероятно, читать так:

"Мы любим кровь - и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный крови запах".

   Поэт в данном случае не почувствовал зашифрованного смысла и не внял своему же (инстинктивно выраженному) предупреждению. В результате, хотя имеющаяся в виду Европа и устояла перед нашествием "скифов", - но "хрустнул" сам поэт, безвременно и трагически погибший.

   Что до наших личных предпочтений и авторитетов - их три: Полидори (секретарь лорда Байрона), без прикрас описавший своего хозяина, Брэм Стокер как признанный бородатый классик и Барбара Хэмбли как автор, которому удалось соблюсти необходимую меру и пропорцию в описаниях: не топить своих бессмертных героев в гламурном сиропе и не делать из повествования сплошной триллер. Ее героям свойственна практически вся гамма человеческих чувств - вплоть до самоотверженной и скрытной любви. Подкупает также, что вампир (sic! Первое упоминание!) по имени дон Симон Исидро ничуть не хуже и не лучше агента Его британских Величеств. Недавно у автора исследования появился и четвертый любимец (любимица): старушка Энн Райс. Но у нее куда больше романтики, чем достоверности, хотя слух о ее знакомстве с вампирами, очевидно, оправдан. У нее можно, однако, почерпнуть кое-какие важные сведения - из скрытого контекста и междустрочных интервалов.

   По разделу первому основной части.

   Основной промысел вампира, как известно, - пить кровь. Непременно человеческую и обязательно живую. Варианты: вместе с агонией, информацией, страстями и самой смертью, что пролетает мимо питающегося вампира как блистательный метеор. Пить досуха или частично. Иногда - от теплокровных животных, от амфибий, бомжей, сексуальных маньяков и маньячек, исключительно (или исключительных, что практически то же) негодяев и потенциальных самоубийц. Кровь в данном случае выступает не только как источник жидких калорий, но и как своеобразный наркотик, порабощающий самого реципиента.

   Замечание: развить в разделе третьем.

   В качестве пищевого суррогата могут выступать также консервированная донорская кровь, кровь трупа (исключительно опасная штука, но, по-видимому, не из-за трупного яда) и менструальная кровь. Однако если в первом случае над вампирами просто смеются, говоря, что они падки до мороженого, то в двух последних общество может опустить их ниже плинтуса - как падальщиков и "менструозников" (монструозов). Также сомнительно, что последний род деятельности может легко сотворить из женщины сексуальную рабыню ее сосуна: оргазм в первые два критических дня, когда поверхность матки представляет собой сплошную рану, часто бывает весьма и весьма болезненным.

   Обычную белково-углеводную пищу вампиры просто не умеют перерабатывать, тем более энергетическую (жиры), откуда и происходит миф об их особенной красоте - именно стройной осанке и отсутствии пивного брюшка. Но и это, возможно, следовало бы также упомянуть в разделе третьем.

  

   По разделу второму основной части.

   Вампиры способны обезвреживать любую скверну, растворенную в крови: бактерии и вирусы, наркотики, яды. Есть данные, что принятием вовнутрь некоторых веществ (шоколад, куда менее достоверно - бананы, ананасы, рябчики и грибное суфле) человек может доставить вампиру особенное удовольствие, но последнее требует тщательной экспериментальной проверки.

   Вурдалаки довольно успешно множат себе подобных, хотя и неполовым способом: именно путем своеобразного кровяного брудершафта. Вряд ли для создания нового вампира достаточно просто занести в человека инфекцию (как говорит наиболее вульгарная их половина, тяпнуть): тогда полмира уже ходило бы в вампирской броне. К тому же это нерентабельно и создает нездоровую конкуренцию. Как говорил циник-кровосос в книге Терри Пратчетта: если Агнесса любит горький шоколад, с какой стати ей превращать шоколад в лишнюю Агнессу? (Заметим, как источник начальной информации этот автор совсем неплох, хотя использует чужие наработки.)

   Кстати, имеются вполне солидные письменные источники, муссирующие именно тему повальной эпидемии вампиризма: вопрос питания "новоделов" в них решается, однако, не на самом удовлетворительном уровне.

   О том, умеют ли вампиры летать, мнения расходятся. Часто за полет принимают левитацию, гигантские шаги - как на спортивном снаряде с этим именем - и тому подобное. Так как тело их очень легкое, а мышцы сильно развиты, вскарабкаться на отвесную стену и спуститься с нее, вспрыгнуть на крышу четырех- пятиэтажного дома и заодно отвалить со своего пути каменную глыбу вполне солидного размера - для них несложно. Из этого следует, естественно, вывод о необычайной силе объекта нашего изучения.

   Вопрос о невидимости вампиров или обращении их в туман, как нам кажется, остаётся открытым: так же, как невероятная для человеческого глаза скорость их передвижения, это может оказаться просто фокусом в стиле ниндзя, эксплуатирующим различия в прямом и боковом зрении человека.

   Следует, однако, со всей серьёзностью отнестись к так называемому дару вампирского очарования: обычно его образует совокупность гипноза, внушения и природной кровососной прелести (вечная юность, элегантность, старомодно галантные манеры). При всей своей непреодолимости этот дар, тем не менее, не являет собой ничего сверхъестественного: человек, если поднатужится, сможет и поболее того.

   Пресловутое бессмертие вампиров - это не что иное, как обращение их плоти (псевдоплоти) в прочную оболочку или скорлупу для духа (?), которая с возрастом и благодаря насыщению кровью делается всё крепче и всё менее способной к изменениям. Можно утверждать, что в вампирах своеобразно исполняется упование христиан на преображение смертной плоти в нечто иное, куда более качественное. Только вот происходит это здесь и сейчас...

   В этом же русле можно говорить о потрясающей склонности вампиров регенерировать свои ткани - точнее, восстанавливать их в пределах, заданных первоначальной программой. Раны излечиваются, остриженные волосы вырастают, оторванные конечности (даже номер пятый - голова и номер шестой - специфически мужской орган для шестого же чувства) способны прирасти, если, разумеется, находятся в пределах досягаемости вампира. Особенно активно этот процесс идет в присутствии чужой (человеческой или вампирской же) крови.

   Последняя - в разумных пределах, не ведущих к усыханию бессмертного донора - способна укрепить вампира до такой степени, что распитие человеческой крови станет ему попросту не нужно.

   В связи с передачей крови от вампира к вампиру следует заметить, что это в какой-то мере заменяет им генетическую передачу родового опыта, которая свойственна животным, но (по крайней мере, согласно старым авторитетам) отнюдь не человеку.

  

   По разделу третьему основной части.

   Вампиров способен изобличить тот факт, что они не отражаются в зеркалах. Это, скорее всего, относится к разряду литературных вымыслов. Да, они избегают зеркал, но скорее всего по причине высочайшего самомнения. Однако, быть может, вампиры суеверны не менее людей и не хотят повторить дурной пример Горгоны Медузы, то есть нечаянно загипнотизировать себя ("обратить в камень").

   Иные общеизвестные средства против вампиров, как-то: невежливость, выраженная в отсутствии формальных слов или иных знаков гостеприимства, проточная вода, священные символы, чеснок, лимоны, осиновый кол, серебро, огонь, дневной (солнечный) свет, - нуждаются каждое в отдельном рассмотрении.

   Кровопийце вовсе не требуется особое приглашение для того, чтобы проникнуть в дом, новый или нет, безразлично. Исключение - вампиры старого закала, у которых правила этикета и приличия буквально записаны в крови. Но это правило в наше циническое время быстро себя изживает.

   Проточная вода - явно не преграда для нашего кровососа, иначе в таких городах, как Венеция, Петербург, Астрахань, вообще в речных дельтах, посреди среднеазиатских арыков и кяризов вампиры оказывались бы в ловушке. А это не так. Разумеется, вампир не умеет ходить по воде аки посуху, будто Иисус Христос или один из героев Вадима Шефнера, но через мост и даже через мелкий брод перейдет без проблем.

   Кресты, мандалы, анкхи, громовые ваджры, кинжалы пхурбу, синий глаз в треугольнике и так далее по списку... Каждый вампир, быв человеком, во что-то верил, каждый испытывает в разной степени угрызения совести - и страх перед всякого рода сакральностью объясняется не чем иным, как самовнушением. Добавить в раздел пятый: человеку использовать эту слабость для защиты и атаки - если уж совсем край не подошел - можно, но как-то даже стыдновато. Эксплуатация самых благородных чувств.

   Серебро - преграда скорее для оборотней, чем для вампиров, и хотя нередко между этими двумя видами ставят знак тождества, это неверно. Да, вампир умеет ненароком создать иллюзию, что он обратился в нетопыря, сороку, волка, кота и так далее (список можно продолжать до бесконечности), но это скорее издержки дара очарования, чем реальное вампирское свойство.

   Кстати, налицо логическое противоречие: если вампир - дитя ночи и, следовательно, луны, он просто обязан любить лунный металл.

   Вкус лимона в натуральном виде - я имею в виду без сахара и именно кислые "лемоны", а не сладковатые "лаймы", - выносит лишь неоднократный победитель школьных конкурсов типа "слопай лимон в кожуре, не строя козьей морды". То же относится к обонянию и поглощению чеснока. Не забудем, что вампиры не нуждаются в повышении своего иммунитета, и без того практически абсолютного, и не имели нужды воспитать в себе привычку подобного рода. Также не лишним будет вспомнить, что истинный идальго (а многие вампиры держат себя аристократами) отродясь не ест ни лука, ни чеснока, опасаясь дурного запаха изо рта и от зубов. Сошлёмся в данном случае на известную рекомендацию Дона Кихота Ламанчского, данную Санчо Пансе. Впрочем, аллергическая реакция на инородный белок - еще более простое объяснение данного феномена.

   Осиновый кол в анус, афедрон, подекс или иначе задницу (общеизвестно) и нитрат серебра в вену (по Барбаре Хэмбли) - не такой уж комфортный способ смерти и для человека. Огонь способен покончить с человеком практически так же легко, как и с вампиром, хотя вампиры несколько более взрывоопасны. Всё три средства обоюдоостры (в переносном или буквальном смыслах) и по этой причине не могут быть рекомендованы нетренированному бойцу.

  Примечание. Развить в разделах четыре и пять.

   Что до гибельных свойств солнца, то это верно, особенно для вампирской молодежи, однако не вполне ясен механизм самого воздействия. Это не может быть "быстрое окисление", как в случае огня, воздействие же радиации вполне вероятно и способно объяснить как обращение в золу, так и неизбежный даже в укрытии сон, более похожий на каталепсию, оцепенение или ступор. Именно последнее обстоятельство делает вампира столь уязвимым. Как говорила многоуважаемая Барбара Хэмбли, вампир днем беззащитен прямо до смешного. Мы бы добавили: совсем как лошадь, которую любой сквознячок пришибет".

  

   Неуправляемый полет моей мысли прерывает эсэмэска, посланная на мобильник: супруг снова задерживается.

   Без комментариев.

  

   "Если вампиры, по словам некоторых авторитетов, воспринимают человека как живой термос для крови, то и человеку ничто не мешает смотреть на вампира как на полую фарфоровую куклу, по самую завязку наполненную инородной для хозяина жидкостью, которая, однако, довольно быстро перерабатывается в основной материал корпуса и тем самым отчасти утолщает его.

   Совершенно очевидным изъяном вампира являются пониженная и даже находящаяся практически на нуле сексуальность и репродуктивная способность, иными словами - похотливость и чадородие. Если по поводу первого существуют различные мнения, многие источники, напротив, обвиняют вампиров в гиперсексуализме (как гомо-, так и гетеро-), то по поводу второго все сходятся в том, что если бы вампиру было возможно иметь настоящее потомство, он не зажигал так часто одну свечу от другой. Что касается тех редчайших случаев, когда вампир (как правило, мужчина) обладает нормальной половой потенцией и способен - при счастливом стечении обстоятельств - зачать подобное себе существо, то счастье и удача здесь весьма относительны. Обыкновенно женщина - реципиент вампирского семени рождает убийцу отцовского рода-племени, так называемого дампира, а сама гибнет. Увы.

  

   По разделу четвертому основной части.

   Ходят упорные слухи, что небольшие кровопускания, устраиваемые вампиром, способны продлить человеку жизнь (благодаря снижению внутрисосудистого давления и уничтожению склеротических бляшек) - хотя еще больше мнений прямо противоположного свойства. Судить, кто неправ, а кто виноват, автор (референт автора) не берется. Его личный опыт весьма ограничен и специфичен.

   Вампир по своей природе отличается куда более тонкой и сильной перцепцией, и хотя это его свойство не передается человеку иначе, как вместе с так называемым "Даром Темной Крови", плоды его, воплотившиеся в изделия народных ремесел, картины в стиле примитивизма, ювелирные украшения и прочие кустарные (в хорошем смысле; иначе - этнические и пр.) поделки, способны доставить ценителю истинное наслаждение. Следует, однако, твердо проводить грань между ремеслом и истинным искусством. На последнее вампиры, существа, как бы "застывшие в одной форме" и по сути своей нетворческие, способны редко.

   Кровь человека способна воздействовать на поглощающего ее вампира буквально магически. Как говорит русская народная пословица в лице рекламного ролика, "удержаться невозможно". Остановиться тоже. Разумеется, в подавляющем большинстве случаев это ведет к гибели самого человека от массированной кровопотери, но не надо забывать, что именно вампир в этом невольном дуэте проявляет слабость воли.

   О том, как человек может использовать в своих целях вампирскую мощь, сопоставимую обычно с подъемной тягой высотного крана средних размеров или ударной волной, получаемой от взрыва шести килограммов тринитротолуола (Примечание на полях: цифры не забыть уточнить у Владьки, когда вернется), не стоит упоминать, прежде чем оба разумных вида не найдут способа между собой договориться.

  

   По разделу пятому основной части.

   О том, что человек может с некоторым трудом выследить вампира и причинить ему непоправимые телесные повреждения, выставив гроб на открытое солнце, плеснув туда бензина и бросив зажженную спичку, а также пробив сердце или... хм... указанную выше неблагородную часть тела кровопийцы упомянутым выше осиновым колом (в придачу к нему нужна солидная кувалда), известно давно. Спортивность и этичность подобных мер можно, тем не менее, оспорить.

   Защититься от вампира священным предметом вполне возможно, убить им одним - практически нельзя. Сбежит раньше. Впрочем, перед тем, как выбрать и употребить любое из этих средств, человеку придётся вступить с вампиром в небольшую теологическую дискуссию, что в силу всеобщего экуменизма и широты религиозных воззрений весьма чревато.

   Насчет прочих традиционных средств уже было сказано ранее. Без пользы, но и без вреда, как и все плацебо.

   Кстати. Тот из людей, кто решится преследовать вампира в тот момент, когда последний создает одну из своих любимых иллюзий, рискует поохотиться на Снарка-Буджума из поэмы Льюиса Кэрролла: побежал за относительно безвредной летучей мышкой, а встретился лицом к лицу с Жеводанским Волком.

   Отметить особенно. В некоторых случаях конкретный человек способен "подсадить" вампира именно на свою кровь и никакую другую. Но это для автора слишком интимный вопрос.

   Что до необходимости нападения на вампиров с целью упреждения (не защиты, это по обстоятельствам может стать попросту неизбежным), можно сказать одно: сначала нужно понять, что именно вы упреждаете".

  

   От работы меня отрывает робкий звонок в бронированную "новорусскую" дверь. И без смотрения в глазок ясно: благоверный притащился. Владислав Андреевич. С боевого поста и аж в четыре утра.

   Открываю дверь, впускаю.

   Ох! Вместо шикарного МЧСовского спецкостюма (серебристое защитное напыление снаружи, натуральный шелк-сырец внутри, экологичная базальтовая вата между этими двумя слоями, перед глазами щиток из темного поляризованного стекла, по всему по этому муженька на служебном транспорте к самому подъезду привозят) на нем потрепанная синяя куртка явно с чужого плеча. Тем не менее он, не моргнув ресницей, обнимает меня, говорит:

   - Привет, моя старушка. Что было вчера вечером на обед?

   - Куриные щи, - отвечаю.

   - Всё шутить изволите.

   - Никак нет. Под этому поводу было давнее разъяснение в "Науке и Жизни". Наши славянские прародители супов не ведали, жидкое мясное или рыбное хлебово было исключительно двух видов: "уха" и "шти". В первом случае сначала варился бульон из малоценного белкового сырья, который потом процеживали и добавляли туда куски хорошей рыбы, мяса или дичи. А шти готовились попросту и без церемоний: вали кулём, потом разберем. Так что для кура попасть во щи было куда менее почетно, чем в уху, хотя и то, и другое нередко становилось его горькой судьбой.

   - Ладно, пускай будут щи, у меня вкусы простецкие, - Владик тянется, чтобы запечатлеть на мне поцелуй.

   - Э, нет. Давай мойся сначала.

   Пока он, кряхтя, перебирается через бортик ванны и становится под контрастный душ, я, забравшись на унитаз, подглядываю в окно между ванной и туалетом. Он такой стеснительный, что туда кружевную занавесочку привесил, а я такая наглая, что провертела в частом кружеве дырочку.

   Ну конечно: чернющий ожог во всю спину.

   - Ты что домой не в полной форме явился? - спрашиваю я, когда мужик выходит наружу, уже наряженный в мой любимый махровый халат бордового оттенка. Прямо с ихним братом нельзя: отмолчится или соврет в тему.

   - Испортил по нечаянности. Там газ вторым разом полыхнул, когда мы обрушенный подъезд расчищали, - неохотно говорит он.

   Ну конечно. Не "мы", разумеется, а "я". Кем еще, как не моим дорогим и ненаглядным, все дыры затыкать. И было там, небось, кое-что покрепче бытовой химии. Ладно, в первый раз, что ли?

   Мы, тесно обнявшись, идем в его спальню и там опрокидываемся прямо на пожилой плед из клетчатой альпаки: я, как работала, в ночной сорочке с шикарным вырезом, Владик - распахнув халат спереди. Вообще-то спим мы, как аристократы, в разных углах квартиры: я ночью без занавесок, чтобы с первым лучом на пост, он - днем при наглухо закрытых стальных шторах.

   М-да. Наслаждение, получаемое от вампирского укуса, сильно преувеличивают; правда, и я уж не молодая вдовушка, очарование новизны давно исчезло. Но вот головная боль - та проходит как не бывало.

   - М-м, - бормочет он. - Я из тебя два здоровенных тромба вытащил. Стоило бы почаще заниматься сексом.

   Насчет первого он явно привирает, мне не так много лет, чтобы полной развалиной заделаться. А вот что касается второго - тут я обеими руками за.

   - Подарочек с тебя, между прочим, - говорю я.

   - Какой?

   - Обыкновенный. Крупная плитка горького шоколада, чтобы с красным перцем сварить на манер ацтеков. И полкило детского гематогена, только замаскируй под кофейные ириски, чтобы наши вегетарианские оглоеды не пронюхали.

   Это у нас обоих рефлекс на первую встречу - тридцать лет тому назад, Нескучный Сад, юная мамаша, которая поздно вечером сбежала от дитяти, пребывающего на руках авторитарных деда с бабкой...

   И на одной из скамеек увидела трудно опознаваемое существо, похожее на большой сморщенный апельсин. Разговорилась - откуда только смелость взялась! Ни красотой, ни очарованием, ни животным магнетизмом он в те времена не блистал. Умом - это да. Но не хитростью, которая отказала напрочь. И оттого поневоле был искренен.

   А я? Пожалела его, что ли? Да нет. Просто почувствовала себя...пастушкой. Пастырем, который жизнь отдаст за любую черную овцу.

   И без рассуждений, как говорят в старых любовных романах, позволила ему сделать с собой всё, что он хотел.

   А потом и состоялся легендарный забег через Крымский мост со мною на руках. Час был еще не такой поздний, поэтому я удивляюсь реакции милиционеров - списали, наверное, на День Всех Влюбленных? И вообще, отчего это Влад побежал не посуху к Октябрьскому метро, а именно через воду - к Парку Культуры? Ближе к дому показалось, наверное.

   У себя в подвале он первый раз напичкал меня адской смесью, которой лечились ацтекские императоры, пожертвовав богам кровь из своего священного пениса. Ну, приблизительно такой же. Настоящего горького шоколада почти без сахара тогда днем с огнем было в Москве не достать... И в самом деле - вздернуло за уши так, что я через полчаса с ним заговорила, а через часок-другой встала на ноги.

   Влад же тем временем дозвонился до моих предков: будто бы он муж моей подруги и я, чуть захмелев, осталась спать у них. На следующее утро, ещё до того, как ему меня привезти, у него уже и паспорт был на руках - самую малость только и фальшивый. А потом он нашел себе работу в горячем цеху (МЧС тогда называлось как-то по-другому и не было особо популярным), и купил квартиру, и предложил мне руку, сердце - и заодно всю кровь из своих жил.

   От последнего я отказалась и отказываюсь по сей день.

   Вы поняли, в чем соль?

   Он сразу на меня подсел.

   Кормиться он чем-то там всегда умел, об этих скользких материях я никогда не спрашивала, как и о том, за что именно его бросили в тюремную психушку. Но для того, чтобы сохранять душевное здоровье и обходить стороной депрессию, ему с той ночи стала нужна я - и только я.

   А человек в ответе за тех, кого приручил.

   - Мог ты тогда, в Нескучном, отказаться от моего дара? - спросила я, уже будучи его законной женой.

   - Не смел, это было бы такое неуважение к тебе, - ответил он.

  

   ...Наевшись, напившись и едва отойдя от посттравматического шока, Владик засыпает, уткнув длинный нос в ямку между моих тощих грудей. Свободной рукой я подтягиваю к себе здоровущий, полтора на полтора метра, старый пуховый платок, укрываю нас обоих. Под боком у него согреваешься быстро: теплопроводность большая. То есть, я хочу сказать, он, конечно, термос, но еще и вроде аккумулятора в смеси с электрогрелкой. Накапливает, как он выражается, "зряшную кровь", которая льется наземь при авариях, поножовщинах и прочих инцидентах, в урегулировании коих принимает участие, незаметно телепортирует в себя, а потом приносит домой и выпускает на меня в виде тепла.

   Ну, хорошенького понемножку. Работать надо: печатать и еще поздний завтрак соорудить на всякий случай. Вегетарианский.

  

   "По разделу шестому основной части.

  Формулировка дается с учетом исследований высокочтимого профессора вавилонских библиотечных наук дона Хорхе Луиса Борхеса, который, хотя и не исследовал заявленную нами тему напрямую, разделил сакральные образы на две категории: "зеркала" и "маски". Первая категория имеет в виду буквальное отражение истины, вторая - метафорическое, скрытое и в то же время легко угадываемое посвященным. Иначе говоря, маска обычно подразумевает икону.

   Первый вопрос, который следует задать себе исследователь, это: откуда есть пошли вампиры? Грязен, так сказать, или чист их источник?

   Легенды относят их существование к самому началу возникновения земных цивилизаций: Шумер, Вавилон, Древний Египет. Демоны или, иначе, даймоны, один из которых, Акаша, разделил себя на четыре части по счету основных элементалей, что суть воплощения земных стихий. Можно не сомневаться, что подобные мифы о разумных кровопийцах существовали и в затонувшей Атлантиде, и в исчезнувшей Лемурии, и в далеком Тартессе. Однако нами не найдено никаких достоверных случаев или хотя бы поверий о невампирских источниках этого явления, помимо гениальной догадки уважаемой г-жи Райс, не лишенной, однако, глубочайшего смысла. Об этом позже.

   Наведенный вампиризм подобен року или судьбе. Можно избавиться от него, совершив а) самоубийство (но не будет ли это грехом?) или б) противоестественно доброе дело. Так сказать, горделивый отказ. От обычного способа питания. Последнее сомнительно, описан только один случай. Но в большинстве случаев новый вампир остается один на один с проблемой, которую он для себя представляет, и вынужден искать ее решение.

   Стоит также помнить, что все описываемые вампиры произошли (и не всегда по своей воле) от людей, и естественно поэтому ожидать, что им передаются все свойства и качества субстрата, вплоть до нравственных. В одну телегу впрячь не можно вола и трепетную лань; мать Терезу, академика Капицу и маньяка Чикатило никто не пытается выстроить под один ранжир. Отчего же мы пытаемся сделать нечто подобное с вампирами?

   Да, среди них неизбежны убийцы, насильники, маньяки, просто безумцы, неудержимые честолюбцы, которые хотят весь человеческий род поставить на колени. Но ведь не только они. И сами они не только таковы.

   Пока живо человечество, вампиры неистребимы. Кто они: паразиты, как комары, синантропы (т.е. близко живущие), как крысы, или часть природы, в которой есть место всему, даже и человеку? Всё равно: всякой твари есть место под солнцем.

   Это относится к проблеме зеркала.

   Теперь о проблеме маски, иконы - ложной или истинной.

   Отчего человечество делает из вампиров пугало, иначе говоря - отрицательную икону: оттого, что они посягают на людскую жизнь?

   Да, конечно, реальные жертвы даже одного вампира могут исчисляться тысячами, однако при их подсчете легко сбиться на подход, высмеянный Фарли Моуэтом в книге "Не кричи: волки!": якобы все олени-карибу в Америке убиты этими хищниками. Мы имеем в виду, что, по всей видимости, нередки случаи, когда на вампиров списывают чужие грехи.

   Оттого, что они стремятся контролировать человечество? Ну да, самая неприятная в них черта, особенно в их представителях мужского пола, - это стремление верховодить. Только ведь мы все, как говорил поэт Пушкин, глядим в Наполеоны.

   Оттого, что они являют собой непонятное и уже по этой причине угрозу?

   В яблочко!

   Ибо корень всех зол - наша ксенофобия. Вампиры иные, чем мы. Проще их выдумать, чем понять.

   Вампиры - хищники? Но на всякого волка найдется свой святой Франциск.

   Они нас умерщвляют? Мы сами убиваем себя еще чаще.

   Ах, всё дело в том, что распоряжаясь нашими жизнями или даже просто нашей волей, они автоматически ставят нас ниже себя. Как мы - животных.

   Но мы имеем право, скажут мне.

   Посмотрите на человека с точки зрения коровы, ждущей очереди на удар молотом или электрошок. С точки зрения кошек, которых тысячами жгли на кострах в честь восхождения короля на престол. С точки зрения обезьянки, головку которой зажали в тиски и выедают живой мозг десертной ложкой.

   Нравится? Вы такого права добивались? Вот и нечего на зеркало пенять.

   Ну, а если вампиры - не естественное образование, а болезнь человечества или природы?

   Ложная проблема. Следует помнить, что ни одна бацилла не возникает у природы без цели. Наши предки, которые считали, что чума и холера - кара Господня, были в чем-то умнее нас.

   Человек постоянно стремился расчистить поле для своего безопасного пребывания на Земле. И постоянно попадал в еще худшую беду, в еще худший тупик, стандартно получая по мозгам от "неукротимой планеты" (метафорически описанной Гарри Гаррисоном). По схеме: мы давим на природу - природа постоянно стремится укротить, укоротить нас самих.

   Заключение. Каков же сакральный и мифический смысл вампиризма?

   Вампиры - не чужаки и не пришлецы с неведомых земель. Это воплощенный гнев Земли. Гончие Псы Великой Матери. Древние кровавые боги, низвергнутые христианством. Не столь важно, откуда они родом: то, что их породило, было непобедимым. Может быть, это новый виток генезиса, нужный, чтобы усмирить зарвавшегося хомо. Так вот: нам следует бороться не с вампирами, не с инфекциями, не с буйством растений и животных, а со своей алчностью, своей жадностью и своей непроходимой тупостью. Потому что без этого вся история человечества - лишь охота за яйцами ганзеров, птенцы которых охотятся на нас самих. Сказал Роберт Шекли".

  

   Я за своей "машинкой" разгибаюсь и пытаюсь привести разбушевавшиеся мысли в порядок.

   Но тут во входную дверь не просто звонят - "дербанят в парадное", как говорил Лев Кассиль. Долбят ногами, руками и головой.

   Я распахиваю дверь - и вот они, мои дорогие оболтусы! Гошка и Стёшка. Близнецы. Две решки одной фальшивой монеты. Ряшки во всю ширину плеч, все шестьдесят четыре зуба оскалены в хитренькой улыбочке, одинаковые вязаные шапчонки сдвинуты на затылок, куртки распахнуты настежь, ранцы...то есть рюкзачки с наклейками в виде черепов, костей, кинжалов и прочей дряни - вываляны в глубоких уличных снегах.

   - Баб, а шнурки в стакане? - спрашивает Гошка.

   - Родители на зарубежной научной конференции, - отвечаю, - дома остался только один толстый черный шнурок, из таких, какие султан посылал виноватому паше, чтобы тот им удавился. Именно - я.

   - А пожрать чего-нибудь? - вступает Стёшка.

   - Для предвиденного стихийного бедствия приготовлены суп из красной чечевицы с луком и пряностями и соевый гуляш с картошкой под толстым слоем куркумы.

   Восторженные вопли.

   - Руки мыть немедленно! Предупреждение: супчик прямо из кастрюли не хавать, стальными вилками в сковородный тефлон не шкрябаться, вдвоем на один компьютер не наседать. Зря, что ли, я ноут завела?

   Всё, моей научной деятельности пришёл полный конец. Пусть дочка сама переводит мою писанину на суконный язык и смывает следы моей личности, коли ей надо для отчета.

   Пока ребятки оттирают грязные лапы под краном, чинно разливают варево по тарелкам и ковыряются в сковороде деревянными ложками, я осторожно выясняю:

   - Вы что так рано и такие растерзанные?

   - Сегодня дневники вечерникам пятаки начищали, - деловито объясняет Гошка. - Вот преподы и укоротили учебный день с большого перепугу.

   Об этом обычае я наслышана. Не нужно, кстати полагать, что "вечерники" учатся в вечерней школе - и те, и другие в одинаковой мере гимназисты. Ритуальное мордобитие, раз в году спонтанно проводимое обоими отрядами, смертных и не очень, - отражение давней вражды между синеподкладочниками и белоподкладочниками.

   - А на какой стороне вы воевали?

   - На обеих, - ухмыляется Стёшка. - Разошлись для интереса.

   - И что, на завтра родителей вызывают?

   - Угу. Дед у себя?

   - Спит, так что не очень шумите.

   - Да он же днём как мертвяк!

   Владик, с его видом вольноопределяющегося студента, не вызывает в них никакого пиетета. Более того, по моему недосмотру ему однажды случилось проснуться в позе йога, то бишь стоя строго вертикально на голове, среди всяких швабр и щеток. Еще раз близняшки умудрились заволочь его на антресоль "тёщиной комнаты" (такой большой двухъярусной кладовки), где Влад отлично выспался в обществе пустых чемоданов, подержанных ковровых дорожек и древнего электрического самовара. Поскольку я отправилась по магазинам, а оглоеды свалили на какую-то школярскую тусовку, пришлось ему планировать на пол ласточкой. Зато когда нужно произвести впечатление на учителей, он им сразу становится миленьким дедусенькой; хорошо, что подобные сборища организуются почти всегда в тёмное время суток. Фигурирует он, всеконечно, как юный дядя двояшек. Для близиру, как я говорю. Надо же соблюдать хоть видимость приличий!

   Так вот. Однажды он явился туда прямо с боевого задания, в полном костюме, так что его приняли за второго Гаруна Тазиева, исследователя вулканических недр. Второй раз был в черном фраке с крахмальной манишкой и пластроном, и уж что там насчет него подумали, - не знаю. Что он по совместительству дирижер погребального оркестра? Еще однажды моя дочка смеха ради обрядила его метросексуалом: драная джинса и огромный алый шарф до самых ушей... В одном я точно уверена: держит он там всех учителей в страхе и трепете, особенно если учесть, что рабочие зубки у него хоть и небольшие, но выразительные. Как говорят, по когтю узнаешь льва, по клыку вампира.

   Григорий и Степанида. Старые русские имена. Тот необъяснимый феномен, что истинные однояйцевые близнецы разнополы, приходится скрывать то на один, то на другой манер.

   Вот еще и поэтому я не хочу пресловутого Владова бессмертия - факт они размножатся, а моих правнуков на меня же и навьючат. И праправнуков того же бешеного замеса.

   Да уж. Сегодня они ставят на уши нас, завтра - весь мир, как сказал бы о них с похвалой А. Шикльгрубер.

   Нет, вы не совсем меня поняли: их мать - просто девочка, которую я в тот эпохальный вечер оставила дома, и муж у нее, в общем-то, вполне человеческий. Просто веяния такие в воздухе, что ли. Сплошных оборотней и дампиренышей рожаем.

   И насчет моего отказа от личного бессмертия вы не поняли тоже.

   Понимаете, Владьке ведь человеческая кровь нужна, а не драконья какая-нибудь. Немного, ясное дело. Сто грамм в сутки для поднятия боевого духа. Так я и решила продержаться в человеческом виде, пока можно, - а это ещё лет по крайней мере сорок. Я старое просоленное корыто, чуток трещиноватое, в щёлки мусору понабилось, однако ведь меня поддерживают в очень хорошей форме. Мой лозунг: к шестидесяти пяти годам сохранить если не товарный вид, то хотя бы здоровье. И пусть так продолжится и далее!

   Но рано или поздно я умру. Тогда остаётся надеяться, что моего красавчика-мужа подберёт какая-нибудь отчаянная бывшая молодуха - к примеру, из того же министерства всяческих крушений. Хотя не знаю: что-то уж больно часто мне видится во сне, как он стоит над моей скромной могилкой в полном рыцарском снаряжении, такой весь из себя элегантный, и из-под приподнятого забрала на мой гроб сочатся кровавые слёзы...

   Нет, постойте. Так не годится. Скорее всего меня отправят не в сырую почву, а в крематорий. Да и он... ну, он же меня любит, если вы не поняли. Вампиры всегда привержены старине и не умеют изменять своим привычкам. А шанс обратиться в золу или вообще сгореть на работе у них всех ой как велик.

   И ведь я в самом деле не знаю, можно ли поднять вампира из пепла хоть чьей-нибудь алой телесной жидкостью. Или смешать нас вместе и капнуть ею уже туда. И не возродятся ли тогда вместо нас - по причине несовершенства ритуальных услуг - два покрывала белых атласных с оборочками по пятьсот рублей каждое, две подушки такой же работы - ещё по пятьсот, тапочки белые, две пары - каждая по триста пятьдесят.

   А мы сами к тому времени уже прорастём из тучной земли двумя перевитыми плетьми тёмно-алых роз.

  

  

  

  

© Мудрая Татьяна Алексеевна

  

5

Мудрая Т.А. Белокурая и Белорукая   18k   Оценка:9.82*7   "Рассказ" Проза

	БЕЛОКУРАЯ И БЕЛОРУКАЯ       Иза домешивала кулачками тесто для пиццы, то и дело отдувая со лба каштановую прядку. Помидоры, брокколи и зелёная фасоль уже обжарены, маслины раскупорены, сыр натёрт крупной стружкой, духовка греется: теперь осталось раскатать тесто по противню бабушкиной скалкой. И огромная сковорода из серого чугуна, покрытого толстым слоем жирной черноты, и скалка с ручками, золотистая от впитавшегося масла, - вещи не чета современным икейским. Так она говорила мужу, когда он заявлялся на кухню полюбоваться её работой: рукава блузки всегда были засучены, пухлые руки по локоть в муке. Они и сейчас почти такие же соблазнительные, эти руки, хоть кожа приувяла и чуть обдрябла.    Трист был её настоящей любовью. Трист был непомерной удачей в том смысле, что таких кавалеров полагается ловить и тащить в загс не пока холостые - это нереально, - но в перерыве меж двумя браками, прошедшим и назревающим. Летчик-испытатель, позже - пилот президентского звена, высок, темноглаз, не очень худ, но жилист. Оттого и звали друзья - Каратист или Самурай. Трист - это семейное прозвище, для двоих. Нет, для троих: Маркин, золотой человечек, единственный сын, тоже его никогда папой не звал. Как и её - мамой: обоих в точности как в рыцарском романе Жана Бедье, который она студенткой проходила в вузе. Книжка была тонюсенькая, в ледериновом переплете. Она их двоих и сосватала - да ещё подруга, которая в тот вечер достала билеты на всю компанию. В Большом впервые после длительного перерыва поставили Вагнера, "Тристана и Изольду", культовый спектакль, как стали говорить немного позже. Лектор, который ещё и семинар у них вёл, усиленно рекомендовал послушать.    Позже выяснилось, что Изе повезло вообще без меры. Вне ожиданий Анатолий оказался закоренелым неженатиком, без памяти любил детишек и хорошую кухню, понятия же имел самые благородные. Не рыцарские, так уж точно кавалерские: поддался на хмельные девичьи уговоры - женись, коли печать сорвал.    Потом-то, когда она забеременела, оказалось, что работа на президента - невеликие деньги. По большей части пустой транспорт перегонять с аэродрома на аэродром, серьёзных полётов, тех, от которых у Триста был полон дом экзотических оффшорных вещичек, выходило не так и много.    Но и тут повезло: когда Иза уже была хорошо на сносях, приятель завлёк мужа и кое-кого из других коллег в новую фирму, жутко прибыльную.    Она прямо удивилась, как легко её супруг, прямо-таки живущий небом, поддался на уговоры.    - Надо подумать о будущем, - ответил Трист, едва заметно улыбаясь. - О сыне. О нашем общем доме. Разве ты не согласна?    Вот такой он был джентльмен во всём: по пустяку не поперечит, в гневе не вспылит, шутя - не посмеётся всласть, в любви...    В любви ей даже хотелось, чтобы он был погрубей, настойчивее. Без этой всегдашней старомодной галантности. Что поделаешь - прозвище обязывает!    Мальчика взаправду окрестили Марком, Маркушей, Маркиным. Рос таким же, как отец: спокойным, умненьким, неконфликтным на редкость. Только тогда взвивался до небес, когда что-то казалось ему несправедливым, но даже тогда умел выслушать и другую сторону. Лицом и сложением, как и во всём прочем, был отцова копия: будто и не мать его в себе выносила.    Переделали старую квартиру, принадлежавшую ещё мужнину отцу: сталинская пятиэтажка на века строена, подведена под новую двускатную крышу с мансардой, но комнатки "чирошные", крохотульки. Добились разрешения на перестройку жилплощади, чтобы уж чин-чином и лад по ладу. (Диалектизмы на язык от мужа подцепились - ну никак не стряхнуть за всю жизнь, думает Иза.) Обклеили, обставили, обрядили квартиру что куколку: гостиная, спальня, Маркуше отдельный кабинет, Изнутри обито пробкой, стоит навороченный компьютер: всё - отличнику, будущему студенту. Деньги текли в дом исправно.    Одна крошечная помарка проступала на фоне белизны: у Триста явно была другая женщина.    Если можно так выразиться.    Раз в неделю муж отпрашивался у семьи в парк. Не всегда, но более-менее регулярно. Иза ещё в самом начале выследила: парк был небольшой, народу по будням почти что и нет. Моросил противный октябрьский дождишко, пришлёпывал листья к мокрому асфальту, плясал на скамьях, а эти двое шли посередине аллеи навстречу Изе, держась за вытянутые руки и беседуя. Он - нахохлившись, она же двигалась, будто в танце: много ниже его ростом, тощенькая, в курточке и брюках. Лица не разобрать, только что непокрытая голова совсем светлая. Дошли до перекрёстка - и вдруг расхохотались, прямо как пацанята: бурно и навзрыд. Разошлись, помахали ручкой - и всё. Изе тогда пришлось спешно уйти в боковую аллею, чтобы муж не узнал.    Так бывало далеко не всегда - повезло жене-ревнивице сразу же попасть на смутительную картину. Куда чаще Трист гулял один, меря тротуар такими широкими шагами, что поспеть было трудно.    Через сколько-то времени Иза поняла, что это вовсе не опасно. В парке, под осенним ветром, зимним снегом и дождём, под летними взглядами прохожих, нет места даже птичьему греху, а для иного прочего ну никак не могло быть у мужа времени. Даже машина его в особенные пробки не попадала. Даже в гостях допоздна не засиживался.    И не тот он был человек, чтобы врать в глаза. Чтобы обманывать.    Как-то она его спросила, насмелилась.    - Я в неё сильно влюблен был, - прямо ответил муж. - Звал за себя - отказала. Типа "оставим всё как есть". Она в разъездах и командировках по большей части: приезжает - вспоминаем старое и какие были по молодости отчаянные дураки.    На том и закрыли дело.       Годы шли неторопливо, один не отличался от другого, пока в один миг не переменилось вообще всё.    Муж немного задержался на прогулке, смартфон не отвечал, Иза уже начинала слегка беспокоиться, когда в дверь позвонили.    В глазке виднелась стриженая светлая голова, тёмные глаза в пол-лица.    Та самая.    Она отперла, откинула цепочку.    - Простите, Изольда Петровна, я уж войду, пожалуй. Нельзя через дверь такое.    Голос ясный, низкий, тон нарочито холодноватый.    - Анатолия Марковича увезли на "Скорой", я думаю, он бы сам не захотел, чтобы вы метались по больницам и всех обзванивали. Он ведь без паспорта был и мобильник выключенный оставил дома. Вот адрес.    Бумажка свёрнута туго - не подаётся дрожащим пальцам.    - Что с ним?    - Мы уже попрощались, он свернул на боковую аллею, и тут вырулила служебная машина, - голос чуть потускнел, но был по-прежнему твёрд. - Одной ногой на мостовую ступил, там есть мостовая. Прямо перед носом автомобиля - и упал вперёд. "Скорую" водитель вызвал, который сшиб. Мы с шофером на том "Мерсе" следом поехали.    - В морг?    Иногда понимаешь слова куда раньше, чем они были сказаны.    - Да. В больничный морг. Позвоночник был сломан у основания черепа, неотложка забрала уже практически мёртвого.    Теперь Иза видит, что волосы не белокурые - седые. Вернее, с густой проседью. И пальтишко выпачкано в грязи. Нет, не только в ней.    Поехали опознавать тотчас же - и вместе. Кажется, та настояла?    Служитель сказал:    - Прытко вы собрались. Подождите, гражданочка, малость, мы его за неимением места на самый верхний этаж морозильника запихнули.    Наверное, Иза уже начала потихоньку съезжать с ума, потому что ответила:    - Не беда, он храбрый, он на истребителях ещё выше летал.    Разумеется, пришлось делать вскрытие. Врач сказал:    - Удивительно, что ваш супруг до своих пятидесяти дожил. Испытатели нередко летают на страхе, зажимают его в себе. Все жизненно важные органы в точечных кровоизлияниях. Ну, а сердце... Сердце его и подвело. От одного инфаркта он бы не умер, пожалуй.    Недоумение, наверное, было прямо написано у неё на лице: Трист ведь и потом водил самолёты, проходил комиссии - как же так, не заметили?    Дальше всё шло как на автомате: сухие Марковы слёзы (настоящий мужчина не рыдает, как девчонка), траурный автобус, вереница иномарок с работы, бестолковые и тесные поминки. Та самая - оказывается, её тоже Изольдой зовут, только нынешней вдове имя придумал для красы папа-татарин, а бывшей нелюбовнице - мама-литературовед. Почему-то на той белая шаль, что выделяется на фоне сплошных вороньих перьев.    - Когда перед смертью Тристан позвал к себе Изольду, корабль с ней на борту должен был поднять белый парус. Чёрный означал бы её неверность.    Так та ответила один-единственный раз и на этом себя исчерпала.       В доме почти полное отсутствие денег: всё, что было, ушло в гроб. Марк изо всех сил рвётся в колледж: там дешевле, чем в гимназии. Дома постоянно толкутся подружки, обнимают вдову за плечи, притискивают к себе, утирают бумажными платочками хлюпающие носы. Мужнины сослуживцы ненавязчиво предлагают себя в качестве замены покойнику. Всё как и должно быть.    Нет, не совсем так. На фоне горестной черноты - белая отметина.    Постепенно Иза понимает, что ей спокойней всего с нелюбимой раньше тёзкой. Та не утешает, не плачет, не предлагает денег: по большей части отмалчивается, прихлёбывая из чашки какой-то особенный зелёный чай, что сама же и принесла в один из визитов. Совсем девчонка по виду - порывистые, отточенные движения, ни одной морщинки на лице, даже цвет волос её молодит, а уж карие глаза - чисто медовое вино. Изредка отвечает на реплики Марка:    - Ну конечно. Трис ведь так удивился и обрадовался, когда узнал, что у нас с твоей мамой одно имя на двоих. И ведь такое необычное для России. Судьба, говорит, сотворила мне из горького - сладкое.    - У нас принято если не по Корану, так позатейливей назвать, - отвечает Иза. - Привычка осталась с советских времён.    - Или вообще по Танаху, - конец рта Изи чуть подрагивает. - Я о тебе, Марк. Ты как насчёт того, чтобы пойти ко мне в спортклуб? Я там инструктором работаю, подучишься - будешь помогать. Деньги небольшие, зато натренируешься без отрыва от гимназии.    - Подумаю, - отвечает Марк. - Полезное хобби.    - Как и для меня, - отзывается она. - Чтобы прополоскать мозги от переводов с армянского на тьмутараканский. Называется "сублимация".    Мир снова укрепляется на глиняных ногах. Изе повысили зарплату вместе с ответственностью: неплохой карьерный рост. Марк увлечён парашютным спортом: ей давно перестало казаться, что это опасно, на душе как мозоли набиты. Тем более он уже совершеннолетний - и при хорошем старшем партнёре. Один из былых друзей по институту захаживает на пышные пироги и всё чаще приглашает Изу в какое-нибудь хорошее кафе, откуда оба едут прямо к нему домой. Изольда номер два в квартире больше не появляется.       Пока не случается взрыв.    Марк вместо университета собрался поступать в престижное лётное училище с отсрочкой от армии - ну, в общем, оно та же армия, мама, хотя оттуда потом охотно берут и в гражданскую авиацию. Идти по стопам отца - святое дело, это зачлось, да и подготовка у меня что надо. Стипендию, правда, не один год отрабатывать придётся, в запас так просто не уйдёшь.    - И ещё одно, мам. Главное. Я ведь женюсь.    - В девятнадцать лет? Не дам. Не пущу.    - Прости, это уже завтра. Нас целых полгода заставили думать вместо положенных трёх месяцев. Мы не знали, как и когда тебе объяснить: никак не могли застать дома. Вторая семья, ну, я же понимаю.    Мимолётная ирония насчет того друга зрелости...    - На ком?    - На Изольде, - с неким торжеством отвечает Марк.    - Она же старая!    - Вовсе нет. Ты ж у меня совсем молода, а ей и твоих сорока пяти не дашь.    - Детей не прокормите.    - У неё их не будет. Почему, думаешь, она нашему папе отказала? Он ведь и на такое соглашался, лишь бы иметь возле себя свою любимую. Тут ещё было вот что. Я так понимаю, нелады с его сердцем Изи почувствовала куда раньше врачей, хоть и совсем девчонкой тогда была, и отказалась даже от тех крох... Ну, понятно, да? Нельзя отцу было страстями себя надрывать.    От последних слов мнение матери внезапно делает разворот на сто восемьдесят:    - Лечиться ей было нужно давным-давно. Гормоны...    - Мам, от гормонального фона врачи ещё помогают, а от хромосом - никак. Синдром Морриса - не слыхала? Она только по паспорту дама и отчасти - по форме. Как сёстры Тамара и Ирина Пресс, которые ядра метали. Мужчина, отлитый в оболочку женщины. И я такую не уступлю больше никому.    Это уже слишком даже для неё. Иза медленно сползает на пол: единственное, что помешало приземлиться, - крепкая мужская рука, что обвила сзади плечи и спину.    - Знаешь, мам, если всё пройдет хорошо, - мы таки возьмём девочку из Дома Ребёнка. Усыновим. Глупо звучит, правда? Удочерить по документам нельзя: так эта процедура называется официально. Даже двух малышек присмотрели, ведь разлучать близнецов не положено. А это очень большие деньги - сейчас и потом. У Изольды они, можно сказать, имеются, теперь будет и полная семья. Не посмеют нам отказать, вот увидишь.    Разумеется, к свадьбе и проводам приходится убирать и готовить одной Изе. Молодые бы спокойно без этого обошлись, Изи и вообще в кухонных делах неумёха, но ведь нужно соблюдать декорум!       Супруги мотаются по гарнизонам, служат в войсках... как их... быстрого регулирования, международной поддержки; ездят по всяким экзотическим государствам. Трудные слова никак не удерживаются в Изиной голове - время, время! Хорошо, что младшая Изольда никогда не остаётся без престижной работы: благодаря Интернету про вечный бич офицерских и дипломатских жён вполне можно забыть.    Но самое главное - Иза теперь бабушка. Прекрасные двойняшки, Еленочка и Ксаночка - лицом и разумом в мать, доброй статью в бабушку - и помыслить не могут, что не родные. Сил и денег в них вложено немало: реабилитация, продвинутый садик, как его...Монтессори, ага; домашние учителя. Ну и кто в казённых бумагах соврал насчёт задержки в развитии? "Холостая" бабка удерживает их рядом с собой всё чаще и дольше: детям нужен кров над головой, ей самой - возмещение.    - Девочки, пицца готова, мойте руки, сейчас на четырёх делить буду! - кричит она в глубину квартиры, откуда слышится радостный смех: нынче в гости прилетела Ма-Изи.    А Марк?    Что Марк. Тристан был возлюбленным Изольды Белокурой, но мужем ей сделался настоящий король.    Имя ведь тоже обязывает.       © Мудрая Татьяна Алексеевна

   Ой, рябина рябинушка...

  

   Рябиновая гроздь огнем полыхнула под солнечными лучами, которые просочились сквозь облака. Уля остановилась, завороженная. Но ветер дохнул в небо, сдвинул тучи. Рябиновый костер погас. Первые капли дождя упали на щеку. Уля перевела дух, поправила котомку на плечах и пошла в гору.

   Старый сруб показался боком. С тропы хорошо были видны потемневшие от времени бревна, сложенные еще прадедом. Избу поставили на холме, просторную - семья тогда была большая! Но война подкосила род на самом корню. И дед, и отец Ули, и ее трое старших братьев ушли на фронт, и мать померла в тот же год. Бабка все причитала, что от тоски захворала Пелагеюшка. Может, и от тоски, но остались они вдвоем, и теперь только крепкая, сильная девушка и охотилась, и рыбу ловила, и дрова к зиме готовила. Бабка из дому выходила разве что до-ветру, да подымить трубкой. Вот чего не терпела Уля, так табачного дыма! И в холода гнала свою старушку в сени, укутав ее поетым молью платком, чтоб - не дай бог! - не захворала.

   Дождь припустил сильнее. Уля сощурилась, глядя на остаток дороги, и вдруг остановилась. Почудилось ли... нет, кусты пожухлой крапивы, что разрослась за домом, примяты. Уля перекинула ружье, щелкнула затвором, и крадучись обогнула дом с тылу. Из оконца лился слабый свет лампы - бабка запалила, искала чего в доме?.. Уля прижалась к стене и превратилась в слух. Но раньше, чем звук, до нее донесся противный кислый запах - курит кто-то! Нет, бабка не будет в доме: ее, Ульки, грозного взгляда, боится, как огня! Значит, чужой... чужой в доме...

   Уля прислушалась. Ничего. Ни разговора, ни шума какого. Сердце трепыхнулось в груди - уж не худой ли человек пришел?! Уж не лишил ли ее последней родной кровиночки?!

   Уля кошкой кинулась к крыльцу. Ни одна веточка не хрустнула под ее ногами, ни одна половица не скрипнула в сенях. Дверь в комнату оказалась плотно закрытой. Уля тихо стащила с себя котомку с перепелами, припала ухом к косяку. Кашель. То бабка. Сидит в углу, слева. Дверь открыть резко, так пришибешь еще. Гость, должно быть, за столом - дымом от окна тянуло! Ага! Дверь ногой, палец на курке:

   - Сиди, кто ни есть, не шевелясь! - крикнула.

   Незваный гость - бородатый мужик, крупный, но сухой, ручищи на столе - только дернулся.

   - Ишь, грозная какая! - ответил медленно, переводя цепкий взгляд со ствола на девушку. - Что так гостей встречаешь? Одичали тут одни...

   - Не одни мы, и гостей не звали, - отрезала Уля. Вошла в комнату, быстрый взгляд на бабку бросила - жива, сидит за ведром, сжалась вся, прям пень сухой, только глаза блестят в полумраке. - Чего ты там? - спросила, кивнув, прошла к печи, ружье не опустила.

   - Так он сказал, шоб сидела, - прошамкала бабка, - беглый он, гони его, Улька. Уж час сидит, почитай; всю кашу слопал, что тебе готовила...

   - Вставай! - приказала Уля. - Уходи, а то пристрелю.

   Мужик кулаки сжал, поддался вперед.

   - Так и пристрелишь?..

   Пуганый, такого угрозами не возьмешь. Смел очень. Может, кто снаружи сторожит?.. Нет, один пришел, не было других следов. Уля дух перевела.

   - Уходи, говорю.

   Мужик медленно поднялся. Огонек в лампе колыхнулся. Сзади бабка черпаком клацнула. Уж сидела бы, старая! Ладони Ульки вспотели. Мужик боком вдоль лавки прошелся, глаз с Ульки не сводя. Вышел из-за стола, выпрямился. Здоров, боров! Такому черпаком все нипочем, бревном разве что?.. Не стрелять же, правда, в человека-то... Улька прижалась к печи.

   - Уходи, добром прошу, пальну ведь, - пригрозила опять.

   - Может и пальнешь, - мужик хмыкнул, - знаешь, что, девка, давай договоримся. Я у вас денек-другой перекантуюсь, и уйду. Сама посуди, ну куда я в такой одежке в непогоду? А?

   Он изменился в лице. Только что злющий был, страшный, а тут вроде как улыбается, полы робы своей мнет. Улька растерялась: сердечко-то женское, жалостливое. Опустила ствол. И тут мужик прыгнул. Прямо на нее. Всем телом прижал к печи, стащил вниз, заломил руку. Ружье где-то промеж ног, чувствует Улька, как приклад к ляжке вдавило. Свободной рукой в бороду вцепилась, потянула что есть мочи. Мужик взвыл, руку ослабил, но другой саданул в челюсть. От боли искры из глаз посыпались. Бабка в крик, черпаком долбит злодея по спине. Он отшвырнул старуху. Она ударилась об угол печи и затихла. Улька силы потеряла, перед глазами пелена, в ушах шумит... еще удар по голове. Почувствовала только, как ослабли клешни, сжимающие ее, и провалилась в ад...

  

   ...Черти рвали в клочья ее одежду, скакали по ней, били копытами в грудь, жгли кочергой промеж ног, и снова плясали свои сатанинские танцы, царапали когтями лицо, все ее белое тело, пока не изошло оно кровью, не распалось на куски, не истлело на костре...

  

   Уля очнулась. Ноги озябли, челюсти свело от холода. Девушка открыла глаза, но ночная мгла сокрыла все черной пеленой. Уля повернула голову, и тотчас острая боль побежала от уха до уха, сжала в тисках шею. Стон вырвался из груди, но застрял в глотке, словно не мог пробраться через разбухшие щеки и губы, сквозь осколки поломанных косточек. Едва удержавшись в сознании, Уля оперлась ладонями о пол, приподнялась, и почувствовала, как рука заскользила в луже тягучей жидкости. Как свет после грозы, прорвались ощущения - заныло тело, сердце свернулось в клубочек от боли и обиды.

   - Ба... ба... - позвала Уля, едва приоткрывая рот и сглатывая кислую слюну.

   Бабка не отозвалась. Уля села, нащупала почти остывшую печку. Голова закружилась, т тогда Улька встала на четвереньки и поползла. Наткнулась на тело... По бумажным чулкам, что сама покупала в сельмаге, поняла, что это ноги ее бабки. Толкнула, бубня одними губами "ба-ба", но бабка не отозвалась. Уля покачнулась, горячие ручейки поползли по щекам. Поняла, горемыка, что осталась одна, совсем одна, сиротой.

   В сенях раздался кашель. Забыв о боли, девушка метнулась в угол, отчаянно шаря по сторонам руками. Дверь приоткрылась. Пахнуло табаком. Рука Ули попала на черенок ухвата, тот накренился, лязгнул о кочергу. Мужик остановился в открытых дверях.

   - Очнулась? - напряженный голос раздался сверху. - Где ты? - спросил вкрадчиво, сделал шаг, прикрыл дверь. - Не шали, девка, убью.

   Рука крепко сжала черенок, тот шаркнул о пол. Мужик кинулся на шум, но Уля успела выставить руки вперед, и зубец ухвата мягко вошел в плоть под бородой... Сил хватило только на то, чтобы отвести руки в сторону. Насильник, хрипя, рухнул рядом. Уля снова потеряла сознание.

  

   - Бедолага... эх, как он ей челюсть-то разворотил, сопротивлялась, поди... товарищ, капитан, ее в больницу надо.

   - Да... - тяжелый вздох, - посмотри в избе, из чего носилки можно соорудить... этого тоже нести надо...

   - Так сдох же...

   - Все равно, в лагерь отнести надо. А бабку похоронить...

   - Э-э... м-м-м, - Улька застонала, в который раз вырываясь из небытия.

   - Тихо, тихо, не бойся, мы не обидим... прости, сестренка, что поздно пришли...

   Расплывчато перед собой Уля увидела лицо молодого солдата. Он смотрел на нее с жалостью, виновато. От этого Ульке стало так тяжело на душе. Она завыла. Завыла, как зверь в капкане, то скуля, то рыча. Слезы вытекали из припухших глаз и скатывались за уши. Уля, казалось, уже не чувствовала боли в теле, но душа ее страдала, ныла так, что невозможно было спрятать ту боль.

   - Не плачь, сестренка, потерпи, мы тебя скоро понесем, в деревне доктор есть, все поправит, не плачь...

  

   Еще ночью мела метель, Улька не спала, она слушала, как завывает ветер за окном, как затвердевшие от мороза снежинки бьются в стекло. Утром же на небе не осталось ни облачка! Солнце залило светом всю округу. Свежий снег искрился, слепил глаза, но Улька только щурилась и... улыбалась. Нянька Тося подсела к ней, заглянула в лицо.

   - Хорошо, да, хорошо! - промолвила скороговоркой.

   Она так и говорила всегда - быстро и чуть затягивая последний слог в слове, говорила, как пела.

   Улька кивнула, порывисто обняла няньку, уткнулась в худенькое плечико - на минуточку только, - и опять в окно.

   - Эх, сердешная, и приласкаться-то боишься, все осторожничаешь, - нянька тоже в окошко глянула, увидела доктора. Он шел скоро, подняв воротник тулупа по самые глаза. И через окно слышался скрип снега под его валенками. - А вот и Степан Тимофеич идет! Скажу, чтоб тебе морфию на ночь колол! Скажу! Не спишь ведь! А надо спать, во сне человек сил набирается!

   - Не, не надо, - угрожающим шепотом ответила Улька. Не нравилось ей проваливаться в небытие, кошмаров боялась, чертей тех кровожадных, что терзали ее плоть.

   Но нянька привыкла к ее голосу - хорошо, хоть так говорит! Рот ведь еле открывается! Степан Тимофеич, как смог, вправил девке челюсть, зубы, какие шатались, удалил, но боль так и не оставила ее, от того и не спала Улька ночами, да в непогоду особенно - ломило косточки, что сломались и срослись потом, как лежали.

   - И скажу! Чего ты? Тебе спать надо хорошо, есть надо хорошо. До весны тут с нами поживешь, поправишься. Вон уже посвежела, ожила хоть! - Антонина Ивановна смахнула слезу, всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. - А весной справим тебе жилье, хотя бы в доме у Васильевны - одна живет, не хуже тебя, бедолага, и работать с ней будешь, корову-то никогда не доила? Вот она тебя и научит!

   Улька закачала головой.

   - Нет, домой пойду.

   - Куда? Одна в тайге! А как опять кто обидит? А тут люди, все друг за друга горой.

   - Нет, - Улька решительно встала, - домой пойду, к бабане...

   - Так похоронили ее, али забыла?..

   Улька стала каменной, как статуя. Смотрит перед собой, не моргнет. Только шрам под щекой частоколом розовеет. Антонина Ивановна взялась за сердце.

   - Вот что удумала, ох, девка, с людьми надо жить, с людьми...

   Твердость характера в Ульке от отца. Того никто не мог с пути свернуть, никогда. И воевать он пошел по своему уразумению. Хоть и жили они отшельниками, а землю свою любили. Когда военком пришел, сказал, что родину, землю родную защищать надо, отец Ульки только и бросил матери: "Сбирай в дорогу!". Вот и Улька - решила и точка! Не стала она весны дожидаться. Собрала вещи, что ей всем миром справили, хлеба взяла, спичек, соли, встала на лыжи и, поклонившись в пояс Степану Тимофеевичу да няньке Тосе, ушла в тайгу.

  

   Непросто, ох, непросто добраться до избы по глубокому снегу! Лыжи пришлось снять - в гору они бесполезны, одна морока. А как сняла, так и провалилась по пояс. Руками снег разгребала, всем телом колею себе уминала. Где круче стало, пошлось легче. Улька пыхтела, как лось, но усталости не чувствовала.

   Вот и изба. Снегу намело!.. Дверь бревном приперта - солдатики постарались, не оставили дом нараспашку. Уля разгребла снег с крыльца, бревно аккуратно в сторонку убрала. Отдышалась да дернула дверь на себя. Та тяжело пошла - приморозило. А как вошла Уля в горницу, пахнуло на нее стужей, не привычным теплом от печи. Вымерзла изба без людей, уснула, как медведь. Уснула, но память о страшных событиях сохранила. Тут бабаня лежала, тут бес бородатый сидел, тут сама она, Улька, кровью изошла. Вспомнилось все снова с той же остротой. Улька закачалась, упала на колени, дала волю горю. Оплакала и бабаню, и судьбу свою горемычную. Да долго ли слезам литься?! Утерла нос, встала, и перво-наперво принялась печь разжигать.

   Прибиралась Улька, а сама только и думала о бабане, о том снежном холмике перед избой. Выйдет на крыльцо одеяло потрясти - смотрит, воду сольет - постоит, поглядит.

   Когда снег сошел, Улька могилку поправила, поставила крест, как положено, хоть бабаня ни бога, ни черта никогда не признавала, рябинку молодую, ту, что в тот злопамятный день видела, тоже к ней пересадила.

   - Вот, по соседству будет с тобой. Знаешь, как она по осени горит на солнце? Огнем полыхает! - Улька с рябиной той, как с бабаней разговаривала. - Я тебя вижу, ты меня. Слышь, бабань, тяжела я стала, рожу летом. Как без тебя, а? - сказала, прислушалась, рукой махнула, как обычно бывало в их беседе. - Не пойду я в село. Душно мне там, грудь так и спирает, не могу. Смотрят все... Сама справлюсь, - рябина веткой повела, будто бабка согласилась.

   Как сезон пошел, заходили к Уле деревенские охотники, председатель даже раз поднялся, гостинцев принес от Антонины Ивановны, звал в село, мол, рук не хватает, работы много. А Улька никого не привечает, все молчком, только и буркнет, что у нее самой работы невпроворот.

   - Я вам меха сдаю, норму вашу выполняю, что еще надо?

   Председатель только плечами пожал, затворница, девка, затворница и есть. Не нужны ей люди. А жаль ее. Такая краса пропадает! Хоть и изуродовал ей лицо тот беглый, а стати у нее не отнять! Косу с пышной груди откинет, подбородок вверх, гордая, а взгляд... глаза черные, омутами... хоть и много баб в деревне, а эта особенная. Но... попробуй, подступись к ней, особенно после того...

   - Кхе, - кашлянул в кулак, взгляд отвел, - ты, Ульяна, если что, если надумаешь, приходи, ко мне прям и приходи, - Улька обожгла взглядом. Председатель закашлялся совсем, - ну, я пошел, шкурки, значит, потом принесешь, ага... - и ушел, не оборачиваясь.

  

   А к лету Улька и вовсе стала людей сторониться. Кто придет, и на порог не выглянет - нет ее! По лесу ходит. Зверя выслеживает, птицу бьет, ягоду собирает, грибы - готовит себе запас, прикидывает, сколько пушнины зимой добудет.

   Пришел срок, почувствовала Уля, как полоснуло по животу, поняла, что дитя созрело внутри нее. Закрылась в доме. Пока схватки еще слабы были, воды согрела, белье чистое приготовила, все под рукой сложила. А как невмоготу стало, ужом скрутилась на полу, ножку стола двумя руками обхватила, запричитала, снова бабаню прося о помощи.

   Родила Уля ранним утром, как медведица в берлоге. Дочку родила, хорошую, голосистую. Обрадовалась ее голосу, прижала к груди, а девочка губки тянет, есть просит. Как присосалась дочка к груди, так сладко стало. Уля все терпела безмолвно - и боль, и одиночество, а от счастья заплакала. Дочку по головке гладит, едва натруженной ладонью прикасаясь к ее мокрым волосикам.

   - Кушай, рябинка моя алая, кушай, родимая, - Улька всхлипывает, а дочка насытилась, уснула. Губки алые, и прям, что гроздья рябины на морозе. - Как звать-то тебя буду?.. Бабаню как звали... не помню, не помню, была бабкой и все... - Уля озадачилась. - Как маму - Пелагеей?.. Ой, мудрено будет! Тосей назову! Как няньку - Антониной Ивановной! Хороший она человек, и ты с ее именем не пропадешь! А, бабаня? - спросила, - Пусть Тосей будет?..

  

   Трудно было Уле поначалу с дочкой. В тайгу ходить надо, да дочь одну оставлять как? Но решилась раз, оставила, потом легче стало. Девочка спокойная оказалась. Уля ей угол огородила, чтобы куда не заползла без нее, не повредилась, а избу запирала - пусть, кто придет, думает, что нет никого. Но сердце болело за дочь. Оленя ли выслеживает, птицу бьет, а сама будто прислушивается к ее дыханию.

   Раз вернулась Уля, а на крыльце солдат сидит. Испугалась. Ружье вскинула. А солдат как ее увидел, встал, кричит:

   - Не бойся меня, это я, я тебя тогда к врачу нес... Уля, я демобилизовался, в деревню пошел, там сказали, что ты тут, одна...

   - Зачем пришел?

   Уля ружье опустила. Поняла, что от солдата вреда нет. Быстро к избе, на гостя и глаз не подняла. Дверь отворила и шарк внутрь. Солдат хотел было за ней, А Уля бросила, как водой ледяной окатила:

   - Тут будь, нечего в избе делать.

   Он постоял, снова присел на крыльце, закурил. Из избы вроде плач детский послышался, потом смолк. Солдат окурок забросил, вторую папироску закурил. Уля долго не выходила, все ждала, может гость незваный сам уйдет, но не ушел, сидит.

   - Зачем пришел, спрашиваю?

   Она вышла, дверь за собой прикрыла. Смотрит прямо, глаза, как у зверя, буравит ими, а сама будто только того и ждет, что нападения.

   - Я... Уля, меня Дмитрием зовут... я хотел... - замямлил он сначала, а потом решил сразу в лоб, - ты почему от людей ушла?

   - Тебе какое дело? - Улька свое гнет.

   - Я к тебе шел.

   - Зачем?

   - Запала ты мне в сердце...

   Ульке слова эти хуже выстрела оказались. Растерялась она, вглядывается в лицо парня, понять хочет, что ему надо, а не может. От этого почувствовала Уля себя беспомощной, рассердилась, кулаки сжала.

   - Иди отсюда. Недосуг мне с тобой лясы точить, у меня дел полно.

   Сказала и за мешок свой взялась, а Дмитрий ее за руку ухватил. Уля дернула руку, а он крепче сжал.

   - Послушай. Я сейчас уйду. В деревне жить буду, председатель обещал дом выделить, ему рабочие руки позарез нужны, так что дело мне найдется. Я ждать буду. До холодов. Если не придешь, уеду в город, - он дух перевел, а Улька стоит, смотрит в пол, но руки не выдергивает, слушает. - Я жениться на тебе хочу. Все это время только о тебе и думал. Но торопить не буду. Решишься, приходи. Не придешь, так и знай, уеду, - сказал, как выдохнул, отпустил Улькину руку и ушел, не оборачиваясь.

   Улька мешок уронила, большой ладонью обхватила подбородок, пальцами по шраму водит, сжала зубы, а все равно, не сдержалась, разрыдалась. Качается из стороны в сторону, мычит, а слезы в два ручья. Рябинка над бабкиной могилой тоже закачалась на ветру. Ягоды еще незрелые, но покрасневшие, горят огоньками.

   - Бабаня, что ж мне делать?..

   В избе Тоська всхлипнула. Уля вмиг очнулась, вскочила, побежала к дочке. Та во сне плакала, но стоило Уле постучать легонько по попке, укачивая, дочка затихла, губки вздрогнули, вытянулись в ниточку.

   - Улыбаешься, - прошептала Уля, - рябинушка моя... подрастешь скоро, тебе учиться надо, что ж мне делать, доча моя?.. А как не признает он тебя, как приду я, а он нас вдвоем не признает?.. Ох...

   Уля потеряла покой. За что ни возьмется, все из рук валится, только мысли тяжелые, вопросы без ответов роем в голове носятся, гудят, сил нет больше это терпеть. Нравится ли ей солдат, и не думала, все беспокоилась, как дочь увидит, что тогда скажет, уходи, не нужна такая - и с рожей искалеченной, и с дитем...

   - Нет, Тося, не пойдем, посмеется и все, в город уедет, а нам потом как жить? Каждая собака брехать будет. Нет, не пойдем!

   Вроде поставила точку, а сердце не успокоилось. Ноет, а то сожмется сладко, как слова о женитьбе вспомнит. Ведь и думать об этом не могла! Кому нужна такая?! А солдат хорош, крепкий парень, видный, ростом чуть маловат, но руки сильные. Вспомнила, как горела ее рука под его, вспомнила, да сердце тем огнем обожгло.

  

   Закончились теплые деньки, дожди зарядили. Деревья в золото и багрянец нарядились, а люди одежу теплую из сундуков достали. У Ульки того добра и от матери, и от бабки осталось, а вот детского ничего нет. Тоська из пеленок выросла, скоро ползать начнет, а там и пойдет, одежку ей надо. Уля за шитье принялась. А сама все думает, думает. В деревню, так или иначе, идти надо: запас кончается, зима впереди. Раньше давно пошла бы, а сейчас все никак не решится. И Тоську одну надолго оставлять боязно, и солдата того встретить боится, хочет, но боится. А слова его все в голове звучат: "Только о тебе и думал. Только о тебе и думал". Глянет Уля в зеркало, подивится на себя, голову вбок склонит, чтобы шрама видно не было, и ничего вроде, хороша...

   Как снег выпал, собралась Уля. Дочку укутала, к себе привязала, чтоб руки свободными были. Только на рябину оглянулась. Та горит ягодами в снежных шапках.

   - Пошла я, бабаня, не знаю, вернусь ли...

   Попрощалась, ружье поправила, дочке, что во все глаза таращилась по сторонам, улыбнулась и заскользила по снежной целине.

   Шла легко, но не спешила, осторожничала. То ветку в сторону отворотит, то с крутой тропы сойдет, чтоб не упасть ненароком - за дочку боялась. Вот и береза сломанная: ветки в сторону реки распростерлись, а ствол разломом как раз на тропу указывает. Обогнула Уля две елки, что, как сестрички, рядом росли, и столкнулась с мужиком: он по тропе поднимается, полушубок нараспашку, под ноги поглядывает. Ее, Ульку, увидал, встал, как вкопаный. Улька за ружье, да снять сразу не вышло: дочка мешает, мешок за спиной. Мужик к ней, шапку скинул, кричит что-то. Тогда Уля и узнала - солдат ее, Дмитрий! Руки опустила, смотрит на него, и взгляд ее спокойный стал, ни злости, ни страха в нем нет. Стоит Уля просто и ждет, что тот, кто звал, кто грозился с холодами уехать, если не придет, скажет.

   - Здравствуй, Уля...

   - Здравствуй. Туда ли идешь, Дмитрий? Станция в другой стороне будет.

   - Ждала, когда снег ляжет? - ответил вопросом, а сам ближе подошел.

   Уля молчит, в глаза смотрит. Снег с еловой лапы соскользнул, в тишине слышно, как лег поверх наста. Дмитрий взгляд на куль перед грудью Ульки перевел. Понял, кто это. Улыбнулся.

   - Из-за этого от людей прячешься?

   Ульку резануло его "этого", набычилась, сквозь зубы прошипела:

   - Это дочь моя, Антонина Ивановна. А от людей я не прячусь. Видишь, иду в деревню...

   - Не ко мне, значит...

   Уля промолчала, разглядывает суженного. Брови густые, прямые, как он сам, глаза из-под них щелками, и не разглядишь, какие, только взгляд льется прямо в душу...

   - А что, с дитем возьмешь? - бросила вызов, усмехнулась.

   Дмитрий молчит. Тогда еще, как услышал детский плач, отогнал мысль о ребенке, подумал, может, зверушку какую в доме держит, волчонка ли, лису, а то и правда дитя было.

   Уля по-своему его молчание поняла. Шаг назад и объехала.

   - Ты куда?!

   - Мне дочку морозить тут незачем, быстрее в деревню надо, путь дальний, - сказала и заскользила дальше.

   Дмитрий за ней. Едва успевает.

   Уже у самой околицы Тося в голос. Уля ее успокаивает, а сама на дымок от крайней избы поглядывает. Не прогонят же с дитем! Ей ненадолго - покормить, переодеть, надула уже, и не раз. Не дожидаясь спутника своего, свернула Уля к избе, а как вошла, обрадовалась: Антонина Ивановна там хозяйничает!

   - Няня! - кинулась к ней.

   А та Тоську увидела, руками взмахнула, к себе тянет.

   - Дай сюда, эх, непутевая, дитя заморозила, как же можно, такую кроху по тайге зимой таскать, как мешок, ишь, привязала еще!..

   Потеплело у Ульки на сердце. И обида на солдата улетучилась. А он следом за ней в избу.

   - Ты что сюда? - спросила грозно, но что-то женское, мягкое смягчило ее слова, как тепло избы, растопило холод.

   Дмитрий полушубок скинул, шапку аккуратно на полку пристроил. Пригладил взмокшие волосы, что отросли со времени их последней встречи. Чуб кольцами на лоб лег.

   - Домой я пришел, - сказал, улыбаясь.

   Улька на няньку зыркнула, на солдата снова, не ожидала такого, сконфузилась, за вещи начала хвататься.

   - Пойду я.

   Дмитрий обхватил ее обеими ручищами сразу, сжал крепко, на ухо шепчет:

   - Никуда ты не пойдешь, сама пришла, тут и жить будем.

   Улька поначалу уперлась в его грудь ладонями, все оттолкнуть хочет, а потом так ей уютно стало, так покойно, будто огородила та грудь ее от всех невзгод. Обмякла Уля, руки опустила, носом в потную рубаху уткнулась и затихла. Только певучий голос няньки из-за печи слышится, как воркование голубки, слух радует:

   - Вот и хорошо, вот и ладно...

  

   - Нравится тебе это или нет, но ради хорошего вина лоза обязана пострадать! - выкрикнула гарпия, топнула по тучке, на которой стояла, и даже кулачком поддала подвернувшемуся под горячую руку облачку. Оно полыхнуло ало и пролилось на далёкую Землю радужным ливнем. Увидевший сие поэт тут же написал оду.

   - Повторяю: мне - это - не - нравится! - и образцово синеглазый блондин демонстративно развернул золотистые крылья во всю нехилую ширь. Много чего на своём миллениуме повидавшая гарпия впечатлилась, но виду не подала. Плавали, знаем: этих амуров перед каждым делом непременно обаянием подкачивают. Так что, она лишь подбоченилась, картинно выставила вперёд точёное бедро и сверкнула на амура коленкой:

   - Как амброзию с нектаром вкушать, так вы на Олимпе первые. А как всё это растить, так это - вам - не нра-а-авится. Белоручки! - она тряхнула пышной каштановой гривкой и обдала амура презрением. Но он продолжал недоуменно смотреть на неё.

   - Ай, чтоб мне ладана вкурить, ты только вчера из людей, что ли? - от адской дивы во все стороны брызнули искорки догадки. Блондин нежно зарделся в ответ:

   - Позавчера.

   Ворча что-то про недоучек, про их лентяев-учителей и про бедную себя, вынужденную делать чужую работу, гарпия извлекла из пространства ослепительно-чёрное копьё, выгодно оттенившее изгибы её тела. Поистине, создавая диву эту, творец всего сущего был в ударе, подумалось амуру.

   - А теперь угадай с трёх раз, что было бы, не устрой бабуля Орида деду Хаосу того ещё Биг-Бума, - и бесстыже глядя в глаза, гарпия поманила амура конфетой одной из своих лучших улыбок.

   "Гарпий перед заданием феромонами подкачивают, так что, смотри там, парень", - вспомнились амуру слова наставлявшего его на путь истинный Эрота. Амур старательно отвёл взгляд от улыбки, так и звавшей её попробовать, даже в крылья запахнуться попытался.

   - Ну, так чего, - промямлил он из-за их прикрытия и посмотрел вниз, на поэта, который рвался прочитать некой надменной брюнетке новоиспечённую оду, - ревность или пусть в кого ещё влюбится?

   Во взгляде гарпии заплясали бесенята - она считала варианты.

   - Думаю, с варианта "влюбится" навара больше, - с невинным видом рассматривая покрытый красным лаком шип на кончике своего хвоста, произнесла дива. Интересно, как именно этот недотёпа клюнет.

   Ого! И откуда только взялся такой? Молча взял да и шагнул вперёд, крылья за спину отводя - весь готовность действовать. Гарпия тихонько перевела дух, стараясь не смотреть на широкую и крепкую мужскую грудь.

   - Ну да, - сумела всё же проговорить красотка, - с нас же лепта ещё...

   Чудовищное копьё оказалось меж стажёром с Олимпа и посланницей Аида. Она неторопливо поднесла к губам кончик хвоста, вдумчиво облизала его, пощекотала язычком острие шипа и нервы этому недо... ай, ладан с ним... и уколола амура точнёхонько под левый сосок. Аккуратно приняла на шип горячую алую каплю, опустила её на наконечник копья.

   - Больше дезинфицировать не буду, - сверкнув молнией из зрачков, заявила она зачем-то, и не дожидаясь, когда амур хоть как-то отреагирует, быстро кольнула шипом под левой грудью и себя.

   Капля адской крови смешалась с кровью божества, и копьё вдруг утратило черноту, сделавшись почти прозрачным, словно застывшая вода.

   - Что ж, так наверху и передай, - на дело шли с чистой совестью, - хмыкнула гарпия и протянула копьё амуру. - Твой выход.

   Тот поудобнее перехватил оружие, примерился, глубоко вздохнул и... Лёгкая снисходительная улыбка на лице гарпии сменилась сначала восхищением, затем испугом и, наконец, ужасом: он не стал бросать копьё сразу! Он ринулся вниз, изо всех сил работая крыльями, стремительно сливаясь с копьём в ослепительное гигантское острие! Но вместо того, чтобы пронзить только поэта, со всего маху пропорол и высокомерную брюнетку, да так и оставил их трепещущими на одной оси.

   - Сто тысяч роз тебе в задницу! - неэротично заорала с тучки гарпия, - ты что наделал-то?

   - А ничего, - восстанавливая дыхание, фыркнул подлетавший к ней амур. - Поэтов надо слушать. Теперь она ему прохода не даст.

   - Но мы так не договаривались! Он должен был влюбиться в другую и снова страдать, добиваться, пылать. О, какие были бы стихи! Олимпийцы от наших отстали бы века на полтора-два, дали бы покоя... А ты... Ты! Ты хоть знаешь, что отнял у искусства?

   - Знаю, - неожиданно мрачно отозвался амур. - Поэтому и сделал, что сделал.

   - А мой навар? - продолжала базарить гарпия. - За тобой теперь душа! Ты мне душу должен, понял!

   И адская дива вдруг расплакалась:

   - Да что ж мне так не везёт?! Такую идею - и запорол! А у меня - второй прокол! Третьего же не прощают! - гарпия уткнулась лицом в тучку и завыла. - Мы с тогдашним стажёром так всё рассчитали, а тот художник возьми и... ы-ы-ы... застрелись! Видишь ли, объект любви не желает до него снисходить. Писал бы себе изо всех сил картины - а годиков через пять мы бы дали ей... а-а-а... снизойти. Я лично её курировала. А он ждать не пожелал, видите ли... б-б-бунтарь! И ты тут ещё на мою голову!

   Он опустился рядом с нею и поцеловал в дрожавшую каштановую макушку, прямо между пикантно торчащими бугорками рожков.

   - Ты же хотела вариант "влюбится"? И ты его получила, душа моя.

   Рыдания прекратились, лицо адской красотки осталось опущенным, но острые мохнатые ушки повернулись к говорящему.

   - Я ж эти ваши игры быстро раскусил. Что ж ты, думала, художника можно обмануть? Думала, не увижу, что выражение глаз у моей модели другим стало? Манящим, дразнящим... где, кстати, та конфета, что ты сулила?

   Гарпия изумлённо вскинулась, но рта ей раскрыть не дали.

   "А что, - томно подумала адская дева, когда Вселенная перестала, наконец, танцевать вокруг неё фламенко, сальсу, танго и вальс, - кажется, Муза из нас получится".

   Она собралась было продолжить прервавшиеся зачем-то сладкие игры, но оказалось, они с амуром не одни. И давно ли тут сиятельный Аполлон?

   - Целую вечность, - улыбнулся бог искусства. - Искал слова одобрения вашей новой тактике. Что ж, поэт удался на разрыв сердца. Так держать. Олимп ждёт от вас ещё музыканта, скульптора и, конечно, художника. Впрочем, лучше художницу или даже двух.

Текст вернулся к маме.
 Танейкина Заводь
:-)