Высокие Каблуки -4 : другие произведения.

Подарки конкурсу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  • © Copyright Высокие Каблуки -4(wasyata@mail.ru)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Любой посетитель
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 1 до 10M
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Аннотация:
    -

    ГОЛОСОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО!

    СКОРО НАЧНЕТСЯ МАСКОПАД
    - 7-ое марта - объявление результатов работы судейской коллегии (всеобщий ажиотаж)
  • Журнал Самиздат: Высокие Каблуки -4. Конкурс женской прозы
    Конкурс. Номинация "Подарки конкурсу" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Гринберга О. Все исправить!   8k   Оценка:9.79*23   "Рассказ" Любовный роман
    2 Голиков А.В. А я шагаю в никуда...   11k   Оценка:6.18*4   "Рассказ" Фантастика
    3 Васильева Т.Н. Панька и Злая Вьюга   32k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Детектив, Сказки
    4 Мудрая Т.А. Я пишу реферат   41k   Оценка:7.46*4   "Рассказ" Фэнтези, Юмор
    5 Мудрая Т.А. Белокурая и Белорукая   18k   Оценка:9.82*7   "Рассказ" Проза
    6 Норд Н. Черные мотыльки   16k   Оценка:4.23*8   "Рассказ" Проза
    7 Луна Ночные посиделки   8k   "Рассказ" Проза
    8 Ильина И.И. Новогодний показ   24k   "Рассказ" Детектив
    9 Миксюсь Пробки   4k   "Миниатюра" Лирика
    10 Бухарин А. Видение( На Петербургских перекрестках)   2k   "Новелла" Проза
    11 Лаврина В.Л. Чудесные платья   20k   "Рассказ" Детская
    12 Лазарева В.А. Друг   11k   Оценка:9.00*13   "Рассказ" Проза
    13 Алавин А. Банджо   2k   "Миниатюра" Проза
    14 Долгая Г.А. Ой, рябина, рябинушка...   24k   Оценка:9.56*19   "Рассказ" Проза
    15 Фост О. Креатив   6k   Оценка:9.77*6   "Рассказ" Проза, Фэнтези
    16 Кащенко П.П. Танейкина заводь   10k   "Новелла" Проза
    17 Франсуаза Н. Друг семьи   29k   "Рассказ" Проза
    18 Ав-ав Грёзы уходящего лета...   5k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Проза
    19 Ехидная Д. Зачем любить, зачем страдать   0k   "Песня" Лирика
    20 Айнетдинова Ю.Ю. Дочери Ферраны   30k   "Рассказ" Проза

    1


    Гринберга О. Все исправить!   8k   Оценка:9.79*23   "Рассказ" Любовный роман

       ЈНадо что-то с этим делать!" - подумала Маша и решительно выпила рюмку водки. Михаил Семеныч крякнул от удовольствия, довольно пригладил роскошные усы. Вадим озадаченно посмотрел на нее из-за огромной порции салата.
      - Наш человек! Вот это я понимаю! - одобрительно произнес отец Вадима. - Еще по одной?
       Елена Сергеевна поджала губы. Маша отстраненно подумала, что хотя бы отцу она понравилась.
      - А, давайте! Исключительно в профилактических целях!
      - Машенька, вы чем-то больны? - осторожно спросила мать любимого мужчины. Они пришли в гости к родителям Вадима на Јпервые смотрины".
      - Слегка нездоровится, но это незаразно, - криво улыбнулась Маша.
       Эта болезнь не передавалась воздушно-капельным путем. Когда ей было восемь, она застряла в лифте. Только через час крики услышал сосед, вернувшийся в тот день раньше с работы. Ремонтная бригада тоже не особо спешила на вызов, и Машу вытащили уже в бессознательном состоянии. С тех пор она не ездила на лифтах. Никогда.
       Наконец, они вышли из квартиры родителей. Маша устроила небольшой беспорядок в холле, нечаянно повалила вешалку, затем никак не могла застегнуть куртку. Вадим терпеливо помог одеться. Мать молчала, Михаил Семеныч задорно подмигивал. Вот и познакомились...
       Дверь за родителями захлопнулась, она потянула Вадима к лифту.
      - Машка, ты что?.. Ты же их терпеть не можешь, - озадаченно произнес любимый.
       Она судорожным движением нажала на кнопку вызова. Где-то внизу проснулось чудовище, зарычало, потягиваясь, и отправилось в путь. Наверх, за ней... У Маши разом перехватило дыхание, словно от удара в живот; липкая, холодная волна страха прокатилась по телу. Она стремительно трезвела, теряла уверенность в том, что хочет сделать.
      - Не езжу... - пробормотала Маша. - Но мы все исправим... - она вцепилась в его рубашку и приникла к губам мужчины.
       В детстве ее показывали умным докторам, которые тыкали в тело пальцами или холодными предметами, задавали странные вопросы. Она рыдала после каждого посещения и умоляла больше ее не лечить. Наконец, мать смирилась, и ее оставили в покое. Недолеченную. Маша научилась жить со своим страхом, и выходило, в принципе, совсем неплохо. Надо было просто избегать лифтов.
       Недавно ее повысили, и из офиса в филиале на первом этаже перевели в главное здание банка. На семнадцатый. ЈФитнесс - мое все!" - отшучивалась Маша перед новыми коллегами, бегая по этажам. В столовую - на первый, в бухгалтерию - на девятый, к начальству - на двадцать восьмой. Вечерами еле доползала до дома.
       В шумном пятничном баре познакомилась с Вадимом. После нескольких месяцев пламенных ухаживаний он уговорил переехать к себе. На седьмой этаж. ЈСлава богу, не так высоко!" - обрадовалась Маша. ЈЗря радуешься! - намекнула подруга Светка, - дети пойдут, как коляску таскать будешь?" Машка хотела из вредности сказать, что детей не будет, но расстроилась. Малыша очень хотелось.
       В общем, болезнь, с которой она мирно уживалась пятнадцать лет, активизировалась, пошла в наступление и побеждала, отнимая силы и жизненное пространство. Два дня назад Маша решилась, зашла в лифт вместе с коллегами, стойко нажала на кнопку первого этажа. Между десятым и девятым благополучно потеряла сознание.
      На следующий день у ее рабочего места состоялся консилиум из коллег по отделу женского пола.
      - Ну, так же невозможно жить! - воскликнула Катерина.
      - Знаю, - уныло отвечала Маша, уставившись в монитор. После знаменитого обморока об ее деликатной проблеме знал, пожалуй, весь банк. Все двадцать восемь этажей... Это же уйма народу! - Ничего не могу с собой поделать... Я либо не езжу на этих чертовых лифтах, либо теряю сознание. Просто не могу дышать...
       Пятнадцать лет назад ей казалось, что не хватает воздуха в темной кабине... Она выла и кричала, стучала кулаками и ногами в дверцы. Затем, обессилев, просто лежала на грязном заплеванном полу, задыхаясь от страха, понимая, что умрет здесь, в этом чертовом лифте... Никто не приходил на помощь, пока она и в самом деле не умерла. Правда, потом почему-то очнулась в машине ЈСкорой Помощи".
      - К психоаналитикам не пробовала обращаться? - допытывалась Лика. - Или, как их там, к психиатрам? Это же лечится!..
      - Меня в детстве чуть не замучили... - вздохнула Маша. - После университета пошла еще раз, к модному психоаналитику... Деньги закончились, когда мы дошли до воспоминаний из детства в деревне у бабушки.
      - Совсем не помогло?
      - Не-а! Таблетки пить не буду. Детей здоровых хочу...
       Она остервенело застучала по клавиатуре, печатая отчет. Чтобы не расплакаться.
      - Послушай, я прочитала, - Катерина пошла в атаку в общем мозговом штурме, - что фобии вызывают депрессию, и она приводит к потере сексуального желания и последующей фригидности! Маш, слышишь? Надо срочно что-то делать!
       Маша испугалась. В последнее время она так уставала, что вечерами, вместо страстных объятий, хотелось спать. Может, это начало большого конца? А как же дети?! Черт с ней, коляской, да затащит на седьмой этаж... И выше затащит, если надо!
      - Есть номер, дядька лечит все виды зависимости, от наркотиков до покера. Позвони!
      - Я подумаю, - решительно сказала Маша. Дядька не нужен, она сама все исправит!
      ***
      Они ввалились в кабину лифта. Вадим, не отрываясь от ее губ, дотянулся до кнопки на панели. Маша замерла, видя, как закрываются двери, оставляя ее в тисках ограниченного пространства. Дикий страх, лишающий разума, грозил вырваться из-под контроля. Но ей было не до этого...
       Вадим вжал ее в стенку лифта, обнимая, тиская, прижимая к себе... Руки под платьем, подол на талии, умелые губы сводят с ума... Она, заставляя себя дышать и думать только о Вадиме, решительно саданула локтем в кнопку ЈСтоп". Лифт замер. Маша вместе с ним. Щупальца страха обвились, сдавили горло, не оставляя шанса на следующий вздох.
      ЈНаверное, я сейчас умру, - обреченно подумала Маша. - Зато, хоть с песней!"
      Решительно расстегнула пуговицы на его рубашке, потянулась к брючному ремню.
      - Ты сумасшедшая, Машка, - шепнул он. - Совсем, совсем сошла с ума... Меня тоже сводишь...
       Она плохо помнила, что было потом. Возможно, она умерла, и заново воскресла... Или они умерли вместе? Но только если от безумного острого наслаждения...
      ***
       В понедельник Маша со счастливой улыбкой вошла в стеклянный холл банка. В красном костюме, на высоких каблуках! До этого она носила обувь исключительно на плоской подошве. Попробуй по этажам на шпильках побегать!
       Маша чувствовала взгляды окружающих, ловила их глазами, спиной, обнаженными коленями. Люди удивленно поворачивали головы, видя, как она подошла к лифтам.
      - Прокатимся, Соколова? - спросил весельчак из отдела маркетинга. Он давно за ней увивался.
      - Прокатимся, - согласилась Маша.
      - Слушай, если ты в обморок упадешь, я отлично делаю искусственное дыхание! Рот в рот - моя любимая часть!
      - Перебьешься, Шумаков, - ответила Маша, заходя в лифт. - И вообще, я замуж выхожу! Так что, облом по всем позициям.
       Он пожал плечами, шагнул следом. Маша закрыла глаза, стараясь глубоко дышать, и не смотреть, как закрываются дверцы лифта. До семнадцатого этажа еще несколько минут кошмара! Но вместо него пришло воспоминание о том, как они целовались в лифте с Вадимом. Его руки под одеждой, запах разгоряченного мужского тела... Сладкие, упоительные, откровенные воспоминания... Она покраснела, взглянула на Шумакова, напевающего нехитрый мотивчик. Потом на светящуюся панель - уже седьмой, а она все еще в сознании! Не может быть! Восьмой, девятый, десятый... Лифт с огромной скоростью несся вверх. Она все еще дышит! И даже не обломала ногти, сжимая стальной поручень у зеркальной стены!
       Маша отпустила поручень, и застыла посреди кабинки лифта, вздохнула полной грудью, словно пробуя на вкус запах лифта, с примесью чужих духов и легкого аромата утреннего кофе.
      - Жаль, и вправду обошлось без искусственного дыхания, - вздохнул Шумаков, когда они проехали шестнадцатый.
      Маша поняла, что свободна. Она все исправила!

    2


    Голиков А.В. А я шагаю в никуда...   11k   Оценка:6.18*4   "Рассказ" Фантастика


       А. Голиков
      
      

    А Я ШАГАЮ В НИКУДА...

    фантастический рассказ

       Вжик... Вжик... Вжик...
       Сижу, точу клинок. А для этого нужна та ещё концентрация, а вот её-то как раз и не было. Думала о чём угодно, только не об иссиня-черной стали возле колен, коей нужна профилактическая заточка. И, как минимум, внимание.
       Вжик... Вжик...
       Оружие человеку дано не для того, чтобы им размахивать налево и направо, а наоборот, чтобы как можно реже вынимать из ножен, ибо это последний аргумент из арсенала твоих убеждений. Аксиома для тех, кто понимает, о чём речь. А я как раз из тех, кто понимает. Потому и выбрала это тихое местечко. И пусть рядом шоссе, но оно пустынно, уходит куда-то вдаль и очень непринужденно так взбирается прямиком на небо. Галлюцинация? Наваждение? Бред? Если бы... На самом деле - реальность, в самом своём наигротескном виде. Именно, что взбирается. И плевать этому шоссе на сопутствующие вопросы, что возникают при виде уходящего в небо асфальтного полотна. Не буду оригинальной - мне также плевать. Я вообще задаю минимум вопросов. Всегда. И особенно - теперь. Машинально вожу вот оселком по лезвию, а сама мыслями чёрт знает где.
       Вжик... Вжик...
       Оселок знает своё дело, а я смотрю на шоссе, сидя рядышком на массивном булыжнике, весьма кстати выпершем тут из земли. Кресло из каменюки так себе, жестковато, но сейчас именно, что не до жиру: пару часов назад завалила вот йо-у, не думая о каких-либо удобствах... Сволочь сопротивлялась остервенело и упорно, долго, нудно и ожесточённо, и поэтому - вжик... вжик...
       На душе тревожно, тоскливо. И отчасти грустно: долго же шла к этому финалу мира, и вот, как бонус, сплошное разочарование - что это за финал такой? Без закусочных, кафешек, забегаловок? Пусто вокруг, одичало и безлюдно. И ещё этот мрачный погост за спиной с покосившимися крестами и печальными ангелами над склепами. Как по заказу для моего и без того невесёлого настроения, потому что не знаешь, чего ждать за следующим поворотом. И где, интересно, хоть какой-то намёк на близлежащий город, если кладбище - вот оно, за спиной? Странно...
       Вжик... Вжик...
       Ох! Твою ж мать!.. Засмотрелась на окружающий пейзаж и порезалась о собственный же меч, располосовала мякоть большого пальца. Поделом тебе, нечего заниматься серьёзным делом, а параллельно думать о всякой ерунде, вот меч и наказал, за ним не заржавеет. Палец в рот, и давай кровь высасывать и, естественно, все губы перемазала, прям натуральная вампирша получилась. Что в купе с диадемой, серёжками и кулоном со вставленными в них ярко-красными гранатами дали вполне законченный образ той самой ненасытной вампирши. Если бы не одно "но" : вампиров мой меч так же полосовал, как и йо-у, юков, назгулов и прочую нечисть. Со стороны посмотреть - Дева с мечом. Или вампир на отдыхе (внутренне посмеялась). Однако чем рану перевязать? Недолго думая, оторвала лоскут от туники. Сойдёт. И дальше уже сосредоточенно, глядя на клинок, - вжик... вжик... вжик...
       Палец саднит, тряпка набухает кровью, но это всё мелочи, право. Куда непредсказуемей окружающее. Это шоссе, например. Или местное небо. Какое-то оно тут слишком голубое, бездонное. И горизонт толком не видать. Будто и не вдаль уходит, как оно и положено по факту, а куда-то в Сферу, вверх и в бесконечность. Вот и шоссе так же наверх, будто в само небо потом ввинчивается, уже там, у этого дурацкого горизонта. Что за дела? Хотя, по-большому, и не существенно. Много сейчас чего не существенно. И много чего нелинейного. Как это шоссе, например.
       Вжик... Вжик... Стоп!
       Пожалуй, хватит, меч заточен как должно, основательно. Полюбовалась немного бликами света на его холодной поверхности, нежно провела пальчиком с длинным ногтем по изгибам рифлёной рукояти, потом резко воткнула в землю у ног и посмотрела налево. Если уж и ждать опасности, то только оттуда. А в противоположной стороне - это странное шоссе с пыльной обочиной, уходящее незнамо куда - не догонишь! Подсознательно хотелось рвануть вслед за ним и чтоб тоже не догнали, не достали или просто забыли, в конце-то концов. Хочу туда, Сущий... Сто, двести, триста километров разве предел? Как там, наверное, хорошо! Там, за горизонтом, где ни Судьбы, ни Предназначения, ни фатума, ни-че-го...
       Отличная такая картина, достойный вид: бесконечная дорога чудесным образом оканчивается там, в небесах. Увидеть подобное в реальности - нонсенс. Но вот оно, чудо, этот нонсенс, гляжу и чуть ли не руками трогаю. Почему? Как? Да плевать по-большому. Одно слово - финал мира, его окончание с большой буквы и Дева с мечом у его финишной прямой. Своего рода точка бифуркации. Или начало всех начал, кому как нравится. Мне больше по душе - вещь в себе. Так загадочней и неопределённей, ибо надоело уже искать ответы на неочевидное. Тем более последнее стало попадаться чуть ли не на каждом шагу.
       Шорох слева. Минимум взгляда, едва лишь посмотрела - змея. Пусть живёт. Какой-никакой, а собрат. Зато рядом образовался чёрный кара-курт. Живой, хищный. Повёл жвалами и уполз куда подальше. Проникся чем-то родственным.
       Мне всё равно. Сижу и размышляю. Отдыхаю...
       А потом встаю и тихо так растворяюсь в ночи. Пауки так и делают - сплели сеть и исчезли. Там у них одно - видна сеть. Хозяина - не видно. Делаю так же. Если учесть, что имя моё - Чёрная Вдова. Но я не плету сети. Я сразу - убиваю. А тут решила воспользоваться генетической памятью. Мне и стыдно, и больно. Я - паук! Терпеть не могу это слово, но куда деваться... Я - свободный охотник. Я - Чёрная Вдова... У меня и жвалы имеются, если не в курсе, - рубины на шее.
       Меч в руках. Сейчас придут, наверное... Я их жду. Точно по времени эти твари приходят. Для того и предназначена, чтобы убивать и чтобы их тут никогда не было.. Генетическая память человечества в образе Чёрной Вдовы - это ли не упор на совершенство? Я, наверное, буду благодарна человеку за эту жизнь, но... Мне смешно и... одиноко. Кто я, если по-большому? Жало человека? Его карающий меч? Рубиновые жвалы? Не много ли ему чести?
       Тут два Портала. Один в будущее, а чуть дальше - в прошлое. Сижу между ними. Своеобразный Перекрёсток. Рядом с могилами тех, кто не справился. Дальше - дорога в облака. Туда, где всем будет не до вопросов. Где лишь одно - приди и прими. И будь счастлив, если получится. И отчего-то мне хочется быть там, где лишь один ответ на массу вопросов: приди и - прими! То, что Предназначено. И всё равно, кто ты для этих вопросов. Вдова ли Чёрная, или Паяц Небесный. Мы отдыхаем тогда, когда уже поняли, что наша цель - позади. А у меня нет и никогда не будет отдыха, ибо моя цель, моё предназначение - убивать. Просто и без прикрас - либо отравленным ногтем (полюбовалась мимоходом на яркий маникюр на длинных, убийственных ногтях), либо этим своим клинком, что имеет своё, вполне законченное и обоснованное имя - Экслэйд... Потому и нет вопросов. И отдыха тоже. И день мало чем отличается от ночи. Просто днём я более суетлива и заточена на убийство. Ночью я обычно вяла и малособранна.
       Села опять на каменюку. Нечего пока тревожиться. Если они и придут, Экслэйд тут же подскажет, что это именно они. Именно те, а не другие, которые живые. Из этих небес, например. Он - не ошибается никогда. Потому и дружу с ним. Хотя Чёрной Вдове больше и не с кем.
       Сползла вниз, поближе к воткнутому клинку. Единственный друг. И - проклятие тоже. Нельзя с убийцей делить ложе. Привыкаешь быть таким же. Но мне уже давно всё равно. Ибо имя моё - Чёрная Вдова. Вы знаете, что это такое? Вы знаете, как это - ощущать ежесекундно, что ты, в сущности, ненормальная, сумасшедшая? Иногда я жалею. О том, что не умерла раньше...
       Прилегла. Меч между ног. Он знает, что делать. Он скажет, если что. Холодит своим лезвием и успокаивает. Успокаивает как может, как умеет. Оба убийцы, один из которых исполнитель, а другой - орудие. И непонятно, кому из них легче... Смежила веки и тут же провалилась в ничто...
       И, как обычно, пришёл мальчик. Я его никогда не зову, он приходит сам, без спросу. Как туман по берегу, как восход после короткой летней ночи. Мой нерождённый сын... Он всегда говорит одно и тоже: "Мама! Не убивай. Ты же добрая..." На этом месте я всегда просыпаюсь и ставлю жирную точку, выныриваю из омута бесславия и безнадёжности. Но сегодня отчего-то мой сын задержался. "Ты добрая, - сказал он и закончил, наконец, фразу. - И ещё ты - единственная..."
       Я вынырнула из этого сна, как из омута. Не хватало воздуха. Почему, сынок, я - единственная? Почему - добрая? Всё кричало во мне - я не такая! И, как отголосок, вслед: я - такая, какая есть... И не спорьте, пожалуйста. Мой нерождённый сын - не доказательство.
       Клинок звенит, как тетива. Экслэйд знает своё дело, и он - предупреждает. Беру его привычно в руки. И чуть замираю, глядя через плечо на повисшие над горизонтом облака. Я хочу туда. Хочу жить вечно, счастливо. Почему, боже, всё не так, всё наоборот? ОН молчит, как и положено по статусу... И тогда я поворачиваюсь к первому Порталу. А оттуда уже проявляются назгулы - стремительные тени, призраки, вампиры снов - самое беспощадное и безошибочное оружие Демона тьмы. И я встаю. Как всегда прямо, в броне-тунике, с ожерельем жвалов вокруг шеи - они откроются, когда надо. Кидаю последний взгляд туда, за горизонт - так там светло и облачно, так красиво, заманчиво и, наверное, восхитительно...
       А потом всё во мне костенеет и остаётся на поверхности лишь одно - убивать! И я иду кромсать этих порождений Тьмы. Безжалостно. Без остатка. Без надежды на возрождение. Без того Прекрасного, что у тебя за спиной и к которому тянут свои руки эти порождения Тьмы. Я - ИДУ!
       И кто сказал, что добро должно быть добрым? Без меча и кулаков? Плюньте тому в лицо, ибо это не так.
       Вы когда-нибудь видели мой оскал, где от женщины - ничего? Где есть лишь одно - жажда убивать? И не допустить в этот мир тех, других?
       Когда я задаю себе эти вопросы, мне отчего-то становится неуютно. Жутко становится.
       Но, слава Богу, я их себе задаю крайне редко. А уж мой Экслэйд - тем более...
      

    ...................................................................

       Пенза, 2012
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       3
      
      
      
      

    3


    Васильева Т.Н. Панька и Злая Вьюга   32k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Детектив, Сказки

       В Рождество Христово рано поутру деревенские жители посетили часовню, чтобы поклониться смиренно, свечи поставить, помолиться. А вечером собрались на крепкое застолье в просторной Кондратовой хате - с самогоном да бражкой. Хозяин накануне крыльцо почистил да сосульки с козырька сбил, чтобы на кого не упали, да и немного и было-то их. Пока молодежь веселилась на улице, катаясь на санках, да, весело смеясь, водила хороводы, бабы заставили столы тарелками с холодцом, крепко сдобренным чесночком, мисками с ядреными солеными огурчиками, золотистой квашеной капустой, щедро посыпанной лучком, чашками с мочеными яблоками да брусникой, пирогами с рыбой. В центре поселились горячая разварная картошка со свининой, свежий хлеб да медовые пряники, хрен да горчица.
       Аришка суетилась, помогая бабам, да всё поглядывала на Ивана Глухова, впрочем, тот тоже частенько поднимал взгляд на девушку, тут же оба смущенно улыбались. Между стопочками за столом велся неспешный разговор.
       - Морозное нонче рождество-то...
       - Дык, оно и завсегда так - брови индевеют, пока до нужника добежишь...
       - А хорошо же, снежок вон два дня шел, а щас холод - в ладу да с урожаем будем, значица.
       - Стемнело шибко рано, - озадаченно проговорил вошедший в избу конопатый мужик, впустив изрядный поток холодного воздуха.
       - Ой, верно ведь, Зосима, че-то солнце ранёхонько закатилось, а звезд-то и не видать. Как Всенощную-то отстояли?
       - Хорошо! Устали только шибко. Ладно, заблаговременно вчерась уехали да сёдни у брательника мово отоспались малёхонько, обратно он нас и довез, вон - развернулся только что, - отозвалась вместо мужика вошедшая вслед за ним тучная краснощекая баба, Прасковья Ляхова. Кинув на Аришкину кровать свою шубу да Зосимов зипун, протянула ребятишкам и хозяйке по баночке с лакричками.
       За столом задвигались, уступая вновь прибывшим места на лавках да наливая "штрафные" стопки.
       "А у меня вон звездочка, рядышком", - улыбнулся Иванушка, отыскивая глазами Аришку. А та, посасывая леденец, которым её ребятишки угостили, как раз отлучилась в светелку - баночку с конфетами на подоконник положить, к другим подаркам. Глянула - а на стуле варежечки зеленые, новые, звездочки на них вышиты. Засмущалась - поняла, Иванушка ей подарок сделал, видел, что у неё старые уже варежки-то. Прижала к щекам - теплые...
       Зосима и Прасковья наперебой рассказывали о том, кто был на службе во что одет, да как торжественно да красиво пели батюшка да церковный хор, какие свечи горели, и что до ужасти было много народу с разных деревень. Остальные охали, кивали да качали головами - не каждый мог на Всенощную-то попасть, далёко до церкви добираться да и не на чем. Тут весело забренчала балалайка, заиграли ложки и трещотка, засвистели в такт мужики, бабы закружились, раздувая колоколами длинные юбки, завели голосисто частушки. Некоторые мужики потянулись в сени курнуть, пошучивая над столпившимися в очередь к чулану бабами, те хохотали, незлобно огрызаясь. Некоторые из мужиков, накинув зипуны, повыскакивали на улицу - нужду справить. Все шумели, бегали, галдели.
      
       Небо словно расцвело - украсилось звездами, воздух стал прозрачным. Чернобровая певунья Акулинка песню затянула, голос грудной, красивый - заслушаешься. Вдруг грохнуло на улице, сверкнуло что-то, и все звездочки тьмой заволокло. Акулинка испуганно замолчала, в шаль укуталась, как спряталась.
       Девки убрали со столов грязную посуду, Аришка поставила греть воду, заглянула под лавку, подлила молочка для Паньки в пустое блюдечко и только тогда заметила, что Иванушки-то нигде не видать.
       - Да с Прасковьей Никитишной они ушли, Иван да Семен Глуховы-то, бражка у неё припасённая осталась, вот решила на стол выставить.
       - Мало вам, ли че ли? - пробурчала одна из баб, - вон холодина какая, да темень кругом. Пора уж по домам, а то вовсе дорогу не найдем.
       - Цыц, бабы, кто ж от Парашкиной бражки-то откажется?
       Да бабы-то и сами Прасковьину бражку уважали - хорошо шла, ядреная, на вишне да смородине настоянная.
       Вскоре ввалился в избу старший Глухов, Семен, с большой бутылью бражки за пазухой. И сразу матюгаться:
       - Не видать ни зги, еле добрался, вот на шум пришел, а так бы точно дорогу потерял, - и удивился, что Прасковьи с Иваном нету ещё.
       - Они ж вперед меня ушли. Я ещё калитку закрывал, замок там у неё заедает, вот ключ надо отдать хозяйке-то.
       С оханьем, аханьем вползла Прасковья, на щеках льдинки маленькие застыли. Скинула верхнее да рухнула на лавку в сенях, завыла:
       - Ох-ти, мнеченьки, помру, страху натерпелась...
       - Чего случилось? Ивашка где?
       - А знаю я? Мы с ним потерялись - он впереди шел с бражкой, а я сзади. Руку вытяни, ниче не видать, да ещё ветрище поднялся, насквозь продуло, не глядите, что в шубе. А тут на небе вдруг ка-ак полыхнет, как грохнет, и я тут тоже пала в сугроб, лежу, со страху обфурилась даже, кричу: "Ванькя, Ванькя", а его и не видать. А по небу словно пелена темная движется... Ох, я ползком да на четвереньках и пробиралась сюда . Не могу, еле живая..
       - Я тоже видел, только не понял: что-то огромное к небу метнулось, звезды как языком слизало, а потом шмякнулось оземь с грохотом. Аж в ушах заложило. И вроде потащилось потом сюда, ко двору Кондратову.
       У Аришки руки затряслись, ладно, чугунок-то с горячей водой успела уже опростать да под лавку убрать, сама думает: "Сходил бы кто да поглядел, что там с Иваном-то". Да мужики порешили, что сам Иван придет, подумаешь, чуток поплутает, даже пошутили: мол, чего ему с бутылью бражки-то сделается?
       Стали постепенно расходиться, слышно было, как Семен Глухов на улице Ивана кличет. Кондрат на пороге угощал на посошок Зосиму с Прасковьей. Аришка уж до ложек да ножей добралась с мытьем. Чует, кто-то легонько за подол юбки дергает, наклонилась: Панька! - крысенок, глазки-пуговки красненькие, что-то пискнул, лапкой махнул, в сени прошмыгнул. Аришка-то и кинулась за ним. Тут и услыхала Иванов голос, вроде, как на помощь зовет. Ахнула, шубу накинула, ноги в валенки сунула да и выскочила на улицу.
       Зосима с Кондратом на рыбацкую тему перешли, Прасковья махнула рукой да пошла из хаты. Рыбаки не сразу крики-то услыхали, да и не крики уже, а вопль истошный:
       - У-би-ли!!!
       Кинулись на улицу. Зосима поскользнулся да полетел с крыльца, рядом что-то тюкнулось в сугроб, глянул: сосулька огроменная. Перекрестился. Во дворе что-то грузное копошится. Кондрат за лампой кинулся, осветил: Прасковья сидит в сугробе, орет, рядом лежит Семен Глухов, точь, как мертвый, а около - Аришка, вся зареванная. Кондрат руки-то её от лица убрал, а они все в крови.
       - Вышла я, а она Сеньку убивааает, - выла Прасковья, - да приговаривает: "Это те за Ивашку, он не живой, и тебе не жить!". О-ой, убивица!
       Кондрат с Зосимой глянули на лежащего Семена: и впрямь по зипуну-то пятно растекается кровавое, Аришка вся трясется, слова молвить не может, только головой качает и всё ревет.
       - Нож, нож-то, видать в снег выкинула! Попробуй-ка сейчас найти-то! У, проклятая, чего натворила.
       - Да замолчи, Прасковья! - мужики Аришку подняли да в избу завели, на табурет посадили. А она, как истукан, глаза в стену уставила, качается да стонет. Прасковья в хату заползла, к столу кинулась кухонному, заорала:
       - Вона, ножа-то нету, которым рыбу вчерась пластали на пироги! - кулак Аришке под нос сунула, - ну ужо попляшешь, нечестивица. В такой день...
       - Всё, хватит, Прасковья, - идите по домам. Засветло уж разбираться будем, - распорядился Кондрат, - никуда Аришка в такую темень не денется. А очухается чуток да сама про всё и расскажет.
      
       - Тятенька, я только на улицу вышла, до сарайки добежала, ключ взяла, тут мне словно ударили чем по голове, я и упала в снег, глянула: рядом - никого, голове стало так холодно, ужасть, я потеряла сознание - ничего не помню больше, только крики чьи-то всё слышу да тени мечутся в глазах. Тятенька, ну не могла я Семена убить, не могла, он же Ванечке брат родной, - причитала Ариша.
       Кондрат вздыхал, раздумывая, как быть-то, вроде надо заявить, куда следует, во двор уж самому боязно выходить, а как Аришке- то? О-хо-хо... И как сейчас быть-то? Зашлось сердце у Кондрата. Забилось. Вышел в сени покурить. А тут слышит, Аришка с кем-то шепчется в хате. Сама с собою, вроде? Испугался: тронулась девка... Тихохонько так говорит, а сама на полу лежит, на половичках, ещё Кондратовой матушкой тканых.
       - Панечка, попей молочка-то, попей, надоели тебе шумные гости? А не слыхал ты, вроде, кто на помощь звал во дворе? И голос-то Иванушкин? Слыхал, правда? - уже громко вскричала Аришка, вскочила на ноги:
       - Тятенька! Давайте сходим до сарая нашего, вроде оттуда кто-то на помощь звал, я слышала, и Панька вон, тоже.
       - Аришенька, да кто ж там может на помощь звать? - а сам думает: "Плохи дела, девка совсем заговаривается'" Намедни не дала этого крысенка убить, жалко ей стало, а у него хвост - тьфу, до чего противный, и глазки-пуговки красные.
       Но Аришка засобиралась, и Кондрат тоже оделся да лампу прихватил. Крысенок с ними: шмыгнул промеж ног, Кондрат аж чертыхнулся, сплюнув.
       Опасливо косясь на занесенный снегом труп Семена, отец с дочерью пробрались к сараю. Панька впереди, в сугробах кувыркается. Чем ближе к сараю, тем вроде холоднее, или то казалось Кондрату. Постояли, прислушиваясь - нет, тихо, никто не зовет, не слыхать никого.
       - Тятенька, давайте откроем сарай-то.
       Хватились, а ключа-то нет на месте. Панька засуетился, уцепился коготками за шершавые доски да до замочной скважины добрался, нитку какую-то на двери нашел, Аришке отдал. Потом на притолоке попрыгал - нету ключа, и под дверью нету. Пискнул, пролез под дверь, исчез в сарае.
       - Аришенька, ты ключ-то куда девала? - притопывая на месте, спросил Кондрат у дочери.
       - Не помню, был он ввечеру-то, куда девался... не помню.
       - Вот горе, и ломик-то у меня в сараюшке. Ну пойдем, ужо, в дом, доченька, а то закоченел я, - обнял Аришку, завел в хату. Сам в сенях покурить остался.
       Дочка села на кровать да в подушку уткнулась, плачет беззвучно. Потом нитку, что Панька с двери сарая снял, на пальчик наматывать стала и вздрогнула - нитка-то зеленая, как её варежки новые. Значит, она, Арина, на двери нитку оставила? В голове гудит - не вспоминается, все как в тумане. Ох, неужто, и, вправду, Семена-то, она?
       Дотянулась до лежащих на стуле варежек. Уткнулась в них, заплакала. Отец в хату вернулся, лампу загасил, улегся спать, Аришке тоже велел не полуночничать.
      
       Панька, забравшись в сарай, замер на пороге. Ах! Красиво как... На обледеневшем потолке и стенах переливались яркими огнями звездочки, плыл-качался, как по небу, золотисто-желтый месяц, а в центре замерло солнышко, словно дремлет. Крысенок поморгал глазками, потопал лапками - холодно уж очень, всё во льду, подивился - откуда это взялось? А тут и услыхал: стонет кто-то внизу под полом, огляделся - нет никакого ходу - кругом лед. Лапки прилипать стали к полу, еле вылез обратно из сарайки. Тихохонько в дом пробрался, к Аришке...
       - Паня, - погладила его Аришка, вскочила, - пойдем ключ искать? Может, я его в снег обронила? - оделась, варежечки было новые взяла, потом подумала, что снег-то лучше в старых разгребать. Уже вышла - холодно, вернулась. Решила поварешку взять или шумовку. Долго они с Панькой снег разгребали у сарайки, не нашли ничего, только замерзли, и керосин в лампе кончился. Остановились, тихо так кругом, глаза от черноты да холода ломит, как иголки вонзились. Уже уходить решили, да тут голос снова послышался, Иванов! Аришка заколотила шумовкой в дверь, Панька все дергал её за шубку, пищал, мол, как достучишься туда, там же лед толстенный везде. Внезапно снег повалил, густой да крупный, подивились, вернулись в дом. У Паньки вся шубка вымокла. Аришка свою шубку ближе к печке повесила, Паньку мягкой тряпочкой вытерла.
       Чай согрела, крысёнку молочка налила, варежки да пимы на печку сушиться положила, пригорюнилась. Смотрит: Панька молочко не допил да вдруг кинулся, притащил от умывальника тряпицу - вся в кровавых пятнах.
       - Зачем это, Панечка? Это постираю я потом, когда Ивана отыщу да спасу. Пусть уж там лежит тряпка-то, - и вспомнила. На улице-то руки у неё в крови были, старые варежки она сразу, как зелененькие увидела, на полати закинула, а выбежала тогда без варежек, иначе откуда кровь-то на руках была бы? Взяла варежечки, внимательно рассмотрела: нет затяжек-то, новехонькие. Нитка, выходит на дверях не её? Чья? Стала всех гостей вспоминать, подумала, раз варежечки-то Иван подарил, значит, нитка - знак для неё, Аришки!
       Хотела Панечку с собой позвать смотрит: пригрелся у подушек, спит. Кинулась одна на улицу, поскользнулась на сосульке, что на крыльце лежала, удивилась: откуда взялась? Что-то зашуршало позади, оглянулась: темная фигура на неё кинулась, дышать стало тяжело, обмякла Аришка в обмороке.
      
       Зосима, как проводил Прасковью до ворот, ключ отдал да ушел к себе, - рядом дома-то ихние стояли. Пока дверь отпирал, подумал: "Вроде теплее стало на улице, а то ведь вовсе дышать трудно было, нутро от холода стыло". Выпил воды да спать завалился. Но тревожно спалось: ерунда какая-то снилась, ноги мерзли, а под утро и вовсе скрипеть начало, как будто кто дверью в его чулане играет, подумал, что уж не первую ночь такое, и забылся тяжелым сном.
       Панька, потеряв Аришку, метался по двору. Выпавший снег замел следы - чисто во дворе, Панька все обнюхал - около сарайки ещё запах Аришки сохранился, а от крыльца до калитки будто и не ходил никто. Странно. Видимо, в доме Ариша где-то, вернулся, проверил и подвал, и чердак. Пусто. Только Кондрат посапывает. Глянул крысенок: на столе чай недопитый, посуда не убрана, варежки в светелке лежат новые, старые на печке сушатся. Значит, Аришку кто позвал, или сама внезапно что-то удумала.
       Пригорюнился Панька, лапками передними голову подпер, задумался. "Нет, явно какие-то нечистые чудеса здесь творятся, как бы разузнать, какие?". Почесал затылок, решил: нечего сидеть, действовать надобно. Спрыгнул в подвал.
      
       Проснувшись по нужде, Кондрат сбегал во двор. Холодно. Что-то нынче совсем зима разгулялась. Заскочил в дом, крепко запер щеколду, скинул пимы и насторожился. Что-то было не так. Сердце захолонуло: Аришка!
       - Арина, Аришенька! - бросился в светелку дочери. Отлегло: спит, с головой под перину спряталась. А все же как-то тревожно, отчего, не понятно. Долго ворочался, уснуть не мог. Показалось, вроде, кто на помощь зовет, тихо так, издалече. Подумал, что блазнится. Только закрыл глаза, петухи заорали. Тьфу, это ж корова Сеньки Хмурого мычит. А петухов-то, видать, Кондрат проспал? Ох-хо-хо. Это ж как понимать-то?
       Вышел на крыльцо, тьма, словно иголками острыми в глаза вонзилась, метнулся с перепугу обратно в дом. И только тогда задумался: а чего это не светает так долго? Сенькина-то баба ленивая, корова ихняя последней в селе доится. Глянул в окно: черно. Зашел в светелку:
       - Ариша, вставай, уже день вовсю, негоже столько спать-то.
       Глянул - не зря сердце вещало: а вместо Аришки на кровати шуба старая, да две подушки. Заметался, засуетился. Нету нигде девки - во дворе покричал, сарайки дверь подергал - закрыто. Понял, что его намедни насторожило: шубки дочерней на вешалке-то не было. Кинулся к Зосиме - на помощь позвать. Прасковья встретилась у ворот, вместе и зашли.
       - Зося! Надо-ть разобраться. Айда-ка до Кондратовой хаты, щас только свою закрою, - решительно заявила Прасковья, после того, как Кондрат рассказал им про Аришку, накинула полушубок, пимы, намотала вокруг головы теплую пушистую шаль и, грузно ступая, потопала впереди мужиков по узкой тропинке меж высоких сугробов. На минуту в хату свою нырнула, потом замок навесила, да поползли все до Кондрата.
       -Уух, мороз-то какой ядреный!
       - А темень, ни зги не видно. А ведь уж, поди, полдня прошло...
       - Да я уж и не вижу, где небо, а где дорожка - все едино чернехонько. Ладно, вон в избах лампы-то карасиновые зажгли, так хоть маненечко путь освещается. Тьфу, зараза, - при этих словах Прасковья рухнула в сугроб, оступившись на дорожке.
       - Тащи, давай, - рявкнула Зосиме.
       Тот, крякнув, потянул бабу за шиворот, за что был нещадно облаян. Кое-как удалось вдвоем с Кондратом все же вытащить Прасковью. Постояв чуток на четвереньках, та смогла выпрямиться, и они гуськом поплелись дальше.
       - Вроде пришли, ух, как щепки в глаза натыкано, и холоднее здесь, вроде бы.
       - Вот, вот. Я тоже вчера заметил, только не пойму, с чего так? - промолвил Зосима.
       Отряхнув на крыльце пимы, сельчане ввалились в сени, а там и в избу. Парашка скинула на Аришкину кровать полушубок, а сама уселась, кряхтя, на низкий табурет в горнице, тот жалобно скрипнул, приняв почти семь пудов живого веса. Растопырив толстые ляжки, Парашка оправила юбку и изрекла:
       - Думаю, ключ-то от сараюшки где-то здесь твоя Аришка затырила. Вы ищите, а я посижу - руку вчера в темноте распластала, до сих больно, даже тряпку намотала.
       Искали долго, даже в лампу керосин подливали. Парашка руководила поисками с места, подсказывая глупым мужикам, куда девка могла ключ спрятать. Когда перешли в светелку, Парашка заставила перетащить туда табурет и взгромоздилась на него снова, заняв полкомнатки. Мужики кружились вокруг неё, то залезая на полати, то ползая под кроватью. Потом по двору с лампой ходили, Аришку искали - не нашли. Выпили чаю да и разошлись, впустую всё.
      
       В эту ночь Кондрат снова спал плохо - о дочке беспокоился, да мороз скрипел, рисуя на окнах узоры.
       Где-то шорохнуло. Кондрат приподнял голову - уж и мерещиться начинает со страху-то. Однако шорох повторился, заставив мужика вздрогнуть. А ведь это в подполье. Поёжился. Захолонуло сердце: а ну, как Аришка упала в подпол да выйти никак не может, крышка тяжелая захлопнулась. Как был босой, бросился туда, на шорох. Рванул дверцу, что-то мимо шарахнулось, вылетело оттуда, снизу, запахло знакомо, но не Аришкой - та медом да травами пахнет, а тут кислятиной понесло. Ох, вроде писк послышался. А ну как, крысы? Кондрат выронил крышку. Что-то громко пискнуло, и вроде говор послышался - тоооненькие голосочки. Трясущимися руками зажег лампу и рухнул на лавку, да так, что ковш с бадьи свалился, звякнул об пол.
       - Успокоился? - пропищал кто-то. Кондрат вгляделся: как есть, крыса. Серая. Только вроде в шубе нарядной, да корона на голове. Тьфу ты, вот ведь блазнится с перепугу-то. Перекрестился, нет, не исчезла... Да впридачу с разных сторон ещё набежала куча крыс в серых шинельках. Друг другу на плечи лезут и до самой столешницы живую стеночку устраивают, а по ней та, что в шубе красивой, взбирается. Кондрат нащупал на столе поварешку - замахнулся. Не успел ударить, заговорила крысюга пискляво, но властно:
       - Тихо! Я Крысиная Королева. Брось поварешку, а то покусаем, свету не взвидишь! Так- то... А теперь слухай сюда. Говори, Панька!
       Крысенок под лампу уселся, ногу на ногу в бархатных сапожках закинул и прогундосил:
       - Аришу Злая Вьюга холодом околдовала да с собою унесла. Куда - неведомо. А Иван в ледяном дворце томится, в подвале. Дворец этот Вьюга из сараюшки вашей сделала - пол, стены да потолок льдом затянула, - рассказывает крысенок, а сам головой вертит, носом поводит, словно принюхивается.
       Тут Королева Крысиная вмешалась:
       - Вьюга платье готовит свадебное. Звездами, солнышком да месяцем украшать собирается. Вот и утащила все во дворец ледяной, потому и темно, хоть глаз выколи. А в этот день все сделать надумала, потому как в Рождество-то и звезды красивее, и солнце ярче, и месяц нежнее. Панька вызнал это у Черных крыс - они с нечистой силой водятся, много что рассказать могут. А ключ-то от сарая не нашелся?
       - Ой, нет, - горестно покачал головою Кондрат, - все шкафы прошарили, под половичками ползали, во все крупы да в банки заглянули.
       - А в подполье искали?
       - Ох, неет, да как Аришка-то бы туда попала? Больно крышка тяжелая.
       - Может, она ключ на пол обронила, он и скатился в подпол.
       Тут крысиное братство заговорило разом, в ушах зазвенело от писка. Королева рявкнула, велела Паньке одному рассказывать. Ну, тот и поведал, что черное крысиное братство разузнало. Вьюга-то женить на себе Ивана Глухова надумала, морозом оглушила, тьмой глаза застила да во Дворце Ледяном в подполе спрятала. А Аришка своего любимого спасти решила. Видать, потому Вьюга её и погубила. Пока Панька рассказывал, да пока горевали, войско крысиное в серых шинельках в подвале шмонало, ключ искали.
       Когда же поднялись в избу с расстроенными мордами, Кондрат рукою махнул: ведь говорил же, не могла Аринушка в подвал без него попасть. Согрел себе чаю, а то зуб на зуб от холода да горя не попадали, себе да Королеве бражки плеснул, крысам - от вчерашнего праздника остатки угощения выложил да баночку открыл с лакричками, что в светелке на окошке нашел. Тихо сидели, со слезами. Панька все принюхивался: ровно Аришкиного запаху в доме-то больше стало, а отчего, непонятно. Надумал все-таки, к Королеве бросился:
       - Матушка, разреши войско с собою взять, по деревне пробежать, может, найдем Аришеньку. Один-то я не справлюсь. Спасибо, родная, - обрадовался, что кивнула матушка.
       По Панькиному указанию побежали крыски в серых шинельках по деревне, каждому воину крысенок дом обозначил, где искать надобно. Сам ждать стал с нетерпением. Долго сидели, пока крыски не начали возвращаться - одна, другая, третья... десятая, все без хороших известий. А когда очередная примчалась, довольная, даже не поверили. Панька-то и не спросил, в каком доме Аринушку учуяли, велел вести туда. Вот так все и пошли: впереди войско крысиное, потом Панька, за ним - Кондрат еле поспевает. Королева в хате осталась.
      
       Войско остановилось у нужной хаты. Панька внутрь пролез, принюхался: и, правда, пахнет сильно медом да травами, вроде, с чердака пахнет. Поднялся - а там Аришенька связанная лежит. Разгрыз веревки, Ариша встала, крысенка расцеловала, огляделась: сундук стоит, в нем нашла бобины с пряжею, два рулона парчи да туфли белые, холодные-холодные, словно изо льда, все аккуратно сложено. А в нитках-то нож воткнут потерянный, чисто вымытый - ни следочка, что им убивали кого.
       - Панечка, я-то не могла его сюда принесть, а у кого мы, не знаешь? - говорит, а у самой голос дрожит, мысли тяжелые мелькают: неужто Иван брата убил? Пряжа-то на чердаке та самая, из которой Аришкины варежки связаны. Хотя, зачем Ивану пряжа? Он ведь сам вязать не умеет. Ещё пуще пригорюнилась девушка: знать, кто-то из девок варежки вязал для него? Ревность в Аришке пробудилась. "Неужто Иван разлюбил меня?", - совсем девка расстроилась. Тихонько с чердака в чулан спустились, дверь заскрипела, когда вышли. Аришка вздрогнула: где-то слышала она скрип этот. Тут кто-то с улицы в хату постучал, она взяла да открыла дверь с задвижки. А то Кондрат подоспел, ахнул, обнял дочку. На шум и хозяин проснулся, выглянул.
       - Дяденька Зосима? - ахнула девушка, губы задрожали от обиды, - за что же вы меня? Айда, тятенька до дому.
       Развернулась, выскочила на улицу, Панька с крысками за ней. Кондрат глянул на дружка бывшего исподлобья, вслед за дочкой вышел, не попрощавшись. На улице почувствовал, что плачет. То ли от мороза, то ли от темноты, а, скорее всего, от боли сердешной. Слышит: вроде, догоняет его кто. Не обернулся. Так и дошли до хаты. Зосима на пороге остановился:
       - Ты, никак, Кондрат, решил, что это я Аришеньку-то похитил. Вот те крест - не знал я ничего. Я, как лег спать, все мне скрип во сне мерещился, будто кто чулан мой то закроет, то откроет. Несколько ночей так скрипело-то до праздников ещё, я все у тебя масла хотел попросить, у самого-то кончилось. Потом вроде тихо стало, я и забыл, а нынче уж так скрипели, ужасть. Хотел проверить, да заснул, - тихо так сказал Зосима, с болью в голосе, не смог Кондрат не поверить другу, пригласил в хату, плеснул в стопки бражку. Стали думать, как Ариша на чердаке-то оказалась.
       Аришка в светелку зашла, варежки в руки взяла и ахнула - холодные, словно ушло тепло из пряжи. И ниточка выдернута. Что за чудеса? Вчера ж целые были! Провела осторожно пальчиком по вышитым снежинкам - зябко. Плечами дернула, поежилась, в горницу возвратилась, губы дрожат от обиды.
       - Тятенька, а ключ-то не нашли от сарая?
       - Нет, Ариша, все обшарили мы с Зосимой, все облазали, Парашка нас во все дыры заставила глянуть, а крыски даже подпол перешарили. Нету.
       - Парашка? Прасковья Ляхова?
       - Она самая. Толстозадая, как села на табурет, чуть не раздавила его, так все на ём и сидела.
       - Все на ём, - эхом повторила Аришка, вскочила, - я вспомнила! Я ж на табурет тот села, когда вы меня со двора в дом-то завели, а ключ промеж досочек просунула!
       Сыщики крысиные бросились табурет обыскивать. И определили, что в пазах табурета что-то до того лежало, похожее на ключ- то.
       - Неужто Парашка ключ нашла да не сказала? Зачем он ей-то?
       Призадумались. А в тишине звуки странные услышали. Глянули: а войско крысиное почти всё спит мертвым сном, причмокивают да похрапывают. Королева глазенки вытаращила: что за черт?
       - Погодите! - Аришка задрожала вся, - а ведь тетушка Прасковья пироги-то с нами не пекла! Она ж в церкву на Всенощную уезжала с самого утра, шестого-то. Значит и про то, каким ножом рыбу резали, знать не могла!
       - Прасковья Ляхова Семена убила! - пропищал Панька, - а нож стянула, когда все туда-сюда мотались, а Ариша посуду мыла.
       - Панечка, да зачем тетушке Прасковье Семена-то убивать?
       А сама крепко призадумалась, всё ей пряжа покоя не давала. "Неужто Иван погубил брата? А нож унес, когда к Прасковье за бражкой пошли, видать, уже тогда задумал недоброе, а нитку к сараю прицепил, чтобы на меня подумали", - затрясло девку, разрыдалась, закрыла лицо ладонями. Панька гладить кинулся, утешать. А потом вскрикнул:
       - Нет, это не Прасковья Семена убила. Я знаю кто!
       Аришка руки от лица отняла, смотрит умоляюще на крысенка: мол, молчи, молчи, Панечка. А тот уже не может остановиться, по полу бегает, лапками передними жестикулирует:
       - Семена Глухова Злая Вьюга убила! Чтобы он её свадьбе с Иваном не смог помешать! - и осекся, увидев, как Аришка в лице изменилась.
       - Свадьба? Ваня? Какая вьюга? Ну-ка, говори всё, Панечка!
       Ну, тот и рассказал ещё раз, все, что прознал.
       - А ведь, точно, не ножом Семена убили, - промолвил вдруг Зосима, - сосулькой ему сердце проткнула Вьюга Злая! Я ещё на крыльце поскользнулся.
       - Да не было у нас сосулек-то! Я ж накануне все убрал, - развел руками Кондрат.
       - А долго ли Вьюге сосульку сделать? Вона, какой Ледяной дворец соорудила, - вмешался Панька.
       - Точно! - вскочила Аришка, - и мне голову холодом окутала, что я долго ничего вспомнить не могла.
       Тут войско крысиное разом в сон свалилось, причмокивают да похрапывают. Уморились, видать. Ариша палец к губам приложила.
      
       В тишине услыхали, как скрипит снег, словно кто по двору ходит. Переглянулись. Хотели встать, да словно каждый к месту прирос. А шаги уже на крыльце, тяжелые: одна ступенька скрипнула, вторая... Брякнула дверь, распахнулась широко, впуская Прасковью Ляхову. Все успокоились, выдохнули страх. Прасковья шубу в светелку занесла, пироги на стол выставила. Аришка чаю налила.
       - Ох, нашлась Аришенька. А я переживала, ночь не спала. Ты, Кондрат, дай нам масла петли смазать на дверях, а то вон у Зосимы чуланная ужасти как скрипит, - проговорила Прасковья, повернулась к Зосиме, - а ты чего всю ночь-то в чулане делал? Днем не успеется, что ли? Итак, весь день в страхе провели, ещё ты устроил мне бессонницу.
       - Да не я это...
       Прасковья рукой махнула, налила чаю в блюдце, шумно втянула в себя, причмокнула.
       Огляделась, взвизгнула, ноги поджала:
       - Аришка! Чего это у тебя крысы по всей избе валяются?
       А девка как раз в светелку заскочила, за гребенкой, косу растрепавшуюся заколоть решила. И застыла на пороге. Не так варежки-то лежали, и что ж это? Снежинки же были вышиты, а сейчас - звездочки. Коснулась варежек - теплые-теплые. Тут Аришку и осенило: вспомнила, кто в светёлку к ней чаще других заходил. Вышла в горницу, посмотрела на Прасковью да брякнула:
       - А это они лакричек ваших наелись, вот и заснули. А чего это у вас, тетушка, рука замотана?
       - А, ну ладно. Лакрички-то полезные, на солодке, сама их шибко люблю. А рука? Да, ерунда, сцапина маленькая. Вечером сниму тряпку-то.
       - Нет, нет, давайте глянем, да я вон йодом смажу. А то, мало ли, что. Сейчас кругом темно, ну как, грязь какая попадет? - и Аришка ловко сдернула тряпицу с Прасковьиной руки. А рука-то опухшая, покрасневшая, в ладони заноза здоровая, глубоко засела.
       - А вы, тетушка Прасковья, где такую занозу нашли? Уж, не с нашего ли сарая-то? Так это вы Вьюге Злой служите?
       Прасковья захохотала да вдруг вскочила и на Аришку - с кулаками. Панька кинулся на выручку, зубками острыми в лодыжку бабе впился. Та закружилась на месте, заорала. Откуда ни возьмись, в избе ветер поднялся, чашки, тарелки да спящие крысы в воздух поднялись, по кругу летать начали. Тут из под юбки Прасковьиной ключ-то и выпал, Панька схватил.
       - Отдай, крысеныш, - побагровела Прасковья, занесла над ним ногу тучную. Аришка, откуда силы взялись, оттолкнула злодейку. Та рухнула на пол с грохотом, лавка подпрыгнула, бадья с водой опрокинулась да вылилась на Прасковью.
       - И-и-и, - визгливо заголосила баба, на глазах превращаясь в громадный кусок льда. И сразу стих ветер. Панька Аришке ключ отдал, та - к сараю, за ней отец да Зосима, Открыли, ахнули: внутри лед лопается, кусками опадает, и не тает, а исчезает на глазах. А потом засверкало, засияло, аж глазам больно. Тут потолок раскрылся, звезды да месяц с солнышком к небу устремились. Светло на улице стало, люди из домов повыскакивали, дивясь на красоту неожиданную: день и ночь в одно время над деревнею...
       А Кондрат с Зосимой вход в подпол открыли да Ивана оттуда вытащили. Аришка по волосам кудрявым гладит, глаза ему целует, руками отогревает любимого.. Тот и ожил, открыл глаза. А когда узнал, что его чуть на себе Злая Вьюга-Парашка не женила, вспомнил, что варежки-то сам ей заказал, чтобы в городе купила для Ариши. А когда бражку нес, словно кто голову обручем вдруг сдавил, очнулся уже в подвале, весь промерз, на помощь звал, слышал голос Аришкин, а потом заснул от холода.
       - Вьюга-то того и ждала: чтоб ты уснул да замерз, да чтобы сердце заледенело, тогда бы и женила на себе. Не вышло - Аришка помешала. Любит она тебя, - затараторил Панька.
       Аришка зарделась, засмущалась, голову опустила, косу теребит. Иван заглянул в глаза девушке, поцеловал нежно:
       - Звездочка моя, любушка...
       - Ну, и когда мирком да за свадебку? - появился на пороге раскрасневшийся с морозу Семен Глухов. - А скоро! - ответили хором влюбленные, радуясь, что чары Злой Вьюги рухнули.

    4


    Мудрая Т.А. Я пишу реферат   41k   Оценка:7.46*4   "Рассказ" Фэнтези, Юмор


    Я ПИШУ РЕФЕРАТ

       Зимняя ночь. Темная ночь. Только пули свистят по степи. Надеюсь, не серебряные.
       Я и мой верный ноутбук: мелкую мышь давить научилась, а вот на клаве одни большие пальцы умещаются. Или как там мои удалые потомки ее называют? Развернуться негде, в общем. Ну ничего: рукам тесно - зато дома просторно: детки в клетке, то есть у родичей с отцовской стороны, оттуда и в школу ходят, муж в ночной смене, как всегда, впрочем. Итак:
      
       "Актуальность вышеизложенной работы заключается в том, что по данному вопросу практически отсутствуют опытные материалы, полевые исследования и научные разработки. Также следует заметить, что даже самые авторитетные письменные источники суть вторичны. Уверения их читателей или даже самого автора в том, что они видели живых особей исследуемого вида и даже советовались с ними: разрешат ли вышеупомянутые субъекты кому бы то ни было излагать строго засекреченную информацию об их жизни, - вполне могут оказаться чисто художественным - если не попросту беллетристическим - приемом. Большая часть источников этого рода откровенно третична и представляет собой эстетические и нравственные "упражнения на тему", не скроем, зачастую весьма ценные с последней точки зрения, но фактически соединяющие крупицы фактов с морем вымыслов, как своих, так и чужих.
       Реферат состоит из следующих разделов: Вступления, Основной части и Заключения. Во Вступлении автор пытается оценить имеющуюся в его распоряжении литературу по степени достоверности (практически никогда не достигающей ста процентов). В разделах Основной части рассматриваются следующие проблемы.
       1. Способ поддержания исследуемым объектом своей жизни (точнее, не-жизни или не-смерти).
       2. Сильные свойства исследуемого объекта: какие из них наиболее достоверны.
       3. Слабые места его же; о них сходно.
       4. Каким образом человек может использовать как слабые, так и сильные стороны объекта рассмотрения, чтобы избегнуть опасности и даже получить с них (сторон) некоторую прибыль.
       5. Как уничтожить или подчинить себе объект рассмотрения - и стоит ли вообще это делать.
       6. Объект как зеркало и икона.
       Заключение посвящено некоторым выводам социально-психологического, этнологического и мифологического характера".
      
       Уф. С планом покончено. Далее можно валять как Бог на душу положит - потом выправлю стиль, если успею.
       "Заявку на тему в русской литературе дал писатель Иван Тургенев, однако не называя имени объекта: очевидно, из суеверия. Как говорится, позови волка - и он в дом. В дальнейшем граф Алексей Константинович Толстой широко развернул тему на материале славянских и позднеантичных преданий. Косвенное указание на разгул подобных существ в начале прошлого века дал не кто иной, как великий поэт Александр Блок в стихотворении "Скифы", датируемом 1918 годом. Сопоставим две строфы:

    "Да, так любить, как любит наша кровь,

    Никто из вас давно не любит!

    Забыли вы, что в мире есть любовь,

    Которая и жжет, и губит!"

       И ровно через восемь строк:

    "Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,

    И душный, смертный плоти запах...

    Виновны ль мы, что хрустнет ваш скелет

    В тяжелых, нежных наших лапах?"

       Бросается в глаза, что слово "кровь" в первой строфе коррелируется с тем же словом "любовь", что и "плоть" второй приводимой строфы. Таким образом, наиболее часто цитируемые строки знаменитой революционной поэмы следовало бы, вероятно, читать так:

    "Мы любим кровь - и вкус ее, и цвет,

    И душный, смертный крови запах".

       Поэт в данном случае не почувствовал зашифрованного смысла и не внял своему же (инстинктивно выраженному) предупреждению. В результате, хотя имеющаяся в виду Европа и устояла перед нашествием "скифов", - но "хрустнул" сам поэт, безвременно и трагически погибший.
       Что до наших личных предпочтений и авторитетов - их три: Полидори (секретарь лорда Байрона), без прикрас описавший своего хозяина, Брэм Стокер как признанный бородатый классик и Барбара Хэмбли как автор, которому удалось соблюсти необходимую меру и пропорцию в описаниях: не топить своих бессмертных героев в гламурном сиропе и не делать из повествования сплошной триллер. Ее героям свойственна практически вся гамма человеческих чувств - вплоть до самоотверженной и скрытной любви. Подкупает также, что вампир (sic! Первое упоминание!) по имени дон Симон Исидро ничуть не хуже и не лучше агента Его британских Величеств. Недавно у автора исследования появился и четвертый любимец (любимица): старушка Энн Райс. Но у нее куда больше романтики, чем достоверности, хотя слух о ее знакомстве с вампирами, очевидно, оправдан. У нее можно, однако, почерпнуть кое-какие важные сведения - из скрытого контекста и междустрочных интервалов.
       По разделу первому основной части.
       Основной промысел вампира, как известно, - пить кровь. Непременно человеческую и обязательно живую. Варианты: вместе с агонией, информацией, страстями и самой смертью, что пролетает мимо питающегося вампира как блистательный метеор. Пить досуха или частично. Иногда - от теплокровных животных, от амфибий, бомжей, сексуальных маньяков и маньячек, исключительно (или исключительных, что практически то же) негодяев и потенциальных самоубийц. Кровь в данном случае выступает не только как источник жидких калорий, но и как своеобразный наркотик, порабощающий самого реципиента.
       Замечание: развить в разделе третьем.
       В качестве пищевого суррогата могут выступать также консервированная донорская кровь, кровь трупа (исключительно опасная штука, но, по-видимому, не из-за трупного яда) и менструальная кровь. Однако если в первом случае над вампирами просто смеются, говоря, что они падки до мороженого, то в двух последних общество может опустить их ниже плинтуса - как падальщиков и "менструозников" (монструозов). Также сомнительно, что последний род деятельности может легко сотворить из женщины сексуальную рабыню ее сосуна: оргазм в первые два критических дня, когда поверхность матки представляет собой сплошную рану, часто бывает весьма и весьма болезненным.
       Обычную белково-углеводную пищу вампиры просто не умеют перерабатывать, тем более энергетическую (жиры), откуда и происходит миф об их особенной красоте - именно стройной осанке и отсутствии пивного брюшка. Но и это, возможно, следовало бы также упомянуть в разделе третьем.
      
       По разделу второму основной части.
       Вампиры способны обезвреживать любую скверну, растворенную в крови: бактерии и вирусы, наркотики, яды. Есть данные, что принятием вовнутрь некоторых веществ (шоколад, куда менее достоверно - бананы, ананасы, рябчики и грибное суфле) человек может доставить вампиру особенное удовольствие, но последнее требует тщательной экспериментальной проверки.
       Вурдалаки довольно успешно множат себе подобных, хотя и неполовым способом: именно путем своеобразного кровяного брудершафта. Вряд ли для создания нового вампира достаточно просто занести в человека инфекцию (как говорит наиболее вульгарная их половина, тяпнуть): тогда полмира уже ходило бы в вампирской броне. К тому же это нерентабельно и создает нездоровую конкуренцию. Как говорил циник-кровосос в книге Терри Пратчетта: если Агнесса любит горький шоколад, с какой стати ей превращать шоколад в лишнюю Агнессу? (Заметим, как источник начальной информации этот автор совсем неплох, хотя использует чужие наработки.)
       Кстати, имеются вполне солидные письменные источники, муссирующие именно тему повальной эпидемии вампиризма: вопрос питания "новоделов" в них решается, однако, не на самом удовлетворительном уровне.
       О том, умеют ли вампиры летать, мнения расходятся. Часто за полет принимают левитацию, гигантские шаги - как на спортивном снаряде с этим именем - и тому подобное. Так как тело их очень легкое, а мышцы сильно развиты, вскарабкаться на отвесную стену и спуститься с нее, вспрыгнуть на крышу четырех- пятиэтажного дома и заодно отвалить со своего пути каменную глыбу вполне солидного размера - для них несложно. Из этого следует, естественно, вывод о необычайной силе объекта нашего изучения.
       Вопрос о невидимости вампиров или обращении их в туман, как нам кажется, остаётся открытым: так же, как невероятная для человеческого глаза скорость их передвижения, это может оказаться просто фокусом в стиле ниндзя, эксплуатирующим различия в прямом и боковом зрении человека.
       Следует, однако, со всей серьёзностью отнестись к так называемому дару вампирского очарования: обычно его образует совокупность гипноза, внушения и природной кровососной прелести (вечная юность, элегантность, старомодно галантные манеры). При всей своей непреодолимости этот дар, тем не менее, не являет собой ничего сверхъестественного: человек, если поднатужится, сможет и поболее того.
       Пресловутое бессмертие вампиров - это не что иное, как обращение их плоти (псевдоплоти) в прочную оболочку или скорлупу для духа (?), которая с возрастом и благодаря насыщению кровью делается всё крепче и всё менее способной к изменениям. Можно утверждать, что в вампирах своеобразно исполняется упование христиан на преображение смертной плоти в нечто иное, куда более качественное. Только вот происходит это здесь и сейчас...
       В этом же русле можно говорить о потрясающей склонности вампиров регенерировать свои ткани - точнее, восстанавливать их в пределах, заданных первоначальной программой. Раны излечиваются, остриженные волосы вырастают, оторванные конечности (даже номер пятый - голова и номер шестой - специфически мужской орган для шестого же чувства) способны прирасти, если, разумеется, находятся в пределах досягаемости вампира. Особенно активно этот процесс идет в присутствии чужой (человеческой или вампирской же) крови.
       Последняя - в разумных пределах, не ведущих к усыханию бессмертного донора - способна укрепить вампира до такой степени, что распитие человеческой крови станет ему попросту не нужно.
       В связи с передачей крови от вампира к вампиру следует заметить, что это в какой-то мере заменяет им генетическую передачу родового опыта, которая свойственна животным, но (по крайней мере, согласно старым авторитетам) отнюдь не человеку.
      
       По разделу третьему основной части.
       Вампиров способен изобличить тот факт, что они не отражаются в зеркалах. Это, скорее всего, относится к разряду литературных вымыслов. Да, они избегают зеркал, но скорее всего по причине высочайшего самомнения. Однако, быть может, вампиры суеверны не менее людей и не хотят повторить дурной пример Горгоны Медузы, то есть нечаянно загипнотизировать себя ("обратить в камень").
       Иные общеизвестные средства против вампиров, как-то: невежливость, выраженная в отсутствии формальных слов или иных знаков гостеприимства, проточная вода, священные символы, чеснок, лимоны, осиновый кол, серебро, огонь, дневной (солнечный) свет, - нуждаются каждое в отдельном рассмотрении.
       Кровопийце вовсе не требуется особое приглашение для того, чтобы проникнуть в дом, новый или нет, безразлично. Исключение - вампиры старого закала, у которых правила этикета и приличия буквально записаны в крови. Но это правило в наше циническое время быстро себя изживает.
       Проточная вода - явно не преграда для нашего кровососа, иначе в таких городах, как Венеция, Петербург, Астрахань, вообще в речных дельтах, посреди среднеазиатских арыков и кяризов вампиры оказывались бы в ловушке. А это не так. Разумеется, вампир не умеет ходить по воде аки посуху, будто Иисус Христос или один из героев Вадима Шефнера, но через мост и даже через мелкий брод перейдет без проблем.
       Кресты, мандалы, анкхи, громовые ваджры, кинжалы пхурбу, синий глаз в треугольнике и так далее по списку... Каждый вампир, быв человеком, во что-то верил, каждый испытывает в разной степени угрызения совести - и страх перед всякого рода сакральностью объясняется не чем иным, как самовнушением. Добавить в раздел пятый: человеку использовать эту слабость для защиты и атаки - если уж совсем край не подошел - можно, но как-то даже стыдновато. Эксплуатация самых благородных чувств.
       Серебро - преграда скорее для оборотней, чем для вампиров, и хотя нередко между этими двумя видами ставят знак тождества, это неверно. Да, вампир умеет ненароком создать иллюзию, что он обратился в нетопыря, сороку, волка, кота и так далее (список можно продолжать до бесконечности), но это скорее издержки дара очарования, чем реальное вампирское свойство.
       Кстати, налицо логическое противоречие: если вампир - дитя ночи и, следовательно, луны, он просто обязан любить лунный металл.
       Вкус лимона в натуральном виде - я имею в виду без сахара и именно кислые "лемоны", а не сладковатые "лаймы", - выносит лишь неоднократный победитель школьных конкурсов типа "слопай лимон в кожуре, не строя козьей морды". То же относится к обонянию и поглощению чеснока. Не забудем, что вампиры не нуждаются в повышении своего иммунитета, и без того практически абсолютного, и не имели нужды воспитать в себе привычку подобного рода. Также не лишним будет вспомнить, что истинный идальго (а многие вампиры держат себя аристократами) отродясь не ест ни лука, ни чеснока, опасаясь дурного запаха изо рта и от зубов. Сошлёмся в данном случае на известную рекомендацию Дона Кихота Ламанчского, данную Санчо Пансе. Впрочем, аллергическая реакция на инородный белок - еще более простое объяснение данного феномена.
       Осиновый кол в анус, афедрон, подекс или иначе задницу (общеизвестно) и нитрат серебра в вену (по Барбаре Хэмбли) - не такой уж комфортный способ смерти и для человека. Огонь способен покончить с человеком практически так же легко, как и с вампиром, хотя вампиры несколько более взрывоопасны. Всё три средства обоюдоостры (в переносном или буквальном смыслах) и по этой причине не могут быть рекомендованы нетренированному бойцу.
      Примечание. Развить в разделах четыре и пять.
       Что до гибельных свойств солнца, то это верно, особенно для вампирской молодежи, однако не вполне ясен механизм самого воздействия. Это не может быть "быстрое окисление", как в случае огня, воздействие же радиации вполне вероятно и способно объяснить как обращение в золу, так и неизбежный даже в укрытии сон, более похожий на каталепсию, оцепенение или ступор. Именно последнее обстоятельство делает вампира столь уязвимым. Как говорила многоуважаемая Барбара Хэмбли, вампир днем беззащитен прямо до смешного. Мы бы добавили: совсем как лошадь, которую любой сквознячок пришибет".
      
       Неуправляемый полет моей мысли прерывает эсэмэска, посланная на мобильник: супруг снова задерживается.
       Без комментариев.
      
       "Если вампиры, по словам некоторых авторитетов, воспринимают человека как живой термос для крови, то и человеку ничто не мешает смотреть на вампира как на полую фарфоровую куклу, по самую завязку наполненную инородной для хозяина жидкостью, которая, однако, довольно быстро перерабатывается в основной материал корпуса и тем самым отчасти утолщает его.
       Совершенно очевидным изъяном вампира являются пониженная и даже находящаяся практически на нуле сексуальность и репродуктивная способность, иными словами - похотливость и чадородие. Если по поводу первого существуют различные мнения, многие источники, напротив, обвиняют вампиров в гиперсексуализме (как гомо-, так и гетеро-), то по поводу второго все сходятся в том, что если бы вампиру было возможно иметь настоящее потомство, он не зажигал так часто одну свечу от другой. Что касается тех редчайших случаев, когда вампир (как правило, мужчина) обладает нормальной половой потенцией и способен - при счастливом стечении обстоятельств - зачать подобное себе существо, то счастье и удача здесь весьма относительны. Обыкновенно женщина - реципиент вампирского семени рождает убийцу отцовского рода-племени, так называемого дампира, а сама гибнет. Увы.
      
       По разделу четвертому основной части.
       Ходят упорные слухи, что небольшие кровопускания, устраиваемые вампиром, способны продлить человеку жизнь (благодаря снижению внутрисосудистого давления и уничтожению склеротических бляшек) - хотя еще больше мнений прямо противоположного свойства. Судить, кто неправ, а кто виноват, автор (референт автора) не берется. Его личный опыт весьма ограничен и специфичен.
       Вампир по своей природе отличается куда более тонкой и сильной перцепцией, и хотя это его свойство не передается человеку иначе, как вместе с так называемым "Даром Темной Крови", плоды его, воплотившиеся в изделия народных ремесел, картины в стиле примитивизма, ювелирные украшения и прочие кустарные (в хорошем смысле; иначе - этнические и пр.) поделки, способны доставить ценителю истинное наслаждение. Следует, однако, твердо проводить грань между ремеслом и истинным искусством. На последнее вампиры, существа, как бы "застывшие в одной форме" и по сути своей нетворческие, способны редко.
       Кровь человека способна воздействовать на поглощающего ее вампира буквально магически. Как говорит русская народная пословица в лице рекламного ролика, "удержаться невозможно". Остановиться тоже. Разумеется, в подавляющем большинстве случаев это ведет к гибели самого человека от массированной кровопотери, но не надо забывать, что именно вампир в этом невольном дуэте проявляет слабость воли.
       О том, как человек может использовать в своих целях вампирскую мощь, сопоставимую обычно с подъемной тягой высотного крана средних размеров или ударной волной, получаемой от взрыва шести килограммов тринитротолуола (Примечание на полях: цифры не забыть уточнить у Владьки, когда вернется), не стоит упоминать, прежде чем оба разумных вида не найдут способа между собой договориться.
      
       По разделу пятому основной части.
       О том, что человек может с некоторым трудом выследить вампира и причинить ему непоправимые телесные повреждения, выставив гроб на открытое солнце, плеснув туда бензина и бросив зажженную спичку, а также пробив сердце или... хм... указанную выше неблагородную часть тела кровопийцы упомянутым выше осиновым колом (в придачу к нему нужна солидная кувалда), известно давно. Спортивность и этичность подобных мер можно, тем не менее, оспорить.
       Защититься от вампира священным предметом вполне возможно, убить им одним - практически нельзя. Сбежит раньше. Впрочем, перед тем, как выбрать и употребить любое из этих средств, человеку придётся вступить с вампиром в небольшую теологическую дискуссию, что в силу всеобщего экуменизма и широты религиозных воззрений весьма чревато.
       Насчет прочих традиционных средств уже было сказано ранее. Без пользы, но и без вреда, как и все плацебо.
       Кстати. Тот из людей, кто решится преследовать вампира в тот момент, когда последний создает одну из своих любимых иллюзий, рискует поохотиться на Снарка-Буджума из поэмы Льюиса Кэрролла: побежал за относительно безвредной летучей мышкой, а встретился лицом к лицу с Жеводанским Волком.
       Отметить особенно. В некоторых случаях конкретный человек способен "подсадить" вампира именно на свою кровь и никакую другую. Но это для автора слишком интимный вопрос.
       Что до необходимости нападения на вампиров с целью упреждения (не защиты, это по обстоятельствам может стать попросту неизбежным), можно сказать одно: сначала нужно понять, что именно вы упреждаете".
      
       От работы меня отрывает робкий звонок в бронированную "новорусскую" дверь. И без смотрения в глазок ясно: благоверный притащился. Владислав Андреевич. С боевого поста и аж в четыре утра.
       Открываю дверь, впускаю.
       Ох! Вместо шикарного МЧСовского спецкостюма (серебристое защитное напыление снаружи, натуральный шелк-сырец внутри, экологичная базальтовая вата между этими двумя слоями, перед глазами щиток из темного поляризованного стекла, по всему по этому муженька на служебном транспорте к самому подъезду привозят) на нем потрепанная синяя куртка явно с чужого плеча. Тем не менее он, не моргнув ресницей, обнимает меня, говорит:
       - Привет, моя старушка. Что было вчера вечером на обед?
       - Куриные щи, - отвечаю.
       - Всё шутить изволите.
       - Никак нет. Под этому поводу было давнее разъяснение в "Науке и Жизни". Наши славянские прародители супов не ведали, жидкое мясное или рыбное хлебово было исключительно двух видов: "уха" и "шти". В первом случае сначала варился бульон из малоценного белкового сырья, который потом процеживали и добавляли туда куски хорошей рыбы, мяса или дичи. А шти готовились попросту и без церемоний: вали кулём, потом разберем. Так что для кура попасть во щи было куда менее почетно, чем в уху, хотя и то, и другое нередко становилось его горькой судьбой.
       - Ладно, пускай будут щи, у меня вкусы простецкие, - Владик тянется, чтобы запечатлеть на мне поцелуй.
       - Э, нет. Давай мойся сначала.
       Пока он, кряхтя, перебирается через бортик ванны и становится под контрастный душ, я, забравшись на унитаз, подглядываю в окно между ванной и туалетом. Он такой стеснительный, что туда кружевную занавесочку привесил, а я такая наглая, что провертела в частом кружеве дырочку.
       Ну конечно: чернющий ожог во всю спину.
       - Ты что домой не в полной форме явился? - спрашиваю я, когда мужик выходит наружу, уже наряженный в мой любимый махровый халат бордового оттенка. Прямо с ихним братом нельзя: отмолчится или соврет в тему.
       - Испортил по нечаянности. Там газ вторым разом полыхнул, когда мы обрушенный подъезд расчищали, - неохотно говорит он.
       Ну конечно. Не "мы", разумеется, а "я". Кем еще, как не моим дорогим и ненаглядным, все дыры затыкать. И было там, небось, кое-что покрепче бытовой химии. Ладно, в первый раз, что ли?
       Мы, тесно обнявшись, идем в его спальню и там опрокидываемся прямо на пожилой плед из клетчатой альпаки: я, как работала, в ночной сорочке с шикарным вырезом, Владик - распахнув халат спереди. Вообще-то спим мы, как аристократы, в разных углах квартиры: я ночью без занавесок, чтобы с первым лучом на пост, он - днем при наглухо закрытых стальных шторах.
       М-да. Наслаждение, получаемое от вампирского укуса, сильно преувеличивают; правда, и я уж не молодая вдовушка, очарование новизны давно исчезло. Но вот головная боль - та проходит как не бывало.
       - М-м, - бормочет он. - Я из тебя два здоровенных тромба вытащил. Стоило бы почаще заниматься сексом.
       Насчет первого он явно привирает, мне не так много лет, чтобы полной развалиной заделаться. А вот что касается второго - тут я обеими руками за.
       - Подарочек с тебя, между прочим, - говорю я.
       - Какой?
       - Обыкновенный. Крупная плитка горького шоколада, чтобы с красным перцем сварить на манер ацтеков. И полкило детского гематогена, только замаскируй под кофейные ириски, чтобы наши вегетарианские оглоеды не пронюхали.
       Это у нас обоих рефлекс на первую встречу - тридцать лет тому назад, Нескучный Сад, юная мамаша, которая поздно вечером сбежала от дитяти, пребывающего на руках авторитарных деда с бабкой...
       И на одной из скамеек увидела трудно опознаваемое существо, похожее на большой сморщенный апельсин. Разговорилась - откуда только смелость взялась! Ни красотой, ни очарованием, ни животным магнетизмом он в те времена не блистал. Умом - это да. Но не хитростью, которая отказала напрочь. И оттого поневоле был искренен.
       А я? Пожалела его, что ли? Да нет. Просто почувствовала себя...пастушкой. Пастырем, который жизнь отдаст за любую черную овцу.
       И без рассуждений, как говорят в старых любовных романах, позволила ему сделать с собой всё, что он хотел.
       А потом и состоялся легендарный забег через Крымский мост со мною на руках. Час был еще не такой поздний, поэтому я удивляюсь реакции милиционеров - списали, наверное, на День Всех Влюбленных? И вообще, отчего это Влад побежал не посуху к Октябрьскому метро, а именно через воду - к Парку Культуры? Ближе к дому показалось, наверное.
       У себя в подвале он первый раз напичкал меня адской смесью, которой лечились ацтекские императоры, пожертвовав богам кровь из своего священного пениса. Ну, приблизительно такой же. Настоящего горького шоколада почти без сахара тогда днем с огнем было в Москве не достать... И в самом деле - вздернуло за уши так, что я через полчаса с ним заговорила, а через часок-другой встала на ноги.
       Влад же тем временем дозвонился до моих предков: будто бы он муж моей подруги и я, чуть захмелев, осталась спать у них. На следующее утро, ещё до того, как ему меня привезти, у него уже и паспорт был на руках - самую малость только и фальшивый. А потом он нашел себе работу в горячем цеху (МЧС тогда называлось как-то по-другому и не было особо популярным), и купил квартиру, и предложил мне руку, сердце - и заодно всю кровь из своих жил.
       От последнего я отказалась и отказываюсь по сей день.
       Вы поняли, в чем соль?
       Он сразу на меня подсел.
       Кормиться он чем-то там всегда умел, об этих скользких материях я никогда не спрашивала, как и о том, за что именно его бросили в тюремную психушку. Но для того, чтобы сохранять душевное здоровье и обходить стороной депрессию, ему с той ночи стала нужна я - и только я.
       А человек в ответе за тех, кого приручил.
       - Мог ты тогда, в Нескучном, отказаться от моего дара? - спросила я, уже будучи его законной женой.
       - Не смел, это было бы такое неуважение к тебе, - ответил он.
      
       ...Наевшись, напившись и едва отойдя от посттравматического шока, Владик засыпает, уткнув длинный нос в ямку между моих тощих грудей. Свободной рукой я подтягиваю к себе здоровущий, полтора на полтора метра, старый пуховый платок, укрываю нас обоих. Под боком у него согреваешься быстро: теплопроводность большая. То есть, я хочу сказать, он, конечно, термос, но еще и вроде аккумулятора в смеси с электрогрелкой. Накапливает, как он выражается, "зряшную кровь", которая льется наземь при авариях, поножовщинах и прочих инцидентах, в урегулировании коих принимает участие, незаметно телепортирует в себя, а потом приносит домой и выпускает на меня в виде тепла.
       Ну, хорошенького понемножку. Работать надо: печатать и еще поздний завтрак соорудить на всякий случай. Вегетарианский.
      
       "По разделу шестому основной части.
      Формулировка дается с учетом исследований высокочтимого профессора вавилонских библиотечных наук дона Хорхе Луиса Борхеса, который, хотя и не исследовал заявленную нами тему напрямую, разделил сакральные образы на две категории: "зеркала" и "маски". Первая категория имеет в виду буквальное отражение истины, вторая - метафорическое, скрытое и в то же время легко угадываемое посвященным. Иначе говоря, маска обычно подразумевает икону.
       Первый вопрос, который следует задать себе исследователь, это: откуда есть пошли вампиры? Грязен, так сказать, или чист их источник?
       Легенды относят их существование к самому началу возникновения земных цивилизаций: Шумер, Вавилон, Древний Египет. Демоны или, иначе, даймоны, один из которых, Акаша, разделил себя на четыре части по счету основных элементалей, что суть воплощения земных стихий. Можно не сомневаться, что подобные мифы о разумных кровопийцах существовали и в затонувшей Атлантиде, и в исчезнувшей Лемурии, и в далеком Тартессе. Однако нами не найдено никаких достоверных случаев или хотя бы поверий о невампирских источниках этого явления, помимо гениальной догадки уважаемой г-жи Райс, не лишенной, однако, глубочайшего смысла. Об этом позже.
       Наведенный вампиризм подобен року или судьбе. Можно избавиться от него, совершив а) самоубийство (но не будет ли это грехом?) или б) противоестественно доброе дело. Так сказать, горделивый отказ. От обычного способа питания. Последнее сомнительно, описан только один случай. Но в большинстве случаев новый вампир остается один на один с проблемой, которую он для себя представляет, и вынужден искать ее решение.
       Стоит также помнить, что все описываемые вампиры произошли (и не всегда по своей воле) от людей, и естественно поэтому ожидать, что им передаются все свойства и качества субстрата, вплоть до нравственных. В одну телегу впрячь не можно вола и трепетную лань; мать Терезу, академика Капицу и маньяка Чикатило никто не пытается выстроить под один ранжир. Отчего же мы пытаемся сделать нечто подобное с вампирами?
       Да, среди них неизбежны убийцы, насильники, маньяки, просто безумцы, неудержимые честолюбцы, которые хотят весь человеческий род поставить на колени. Но ведь не только они. И сами они не только таковы.
       Пока живо человечество, вампиры неистребимы. Кто они: паразиты, как комары, синантропы (т.е. близко живущие), как крысы, или часть природы, в которой есть место всему, даже и человеку? Всё равно: всякой твари есть место под солнцем.
       Это относится к проблеме зеркала.
       Теперь о проблеме маски, иконы - ложной или истинной.
       Отчего человечество делает из вампиров пугало, иначе говоря - отрицательную икону: оттого, что они посягают на людскую жизнь?
       Да, конечно, реальные жертвы даже одного вампира могут исчисляться тысячами, однако при их подсчете легко сбиться на подход, высмеянный Фарли Моуэтом в книге "Не кричи: волки!": якобы все олени-карибу в Америке убиты этими хищниками. Мы имеем в виду, что, по всей видимости, нередки случаи, когда на вампиров списывают чужие грехи.
       Оттого, что они стремятся контролировать человечество? Ну да, самая неприятная в них черта, особенно в их представителях мужского пола, - это стремление верховодить. Только ведь мы все, как говорил поэт Пушкин, глядим в Наполеоны.
       Оттого, что они являют собой непонятное и уже по этой причине угрозу?
       В яблочко!
       Ибо корень всех зол - наша ксенофобия. Вампиры иные, чем мы. Проще их выдумать, чем понять.
       Вампиры - хищники? Но на всякого волка найдется свой святой Франциск.
       Они нас умерщвляют? Мы сами убиваем себя еще чаще.
       Ах, всё дело в том, что распоряжаясь нашими жизнями или даже просто нашей волей, они автоматически ставят нас ниже себя. Как мы - животных.
       Но мы имеем право, скажут мне.
       Посмотрите на человека с точки зрения коровы, ждущей очереди на удар молотом или электрошок. С точки зрения кошек, которых тысячами жгли на кострах в честь восхождения короля на престол. С точки зрения обезьянки, головку которой зажали в тиски и выедают живой мозг десертной ложкой.
       Нравится? Вы такого права добивались? Вот и нечего на зеркало пенять.
       Ну, а если вампиры - не естественное образование, а болезнь человечества или природы?
       Ложная проблема. Следует помнить, что ни одна бацилла не возникает у природы без цели. Наши предки, которые считали, что чума и холера - кара Господня, были в чем-то умнее нас.
       Человек постоянно стремился расчистить поле для своего безопасного пребывания на Земле. И постоянно попадал в еще худшую беду, в еще худший тупик, стандартно получая по мозгам от "неукротимой планеты" (метафорически описанной Гарри Гаррисоном). По схеме: мы давим на природу - природа постоянно стремится укротить, укоротить нас самих.
       Заключение. Каков же сакральный и мифический смысл вампиризма?
       Вампиры - не чужаки и не пришлецы с неведомых земель. Это воплощенный гнев Земли. Гончие Псы Великой Матери. Древние кровавые боги, низвергнутые христианством. Не столь важно, откуда они родом: то, что их породило, было непобедимым. Может быть, это новый виток генезиса, нужный, чтобы усмирить зарвавшегося хомо. Так вот: нам следует бороться не с вампирами, не с инфекциями, не с буйством растений и животных, а со своей алчностью, своей жадностью и своей непроходимой тупостью. Потому что без этого вся история человечества - лишь охота за яйцами ганзеров, птенцы которых охотятся на нас самих. Сказал Роберт Шекли".
      
       Я за своей "машинкой" разгибаюсь и пытаюсь привести разбушевавшиеся мысли в порядок.
       Но тут во входную дверь не просто звонят - "дербанят в парадное", как говорил Лев Кассиль. Долбят ногами, руками и головой.
       Я распахиваю дверь - и вот они, мои дорогие оболтусы! Гошка и Стёшка. Близнецы. Две решки одной фальшивой монеты. Ряшки во всю ширину плеч, все шестьдесят четыре зуба оскалены в хитренькой улыбочке, одинаковые вязаные шапчонки сдвинуты на затылок, куртки распахнуты настежь, ранцы...то есть рюкзачки с наклейками в виде черепов, костей, кинжалов и прочей дряни - вываляны в глубоких уличных снегах.
       - Баб, а шнурки в стакане? - спрашивает Гошка.
       - Родители на зарубежной научной конференции, - отвечаю, - дома остался только один толстый черный шнурок, из таких, какие султан посылал виноватому паше, чтобы тот им удавился. Именно - я.
       - А пожрать чего-нибудь? - вступает Стёшка.
       - Для предвиденного стихийного бедствия приготовлены суп из красной чечевицы с луком и пряностями и соевый гуляш с картошкой под толстым слоем куркумы.
       Восторженные вопли.
       - Руки мыть немедленно! Предупреждение: супчик прямо из кастрюли не хавать, стальными вилками в сковородный тефлон не шкрябаться, вдвоем на один компьютер не наседать. Зря, что ли, я ноут завела?
       Всё, моей научной деятельности пришёл полный конец. Пусть дочка сама переводит мою писанину на суконный язык и смывает следы моей личности, коли ей надо для отчета.
       Пока ребятки оттирают грязные лапы под краном, чинно разливают варево по тарелкам и ковыряются в сковороде деревянными ложками, я осторожно выясняю:
       - Вы что так рано и такие растерзанные?
       - Сегодня дневники вечерникам пятаки начищали, - деловито объясняет Гошка. - Вот преподы и укоротили учебный день с большого перепугу.
       Об этом обычае я наслышана. Не нужно, кстати полагать, что "вечерники" учатся в вечерней школе - и те, и другие в одинаковой мере гимназисты. Ритуальное мордобитие, раз в году спонтанно проводимое обоими отрядами, смертных и не очень, - отражение давней вражды между синеподкладочниками и белоподкладочниками.
       - А на какой стороне вы воевали?
       - На обеих, - ухмыляется Стёшка. - Разошлись для интереса.
       - И что, на завтра родителей вызывают?
       - Угу. Дед у себя?
       - Спит, так что не очень шумите.
       - Да он же днём как мертвяк!
       Владик, с его видом вольноопределяющегося студента, не вызывает в них никакого пиетета. Более того, по моему недосмотру ему однажды случилось проснуться в позе йога, то бишь стоя строго вертикально на голове, среди всяких швабр и щеток. Еще раз близняшки умудрились заволочь его на антресоль "тёщиной комнаты" (такой большой двухъярусной кладовки), где Влад отлично выспался в обществе пустых чемоданов, подержанных ковровых дорожек и древнего электрического самовара. Поскольку я отправилась по магазинам, а оглоеды свалили на какую-то школярскую тусовку, пришлось ему планировать на пол ласточкой. Зато когда нужно произвести впечатление на учителей, он им сразу становится миленьким дедусенькой; хорошо, что подобные сборища организуются почти всегда в тёмное время суток. Фигурирует он, всеконечно, как юный дядя двояшек. Для близиру, как я говорю. Надо же соблюдать хоть видимость приличий!
       Так вот. Однажды он явился туда прямо с боевого задания, в полном костюме, так что его приняли за второго Гаруна Тазиева, исследователя вулканических недр. Второй раз был в черном фраке с крахмальной манишкой и пластроном, и уж что там насчет него подумали, - не знаю. Что он по совместительству дирижер погребального оркестра? Еще однажды моя дочка смеха ради обрядила его метросексуалом: драная джинса и огромный алый шарф до самых ушей... В одном я точно уверена: держит он там всех учителей в страхе и трепете, особенно если учесть, что рабочие зубки у него хоть и небольшие, но выразительные. Как говорят, по когтю узнаешь льва, по клыку вампира.
       Григорий и Степанида. Старые русские имена. Тот необъяснимый феномен, что истинные однояйцевые близнецы разнополы, приходится скрывать то на один, то на другой манер.
       Вот еще и поэтому я не хочу пресловутого Владова бессмертия - факт они размножатся, а моих правнуков на меня же и навьючат. И праправнуков того же бешеного замеса.
       Да уж. Сегодня они ставят на уши нас, завтра - весь мир, как сказал бы о них с похвалой А. Шикльгрубер.
       Нет, вы не совсем меня поняли: их мать - просто девочка, которую я в тот эпохальный вечер оставила дома, и муж у нее, в общем-то, вполне человеческий. Просто веяния такие в воздухе, что ли. Сплошных оборотней и дампиренышей рожаем.
       И насчет моего отказа от личного бессмертия вы не поняли тоже.
       Понимаете, Владьке ведь человеческая кровь нужна, а не драконья какая-нибудь. Немного, ясное дело. Сто грамм в сутки для поднятия боевого духа. Так я и решила продержаться в человеческом виде, пока можно, - а это ещё лет по крайней мере сорок. Я старое просоленное корыто, чуток трещиноватое, в щёлки мусору понабилось, однако ведь меня поддерживают в очень хорошей форме. Мой лозунг: к шестидесяти пяти годам сохранить если не товарный вид, то хотя бы здоровье. И пусть так продолжится и далее!
       Но рано или поздно я умру. Тогда остаётся надеяться, что моего красавчика-мужа подберёт какая-нибудь отчаянная бывшая молодуха - к примеру, из того же министерства всяческих крушений. Хотя не знаю: что-то уж больно часто мне видится во сне, как он стоит над моей скромной могилкой в полном рыцарском снаряжении, такой весь из себя элегантный, и из-под приподнятого забрала на мой гроб сочатся кровавые слёзы...
       Нет, постойте. Так не годится. Скорее всего меня отправят не в сырую почву, а в крематорий. Да и он... ну, он же меня любит, если вы не поняли. Вампиры всегда привержены старине и не умеют изменять своим привычкам. А шанс обратиться в золу или вообще сгореть на работе у них всех ой как велик.
       И ведь я в самом деле не знаю, можно ли поднять вампира из пепла хоть чьей-нибудь алой телесной жидкостью. Или смешать нас вместе и капнуть ею уже туда. И не возродятся ли тогда вместо нас - по причине несовершенства ритуальных услуг - два покрывала белых атласных с оборочками по пятьсот рублей каждое, две подушки такой же работы - ещё по пятьсот, тапочки белые, две пары - каждая по триста пятьдесят.
       А мы сами к тому времени уже прорастём из тучной земли двумя перевитыми плетьми тёмно-алых роз.
      
      

      
      
    © Мудрая Татьяна Алексеевна
      

    5


    Мудрая Т.А. Белокурая и Белорукая   18k   Оценка:9.82*7   "Рассказ" Проза


     
     

    БЕЛОКУРАЯ И БЕЛОРУКАЯ

      
       Иза домешивала кулачками тесто для пиццы, то и дело отдувая со лба каштановую прядку. Помидоры, брокколи и зелёная фасоль уже обжарены, маслины раскупорены, сыр натёрт крупной стружкой, духовка греется: теперь осталось раскатать тесто по противню бабушкиной скалкой. И огромная сковорода из серого чугуна, покрытого толстым слоем жирной черноты, и скалка с ручками, золотистая от впитавшегося масла, - вещи не чета современным икейским. Так она говорила мужу, когда он заявлялся на кухню полюбоваться её работой: рукава блузки всегда были засучены, пухлые руки по локоть в муке. Они и сейчас почти такие же соблазнительные, эти руки, хоть кожа приувяла и чуть обдрябла.
       Трист был её настоящей любовью. Трист был непомерной удачей в том смысле, что таких кавалеров полагается ловить и тащить в загс не пока холостые - это нереально, - но в перерыве меж двумя браками, прошедшим и назревающим. Летчик-испытатель, позже - пилот президентского звена, высок, темноглаз, не очень худ, но жилист. Оттого и звали друзья - Каратист или Самурай. Трист - это семейное прозвище, для двоих. Нет, для троих: Маркин, золотой человечек, единственный сын, тоже его никогда папой не звал. Как и её - мамой: обоих в точности как в рыцарском романе Жана Бедье, который она студенткой проходила в вузе. Книжка была тонюсенькая, в ледериновом переплете. Она их двоих и сосватала - да ещё подруга, которая в тот вечер достала билеты на всю компанию. В Большом впервые после длительного перерыва поставили Вагнера, "Тристана и Изольду", культовый спектакль, как стали говорить немного позже. Лектор, который ещё и семинар у них вёл, усиленно рекомендовал послушать.
       Позже выяснилось, что Изе повезло вообще без меры. Вне ожиданий Анатолий оказался закоренелым неженатиком, без памяти любил детишек и хорошую кухню, понятия же имел самые благородные. Не рыцарские, так уж точно кавалерские: поддался на хмельные девичьи уговоры - женись, коли печать сорвал.
       Потом-то, когда она забеременела, оказалось, что работа на президента - невеликие деньги. По большей части пустой транспорт перегонять с аэродрома на аэродром, серьёзных полётов, тех, от которых у Триста был полон дом экзотических оффшорных вещичек, выходило не так и много.
       Но и тут повезло: когда Иза уже была хорошо на сносях, приятель завлёк мужа и кое-кого из других коллег в новую фирму, жутко прибыльную.
       Она прямо удивилась, как легко её супруг, прямо-таки живущий небом, поддался на уговоры.
       - Надо подумать о будущем, - ответил Трист, едва заметно улыбаясь. - О сыне. О нашем общем доме. Разве ты не согласна?
       Вот такой он был джентльмен во всём: по пустяку не поперечит, в гневе не вспылит, шутя - не посмеётся всласть, в любви...
       В любви ей даже хотелось, чтобы он был погрубей, настойчивее. Без этой всегдашней старомодной галантности. Что поделаешь - прозвище обязывает!
       Мальчика взаправду окрестили Марком, Маркушей, Маркиным. Рос таким же, как отец: спокойным, умненьким, неконфликтным на редкость. Только тогда взвивался до небес, когда что-то казалось ему несправедливым, но даже тогда умел выслушать и другую сторону. Лицом и сложением, как и во всём прочем, был отцова копия: будто и не мать его в себе выносила.
       Переделали старую квартиру, принадлежавшую ещё мужнину отцу: сталинская пятиэтажка на века строена, подведена под новую двускатную крышу с мансардой, но комнатки "чирошные", крохотульки. Добились разрешения на перестройку жилплощади, чтобы уж чин-чином и лад по ладу. (Диалектизмы на язык от мужа подцепились - ну никак не стряхнуть за всю жизнь, думает Иза.) Обклеили, обставили, обрядили квартиру что куколку: гостиная, спальня, Маркуше отдельный кабинет, Изнутри обито пробкой, стоит навороченный компьютер: всё - отличнику, будущему студенту. Деньги текли в дом исправно.
       Одна крошечная помарка проступала на фоне белизны: у Триста явно была другая женщина.
       Если можно так выразиться.
       Раз в неделю муж отпрашивался у семьи в парк. Не всегда, но более-менее регулярно. Иза ещё в самом начале выследила: парк был небольшой, народу по будням почти что и нет. Моросил противный октябрьский дождишко, пришлёпывал листья к мокрому асфальту, плясал на скамьях, а эти двое шли посередине аллеи навстречу Изе, держась за вытянутые руки и беседуя. Он - нахохлившись, она же двигалась, будто в танце: много ниже его ростом, тощенькая, в курточке и брюках. Лица не разобрать, только что непокрытая голова совсем светлая. Дошли до перекрёстка - и вдруг расхохотались, прямо как пацанята: бурно и навзрыд. Разошлись, помахали ручкой - и всё. Изе тогда пришлось спешно уйти в боковую аллею, чтобы муж не узнал.
       Так бывало далеко не всегда - повезло жене-ревнивице сразу же попасть на смутительную картину. Куда чаще Трист гулял один, меря тротуар такими широкими шагами, что поспеть было трудно.
       Через сколько-то времени Иза поняла, что это вовсе не опасно. В парке, под осенним ветром, зимним снегом и дождём, под летними взглядами прохожих, нет места даже птичьему греху, а для иного прочего ну никак не могло быть у мужа времени. Даже машина его в особенные пробки не попадала. Даже в гостях допоздна не засиживался.
       И не тот он был человек, чтобы врать в глаза. Чтобы обманывать.
       Как-то она его спросила, насмелилась.
       - Я в неё сильно влюблен был, - прямо ответил муж. - Звал за себя - отказала. Типа "оставим всё как есть". Она в разъездах и командировках по большей части: приезжает - вспоминаем старое и какие были по молодости отчаянные дураки.
       На том и закрыли дело.
      
       Годы шли неторопливо, один не отличался от другого, пока в один миг не переменилось вообще всё.
       Муж немного задержался на прогулке, смартфон не отвечал, Иза уже начинала слегка беспокоиться, когда в дверь позвонили.
       В глазке виднелась стриженая светлая голова, тёмные глаза в пол-лица.
       Та самая.
       Она отперла, откинула цепочку.
       - Простите, Изольда Петровна, я уж войду, пожалуй. Нельзя через дверь такое.
       Голос ясный, низкий, тон нарочито холодноватый.
       - Анатолия Марковича увезли на "Скорой", я думаю, он бы сам не захотел, чтобы вы метались по больницам и всех обзванивали. Он ведь без паспорта был и мобильник выключенный оставил дома. Вот адрес.
       Бумажка свёрнута туго - не подаётся дрожащим пальцам.
       - Что с ним?
       - Мы уже попрощались, он свернул на боковую аллею, и тут вырулила служебная машина, - голос чуть потускнел, но был по-прежнему твёрд. - Одной ногой на мостовую ступил, там есть мостовая. Прямо перед носом автомобиля - и упал вперёд. "Скорую" водитель вызвал, который сшиб. Мы с шофером на том "Мерсе" следом поехали.
       - В морг?
       Иногда понимаешь слова куда раньше, чем они были сказаны.
       - Да. В больничный морг. Позвоночник был сломан у основания черепа, неотложка забрала уже практически мёртвого.
       Теперь Иза видит, что волосы не белокурые - седые. Вернее, с густой проседью. И пальтишко выпачкано в грязи. Нет, не только в ней.
       Поехали опознавать тотчас же - и вместе. Кажется, та настояла?
       Служитель сказал:
       - Прытко вы собрались. Подождите, гражданочка, малость, мы его за неимением места на самый верхний этаж морозильника запихнули.
       Наверное, Иза уже начала потихоньку съезжать с ума, потому что ответила:
       - Не беда, он храбрый, он на истребителях ещё выше летал.
       Разумеется, пришлось делать вскрытие. Врач сказал:
       - Удивительно, что ваш супруг до своих пятидесяти дожил. Испытатели нередко летают на страхе, зажимают его в себе. Все жизненно важные органы в точечных кровоизлияниях. Ну, а сердце... Сердце его и подвело. От одного инфаркта он бы не умер, пожалуй.
       Недоумение, наверное, было прямо написано у неё на лице: Трист ведь и потом водил самолёты, проходил комиссии - как же так, не заметили?
       Дальше всё шло как на автомате: сухие Марковы слёзы (настоящий мужчина не рыдает, как девчонка), траурный автобус, вереница иномарок с работы, бестолковые и тесные поминки. Та самая - оказывается, её тоже Изольдой зовут, только нынешней вдове имя придумал для красы папа-татарин, а бывшей нелюбовнице - мама-литературовед. Почему-то на той белая шаль, что выделяется на фоне сплошных вороньих перьев.
       - Когда перед смертью Тристан позвал к себе Изольду, корабль с ней на борту должен был поднять белый парус. Чёрный означал бы её неверность.
       Так та ответила один-единственный раз и на этом себя исчерпала.
      
       В доме почти полное отсутствие денег: всё, что было, ушло в гроб. Марк изо всех сил рвётся в колледж: там дешевле, чем в гимназии. Дома постоянно толкутся подружки, обнимают вдову за плечи, притискивают к себе, утирают бумажными платочками хлюпающие носы. Мужнины сослуживцы ненавязчиво предлагают себя в качестве замены покойнику. Всё как и должно быть.
       Нет, не совсем так. На фоне горестной черноты - белая отметина.
       Постепенно Иза понимает, что ей спокойней всего с нелюбимой раньше тёзкой. Та не утешает, не плачет, не предлагает денег: по большей части отмалчивается, прихлёбывая из чашки какой-то особенный зелёный чай, что сама же и принесла в один из визитов. Совсем девчонка по виду - порывистые, отточенные движения, ни одной морщинки на лице, даже цвет волос её молодит, а уж карие глаза - чисто медовое вино. Изредка отвечает на реплики Марка:
       - Ну конечно. Трис ведь так удивился и обрадовался, когда узнал, что у нас с твоей мамой одно имя на двоих. И ведь такое необычное для России. Судьба, говорит, сотворила мне из горького - сладкое.
       - У нас принято если не по Корану, так позатейливей назвать, - отвечает Иза. - Привычка осталась с советских времён.
       - Или вообще по Танаху, - конец рта Изи чуть подрагивает. - Я о тебе, Марк. Ты как насчёт того, чтобы пойти ко мне в спортклуб? Я там инструктором работаю, подучишься - будешь помогать. Деньги небольшие, зато натренируешься без отрыва от гимназии.
       - Подумаю, - отвечает Марк. - Полезное хобби.
       - Как и для меня, - отзывается она. - Чтобы прополоскать мозги от переводов с армянского на тьмутараканский. Называется "сублимация".
       Мир снова укрепляется на глиняных ногах. Изе повысили зарплату вместе с ответственностью: неплохой карьерный рост. Марк увлечён парашютным спортом: ей давно перестало казаться, что это опасно, на душе как мозоли набиты. Тем более он уже совершеннолетний - и при хорошем старшем партнёре. Один из былых друзей по институту захаживает на пышные пироги и всё чаще приглашает Изу в какое-нибудь хорошее кафе, откуда оба едут прямо к нему домой. Изольда номер два в квартире больше не появляется.
      
       Пока не случается взрыв.
       Марк вместо университета собрался поступать в престижное лётное училище с отсрочкой от армии - ну, в общем, оно та же армия, мама, хотя оттуда потом охотно берут и в гражданскую авиацию. Идти по стопам отца - святое дело, это зачлось, да и подготовка у меня что надо. Стипендию, правда, не один год отрабатывать придётся, в запас так просто не уйдёшь.
       - И ещё одно, мам. Главное. Я ведь женюсь.
       - В девятнадцать лет? Не дам. Не пущу.
       - Прости, это уже завтра. Нас целых полгода заставили думать вместо положенных трёх месяцев. Мы не знали, как и когда тебе объяснить: никак не могли застать дома. Вторая семья, ну, я же понимаю.
       Мимолётная ирония насчет того друга зрелости...
       - На ком?
       - На Изольде, - с неким торжеством отвечает Марк.
       - Она же старая!
       - Вовсе нет. Ты ж у меня совсем молода, а ей и твоих сорока пяти не дашь.
       - Детей не прокормите.
       - У неё их не будет. Почему, думаешь, она нашему папе отказала? Он ведь и на такое соглашался, лишь бы иметь возле себя свою любимую. Тут ещё было вот что. Я так понимаю, нелады с его сердцем Изи почувствовала куда раньше врачей, хоть и совсем девчонкой тогда была, и отказалась даже от тех крох... Ну, понятно, да? Нельзя отцу было страстями себя надрывать.
       От последних слов мнение матери внезапно делает разворот на сто восемьдесят:
       - Лечиться ей было нужно давным-давно. Гормоны...
       - Мам, от гормонального фона врачи ещё помогают, а от хромосом - никак. Синдром Морриса - не слыхала? Она только по паспорту дама и отчасти - по форме. Как сёстры Тамара и Ирина Пресс, которые ядра метали. Мужчина, отлитый в оболочку женщины. И я такую не уступлю больше никому.
       Это уже слишком даже для неё. Иза медленно сползает на пол: единственное, что помешало приземлиться, - крепкая мужская рука, что обвила сзади плечи и спину.
       - Знаешь, мам, если всё пройдет хорошо, - мы таки возьмём девочку из Дома Ребёнка. Усыновим. Глупо звучит, правда? Удочерить по документам нельзя: так эта процедура называется официально. Даже двух малышек присмотрели, ведь разлучать близнецов не положено. А это очень большие деньги - сейчас и потом. У Изольды они, можно сказать, имеются, теперь будет и полная семья. Не посмеют нам отказать, вот увидишь.
       Разумеется, к свадьбе и проводам приходится убирать и готовить одной Изе. Молодые бы спокойно без этого обошлись, Изи и вообще в кухонных делах неумёха, но ведь нужно соблюдать декорум!
      
       Супруги мотаются по гарнизонам, служат в войсках... как их... быстрого регулирования, международной поддержки; ездят по всяким экзотическим государствам. Трудные слова никак не удерживаются в Изиной голове - время, время! Хорошо, что младшая Изольда никогда не остаётся без престижной работы: благодаря Интернету про вечный бич офицерских и дипломатских жён вполне можно забыть.
       Но самое главное - Иза теперь бабушка. Прекрасные двойняшки, Еленочка и Ксаночка - лицом и разумом в мать, доброй статью в бабушку - и помыслить не могут, что не родные. Сил и денег в них вложено немало: реабилитация, продвинутый садик, как его...Монтессори, ага; домашние учителя. Ну и кто в казённых бумагах соврал насчёт задержки в развитии? "Холостая" бабка удерживает их рядом с собой всё чаще и дольше: детям нужен кров над головой, ей самой - возмещение.
       - Девочки, пицца готова, мойте руки, сейчас на четырёх делить буду! - кричит она в глубину квартиры, откуда слышится радостный смех: нынче в гости прилетела Ма-Изи.
       А Марк?
       Что Марк. Тристан был возлюбленным Изольды Белокурой, но мужем ей сделался настоящий король.
       Имя ведь тоже обязывает.
      

      
    © Мудрая Татьяна Алексеевна
     
     

    6


    Норд Н. Черные мотыльки   16k   Оценка:4.23*8   "Рассказ" Проза

      
      Ты пришла в мой город, увитая проводами, под потной одеждой к тебе приросли динамитные шашки... Страха нет в глазах, руку держишь на тумблере верных запалов.
      Ты уже никто, бестелесна, как сама смерть, затушеванная грехами древнего рода.
      Ты не отличаешься от своих попутчиц, таких же резких, прямых и с сухими глазами...
      Вы мотыльки, летящие сквозь низкие звезды сумрачного Ишрака. Жизнь и смерть, выстраданные на согбенных спинах суфизма манят черных бабочек, которые - уже вблизи, на улицах беспечного города, у входа в метро, на остановках. Они заглядывают в окна витрин, и зеркала умножают их тени...
      ... Утро. Никто не заметил начало вашего траурного полета.
      Ты знаешь, где твое небо и под каким солнцем ты пришла умереть, чтоб удавить свой крик, успокоить плач сына. Ты тоже мать...
      Высоко в горах, в каменной клетке сырого подвала остался трехлетний малыш, с такими горячими черными глазами, что все звезды мира отражались только в них. Его щеки алели, как пламя, и слезы не смогли остудить их даже в минуту расставанья... "Если не взорвешься - твой сын умрет, " - сказал Бек, и поднес к горлу малыша кинжал. Она позволила затянуть на себе ремни со взрывчаткой.
      Сын заплакал, когда тебя уводили. Но тебе не позволили прикоснуться к нему хотя бы дыханием.
      Он заложник твоего слова. Твоя смерть - его спасение, каждый шаг по чужому городу откупает его у смерти.
      Выбор сделан. Ты поклялась.
      "Нож у горла его!" - твое оправдание.
      
      Всю правду знала старуха Фотида.... Она вчера закрыла глаза твоему ребенку...Аллаху так было угодно... Он умер не сразу и долго звал тебя. Он там, где вечный свет, и тысячи матерей, похожих на тебя, ласкают и перебирают его длинные кудри, а он хохочет и счастлив от того, что уже никогда не умрет.
      Но Фотида обещала молчать о смерти ребенка. Клятва - святое. Она осторожно заглядывает в твои глаза, и сочувствие выдает опасную тайну.
      О, проклятые войны мужчин!.. И дети, стоящие на краю пропасти в вечность... Дитя, прости мать, за то, что не она завтра тебя накормит жирным пловом и тихо прижмет к груди...
      - Ты что-то хочешь сказать, бабушка Фотида?
      
      И что может сказать старуха Фотида? О смерти твоего сына? О смерти, уже состоявшейся, твоей? Ты умерла в сердце мертвого ребенка. Фотида не выдаст великого обмана Всевышнего. Ему нужны тысячи маленьких веселых жизней, которые тянут к нему руки сквозь дым и жестокий пожар.
      У Фотиды было четверо сыновей с горячими глазами. Одного за другим проводила она к Аллаху. Теперь не осталось никого. Жалеет ли она их? Жалко ли ей тебя? Всех заберет Аллах. Так ему угодно.
      Фотида умерла с последним шелестом в сердце младшего сына.
      ...Их уже начали откапывать, и кончики пальцев, погребенных под обломками, дотянулись до лопат спасателей, когда вдруг на полураздавленных малышей набросилась стая крыс. Они впивались в размозженные тела, выдирали кровавые куски из ран. Дети захлебывались от крика, но Фотида не могла смахнуть злобных тварей даже со своего лица... Младшие погибли под обломками, а старшие ушли с отрядом чужаков. Мальчики всегда играют в войну, их сердца требуют крови и мести... Фотида ни разу не держала в руках священнуюкнигу, но слова Посланника Джихада постоянно звучали в доме. Глаза детей загорались адским пламенем, руки сжимались в кулаки... Приходили прокопченные порохом, обвешанные снарядами боевики, и уводили ребят в черную ночь... Она стояла на коленях, умоляла оставить младшего, но плач ее улетел в пустоту...
      У соседки Эрны тоже погибли все... У Ванды остался грудничок...
      
      Однажды вернулся Саид.. Его пальцы скользили по узлу на тяжелом, намокшем от грязи мешке, густо облепленном мухами... Когда он развязал узел и опрокинул ношу, что-то тяжелое покатилось к ногам. "Дыни?" - подумала Фотида. Но разглядела у ног четыре отрезанные головы. " Смотри, мама, как наказал неверных Аллах!" Сын поднял голову и с размаха ударил о камень...Смерть, осквернившая диким смрадом лозу, долго напоминала Фотиде о сыне, ушедшем навсегда...
      Враг, умирая, вселяется в душу победителя. Сквозь расширенные зрачки генокод вражды и ненависти зеркально отразится в радужке палача, проникнет внутрь, найдет место среди чужого мозга, останется в памяти навсегда...
      Не убивай слабого! Не добивай поверженного! Не тронь больного, увечного, все прости умирающему, - не нужен он в тебе...
      Это не успела крикнуть Фотида сыну, ушедшему в ночь.
      
      - Фотида, тебе легко убивать?
      - Не мы убиваем - Аллах убивает нашими руками. Не думай о себе, когда дернешь за шнур - помни о сыне. Вы встретитесь.
      - Как мы встретимся? Я умру - он будет жить.
      - Ты не заметишь, кагда закончится разлука.
      - Сколько тебе лет, бабушка Фотида?
      - Двадцать восемь.
      
      И Магда...Та, которая идет впереди. Иногда оглядывается и шипит: "Молчать! Нельзя шуметь. Люди смотрят".
       Она старшая и ведет вас по карте, которую запомнила наизусть. Она не заблудится в чужом городе. Долго здесь жила, но страшную тайну в глазах не затмила беззаботная жизнь.
      Никто не знает об этой тайне.
      Никто кроме Бека...
      Это - тайна о неизлечимой болезни в ее теле.
      -Спид? Тебя благословил Всевышний, - обрадовался Бек, после того, как Магда призналась, - Иди и знай: на свете есть только джихад. Каждая ночь с тобой унесет в ад не по одному неверному. Этим ты заслужишь святое место в раю.
      Любовь всегда смотрит снизу вверх. Она унижение, сквозь пыль и пыльными губами хватающая капли дождя, упавшего с высот. У пса - любовь к хозяину, у слизня - к росе, у гнилой тины - с солнцу... Солнцеподобные любить не могут, лишь падение, да безжалостный расчет - их страсть... Звезды не видят землю. Звездам - звезды, моллюскам - их лучи...
      А если без любви?
      Тысячи страстных губ вонзались в губы Магды, тысячи языков лизали соль ее тела, и тысячи неправедных душ отравлены смертельной заразой. О, если бы кто-нибудь из этих ненасытных мужчин, толстых и худых, щедрых и скупых, узнал ради чего она сносила сотни плевков и оскорблений.
      Магда терпеливо пудрила язвы, красила воспаленные глаза и рот, разодранный в уголках. Труднее было вычесать из волос ошметки засохшей спермы. Но героин из запасов Бека веселил душу и зажигал озорным огнем пепелище глаз. Приговоренное тело легко сносило оскорбления, пинки, и даже окурки... Она знала, что за обман и грубость отомстила сполна. Целовала, словно кусала. Достаточно царапины... Утром ее ободранные колени и локти Бек смазывал пеплом сигарет, смешанным с пеной плевка, говорил: "Заживет, как на сучке". И - заживало. "Пей!" - подносил он к изблеванному лицу стакан. Спирт обжигал горло, Магда морщилась. Бек ворчал: "Не нравится? А коньяк будешь пить с клиентом. Жалеть чужой карман не надо". Спирт усмирял память и Магда засыпала на полу в грязном углу, чтоб заразным дыханием не потревожить повелителя.
      Бек записывал в маленький блокнот, сколько клиентов обслужила красотка за ночь, и потирал руки: "О, Всевышний! Прими подарок ! Через три года скажешь спасибо!"
       Магда, пропустившая через приговоренное тело тысячи неверных, а те - тысячи и тысячи своих возлюбленных и жен, с гордостью идет умереть. Ее пальцы с нежностью поглаживают набитые болтами и тротилом пояса. Смерть близка, но она прекрасна! Ссадины и волдыри слились в сплошной гнойник. Ей тяжело, она задыхается. Громадный мыльный пузырь в груди качает пустоту. Кровь превратилась в клей, и каждое движение стянуто пыточными ремнями...
      Но Рай так близко! Шнурок на груди - ключ к нему. Страшно умереть? Нет. Страшно - жить и гнить на глазах у любимого.
      
      Три женщины прошли сквозь широкий вход, над которым красовалась надпись:"Лунопарк".
      Сколько счастливых женщин вокруг! И сколько детей!
       Малыши визжат от восторга на карусели, жмурятся от ветра, машут разноцветными шарами, дуют в пищалки. Детям жарко, они обкусывают кирпичики эскимо, тянут из трубочек фанту, шалят, убегают, прячутся от нянек. И сотни пап и мам, не замечают жары,наблюдая за радостью драгоценных чад.
      О близкой беде не знает никто.Здесь другой мир. Богатый, беспечный. Сюда не доносится горький дым с развалин, не слышно, как плачут израненные дети под ножами хирургов, как стонут погребенные под обломками домов. Об этом не пишут в газетах, об этом никто не расскажет, но там, в бесконечности, взгляды скорбных матерей и отцов должны пересечься и ужаснуться тому, что отразится в них.
      
      Лицо Бека мелькнуло в толпе. Нет, он не смертник. Он - "глаза Джихада". Ему не нужен пустой шум. Сердце требует море крови. И сколько бы ни пролилось в этот час - покажется каплей по сравнению с тем, что скоро свершится по всей земле. Упадут самолеты, взорвутся поезда, сгорят города. А люди будут отчитывать время не по бою часов, а по взрывам своих домов. И пока жив хотя бы один волосок на теле, он будет жалить, колоть и отравлять.
      Бек расчетливо поджидал. Люди разбрелись по наполненному легкой музыкой парку. Скоро соберется толпа. Смертницы не подведут. Сквозь кусты акации Бек напряженно вглядывался в лица верных помощниц...
      Старуха Фотида... Ее лицо изъедено морщинами, руки - две пересохшие ветви, в глазах не прочитать ни мысли. Она пуста до пустоты иссохших костей, в ней даже боли нет, ни капли света, ни слезинки. Умрет - не пикнет. Ненужному кувшину незачем жить...
      И Магда... Она пришла к нему девчонкой. Прошептала: "Ты - мой Аллах!" Он взял ее за острые, не больше грецкого ореха, груди, сдавил в железных пальцах...Не застонала, и лишь во влажных глазах мелькнул розовый туман. Бек знал, что больно... "Умрешь за меня?" - "Умру".
      В Магде он был уверен, как в себе...
      Но Дарна...
      Бек не мог выдержать ее взгляда...Ему и раньше приходилось шантажировать матерей. Приставишь кинжал к горлу ребенка - и делай с ними, что хочешь. Кожу даст с себя снять без единого слова. За сына и пошла.Но не знает, что жар спалил ребенка. Старуха Фотида умоляла: "Позови мать, одна мать может согреть малыша и спасти". Бек не послушал. Воля Аллаха.
      .. За Дарной присмотрит Магда.
      
      Характер горца - как сами горы с кинжальными вершинами и солнечными долинами внизу. Взлет и падение, резкие обрывы. Словно гигантская неровная кардиограмма перечеркнула горизонт. То ледяные кручи, то обвалы в бездонную пропасть.
      Бек никогда не видел иного горизонта. Пилообразные скалы поперек неба с детства напоминали ему движение руки, наносящей удары по шее цыпленка для супа. Вверх - вниз! Вверх - вниз! - Резкая молния ножа - и отсеченная голова катилась под ноги.
       "Также бей врага!" - учил отец, и Бек, цветущий от похвалы, тащил ощипанного петуха в котел.
       Всадив кинжал в горло овцы, погружая руки в пульсирующую кровь, он тоже слышал: "Бей!" И позднее, когда неуверенной рукой всадил пулю в спину приезжего врача, слова отца бешено клокотали в висках. Они стали стуком сердца, огнем крови. "Бей! Бей! Бей!"...И он бил...
      
      Толпа людей в Лунопарке росла. Выстроились очереди к кассам, у каждого аттракциона толпились зеваки. Гам и хохот малышей, испуганные возгласы мамаш слились в оглушительную какофонию, и саксофоны духового оркестра уже не могли заглушить восхитительную музыку детской радости.
      Больше всего народа столпилось у входа к американским горкам.
      Бек указал глазами на это место. Незначительного кивка достаточно для Магды, чтобы угадать приказ.
      ...Никто из отдыхающих не успел понять, откуда появились женщины в черных масках. Они оттеснили детей к центру площадки перед кассой.
      Кто-то крикнул:
      - Смертницы!
      - Смертницы! - подхватила толпа, началась давка, крики и вопли придавленных к решетке людей.
      Магда выстрелила поверх голов, четко проговорила в микрофон затверженную фразу:
       - Мы взалы ваших детэй, чтобы спасты наших! Пэрэдайтэ своему прэзыденту, чтобы всэ убралыс с нашей зэмлы!"
      Спецназовцы принялись прикладами оттирать толпу от парка, люди кричали, плакали, продолжали искать потерянных ребятишек. Пространство перед треком вмиг опустело.
      - Смэртныцы готовы на все!- продолжала Магда, - Их дети погыбли под пулями! Они не пожалеют ваших! Смэрть прыдет в каждую сэмью!
      За спинами смертниц ныли и плакали маленькие заложники. Матери прижимали малышей к груди...
      Дарну парализовал страх. В каждом перепуганном ребенке она узнавала взгляд своего малыша, каждый мокрый от слез кулачок, казалось, принадлежал ее сыну. Ее ребенок тоже приговорен! И с ним рядом смерть! О, спаси его, Аллах!... Ради спасения сына она должна убить всех этих детей...
      Рядом с Дарной стояла женщина с окаменевшими от ужаса глазами, ее руки судорожно вцепились в курточку упитанного малыша, пальцы побелели... Фигура женщины застыла, как изваяние, она боялась шелохнуться, но беззаботный ребенок смотрел на происходящее, как на развлечение, задумчиво слизывая мороженное с подтаявших сторон...
      Рядом оцепенела другая, молодая и красивая, ее пальцы, усыпанные искрами бриллиантов, обхватили тельце зеленоглазой девчушки, которая непрерывно хныкала и тянула: "Мам, пошли... Скучно-о-о..."
      Дети не верят в смерть. Малыши просились на ручки, удивлялись:
       -А почему тетя надела черную маску?
      - Это Баба Яга, мам?
      - Хочу пипи...
      Глаза Дарны встретились с полными отчаянья глазами заложницы. Ее руки обнимали светлоглазого малыша.Он сказал:
      - Тетя нас убьет?
      - Не бойся, это хорошая тетя.У нее тоже есть малыш. Такой же, как ты.
      - Умный, как я?
      - Да.
      - А почему он не с ней? Она плачет. Он умер?
       На шее у женщины дрожал золотой крестик. Но Дарна заметила, что праведник с креста не глядел на толпу, его измученный взгляд был устремлен куда-то в небо, поверх карусельных лошадок и воздушных треков. Взгляд Дарны невольно потянулся вверх.
      ... Словно скрестились взглядами все веры, заговорили пророки, воздели к небу руки мессии, упали на колени праведники... Но не было среди толп молящихся и взывающих к мести ни одной женской фигуры, ни одной пары материнских обезумевших от страха за ребенка глаз... Что значили женские слезы во всем этом многоречивом исступлении в честь всесильного повелителя душ? Почему он допустил, чтобы малыши в этот страшный час оказались так близко от смерти? И почему Всесильный распорядился, чтоб и ее мальчик в этот страшный день остался без матери? Почему Аллах держит нож у горла ее сына?
      ...А мимо Дарны убегали заложники ...
      - Что ж ты делаешь?! - завопила Магда, бросаясь наперерез. - Почему не взорвалась? Зачем тебе жить? Не надо жить! Разве не знаешь: твой ребенок мертв! Он умер вчера. Разве не хочешь встретиться с ним в раю?! Взрывайся! Взрывайся скорей! - кричала она,ударяя кулаком по взрывчатке на груди у Дарны.
      В это время в той стороне, где маячила маска Фотиды, раздался оглушительный взрыв, черный дым взметнулся в небо, взрывная волна опрокинула Дарну и Магду навзничь.Множество маленьких ног пробежало мимо. Магда каталась по земле, рычала сквозь зубы и судорожно била по груди кулаком. Но запал не сработал.
      Дарна стояла на коленях и смотрела куда-то в небо. Происходящее не отражалось в ее глазах.
      - А-а-а! Я хочу умереть! - стонала Магда, катаясь по раскаленному асфальту.- Взрывайся! Твой сын ждет! Взрывайся!!!
      Сверкнули прицелы на солнце, и спецназовцы в масках точными выстрелами в голову добили черных мотыльков.
       Кусты акации дрогнули, за густой зеленью холодно прищурились колючие глаза Бека.

    7


    Луна Ночные посиделки   8k   "Рассказ" Проза

       Необычные истории
      Ночные посиделки.
      
      Ночь накрыла землю своим покрывалом. Небо, сплошь затянутое облаками, переливалось из чернильно-синего в дымчато-черный. Звезд совсем не было видно. Но тут, словно повинуясь указке невидимого режиссера, тучки раздвинулись, и в получившемся окошке показалась луна. Она, грустно улыбаясь, посмотрела вокруг. Её взгляд оказался в небольшой комнате, заваленной игрушками. Там на кровати спал маленький мальчик лет четырех. Вот он заворочался, чуть приоткрыл сонные глазки.
      Сгустившаяся ночная темнота совала свой любопытный носик в окна, пряталась в кронах деревьев, сонно ложилась на лавочки. И только Луна своим светом нарушала размеренную поступь ночи. Один из тонких лунных лучиков, скользнувший сквозь стекло, ярко выделялся в комнате. Он опустился на подоконник, перепрыгнул на пол, поднялся по боковой стороне кровати и очутился на стене. Там лунный зайчик замер, словно оглядываясь.
      - Поиграем? - вдруг прошелестело по комнате. Мальчик оглядел комнату через полуприкрытые ресницы. Он лежал тихо-тихо, боясь спугнуть неожиданных гостей.
      Дверца шкафа скрипнула, но не открылась. Маленькое полупрозрачное облачко просочилось прямо сквозь неё. Оно замерло, ожидая ответа.
      - Догоняй! - весело откликнулся зайчик.
      Он запрыгал по стене, переместился на потолок, потом на другую стену. Облачко постояло минутку, будто задумавшись, и плавно поплыло следом. Лучик резво прыгал по комнате, а легкая дымка пыталась его догнать. С её неспешными движениями настичь проворного беглеца никак не получалось.
      Через некоторое время зайчик остановился.
      - Теперь я! - поменял он правила игры.
      Облачко замерло, развернулось и поплыло в другую сторону. Лучик одним прыжком тут же его догнал.
      - Я поймал тебя! - довольно рассмеялся зайчик.
      - Теперь в прятки, - прошуршал товарищ по игре, - я первый.
      - Раз, два, ... - начал считать лучик.
      "Интересно, а у лунных зайчиков есть глаза?", - подумал мальчик, наблюдая, как облачко растворяется в воздухе.
      Зайчик закончил считалочку и заскакал по комнате. Он заглянул под кровать, за занавеску, попрыгал по стенам и замер на ковре.
      - Где ты? Если в шкафу, то так не честно. Я же не могу туда заглянуть.
      Вместо ответа облачко выплыло из ковра прямо там, где сидел лучик.
      - Здесь, - зачем-то уточнило оно, - теперь ты прячься.
      - Только не подглядывай, - чуть обидчиво произнес зайчик.
      Пока облачко считало, мальчик наблюдал, как лучик скачет по комнате. Но где бы он ни замирал, его везде было видно.
      - Я так не играю! - хозяину комнаты показалось, что зайчик сейчас заплачет от обиды.
      "Интересно, а лунные зайчики умеют плакать? Наверное, если у них есть глаза, то и слезы должны быть", - чуть подумав, решил мальчик
      - Ты и вчера так говорил, - прошелестело в ответ облачко, - и позавчера.
      - Не может быть! Я только сегодня родился!
      - А я живу здесь столько, что уже потерял счет времени.
      - И тебе не скучно? - заинтересованно спросил зайчик.
      - И это ты уже спрашивал, - загрустило облачко. - Нет, мне не скучно. Я наблюдаю. Сейчас здесь живет мальчик, до этого жил другой. Потом он вырос, завел семью, и у него самого появился сын. Меняются люди, игрушки, одежда, и только я остаюсь в этой комнате. Да еще ты, мой друг, приходишь поиграть со мной лунными ночами. Жаль, что ты этого не помнишь.
      - Я каждый раз рождаюсь заново. Мне кажется, так интереснее - всегда всё в новинку. И мне никогда не наскучит играть с тобой, ведь каждый день для меня - новый, неизведанный.
      - Не думаю, что ты прав, - не согласилось облачко. - Ты каждую ночь начинаешь всё с начала, повторяешь одно и то же бесконечное число раз.
      - Но я-то об этом не знаю, - продолжал спорить лучик. - И мне весело.
      Зайчику надоело сидеть на одном месте, и он запрыгал по комнате. Его товарищ остался неподвижно стоять на месте.
      - Я - лунный зайчик, - важно произнес лучик, снова оказавшийся у замершей дымки. - А ты кто?
      - Сложно сказать, - наверное, облачко пожало бы плечами. Если бы они у него, конечно, были бы. - Люди называют меня призраком, иногда - привидением. Я - Наблюдатель, душа этого места.
      - Значит, ты всё и обо всем знаешь, - тем временем лунный непоседа оказался на столе. Найдя там доску в черно-белую клетку, он остановился.
      - Что это? - спросил лучик у привидения.
      - Шахматы, - облачко проскользило по воздуху и замерло над доской. - Или шашки.
      - А для чего они? Что с ними можно делать? - зайчик прыгал с клетки на клетку.
      - Играть. Сейчас покажу.
      Из самых разных мест на доску вдруг полетели круглые шашки. Они собирались из углов комнаты, из коробок, из-под лежащих игрушек, из-под кровати и с крыши шкафа.
      "Ух ты! - подумал мальчик. - Вот бы мне так научиться! Тогда игрушки каждый вечер сами складывались бы на свои места, и мама не ругала бы меня за беспорядок".
      Тем временем облачко стало менять свою форму. У него появилась голова, руки, ноги, оно стало похоже на маленького человечка. Он уселся по-турецки рядом с доской, на которой уже выстроились шашки.
      - Смотри, - призрачный человечек начал объяснять правила игры. При его словах шашки сами прыгали так, как было сказано. И лунный зайчик прыгал вслед за ними. Игра наперегонки с фишками ему понравилась гораздо больше, чем сами шашки. Наблюдающий за лучиком мальчик тоже захотел стать таким лунным зайчиком. Тогда они могли бы попрыгать наперегонки. Или поплавать по воздуху, сидя на шашках. А лучик всё прыгал, и прыгал, и прыгал... Мальчик давно заснул, убаюканный мерными движениями. Луна, заглянувшая в окошко, увидела на лице ребенка мечтательную улыбку. Когда на улице начало светлеть, а темнота стала растворяться в солнечных лучах, зайчик остановился.
      - Пока. Мне пора, - весело попрощался он с призрачным человечком. Лучик не умел грустить. - Увидимся следующей лунной ночью.
      - Пока, - грустно отозвался тот. - Увидимся, но не с тобой.
      
      А мальчик, проснувшись рано-рано утром, первым делом подбежал к столу. На нем царил всё тот же беспорядок, что и вчера. Шашки все так же были разбросаны по всей комнате. Ребенок и в шкаф заглянул, ведь именно оттуда ночью выплыло то облачко. Задумавшись, мальчик осмотрелся. На его лобике даже появилась маленькая складочка. Чуть погодя, на детском лице появилась улыбка. Довольный своей придумкой, ребенок начал наводить порядок в комнате. И неважно, что игрушки оказались рассованными по ящикам, а все разбросанные вещи засунутыми на одну из полок шкафа. Больше всего повезло шашечным фишкам - они были бережно собраны в коробочку и поставлены около доски.
      Мама мальчика очень удивилась, зайдя утром в комнату сына.
      - Ты молодец, - сказала она мальчику.
      - Я хотел порадовать душу дома. Она живет в моем шкафу, - слишком серьезно для своего возраста ответил ребенок.
      Но мама, в ответ на это, ничего говорить не стала, просто кивнув в знак понимания. "Как же мой мальчик вырос", - подумала она, потрепала его темноволосую макушку и пригласила завтракать.
      Вечером, перед сном, ребенок без возражений собрал все игрушки. А вместо сказки на ночь попросил папу помочь расставить шашки.
      - Они будут играть, - пояснил мальчик свою просьбу. Словно это всё объясняло.
      Родители не стали расспрашивать - сыну пора спать, а все вопросы можно решить и завтра. Мальчик улегся в кроватку, и стал ждать вчерашних посетителей. Ему очень хотелось увидеть, узнает ли сегодняшний лунный зайчик призрачное облачко? Будут ли они снова играть в прятки? Заметят ли приготовленные для них шашки?
      Обдумывая эти и другие столь же важные вопросы, незаметно для себя ребенок уснул. И утром очень огорчился, что ничего не видел. Еще некоторое время, укладываясь спать, мальчик обещал себе, что уж сегодня-то точно не уснет. И всё узнает. И может быть, даже поиграет в шашки с призрачным человечком. Но снова засыпал. Постепенно те ночные посиделки стерлись из детской памяти, мальчик вырос, но каждый вечер, уже и сам не зная зачем, всё так же расставлял на столе шашки.

    8


    Ильина И.И. Новогодний показ   24k   "Рассказ" Детектив


       За неделю жена загоняла меня совсем. Каждые полтора-два часа раздавался звонок, и Лена сообщала, что еще забыла купить к новогоднему столу. Можно подумать, что я Алладин, у меня в столе лампа, а у нее - раб... Но все не так, и мне приходилось отрываться от работы, нестись в ближайший супермаркет за очередной мелочью. Это продолжалось всю последнюю неделю года. Я ждал тридцатое число, как манну небесную... Дождался. Пушистый и сухой снег сыпал всю ночь, легкий морозец вызвал ощущение особой чистоты и неожиданной радости. Можно было не ехать в офис, но, зная супругу, я решил, что там легче скрыться. Лучше бы я остался дома...
          Звонок телефона услышал еще на крыльце, когда открывал входную дверь. Появилось предчувствие неприятности. Так всегда бывает. Звонки в предпраздничный день всегда грозят неприятностями. Офис выглядел уставшим пьяницей. Вчера отмечали. И хотя Лиза перемыла посуду и все убрала, легкий запах алкоголя витал в приемной. Прозрачная искусственная елочка блеснула стеклянными бусами в лучах зажженной люстры, вялая мишура свешивалась с потолка яркими пятнами новогодней паутины. Я поднял трубку:
          - Детективное агентство.
          - Алло! Серега, мне нужна помощь. Срочно! Я уж испугался, думал, ты не работаешь.
          Я узнал голос одноклассника. Этим летом случайно встретились, закатили в кафе, проболтали весь вечер. Помню, он хвастался, как удачно идет его модельный бизнес. Тогда, после школы, мы все были удивлены выбором Валерия. Слова "дизайнер" еще не было в обиходе, а "модельер" в наших незрелых умах тогда ассоциировалось, самое большее, с закройщиком.
          - Валерий? - уточнил я.
          - Да, это я, точно. Можно мне подъехать?
          - Подъезжай. Не знаю только, смогу ли помочь? Сотрудников распустил на праздники.
          - Серый, очень надо! Беда у меня.
          - Ну, давай, жду. Найдешь мою контору?
          - Конечно, я очень хорошо знаю родной город.
          В ожидании поставил чайник, включил комп. Валерий явился довольно быстро и не один. За ним вошла элегантная женщина средних лет в шубке из голубой норки, стильных сапожках на высоких каблуках. Лица у обоих были озабоченно хмурые, женщина покусывала пухлые губы и прятала заплаканные глаза. Валерий, несмотря на раннюю лысину, казался взлохмаченным: редкие рыжие волосенки торчали вверх и в стороны, создавая некий полупрозрачный ореол, серая дубленка распахнута, яркий оранжевый шарф волочится по полу.
          - Валера, между прочим, Айседора Дункан погибла от длинного шарфика.
          - Ладно, хохмач, не до шуток, - буркнул посетитель и плюхнулся в кресло у журнального столика.
          Я предложил сесть даме, приготовил три чашечки кофе, сел рядом:
          - Рассказывайте, - я уже понимал, что праздники накрылись. Шестое чувство...
          - Это мама одной моей модели. Серафима Яковлевна Безбрежных. Дочь работает у меня всего с месяц, да и не работает. Она несовершеннолетняя, подрабатывает иногда. Зовут девочку Света. Очень большие надежды подает. Ходит красиво. Сам понимаешь, что и длинноногая, и фигурка ладная. Да и на лицо очень хороша.
          Он замолчал. Посетительница нервно всхлипнула, полезла в сумку, достала планшет.
          - Здесь ее фото, я покажу.
          - Погодите, в чем проблема? Я пока не понял ничего.
          Конечно, я лукавил. Скорее всего, девочка пропала. Но пусть рассказывают сами. В конце концов, я детектив, а не бабка-угадка.
          - Понимаешь, Сережа, будь она постоянной сотрудницей, ничего бы не произошло. А так. Серафима Яковлевна позвонила мне с час назад с вопросом, где дочь. Я был шокирован! Оказывается, девочка сообщила, что я назначил ее на съемки новой коллекции для новогодней передачи. Как вы сказали, называется коллекция?
          - "У леса на опушке", - бесцветным голосом ответила женщина.
          - Понимаешь, Серый, все новогодние съемки давно закончены. Еще в ноябре. Девочка уехала вчера, двадцать девятого декабря, в восемь утра и не вернулась. Найди ее!
          - А в полицию не обращались?
          - Нет. Я боюсь, - сказала посетительница.
          - В смысле?
          - С отцом Светы мы в разводе. Единственная его помощь - денежные переводы. Когда я просила повлиять на ребенка, пообщаться, он отказывался. Когда же узнал, что Света посещает школу моделей, явился, закатил скандал. Заявил, что умывает руки. И вообще, оскорблял. Я не могу обратиться в полицию.
          - Не понимаю, причем здесь отец?
          - Он работает на Лубянке.
          - Ясно. Это ее планшет?
          - Да. Я хотела показать Светины фото, но он не открывается. Требует пароль.
          - Ваша дочь рассказывала о своей работе? С кем дружила, общалась?
          - Света девочка открытая и доверчивая. Она была так восторженно-счастлива тем, что ее взяли в модельный дом! Щебетала, не переставая, весь месяц. Ей нравились все, от моделей до дизайнеров причесок и макияжа. Она всех помнила по именам.
          - То есть, она работала месяц?
          - Да. Ей позвонили из агентства и сообщили, что дизайнерский дом Шведова заинтересовался ее портфолио и приглашает на просмотр.
          - Тут тоже интересно, - перебил рассказчицу Валерий, - мне совсем не нужна была модель, но позвонили сверху, ты понимаешь, попросили взять девочку. Я не мог отказать.
          - Ага, везде звонки... Значит так, с тебя, Валерий, полный список моделей, с адресами, остальных сотрудников, кто там у вас их причесывает и раскрашивает. Кто кроит да примеряет. Все адреса, телефоны... Свою секретаршу не забудь. Вы, - я обратился к матери девочки, - вспомните поминутно весь день, она звонила вам? Все вспоминайте. Я пока вызову ребят. Да, кстати, фамилия отца?
          - Безбрежных.
          Валерий, помчался к выходу.
          - Да, Валера, - крикнул я вслед, - постарайся там потише. Шум не поднимай. Пусть пока никто ничего не знает. Просто списки.
          - Да, я понимаю, - донеслось уже от дверей.
          Я позвонил помощникам - Валентине и Евгению и вышел на крыльцо покурить. Падал все тот же снег, но чистота утра бесследно исчезла: трое подростков с хохотом и гиканьем гонялись по двору за двумя девчонками, забрасывая их снежками, моложавая бабушка катала карапуза в санках, чуть не на голову мне сверху свалился дымящийся окурок, упал в сугроб и затух. Из подъезда рядом с крыльцом офиса вышла молодая пара с девочкой лет пяти. Они принялась украшать маленькую елочку у подъезда самодельными бумажными игрушками, обрушив с веток снег. Мысли у меня путались. Фамилия Безбрежных довольно известна. Пост на Лубянке он занимает немалый. Позвонить, и все быстро разрулится. Найдет девочку живой или нет, но найдет. Что себе думает мамаша? Чем дальше, тем вероятнее, что дочь погибнет. Как объяснить? Я не знал.
          Одновременно подкатили три машины. Приехали мои помощники и Валерий. Вкратце обрисовав ситуацию, посадил Валю вскрывать планшет, Евгения отправил опросить соседей девушки, может, кто-то что видел. Хотел с ним отправить мать Светы, но она испуганно отказалась. С Валерием сел просмотреть список. Он оказался довольно длинным. Пробираясь через незнакомые фамилии, пытался выяснить, с кем общалась Света.
          - Серый, пойми, я дизайнер. Я люблю своих моделей, но их много, я не могу отследить их всех, понимаешь? Я только и помню, что Света принята по звонку. Все. Знаешь, я позвоню Алине, это моя помощница. Она лучше меня знает взаимоотношения моделей.
          - Давай звони, а лучше, вези ее сюда. Валя, что ты там копаешься так долго?
          - Погодите, планшет открыла. Сейчас, хочу в почту войти. Девочка проста, и пароли просты. Все. Вошла. Я просмотрю почту?
          - Смотри.
          Меня все время что-то беспокоило. Что-то мешало. Наконец, понял - постоянно звонил мобильник посетительницы. Она смотрела на экран, но не отвечала.
          - Ответьте же! - воскликнул я.
          - Это отец Светы. Не знаю, что он хочет. Он никогда раньше не звонил. Что я ему скажу?
          - Тогда отключите трубку.
          - Нет, - она испугалась, - вдруг, Света позвонит!
          - Сделайте звук тише, - вмешалась Валя. - Сергей Геннадиевич, смотрите: вот письмо подруге, где Света сообщает, что ее взяли на съемки зимней одежды для новогоднего показа. Письмо отправлено двадцать восьмого. Съемки на заимке под девизом: "У леса на опушке". Это то, что мы ищем, да?
          - Наверное, кто получатель письма? Ответ есть?
          - Есть. Сейчас. Вот - Анна К. Такой ник. В ответе радость за подругу. Больше ничего нет. Так, сплошной спам. Личных писем почти нет. Посмотреть в контакте? В одноклассниках?
          - Давай, ройся. И фото ее найди. Там должно быть.
          - Фото? Сейчас. Вот. Красивая девочка.
          Я взглянул: яркая брюнетка, высокая и такая тоненькая, что, казалось, в профиль встанет, и не заметишь, с открытой, счастливой улыбкой смело смотрела огромными карими глазами в объектив.
          - В модели абы кого не берут.
          - Вы о ком это? А, начальник?
          - Ну не о тебе же. По тебе так все подиумы плачут. Даже странно - всегда считал, что красота и ум не совместимы, вот, ты убедила в обратном!
          Я, правда, всегда удивлялся, как природа смогла совместить в красивом теле такой цепкий ум. Но вот же, смогла! Валя кокетливо склонила белокурую головку над планшетом, улыбнулась и продолжила поиск.
          - Смотрите, в контакте она обсуждала это предложение. Один друг сомневается. Остальные поздравляют.
          - А кто сомневается?
          - Чибис.
          - Кто?
          - Чибис. Сейчас выйду на страницу. Чибисова Елена. Тоже модель.
          Я заглянул в список:
          - Такой здесь нет. А чем там занят наш Евгений? Что-то долго он опрашивает.
          - Сергей Геннадиевич, вот, смотрите, что я нашла! Пишет какая-то Лера: "Признавайся, это Сергунчик придумал - запись, дабы тебя из дома вытащить на новогоднюю ночь?" Света отвечает: "Нет, правда! Запись для новогоднего показа. Двадцать девятого в десять утра начало, а в шестнадцать я уже буду дома. Приглашение мне на почту выслала Перьева".
          Я почувствовал на плече горячее дыхание, оглянулся. Рядом стояла Серафима, заглядывая в планшет.
          - Вы знаете, кто это - Сергунчик?
          - Да. Мальчик живет с нами в одном подъезде. Он влюблен в Свету. Не может быть. Он такой хороший.
          Я лихорадочно искал номер Евгения, набрал:
          - Ты где? Возвращайся. Найди Сергунчика. Сейчас. Погоди. Серафима Яковлевна, какая у него квартира?
          - Сто десять, Сергей Левченко.
          - Слышишь, Женя, Сергей Левченко, сто десятая квартира. Есть подозрение, что это он увез девушку. Выясни, где он сейчас. Теперь надо выяснить, кто такая Перьева.
          Я снова обратился к списку.
          - Валя, Перьева, это помощница Валерия. Посмотри в почте - письмо есть от нее?
          - От нее нет. А вот ей письмо есть. В отправленных. Сейчас. Ответ: "Да, я все поняла. Буду в восемь у подъезда. Ваше письмо удаляю, как вы и просите". Час от часу не легче. Почему надо удалять входящее письмо? Но, я же говорю, девочка наивная. В ответе сохранено входящее. Слушайте: " Светлана, предлагаю вам принять участие в записи новогоднего показа зимней одежды. Вам необходимо двадцать девятого числа в восемь утра быть около подъезда. За вами подойдет серая волга. Приедет за вами ассистент Данил. Это письмо удалите". Слушайте, но если бы я получила такое, с предупреждением удалить, я бы остереглась принимать приглашение!
          Валя удивленно смотрела на меня. Я сам лихорадочно искал объяснение такому факту.
          - Это же модельный бизнес, - вставила посетительница, - интриги.
          У нее снова затрещал мобильник. Она так же смотрела на экран, не делая попытки ответить. Меня очень напрягало ее присутствие. Она мешала мне думать. Женщина сидела, почти не двигаясь, глядя на монитор телефона, будто гипнотизируя его. Она редко вмешивалась в наши разговоры, не наблюдала за нами, но ее присутствие действовало мне на нервы. Иногда казалось, что она знает что-то особенное, но молчит.
          - Итак, Валя, пока две версии: влюбленный юноша, укравший невесту, и интриги в агентстве. Вполне возможно, что кому-то перешла дорогу. Заняла чужое место. Как ты думаешь?
          - Вероятно, так. И мне кажется, что обе версии правомерны. Что будем делать дальше?
          - Ждать. Сваргань-ка кофе, а? Я пока покурю.
          Но покурить не удалось - ввалился Валерий. Один.
          - Где твоя помощница?
          - Она уехала к матери в Подмосковье. Надо было просто позвонить. Вспомнил только, когда минут пятнадцать давил на кнопку домофона. Идиот. Она вчера прямо с работы уехала. Муж забрал. И я-то знал это!
          - Кажется, появилась третья версия, - змеиным шепотом прошипела Валентина.
          - Что? Какая?
          - Потом, Сергей Геннадиевич, пока давайте разберемся с теми, что озвучили вы.
          - Хорошо. Валера, ты можешь позвонить Перьевой?
          - Конечно, сейчас.
          Он набрал номер:
          - Алина, у нас тут проблема, ответь на пару вопросов.
          Он протянул мне мобильник.
          - Здравствуйте, Алина, простите, отчества не знаю, меня зовут Сергей Геннадиевич. Я частный детектив. Скажите, где вчера были съемки показа зимней одежды "У леса на опушке"? Не знаете? А вот тут письмо от вас Светлане Безбрежных. Вы велите ей в восемь утра ждать у подъезда машину и просите удалить входящее письмо. Как не отсылали? Но мы письмо нашли в почте девушки. В чем дело? Так исчезла она. По вашему письму вышла и дома не ночевала. И сейчас ее нет. И мобильник не отвечает. Вы понимаете, чем это вам грозит? Не посылали? А по чьей просьбе вы ее рекомендовали в агентство? Не вы рекомендовали? Ну, хорошо. Вы подумайте, может, что странное вспомните, позвоните, хорошо? И подумайте, может, с кем-то конфликтовала, может, кто-то другой должен быть принят к вам в агентство, а взяли ее. Сейчас важны любые сведения.
          Я вернул трубку хозяину.
          - Она отвечала не задумываясь. Быстро. Не похоже, чтобы что-то скрывала. Очень может быть, и не она. Просто ее ящик вскрыли и оттуда отправили письмо. Вот так я думаю. Что же, одна версия отпадает. Да ответьте вы ему уже! - возмутился я, когда очередной раз зазвонил телефон, - Сколько можно! Дребезжит и дребезжит! Кстати, девочка может быть и у него дома, вы об этом не думали?
          - У него не может быть. Там жена молодая. Ей падчерица не нужна.
          - Пойдем, Валера, покурим.
          Куце украшенную елочку снова прикрыл снежок. Детворы стало больше. Рядом со скамьей появился уродливый снеговик с носом огурцом вместо моркови. Красные гроздья рябины привлекли воробьев и синиц, они весело щебетали, перескакивая с ветки на ветку, обсуждали последние птичьи новости.
          - Что дальше? - Валерий с надеждой заглянул мне в глаза.
          - Женя должен подъехать. Тогда будем думать, что дальше. А вот и он.
          Я увидел старенький жигуленок, въезжающий во двор. Из машины Евгений вышел не один. Высокий стройный паренек в черной дутой куртке и серой вязаной шапке выскочил с переднего сиденья.
          - Знакомьтесь, Сергунчик, - представил Женя парня, - ни сном, ни духом о пропаже. Но утром вчера провожал подругу до машины.
          - Да? Расскажи-ка! И откуда ты знаешь о поездке?
          - Так в контакте об этом спорили сколько! Светке писали - не езди! Нет, отправилась. Я не знал, что она пропала. Меня еще машина удивила. Волга старая, потрепанная. Я даже номер записал. Как чувствовал - что-то не то здесь!
          Парень протянул мне листок с номером.
          - А еще что запомнил? Кто за рулем был?
          - Там двое было. Одного она по имени назвала. Данилом. Молодой, в рыжей куртке, на ногах какие-то странные сапоги, похожие на унты. А за рулем кто, не видел. Стекла тонированные.
          - Ну, пойдемте, попробую пробить номер. Если удастся. Если нет - пойдете в полицию.
          - А может не получиться?
          - Может, если мой друг из органов работает сегодня, то получится. Вот так-то!
          Валентина поила посетительницу очередной порцией кофе.
          Я набрал телефон Андрея. Когда-то он пришел к нам в отдел после института, такой маленький серый воробышек. Говорил тихо, никогда не перебивал, давал высказаться как потерпевшим, так и подозреваемым. И это давало свои плоды. Он быстро соображал, и теперь сидит на моем месте. Я же не смог спокойно жить на пенсии, открыл частное сыскное агентство. Нам повезло, Андрей откликнулся сразу. Я продиктовал номер.
          - Ну, что ж, подождем.
          Снова завопил мобильник.
          - Ответьте! Придумайте что-нибудь, но прекратите эти звонки!
          - Алло! Нет. Мы не дома. Я не могу позвать Свету. Она в примерочной. Послушай, будем дома, я сама позвоню тебе, и ты с ней поговоришь.
          Мне совсем не понравилось то, что я услышал, но Валя меня опередила:
          - Что он хотел? Расскажите!
          - Просил к телефону Свету. Хочет сделать подарок.
          - Вы же говорили, он не делал подарки? - уточнил я.
          - Не делал, а теперь вот - хочет сделать. Как назло!
          Валя удивленно смотрела на меня:
          - Сергей Геннадиевич, неужели?
          - Погоди, что скажет Андрей.
          Андрей начал с вопроса:
          - А что это тебя интересуют сотрудники полиции?
          - В смысле?
          - Эта машина принадлежит личному шоферу полковника полиции Безбрежных.
          - Андрей, а где он охотится обычно?
          - На сотом километре в охотхозяйстве, а что?
          - Ничего. Прошу, только не сообщай ему ничего! - я положил трубку. - Быстро! Валера, ты вези Серафиму Яковлевну и Сергунчика домой. Ждите нас там. Ну, или звонок наш. Отвечать только мне или Свете. Я думаю, часа через три-четыре, мы будем уже у вас. Валя, термос кофе сладкого с собой возьми! Едем на двух машинах. На моем внедорожнике и на твоих жигулях.
          - Серый, может, лучше на моей, - вмешался Валерий, - у меня мерс, он более быстрый.
          - Нет, в Жениных жигулях гоночный мотор! Да, и дверь не открывайте, пока мы не приедем, никому!
          Мы выбрались из города и рванули на максимально допустимых скоростях. Было уже около двух часов дня, солнце, проходя сквозь сосновый лес, отражалось от снега, слепило глаза. Дорогу я знал хорошо, сам когда-то любил поохотиться. С возрастом успокоился. Охладел к стрельбе по живым мишеням. Евгений не отставал.
          - Сергей Геннадиевич, неужели это он?
          - Он! И надо было догадаться сразу! Сколько времени потрачено зря! Ты об этом подумала, когда третью версию предлагала?
          - Нет, я подумала о Валерии. Решила, что он украл девочку.
          - А зачем ему?
          - Ну как, зачем? Вдруг - любовь...
          Дорога через лес была хорошо накатана. Ворота в охотхозяйство открыты, пролетев мимо заснеженных кормушек для кабанов и лосей, мы выскочили на опушку леса, в глубине которой стоял рубленый охотничий домик. Над трубой клубился серый дымок.
          - Может, она там не одна? - спросила Валя.
          - Может, сиди здесь. Без команды не выходить! Пересядь на водительское место. Если что - рванешь!
          Женя уже открывал мою дверцу, сжимая в руке пистолет. Я тоже переложил оружие в карман пальто. Пригибаясь, подбежали к двери домика.
          - Ты посмотри! - возмутился я.
          Дверь снаружи была подперта здоровым деревянным бруском. Отодвинув импровизированный запор, потянул дверь на себя. Она протяжно и жалобно заскрипела. Вошли в сени, потом в комнату, так же отодвинув подпирающее двери бревно. Светлана в шубе, шапке и сапогах стояла, прижавшись к шершавой деревянной стене. В руках она держала полено. Весь вид девушки говорил, что так просто ее не возьмешь. В комнате было прохладно.
          - Огонь недавно развела? - спросил я, кивнув в сторону печи.
          - Недавно.
          - Замерзла, Света?
          - Кто вы?
          - К нам обратилась твоя мама, поехали. Она ждет тебя. Кстати, а где сумка, телефон?
          - Наверное, там, за дверью. Телефон звонил всю ночь. К утру перестал.
          Светлана все еще прижималась к стене, но было видно, что она нам верит. Вбежала Валя:
          - Скорее, слышно подъезжающую машину!
          - Быстро, Света!
          Мы выскочили из домика, Женя обшарил сенцы, нашел сумку. Серая волга личного шофера полковника полиции Безбрежных встретилась нам уже за воротами. Свету бил озноб, она пила горячий кофе, и ее зубы стучали о железную крышечку термоса. Она рассказала, что так и не поняла, что от нее хотели похитители. Они привезли девушку сюда, сказали, чтобы прошла в дом и там подождала остальных моделей и съемочную бригаду. В дверях забрали сумку, подперли одни и вторые двери и уехали. Сначала было холодно и страшно, потом - холодно и жутко.
          - Я думала, - рассказывала девушка, - с ума сойду от страха. Я вообще темноты побаиваюсь, а тут - ни огонька! Выглянула ночью в окно - тьма колючая, да и только! Казалось, волки бродят вокруг! В конце концов, я забралась на печь, как была в сапогах и шубе. Всю ночь не спала. Утром хотела вылезти в окно, но оно оказалось забито. Я уже и с жизнью попрощалась, и молилась, как могла, - она всхлипнула.
          - Это хорошо, что ты не выбралась. Представь, такой мороз. Места здесь дикие. Зверья полно. Видела, мимо кормушек проехали? Кабаны и лоси хорошо прикормлены. А тьма? Тьма колючая не в ночной темноте, а в голове твоего отца! Надо же такой план придумать, разработать и воплотить!
          - Сергей Геннадиевич, вы понимаете, зачем он это сделал? - спросила Валя.
          - Понимаю. Думал - мать вечером позвонит, он дочь спасет, и тогда Света уйдет из модельного бизнеса!
         
       05.01.2013

    9


    Миксюсь Пробки   4k   "Миниатюра" Лирика

       - Черт возьми! - нервничал Георгий. Жена ждала в Мегамарте, а он не мог придумать никакой достойной причины опозданию. Где, скажите, эти хреновы пробки? Дорога - сплошной зеленый свет, катись себе и катись. А Мариша просит ещё ласки, ещё и ещё... И он никак не может отказать, утопает в ласковых объятьях.
      Опять звонок. Сдурела баба. А, придумал:
      - Эля, солнышко...Ну, прости, но Чурка срочно потребовала две выборки, придется задержаться на работе, - Чурка с глазами - так сотрудники меж собой зовут начальницу, Наталью Громову.
      - Вот гадина, праздник на носу, а ей все работали бы по выходным да по ночам, - возмутилась супруга и добавила, - а чего это так запыхался?
      - Да мобильник на столе оставил, а тут твой звонок, а нас Чурка на совещании держала.
      - Слушай, Гоша. Я сейчас все куплю и оставлю в ячейке, заберешь, хорошо?
      - Конечно, любимая, - с облегчением отключает мобильник. Одна проблема снята.
      - Гоошаа, а ты только что говорил, что это я - любимая, - капризно тянет Мариша, и, словно ненароком, высвобождает из-под одеяла красивую манящую ножку...
      Ох, нет. Надо выбираться отсюда, а то Элька опять скажет, что у него вид подозрительно затраханный. Георгий рассеянно гладит упругое бедро, лихорадочно придумывая способы бегства.
      Опять звонок. Не Элькин. Ух, как вовремя-то!
      - Да, Наталья Васильевна, слушаю. Это срочно? Прямо сейчас? Хорошо, я буду минут через тридцать. Да, конечно...
      И - Марише, уже надувшей губки:
      - Ну, прости, сердце моё, с начальством лучше не спорить, - с этими словами он целует нежные пальчики любовницы, решительно откидывает одеяло и, поиграв сильными мускулами обнаженного сытого тела, быстро одевается.
      Зеленый свет, зеленый свет... Как хорошо, что пробок нет. Припарковав машину на привычном месте, Георгий взлетает на второй этаж. Рассеянно кивает охраннику. Шаги гулко отдаются в пустых коридорах офиса, похоже, у всех остальных нормальный выходной. Срочная для него работа? Нет проблем, посидим, Мегамарт работает да полуночи. Аккуратный стук в дверь начальственного кабинета, приглашение войти.
      Чурка, как всегда, подтянута и изящна. Встает ему навстречу, две пуговицы дорогой блузки уже расстегнуты. Срочная работа? Ха-ха-ха...
      Блузка летит на кресло, полные губы Чурки впиваются в искусанные Маришей губы подчиненного. Работай, Георгий, работай. Зря деньги не платят...Вот же ненасытная баба.
      Лучше бы сейчас те самые выборки сделать...
      - Гоша. Милый, какой-то ты сегодня несобранный. Жена делами замучила или залюбила вконец?
      - Загоняла, Наташенька. То купи, другое привези, весь день как белка в колесе, да ещё в Мегамарт нужно сгонять за покупками, гостей ждем завтра.
      - Мииилый, ну так не будем время терять, - Чурка тянет его к служебному дивану...
      Ну, хорошо, хорошо. Начальство есть начальство - не поспоришь, чревато.
      - Натали, Натали, - шепчет Георгий ласково.
      Потом они выйдут из офиса и, сев каждый в свою машину, разъедутся в разные стороны. Он кидает папки с документами -да, да, срочные документы, они все же его нашли. Вот, Чурка. Настоящая.
      И, черт возьми, откуда ни возьмись - пробки. Пробки, пробки.
      А телефон разрывается. Эля беспокоится за него и за покупки. Надоела. Снова звонок. Мариша:
      - Мне скучно, когда закончится твоя работа? Может, вернешься?
      Мелькает мысль: Вот оно, спасение от назойливой начальницы и измотанной жены - конечно же, нежная любовница. Всего лишь квартал, и он, Георгий, снова окажется в ещё не остывшей от бурных ласк постели, всего лишь квартал. Пробки.
      Сворачивает налево, паркуется у Мегамарта.
      Прости Эрос, но так хочется и любви, и домашнего уюта, и высокой зарплаты...
      

    10


    Бухарин А. Видение( На Петербургских перекрестках)   2k   "Новелла" Проза

      
      
      В летние выходные дни Петербург вымирает: все устремляются на дачи, на Карельский перешеек, на острова. Одним словом, кто куда -вплоть до Белого моря. А я по воскресеньям бродил по городу.
      Есть что посмотреть на берегах Невы. На сей раз отправился на Литераторские мостки: купил на Невском цветы, сел у Московского вокзала в трамвай и поехал.
      У Обводного канала в вагон впорхнула девчонка. Вот уж поистине слияние неслиянного: стан соломинкой, синие глаза соперничают с синим небом, золото волос горит в солнечных лучах. Живая, быстрая, как горная речка, она в мгновение ока окинула вагон, полыхнула голубым светом по моему лицу и устремила взгляд в окно. Но я успел заметить в глазах-озерах и блестки ума, и искорки счастья.
      
      Пассажиры - их было немного - притихли, а древняя старушка даже перекрестилась:
      - Царица небесная! Какая красота!
      Впереди меня сидели двое (видимо, муж с женой) и тоже молчали. Только он подался вперед, загорелся, запылал. Видно было, что готов улететь на небо с этой юной богиней, удравшей с полотна Боттичелли "Весна".
      Однако радостное томление длилось недолго. Спутница восторженного "идальго",тучная блондинка, обложенная, как прилавок ювелирного магазина, золотом, вспорола тишину:
      - Ты чего шары-то вылупил?! - и двинула беднягу в бок. Золотоволосая залилась серебряным смехом и на следующей остановке выпорхнула.
      В вагоне потемнело. Старушка, та, что крестилась, сердито посмотрела на ревнивую бабу и пристыдила:
      -На час ума не хватит - на век дурой прослывешь!
      О, золотое время! О, молодость! Это она брызнула на нас счастьем и свежестью, а в грубом окрике отцветающей жизни чудились обида и страх. Еще бы! Старость -. преисподняя для женщины.
      

    11


    Лаврина В.Л. Чудесные платья   20k   "Рассказ" Детская

      ЧУДЕСНЫЕ ПЛАТЬЯ
      
       Ровно полгода осталось до совершеннолетия юной красавицы Амелии. Это значит, что ранней осенью она будет представлена самой царице Таврской. Всех дворянских детей, которым исполнялось шестнадцать лет, каждый год в одно и то же время привозили со всего царства ко двору государыни и представляли их лично её высочеству. Такой порядок был заведен с давних пор. При дворе устраивался пышный праздник первого знакомства, который длился три дня. Его называли ещё праздником вишнёвого стола. Царица Таврская очень любила вишню, которая в это время в изобилии поспевала в её садах. К праздничному столу подавали вишнёвые соки, вина, на десерт повара готовили вишнёвое желе, пироги со свежей вишней и прочие лакомства из любимой государыней ягоды.
       Так вот, роскошный праздник длился три дня. В первый день каждого вновь прибывшего утром представляли царице Таврской. В полдень следующего дня устраивался пышный обед, а на третий день вечером приём завершался грандиозным балом.
       Но чем ближе подходил праздник вишнёвого стола, тем грустнее становилась Амелия. Её жених, благородный кавалер Еремей, конечно, заметил: с его невестой что-то происходит.
       - Что с тобой, дорогая моя Амелия? Ты грустнеешь день ото дня?
       - Скоро праздник вишнёвого стола.
       - Я помню. Но разве это грустно?
       - Ты забыл, что к празднику нужно приготовить три новых платья. А у меня нет и одного, в котором я могу быть представлена царице.
       И правда, родители Амелии, хоть и принадлежали к дворянскому роду, но были очень бедны. Такое случается среди дворян. Какой-то их предок промотал всё богатство. И теперь они жили в старом обветшалом доме, едва сводя концы с концами. Амелии и её сестрам самим приходилось ходить на рынок, стряпать обеды. И даже, скажу вам по величайшему секрету, ставить заплатки на свои старенькие платьица.
       - Всё, на что я могу рассчитывать - это позапрошлогоднее платье моей старшей сестры, - продолжала жаловаться Амелия своему жениху. - Оно такое старомодное! В нём я буду посмешищем всего двора, - Амелия горько расплакалась. - Уж лучше я вовсе не поеду на праздник, чем надену это гадкое платье! - всхлипывала она.
       Действительно, придворные с особым удовольствием высмеивали бедные и старомодные наряды. На это были свои причины, и о них вы узнаете позже.
       Но Амелия так хороша и стройна! Какое бы внимание она обратила на себя, будь у неё красивый наряд.
       - Значит, дело только в платьях?! - воскликнул кавалер Еремей. - Утешься, дорогая Амелия, я добуду тебе самые чудесные наряды для приёма.
       Еремей так любил свою невесту, что готов был сделать для нее все, что угодно. Правда, Еремей тоже не владел большим богатством. Родители оставили ему в наследство лишь старинный дворец. Он продал его, взял вырученные деньги, надел дорожный плащ и отправился вместе со своим верным оруженосцем на поиски самых чудесных нарядов для своей возлюбленной.
       А пока благородный кавалер Еремей путешествует в поисках платьев, надо рассказать вам о том, почему они так много значили для юной красавицы.
       Дело в том, что царица Таврская необыкновенно любила наряжаться и без конца менять наряды. Если она больше двух часов была в одном и том же платье, у нее начинались головокружение или даже головная боль. Она прерывала самые важные приёмы и совещания, откладывала все государственные дела и спешила в гардеробную, чтобы надеть новый костюм. Но даже, когда она сидела на троне, к ней поминутно подходили придворные дамы и меняли ей перчатки, накидки, веера и другие мелочи, подносили ей благовония, чтобы царица каждую минуту выглядела по-новому.
       При дворце работали сотни белошвеек, кружевниц, сапожников, ювелиров. Целыми днями они кроили, вязали, плели, ткали, тачали, шили наряды для царицы Таврской. Для нарядов пришлось построить огромную гардеробную, в которой из зала в зал тянулись бесконечные ряды с костюмами.
       Каждый вечер в покои государыни главная распорядительница нарядов вносила обновы к следующему дню.
       - Ну, сколько можно шить одно и то же!? - начинала капризничать царица. - Эти банты, кружева, рюши, удлиненные талии! - злилась она, отбрасывая не понравившийся наряд. - А корона!? Опять с изумрудами? На прошлой неделе с изумрудами, на позапрошлой с изумрудами!
       - На прошлой неделе была с аметистами, - оправдывалась главная распорядительница нарядов, - а на позапрошлой - из чистого янтаря.
       - Ну, значит, на позапозапозапозапрошлой неделе была с изумрудами! Туфли, конечно же, с брошью и опять голубые.
       - Но голубых туфель не было уже месяц. Мы подумали, что к летнему наряду...
       - Подумали! Вот и додумались бы, что я хочу завтра надеть туфли сливового цвета!
      Капризам царицы не было конца!
       Придворные, ясное дело, не отставали от своей царицы. Только и разговоров было, что о кружевных перчатках, меховых манто, корсетах, благовониях, париках и румянах.
       Вот почему папеньки и маменьки старались принарядить своих детей на праздник вишнёвого стола как можно богаче и наряднее, чтобы не ударить в грязь лицом перед царицей и ее двором. Ведь если государыне понравится наряд, то она обратит внимание и на его владельца. Глядишь, и даст дитяте какое-нибудь доходное место при дворе.
       Теперь можно вообразить, с каким нетерпение ждала Амелия возвращения своего жениха, кавалера Еремея, с платьями.
       Тем временем в далеких, далеких землях Еремей отыскал несравненную мастерицу Златоручку. Она была так искусна, что могла соткать ткань из чего угодно: из облаков, цветочной пыльцы, снежных хлопьев, тонких паутинок. Из чудесной ткани она шила необыкновенные наряды. Еремей отдал ей все свои сокровища и заказал три платья.
       - Сделайте для моей прекрасной невесты Амелии такие платья, краше которых нет на всем белом свете! - попросил он Златоручку.
       Долго трудилась Златоручка над нарядами для Амелии, так долго, что Еремей мог и не вернуться к намеченному празднику. Он уже сидел верхом на лошади, готовый отправиться в обратный путь, когда Злоторучка дошивала последнее платье. Правда, она тан и не успела пришить один рукав.
       - Это не будет заметно, - успокоила Златоручка Еремея.
       Мастерица положила все три платья в маленький сундучок и отдала Еремею. Тот подхватил его, и вместе со своим оруженосцем они поспешили в земли царицы Таврской.
       Амелия день и ночь сидела у окна и не отводила глаз от дороги, по которой должен был вернуться Еремей. И вот в последний день, когда настал срок отправляться ко двору царицы Таврской, и когда Амелия уже потеряла всякую надежду на возвращение Еремея, она увидела на горизонте облачко пыли. Сердце её дрогнуло:
       - Это Еремей! - воскликнула она.
       Амелия не ошиблась. К её дому во весь дух мчались два всадника - Еремей и его оруженосец! И вот уже Еремей протягивает своей возлюбленной небольшой сундучок. Открыв его, она просто потеряла дар речи - так чудесны были платья Златоручки. Красавица разрыдалась и упала на грудь своего возлюбленного.
       - Ах, Еремей, нет во всем свете никого прекраснее и благороднее тебя, - произнесла она, наконец, сквозь слёзы.
       А Еремей был так счастлив видеть радостные, сияющие глаза своей возлюбленной невесты!
       Но нельзя было медлить ни минуты. В тот же вечер Еремей, Амелия, её родители и сестры отправились на праздник вишнёвого стола.
       И вот наступила торжественная минута: в тронный зал один за другим стали вводить молодых дворян и представлять царице. Они склонялись перед ней в глубоком поклоне, а царица милостиво кивала им. Конечно, и придворные, и царица придирчиво осматривали их наряды.
       Настала очередь Амелии. Как только она вошла в тронный зал - все придворные ахнули. Златоручка сшила ей для первого праздничного приема платье из полотна, сотканного из чистой утренней росы. Чудесные бусинки обтекали стройную фигурку Амелии. Они напоминали то маленькие жемчужинки, матово переливаясь при каждом движении, то вспыхивали бриллиантами, когда на них падали лучи яркого света. Юная красавица в этом наряде выглядела неземным созданием. Вздох восхищения пронесся по тронному залу. Толпа придворных подалась вперед, чтобы лучше разглядеть это чудесное платье. Даже избалованная нарядами царица Таврская была поражена.
       - Подойди ко мне ближе, дитя моё, - обратилась государыня к Амелии.
       Та, робея, приблизилась к трону.
       - У тебя чудесное платье. Откуда оно у тебя?
       - Мне подарил его мой жених, Еремей, - волнуясь, ответила Амелия.
       - У твоего жениха прекрасный вкус, Амелия, - это сказал молодой царевич Георгий, сын царицы Таврской, наследник трона. Он с восхищением смотрел на юную красавицу.
       Царица долго не отпускала Амелию, она попросила представить ей жениха Еремея, долго расспрашивала его о Златоручке, о нарядах, которые она шьет. Время от времени царица бросала гневные взгляды на главную распорядительницу нарядов: у бедной дворянки платье оказалось во сто крат лучше, чем у самой царицы Таврской!
       Можно было заметить, что и царевич Георгий не сводил восторженного взгляда с Амелии. Право, неловко, ведь рядом стоял её жених.
       На следующий день, как вы помните, для юных дворян устраивался пышный обед. Всё утро только и разговоров было, что о необыкновенном платье прекрасной Амелии. Прошел слух, что на дневном приёме она появится в еще более чудесном наряде. Поэтому все с нетерпением ждали Амелию, чтобы хорошенько рассмотреть её новое платье, и не садились за столы.
       Когда она появилась, в большом зале на несколько мгновений воцарилась тишина. Затем началось настоящее столпотворение, все старались придвинуться поближе, чтобы рассмотреть её платье, задние напирали на передних. Некоторые придворные дамы даже вскочили на стулья и скамейки, чтоб увидеть Амелию, так что распорядитель придворных церемоний вынужден был призвать их к порядку.
       И было чем восхищаться! На дневной приём Златоручка сшила для Амелии платье из полотна, сотканного из полуденных солнечных лучей. Такого никто никогда не видывал. Платье сияло и переливалось золотым светом, ниспадало солнечным потоком, струилось за юной красавицей сияющими волнами. Она шла по залу в этом золотом сиянии, и казалась ангелом, сошедшим с небес. Невозможно было отвести от неё глаз.
       Царевич Георгий подошел засвидетельствовать свое восхищение.
       - Я вам завидую, дружище, - запросто сказал он Еремею. - Не видел более прекрасной невесты, чем ваша. Позвольте, я усажу вас и вашу невесту поближе к себе, ведь ангелы, увы, редко спускаются с небес. А с вами она будет всегда.
       Главный распорядитель церемоний подвел Амелию и Еремея к столу и посадил их напротив царевича Георгия, так что они могли говорить друг с другом. Царевич оказывал особые знаки внимания молодой паре. Он велел подать самое драгоценное вино, один глоток которого стоил целое состояние, угощал их пирожными из взбитых перепелиных яиц с вишневым желе.
       Разве виноват царевич, что Амелия так прекрасна, и разве можно не смотреть на нее восхищенным взором? А Амелии казалось, что она попала в волшебный сказочный сон: роскошный царский дворец, восторженные взгляды придворных, пристальное внимание самого царевича. Голову кружило драгоценное вино, а чудесное сияющее платье из полуденных солнечных лучей сделало ее первой красавицей Таврского царства.
       И наконец, наступил третий, последний день празднеств. Разговоры велись только о том, в каком же платье появится Амелия на этот раз.
       - Нет! Лучше того, что мы уже видели, быть не может, - говорили одни.
       - Но мы так думали и после первого дня. Однако платье из полуденных солнечных лучей затмило первое платье, - замечали другие
       - Платье из утренней росы было не хуже, нет, не хуже.
       - Не хуже, вы говорите? Да никакого сравнения! - так судачили придворные, ожидая вечерний бал.
       И вот вечером в вишнёвом саду зажглись фонари, слуги расставили легкие плетёные стулья. На вишнёвых деревьях среди спелых вишен были развешаны яблоки, апельсины, сладости и всяческие безделушки. Музыканты заняли свои места.
       - Идёт! Она идёт! - пронеслось по саду.
       - Необыкновенно! Дивно! Сказочно! - раздавались со всех сторон восторженные возгласы.
       На этот раз на Амелии было платье, сшитое Златоручкой из ткани, сотканной из вечерней розовой зари. Вы помните, что Златоручка не успела его закончить - одно плечо красавицы было обнажено. Но зато мастерица вплела в ткань тонкие струи ветра. Платье легко овевало стан прекрасной Амелии чудным розовым облачком. И тонкие струйки розового света поднимались к её обнаженному плечу. Ткань трепетала и колыхалась сама собой - ведь в этот день не было ни малейшего дуновения ветерка! Весь двор был ошеломлён. Амелия вновь покорила всех своим нарядом.
       Вальсы сменялись мазурками и польками. Амелия с Еремеем танцевали танец за танцем.
       Все заметили еще одно чудо: чем сильнее сгущались сумерки, тем ярче разгорался розовый цвет платья Амелии - как раз в тон вечерней зари.
       - Ах, смотрите, смотрите, оно меняет цвет прямо на глазах!
       - Вот это чудо! - Амелии не давали проходу, за ней неотступно следовала толпа восхищенных придворных
       А у юной красавицы в этот вечер было грустное настроение. "Это последний сказочный вечер, - с печалью думала она. - Завтра всё кончится, мы вернемся в наш бедный обветшалый дом. Я буду вязать рукавицы и носки, донашивать старую одежду своих старших сестер. Да, я выйду замуж за Еремея, но ведь он потратил всё, что у него было, на эти платья, и теперь так же беден, как и мы. Буду штопать ему куртки, ругаться с торговками на рынке за каждую копейку. Ах, как быстро несётся это счастливое время!"
       Тут заиграла музыка, и к юной паре подошел царевич Георгий.
       - Разрешите, Еремей, похитить на один танец ваше сокровище?
       Конечно, Еремей не мог отказать царевичу.
       - Амелия, я просто потерял голову, - шепнул ей Георгий во время танца, - я влюбился в вас с первого взгляда. И что делать теперь несчастному царевичу?
       - Я обручена,- опустив взор, ответила Амелия.
       - Да, всем известно, что есть счастливчик, которому вы отдали свою руку,- грустно улыбнулся царевич. - Но неужели у меня нет никакой надежды?
       - Вы, ваше величество, могли бы отдать любой приказ, - Амелия смело взглянула в глаза Георгию.
       - Но я не могу отдать приказ, чтобы Еремей перестал быть вашим женихом - царевичи так не поступают.
       - Нет, конечно, но вы можете отдать приказ о том, чтобы вашего подданного послали... на войну. Кажется, в вашем царстве где-то идет война? - спросила Амелия, легко кружась в танце. Чудесное платье из утренней розовой зари стало еще более ярким.
       - Да, на южных границах, - не сразу вспомнил царевич Георгий.
       - Простите, ваше величество, на восточных, - уточнила Амелия.
       - Ах, действительно, на восточных. Вы так хорошо знаете государственные дела! - восхитился царевич.
       - Спасибо, - скромно потупила взор Амелия. - И там, на войне, много опасностей и безвыходных положений? - бесхитростно спросила она.
       - Полагаю, да.
       - Еремей очень любит опасные задания и трудные положения.
       - Он всегда находит выход из трудных положений?
       - Если выход есть. Но... ведь его можно закрыть.
       - Как его закрыть? - царевич был недогадлив.
       - Как закрыть? Особым тайным письмом его величества, - улыбнулась Амелия, приседая под звуки нежного менуэта. Её платье из вечерней розовой зари приобрело в этот миг красноватый оттенок.
       - Так вы любите меня!? - горячо прошептал царевич Георгий.
       - Да, - тихо ответила красавица.
       Кода она вернулась к Еремею, её платье горело кроваво-красным цветом.
       Вскоре после праздника вишнёвого стола, кавалеру Еремею пришел приказ его величества, в котором говорилось, что Еремей должен отправиться на войну к восточным рубежам государства. Благородный Еремей попрощался со своей невестой, надел дорожный плащ, взял оружие и вместе со своим верным оруженосцем отправился на войну.
       Сразу же вслед за Еремеем из дворца выехал чёрный всадник с тайным письмом его величества. Стояла осень, выпал первый снег. Копыта звонко стучали по обледенелой дороге. Чёрный всадник в широком развивающемся плаще напоминал летящего ворона. Он долго был виден на заснеженном поле с городских башен. В это время над городом поплыл колокольный звон: в церквях зазвонили к утренней службе.
       Очень скоро Амелии пришло сообщение о том, что её жених, доблестный кавалер Еремей, убит на войне при выполнении опасного задания. Плакала ли она о своем женихе? Оставим этот вопрос без ответа.
       Едва-едва закончились дни траура по Еремею, как Амелия была провозглашена невестой царевича Георгия и доставлена во дворец. Начались приготовления к свадьбе. Царица Таврская и все придворные с воодушевлением стали шить себе роскошные наряды к праздничным торжествам.
       Накануне свадьбы в царский дворец доставили небольшой сундучок. Было сказано, что в этом сундучке подарок для царской невесты. Охрана не обнаружила ничего подозрительного, и его передали Амелии. Когда девушка открыла сундучок, то вскрикнула от радости: в нём лежало подвенечное платье невиданной красоты. Казалось, его соткали из нежнейших облаков и накинули лёгкие золотые паутинки. Наверное, в ткань вплели серебристые струи дождей и обсыпали платье алмазным блеском капели - так оно сияло и переливалось.
       Амелия не могла удержаться, и тут же решила примерить свадебный наряд. Она надела его и подошла к зеркалу. И вдруг в один миг прекрасное подвенечное платье превратилось в грубую волосяную рубаху, а лёгкие золотые паутинки - в тяжёлые железные цепи. Амелия вскрикнула от ужаса. Она попыталась тут же снять с себя колючую рубаху. Но та будто прилипла к ней. Амелия призвала на помощь слуг. Слуги пробовали снять ужасный наряд, но девушке при этом казалось, будто с неё сдирают кожу. Ни один мастер не смог разбить тяжёлые железные цепи, которыми было оковано тело Амелии. Все это доставляло ужасные мучения: власяница колола и жгла её нежное тело, а железные вериги заставляли сгибаться под своей тяжестью чуть не до земли.
       Когда же попытались дознаться, кто передал сундучок со злосчастным платьем для царской невесты, слуги ничего толком не могли ответить. Одни говорили, что сундучок передал молодой юноша, похожий на оруженосца Еремея, другие уверяли, что это была женщина в золотых перчатках, а третьи, - что сундучок с дарственной надписью обнаружили возле царских ворот, и кто его передал - неизвестно.
       Что ни говори, а наряд из волосяной рубахи и цепей не подходил для царской невесты. Амелию потихоньку отправили опять в дом её родителей.
       Стеная и гремя цепями, вступила Амелия под своды родительского дома, который еще совсем недавно покидала в ожидании богатства и веселья.
      И теперь несчастная Амелия решила взглянуть на свои чудесные платья, которые подарил ей благородный Еремей. Она открыла сундук, в котором хранились наряды.
       - Где мои чудесные платья?! - воскликнула несчастная.
       Сундук был пуст, вернее, почти пуст: вместо платья из утренней росы девушка увидела лужицу воды, от платья из полуденных солнечных лучей остался обожжённый ворот, а наряд, сотканный из вечерней розовой зари превратился в капли крови.
       Амелия очень быстро постарела, её красота увяла, лицо сморщилось и покрылось глубокими морщинам, волосы поседели. Её так никто и не взял замуж. До конца своих дней она носила ужасную волосяную рубаху и волочила тяжёлые железные цепи. Гремя ими, она бесцельно бродила по старому опустевшему дому.
       - Чудесные платья, где мои чудесные платья? - без конца бормотала Амелия.
      
      
      
      
      
      
      

    12


    Лазарева В.А. Друг   11k   Оценка:9.00*13   "Рассказ" Проза


       Сегодня у меня был день рождения. Настоящий. Мне подарили куклу. Я была так счастлива! Показала куклу Варе, потом маме Тане, нашей воспитательнице. Даже Витьке с Семкой показала. Только издали. Не люблю их. Они конечно захотели тут же отобрать мой подарок и погнались за мной. Только я хитрая, я к этому приготовилась. Ловко спрятала куклу за висящий на двери столовой график дежурств. Они и не заметили. Кому нужен этот график? Мальчишки догнали меня в прачечной, куклу не нашли и разозлившись, сильно побили. Сильнее, чем всегда. Они часто меня били, потому что я некрасивая девочка. Некрасивых всегда бьют, а сегодня я их еще с куклой обманула. Я как обычно разревелась, но все равно никто не мог отнять у меня моего счастья. Я теперь стала совсем другая и на все смотрела другими глазами. Потому что у меня есть теперь друг.
       Весь день я ходила гордая по детскому дому и все ребята мне завидовали. Даже противная Люська дала мне целую конфету, чтобы я ей разрешила поиграть в мою куклу. А я вот не разрешу. Она ее разорвет, она всегда портила мои вещи. Вот хотя бы тапочки в прошлый вторник. Я целую неделю босиком ходила, пока к моему десятилетию завхоз не выделила мне новые. Они даже лучше старых. Большие, в них здорово шлепать по линолеуму. А в мою куклу я сама хочу поиграть. Одна.
       Весь день я ловила на себе завистливые взгляды. И я то радовалась, то злилась. Чего завидуют-то? У них у всех есть кто-нибудь, а у меня вообще никого. Вон, у Лариски-крыски есть богатый брат. Он таксист. В прошлый Новый год катал ее на такси вокруг детского дома. Они даже в Кремль ездили. Не вру! У него там клиент был, он Лариску с собой взял. Она рассказывала, что ее в там в ресторан водили. Но это она сочиняет, как сказала наша завхоз. Красуется. Просто брату некогда было ее до детдома довезти, заказ срочный был. Но все равно все завидовали. На машине по Кремлю покататься! С тех пор Лариску называют королевной, или Лариска-таксистка. Но для меня она как была крысой так и осталась. Я еще не забыла, как она мои тетрадки портила в прошлом году и учителям врала, что я списываю у Брыжейкиной. Она сама у нее списывала! А еще она иногда, если у нее плохое настроение, натравливает на меня своего хахаля Филю. В прошлом году Филя Сеньку так отдубасил, то ли печень, то ли почку ему вырезали. А мне Филя волосы выдергивает, это чтобы воспитатели ни о чем не догадались, а то из комнаты милиции опять придут. Филя не любил милицию.
       На обеде сегодня ко мне не приставали. Никто в суп не плюнул и даже вилку с ложкой на пол не скинули. Потому что все уже знали. У меня есть друг. И он меня может защитить. Приедет и нажалуется директору, всем попадет по первое число. Он-то никого здесь не боится, его нельзя побить. Он НЕ ОТСЮДА.
       И возьмет меня мой друг с собой покататься на метро. А может в гости даже пригласит. Я зажмурилась от такой приятно-щекотной мысли. Но нет, это вряд ли. У нас только Машка Микешина на выходные ездит домой. К своей мамке-алкоголичке. Привозит оттуда гостинцы. То шоколадку, то бисквитное печенье. Мать ее баловала. Иногда Виталика его дядя приглашает. Игорь Лопухов всегда на каникулы к бабушке в Симферополь сбегает. Воспитатели привыкли, даже заявления в милицию уже не пишут. Нет, мне конечно так не повезет. И думать об этом не надо. Но мой друг может дать мне свой телефон. И я буду ему звонить. Секретарша нам иногда позволяет позвонить со своего телефона. Я даже как-то в скорую позвонила и бросила трубку. Маленькая была, баловалась.
       Нет, теперь я буду звонить только по делу, своему другу. Не часто, чтобы он не разозлился. Хотя бы раз в год. Он возьмет трубку и скажет: "привет, как дела?" А я скажу: "У меня все хорошо". А он скажет: "Я соскучился", а я скажу: " Я тоже соскучилась". А потом расскажу ему как наш слесарь папа Дима три месяца чинил унитаз и ночью мы ходили в старые кастрюли, а потом выливали все на помойку. Расскажу как Митрохину разбили в лагере голову качелями и он потом в бассейне плавал, хотя врач ему запретил. Расскажу как пацаны привязали меня к кровати, а сами ушли на весь день. Я даже описалась, не утерпела. Расскажу, как Петров притащил беленького котенка с розовыми ушками, а мама Валя сказала выкинуть его на улицу, потому что СЭС не разрешает в детском доме животных держать.
       Хотя, может быть моему другу это будет не интересно. И что я все про детдом, да про детдом?! Надо ему что-нибудь поинтересней рассказать. Например, как нас возили в музей. Тогда еще Герка с Вовкой от группы отстали и в метро не в ту сторону уехали. Вот смеху было. Мама Ира уже заявление в милицию написала, а они раз и пришли. Говорят, ночевали в каком-то парке. Там интересно было. Даже ручей был настоящий. Вода ледяная, как из морозильника. Мы потом месяц бегали на кухню и засовывали руки в морозилку, чтобы тоже почувствовать, какая была вода в том ручье. Вырасту, обязательно туда съезжу. Повариха мама Зина на нас ругалась, кричала, что мы так холодильник ей сломаем. Сеньке влетело больше всех, его застукал директор. Потом мы только ночью к холодильнику бегали. Костька ключ от кухни брал у уборщицы мамы Вари. Он ее любимчик, она ему доверяет. Потом из холодильника пропала пачка сливочного масла. Ее Кирюша съел. Хорошо хоть обертку оставил, а то он конфеты прямо с фантиком может съесть, если не развернуть. Он и землю из горшков ест. Мы его любили, но иногда побаивались. Он дурачок, но сильный. Говорят, если убьет, ему за это ничего не будет, просто в больницу на некоторое время положат. И все. Никакой тюрьмы. За масло нам тогда всем влетело. Целый месяц мы не получали масла на завтрак. Директор думал, что мы выдадим вора. Как бы не так. Он сам это масло пробовал?
       Но это я отвлеклась. Еще не хватало моему другу про директора говорить. Ну, может если самую малость. Когда будем секретничать.
       Еще можно ему рассказать, как я в прошлом году подавилась ручкой. Пыталась измерить, какой длины у меня горло. И про поза-поза-позапрошлый Новый год, когда у нас в детдоме холодную воду отключили и мы долго студили горячую, чтобы помыться. Или как к нам приезжали студенты из педагогического вуза. Танцевали и песни пели. Все наши потом тоже год учились танцевать. У меня даже был свой номер. Я изображала елочку, а Петька с Иркой ламбаду вокруг меня танцевали. Их потом на фестиваль возили. А меня нет, там елка настоящая была. А потом расскажу про нашу библиотеку. Как ребята растащили по палатам все самые красивые книги, а потом воспитатели эти книги выкидывали, потому что их порвали и пятен насажали. А еще надо рассказать как я здорово умею паззлы собирать. В прошлом месяце я сама собрала семь больших картин, по тысяче частей каждая. Взрослые меня очень хвалили. Даже директору понравилось. Он велел их оклеить скотчем и повесить в коридоре как картины.
       Ой, не забыть бы все это. Так много интересного, обидно, если что-то забуду рассказать своему другу. А вообще надо все-все ему про себя рассказать. От друга нельзя ничего утаивать. Надо хорошенько повспоминать. Так, с самого начала. Самое раннее, что я помню, это когда меня бросила мама. Никто не верит, что я об этом помню, ведь я еще в коляске была. Но я взаправду это помню. Помню, как мама оставила меня возле какого-то магазина, а потом помню как ко мне подошла чужая тетя и повезла куда-то. Я тогда сильно заплакала. Не хотела, чтобы тетя меня увозила.
       До ночи я вспоминала всю свою жизнь, стараясь припомнить мельчайшие подробности. Ночью, когда самые главные заводилы сестры Базыкины перестали беситься и уснули, я сбежала из палаты и забрала из-под графика мою куклу. Это была принцесса с бриллиантовой диадемой, золотыми волосами, в синем платье с блестками, кулончиком в виде сердечка. Тут я заметила, что каблук у туфельки помялся. Это потому что я спешила и засунула куклу не глядя. Я попробовала разгладить каблук, но увы, краска на картоне была плохая и на сгибе сразу же облезла. Придется аккуратно подкрасить красным фломастером. Может незаметно будет.
       Я бережно вложила мою куклу в старый учебник по математике. Его никто никогда не брал, поэтому мою куклу никто не найдет. Потом спустилась в подвал и включила свет. Здесь можно спокойно еще раз прочитать поздравительную надпись на обратной стороне куклы. Там было написано: "Дорогой друг!
      

    Пусть сбудутся все твои мечты,
    Пусть сопутствует тебе во всем удача.
    В твой день рождения прими от нас цветы.
    Желаем улыбок, песен и счастья.

      
       И подпись: "Твои друзья".
       Я прочитала текст раз пятьдесят и выучила наизусть и поплакала от счастья. (Люблю плакать в этом подвале. Никто не видит.) Поздравление было напечатано красивыми белыми буквами. С вензелями. Наша новенькая психолог Наташа сказала, что эту куклу прислали лично мне, но не сказала, кто именно. Только цветы, сказала, случайно завяли и не доехали. Но мне кукла дороже была чем все цветы на свете. Нет, обычных кукол у меня было много. Нам гуманитарку часто привозили. Но эта кукла, хоть и картонная, была настоящим подарком. Лучше чем даже пластмассовые бусы, которые мне подарила врачиха, когда я в школу пошла. Я про бусы теперь и вспоминать не хочу. Ну их. Врачиха та давно уволилась. Да и уколы она пребольно делала, у меня по месяцам болячка потом не заживала. А ЭТУ куклу мне подарил человек из внешнего мира. Я гадала, какой он, мой друг? Маленький или большой? Если большой, есть ли у него жена, дети? Пусть будет большим. Тогда может быть у него дети такого же возраста как я. Я представила, как весело мы играем. Они не будут отдавать мне самые горелые котлеты, не распорют карман в куртке, не насыпят песка в портфель. Вообще они будут ДРУГИЕ.
       А может быть...может быть. Может быть меня удочерят? Но нет, удочеряют только красивых. Не нужно на это надеяться. Нельзя даже говорить им про ЭТО. А то они испугаются и выберут себе другую девочку и ей будут присылать подарки, она им будет звонить, а не я. Как это уже было с Лизой Евстигнеевой. Ее три раза поздравляли с днем рождения, подарили голубого слона, набор детских украшений и красивую куклу с закрывающимися глазами, правда через год один глаз провалился. Это Генка сделал, я видела, а свалили на Ленку. Лизка ее из-за куклы ударила шваброй по голове. Потом семейная пара взяла над Лизой опеку, и ее стали забирать домой на выходные. А она стала проситься к ним навсегда, плакала, истерики закатывала. И они вместо нее взяли Соньку-ябеду. Сонька раз в месяц теперь к ним ездит, в интернете сидит, в компьютерные игры играет. И в зоопарк ее свозили, и в планетарии была, и в кафе разных ее кормили. Она потом всем длинные пакетики с сахаром показывала. Там было написано голубыми буквами: "сахар". Потом девчонки все ее поручения выполняли, чтобы она их угостила. А Сонька сама все съела.
       Нет, я не буду как Лизка, я буду очень хорошо себя вести. Не буду ковыряться в носу и ругаться матом. Ничего не буду просить. Буду делать все, что мне скажут.
       Я аккуратно разгладила каблук у картонной туфельки и положила куклу в старый учебник. Да, теперь у меня есть друг и я стала совсем-совсем другая. Домашняя.
       ***
       В пыльном кабинетике, на внешней стороне двери которого был аккуратно приклеен скотчем лист бумаги со словами "Психолог. Добро пожаловать", сидела молоденькая девушка и недовольно сморщив свой симпатичный носик писала в тоненькой тетрадке в клетку. В тетрадке уже было написано мелким почерком: "Испытуемая ? 3. Синдром социальной изоляции. Эксперимент "Друг". В рамках эксперимента девочке была подарена открытка "от друга". Цель: помочь девочке (зачеркнуто). Преодолеть социальную замкнутость (подчеркнуто). Задачи:..." Повертев ручку и кинув взгляд в окно на майский день, девушка закрыла тетрадку, кинула ее в сумочку и достала зеркальце. Послезавтра заканчивается практика. Отчет почти готов, дописать и потом можно. И кому эта писанина нужна? Работать здесь она все равно не будет и все учебники, тетрадки с конспектами гарантированно полетят в помойку. А что действительно важно, так это то, что сегодня такой чудесный день и ее ждет Гоша, и они опять пойдут в кино.
      

      
      
      

    13


    Алавин А. Банджо   2k   "Миниатюра" Проза



    Каждый день я надеваю на шею шнурок для банджо и выхожу на эту пыльную улицу. Это даже не улица. Это задворки, на которых пасутся тощие коровы среди скелетов выброшенных автомобилей.

    Пепе уже сидит в старом кресле с ободранной обивкой. Здесь не бывает дождей и это кресло может стоять под окрытым небом еще и десять, и двадцать лет.

    Мы все надеемся, что сегодня придет эта молодая чика и будет танцевать на твердой и пыльной земле. Пепе уже размотал покрывало и вынул из него свой тромбон. У Пепе тромбон медно-красного цвета, такого же, как и его лицо. Пепе никогда не чистит свой тромбон пастой, чтобы не стереть медь. Он только протирает красную поверхность тряпкой, и всегда хранит отдельно мундштук.

    Я сажусть на пластиковый стул и проверяю как настроено банджо. Мы не разговариваем. Нам не о чем раговаривать. Солнце сейчас коснется белых чашек изоляторов столба и начнет движение к крыше большого ангара, в котором когда-то чинили маленькие самолеты.

    Самолеты чинил Мигель. Он не любит смотреть в сторону ангара. Мигель несет свою гитару под мышкой, стараясь быть незаметным. Да, Мигель, с твоим ростом и с этой громадной гитарой ты очень незаметный...

    Придет ли Дидо? Без барабана плохо. Придет, конечно. Он всегда приходит каждый день.

    Эта чика с зелеными ногтями и сережкой в губе однажды оказалась здесь с босоножками в руках и стала танцевать. Мне было стыдно, что пальцы не всегда плотно зажимают струны банджо и они не звенят, а подхрипывают. Но если играет Мигель, то все нормально. Когда играет Мигель, то даже Дидо попадает в ритм.

    Я проверил банджо. Тишина. Селенцио. Тишина подшептывает легким ветром то в одно ухо, то в другое.

    - Как зовут тебя?
    - Бебе.
    - Что сыграть тебе сегодня?
    - Pa mi casa.

    Она поет и танцует, а мы шпарим на банджо, гитаре и тромбоне. И Дидо опять попадает в ритм.


    Que no tengo miedo a que pase el tiempo
    Sino que pase y se pierdan los recuerdos.
    En silencio...

    Даже если Бебе не придет больше никогда, мы будем здесь играть каждый день для нее.


    14


    Долгая Г.А. Ой, рябина, рябинушка...   24k   Оценка:9.56*19   "Рассказ" Проза


       Ой, рябина рябинушка...
      
       Рябиновая гроздь огнем полыхнула под солнечными лучами, которые просочились сквозь облака. Уля остановилась, завороженная. Но ветер дохнул в небо, сдвинул тучи. Рябиновый костер погас. Первые капли дождя упали на щеку. Уля перевела дух, поправила котомку на плечах и пошла в гору.
       Старый сруб показался боком. С тропы хорошо были видны потемневшие от времени бревна, сложенные еще прадедом. Избу поставили на холме, просторную - семья тогда была большая! Но война подкосила род на самом корню. И дед, и отец Ули, и ее трое старших братьев ушли на фронт, и мать померла в тот же год. Бабка все причитала, что от тоски захворала Пелагеюшка. Может, и от тоски, но остались они вдвоем, и теперь только крепкая, сильная девушка и охотилась, и рыбу ловила, и дрова к зиме готовила. Бабка из дому выходила разве что до-ветру, да подымить трубкой. Вот чего не терпела Уля, так табачного дыма! И в холода гнала свою старушку в сени, укутав ее поетым молью платком, чтоб - не дай бог! - не захворала.
       Дождь припустил сильнее. Уля сощурилась, глядя на остаток дороги, и вдруг остановилась. Почудилось ли... нет, кусты пожухлой крапивы, что разрослась за домом, примяты. Уля перекинула ружье, щелкнула затвором, и крадучись обогнула дом с тылу. Из оконца лился слабый свет лампы - бабка запалила, искала чего в доме?.. Уля прижалась к стене и превратилась в слух. Но раньше, чем звук, до нее донесся противный кислый запах - курит кто-то! Нет, бабка не будет в доме: ее, Ульки, грозного взгляда, боится, как огня! Значит, чужой... чужой в доме...
       Уля прислушалась. Ничего. Ни разговора, ни шума какого. Сердце трепыхнулось в груди - уж не худой ли человек пришел?! Уж не лишил ли ее последней родной кровиночки?!
       Уля кошкой кинулась к крыльцу. Ни одна веточка не хрустнула под ее ногами, ни одна половица не скрипнула в сенях. Дверь в комнату оказалась плотно закрытой. Уля тихо стащила с себя котомку с перепелами, припала ухом к косяку. Кашель. То бабка. Сидит в углу, слева. Дверь открыть резко, так пришибешь еще. Гость, должно быть, за столом - дымом от окна тянуло! Ага! Дверь ногой, палец на курке:
       - Сиди, кто ни есть, не шевелясь! - крикнула.
       Незваный гость - бородатый мужик, крупный, но сухой, ручищи на столе - только дернулся.
       - Ишь, грозная какая! - ответил медленно, переводя цепкий взгляд со ствола на девушку. - Что так гостей встречаешь? Одичали тут одни...
       - Не одни мы, и гостей не звали, - отрезала Уля. Вошла в комнату, быстрый взгляд на бабку бросила - жива, сидит за ведром, сжалась вся, прям пень сухой, только глаза блестят в полумраке. - Чего ты там? - спросила, кивнув, прошла к печи, ружье не опустила.
       - Так он сказал, шоб сидела, - прошамкала бабка, - беглый он, гони его, Улька. Уж час сидит, почитай; всю кашу слопал, что тебе готовила...
       - Вставай! - приказала Уля. - Уходи, а то пристрелю.
       Мужик кулаки сжал, поддался вперед.
       - Так и пристрелишь?..
       Пуганый, такого угрозами не возьмешь. Смел очень. Может, кто снаружи сторожит?.. Нет, один пришел, не было других следов. Уля дух перевела.
       - Уходи, говорю.
       Мужик медленно поднялся. Огонек в лампе колыхнулся. Сзади бабка черпаком клацнула. Уж сидела бы, старая! Ладони Ульки вспотели. Мужик боком вдоль лавки прошелся, глаз с Ульки не сводя. Вышел из-за стола, выпрямился. Здоров, боров! Такому черпаком все нипочем, бревном разве что?.. Не стрелять же, правда, в человека-то... Улька прижалась к печи.
       - Уходи, добром прошу, пальну ведь, - пригрозила опять.
       - Может и пальнешь, - мужик хмыкнул, - знаешь, что, девка, давай договоримся. Я у вас денек-другой перекантуюсь, и уйду. Сама посуди, ну куда я в такой одежке в непогоду? А?
       Он изменился в лице. Только что злющий был, страшный, а тут вроде как улыбается, полы робы своей мнет. Улька растерялась: сердечко-то женское, жалостливое. Опустила ствол. И тут мужик прыгнул. Прямо на нее. Всем телом прижал к печи, стащил вниз, заломил руку. Ружье где-то промеж ног, чувствует Улька, как приклад к ляжке вдавило. Свободной рукой в бороду вцепилась, потянула что есть мочи. Мужик взвыл, руку ослабил, но другой саданул в челюсть. От боли искры из глаз посыпались. Бабка в крик, черпаком долбит злодея по спине. Он отшвырнул старуху. Она ударилась об угол печи и затихла. Улька силы потеряла, перед глазами пелена, в ушах шумит... еще удар по голове. Почувствовала только, как ослабли клешни, сжимающие ее, и провалилась в ад...
      
       ...Черти рвали в клочья ее одежду, скакали по ней, били копытами в грудь, жгли кочергой промеж ног, и снова плясали свои сатанинские танцы, царапали когтями лицо, все ее белое тело, пока не изошло оно кровью, не распалось на куски, не истлело на костре...
      
       Уля очнулась. Ноги озябли, челюсти свело от холода. Девушка открыла глаза, но ночная мгла сокрыла все черной пеленой. Уля повернула голову, и тотчас острая боль побежала от уха до уха, сжала в тисках шею. Стон вырвался из груди, но застрял в глотке, словно не мог пробраться через разбухшие щеки и губы, сквозь осколки поломанных косточек. Едва удержавшись в сознании, Уля оперлась ладонями о пол, приподнялась, и почувствовала, как рука заскользила в луже тягучей жидкости. Как свет после грозы, прорвались ощущения - заныло тело, сердце свернулось в клубочек от боли и обиды.
       - Ба... ба... - позвала Уля, едва приоткрывая рот и сглатывая кислую слюну.
       Бабка не отозвалась. Уля села, нащупала почти остывшую печку. Голова закружилась, т тогда Улька встала на четвереньки и поползла. Наткнулась на тело... По бумажным чулкам, что сама покупала в сельмаге, поняла, что это ноги ее бабки. Толкнула, бубня одними губами "ба-ба", но бабка не отозвалась. Уля покачнулась, горячие ручейки поползли по щекам. Поняла, горемыка, что осталась одна, совсем одна, сиротой.
       В сенях раздался кашель. Забыв о боли, девушка метнулась в угол, отчаянно шаря по сторонам руками. Дверь приоткрылась. Пахнуло табаком. Рука Ули попала на черенок ухвата, тот накренился, лязгнул о кочергу. Мужик остановился в открытых дверях.
       - Очнулась? - напряженный голос раздался сверху. - Где ты? - спросил вкрадчиво, сделал шаг, прикрыл дверь. - Не шали, девка, убью.
       Рука крепко сжала черенок, тот шаркнул о пол. Мужик кинулся на шум, но Уля успела выставить руки вперед, и зубец ухвата мягко вошел в плоть под бородой... Сил хватило только на то, чтобы отвести руки в сторону. Насильник, хрипя, рухнул рядом. Уля снова потеряла сознание.
      
       - Бедолага... эх, как он ей челюсть-то разворотил, сопротивлялась, поди... товарищ, капитан, ее в больницу надо.
       - Да... - тяжелый вздох, - посмотри в избе, из чего носилки можно соорудить... этого тоже нести надо...
       - Так сдох же...
       - Все равно, в лагерь отнести надо. А бабку похоронить...
       - Э-э... м-м-м, - Улька застонала, в который раз вырываясь из небытия.
       - Тихо, тихо, не бойся, мы не обидим... прости, сестренка, что поздно пришли...
       Расплывчато перед собой Уля увидела лицо молодого солдата. Он смотрел на нее с жалостью, виновато. От этого Ульке стало так тяжело на душе. Она завыла. Завыла, как зверь в капкане, то скуля, то рыча. Слезы вытекали из припухших глаз и скатывались за уши. Уля, казалось, уже не чувствовала боли в теле, но душа ее страдала, ныла так, что невозможно было спрятать ту боль.
       - Не плачь, сестренка, потерпи, мы тебя скоро понесем, в деревне доктор есть, все поправит, не плачь...
      
       Еще ночью мела метель, Улька не спала, она слушала, как завывает ветер за окном, как затвердевшие от мороза снежинки бьются в стекло. Утром же на небе не осталось ни облачка! Солнце залило светом всю округу. Свежий снег искрился, слепил глаза, но Улька только щурилась и... улыбалась. Нянька Тося подсела к ней, заглянула в лицо.
       - Хорошо, да, хорошо! - промолвила скороговоркой.
       Она так и говорила всегда - быстро и чуть затягивая последний слог в слове, говорила, как пела.
       Улька кивнула, порывисто обняла няньку, уткнулась в худенькое плечико - на минуточку только, - и опять в окно.
       - Эх, сердешная, и приласкаться-то боишься, все осторожничаешь, - нянька тоже в окошко глянула, увидела доктора. Он шел скоро, подняв воротник тулупа по самые глаза. И через окно слышался скрип снега под его валенками. - А вот и Степан Тимофеич идет! Скажу, чтоб тебе морфию на ночь колол! Скажу! Не спишь ведь! А надо спать, во сне человек сил набирается!
       - Не, не надо, - угрожающим шепотом ответила Улька. Не нравилось ей проваливаться в небытие, кошмаров боялась, чертей тех кровожадных, что терзали ее плоть.
       Но нянька привыкла к ее голосу - хорошо, хоть так говорит! Рот ведь еле открывается! Степан Тимофеич, как смог, вправил девке челюсть, зубы, какие шатались, удалил, но боль так и не оставила ее, от того и не спала Улька ночами, да в непогоду особенно - ломило косточки, что сломались и срослись потом, как лежали.
       - И скажу! Чего ты? Тебе спать надо хорошо, есть надо хорошо. До весны тут с нами поживешь, поправишься. Вон уже посвежела, ожила хоть! - Антонина Ивановна смахнула слезу, всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. - А весной справим тебе жилье, хотя бы в доме у Васильевны - одна живет, не хуже тебя, бедолага, и работать с ней будешь, корову-то никогда не доила? Вот она тебя и научит!
       Улька закачала головой.
       - Нет, домой пойду.
       - Куда? Одна в тайге! А как опять кто обидит? А тут люди, все друг за друга горой.
       - Нет, - Улька решительно встала, - домой пойду, к бабане...
       - Так похоронили ее, али забыла?..
       Улька стала каменной, как статуя. Смотрит перед собой, не моргнет. Только шрам под щекой частоколом розовеет. Антонина Ивановна взялась за сердце.
       - Вот что удумала, ох, девка, с людьми надо жить, с людьми...
       Твердость характера в Ульке от отца. Того никто не мог с пути свернуть, никогда. И воевать он пошел по своему уразумению. Хоть и жили они отшельниками, а землю свою любили. Когда военком пришел, сказал, что родину, землю родную защищать надо, отец Ульки только и бросил матери: "Сбирай в дорогу!". Вот и Улька - решила и точка! Не стала она весны дожидаться. Собрала вещи, что ей всем миром справили, хлеба взяла, спичек, соли, встала на лыжи и, поклонившись в пояс Степану Тимофеевичу да няньке Тосе, ушла в тайгу.
      
       Непросто, ох, непросто добраться до избы по глубокому снегу! Лыжи пришлось снять - в гору они бесполезны, одна морока. А как сняла, так и провалилась по пояс. Руками снег разгребала, всем телом колею себе уминала. Где круче стало, пошлось легче. Улька пыхтела, как лось, но усталости не чувствовала.
       Вот и изба. Снегу намело!.. Дверь бревном приперта - солдатики постарались, не оставили дом нараспашку. Уля разгребла снег с крыльца, бревно аккуратно в сторонку убрала. Отдышалась да дернула дверь на себя. Та тяжело пошла - приморозило. А как вошла Уля в горницу, пахнуло на нее стужей, не привычным теплом от печи. Вымерзла изба без людей, уснула, как медведь. Уснула, но память о страшных событиях сохранила. Тут бабаня лежала, тут бес бородатый сидел, тут сама она, Улька, кровью изошла. Вспомнилось все снова с той же остротой. Улька закачалась, упала на колени, дала волю горю. Оплакала и бабаню, и судьбу свою горемычную. Да долго ли слезам литься?! Утерла нос, встала, и перво-наперво принялась печь разжигать.
       Прибиралась Улька, а сама только и думала о бабане, о том снежном холмике перед избой. Выйдет на крыльцо одеяло потрясти - смотрит, воду сольет - постоит, поглядит.
       Когда снег сошел, Улька могилку поправила, поставила крест, как положено, хоть бабаня ни бога, ни черта никогда не признавала, рябинку молодую, ту, что в тот злопамятный день видела, тоже к ней пересадила.
       - Вот, по соседству будет с тобой. Знаешь, как она по осени горит на солнце? Огнем полыхает! - Улька с рябиной той, как с бабаней разговаривала. - Я тебя вижу, ты меня. Слышь, бабань, тяжела я стала, рожу летом. Как без тебя, а? - сказала, прислушалась, рукой махнула, как обычно бывало в их беседе. - Не пойду я в село. Душно мне там, грудь так и спирает, не могу. Смотрят все... Сама справлюсь, - рябина веткой повела, будто бабка согласилась.
       Как сезон пошел, заходили к Уле деревенские охотники, председатель даже раз поднялся, гостинцев принес от Антонины Ивановны, звал в село, мол, рук не хватает, работы много. А Улька никого не привечает, все молчком, только и буркнет, что у нее самой работы невпроворот.
       - Я вам меха сдаю, норму вашу выполняю, что еще надо?
       Председатель только плечами пожал, затворница, девка, затворница и есть. Не нужны ей люди. А жаль ее. Такая краса пропадает! Хоть и изуродовал ей лицо тот беглый, а стати у нее не отнять! Косу с пышной груди откинет, подбородок вверх, гордая, а взгляд... глаза черные, омутами... хоть и много баб в деревне, а эта особенная. Но... попробуй, подступись к ней, особенно после того...
       - Кхе, - кашлянул в кулак, взгляд отвел, - ты, Ульяна, если что, если надумаешь, приходи, ко мне прям и приходи, - Улька обожгла взглядом. Председатель закашлялся совсем, - ну, я пошел, шкурки, значит, потом принесешь, ага... - и ушел, не оборачиваясь.
      
       А к лету Улька и вовсе стала людей сторониться. Кто придет, и на порог не выглянет - нет ее! По лесу ходит. Зверя выслеживает, птицу бьет, ягоду собирает, грибы - готовит себе запас, прикидывает, сколько пушнины зимой добудет.
       Пришел срок, почувствовала Уля, как полоснуло по животу, поняла, что дитя созрело внутри нее. Закрылась в доме. Пока схватки еще слабы были, воды согрела, белье чистое приготовила, все под рукой сложила. А как невмоготу стало, ужом скрутилась на полу, ножку стола двумя руками обхватила, запричитала, снова бабаню прося о помощи.
       Родила Уля ранним утром, как медведица в берлоге. Дочку родила, хорошую, голосистую. Обрадовалась ее голосу, прижала к груди, а девочка губки тянет, есть просит. Как присосалась дочка к груди, так сладко стало. Уля все терпела безмолвно - и боль, и одиночество, а от счастья заплакала. Дочку по головке гладит, едва натруженной ладонью прикасаясь к ее мокрым волосикам.
       - Кушай, рябинка моя алая, кушай, родимая, - Улька всхлипывает, а дочка насытилась, уснула. Губки алые, и прям, что гроздья рябины на морозе. - Как звать-то тебя буду?.. Бабаню как звали... не помню, не помню, была бабкой и все... - Уля озадачилась. - Как маму - Пелагеей?.. Ой, мудрено будет! Тосей назову! Как няньку - Антониной Ивановной! Хороший она человек, и ты с ее именем не пропадешь! А, бабаня? - спросила, - Пусть Тосей будет?..
      
       Трудно было Уле поначалу с дочкой. В тайгу ходить надо, да дочь одну оставлять как? Но решилась раз, оставила, потом легче стало. Девочка спокойная оказалась. Уля ей угол огородила, чтобы куда не заползла без нее, не повредилась, а избу запирала - пусть, кто придет, думает, что нет никого. Но сердце болело за дочь. Оленя ли выслеживает, птицу бьет, а сама будто прислушивается к ее дыханию.
       Раз вернулась Уля, а на крыльце солдат сидит. Испугалась. Ружье вскинула. А солдат как ее увидел, встал, кричит:
       - Не бойся меня, это я, я тебя тогда к врачу нес... Уля, я демобилизовался, в деревню пошел, там сказали, что ты тут, одна...
       - Зачем пришел?
       Уля ружье опустила. Поняла, что от солдата вреда нет. Быстро к избе, на гостя и глаз не подняла. Дверь отворила и шарк внутрь. Солдат хотел было за ней, А Уля бросила, как водой ледяной окатила:
       - Тут будь, нечего в избе делать.
       Он постоял, снова присел на крыльце, закурил. Из избы вроде плач детский послышался, потом смолк. Солдат окурок забросил, вторую папироску закурил. Уля долго не выходила, все ждала, может гость незваный сам уйдет, но не ушел, сидит.
       - Зачем пришел, спрашиваю?
       Она вышла, дверь за собой прикрыла. Смотрит прямо, глаза, как у зверя, буравит ими, а сама будто только того и ждет, что нападения.
       - Я... Уля, меня Дмитрием зовут... я хотел... - замямлил он сначала, а потом решил сразу в лоб, - ты почему от людей ушла?
       - Тебе какое дело? - Улька свое гнет.
       - Я к тебе шел.
       - Зачем?
       - Запала ты мне в сердце...
       Ульке слова эти хуже выстрела оказались. Растерялась она, вглядывается в лицо парня, понять хочет, что ему надо, а не может. От этого почувствовала Уля себя беспомощной, рассердилась, кулаки сжала.
       - Иди отсюда. Недосуг мне с тобой лясы точить, у меня дел полно.
       Сказала и за мешок свой взялась, а Дмитрий ее за руку ухватил. Уля дернула руку, а он крепче сжал.
       - Послушай. Я сейчас уйду. В деревне жить буду, председатель обещал дом выделить, ему рабочие руки позарез нужны, так что дело мне найдется. Я ждать буду. До холодов. Если не придешь, уеду в город, - он дух перевел, а Улька стоит, смотрит в пол, но руки не выдергивает, слушает. - Я жениться на тебе хочу. Все это время только о тебе и думал. Но торопить не буду. Решишься, приходи. Не придешь, так и знай, уеду, - сказал, как выдохнул, отпустил Улькину руку и ушел, не оборачиваясь.
       Улька мешок уронила, большой ладонью обхватила подбородок, пальцами по шраму водит, сжала зубы, а все равно, не сдержалась, разрыдалась. Качается из стороны в сторону, мычит, а слезы в два ручья. Рябинка над бабкиной могилой тоже закачалась на ветру. Ягоды еще незрелые, но покрасневшие, горят огоньками.
       - Бабаня, что ж мне делать?..
       В избе Тоська всхлипнула. Уля вмиг очнулась, вскочила, побежала к дочке. Та во сне плакала, но стоило Уле постучать легонько по попке, укачивая, дочка затихла, губки вздрогнули, вытянулись в ниточку.
       - Улыбаешься, - прошептала Уля, - рябинушка моя... подрастешь скоро, тебе учиться надо, что ж мне делать, доча моя?.. А как не признает он тебя, как приду я, а он нас вдвоем не признает?.. Ох...
       Уля потеряла покой. За что ни возьмется, все из рук валится, только мысли тяжелые, вопросы без ответов роем в голове носятся, гудят, сил нет больше это терпеть. Нравится ли ей солдат, и не думала, все беспокоилась, как дочь увидит, что тогда скажет, уходи, не нужна такая - и с рожей искалеченной, и с дитем...
       - Нет, Тося, не пойдем, посмеется и все, в город уедет, а нам потом как жить? Каждая собака брехать будет. Нет, не пойдем!
       Вроде поставила точку, а сердце не успокоилось. Ноет, а то сожмется сладко, как слова о женитьбе вспомнит. Ведь и думать об этом не могла! Кому нужна такая?! А солдат хорош, крепкий парень, видный, ростом чуть маловат, но руки сильные. Вспомнила, как горела ее рука под его, вспомнила, да сердце тем огнем обожгло.
      
       Закончились теплые деньки, дожди зарядили. Деревья в золото и багрянец нарядились, а люди одежу теплую из сундуков достали. У Ульки того добра и от матери, и от бабки осталось, а вот детского ничего нет. Тоська из пеленок выросла, скоро ползать начнет, а там и пойдет, одежку ей надо. Уля за шитье принялась. А сама все думает, думает. В деревню, так или иначе, идти надо: запас кончается, зима впереди. Раньше давно пошла бы, а сейчас все никак не решится. И Тоську одну надолго оставлять боязно, и солдата того встретить боится, хочет, но боится. А слова его все в голове звучат: "Только о тебе и думал. Только о тебе и думал". Глянет Уля в зеркало, подивится на себя, голову вбок склонит, чтобы шрама видно не было, и ничего вроде, хороша...
       Как снег выпал, собралась Уля. Дочку укутала, к себе привязала, чтоб руки свободными были. Только на рябину оглянулась. Та горит ягодами в снежных шапках.
       - Пошла я, бабаня, не знаю, вернусь ли...
       Попрощалась, ружье поправила, дочке, что во все глаза таращилась по сторонам, улыбнулась и заскользила по снежной целине.
       Шла легко, но не спешила, осторожничала. То ветку в сторону отворотит, то с крутой тропы сойдет, чтоб не упасть ненароком - за дочку боялась. Вот и береза сломанная: ветки в сторону реки распростерлись, а ствол разломом как раз на тропу указывает. Обогнула Уля две елки, что, как сестрички, рядом росли, и столкнулась с мужиком: он по тропе поднимается, полушубок нараспашку, под ноги поглядывает. Ее, Ульку, увидал, встал, как вкопаный. Улька за ружье, да снять сразу не вышло: дочка мешает, мешок за спиной. Мужик к ней, шапку скинул, кричит что-то. Тогда Уля и узнала - солдат ее, Дмитрий! Руки опустила, смотрит на него, и взгляд ее спокойный стал, ни злости, ни страха в нем нет. Стоит Уля просто и ждет, что тот, кто звал, кто грозился с холодами уехать, если не придет, скажет.
       - Здравствуй, Уля...
       - Здравствуй. Туда ли идешь, Дмитрий? Станция в другой стороне будет.
       - Ждала, когда снег ляжет? - ответил вопросом, а сам ближе подошел.
       Уля молчит, в глаза смотрит. Снег с еловой лапы соскользнул, в тишине слышно, как лег поверх наста. Дмитрий взгляд на куль перед грудью Ульки перевел. Понял, кто это. Улыбнулся.
       - Из-за этого от людей прячешься?
       Ульку резануло его "этого", набычилась, сквозь зубы прошипела:
       - Это дочь моя, Антонина Ивановна. А от людей я не прячусь. Видишь, иду в деревню...
       - Не ко мне, значит...
       Уля промолчала, разглядывает суженного. Брови густые, прямые, как он сам, глаза из-под них щелками, и не разглядишь, какие, только взгляд льется прямо в душу...
       - А что, с дитем возьмешь? - бросила вызов, усмехнулась.
       Дмитрий молчит. Тогда еще, как услышал детский плач, отогнал мысль о ребенке, подумал, может, зверушку какую в доме держит, волчонка ли, лису, а то и правда дитя было.
       Уля по-своему его молчание поняла. Шаг назад и объехала.
       - Ты куда?!
       - Мне дочку морозить тут незачем, быстрее в деревню надо, путь дальний, - сказала и заскользила дальше.
       Дмитрий за ней. Едва успевает.
       Уже у самой околицы Тося в голос. Уля ее успокаивает, а сама на дымок от крайней избы поглядывает. Не прогонят же с дитем! Ей ненадолго - покормить, переодеть, надула уже, и не раз. Не дожидаясь спутника своего, свернула Уля к избе, а как вошла, обрадовалась: Антонина Ивановна там хозяйничает!
       - Няня! - кинулась к ней.
       А та Тоську увидела, руками взмахнула, к себе тянет.
       - Дай сюда, эх, непутевая, дитя заморозила, как же можно, такую кроху по тайге зимой таскать, как мешок, ишь, привязала еще!..
       Потеплело у Ульки на сердце. И обида на солдата улетучилась. А он следом за ней в избу.
       - Ты что сюда? - спросила грозно, но что-то женское, мягкое смягчило ее слова, как тепло избы, растопило холод.
       Дмитрий полушубок скинул, шапку аккуратно на полку пристроил. Пригладил взмокшие волосы, что отросли со времени их последней встречи. Чуб кольцами на лоб лег.
       - Домой я пришел, - сказал, улыбаясь.
       Улька на няньку зыркнула, на солдата снова, не ожидала такого, сконфузилась, за вещи начала хвататься.
       - Пойду я.
       Дмитрий обхватил ее обеими ручищами сразу, сжал крепко, на ухо шепчет:
       - Никуда ты не пойдешь, сама пришла, тут и жить будем.
       Улька поначалу уперлась в его грудь ладонями, все оттолкнуть хочет, а потом так ей уютно стало, так покойно, будто огородила та грудь ее от всех невзгод. Обмякла Уля, руки опустила, носом в потную рубаху уткнулась и затихла. Только певучий голос няньки из-за печи слышится, как воркование голубки, слух радует:
       - Вот и хорошо, вот и ладно...

    15


    Фост О. Креатив   6k   Оценка:9.77*6   "Рассказ" Проза, Фэнтези

      
       - Нравится тебе это или нет, но ради хорошего вина лоза обязана пострадать! - выкрикнула гарпия, топнула по тучке, на которой стояла, и даже кулачком поддала подвернувшемуся под горячую руку облачку. Оно полыхнуло ало и пролилось на далёкую Землю радужным ливнем. Увидевший сие поэт тут же написал оду.
       - Повторяю: мне - это - не - нравится! - и образцово синеглазый блондин демонстративно развернул золотистые крылья во всю нехилую ширь. Много чего на своём миллениуме повидавшая гарпия впечатлилась, но виду не подала. Плавали, знаем: этих амуров перед каждым делом непременно обаянием подкачивают. Так что, она лишь подбоченилась, картинно выставила вперёд точёное бедро и сверкнула на амура коленкой:
       - Как амброзию с нектаром вкушать, так вы на Олимпе первые. А как всё это растить, так это - вам - не нра-а-авится. Белоручки! - она тряхнула пышной каштановой гривкой и обдала амура презрением. Но он продолжал недоуменно смотреть на неё.
       - Ай, чтоб мне ладана вкурить, ты только вчера из людей, что ли? - от адской дивы во все стороны брызнули искорки догадки. Блондин нежно зарделся в ответ:
       - Позавчера.
       Ворча что-то про недоучек, про их лентяев-учителей и про бедную себя, вынужденную делать чужую работу, гарпия извлекла из пространства ослепительно-чёрное копьё, выгодно оттенившее изгибы её тела. Поистине, создавая диву эту, творец всего сущего был в ударе, подумалось амуру.
       - А теперь угадай с трёх раз, что было бы, не устрой бабуля Орида деду Хаосу того ещё Биг-Бума, - и бесстыже глядя в глаза, гарпия поманила амура конфетой одной из своих лучших улыбок.
       "Гарпий перед заданием феромонами подкачивают, так что, смотри там, парень", - вспомнились амуру слова наставлявшего его на путь истинный Эрота. Амур старательно отвёл взгляд от улыбки, так и звавшей её попробовать, даже в крылья запахнуться попытался.
       - Ну, так чего, - промямлил он из-за их прикрытия и посмотрел вниз, на поэта, который рвался прочитать некой надменной брюнетке новоиспечённую оду, - ревность или пусть в кого ещё влюбится?
       Во взгляде гарпии заплясали бесенята - она считала варианты.
       - Думаю, с варианта "влюбится" навара больше, - с невинным видом рассматривая покрытый красным лаком шип на кончике своего хвоста, произнесла дива. Интересно, как именно этот недотёпа клюнет.
       Ого! И откуда только взялся такой? Молча взял да и шагнул вперёд, крылья за спину отводя - весь готовность действовать. Гарпия тихонько перевела дух, стараясь не смотреть на широкую и крепкую мужскую грудь.
       - Ну да, - сумела всё же проговорить красотка, - с нас же лепта ещё...
       Чудовищное копьё оказалось меж стажёром с Олимпа и посланницей Аида. Она неторопливо поднесла к губам кончик хвоста, вдумчиво облизала его, пощекотала язычком острие шипа и нервы этому недо... ай, ладан с ним... и уколола амура точнёхонько под левый сосок. Аккуратно приняла на шип горячую алую каплю, опустила её на наконечник копья.
       - Больше дезинфицировать не буду, - сверкнув молнией из зрачков, заявила она зачем-то, и не дожидаясь, когда амур хоть как-то отреагирует, быстро кольнула шипом под левой грудью и себя.
       Капля адской крови смешалась с кровью божества, и копьё вдруг утратило черноту, сделавшись почти прозрачным, словно застывшая вода.
       - Что ж, так наверху и передай, - на дело шли с чистой совестью, - хмыкнула гарпия и протянула копьё амуру. - Твой выход.
       Тот поудобнее перехватил оружие, примерился, глубоко вздохнул и... Лёгкая снисходительная улыбка на лице гарпии сменилась сначала восхищением, затем испугом и, наконец, ужасом: он не стал бросать копьё сразу! Он ринулся вниз, изо всех сил работая крыльями, стремительно сливаясь с копьём в ослепительное гигантское острие! Но вместо того, чтобы пронзить только поэта, со всего маху пропорол и высокомерную брюнетку, да так и оставил их трепещущими на одной оси.
       - Сто тысяч роз тебе в задницу! - неэротично заорала с тучки гарпия, - ты что наделал-то?
       - А ничего, - восстанавливая дыхание, фыркнул подлетавший к ней амур. - Поэтов надо слушать. Теперь она ему прохода не даст.
       - Но мы так не договаривались! Он должен был влюбиться в другую и снова страдать, добиваться, пылать. О, какие были бы стихи! Олимпийцы от наших отстали бы века на полтора-два, дали бы покоя... А ты... Ты! Ты хоть знаешь, что отнял у искусства?
       - Знаю, - неожиданно мрачно отозвался амур. - Поэтому и сделал, что сделал.
       - А мой навар? - продолжала базарить гарпия. - За тобой теперь душа! Ты мне душу должен, понял!
       И адская дива вдруг расплакалась:
       - Да что ж мне так не везёт?! Такую идею - и запорол! А у меня - второй прокол! Третьего же не прощают! - гарпия уткнулась лицом в тучку и завыла. - Мы с тогдашним стажёром так всё рассчитали, а тот художник возьми и... ы-ы-ы... застрелись! Видишь ли, объект любви не желает до него снисходить. Писал бы себе изо всех сил картины - а годиков через пять мы бы дали ей... а-а-а... снизойти. Я лично её курировала. А он ждать не пожелал, видите ли... б-б-бунтарь! И ты тут ещё на мою голову!
       Он опустился рядом с нею и поцеловал в дрожавшую каштановую макушку, прямо между пикантно торчащими бугорками рожков.
       - Ты же хотела вариант "влюбится"? И ты его получила, душа моя.
       Рыдания прекратились, лицо адской красотки осталось опущенным, но острые мохнатые ушки повернулись к говорящему.
       - Я ж эти ваши игры быстро раскусил. Что ж ты, думала, художника можно обмануть? Думала, не увижу, что выражение глаз у моей модели другим стало? Манящим, дразнящим... где, кстати, та конфета, что ты сулила?
       Гарпия изумлённо вскинулась, но рта ей раскрыть не дали.
       "А что, - томно подумала адская дева, когда Вселенная перестала, наконец, танцевать вокруг неё фламенко, сальсу, танго и вальс, - кажется, Муза из нас получится".
       Она собралась было продолжить прервавшиеся зачем-то сладкие игры, но оказалось, они с амуром не одни. И давно ли тут сиятельный Аполлон?
       - Целую вечность, - улыбнулся бог искусства. - Искал слова одобрения вашей новой тактике. Что ж, поэт удался на разрыв сердца. Так держать. Олимп ждёт от вас ещё музыканта, скульптора и, конечно, художника. Впрочем, лучше художницу или даже двух.

    16


    Кащенко П.П. Танейкина заводь   10k   "Новелла" Проза

    
    Текст вернулся к маме.
     Танейкина Заводь
    :-)

    17


    Франсуаза Н. Друг семьи   29k   "Рассказ" Проза

      
      
      
       Раз в крещенский вечерок... раздался в тишине квартиры Елены звонок. Голос нежный не шутил, приглашая в гости в свой загородный дом. Сборы не были так долги. Теплые носки, белье пастельное - вот собственно и все о чем просила хозяйка.
       В назначенное время подъехала машина, и в путь пустились впятером. Хозяин, синь глаз из под загнутых ресниц, купеческая стать, и хозяйка, изящная полу-цыганка "Эсмеральда", которую немного полнила большая грудь, их первоклассник сын, Елена и ее пятнадцатилетняя дочурка. По дороге был взят еще шестой - высокий сероглазый . Он, на колени взяв хозяйского сынишку, весь путь шутил и пересказывал на память книжку.
       Хозяйку звали Люба, Игорь - был хозяин, а сын Иваном, в честь деда назван был.
       Вот и вокзал железнодорожный, полустеклянный современный кофейно-шоколодный. Спустив с колен мальчишку осторожно, "шестой" простился со всеми, и отправился в дальний путь, в Иркутск, в служебную командировку.
       Подавая руку на прощанье Елене, не сразу узнал. Узнав, немного лишь смутился. Хозяин вспомнив, что нужен пластырь, жаловалась по телефону, что палец накануне "поранила ножом" , вслед за "шестым" послал в аптеку на вокзал.
       Догнав "шестого", пошла с ним рядом. В фойе вокзала стоя, говорила, путаясь, слова напутствия, едва скрывая волнение. Но он все понял с полуслова, и холодом облил, сказав: "Здесь есть у меня одна, а там другая, и третья нисколько не нужна..."
       Молодая женщина плакала почти, от горя, глотая слезы. Поток их осушил он долгим поцелуем жарким на прощанье. Держал в руках, не отпускал, сильные пальцы утопали в мягком мехе шубки, ноздри вдыхали аромат рассыпающихся волнами поверх воротника волос. - Теплая, милая, очаровательная, но.. не судьба. Со стороны - все было красиво. Как в кино.
       И так, уже в машине, пронзавшей светом фар ночную тьму, Елена думала о нем..., не понимая. Циничные признания Владимира, так звали шестого пассажира, как "нож в спину", застали врасплох. Букетно-нежный период узнавания оборван был так грубо, но зарождавшихся чувств не заглушил...Наоборот, боль стала катализатором любовных переживаний. Сознание старательно пыталось блокировать негативную информацию. "Он разведен. Давно. Но ведь должна же быть у него какая-то жизнь ...до тебя" - печально размышляла Елена, прилаживая спадающие "розовые очки".
      
      

    ***

       И незаметно путь продлился по бесконечной автостраде средь лесов и заснеженных полей. Неожиданно хозяин, свернув с дороги, остановился перед высоким забором, за ним в темноте серел большой, из белого кирпича, квадратный дом, где гостей никто, казалось бы, не ждал. Довольно долго ворота не открывали. Но вот залаяла собака, дверь скрипнула, наконец гости во дворе, темно, ни "зги" не видно, лишь звезды в темном небе, "покуда" не зажегся в окнах свет. Загнав в гараж машину, хозяин пригласил всех в двухэтажный дом.
       В прихожей гостям подали тапочки, белые, прихваченные как-то хозяевами в одной из Пекинских гостиниц ... на память. Надев носки, чтобы не стыли ноги, "леди" поднялись по лестнице в зал. Оставили там вещи и спустились в низ.
       Елена с хозяйкой зашли в большую светлую кухню, и спешно стали готовить ужин, пока хозяин отдыхал с детьми. Биточки из домашнего парного фарша, винегрет и гречневая каша, варенье из лесной клубники, настоящая докторская колбаска,в нарезке свежий янтарный сыр,прянно-хрустящие огурчики и красно-упругие помидорчики собственной засолки.
       Накрыв красиво большой овально-итальянский стол в столовой , отужинали впятером, нет .. вшестером . К столу тихонько подошла дочь сестры хозяина , что с мужем жила в доме.
       Сестра обязана была следить за домом на пару со своим мужем, живя на пансион от брата . Но дом стал очагом разврата в немногочисленном селенье том. Безделье средь пьяных оргий, известных всей округе, брата возмутило. После короткого скандала сестра сбежала в ночь к соседям. Остался в доме муж и дочь Мила, русоволосая девочка шести лет. Она была скромна и боязлива, и как свеча тонка, бледна, и неприкаянно по дому, средь безразличных взрослых, одна бродила. Елена на свои колени вдруг ее взяла, и приласкав, буквально "из ложечки" с рук покормила.
       Потом хозяин Игорь затеял топить баню. Женщины, понемногу, подтаскивали дрова и ветки, помогали носить воду. Вот банька занялась, согрелась, и жаром разошлась.
       В купальниках, Елена и Любовь вымыли детей, смеясь, болтая, как будто знали друг друга лет сто до этого. Затем, отправив их в предбанник отдыхать, стали мыться сами.
       Чуть подсушившихся детей нужно было отправить в дом. И тут Любовь гостей так удивила. Полотенцем обвернув себя и сына, одев лишь обувь на голые ноги, они отправились в дом, забрав с собой укутанную Еленой с головы до ног дочь.
       С черными распушенными, вьющимися по плечам, волосами маленькая фигурка Любы в белом полотенце с обнаженными плечами, руками и ногами, и глазами, что звезды, на фоне снега, освещенного светом из окон, была чудо как хороша!
       Вернувшись, Люба огорошила новостью:" Скоро придет муж и будет веником нас парить, по очереди."
       Закутавшись в большие махровые полотенца, женщины сидели в предбаннике и ждали, болтая обо всем.
       - Обычно, здесь так одиноко и малолюдно, что прошлым летом я купалась в озере, что прямо напротив дома, нагишом выйдя из бани. И незадача! Какой-то мужик, из местных, таки увидел. И восхищенный, скабрезной частушкой угостил.. , - рассказывала Люба.
       Затем таинственным приглушенным голосом поведала о домовом, что в образе кота, однажды, в пустой бане ей явился.
      - Недаром, - подумала Елена - в детстве их боялась.
      - Мой муж пьет, порой, ... настой из бычьих рожек, семейную проблему поправляя.-
      продолжала откровенничать смешливая собеседница,- нечаянно в разговоре полотенце сползло с большой груди хозяйки, оголив замшевые соски на белоснежной коже.
      От неожиданности, не сдержавшись, вовсе не пытаясь делать вид, что не заметила оплошность, Лена обронила: "Как красиво!"
       Но тут их разговор был прерван мужем, который наконец явился с душистой парой веников березово-лесных и банкой меда. Крепкими и нежными руками втирал мед в плечи Любы. Когда-то нырнув в холодный прорубь вод, "моржуя", та заболела бронхитом страшным. И только медовые втирания спасли молодую женщину от натужного кашля и воспаленья легких.
       С тех самых пор остался столь сладкий банный ритуал.
       После медово-брачной процедуры, Игорь предложил попарить... Елену первой. Укрыв полотенцем грудь, гостья, колеблясь, согласилась. И не пожалела... Все было скромно и прилично. Хозяин - мил и серьезен. Шатаясь на стройных распаренных ногах, вышла в предбаник. Настал черед Любови.
       Развеселясь, игриво спросила:
      - Не против, если мы займемся с мужем сексом?
       Елена шутливым же тоном, но настоятельно, попросила подождать, пока оденется и уйдет. И просьбу выполнив, супруги лишь парили друг друга.
       Одевшись и немного отдохнув, Лена ушла в дом. А семейная пара моржей еще обливалась холоднеющей водой из ведер.
       После купанья и парной - снова чай с вареньем, музыка и .. танцы. Вернее танцевала Люба, обнявшись с черноглазым сыном.
       Ночь Лена с дочкой, валетом на диване, провели в пустынной зале. Она с трудом заснула, мечтая все о нем.
      
      

    ***

       На следующее утро дом был пуст. Хозяйка с сыном проспали до самого обеда
       А Игорь с утра уехал по хозяйским делам, вернувшись к позднему столу.
       Проснувшись рано Елена с дочкой спустились на первый этаж , в ванную комнату, отделанную черным кафелем и увешанную красочными махровыми полотенцами, не приятно обнаружила отсутствие горячей воды. Из красивого крана шла только ледяная.. Пришлось греть чайник на кухне, чтобы умыться.
       Пока хозяева спали Лена неспешно осмотрела дом. Дом был хорошо продуман, и обставлен дорогой мебелью. Две большие залы на обоих этажах. На первом - из просторной гостиной с кожаным диваном дверь вела в большую столовую, связанную с кухней. На втором - в зал выходили двери трех комнат: большой - для сестры с мужем, и чуть поменьше - спальни хозяев, в третьей велся ремонт. За спальней узкий коридорчик вел на балкон. В подвальном этаже располагалась котельная, на третьем мансарда под крышей. Дом сверкал чистотой и казался ухоженным. Но ... только одна комната сестры дышала жизнью. Как удалось, накануне вечером, увидеть Елене в освещенный светом лампы дверной проем - наполнена мягкими детскими игрушками всех цветов радуги.
       На полках темно-ореховой мебели, не было ни книг, ни милых безделушек, вазочек, фотографий, словом всего того, что делает дом уютным и .. неповторимым. Лишь в столовой за стеклянными витражами во всю стену буфета из натурального темного дерева красовалась сервизная посуда.
       После того, как все проснулись и легко перекусили, хозяин дома очень мило пригласил гостей на прогулку по своему подворью. Всех своих зверей домашних окрестил, ягнят - овечек, черных словно смоль, коричневых лошадок толстоногих, и двух орловских рысаков, девочку и мальчика, шоколадной и белой масти. Коня с густой белоснежной гривой звали Вольфрам.
       -Его волосы спутала "ласка" - утверждал хозяин. Елена осмелев, не удержалась, и погладила благородного коня по лохматой длинной гриве.
       Словом всей живности досталось "на орехи", отнюдь не для потехи, а чтобы были здоровыми, плодились - размножались.
       Почти в сумерках после прогулки состоялся то ли ужин, толи поздний обед. Стол был прекрасен снова. По две пары больших и малых блюд для каждой персоны, разложены классически столовые приборы: ножи и вилки.
       Неспешный разговор про внешний аристократизм известного актера, любимого хозяйкой, игравшего Захара в "Тени исчезают в полдень". Мать хозяйки была цыганкой. И тема любви русского с цыганкой, уже из "Соль земли" занимала Любу не на шутку. Доченьке Елены достались комплементы за внешность аристократки. Опять же, женщина была этим несказанно удивленна, поняв, что это "пунктик" Любы. И чтобы угодить хозяйке, все подливавшей гостье в маленькую стопочку вина,от которого у той болел желудок, и водки, что на дух не переносила, Лена старательно делала вид, что выпивает " все до дна", пока хозяйка на собеседницу смотрела. Но, как только Люба отворачивалась, незаметно сливала в цветы или в минералку, которой Люба умывалась по утрам. Игорь был "в завязке" - закодирован, не пил. Лене поневоле пришлось составить компанию супруге. Но та никак не унималась, и после отъезда мужа по хозяйским делам, схватив тарелку с соленьями и остатки спиртного, повела гостью во двор. Истранный, вдруг, завела то ли допрос, то ли разговор. Все про того "шестого.". Что было между ними и насколько далеко зашло знакомство?
       Уже был вечер и сидя за деревянным столиком под навесом в темноте, Лене легче стало выплескивать вино в снег, сознание было чистым, и смущено настырной, наводящей на размышления, пытливостью хозяйки..
      
      
      

    ***

       Под самый новый год в назначенный час Лена зашла в офис, где работала Любовь, для консультации, и заодно с поздравленьем. Задав пару легких, как всегда вопросов по 1С и прочим разным бухгалтерским делам, в которых бывшая учительница начальных классов старалась разобраться с помощью Лены, Люба пригласила на маленький предпраздничный фуршет с шампанским.
       За столом сидели муж и его старинный друг. На фоне окладистого респектабельного Игоря он выглядел худо- удлиненно- бледно . И лишь огромные глаза и странно ассиметричный, нисколько не уродующий нос, обращали на себя внимание.
      Друг недавно вернулся из длительной поездки, и трогательно поделился тем, как скучал по сыну, вцепившемуся в отца и не отпускавшему его целых полчаса при встрече, не сладко видно в новой маминой семье. Во все время разговора читал стихи, правда не свои , но все же...Есенина. Елена освоившись, прочла в ответ свои, короткие, немного.
       Затем хозяева офиса вдруг вышли куда-то, оставив гостью с другом наедине. Владимир притянул женщину за талию и поцеловал в открытый влажный рот, и ей вовсе не хотелось дать нахалу пощечину с криком "Идиот!", но все же было странно столь быстрое сближенье с чужим человеком.
       Затем он вышел покурить, она вслед за ним, и в коридоре стала мерзнуть. Обхватил ее руками, стремясь согреть. Потом вновь вернулись в офис, как заговорщики.
       Лене пора было идти домой. Игорь сказал, что друг ее проводит. Она не возражала. И "тот" пошел, и проводил... до остановки. Сказал, что у него дела.. в казино. Так по ходу выяснилось, что он азартен.
      -Но мы могли бы, встретиться вновь вечером. Позже, часов в девять. С этими словами он выпросил ее телефон.
       Она ничего не обещала.
       Но дома все ждала его звонка, пока готовила ужин для дочери.
       Он позвонил и вновь назначил встречу. И она, неожиданно для себя, согласилась, сама не зная почему, хоть тайно влюблена была совсем в другого человека.
      - "На площади - у памятника Ленина. Оденься, потеплей!" - сказал он на прощанье.
       Елена не опоздала ни на минуту, что для нее было более чем странно. Опаздывала всегда и всюду. Это было ее кредо. Купив горячей пиццы в кафе, и в парке, съев ее шутя под разговоры, гуляли долго под мягким медленным круженьем белых хлопьев снега, в компании голубых елей, и светом городских фонарей.
       Был теплый вечер для зимы, хрустел, блестя, снежок под ногами. А они вели беседу, гуляя до глубокой ночи по освященному огнями городу.
       Потом он подарил ей ....белые тюльпаны и посадил в такси ...
      - Белые цветы. Зимой. Как оригинально!
       Владимир убедился в том, что Лена записала его телефон, и они расстались...
       Затем ее простуда мешала им встретить вместе Рождество, потом его какие-то проблемы
      Вот и все...
      
      
      

    ***

      - Но было или не было? -пытала хозяйка безуспешно.
      Она все знала от Володи, и про свиданье и цветы, оказывается, как жаловался, купленные почти, что на последние же деньги.
       И вдруг...
      -Я его люблю - призналась, блестя глазами "Эсмеральда". Она была прекрасна в этот миг, но все же, все же...
      "А как же муж? -подумала Елена - Муж, который ее лелеял и содержал: норковая шуба, личное авто, поездки в Грецию, трехкомнатная квартира, итальянская мебель и пр., и ... верил так, как никому. Она вела все его финансовые дела. Наверно это алкогольные пары ударили ей в головку"
      
       Но, поддавшись внутренней игре, Лена выпалила:
      "И я его люблю, у нас был секс" . В ответ - блеск грозных глаз и обиженное молчанье..
      
       Ночью Лена не смогла заснуть. Любовь, мстя своему любовнику всю ночь, терзаясь, терзала мужа. Скрипенье кровати в полупустом холодном доме не мог услышать лишь глухой..
       Спасибо богу, дочь спала невинным сладким сном...
       Но тогда Елена ничего не поняла, позже продолжала с Любой делиться развитием событий.
      
      

    ***

       Спустя три месяца в апреле тот, "шестой" вернулся, в свой день рожденья. И накануне он Елене снился.
       Вечером звонок - о нем поведала Лене дочь. Но не срослось, в тот самый вечер она была на незапланированной консультации . Там какая-то проблема с установкой программы, пришлось за программистом ехать, ждать, потом просматривать вновь файлы..
       Вернулась очень поздно..
       Дочь Лены все дни, что накануне, проболела ветрянкой. В пятнадцать лет болезнь опасна. Температура дня три держалась под сорок. И дочка шептала в полубреду: "Бабушка помоги, бабушка помоги..."
       А Лена плакала над нею, обматывая мокрыми простынями. И врач ничем не могла помочь. На третий день Лизе стало легче, и с помощью Игоря Елена сумела отлучиться на один час: отчитать свою часть сборного публичного семинара.
       И вот, когда температура у дочери спала, участковый доктор взяла и вызвала скорую помощь. Напугала ...внутренними возможными высыпаниями.
       Пришлось ехать в больницу , на другой конец города, где Елена оставила дочь на ночь, ей должны были сделать четыре капельницы.
       Утром на машине главный редактор журнала, где работала Елена, отвезла ее проведать дочь на своей машине. Лена оставила передачу: кружку, соки... Но сердце ее было не на месте. И после обеда она позвонила Игорю, попросила снова отвезти в больницу. Просьбу выполнила ...Люба на своей машине.
       В больнице Лена узнала, что дочь чувствует себя хорошо, капельницы уже все сделаны.
      Но она ничего не ела и ...была пятница. Впереди маячили выходные без врачебного досмотра. И мгновенно Лена приняла решение - забрать дочь домой. Пришлось немного поскандалить, так как было уже поздно для оформления выписки, но, слава богу, под расписку отпустили...
       Дома доченька постепенно пришла в себя. Елена купила и подарила ей сотовый телефон, такой, о каком та мечтала. И она целыми днями скачивала музыку и слушала ее. ...
       В тот период, Лена работая редактором небольшого налогового журнала, определяла темы номера, рубрики, сама писала статьи, освещала свежую арбитражную практику, брала интервью у чиновников, комментарии у аудиторов. Словом "и чтец и жнец и на дуде игрец", даже разрабатывала макет обложки по собственной инициативе. Работа ее увлекала, и, несмотря на хроническую усталость и недостойную заработную плату, она чувствовала себя счастливой. После того, как Елене пришло в голову размещать на обложке не скаченные из Интернета картинки канцтоваров и прочего офисного антуража, а живых людей, не моделей , а реальных горожан, в зависимости о темы главной статьи номера, и ввести день консультаций - горячую линию, объем продаж стал расти и, как говорят " дела пошли в гору"...
       Люба иногда ей позванивала, консультировалась или просто так, жаловалась, что ее муж своих коров любит больше, чем ее. Как раз в то время умерла молодая телочка, муж его сестры "загнал" сено на сторону, коровы не доедали.. Был опять скандал, Игорь выгнал свою сестру из своего дома, и стал ... строить для нее отдельный коттедж. Он был детдомовский, и сестра была единственной родной душой. И как он на нее не сердился, все время прощал.
      
      - Игорь так переживает из-за этой коровы, а умру я - даже не заметит" - сетовала Люба по телефону..
      -Завтра в офисе мы будем отмечать день рождения Володи, приходите.
      
      

    ***

       На следующий день в обед Елена забрала дочь из школы, и отвезла ее в другую -художественную. Завуч общеобразовательной школы просила ее подойти позже к директору для беседы. Во временном промежутке до встречи с директором, Лене удалось заглянуть в офис к Любе. Там уже было небольшое застолье из трех человек: Люба, Игорь, и он
       Лену пригласили к столу, она согласилась, ненадолго... Села напротив Игоря, Люба расположилась напротив Владимира.
       После традиционных поздравлений и подарков от хозяев офиса, Лена была без подарка..., он, как водится, почитал стихи, а потом завел игривый откровенно фривольный разговор исключительно с Любой, как будто не замечая гостью с Игорем.. Он рассыпался в комплиментах и смотрел только на жену хозяина. Лене с Игорем ничего не оставалось, как смотреть друг на друга и улыбаться... Постепенно они даже умудрялись перекидываться парой фраз. Взглянув на часы и поняв, что ей пора, Лена резко встала не особо церемонясь, попрощалась, даже не глядя в его сторону. Игорь, а вслед и Люба, проводили ее до двери, и она помчалась на встречу ... с директором школы.
       Уже на работе, раздался звонок на ее столе, взяла трубку, звонила Люба.
      - Вы почему так рано ушли? Игорь меня ругал из-за Вас. Он считает, что я виновата.
      - Ну что Вы, я ни на кого не в обиде, просто очень торопилась - соврала Лена.
      
       Ранним вечером после работы, распогодилось, выпавший днем снег растаял.. Заходящее солнце слепило глаза У Елены поднялось настроение и она позвонила Володе из дома... Оказалось, что он глубоко обижен ее уходом.
      - Ты опозорила меня перед друзьями - его слова просто огорошили.
      - Но у меня тяжело недавно болела дочь, я и так много отсутствовала на работе, я не могла остаться..
      - Я уезжаю за город, на озеро.
      - С Лапинами?
      - Нет, их там не будет..
       Его вдруг прорвало, лед обиды сломался, и он увлеченно стал рассказывать о Байкале...
       Через несколько дней накануне нового длительного отъезда Володи , Елена купив цветы, без предварительного звонка подъехала к его дому, и уже стоя напротив двери квартиры позвонила из сотового телефона... Он был растерян, открывая дверь, и был очарован букетом из белых хризантем, крокусов и декоративных хвойных веточек ( раньше он торговал цветами и профессионально разбирался в них) и .. Еленой. На ней было новое светлое пальто, на лице - ненавязчивый мейкап, распущенные по плечам модно-прямые каштановые волосы, она дышала дорогим парфюмом, подаренным одной клиенткой - главным бухгалтером известного в городе большого бутика коллекционной одежды.
      - У меня в гостях сын, я не могу тебя пригласить, сейчас я отнесу букет и выйду.
      Через нескольку минут, одевшись, он вышел. Произнес комплимент и похвалил духи, признав, что это его любимый запах.
       - Ты такая... Я не достоин тебя.
      Она смотрела ему в глаза и нежно улыбалась.
       Они шли неспешно вдоль проезжей улицы и говорили, говорили, говорили.. Лена ему рассказала и про крещение и про допрос и .. все остальное. Последнее он слушал не веря.
      - Не может быть.
      - Как - в ответ удивилась она , - ведь они муж и жена .
       Он покраснел.. Неприятная догадка прошвырнула в ее сознании... "Неужели, Люба врала ему, что ее муж .. ".
      - Когда-то мы с Игорем вместе учились в одном техникуме. Он учился слабо, на 'тройки' и постоянно у меня списывал. А теперь я вынужден на него работать...
       Подавленная зависть звучала в голосе собеседника, и затаенная обида на несправедливость судьбы.
       Весенний воздух пьянил. За время командировки Володя поправился, возмужал и .. похорошел. Во время разговора они иногда останавливались, он клал ее руки на свои плечи и утыкался губами в лоб.
      - Все правильно, что у нас ничего не получилось, я ведь старше тебя на... четыре года
      - Какая ерунда! - улыбнулся он - Ни за что бы не подумал, выглядишь на двадцать шесть.
       И ласково заглянул ей в глаза, прижав к себе.
       При переходе автострады.., она, в хорошем настроении, под нос мурлыкала песенку:
       " Последнее свидание с тобой - Последнее свидание с судьбой..."
       На остановке он обнял ее, она - его, и он долго, долго читал ей стихи про колечко и любовь...
       А потом они целовались и не могли оторваться друг от друга, понимая, что на сей раз расстаются навсегда. Они пропустили несколько такси... Целуя он слегка нежно покусывал ее губы...
       Они решили, что ..останутся друзьями.. Но когда подошла очередная машина, и Лена садилась на место рядом с водителем, "друзья" с трудом расцепили губы...
      
      

    ***

       Потом была посттравматическая запоздалая реакция: ненужные телефонные разговоры, попытки что-то склеить, объяснить ... Мучительный телефонный построман...с переменной погодой отношений.
      
      - Что ты от меня хочешь? Секс?
      - Нет, я хотела, чтобы ты меня любил...
      
       Больше она его никогда не видела...
      
      

    ***

       Однако пути Господни неисповедимы . Неожиданно выяснилось, что у Володи был еще роман с молоденькой аппетитной белобрысенькой "оторвой", двадцатиоднолетней сотрудницей редакции -Лидой. Пока он был в командировке, она его ждала, постоянно с ним созваниваясь... Звонила в Иркутск. Ждала, как "Ева Браун". Заочно училась, в каком-то институте. До журнала работала в боулинг-центре и даже в ... казино. Елена, не раз наблюдала, как какие-то парни постоянно приходили к Лиде в офис, с одним она довольно бурно выясняла отношения. К тому же девушка часто уходила домой с женатым симпатичным молодым рекламщиком Атоном...
       Вскоре выяснилось, что Лида беременна, и вроде как от Владимира...Собирается за него замуж. Лена озвучила Любе свои догадки по телефону... В тот же день "бедной девушке", позвонил он. И уговорил сделать аборт.
       Впоследствии Лида вместе с Антоном перешла на работу в другой журнал, откуда ее уволили со скандалом... Правда, Елена так и не узнала, за что.
       Игорь, которому молодая женщина впоследствии, в поисках поддержки и совета, поведала всю историю, ни словом не упоминая Любу, признал: "Леночка, Вы достойны светлого человека, а Володя... таким не является... ". Она слушала, все понимая, соглашалась... Ей было горько,но все же немного жаль Владимира.
      - Заботится о своем отце, который был парализован, обожает сына. И не виноват в том, что бабы его любят ... не за деньги, - неожиданно промелькнуло у нее в голове.
      
       - Я бы с Вами так никогда бы не поступил. Вот мы с Любой живем уже больше 10 лет вместе,- закончил разговор Игорь.
      
       Лена мысленно улыбнулась, но... мужья подруг для нее были табу. Во всяком случае, жить с Игорем, как Люба точно не смогла бы. Елена только поцеловала Игоря в щеку, благодаря за сочувствие.
       Это был второй брак Любы. Первый ее муж был еще круче и богаче, но ... гулял откровенно, а она по молодости не смогла это пережить. Однажды, за чашкой кофе в офисе, Люба призналась: "Я до того не люблю своего мужа, что даже до сих пор, во время исполнения супружеского долга закрываю глаза, и вовсе не от удовольствия".
       Года через два после этой истории отношения Игоря и Любы совершенно разладились. Люба жаловалась, что он ее дико ревновал, вплоть до того, что оставляя сына себе, выгонял из дома, не раз поднимал руку ... - Обещал живьем закопать, если не уйду, - ужасал подробностями нежный голос по телефону...
      
      - Так уходите, как можно все это терпеть. Снимите квартиру, со временем все наладится, - пыталась ее успокоить Лена.- У Вас же сейчас хорошая работа, - Люба уже два года работала в филиале Московского банка. - Старшая дочь замужем, и Вы можете себе это позволить.
      - Но.. я привыкла к определенному уровню жизни.. В моем-то возрасте скитаться по чужим углам?!
      
       Остыв, Игорь уехал в Сочи налаживать бизнес... вместе с Володей, оставив жену и сына в покое.
      
      

    ***

       Мораль сей басни такова, что Вы, едва ли, найдете хоть каплю здесь морали. nbsp;

    ***


    18


    Ав-ав Грёзы уходящего лета...   5k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Проза

      
       "Мальчик влюблён", - подумала женщина и грустно улыбнулась. Она была хороша той красотой уходящего лета, от которой захватывает дыхание, хочется писать стихи и петь романсы, надеясь, что лето это никогда не закончится.
       Она знала, что влюбился он ещё тогда, когда мама привела его, ученика двенадцатого класса, на интервью и женщина играла для них - вальс Шопена, какую-то джазовую импровизацию, потом популярную мелодию.
       Когда они уходили, женщина знала, что мальчик придёт опять и будет брать уроки у неё. И не только потому, что хочет научиться лучше владеть фортепиано.
      И он пришёл. И она учила его целый год. Как и было запланировано.
      Как пианист, он не был хорош: сказывалось отсутствие регулярного музыкального образования. Она слушала его хромающие пассажи; останавливала, поправляя - и вздрагивала всякий раз, когда вместо того, чтобы как и положено подростку угрюмо выслушать замечания, он резко поворачивался на стуле, впитывая каждое сказанное ею слово, ловя каждое движение эмоционального лица. А она почему-то смущалась и очень злилась: куда же это годится?!
      Год закончился и мальчик уехал учиться в университет.
      Прошло несколько лет. Женщина иногда вспоминала своего ученика и даже фантазировала о том, как всё могло бы сложиться, не родись они почти два поколения врозь.
      Когда зазвонил телефон и знакомый голос в трубке сказал: "Это я", - женщина даже не особенно удивилась.
      Мальчик уже был молодым человеком двадцати лет от роду. После года учёбы в университете он уехал в Испанию - как, почему и зачем, женщина не спрашивала - а потом вернулся домой, к родителям. Он будет теперь учиться в местном колледже и хотел бы опять брать у неё уроки фортепиано.
      Внешне он совсем не изменился, только взгляд стал более смелым и открытым. А ещё - любопытным. Словно заглянуть он пытался глубже, дальше, чем допускали её глаза.
      "Боже мой, я же влюблена!" - ужасалась женщина и отворачивалась от настойчивых чёрных глаз, жадно впитывающих каждое слово, каждый жест.
      Когда однажды, пересекая комнату, он задел головой низковато подвешенную люстру, она автоматически - по-матерински! - рванулась к нему, и приложив руку ко лбу, озабоченно спросила "Ты в порядке?" - рука его легла ей на талию, и краска смущения обожгла щёки женщины. Она аккуратно выскользнула из его случайного - или нет?! - объятия, в то время как в мозгу пульсировала только одна мысль: "Что со мной происходит?! Этому нужно положить конец!"
      Но всё оказалось намного проще. Прошёл очередной показательный концерт. Мальчик наконец-то позволил своим родителям поприсутствовать - благодаря её настойчивым уговорам. А когда пришёл на следующий урок, то сказал, что этот урок будет последним.
      Женщине стало жарко: то ли от прилива, то ли от неожиданности новости. А потом она вспомнила глаза матери мальчика: ревностно оглядывающие с головы до ног её, ровесницу по возрасту, но такую молодую и красивую. И концерт, вести который было труднее, чем обычно, потому что всякий раз, обводя глазами зрителей, она неизбежно натыкалась на горящие глаза мальчика. И настороженные - матери, посматривающей то на сына, то на его учительницу. Женщина даже ошиблась несколько раз, играя "Полишинель" Рахманинова.
      А сегодня, полгода спустя, они встретились опять. Мальчик позвонил и сказал: "Мы переезжаем в другой город: папу переводят по работе". Он спросил, записала ли она последний концерт на ДВД. "Да, конечно, - сказала женщина. - Можешь зайти и забрать в любое время".
      Она отдала ему ДВД, пожелала удачи и сказала:
      - Молодец, что позвонил - этот ДВД давно уже был приготовлен для тебя, - она помедлила мгновение и добавила. - Рада, что удалось увидеть тебя напоследок.
      - Я тоже рад, - сказал мальчик и глаза его, несмотря на улыбку, были грустными.
      Он ушёл, а женщина подумала, что они ещё увидятся. Конечно, она навсегда останется его учительницей - и ничем больше. Потому что нельзя иначе. Но почему так грустно? Почему не хочется забывать это прекрасное юное влюблённое лицо? "Любви все возрасты покорны", - сказал поэт. Как верно! И как грустно, когда чувство это - или только его предвкушение - приходит слишком поздно. Когда то, о чём мечталось всю жизнь, появляется на её закате и в совершенно недоступной форме.
      Женщина тряхнула головой - а, впрочем, чего грустить? Чувства есть - значит, сердце живо, не умерло! Чего ещё желать? Пока оно живо, не будет конца и её женскому лету. И будет оно затяжным. Она уверена! А когда придёт осень - что ж, тогда воспоминания эти будут согревать её холодные дни своей непреходящей юностью.
      Женщина перевернула страницу и коснулась клавиш. Рояль запел "Осеннюю песню" из "Времён года" Чайковского.
      Растаял последний аккорд и женщина опустила руки на колени.
      - Ты ещё никогда так хорошо не играла, - тёплые руки мужа легли на её худощавые плечи.
      - Спасибо, - шепнула она, поднялась и обняла его, думая о том, что жизнь её сложилась просто замечательно. Рядом с ней преданный муж, хорошие дети. Ну а любовь - была и любовь. И по-прежнему есть. А мальчик - прекрасная грёза, которая останется с ней до конца дней. А жизнь - та будет идти своим чередом.
      И женщина пошла на кухню готовить ужин.

    19


    Ехидная Д. Зачем любить, зачем страдать   0k   "Песня" Лирика

      Романс, музыка и слова Евгения Юрьева.
      Исполняет Ехидная Джейн.
      Запись от 23.12.2012,
      специально для закулисья конкурса ВК-4
      
      Звучит в иллюстрациях :)
      
      
       Не стреляйте в Джейн!
       Она играет и поёт,
       как умеет...
       Записано в три часа ночи.
       Единственный дубль.
       Гитара не строит.
       Не распелась.
       Порядком огнедышащая.
       Но душу...
       Мою рыжую душу
       Я сюда вложила. :)

    20


    Айнетдинова Ю.Ю. Дочери Ферраны   30k   "Рассказ" Проза

    

    В нашем городе заведено так: женщина может уйти от мужа, если сумеет снять с его руки кольцо, которое подарила ему в день свадьбы. Гордые дочери славных предков, женщины Ферраны сами решают, за кого им идти замуж, и единственные во всем королевстве пожалованы высочайшим позволением расторгнуть опостылевший брак. С условием, конечно...

    Это еще пра-прадед нынешнего правителя постановил, в день, когда после победоносного сражения у реки Хотан король Лурдвик Унылый подписал грамоты о капитуляции и север Хетеры стал частью Креттары. Именно тогда была взята неприступная Феррана, в которой, на границе с покорившимся, но издавна беспокойным соседом, предстояло поселиться героям Хотана. А вместе с ними — их отважным дочерям и женам, перенесшим все тяготы военной жизни наравне с мужчинами.
    Дочери и жены, правда, не стремились к подвигам и вовсе не по своей воле подверглись тяготам и лишениям. Уже отступая, Лурдвик спалил дотла два из трех крупнейших городов южной Креттары, которые, конечно, ни в какое сравнение не шли со столицей или, к примеру, c торговым Протто, но все же давали приют немалому числу подданных Феретта Славного.
    Историки потом припишут победу при Хотане мудрости и отваге Феретта и его военачальников, но люди умные до сих пор говорят о том, что лишь безумная смелость лишившихся крова южан, подстегиваемых отчаянием, жаждой мести и призраком голодной зимы, позволила в считанные дни переломить ход затянувшейся войны и одержать победу над войском Лурдвика. Я, честно говоря, всегда склонялся в пользу второй версии, хотя бы потому, что не понаслышке знаком с креттарским королевским домом и его высокородными детьми. Говорят, характер у них передается по наследству, а если так, то Феретту далеко было как до мудрости, так и до отваги. Вот хитрость и изворотливость, а еще умение искусно манипулировать своими подданными — это да...
    Впрочем, одно Феретт Славный совершил несомненно: подписал высочайший указ, что женщины Ферраны, жены и дочери героев Хотана, а также их дочери, и внучки, и так далее — что женщины Ферраны имеют право распоряжаться собою свободно, наравне с мужчинами. Главное, пусть докажут, что ничем не хуже отважных прабабок... В общем, умела кольцо подарить, умей и забрать.
    И ведь забирали! Убивали даже, бывало: ночью, в постели. Или яду сыпанут в кушанье... Но за такое указ все того же Феретта карал сурово и без всяких поблажек. Женщина, сколь бы славными ни были ее предки и сколь трудным — ее положение, отправлялась в тюрьму. Негоже достойным потомкам славных предков наносить удары исподтишка.
    Но в основном, конечно, снимали. Ночью же, во сне. Благо, потомки не меньше прадедов склонны были к возлияниям, отягчающему тело и душу чревоугодию, да и вообще — в спокойной вот уже полвека Ферране грех не любить поспать. Я вот, разве что, в последние недели совсем сон потерял...
    Бывают, конечно, и шумные истории, о которых долго еще судачит весь город. Как прошлой осенью, когда леди Виггарди, нацепив в мужское платье и сняв со стены знаменитый прадедов клинок, при всем народе вызвала мужа на поединок.
    И ведь одолела же! И когда он без сил рухнул ей под ноги, да и она сама вслед за ним — но все же секундой, двумя позже! одолела! — славный лорд (нет, серьезно: Виггарди — славный малый, он мне с детства друг), так вот, он ей сам тогда кольцо протянул.
    Что-то между ними такое было, потому что Дотто совсем белый сделался от злости, когда она его вызвала, и даже говорить с ней не стал, сразу камзол скинул. А уж как клинок в руках Марджи плясал — не будь Дотто первым в Ферране фехтовальшиком, лежать бы ему нашинкованным в капусту.
    И вот он ей кольцо-то протягивает, а она, шальная, вдруг как засмеется — аж народ в стороны прыснул! — и давай ему это кольцо обратно на руку нанизывать. А пальцы-то мокрые, что у него, что у нее, в крови все...
    Как сейчас помню — ползают вместе в грязи, встать-то уже не могут, и ищут в траве жухлой это кольцо злостчастное, и всё смеются, смеются... так и смеялись до тех пор, пока доктор их по щекам не отхлестал, не обмотал наспех бинтами и не погрузил в свою карету.
    А Марджи потом Дотто новое кольцо подарила. И говорят, гравировку внутри заказала, а что именно, никто не знает. Только мастер краснеет и все отмалчивается, да женушка моя, которая Марджи первая подруга, смехом заливается, когда я ее спрашиваю.
    Но вообще, мало кто в Ферране от мужа побежит. Это девки безродные, бывает, мотаются от мужика к мужику, и вовсе браком не озаботясь, но благородные-то — если уж только совсем с мужем невмоготу. Потому что право-то Феретт дал, а вот что с этим правом делать — непонятно. Отец, конечно, выделит чересчур своевольной дочери причитающуюся часть имущества, ну или брат там — кто нынче старший мужчина в семье?.. Но непривычно это — женщина, самостоятельно ведущая дела. Пра-прабабки ферранские, допустим, героические были дамы, а вот мужчины, что тогдашние, что нынешние — так... как везде. С теми же предрассудками.
    В общем, нелегко такой строптивой особе нового мужа найти, даже и среди местных. Разве что заглянет ненароком в наше захолустье кто-нибудь из столицы да польстится на редкую птицу — ферранскую невесту...
    А столичные-то нам не чета, мы ж, как никак, потомки героев! Вон, леди Вентра, блистательная особа королевских кровей, в этот свой приезд так и увивается вокруг меня да вокруг Дотто, только что платье свое, по новой моде чересчур открытое, еще не скинула за портьерой... Куда столичным до нас!
    ***
    А Эстер моя — она вроде Марджи Виггарди, только, пожалуй, поумней и потоньше. Все-таки пятнадцать лет в столице, у тетки по материнской линии, а потом сюда, чуть не в одиночку поднимать обветшавший отцовский дом и порядок наводить на руднике... Да и со мной потом сколько всего! А темперамент — здешний, ферранский.
    Нет, фехтовать она, по счастью, не умеет: просила как-то научить, но небеса сберегли, отвели. Потому как — огонь, а не женщина! Только тронь... С такой не заскучаешь.
    Да я и не скучаю, в общем — что раньше, что сейчас. Только вот спать мне в последнее время вовсе не приходится.
    А все потому, что вознамерилась моя драгоценная женушка колечко с меня заветное снять...
    Я уж не знаю, что там приключилось в ее прелестной головке. Она теперь, конечно, разговорчива стала, а вот болтливой никогда не была. Улыбается, зубками жемчужными сверкает, и глазки меж шоколадных кудрей поблескивают игриво, а сама голову так склонит и молчит — не вообще, а о главном. И ни словом, ни жестом себя не выдаст, ни что я противен ей, или что обида у нее на меня... Да и не верю я, что мог вот так взять и ей опротиветь. Это же Эстер, моя девочка, она же сама тогда меня выбрала, да и пережили вместе столько!..
    А вот только колечко она с меня ночью тянула. Медленно так, нежно... она, когда захочет, у нее пальцы мягкие-мягкие, касается — что твое перышко. А сама аж не дышит, не шелохнется надо мной. И только пальчики — раз, раз... по шажочку, по малой мере! — кольцо сдвигают.
    Я тогда, конечно, виду не подал. Даром, что ли, приемы в столичных залах проходят, тайные
    поездки да беседы с чужими посланниками? А тут ведь еще особая милость Его Королевского Величества... нервное дело, я вам скажу!
    Да и в родной Ферране я не просто так сиднем сижу второй год, вроде как в ссылке за неугодные государю сочинения об иноземных порядках... На деле — поглядываю в сторону Хетеры, выжидаю. А выжидать — это, знаете ли, та еще наука, нервов крепких требует.
    В общем, всхрапнул я понатуральнее, перевернулся на бок, да и Эстер к себе мимоходом покрепче прижал... Что, думаю, делать будешь? А она лежит — затихла, замерла, не пискнет даже. А обычно ведь не потерпит, если я хоть руку на нее положу — взбрыкнет, фыркнет... тяжело ей, нежной, под такой тяжестью спать. Она у меня вообще такая — свободолюбивая.
    А только в ту ночь она долго лежала. Сердечко под моей рукой — тук-тук, тук-тук, тук-тук. А дышит ровнехонько, по простыням растеклась, расслабилась... ей тоже наука впрок пошла. Легко ли — женой королевского доверенного, да по всей стране, да по сопредельным королевствам... из лесной засады — на вельможный бал, на котором хищники похлеще тех лесных ребятишек. В общем, Эстер моя — не хуже ферранских пра-прабабок. Только вот она сама и меня, и жизнь такую выбрала, не гнал никто. Что же с ней приключилось?..
    Я тогда все-таки заснул, не заметил, как она выскользнула-вытекла у меня из рук, из спальни исчезла, а утром уже в столовой встречает, мясными пирожками по столичной моде кормит... Хорошо еще кулак додумался под себя сунуть, так всю ночь на нем и проспал — ребра потом ныли и рука до плеча онемела... Но кольцо сберег.
    ***
    Я с того дня осторожный стал. Дома не сплю вовсе: затеял в спальне ремонт, да кровать-то большая, в двери не прошла... ночуем в моей старой комнате, где я еще мальчишкой так кровать ускакал-упрыгал, что она при каждом движении скрипит, как несмазанная телега. Да и тесно на ней вдвоем, вот и приходится мне у самого краешка на боку ютиться. Эстер-то, та разметается, руки раскинет, а то клубочком свернется — но непременно кровати поперек... Хорошо. Не засну.
    Днем меня усталость, конечно, валит. Я теперь на службу зачастил... хотя, какая служба! — новая блажь нашего Величества: прошения от благородных лордов на высочайшее имя принимать, способствовать государственному благоустройству. А благородные лорды робеют, на управителя ферранского оглядываются — как же так, сразу королю, без его отеческого благословения?.. В общем, посмотришь — не служба вовсе, а так, место, где благородные господа могут приятно время провести, пропустить стаканчик винца да дела городские обсудить.
    Впрочем, вина я теперь тоже не пью — негоже мне расслабляться. А вот только приду на службу, Виггарди за делами смотреть посажу, а сам в кабинет, дверь запру и — бух головой на стол!
    Времени всего-ничего, до обеда, а там положение обязывает на прием к управителю, Виггарди-старшему, развлекать местную знать и столичных гостей... Леди Вентра, вон, в этот раз целую свиту с собой привезла, да еще детей прихватила. А то, глядишь, съездить надо куда — тут, бывает, и за день не обернешься, с рассвета в седле... Оживленно нынче в провинции.
    Но уж пока можно — хоть сколько сна, да перехватить. Правда, Дотто говорит, сплю все равно скверно. То бормотать начинаю, то ругаться, то кулаком по столу колотить... Ну, конечно — как тут не злиться! Хотя, нет. Нельзя на нее злиться, на мою Эстер...
    Но Эстер-то не дурочка, да и в курсе она моих дел, ее просто так не проведешь. А мне никак нельзя допустить, чтобы она поняла — что я знаю. Потому что Эстер такая, с нее станется разом все решить. И придет, и потребует кольцо свое... И я ведь отдам, потому что как удержишь, если не мил? Да и люблю ее, самому же противно смотреть будет, как она меня терпеть станет...
    Но пока молчит она, пока медлит... пока вместе со мной притворяется ночами, что спит, а сама нет-нет, да и приподнимется, послушает дыхание... до тех пор есть еще мое время. И уж я его не упущу!
    Так вот, чтоб Эстер ни о чем не догадалась, затеял я в Ферране очередную охоту на хетерских шпионов. Втайне, конечно, кто я такой, чтоб шпионов ловить... но свои-то, кому надо — те знают. Напустил туману, поставил на уши всю агентуру, они у меня аж жирок растеряли, неделю с лишком бегая по пропыленному и душному городу. Да так все убедительно вышло, что Дотто — вот наивная душа! — в столицу доклад настрочил. Что, мол, лордом Деспьеро раскрыта в Ферране шпионская деятельность, все силы брошены, борьба ведется... Хорошо еще, не поймали никого — из тех, кого ни в коем случае трогать нельзя.
    Что тут началось! Полетели гонцы: приказы, наставления, распоряжения... всё под видом дел
    государственных, да только с двойным дном. Тут уж мне пришлось побегать да покрутиться! А Эстер моя только смеется да волосы мне ерошит, как она любит, ну и кормит вдвое против прежнего, чтоб не исхудал от забот... Только я теперь на ночь особо не ем. После еды в сон тянет.
    А про Эстер мою мне никак не понять. Уж сколько я умею — и читать между строк, и слышать, что не сказано, и угадать, что не подумано даже — так, мелькнуло в чужой голове тенью... А вот с Эстер никогда так легко не мог. Только мне и не надо было: она же всегда как открытая книга передо мной, и расскажет все, и поплачет, если обидел чем, и со мною первым радостью поделится... А теперь у нее от меня секреты. И я — доверенное лицо, королевский посланник, а теперь, волею случая, еще и гроза шпионов, — никак не могу загадки ее разгадать! Не противен ведь? — Нет же?.. — Так отчего?..
    ***
    А на днях и вовсе непонятное приключилось.
    Сам я не видел, но Макта сказала, что утром в гостиной леди Деспьеро изволила громко ругаться и хлестать по щекам жену командира городской стражи леди Фаску, которая прибежала к нам в слезах, перепуганная и с мужниным кольцом, крепко зажатым в кулаке. А потом леди Фаска снова плакала, но уже по-другому и одна, и еще молилась святым и требовала от Макты молиться вместе с ней, а леди Деспьеро — («Ой, простите, господин, стыд-то какой! Но ведь все, все уже знают!») — говорят, леди Деспьеро валялась в ногах у лорда Фаски и упрашивала его принять женушку обратно, а лорд Фаска страшно ругался и после вовсе ушел, оставив леди Деспьеро выбивать пыль из подола выходного платья на глазах у перепуганной публики.
    По-хорошему, после такого я должен был вызвать Фаску на поединок и, возможно, даже убить. Но мы с Мито друзья, да к тому же после Виггарди он второй мой помощник здесь, и поэтому я просто отправился набить ему морду, дабы ферранская общественность почувствовала себя хоть немного удовлетворенной, а сам Мито хорошенько усвоил на будущее, что просьбы леди Деспьеро следует выполнять без лишних раздумий. В итоге я просидел у Фаски полночи, и все-таки напился, потому что перед уходом Эстер поймала меня в дверях и горячо убеждала просить Мито за Сару. Сара, дура, все перепутала, и решила, что муж ее был в борделе у шлюх, а Мито же в ту ночь ловил со мной хетерского шпиона (о, да, нашелся-таки один болван, которого действительно стоило взять!) Рассказывать об этом было нельзя, но Сару Эстер туманно успокоила, сославшись на мое свидетельство, а вот Мито на недоверие обиделся смертельно. А уж за кольцо — и того больше. Но надо же как-то спасать семью!
    Пока не кончилась вторая бутылка, Мито гонял слуг, крушил мебель и плакал, пугая шумом и ревом вверенную нянькам ребятню, а я, заклиная себя быть терпеливым, с жаром убеждал его, что Сара не просто дура, а потеряла голову от любви. Насчет Сары я был не вполне уверен, но вот затоскует добряк Мито без своей заботливой женушки, кто тогда будет работать?.. Мы с Дотто? Много мы наработаем, если Виггарди у своего папаши в вечной опале, а мне и вовсе высовываться нельзя, я — так, столичный бездельник в затянувшейся ссылке, чья жена шьет по два новых платья в месяц и почему-то не спешит осчастливить своего муженька кучей голопузых детишек... Но это все ладно, а вот Эстер на прощание так посмотрела на меня... за один этот взгляд я готов перевернуть вверх дном всю Креттару и сопредельные земли впридачу, но сделать то, о чем она просит.
    И вот, возвращаясь под утро домой, все еще пьяный и с разбитой-таки физиономией (это Мито случайно зацепил меня стулом, когда в очередной раз проклинал Сару, а Мито — он же что твой медведь, хоть по виду, хоть по силище), я улыбался, как мальчишка, и мечтал об одном: отправить домой эту курицу, леди Фаска, подхватить мою Эстер на руки... а потом вверх по лестнице, в нашу временную спальню, и пусть эта дурацкая кровать скрипит и вся прислуга будет в курсе... лишь бы она смотрела на меня своими сияющими глазами, и смеялась, счастливая, и говорила мне, что всегда знала — я могу все-все-все...
    Но, занеся руку, чтобы постучать в дверь, я наткнулся взглядом на это проклятое кольцо и тут же мне сделалось тошно. От злости я саданул кулаком в косяк, добавив к ссадине на скуле содранные костяшки пальцев, и до утра мерз под деревом в саду, проклиная свою неосмотрительность и покрываясь холодным потом от одной мысли, что было бы, если бы я ввалился к ней вот так, мало того, что свински пьяный, так еще и беспомощный, как дитя: вот он, делай что хочешь...
    Утром пришел слегка протрезвевший Мито, ломился в двери, требовал Сару... Она выскочила, растрепанная, в нелепом ночном чепце моей бабушки и дорогом теплом халате с плеча леди Деспьеро, и они еще долго ругались в саду, не обращая на меня никакого внимания, а потом ушли, обнявшись, и поливая друг друга слезами примирения. И Эстер смотрела на меня сияющими глазами, но в это время пальцы ее чутко обегали влажный от ночной сырости и мятый камзол, снимали приставшие травинки и кусочки коры, и в глазах ее восторг и благодарность сменялись растерянностью и страхом. А я не знал, чем ее утешить, мялся на пороге и нескладно врал что-то про ночь у Мито, чувствуя себя то последним дураком, то почти преступником. А потом и вовсе, измученный бессонной ночью, тревогой и стыдом, сбежал на службу, чтобы маетно уснуть под взглядом сочувствующего Виггарди и видеть темные и тягостные сны.
    Проснулся я окончательно разбитый, весь день придирался к Дотто, а вечером так нахамил вконец надоевшей мне леди Вентра и ее скучающему тощему фавориту, что Виггарди-старший едва не выставил меня за дверь. И поделом бы!.. Так вредить делу из-за каких-то эмоций — непозволительная глупость. Ох, Эстер, Эстер!..
    ***
    В следующие несколько дней я, как мог, оттягивал момент возвращения домой. Приходил заполночь, тяжело валился на диван в гостиной, совал руки поглубже в подушки и отключался. И хоть я по-прежнему вскидывался на каждый шорох и всегда чувствовал, как Эстер приходит, чтобы укрыть меня, а потом долго стоит надо мною, вглядываясь в мое лицо, — мне было уже почти все равно.
    Я работал, как проклятый. Мы даже схватили за это время еще одного хетерского шпиона, из новых и особенно наглых. Откуда их столько взялось?.. И почему они столь глупы, что позволяют поймать себя?.. Или это Хетера специально подкидывает нам этих болванов, чтобы мы пришли к нужным выводам и сделали первый шаг в неизбежной уже войне...
    Впрочем, и это все словно подернулось пеленой. Я страшно устал, и хотел одного — чтобы все поскорее кончилось.
    А потом вдруг все изменилось. То ли Эстер устала подозревать меня в неведомых грехах, то ли убедилась в чем-то, только ей ведомом, но вечером она встретила меня, как прежде, счастливая и нарядная, и мы ужинали вместе, и смеялись, и даже танцевали, распевая на два голоса последние столичные песенки, привезенные в Феррану свитой леди Вентра. И дурацкая скрипучая кровать заставила-таки нас смущаться и хохотать в подушки, и Эстер с лукавой улыбкой корила меня, убеждая, что утром она не сможет посмотреть в глаза служанке, и я был беспредельно, совершенно по-детски счастлив.
    А на следующую ночь она снова попыталась снять кольцо.
    День прошел суетно. Я был растерян, зол и несдержан, и почти разругался с Виггарди. Дотто швырнул в меня смятыми бумагами, вылетел за дверь, но вскоре вернулся и стал выспрашивать, что происходит. Но разве можно рассказать — такое? Что моя Эстер, сердце мое и солнышко, что она... не любит больше?
    В это нельзя было верить.
    А Эстер задалась целью свести меня с ума. Она велела прислуге ночевать в старом крыле, заперла детскую со злосчастной кроватью, натащила в гостиную тюфяков и роскошных шкур из запасов моей покойной матушки и устроила перед камином широкое низкое ложе, на манер экзотических интерьеров Хеалы, моду на которые я сам же привез в Креттару вместе со своими «Записками» несколько лет назад. Теперь я тяготился необходимостью идти домой, потому что каждый вечер жена испытывала на мне всевозможные способы обольщения, от шелков и ароматов до изысканных блюд, которые, по мнению столичных кулинаров, призваны были разжечь в мужчине страсть. Но то и дело я ловил на себе ее быстрый взгляд, и ночь за ночью мы проводили почти без сна, реагируя на каждый шорох и вслушиваясь в дыхание друг друга.
    Она все-таки заставила меня покраснеть, когда в последний день явилась передо мной в рубашке тончайшего хетерского полотна, разрезанной по бокам чуть не до талии, и стала танцевать то, что танцуют смуглые красавицы в невесомых шароварах, которых везут через океан из Хеалы, дабы за закрытыми дверями они услаждали своей прелестью взор короля и любимых его приближенных. Эстер была несказанно хороша — и где она только этому научилась?.. — щеки ее порозовели от танца и жара пылающего за ее спиной камина, а невесомая рубашка билась, словно на ветру, открывая то гладкое бедро, то округлое колено... А на тонких пальцах, трепещущих над головой, нет-нет, да и блеснет изящное витое колечко — золото и сапфиры, цвета королевского дома, и желтый топаз, атрибут рода Деспьеро, и еще, в нарушение всех правил, крошечный глазок рубина, потому что некому больше, кроме нее, сироты, нести имя и знаки рода Сарте. Я ей тогда пообещал: если пошлют нам небеса двоих сыновей, дам второму имя ее отца и деда. Уж я смогу, упрошу Его Величество... пусть даже за такую дерзость меня вновь сошлют, теперь уже по-настоящему, а отец, пожалуй, и вовсе откажется со мной знаться.
    А она — танцы эти... Колени, бедра...
    И я не совладал с собой. Накинулся на нее — и словно провалился куда-то, и кажется, я был несдержан и груб, потому что Эстер потом все пыталась прикрыть грудь растерзанной хетерской рубашкой и смотрела на меня удивленно и почти испуганно. Это было невыносимо стыдно — теперь, когда злость выгорела, — это нужно было срочно исправить, и, слава небесам, у меня получилось, потому что на этот раз она благодарно затихла у меня на груди. А вслед за ней провалился в сон и я.
    Не знаю, через сколько я вынырнул из забытья, но первое, что я почувствовал, были осторожные тонкие пальцы, примеривающиеся к гладкому ободку свадебного кольца.
    Внутри поднялась ледяная ярость. Эстер — моя Эстер, которой я всегда верил, как себе... Оттолкнув ее руки, я поднялся. Шатаясь, словно пьяный, я натягивал одежду, а сам только молился, чтобы не дать сведенным судорогой мышцам распрямиться и не ударить ее.
    — Вито!..
    Голос ее был тих и испуган, она, кажется, начала понимать и, вскочив, качнулась вслед за мной в сторону двери. Обернувшись на пороге, я бросил ей под ноги тускло поблескивающее кольцо.
    Она что-то кричала мне в спину и даже бежала за мной по саду до самых ворот, но в калитке остановилась, выпрямившись и придерживая у горла обрывки рубахи, и все смотрела на меня со странным выражением, которое я не мог — да и не хотел уже — истолковать. Кровь шумела в ушах, сердце колотилось где-то у горла, а внутри было пусто и совсем черно.
    ***
    Ночь я провел в своем кабинете, закутавшись в забытый Дотто плащ и кое-как устроившись на жестких стульях. А утром войска Хетеры подступили к Ферране.
    Это была бы гибель, если бы мы не были готовы. Но пока мои люди выискивали по городу несуществующих шпионов, пока Мито бился с пойманными-таки болванами, пытаясь получить от них хоть крупицу информации, пока наши собственные шпионы сновали по Хетере, вынюхивая и высматривая, я усердно втирался в доверие к предателю внутри городских стен.
    Блестящая леди Вентра, вдова и особа королевской крови, не имевшая ни единого шанса посадить в будущем на трон одного из своих малолетних сыновей, продала город хетерцам за обещание сделать ее детей наместниками в южной Креттаре. Это ее я встретил здесь два года назад, приехав в Феррану на похороны матери, и как раз тогда, рядом с этой обворожительной женщиной с неожиданно цепким взглядом и чересчур решительным лицом, у меня родилось отчетливое предчувствие, что именно с Ферраны начнет Хетера свое неизбежное, лишь до времени откладываемое наступление.
    Вероятно, кто-то из хетерцев прельстился-таки открытым платьем леди Вентра, а может быть, она готовила для себя пути отступления, но ей было известно многое. И когда в назначенный час городские ворота не открылись, а навстречу реющим на ветру флагам Лурдвиков из подступающего к Ферране леса выдвинулась, сверкая латами, креттарская королевская конница, — клянусь, хетерцы были потрясены.
    Но все же их было много, больше, чем мы могли ожидать... А значит, есть повод кинуться в самую гущу сражения, и там уж пусть небеса решают, суждено ли мне вернуться и вновь пройти по Ферране, или лучше остаться нынче лежать у ее стен.
    — Вито! — крикнул мне в спину Виггарди. — Где твое кольцо?..
    Но я был уже далеко.
    Потерять свадебное кольцо — худшая из примет. Особенно для воина, рядом с которым прямо сейчас ходит смерть. Дотто, который никогда не верил в приметы и смеялся над пустыми суевериями, не спускал с меня глаз. Прикрывал спину, кидался наперерез, чтобы отвести слишком сильный, или слишком быстрый, или какой-то там еще, по его мнению, удар.
    Я ругался и злился, я даже пытался приказать ему, ведь все-таки это он мой помощник, а не наоборот, и вообще, наш род древнее эдак на пару столетий... Но Дотто, младший сын ферранского управителя, всю жизнь поступавший наперекор отцовской воле, плевать хотел на чье бы то ни было положение и происхождение. Он даже не шутил и не скалил зубы по своему всегдашнему обыкновению, только мерцал встревоженным темным взглядом — так, словно уже узрел посланца небес с пылающим мечом над моей головой. И никак не давал мне возможности врубиться в плотно сдвинутые ряды королевской охраны, скрывающей за своими спинами прямого потомка того самого Лурдвика Унылого, которого сотню лет назад разбил здесь славный Феретт...
    Дотто мешал выяснить, суждено ли мне нынче умереть.
    Вдруг стена бело-синих хетерских щитов дрогнула, открывая заметную брешь, и в тот же миг Дотто заехал мне кулаком в плечо.
    — Смотри!
    Едва сдерживая мечущегося под ним коня, он указывал на холм, над которым трепетало сине-золотое полотно с гербом королевского дома. На самом верху, потеснив его королевское величество Третта Светлого и приставив руку козырьком к глазам, вглядывалась вдаль женщина в ослепительно белом платье. Нетерпеливо переступал под седлом белоснежный Горго, стелились по ветру небрежно схваченные кудри, поблескивал у бедра бесполезный в ее руках фамильный металл... Казалось, я почти различаю на ее рукаве алое и золотое шитье, знак рода, оставшийся ей от деда, полвека назад в последний раз защищавшего Феррану от захватчиков.
    Словно почувствовав мой взгляд, Эстер развернулась в нашу сторону и отчаянно замахала рукой, в которой сжимала какую-то светлую воздушную тряпицу.
    Улыбаясь, я направил коня в стремительно сужающуюся брешь меж хетерских щитов.
    ***
    Потом меня, конечно, наградят. Король пожалует еще один титул, которым мне, впрочем, не придется особо хвастаться, разве что передать детям, потому что дважды тайному, грозе шпионов и вообще доверенному нельзя быть слишком заметным.
    А еще Дотто непременно надает мне по шее, в основном за то, что я не дождался его и ему пришлось самому пробиваться ко мне, теряя драгоценное время. Он все же опоздал к тому моменту, когда Лурдвиков потомок бился в моем захвате и все косил глазами на лезвие у своего горла, но все-таки Дотто здорово помог мне. Потому что, как-никак, королевская охрана, хоть и хетерская, но я же сам когда-то так начинал, я знаю, и одному мне с целым десятком было точно не справиться.
    А Марджи, узнав подробности, наверняка на неделю отлучит меня от дома, вроде как за то, что из-за меня ее муж чересчур рисковал, а на деле из той же досады, потому что в ее глазах Дотто — несомненный герой, и только я нынче отнял у него заслуженную славу.
    А пока, лучшей наградой, — сквозь звон и шум в ушах, сквозь муть перед глазами, потому что в самом конце мне все-таки крепко досталось по голове, — я едва разбираю, как прекрасная женщина в белом гневно отчитывает меня. И кажется, она кричит, что я бабник и идиот, и что если я еще раз подойду к этим столичным бабам ближе, чем на десять шагов, она с меня не то что кольцо, она с меня шкуру снимет, а я смеюсь и отмахиваюсь, потому что «столичные бабы», с которыми я, кстати, всегда более чем сдержан, — едва ли не лучший в нашем деле источник информации. Но я готов сейчас клясться ей в чем угодно, потому что это же Эстер, моя славная отважная Эстер, и потому что это она была сегодня под сине-золотым флагом Креттары, белоснежная с алым, как лично для меня явившаяся посланница небес. А она толкает меня в плечо и кричит, что я болван, который не верит собственной жене, а ведь она со мной всегда и везде, и что ей было так обидно, а она так хотела, чтобы как у Марджи и Дотто, а я все мешал и мешал ей...
    Тут я совсем перестаю понимать, потому что при чем тут Марджи, и Эстер смеется и плачет, кидается мне на шею, пачкая свое белое в моей крови и в грязи, и жарко дышит мне в ухо и шепчет, как она рада, что я живой, и что она страшно гордится мной, и что она всегда знала, что я могу все-все-все, и сует мне в руку эту свою скомканную тряпицу.
    Непослушными после схватки пальцами разворачиваю шарф — я сам привез его из Хеалы в тот единственный раз, когда нам все же пришлось разлучиться, — и едва успеваю зажать в горсти тяжелый тусклый металл, из которого так модно было делать свадебные кольца во времена деда Эстер. Я прыскаю в воротник, как мальчишка, взволнованный внезапно не меньше, чем в тот день, когда прекрасная и своенравная Эстер впервые надела его мне на палец. Разжав грязную ладонь, протягиваю кольцо ей — но она почему-то медлит, а в глазах ее, кажется, пляшут веселые огоньки. Мир вдруг перестает плыть и качаться у меня перед глазами, и на внутренней стороне кольца ясно проступает тонкая вязь свежей гравировки. И тогда мы падаем на колени в траву и, обнявшись, хохочем — хохочем до слез. Совсем как Дотто и Марджи. Но пусть кто-нибудь только попробует отхлестать нас по щекам!


     Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"