Не плачу, хотя должна, не жру сладкое - даже не хочется, часами смотрю в одну точку и медленно прихожу в себя. Медленно, слишком медленно. Мама грешит на несчастную любовь, вполголоса грозится отходить неведомого ухажера скалкой, папа ворчит, обещает переломать ноги. Мама, папа, милые мои, ну какая несчастная любовь в тридцатник с лишним у директора пиар-компании? Сопливая, простодушная юность в прошлом, черная полоса пройдет, все "устаканится", налог на счастье в виде домашних неурядиц и бытовых скандалов отдам в свое время в небесную канцелярию с радостью... Может быть.
Не сошла я с ума только потому, что во чреве пыльных антресолей нашла старенький девчачий дневник с сердечками, анкетами и прочей чувственной лабудой. Смахнула пыль, открыла - будто медом душу залило. Вопрос первый: Ваш любимый певец?.. Вопрос второй: Ваш любимый фильм?.. Последний вопрос, весьма своевременный, будто въяве углядела: Валерия Васильевна, чтобы не сойти с ума обязуетесь ли вы вести дневник?
Я разучилась писать по бумаге, все компьютер, компьютер. Вывожу "Валерка тогда чуть не до смерти испугал", и морщусь - не та стала рука, ох, не та. В школе сама тащилась от собственного почерка, на месяц вперед заполняла дневник и себе, и Петьке, соседу по парте, и все мало было.
Валерка тогда чуть не до смерти испугал, а много ли мне надо? Поставила машину в гараж, вышла на улицу - зима, темень, ветер, ни единой живой души. Цокаю в сапожках от Казадеи, изящная, как газель Томпсона, шпильки грызут лед, словно альпинистские кошки. Я - директор пиар-агентства, у меня точеный профиль, полные губы, приличная грудь, достоинства греют почище норковой шубы, какой к чертям ветер? Что мне ветер и зима, темень и пустота кругом? Отшагать всего-то сто метров, завернуть за угол и пройти сквозь арочный тоннель. Как я от ужаса не умерла - самой интересно. Сквозная арка освещена как в триллере - свет уличных фонарей, проем исчерчен снежной свистопляской, и четыре черных силуэта вплывают с двух сторон в мой островок спокойствия. Помню, подумала: "И следователь скажет: Ей оставалось пройти всего пятьдесят метров...". Как ведут себя директора пиар-агентств, когда их грабят и убивают? Как правильно кричать "караул" или "помогите"? Перекрыли мне дорогу, зашли за спину, здоровенные, квадратные, бандитские вязаные шапки, кожанки... мама, даже сейчас жутко. И низкое, шелестящее: "Лерка, базар есть".
Орала, как резаная (опущу).
Стучала его по глупой башке сумкой, от Виттона, между прочим (опущу).
- Лерка, я же не виноват, что двор освещен, а улица - нет.
Сели в ресторанчике около дома. Я отдышалась, успокоилась и подобрела. Действительно, кто виноват, что двор кондоминиума освещен лучше, чем улица, и в арке человек, входящий со двора, видится просто как жуткий хичкоковский силуэт?
- У тебя седых волос прибавилось. Жена запилила?
Скривился, махнул рукой. Трое, с которыми он едва не остановил мне сердце, сели за отдельный стол поодаль, интим нам создали, проницательные мои.
- Какая жена? Я холост, как патрон.
- Неужели? Мне, впрочем, все равно.
Наверное, со стороны мы смотрелись очень смешно: Валерий и Валерия, его напряженный колкий взгляд и мой безразлично-холодный (надевается автоматически, при выходе из дома на работу, в качестве ингредиента содержится во всех моих духах, а также невидимой нитью вплетен в деловые костюмы).
- А твой... этот... Дормидонт...
Колыванов никогда не отказывал себе в удовольствии воткнуть колючку.
- Не Дормидонт, а Сигизмунд. Он латыш, - смотрела на Валеркину кривую ухмылку и точно знала - если в разговоре еще раз пришлось бы поименовать моего бывшего, опять обозвал бы Дормидонтом. Странный мужской ритуал, будто в грязи извалял и пинка дал, впрочем, они называют это красиво и божественно "дать пенделя". В консерватории "дают Генделя", Колыванов "дает пенделя"... мамочка, о чем я думала, где были мои мозги? - Его... больше нет. Мы расстались.
Кивнул. Устраивает.
- Лерка, к тебе серьезный базар.
- Конечно базар! Разве ты пришел бы просто так? Разве потащился бы на другой конец города, чтобы просто поздороваться? А вдруг я умерла? А вдруг меня зарезали, украли, продали в рабство?
Эти недопонимают. В их настройках нет пограничных состояний - "расстались, но все равно хочу ее видеть", "не моя, но все равно люблю" - не-ет, ничего даже близко похожего у этих не бывает. Или - или. Колыванов смотрел на меня как, на умственно отсталую, и многозначительно бросил:
- Какое рабство? Дура, тебе уже тридцатник.
Комментарий специалиста: девушка, сделайте глупое лицо и скажите "чи-и-из". Нет, они занимались не девицами, а крышами и предприятиями, но как обстояли дела у братков из соседнего цеха, этот знал преотлично.
- Спасибо, успокоил, разлюбезный мой! Нахамил, а теперь помощи просишь?
- Лерка, нам нужно исчезнуть, - одного у Колыванова не отнять - когда он переставал косить под дурака, это делалось видно сразу. Из голоса исчезала дурашливость, губы поджимались, а глаза вспыхивали тем холодноватым блеском, который я хорошо изучила за три года.
- Забыла сказать, станок для печати паспортов я получу только в следующем месяце. А для тех, кто в бронепоезде, напомню - я не Пабло Эскобар и руковожу не медельинским картелем.
- Дело не в паспортах. Нам не уехать нужно, а исчезнуть.
- Валера, моя фамилия не Копперфильд, помнишь? Е-но-то-ва!
Он, поджав губы, терпеливо ждал, когда из меня вытекут обида и злость - пять лет я ходила с пробкой в душе, а в тот день идиот просто вырвал затычку. Просто появился и вырвал. Кто не отскочил, я не виновата. Все по справедливости: ему колючки в шкуру и потоки словесной кислоты, а мне - дыра в груди, чуть слева.
- Что в твоем понимании "исчезновение"? Шапками-невидимками я тоже не торгую.
- То, чего я не вижу - не существует, - многозначительно бросил он.
Какое-то время я молчала. Просто барахталась в глубинах мировой философии.
- Ты хочешь...
- Да.
- Но...
- Мы покупаем твое время.
Я в оторопи долго оглядывала всех четверых. Шутки эти парни давно отбросили, смотрели напряженно, и за нутро меня укусил страх. Нет, не страх - страшок. Ма-а-аленький такой.
- Вам есть, где...
- Да.
- Они поедут без тебя. Ты - со мной.
"Будешь, как матрос, тельняшечно-полосатым торсом прикрывать амбразуру, иными словами дыру в моей груди. Будешь, будешь. Спасешь нас друг от друга, мир - от меня, а его - от моей злости. Сначала сильно сожмешь - выжмешь до капли яд, потом горячим дыханием заплавишь рану до нежной розовой кожицы".
Разъехались (просто разъехались).
Мы с Валеркой у меня (опущу).
Он не любил разговоры в постели, но у нас просто не было времени.
- ...они питерские. Пацаны серьезные. Обложили, как волков. Мусора с рук едят, шаг влево, шаг вправо - пуля в лоб. И это не метафора. На прошлой неделе про расстрел слышала?
- Кажется, четверых убили. Ваши?
- Да, а две недели назад - еще пятерых разменяли, по одному, оттого и шума не было. Всю бригаду выкосили, только мы остались. И податься нам некуда - мусора через билеты вычислят. Самолет, поезд - все равно.
- И ты думаешь...
- Людей ведут разные дороги. Дороги могут и не пересекаться.
- И ты хочешь...
- Да. Лерка, нам нужна жизнь, в которой не будет мусоров и питерских. Мы должны ходить по дорогам, на которых никогда не появятся ни первые, ни вторые.
- Но ты мог бы и сам...
- Я могу, но учитывать придется слишком многое. У вас же все давно отработано.
- Валера, мне холодно...
(Опущу).
Слышать от бандита про метафоры, про дороги судьбы кому угодно может показаться странным, только не мне. Колыванов - не обычный бандит. По их, "пацанской" специализации он - "терщик". Этот персонаж ездит на разборки и аргументировано "трет", "раскачивает", ищет слабые места, выискивает несоответствия и ломает оборону противной стороны. Нечто вроде адвоката, только с пистолетом и кулаками. Мог словом, а мог пистолетом. В этом месте нужно посетовать на себя и задать судьбе риторический вопрос - как девочку-красавочку угораздило впустить в свою жизнь философа со стволом? Действительно, как? Не знаю. Только все чаще мне кажется, что такие люди просто лучатся сверхъестественным светом, видимым только женщинам, кошкам и радарам, и мне остается лишь решить, кто я: первое, второе или третье.
Знаю всего двоих таких - Володька Николаев, сокурсник, теперь председатель совета директоров крупной авиакомпании и Валерка. Николаев - не человек, это огромное каменное ядро, что катится по жизни из точки "А" в точку "Б", и которое Бог наградил, помимо неумолимой пробивной силы, аналитическим умом. Пошутил, наверное. Не-е-ет, Николаев - даже не ядро, это мозг, прущий напролом, а Колыванов - кулак, зажавший в пальцах мозг, прущий напролом из пункта "А" в пункт "Н". Пункты "Б" и "Н" я расшифровываю очень просто. "Б" - это бизнес, возможно большой бизнес, "Н" - неизвестность.
Дальше было еще (опущу). Злости не осталось. Почти. Рана оплыла по краям и стала меньше.
Новый проект повела сама. Никому из подчиненных довериться не могла - утром парни подтянулись ко мне на дачу, благо видеть их в офисе не должны были ни под каким соусом. Отзвонилась, и сказала, что опоздаю, но в действительности на работу вообще не пошла. Я - барыня, мне можно. Целый день провела с "пацанами", слушала, наблюдала, записывала и поминутно ловила себя на странном чувстве - вот здесь, в этом кулачке держу нити судеб четырех здоровенных мужиков, и если развенчанные Мойры смотрели на меня со своих греческих небес - хэй, сестры. О чем "трут" между собой "пацаны"... Шмотки и секс, секс и шмотки, все как у нас. Раскрывая скобки, шмотки - это "стволы" и "тачки", секс - мы. Мамочка, ну скажи мне, милая, чего я не знала о мужиках раньше? Временами у них выходит из строя вербальный фильтр, и на моей вешалке шуба заворачивается. Временами в разговорах скатываемся в излюбленную трясину - дела, но если мои дела - это нежные детские слюнки, чистые и прозрачные, дела этих - кислотная, табачная, зеленая, тягучая слюна, меня передергивало всю и стоило огромных трудов не сблевать.
Жизнь, как обронил Валерка - это дороги, по которым ходим, ездим, бегаем, летаем, тащимся, плетемся и даже умираем, но всегда найдутся двое, дороги которых никогда не пересекутся. Четверо из этих "двоих" тоскливо хлестали водку у меня на даче и не пьянели, а оставшегося мне предстояло вычислить и равноудалить от него "пацанов".
Мне за тридцать, самое время сдаться в плен правде и крепко задружиться со здравым смыслом - Валерка мне всегда нравился. Еще лет пять назад из меня, пузырясь, лез идеализм, и я мучила Колыванова дурацкими допросами:
- Валера, скажи, ты в людей стрелял?
- Отстань.
- А если какой-нибудь предприниматель даст вам отпор? Откажется платить?
Этот смотрел на меня долго, морща лоб. Наверное, слово подходящее искал.
- Человек должен заниматься своим делом. Мое дело - ствол и кулак, дело коммерса - торговать и платить мне.
- А если он сильный и смелый?..
- Если хватает духа рамсовать со мной, он не своим делом занят, - усмехнулся Колыванов. - Самое место ему в десантуре.
- А он просто честный и отважный предприниматель...
- Правильно, а заблудившихся по жизни дураков нужно мочить.
- Сам дурак!
- С "пацанов", к твоему сведению, начиналось любое государство. "Пацаны" всегда были, есть и будут...
Ночью было еще (опущу). Рана затягивалась, в груди становилось теплее и слаще, а задача перед Колывановым стояла вполне посильная - полностью заплавить дыру, чтобы мед не вытекал.
- Почему ты ушел?
Дурацкий вопрос, ответ на который никогда не представлял для меня загадки. Как при официальном представлении Валерка стал бы иллюстрировать папе и маме свою теорию происхождения государства и такой немаловажный его элемент как "братва"? И как я ни уговаривала изобразиться предпринимателем, не поддался. "Лучше с десятью бандитами вести дела, чем с одним коммерсом". Я настаивала. "Даже в шутку не предлагай". Я предлагала. "Еще раз пристанешь - грохну к чертовой матери". Я пристала. И грохнул к чертовой матери... Лишь недавно ожила.
Три дня ваяла, пустив побоку основные дела - слава богу, помощники подобрались толковые, вытянут возок. Сама себе представлялась Пигмалионшей, и пусть не слоновую косточку тесала и оживляла (хотя в каком-то смысле на даче ждали превращения четыре куска гранита), все же новые дороги - новый человек. Вечером парни слушали с пониманием, но без видимого энтузиазма.
- Вы разделитесь. Жить будете одни, лучше в субарендованной квартире, так, чтобы договора найма жилья были заключены официально и не с вами. Наличие интернета - обязательно. На улице показываться как можно меньше, продукты заказывать на дом. На случай выезда с "бэхами" и "меринами" придется расстаться, лучше просто радиотакси...
Я рассказывала и объясняла до ночи. Стрижка, готовка, прачечная, глажка, коммунальные платежи, телефон, бытовая химия, стирка, одежда, телевизор - все это дороги, которые ведут нас по жизни, но если большинство горожан ходит светлыми широкими пролесками, моим четверым предстояло красться узкими чащобными тропами. Валерка хмурился и качал головой. Ему проще остальных - о нем заботилась я, но оказаться запертым в четырех стенах - не самая приятная перспектива.
- "Хоть какая-никакая, а культура вам нужна", - согласилась я. - Вы действительно сойдете с ума от одиночества. Но, парни, выбор у вас ограничен - консерватория, выставка кошек, кинофестиваль, музей современного искусства, вернисаж. И никакого футбола...
Трое смотрели на меня со страхом, четвертый - с мрачным пониманием.
- А бляди?
Мы с Колывановым переглянулись.
- Никаких салонов, - буркнул Валерка. - Только индивидуалки. И братвы нужно избегать.
Могло показаться, что легче их "держать" вместе - если честно, я и сама так думала - но Колыванов с самого начала категорично покачал головой.
- Только поодиночке. Двое - уже критическая масса, четверо - война.
Квартира - не проблема. Теперешние жилконторы стали чем-то вроде теплого океанского атолла, на котором угнездились целые колонии полипов - любой зав-по-кадрам имеет в заначке несколько служебных квартир, на бумаге занятых дворниками, но на деле оборотистые кадровики сгоняют таджиков и узбеков в одну-две, остальные сдают. Парни, как былинные богатыри, разъехались по сторонам света - север, юг, запад и восток, кто-то всемогущий натянул мои нервы и, как говорится, "музыка стала всегда со мной". Валерка молчал, только с той тишиной воздух на даче едва не звенел от напряжения, разве что не искрил, мне стало, наконец, понятно, кто я - женщина, кошка или радар (все три вместе), а Колыванов просто не вылезал из-под штанги, для которой мне пришлось срочно докупать блинов. Покупая тренажер, я просто не рассчитывала на дядю под центнер весом - ну там грудь подтянуть, руки подсушить (не как у Мадонны, конечно - это просто уродство), а тут кто-то насилует железо дни напролет, и так оно жалобно стонет... И жутко ревнуешь к железке, и каждый день выясняется, что зря ревнуешь...
Шел второй месяц нашего пиар-проекта, когда Валерка с перекошенным лицом встретил меня вечером в дверях. От него едко пахло техническим маслом, в руках он держал железки - кажется, пистолет разобрал.
- Я хочу стрелять.
- Вам нельзя на стрельбище. Колыванов, не сходи с ума. Ваша братия, наверняка, там пасется день и ночь.
- Я... хочу... стрелять!
- Валерка, а ты тяжелый человек!
Твою мать... У этого начался зуд в руках, боксерского мешка ему показалось мало, а я почувствовала себя мамашей в детском мире: "Ма, ну купи пистолет!" - "Валерочка, у мамы денежек нет". - "Ма, ну купи пистолет"! Оставалось только догадываться, как снимают зуд остальные трое. Не раздеваясь, полезла в интернет, десяти минут оказалось достаточно.
- Одевайся, Робин Гуд.
"Сам еще спасибо скажешь! Готова месяц не отходить от плиты, если стрельба из лука не понравится".
Гена, "восток" перестал отзываться через полтора месяца. Колыванов метался по дому, как зверь в клетке. Наконец, я не выдержала и поехала на ночь глядя. А вернувшись, долго и потрясенно плакала. Убит. В квартире. Еще горячи были следы, еще не уехала милиция, а соседки, судачившие об "очередной" бандитской разборке, все болтали про какую-то "фифу" с белыми "косичками" и синющими голубыми глазами, которую "замочили до кучи с этим".
- Белые дреды? - мрачно переспросил Колыванов и, угрюмо кивнул. - Наташка. Позвонил ей таки. Идиот.
Берясь за это дело, я представляла себе каждый день, как шаг, уводящий моих парней все дальше и дальше от людей. Но теперь мне стало ясно - в тот день начал раздуваться большой-большой пузырь, который, наконец, лопнул, и тем оглушительнее лопнул, чем упорнее мы его надували. Сергея - "запада" убили в ресторане, и готова продать агентство за бесценок и устроится к конкурентам уборщицей, если он не был к этому готов. Уж я точно не сообразила бы взять с собой пистолет и не умудрилась бы забрать с собой, по крайней мере, одного из питерских. С этого момента Колыванов, до того просто зубами скрипевший, как-то сразу и вдруг успокоился. На губах заиграла улыбка.
- Выше нос, Лерка. Прорвемся.
Вот я красивым почерком написала "Куда прорвешься? На тот свет?", а тогда простодушно купилась на то, на что хотела купиться. Радар развернулся к светоносу, кошка заискрила, Валерия Васильевна полезла со своими глупыми мокрыми поцелуями, и было то, что было. (Опущу).
Игорь, "юг" разбился в "бэхе". Искореженную "пятерку" нашли ночью где-то на второстепенной дороге под Красногорском, и я по своим каналам узнала, что простой аварией тут и не пахнет - машину долго таранили. Чуть поодаль нашли сгоревший черный "мерседес", и по всему выходило, что "немцы" бодались друг с другом. Валерка спросил только одно: "В мерине" кровь была?", а услышав "была", полез в бар за коньяком.
Вера в судьбу - сродни программе: ты включаешь компьютер, и с вероятностью девяносто девять процентов через минуту увидишь котика на рабочем столе, папки, иконки. Мама включила меня в роддоме тридцать с лишком лет назад, и в полном соответствии со статистикой у меня в мозгах осветился рабочий стол с принцем на белом коне. Даже не то мучает, что Колыванов молча и без предупреждения исчез - он долго к этому готовился, наглаживал брюки, чистил пистолет, просто я, дура, смотрела вполглаза, не хотела замечать - мне жуть как хочется найти двух случайных знакомых девчонок и просто попросить прощения. Познакомились на какой-то вечеринке. Обе симпатичные, с высшим педагогическим, а получили от меня на орехи всего-навсего за то, что на полном серьезе выбирали знахарку, которая "уж надежно", "с гарантией". Ну, зачем я тогда их обозвала ненормальными, зачем?
Валерку я больше не видела. Ни живым, ни мертвым, ни в статистике происшествий. Не плачу, хотя должна, не жру сладкое - даже не хочется, часами смотрю в одну точку и медленно прихожу в себя. Медленно, слишком медленно...