Аннотация: Потому что предавать -- твой единственный и неповторимый талант. Номинирован в литконкурс "Тенета-2002".
- Время.
- Да. Я знаю. Уже иду... Сейчас, - голос казался чужим. Высокий худой человек с седеющими висками, полжизни уже позади, и вот он - час... пришел. Незваным.
В молодости все казалось проще. И -- легче, что ли... Да, он понимал, что будет страшно, трудно, невыносимо, но так... нелепо, ненужно... Нет, в молодости многое кажется проще.
Темный тяжелый плащ вздымается ждущей шторма волной. Серебряная фибула, не украшение даже... пряжка... дешевая, в любой лавке за гроши, если поторговаться... за два жалких дирхема.
Он провел ладонью по полустертой чеканке. Круг, разделенный пополам ломаной стрелой, привычной шероховатостью отозвался под пальцами...
Все. Время. Пора.
...- Твой последний шанс...
Голос судьи тверд, как кора столетнего дуба, и сам он такой же. Кряжистый, старый, и пальцы... Корявые корни вросшего в землю великана.
- Мальчишка, - говорит судья, - глупый самонадеянный мальчишка... Он, не ты... Ты -- другой. Вор. Предатель. А парня жалко. Виселице все одно -- молод, стар, глуп, виноват, не виноват...
- Отпусти. Его, не меня, - просит он.
Потом опускает голову и смотрит в пол. Долго смотрит.
- Дурак, - говорит он. - Вор. Предатель. Ты и так сознался... Пацана казнят, вздернут -- с твоих, между прочим, показаний. А пытка... Что -- пытка? Мы ее применить-то не успели, такого соловья как ты, надо слушать, не ломая крыльев...
От горячей, словно кипящая смола, правды непереносимо ноет сердце.
- Шанс? Ты говорил -- шанс?..
Улыбка на лице судьи -- корявая трещина в стволе древнего лесного исполина...
Писарь обмакнул гусиное перо в медную литую чернильницу, хищно нацелился на белый, ни в чем не повинный лист бумаги...
- Так как писать -- через "О" или "А"? Или ты не грамотный?
Человек равнодушно пожал плечами.
- Пиши через "А" -- не все ли равно. И так и так неправильно...
- Почему? - очень натурально удивился писарь, став мгновенно похож на настороженного селезня, у которого дворовый мальчишка вот-вот выдернет из хвоста жемчужное перо.
- Меня зовут Селим.
- Ну и?.. - вскинул брови писарь.
- Ничего, - сказал он. - Не отвлекайтесь, господин надворный писарь, я так... размышляю. Вслух.
Он. Собеседник Герцога. Ниже на полголовы, но в кости шире, скрытые темным плащом плечи выдают немалую силу.
Покой.
В отливающих зеленью канделябрах тускло горят фитили, бросая тревожные, рваные тени на лица собеседников. Заполночь. Сквозняки. Кутающийся в теплую шерстяную накидку Герцог. Замерший в немой неподвижности, словно бы не чувствующий холода другой. На плече его -- серебряная фибула, круг, разделенный надвое ломаной стрелой.
- Итак, - говорит Герцог. Глаза его мерцают тем же зеленым огнем, что и медь канделябров. Тонкие губы цедят слова.
- Итак, - говорит Герцог. - Вас зовут Салим Кандидо.
- Да.
- Это настоящее имя?
- Теперь -- да.
- И вы хотите служить мне.
Герцог не спрашивает. Герцог утверждает.
- Почему? - а вот это вопрос.
- Мне нужен сильный господин. Сейчас самый сильный -- Вы.
Герцог задумывается. Ненадолго, удара на три сердца.
- Хорошо. Но откуда я знаю, что ты мне не изменишь?
- Мое слово. Я буду верен вам до конца ваших дней.
- Но откуда я знаю, что ты сдержишь слово?
Теперь молчит собеседник.
- Вы -- не знаете, - говорит он, наконец. - Но кто не рискует, тот...
Губы Герцога искривляются в жесткую полуулыбку...
- А все будет очень просто, - говорит судья. - Однажды приду я, или тот, кто меня заменит, и скажет: время предавать. И ты -- предашь.
- Почему?
- Потому что предавать -- твой талант. Твой единственный неповторимый талант.
Он в темном плаще, разрываемом ветром. Под ногами -- помост ратуши, впереди, насколько простирается площадь, море голов. Чернь вышла на улицы, требуя хлеба и зрелищ, вина и женщин. Крови господ и золота богатеев.
- Что вы хотите? - голос его разносится над площадью, как часом раньше -- звук набата. Толпа взрывается криками.
- Стоп, - он поднимает руку. - Мне нужен человек. Человек, говорящий с вашего голоса и вашими словами. Один. Тогда я его выслушаю.
Толпа вздымается шумной волной, набегает на ворота ратуши, откатывается, снова набегает, и выталкивает из своих недр рослого темноволосого человека в одежде подмастерья.
- Это наш Голос! - вопит толпа. - Он говорит за нас!
Они стоят напротив друг друга: он, рослый, плечистый, в дорогом темном плаще с серебряной фибулой на плече, и Голос, не менее плечистый и рослый, одежды его просты, но если поставить их рядом, плечом к плечу -- братья, не иначе, разлученные еще в детстве, но сохранившие фамильное сходство, несмотря на десятки прожитых раздельно лет.
- Здравствуй, Голос, - негромко говорит он.
- Здравствуй и ты, господин, - откликается Голос. - Говорить будем, иль сразу меня на дыбу -- чтобы не терять время попусту?
- Сначала поговорим, - он улыбается, чем вызывает удивленные взгляды свиты. Его не привыкли видеть таким. Его привыкли видеть мрачным, как сама смерть.
Еще больше свита удивляется, когда он приказывает им удалиться.
- Давай, Голос. Я тебя слушаю...
- Ты предашь единственный раз, но этого раза должно хватить за глаза, - иногда судья говорит загадками. - Но чтобы предать, ты должен стать самым верным, самым честным.
- Но как?
- Любое данное тобой слово -- станет камнем. Чтобы никто и ничто не заставило тебя его нарушить. Ты должен стать идеалом чести, идеалом добродетели. И неважно -- кому дано слово, простолюдину или нищему, герцогу или придорожному дереву. Ты одинаково отвечаешь перед всеми.
- По рукам? - говорит он. Чем-то ему нравится этот Голос, этот простолюдин -- как ни странно, именно таким он хотел бы видеть своего младшего брата, когда тот вырастет. Если вырастет...
- Ты даешь слово? - спрашивает Голос. - Даешь слово простолюдину? Ты -- господин над господами, белая кость?
- Даю. А я не бросаю слов на ветер...
Герцог разъяренным вихрем врывается в покой, расшвыривая караул из городской стражи. И -- останавливается перед ним, словно налетев на невидимую стену.
Он внешне совершенно спокоен, орлиный взгляд герцога -- сверху вниз, на букашку, посмевшую иметь собственное мнение -- его нисколько не беспокоит. Он молча ждет.
- Ты! - кричит Герцог, его голос сдавлен от ярости. - Ты! Посмел ослушаться моего приказа?! Где Голос? Почему бунтовщики еще не на плахе, почему я не слышу предсмертных криков?
- Я дал слово.
- Ты?! Я -- твой господин! Моим приказам ты должен был следовать!
- Я -- дворянин. Я дал слово. И пока я жив -- крови в городе не будет.
Герцог весь кипит. Но пытается успокоиться.
- Подумай! Хорошенько подумай. Я -- твой господин и я не хочу тебя потерять. Слово, данное простолюдину -- ничто. Дворянин должен держать слово, только данное такому же дворянину!
- Мое слово -- моя честь.
- Я твоя честь! - кричит герцог, брызжа слюной. - Беру твой грех на себя. Иди и убей бунтовщиков, сожги их дома... Если не можешь сам, скажи мне их имена -- я пошлю кого-нибудь другого!
- Нет.
- Это твое последнее слово? - глаза герцога опасно сверкают.
- Да.
- Стража! - кричит герцог. - Под замок его! В самый крысиный угол! Быстрее, пока я не убил его собственными руками!
- Сперва это станет привычкой, - говорит судья. - Потом это войдет в твою плоть и кровь, станет частью тебя.
- Вряд ли, - качает головой он. - Я слишком хорошо умею притворяться.
- А мне не нужно, чтобы ты притворялся. Мне нужно, чтобы ты сам верил в свою добродетель. Гордился собственной честью... Потому что притворство, даже самое искусное -- все-таки остается притворством. А фальшь люди рано или поздно замечают...
Сырой подвал, полный крыс и неясных, прячущихся по углам теней. Через узенькое оконце под самым потолком пробивается одинокий лучик света, косо падает на дверь.
Он прикован к стене. Толстая ржавая цепь начинается на его лодыжке, другим концом уходит в камень. Глубоко. Спокойно.
Поесть приносят трижды в день. Еда плохая, но герцог не приказывал морить узника голодом, поэтому еды много. И полный кувшин горьковатой воды. Он регулярно моет руки, лицо и шею, не давая себе зарасти грязью. Идет второй месяц его заключения. Герцог до сих пор не сменил гнев на милость, а на ежедневные предложения выдать бунтовщиков он отвечает одинаково: нет. Я дал слово.
Со скрипом отворяется дверь -- пришел тюремщик. Он привык уже не обращать внимания на его ежедневную возню: принести еду и воду, сменить парашу, сменить солому в тюфяке. Но сегодня тюремщик ведет себя как-то необычно. Он ходит вокруг узника кругами, изредка пытаясь заглянуть в лицо. Собственный же лик тюремщик прячет в складках капюшона, и он никак не может его узнать.
- Ролли? Вэйд? - спрашивает он задумчиво.
- Не узнали, господин? - звучит знакомый голос, тюремщик распрямляется во весь рост, сутулость исчезает...
- Голос? Ты? Здесь?!
- Да, господин. Вы умеете держать слово! Ни один из наших не был схвачен или казнен, ни одно из наших условий не было нарушено.
- А герцог? - удивляется он. - Разве герцог..?
- Он пытался. Он очень пытался. Но солдаты совершенно бездарно исполняют его приказы, в казармах говорят, что когда вы выйдете, ни один из нарушивших ваши указания не доживет до следующей весны... А вам они верят.
- Хорошо. Я рад это слышать. Но что здесь делаешь ты?
- Я пришел за вами!
- За мной? Зачем?
- Поговаривают, что герцог скоро прикажет вас казнить. Мы хотим помочь вам, с нами бургомистр и... еще несколько влиятельных людей.
- Но куда я пойду? Кому я нужен?
- Нам. Всем нам. Честные люди так редки, что ценятся на вес золота. Вас приглашает к себе князь... без всяких условий. Он обещает вам защиту и покровительство.
- Я дал слово.
- Что? Какое слово? Герцогу?!
- Я поклялся служить ему верой и правдой.
- Вас же казнят!
- Я дал слово.
- Вы что -- не понимаете? Герцог предал вас, отдал в залог вашу честь за наши жизни.
- Вы же живы?
- Только потому, что вы такой осел! Если бы не ваше упрямство...
- Если бы не мое упрямство, я бы не сидел здесь, вы были бы мертвы, и не пришли сегодня ко мне. Я рад, что я честный человек. Действительно рад...
- Черт! Да вы... осел, упрямый осел!
- Меня рано оплакивать. И я не стою ваших сожалений -- не такой уж я хороший человек, как вам кажется...
Его вывели из темницы, помогли помыться, постригли и одели. Из прежней одежды он попросил оставить только старую серебряную фибулу -- круг, разделенный пополам ломаной стрелой. Модельер герцога поморщился при виде такой безвкусицы, но ничего не сказал. Через два часа, посвежевший и помолодевший, но по-прежнему бледный, как смерть, он предстал пред очами герцога.
- Прости, - сказал герцог, подходя ближе.
Он с достоинством поклонился. Плащ взметнулся тяжелой морской волной, облапив тело. Рукоять меча в золоченых ножнах привычно легла под ладонь.
- Мой господин? - вежливо осведомился он. В тоне, каким были сказаны эти слова, проскользнул изрядный холодок.
- Прости меня, Салим. Я был не прав, - герцог был настоящим властелином и, как всякий властелин, очень не любил признавать собственные ошибки.
- Вы были правы, мой господин. Вам не за что извиняться.
- Молчи! - вскипел герцог. - Если я говорю, что был не прав -- значит, я был не прав. Понял?
- Как прикажете, господин, - снова склонился в поклоне он. - Вы были не правы. Вы совершили ошибку.
- О, боже... - вздохнул герцог. - Какой ты к черту слуга!
- Я... - начал было он.
- Молчи, - герцог выставил перед собой ладонь. - Лучше молчи, пока мы снова не поссорились!
- Тебе будет тяжело, настолько тяжело, что многие на твоем месте предпочли бы смерть, - судья сжимает огромные ладони, в узловатых пальцах хрустит перо, с треском ломается. От резкого звука собеседник вздрагивает. - Но у тебя нет выбора.
- Я знаю.
- Может быть - знаешь, но понимаешь ли... Поймешь. Не сейчас так завтра, не завтра, так через год. Или через полвека -- мне все равно. Но поймешь обязательно.
Он, по-прежнему сильный и крепкий, волосы едва тронула легкая седина, глаза молоды, темный плащ с серебряной фибулой на плече. Круг, разделенный пополам ломаной стрелой.
Герцог. Обессиленный болезнью властелин, правая сторона тела парализована, бледное лицо, спутанные жидкие волосы падают на потный лоб. Смятое ложе больного.
- Пожалуйста, Салим! Мы не были друзьями, никогда не были, но я всегда уважал тебя...
- Как и я вас.
- Салим!
- Хорошо, мой господин... Я даю слово служить Карлу, как служил вам. Но мне не нравится ваше решение.
- Узнаю старого доброго Салима. - Герцог натужно смеется. Смех переходит в сухой, рвущий внутренности кашель.
- Вам нужно отдохнуть, - он накрывает его одеялом и идет к двери. - Я передам ваше завещание.
- Салим?
Он оборачивается:
- Да, мой господин?
- Поздравляю! Теперь ты регент.
- Прости, Вальмир, но я дал слово.
Двадцатилетний брюнет с бледной кожей и тонкими артистическими пальцами. Некрасивый, но умеет нравиться, тщедушный, но в слабом теле живет стальная воля.
Старший сын герцога.
Нелюбимый.
Лишенный наследства и надежды на будущее.
- Я надеялся на тебя, - горько роняет Вальмир. - Герцог слеп... в последний свой час он также слеп, как и раньше. Говорят, перед смертью люди становятся мудрее... Но не он!
- Вальмир... - он замолкает. Сказать нечего.
- Карл слаб.
- Я знаю.
- Слабая воля и хорошие мозги. Наихудшее сочетание для правителя... Уж лучше бы он был глуп!
- Ты несправедлив, - тихо говорит он.
Вальмир запрокидывает голову и смеется. Сухо и безрадостно.
- Зато ты справедлив, светоч добродетели! - кривятся в усмешке губы. - Подумай, Салим! Что будет, когда мой брат поймет, что жизнь герцога -- отнюдь не то, о чем он всегда мечтал?
- Он выдержит.
- Конечно, выдержит! В нем кровь моего отца, а это кое-что значит... Но тебя... тебя он будет ненавидеть всю жизнь. Впрочем, я тоже...
- Вальмир...
- Что дальше, дорогой регент? Меня отравят, зарежут или по-семейному придушат подушкой?
- Изгнание.
- Ах, да, ты же честный человек! Ты веришь в слово!
- Поклянись, что забудешь о существовании герцогства... и я лично переправлю тебя через границу.
- Великолепно! А что будет, если я нарушу слово?
Тяжелый взгляд.
- Ты знаешь.
Вальмир мгновенно теряет свою лихорадочную энергию, стоит, осунувшись и постарев лицом.
- Знаю. Самое поганое, что я все прекрасно знаю...
- Я вор. Лжец. Я обманул больше людей, чем знаю по имени. Разве я могу стать другим? Стать честным?
- Хороший вопрос, - судья усмехается. - Нет, правда! Самый храбрый человек, которого я знал, был отчаянным трусом. Страх. Ужас. И злость... конечно, злость. Он жил в таком страхе, что бросался в бой очертя голову. И плевать хотел на число врагов...
- Разве это - храбрость?
- В своем роде - да, храбрость. Храбрость отчаяния.
- Я много слышал о Вас, Салим.
Салим смотрит на дородного человека, облаченного в золото и темный бархат, красный плащ облегает могучие плечи - хотя князь стар... старше герцога? Пожалуй. Но герцог мертв, в этих же темных глазах бурлит такая жизнь...
- Ваша Светлость?
- Вы - человек чести. Старый герцог поступил мудро, назначив вас регентом. Оч-чень мудро, - князь усмехается, приглаживает усы. - Могу я говорить откровенно?
- Как вы ранее выразились, Ваша Светлость, я -- человек чести.
- Верно. Скажите мне, Салим, как человек чести... человеку достаточно бесчестному, чтобы быть князем уже пятьдесят лет кряду... Почему герцогом стал Карл, а не Вальмир?
- Так решил старый герцог. Не нам его судить.
- Почему? Вы умный человек, я, надеюсь, не глупее...
- Мой герцог -- Карл.
- А мой правнук вчера впервые проехал верхом! Не увиливайте, Салим. Впрочем, можете промолчать... Я прекрасно знаю, что вы желали видеть на престоле старшего, а не младшего. Карл же стал герцогом только потому, что вы пошли на поводу свихнувшего от любви отца!
Молчание. В камине пылает огонь, теплый отсвет ложится на лицо князя... Со лба сбегает янтарная капля.
- Мои войска наготове. Известие о смерти герцога, один из его сыновей... солдатам нужно знамя, как вы понимаете... и -- все.
- Вторжение. Я предполагал нечто подобное.
- А знаете, почему вторжения не будет?
- Вальмир отказался.
- И это знаете? Не поверите, он сказал мне при встрече...
- "Я дал слово". Так?
- Он точно не ваш сын? - невинно интересуется князь. Поднимает руки; на широченных ладонях -- застарелые мозоли. - Шучу, шучу...
- И все же основная причина в другом, - князь прищуривается. - Впервые я не боюсь удара в спину. Иметь в союзниках честного человека -- такое случается нечасто... Уж поверьте старому интригану.
- Карл вам не союзник.
- Зачем же дело стало? Вы постараетесь его убедить, не так ли?
- Возможно.
- Не скромничайте. Да, как союзник союзнику... Вальмир отказался взять моих солдат, это правда. Однако полным ходом идет набор добровольцев. Он создает собственную армию. Догадываетесь, зачем?
- Думаю, скоро мы обо всем узнаем...
Псовая охота.
Он ощущал себя беглецом, по следу которого идет свора. За последние дни чувство это усилилось до жути, спину сводило в ожидании слюнявой оскаленной пасти...
- ...плохие, мой господин. Брат герцога нашего, Вальмир...
Тусклыми наконечниками казенных копий бьют в небо ели. Серые ели...
- ...Вальмир, вторгся в пределы баронства...
Голубизна неба -- обман. Небо обретает цвет...
- ...имея войско из ста рыцарей и полутора тысяч пехотинцев...
Но почему этот цвет -- серый?
- ...пехотинцев. Два дня назад случилась битва. Вальмир...
Лист... резной кленовый лист -- цвета пыли?
- ...Вальмир убит. Да пребудет душа его в мире.
"Знаю. Самое поганое, что я все прекрасно знаю..."
"Он точно не ваш сын?"
Точно.
Двое.
Князь. Снежной белизны седина, как бывает у очень старых людей. Могучие руки лежат на подлокотниках кресла, словно удавы, готовые к броску... Тревожный прищур глаз.
- Говорят, вы ослепли, Салим?
Он. Лицом - старше князя, глазами - древнее бога; горькая складка губ. Плечи также широки, как и раньше, но в осанке появилась странная сутулость.
- Ваша Светлость. Ваш плащ... какого он цвета?
Князь растерянно оглядывает себя.
- Кра... малиновый.
- Серый, - князь в изумлении вскидывает взгляд. - Для меня. Я начал забывать, что существуют и другие цвета, кроме серого...
- Даже настой ромашки не выпили! А я-то надеялась, что князь на вас повлияет... Он ведь мужчина хоть куда -- старый, да крепкий. Поел за двоих, выпил за пятерых, а по пути вниз у меня ватрушку стянул... А ну! Пейте. Пейте, кому говорю!
Он берет в руки кубок, отхлебывает. С трудом глотает.
- Остыло, - виновато улыбается.
- Сейчас согрею, - оттаивает Мария. Изымает из рук хозяина кубок. - Чур, уговор: выпить все! Иначе ноги моей больше в этом доме не будет!
...Звон металла.
- Мария? - он открывает глаза. - Что за грохот? Это на улице?
Тишина.
- Мария?
- Здесь я, здесь! - доносится снизу. - Говорила же, когда-нибудь эта полка оборвется... Все кастрюли попадали!
Голос странно напряжен.
Крик.
Он хватает перевязь с мечом, прыгает через ступеньки... сбегает вниз. Женщина. Незнакомая. Нет, Мария! Взъерошенная, словно наседка, что защищает цыплят, позади нее -- входная дверь...
- Не пущу! - кричит кухарка, безобразно распластавшись в проеме. С улицы -- звон железа и вопли ярости. Убивают... Кого? Князя!
- С дороги, дура! - он выхватывает меч из ножен, отбрасывает не нужную более перевязь. - С дороги!
- НЕ ПУЩУ-У-У!
Хрупкий излом бровей.
Тонкое запястье.
Немыслимого изящества движения.
Он смотрит, как волосы падают ей на лоб, видит морщинку меж бровей... Видит, как бьется в виске жилка.
"Интересно, какого цвета ее глаза?"
- Что вам нужно? - говорит она. В голосе усталость и... гнев.
Он вздрагивает.
- Мне? - пробует слово на вкус. - Нужно?
- Да! - почти крик.
- Вы. Ваш будущий ребенок.
Она вскакивает.
- Нет!
- Да. Если ребенок Вальмира... как сказал князь...
- Предатель!
Это оказалось неожиданно болезненным.
- Истеричка.
- Не смейте меня оскорблять! - кричит она, бросается вперед, хватает подсвечник... хватает пустоту. Растерянно оглядывается.
Салим взвешивает подсвечник в ладони.
- Все? - спрашивает он.
- Вы... вы...
- Прошу вас, сядьте. Прекрасно разыграно, но...
Она замирает.
- Но мало практики. В следующий раз не надо смотреть на меня так прицельно. И на подсвечник - не надо...
"Золотистые".
"В темном ободке".
Жаль, что я не различаю цвета...
...Снова приходила та женщина.
- Глупо, - он сжимает подлокотники кресла, мнет пальцами бархатную обивку. Руки словно чужие, стремятся вперед и... к ней. В ладонях -- биение сердца. Зуд.
- Глупо? - в голосе -- явное раздражение. Вот только он не может понять -- отчего.
- Мария была моей кухаркой... Однажды что-то случилось, и ее преданность стала... не совсем преданностью.
Она встает, проходит мимо.
Салим с трудом сдерживает себя. Всем существом рвется к ней, обнять, но...
- Она влюбилась в вас? - звук ее голоса. - Нашла в кого!
- Я и говорю: глупо, - он становится противен сам себе. Циник.
- Дура, дура, дура! Она просила передать...
Елена не находит себе места. Мечется из угла в угол.
- Что именно? - он начинает подниматься. - Что она просила?
- А вы не знаете?!
- Нет.
Елена останавливается, поворачивает к нему разгоряченное лицо. Блеск глаз...
- Она любит вас! Дура, дура, дура!
- Не надо, - говорит он. Елена делает шаг и толкает его. Падая в кресло, Салим с удивлением понимает, что вместе с ним падает и она, а его руки... ее губы...
Сад. Придавленные свинцовым небом яблони, тяжелая листва темно-серого оттенка, скамьи, занятые скучающими горожанами. Пустота в глазах людей. Усталость.
Из-под ветвей навстречу Салиму выходит человек.
- Господин, - склоняет голову он.
- Здравствуй, Голос. Какими судьбами? Я думал, ты в княжестве...
Голос печально улыбается.
- Нет, господин. После смерти князя там некому предложить свою верность. Наследников одолевает жадность, не удивлюсь, если в скором времени княжество запылает огнем.
Салим молчит.
- Вы знаете, кто убил князя?
- Хочу ли я знать... как думаешь? - предчувствие ознобом отзывается в затылке. - Хочу.
- Вы искали, я знаю, - говорит Голос. - Но искали -- не там.
- Что значит, не там?
- Вы искали среди врагов князя... но убийца ненавидел не князя, а вас. Именно вас. Слепо и разрушительно.
Ноющий затылок. Понимание.
"Не верю, не хочу верить".
- Боже, как я был глуп... как мог не заметить...
- Все мы совершаем ошибки.
- Это плохое оправдание, - Салим трет бровь, надавив так, что белеют кончики пальцев.
- Почему?
- Потому что оправдывает все.
- Салим! Опаздываешь! - мальчишеские губы кривятся в улыбке, которую тот, скорее всего, считает надменной. Салим же видит в ней и боль, и затаенный страх.
Нож серой стали. Дрожащее лезвие отплясывает в двух дюймах от горла Елены.
- Карл, - начинает Салим. Замолкает. Глаза Елены -- мой, ты мой, ты спасешь, ты можешь, ты все можешь...
- Любезный регент, - насмешливо вторит молодой герцог. Руки дрожат, а вот голос -- нет. - Дорогой и незаменимый. И, как ни странно, честный. Оплот. Чье слово камень, чья жизнь... Ты и меня предашь?
Глаза Елены. Ты -- мой.
Я -- твой, шепчет он и делает шаг вперед.
- Стой! - голос уже не слушается Карла. - Или она умрет!
- Карл, остановись. Ты совершаешь ошибку.
- Нет, это ты совершаешь ошибку! Салим как там тебя... Селим... Я все знаю о тебе!
- Карл!
- Для тебя я герцог!
- Да, мой господин.
- Салим, Салим... - жуткая улыбка. - Я ведь верил тебе. Мой брат верил, мой отец верил, твой любимый князь -- черт его возьми -- тоже верил!
- Поэтому ты убил его?
- Знаешь? А знаешь ли, Салим, что значит быть слабым? Когда родной брат считает тебя тряпкой?!
- Неправда! - крикнула Елена, рванулась. - Вальмир не мог...
Кончик лезвия ткнулся ей под подбородок, отпрянул. Вдогонку понеслись капли. Темные, почти черные...
Мир словно взорвался.
- Знаешь ли ты, как это -- все понимать, и идти наперекор себе? По десять раз менять решение, с ужасом ожидая, кто следующий придет тебя убеждать -- и ведь убедит! Чувствовать бессилие и ненавидеть себя? Понимать, что твои слова -- не больше, чем пустой звук, а окончательное решение все равно за другим?
То, что я узнал, на многое открыло мне глаза! Отъявленный лжец и предатель становится воплощением чести? Что ж... я тоже могу. Стать сильным? Почему бы и нет?
Карл в упор смотрит на Салима. Глаза горят странной, нечеловеческой решимостью.
- Однажды я сказал себе -- больше я не буду отступать. Никогда. Моя сила, Салим, стоит твоей чести...
А глаза Елены светло-золотистые, словно свежий мед. Ты -- мой.
- Кто она тебе, Салим? Скажи, я знаю, ты не можешь лгать -- я вот хочу отступить и -- не могу.
- Карл...
- Похоже, мне придется убить ее, Салим, и попытаться убить тебя. Кто она?
- Елена носит ребенка твоего брата.
Карл смеется. Надрывно и страшно.
- Салим, Салим... Если уж я узнал правду о тебе, неужели ее судьба осталась для меня тайной? Вопрос в другом: кто она ТЕБЕ?
Вопрос в глазах Елены.
- Ты знаешь.
- Черт возьми, - Карл устало опускает плечи. - Знаю. Как я тебе завидую, Салим, кто бы...
Герцог внезапно выгибается дугой, глаза стекленеют, руки теряют оружие... Вскрикивает Елена, отскакивает в сторону. Окровавленная рубашка.
Карл беззвучно валится вперед. В спине -- загнанный по рукоять стилет. Позади герцога -- рослая и широкоплечая фигура.
Салим прыгает и ловит Елену у самого пола.
- Я его по-нашему, по-простому, - говорит Голос, наклоняясь и выдергивая нож из тела. - В печень. И кричать не может, и руками дергать... Вот так.
Сад. Взметаются в небо яблони, зеленой волной накрывая скамьи, горожан, сидящих на скамьях, стайки детей, играющих в прятки -- солнце над всем этим и июльская дневная неспешность. Зной.
- Вы с ним очень похожи. Ты и Вальмир. - звук ее голоса утоляет жажду лучше, чем родниковая вода. - Та же честь, несгибаемое достоинство, то же упрямство...
Смешок. Салим чувствует, как нежные пальцы перебирают его волосы, теребят ухо, проводят по виску.
- У-у... Медвежонок наш совсем седой!
- Я не медвежонок, - с притворной обидой говорит он. - И не седой. Я светло-русый.
Елена смеется, дергает его за ухо.
- Ага! Упрямый, - она вздыхает, пристраивается у него на плече. - Оба вы упрямые. Скажи, он всегда был такой?
- Упрямый? Всегда.
- Да нет же! Ты никогда не чувствовал в нем... некую хрупкость?
Он задумывается.
- Нет... и да. Но это не было слабостью.
Мимо пробегают двое пацанов, крича и размахивая руками. Охрана -- неприметные молодцы в серых плащах -- провожает их взглядами.
- Глупые вы, мужчины. Все меряете с петушиного насеста. Сильный, слабый... Не это главное. Хрупкость -- это когда человека не может сломать никто, кроме него самого... Что с тобой?
Усилием воли он разжимает ладонь, отпускает фибулу. На ладони -- четкий отпечаток: круг с ясно различимой ломаной линией посередине. С одной стороны линия заканчивается подобием острия...
- Первое слово дороже второго! - звучит вдалеке детский голос.
- Салим? Что это?
- Память о брате. Мертвом брате.
- Судья просит у вас аудиенции.
- Какой судья?
Корявые корни вросшего в землю исполина...
- Молодой.
- Ты сделаешь так, как мы договорились, - взгляд судьи впивается в него, словно нож в тело жертвы. - Тогда твой брат будет жить. Я воспитаю его честным человеком... Или не я. Но он будет жить. Остальное зависит от судьбы. Над ней я не властен.
- Все к лучшему, - размышляет он вслух. Покой, отливающие медью канделябры, сквозняки, уютные, словно старые сапоги. Дрожащие отсветы.
- Все к лучшему. Время. Он сказал: время. И был противен сам себе. Ты хорошо воспитал моего брата, старый судья... За тебя! - он поднимает кубок. - За тебя, братишка! За тебя, старый герцог -- пусть ад будет к тебе помягче. За тебя, князь -- надеюсь, твоему княжеству достанется хороший правитель... За тебя, Вальмир -- твой сын станет герцогом, ты знаешь? И за тебя, Карл, - Салим смотрит в потолок. - Надеюсь, ты все же там...
Через пару часов в дверь постучит слуга...
"Знаю. Самое поганое, что я все прекрасно знаю".
Хрупкость -- это когда человека не может сломать никто, кроме него самого...
