Центурион поднимает деревянный меч за середину - двумя узловатыми пальцами. Смотрит на тирона исподлобья, морщит брови.
- Как твое имя, зелень? - спрашивает наконец.
- Фурий Люпус.
- И ты действительно стоишь своего имени?
Смешки.
Это имя означает "яростный волк". Конечно, оно дорогого стоит...
Тирон выпрямляется.
- Да.
И вдруг получает удар в голову. Темнота. В ушах плавится алый звон, набегает, словно волна, захлестывающая лодку.
- Живой? - спрашивает центурион. - Эй, зелень!
- ЦЕН, ДА, ЦЕН! - орет тирон на всякий случай. Перед глазами - туман. Штормит. Желудок Фурия сжимается так, что тирона вот-вот вывернет наизнанку. Стоять, стоять, не падать!
- Хорошо, - центурион опускает палку из виноградной лозы, которой только что ударил мальчишку. - Откуда у тебя это имя?
- Чем ты заслужил такую честь? - спрашивает центурион. Ему действительно интересно. Он из другой центурии, поэтому не знает о том знаменитом дне, когда новый легат участвовал в занятиях вместе с новобранцами.
- Меня ударил легат!
В учебной схватке. "Здорово он дерется". А потом легат с учителем фехтования отдубасили друг друга палками так, что весь легион до сих пор это вспоминает.
Центурион поднимает брови.
- И?
- И назвал имя!
Центурион некоторое время думает, прежде чем поверить. Ну, хорошо.
- Я буду звать тебя Волчонком. Свободен, зелень. Да, запомни. Здесь я устанавливаю правила. Я, центурион, а не легат и даже не император. Понял меня?!
- Цен, да, цен!
- Не слышу!
...Вечером, когда учения заканчиваются, полумертвые тироны возвращаются в палатки.
Едва передвигая ноги. Тирон, прозванный Волчонком, добирается до своей койки. Все тело болит, от усталости мир вокруг изгибается, словно жидкое стекло. Иногда Фурию кажется, что все вокруг тонет в тумане.
Мягком, убаюкивающем тумане...
Волчонок дергает головой и просыпается. Его качает. Он словно плывет в медленно закипающей воде.
Жизнь новобранца и так нелегка... Эх, ты, зелень легионная!
А тут еще всякие легаты ее усложняют.
От осенней промозглой сырости режет колени. Одеяло тонкое и совсем не греет.
"Я стану центурионом!", думает мальчишка, трясясь от холода. "Старшим центурионом".
Или хотя бы аквилифером. Орлоносцем, тем, кто носит легионного орла. Надеть львиную шкуру... эх. Новобранец Фурий Люпус вздыхает и пытается натянуть одеяло на голову. Львиная шкура - это красиво. Хотя волчья, как у знаменосца центурии, тоже ничего...
Теперь ушам тепло, зато мерзнут ступни. Одеяло слишком короткое. Волчонок перетягивает одеяло на ноги - они твердые и ледяные. Голова снова начинает мерзнуть.
Вот бы вернуться в родную деревню в волчьей шкуре...
Мечты, мечты. Фурий проваливается куда-то вниз и в сторону. Плывет по неслышным упругим волнам. Шелест прибоя. Вкус меда, намазанного на кусок хлеба - из детства.
Руки деда, морщинистые, черные от загара. Они тянут из воды сеть.
Скалы, выжженные солнцем, белесые. Прибой. Ласково плещет море, в маленькой ямке на валуне сидит крошечный краб... отсветы солнца от воды качаются на шершавой скале...
Фурий Люпус спит.
Хороших снов много не бывает.
* * *
Префект лагеря Семнадцатого Морского, Спурий Эггин выходит из палатки.
Навстречу ему - человек в военной тунике, в кожаном панцире, украшенном серебряными силуэтами кабанов. На щеке у человека - большая бородавка.
- Префект Эггин! Какая встреча! - говорит человек с бородавкой. Или это бородавка говорит за человека.
- Префект лагеря Цейоний, - Эггин холодно кивает. Он знает этого придурка. Цейоний - заместитель командира Девятнадцатого легиона. Он выслужился из центурионов, так же, как и он, Эггин. И это единственное, что у них общего.
"Интересно, хотя бы собрать лагерь Цейоний способен?", думает Эггин.
Сегодня и увидим.
- Куда-то торопитесь, префект?
Эггин с досадой останавливается. Голова трещит жутко. Вчера он напился, как обычно, до полного бесчувствия. Чтобы не думать. Чтобы - забыть.
Он идет, а за его спиной Цейоний насмешливо улыбается, в сузившихся глазах стынет обида.
- Что вас насмешило, префект? - спрашивает его Гортензий Мамурра.
Цейоний поворачивает голову, улыбка натянута на лицо, как свиная кожа на барабан.
- Этот... - кивает Цейоний в сторону шагающего Эггина. - Кажется, только в Риме не знают, что он не поделил с одним из своих центурионов рыжую шлюху. И она вроде как выбрала старшего центуриона Волтумия. Что неудивительно.
- Действительно забавно. - Гортензий Мамурра кривит тонкие губы в улыбке. - И что, эта шлюха...
- Руфина, - говорит Цейоний.
- Эта Руфина... очень хороша?
Цейоний медлит.
- Очень.
* * *
Мне кажется, я понимаю, что было в глазах Нумония Валы, когда он говорил о германцах...
"Они не слижут кровь с наших пальцев. Нет, Гай".
То был не лед. Не насмешка. Не презрение. Нет.
То был -- ужас.
"Они откусят нам пальцы".
- Легат, - склоняет голову Эггин. Это коренастый, сильный человек. Крутой затылок выдает упрямство. Обветренное лицо - опыт и плохую кожу. Пористый нос с багровыми прожилками - страсть к выпивке.
- Префект лагеря, - говорю я. - У меня есть основания полагать, что скоро что-то произойдет.
Эггин смотрит невозмутимо.
- Основания? - переспрашивает он. Словно ему непонятно только это слово.
Сукин сын.
- Не буду вдаваться в детали, префект. Вот мое... хмм... пожелание. Удвоить караулы. Обслуживающие команды, лесорубы, фуражиры, обозники, пекари -- вне лагеря должны передвигаться под усиленной охраной. Все. Легион перевести на военное положение. Это ясно?
Некоторое время Эггин молчит. Я почти вижу, как за толстой черепной костью неторопливо шевелятся мысли.
Что-то вроде "тога", гражданский, понаехали тут. И прочее.
- Да, легат, - говорит он наконец.
Когда германцы впервые столкнулись с Римом, их приняли за выходцев из Преисподней. Бледная кожа - настолько бледная, что кажется синеватой. Желтые волосы. Огромный рост, чудовищная сила. Голубые глаза.
И полное отсутствие чувства самосохранения.
Полуголые германцы бросились на железный строй легионов, радостно вопя и скалясь...
"Ти-ваз! Ти-ваз!"
Добежали.
И два наших легиона поминай, как звали.
Варвары ничего не боялись. Словно германцам было все равно. Словно они уже были мертвые.
Забавное совпадение: они пришли с Севера.
А вход в Преисподнюю, как известно, находится где-то там...
Тевтоны и кимвры, два германских племени, здорово нас тогда потрепали.
И только Гай Марий сумел справиться с ними. Чуть позже - Юлий Цезарь. И дальше - Друз, прозванный Германиком. Получается, для достойного отпора германцам понадобились таланты двух великих полководцев и одного незаурядного!
А спустя несколько лет на север пришли мы. В ответ.
- Я все сделаю, - Эггин язвителен. - Любые ваши пожелания, легат. Не стесняйтесь.
Вот сукин сын, повторяю я мысленно.
- Можете идти, префект.
* * *
В палатке Нумония Валы, командира Восемнадцатого легиона - гости. Сегодня у нас дружеская попойка. Варвары там, не варвары, а выпить надо.
Горят светильники. Мраморные философы выглядят в этом свете еще угрюмее. Губастый Сократ глядит перед собой слепыми глазами. Он бы уж точно не отказался промочить горло!
- Гай, - окликают меня.
- Позвольте представить, легат, - говорит Нумоний. - Это Понтий Пилат, префект конницы из Пятого Македонского. За искусство в обращении с оружием его прозвали Золотое копье. Здесь он по поручению своего командира.
- Легат, - кивает Пилат. Среднего роста, крепкий. С умными - даже слишком - глазами. На руке префекта я вижу золотое кольцо всадника. Сколько Понтию лет? Девятнадцать, двадцать? Несмотря на молодость, у него лицо настоящего солдата.
Пятый Македонский. Хороший, говорят, легион.
- Префект, - говорю я. - У меня к вам просьба. Недавно в ваш легион отправился один из моих солдат. Возможно, вы его знаете... Оптион Марк по прозванию Крысобой. Думаю, его нетрудно узнать. Он - настоящий великан.
Пилат медлит, затем кивает. Его серо-желтые, звериные глаза внимательно рассматривают меня.
- Кажется, я его знаю. Я прослежу за его судьбой, легат.
Он похож на честного человека, поэтому я киваю тоже.
- Хорошо. Спасибо.
Пока мы обсуждаем новости из Паннонии, появляется новый гость. Варвар. Здоровается с хозяином, кивает нам, как равным. Смешно.
- Кто это? - спрашивает Пилат. Нумоний Вала морщится. Подозреваю, что варвар явился без приглашения. Впрочем, если германец пьет вино, а не пиво, это терпимо.
Вошедший - седоватый, грузный, но все еще очень крепкий мужчина. Одет со спокойной роскошью, как варвар. Зато манерами подражает римлянам - сдержанный и холодный. Он даже вполне убедителен в этой роли...
Но рядом с Арминием, царем херусков, впечатления не производит.
Нет.
Нумоний пожимает плечами:
- Это Сегест, царь хавков. Наш основной -- помимо Арминия, царя херусков -- союзник здесь, в Германии. Его народ один из самых многочисленных. Хавки - серьезная сила, префект.
Пилат медленно кивает.
- Я понимаю. А рядом с ним кто?
Поворачиваю голову, моргаю. Арминий!
Они едва не сталкиваются плечами. Смотрят друг на друга - молча. Затем Арминий с Сегестом, не обменявшись и кивком, расходятся в разные стороны. Воздух между ними словно покрылся коркой альпийского льда.
- Легаты, - Арминий подходит к нам. - Префект.
- Выпьете, царь? - предлагает Нумоний Вала. Арминий - один из немногих варваров, которых легат Восемнадцатого уважает.
* * *
- Конечно, я царь. Rex.
Голос Арминия рокочет низко и приятно, латынь грамотна и изящна. И только легкий варварский акцент выдает провинциала. Ставил Луций себе произношение или так получилось само, из-за долгой жизни в Германии? Не знаю.
- Я - царь, которого выбрали общим собранием народа. Конечно, я достоин этого по происхождению - мой род богат и знаменит, но этого мало. Царя должны признать воины. Когда я вернулся из Паннонии с трофеями и славой, мужчины херуски, имеющие право носить оружие, избрали меня царем. Они прокричали мое имя трижды и подняли меня на щит. Так я возглавил свой народ.
"Сколько же воинов было на том собрании? Несколько тысяч?", думаю я. Херуски большое племя. Тьфу, проклятье! Луций-Арминий убедителен настолько, что даже я начинаю ему верить...
- А если собрание решит выбрать другого царя? - спрашивает Пилат.
Арминий пожимает плечами, улыбается.
- Тогда что вы сделаете? - Пилат не собирается отступать. Упорный малый.
- Он подчинится желанию своего народа, - говорит Нумоний Вала. - Верно, префект?
- Так и есть, - кивает Арминий. - Легат совершенно прав. Как у вас, римлян, говорится? Если таково желание моего народа, то я умываю руки.
Пилат медлит.
- Я считаю это... не совсем правильным.
- Как и я, префект... Как и я.
Мы смеемся.
Арминий прощается и уходит.
- Какой интересный человек. Он мог бы быть консулом, - говорит Пилат. - Жаль, что он родился варваром.
Чудовищное обаяние все-таки у моего братца. Даже на человека, который его впервые видит, Луций произвел сильное впечатление.
К глубокой ночи некоторые из нас плохо стоят на ногах. Но префект конницы из Пятого Македонского - крепкий парень. Он еще пытается философствовать.
- Когда власть избранных заменяют властью толпы... - и Пилат качает головой. Рассказ Арминия явно не дает ему покоя.
- Не дай боги вам когда-нибудь столкнуться с желаниями толпы, префект, - замечает Нумоний. По легату Восемнадцатого трудно понять, сколько он выпил. - Это страшная сила, поверьте. Зря вы ее недооцениваете. Она может заставить вас сделать то, чего сами вы никогда бы делать не стали.
Легат Восемнадцатого точно злится на кого-то. Отрывисто произносит слова, не глядя на собеседника.
- Вряд ли такое случится, - Пилат серьезен, но в глазах мелькают насмешливые искорки. - Но если даже случится, надеюсь, я сумею сделать правильный выбор, легат. Свой выбор.
Мы с Нумонием переглядываемся. Нумоний поднимает бровь. Эх, префект.
Молодость, молодость. Как ты наивна!
Даже я смотрю на его девятнадцать лет свысока.
- Не сомневаюсь, - говорит Нумоний мягко. - Не сомневаюсь.
* * *
За окном таверны "Счастливая рыба" медленно синеет сумрак. Однорукий поднимает чашу с вином и нюхает. Ставит на стол, не пригубив. Все как обычно. Тиуториг, беловолосый варвар с ледяными глазами, никогда не пьет. Словно боится, что его отравят.
- Это будет... непросто, - говорит он.
Человек смотрит на Тиуторига в узкие прорези серебряной маски.
- Но возможно?
- Конечно.
- Что ты предлагаешь?
Тиуториг медлит, затем говорит:
- Атакуем здесь и здесь. - Он склоняется к столу и показывает на карте. Она непривычная, но можно приспособиться. - Одновременно отрезаем хвост и голову каравана... Главное, полная внезапность. Затем добиваем тело.
Человек в серебряной маске кивает.
- Хороший план. Только мы кое-что изменим...
Он говорит. Тиуториг слушает, затем кивает. Так действительно лучше.
- Может сработать, - он чешет культю левой рукой, зевает.
- Вар сделал глупость, отправившись в лес с обозом, - говорит человек в серебряной маске.
- Он еще ее не сделал.
Серебряная маска качнулась. Тиуторигу показалось даже, что она улыбается.
- Сделает. Обязательно сделает.
* * *
На следующий день я прибываю в Ализон. Мокрые и раскисшие от ночного дождя улицы. В лужах отражается серое небо. Мне нужно увидеться с Туснельдой.
Знает ли она, кто такой Арминий?
Хороший вопрос.
- На самом деле Рима нет, - говорит Туснельда.
Шорох зелени вокруг нас, запах цветов - последних в этом году, и черное пятно няньки, сидящей на приличном расстоянии - так, чтобы нас не слышать.
Хотя уверен, черная гарпия слышит, как растет трава, и видит не хуже орла.
Я медлю, затем спрашиваю:
- Почему Рима нет?
Она пожимает плечами.
- Потому что его никто никогда не видел.
Волей-неволей мои брови поднимаются. Удивление.
- Я видел Рим, - говорю я.
Она фыркает.
- Ты думаешь, это доказательство, римлянин? Но на самом деле... то, что ты говоришь - не обязательно правда.
В первый момент я хотел рассмеяться, потому что рассуждения ее совершенно детские... или -- как это? -- варварские, но потом... При всей внешней странности слов Туснельды, звучит это вполне убедительно. Что ж... попробуем отнестись к этому, как к логической задаче. Упражнение в рассуждении о некоей ситуации, которой никогда не было. Мои греческие учителя любили такие игры ума.
Или декламаторы, которых обожает Август -- вроде того же Апулея или Квизона. Они вечно задаются странными вопросами.
"Например, что было бы, если бы у людей были квадратные головы?"
- Ты знаешь, что Рима нет, так? (город с населением, по последней переписи -- постойте... четыре с половиной миллиона жителей) Я же говорю: Рим есть. Я знаю, что он существует, потому что я его видел. Ходил по его улицам. Дышал его воздухом. Ты опираешься в своих рассуждениях на авторитетные источники?
- Что?
- Ээ... кто тебе это сказал?
- Наш жрец.
Мне удается не поперхнуться.
- Хмм. Очень авторитетные источники (ну, если не принять тезис, что жрец -- полный идиот). Я же говорю: Рим есть -- по праву очевидца. Что возникает из этого столкновения?
Она вдруг улыбается - озорно:
- Что тебя тоже нет, римлянин Гай.
* * *
...От запаха умирающих цветов мне хочется чихнуть. Внутренний сад дома Вара засыпан желтыми и красными листьями. Осень - убивает.
- Пятнадцать лет. Слишком рано, - говорит Туснельда. - Да? - потом замечает: - Ты меня не слушаешь.
- Что? - я понимаю, что потерял нить разговора. Тру пальцами над бровью. Что я пропустил?
- Девушке выходить замуж. Рано?
Ах, вот она о чем! Женщины.
Я пожимаю плечами.
- Не знаю. Римлянки выходят замуж гораздо раньше. У нас одиннадцать лет считается подходящим возрастом для брака. Иногда девочку выдают замуж с семи лет. Правда, это скорее долгая помолвка. В этом случае девочка живет в семье будущего мужа, воспитывается, как остальные дети - до возраста, подходящего для рождения детей.
Угу, растет. И каждый мужчина может сам воспитать себе жену - по вкусу.
- Какой странный обычай, - говорит Туснельда.
Я не знаю, что ответить, поэтому говорю:
- Очень старый обычай.
Туснельда качает головой, фыркает.
- Глупости! У нас все не так, римлянин. У нас можно выходить замуж с пятнадцати лет, но обычно позже. Хотя родители между собой сговариваются гораздо раньше. Так заведено. А молодой воин, познавший женщину до двадцати лет, считается опозорившимся, утратившим чистоту. За таких неохотно выдают замуж.
Германцы, варвары - племя целомудренных людей?! Смешно.
- Старые женщины... те, что живут в священных рощах и смотрят за миром... Они установили такие обычаи. Они следить... следят? - волнуясь, она снова начинает путать латинские окончания.
Внезапно словно туча набегает на небо, закрывает и луну, и звезды. Лицо Туснельды застывает:
- Они не дать мне выйти замуж.
Темнота.
Не дать выйти замуж... За кого? За Луция?!
* * *
- Замуж? - повторяю я. У меня почему-то сухие глаза. Они болят, когда я смотрю на нее. Такую юную и естественную. Такую красивую. Это мучительно.
Неужели я такой замороженный истукан, что меня нужно бить по голове, чтобы я хоть что-нибудь понял?!
Коса, светлая и толстая, лежит на ее плече. Туснельда перебирает кончик косы тонкими пальцами.
- Да, замуж, - говорит она беззаботно. Затем поднимает голову...
Я вздрагиваю.
Потому что это всепроникающий, безжалостный взгляд взрослой женщины. Она все понимает. Никаких шуток.
Ее серые глаза сейчас темные и глубокие. Как Бездна.
- А ты возьмешь меня в жены? - говорит она.
Отличный вопрос для такого вечера.
Завтра легионы отправляются в поход. Сегодня - последний мирный день...
Прежде чем я успеваю ответить, она словно забывает о своем вопросе.
- К нам приходят учителя, - говорит Туснельда. Акцент ее становится совсем легким, почти незаметным.
Я смотрю на ее губы. Как они двигаются.
И мне нравятся ее руки. Прекрасный изгиб ее запястья. Пальцы -- тонкие, нежные.
- Ты слушать, римлянин Гай?
- Я слушать.
К германским заложницам приходят учителя, я понял. Pax Romana -- римский мир. Это обычное дело, обычная практика. Мы всегда так делаем. Варвары, воспитанные римской культурой, тянутся к ней, а не к своим, покрытым шкурами, соплеменникам...
Мне нравится ее акцент.
- К вам приходят учителя и?..
- И ничего. Так ты возьмешь меня в жены? - спрашивает она.
- Нет.
* * *
Трудно говорить "мы", когда речь идет о Риме. Рим -- это мы. Но Рим -- это еще и тот Рим, в который мы можем включить себя, как частицу целого.
Как там, в логике Аристотеля?
Рим включает в себя нас, патрициев, плебеев, легионеров и прочих -- без остатка. Но мы -- не весь Рим. Понятие "Рим" включает в себя еще многое другое.
Раньше говорили: Республика.
Сейчас, после гражданских войн, выкосивших тысячи и тысячи квиритов, знавших республику, так не говорят. Да, это республика, но уже -- республика одного. Римом управляет сенат, а сенатом -- первый сенатор Август, принцепс. Старик с вечно сопливым носом.
Я закрываю глаза и вижу Курию -- здание, где проходят заседания сената.
Белые тоги с широкими пурпурными полосами вливаются в полутемный зал. Пурпурный ближе к цвету моря и вечерних сумерек, чем к цвету огня и утренней зари.
"Вышла из мрака с перстами пурпурными Эос".
Хотя она скорее розовопальчиковая Эос, чем пурпурная.
Пурпурный ближе к цвету крови.
* * *
Я смешиваю воду и вино. Поднимаю чашу, салютую богам. Я в них не верю, но это не повод быть невежливым. На дне чаши -- покой и счастье.
Я знаю.
Когда я в детстве заболел, пришел врач, грек по происхождению, в коричневом паллиуме. Он послушал меня, постучал в мою тощую грудь -- больно! -- кончиками длинных пальцев, а потом велел приготовить из зеленых плодов конопли настойку. И капать мне в уши. Дважды в день.
Это помогло.
По крайней мере, боль сразу стала меньше. И я начал лучше слышать.