Врочек Шимун : другие произведения.

Мое советское детство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.27*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Это еще не вокал. Это эскиз вокала" (с) Маэстро, "В бой идут одни старики". Истории вокруг нас. Я понял это довольно поздно. Раньше я считал, что настоящая история -- это когда благородный герой, рискуя жизнью, отправляется через пол галактики спасать мир от нападения Ужасных Черных Пожирателей из неизведанных глубин космоса, а оказалось -- для настоящей истории не нужно лететь через полгалактики. Наверное, странно слышать такие слова от писателя-фантаста? Но это правда. Истории они рядом, вокруг нас. И в этих историях есть место и подвигу, и смеху, и любви, и, увы, Ужасным Черным тварям... Это не книга, а скорее, эскиз к будущей книге. Разные люди, разные истории. Надеюсь, они вам понравятся :) Приятного чтения!

Мое советское детство

[]

Annotation

     "Это еще не вокал. Это эскиз вокала" (с) Маэстро, "В бой идут одни старики".
     Истории вокруг нас. Я понял это довольно поздно. Раньше я считал, что настоящая история -- это когда благородный герой, рискуя жизнью, отправляется через пол галактики спасать мир от нападения Ужасных Черных Пожирателей из неизведанных глубин космоса, а оказалось -- для настоящей истории не нужно лететь через полгалактики. Наверное, странно слышать такие слова от писателя-фантаста? Но это правда. Истории они рядом, вокруг нас. И в этих историях есть место и подвигу, и смеху, и любви, и, увы, Ужасным Черным тварям...
     Это не книга, а скорее, эскиз к будущей книге. Разные люди, разные истории. Надеюсь, они вам понравятся :) Приятного чтения!

Мое советское детство

1. Моя боевая мечта

[]
     
     Когда мне было одиннадцать лет, и всяких видеомагнитофонов и видеосалонов в Нижневартовске еще в помине не было, в передаче "Вокруг света" показывали китайский фильм "Боевые искусства Шаолиня". По 10 минут каждую неделю. В ожидании этой передачи я места себе не находил. И все мои друзья тоже. Это был космический фильм. Самый лучший фильм на всем белом свете.
     Именно тогда я решил сбежать из дома, пройти всю Сибирь, перейти границу с Китаем и поступить в монастырь Шаолинь. Я разработал маршрут, пользуясь огромной географической картой, расстеленной на полу гостиной, и деревянной ученической линейкой. Собрал вещи. И...
[]
     
     Это сейчас я знаю, что фильм на самом деле назывался "Храм Шаолинь-3" и играл там совсем еще молодой Джет Ли. И что этот фильм китайское посольство предоставило Советскому Союзу (да, тогда еще Союзу) для ознакомления с китайской культурой. Ну, и для покупки прав на прокат тоже. Наши фильм покупать не спешили, зато (формально не нарушая прав) показывали его кусочками в передаче "Вокруг света" несколько месяцев подряд. Был это 1988 год.
[]
     
     ...и не сбежал. Вскоре у нас в городе появились ксерокопии и фотокопии с книг по "кунгфу", "каратэ", "Джеткундо" и прочим стилям обезьяны. Затем, как грибы после дождя, выросли по всему городу видеосалоны, где по-кошачьи верещал Брюс Ли и уходил в самоволку Ван Дамм. В каждом дворе и при каждой школе появились секции боевых единоборств. Там отжимались на кулаках и хрипло рычали "хатжимэ!". В каждом киоске можно было купить фотографию с изложением биографии Бодхидхармы. В общем, пока я готовился и чертил маршрут, Шаолинь пришел ко мне сам. Я отжимался на кулаках, вырабатывал буддийское спокойствие духа перед лицом врага, и научился с легкостью бить ногой в челюсть человеку выше себя на голову... Хорошее было время. Хотя, конечно, к настоящему Шаолиню все это имело весьма отдаленное отношение. Правда, сенсей из нашей секции утверждал, что в детстве сбежал в Шаолинь и потому знает, как машет хвостом разозлившийся дракон, и как сложить из пальцев убийственную "лапу тигра".
     А я смотрел на него, открыв рот, и думал, что этот человек осуществил мою мечту.
[]
     

2. Почему я не стал ювелиром

     Люди исчезают, если их не помнить. Поэтому нужно просто выучить все имена и вспоминать их каждый день. Выучить как можно больше. Тогда эти люди останутся, словно они где-то рядом, рядом с тобой.
     Но этого недостаточно.
     Что нужно, чтобы человек остался? Нужно помнить их привычки, и как они выглядели, как говорили "привет", или улыбались, в какой позе любили сидеть и смотреть телевизор, и читать, и какая у них была походка. И какой был смех, тихий или громкий. Все эти мелочи нужно помнить и обязательно повторять каждый день. Это важно. Иначе все забывается. Наша память ненадежна, как индекс Доу Джонса. Если не повторять все это каждый день, эти люди исчезнут.
     Испарятся, словно дым или туман после сырой ночи солнечным ярким утром.
     Лучше всего это делать перед сном.
     У Хэмингуэя есть рассказ о человеке, который страдает бессонницей, и вот, пытаясь заснуть, он вспоминает имена всех своих друзей и близких, но нужно не просто вспомнить их имена, а помолиться за них, за каждого из них, и тогда все будет хорошо, и у них все будет хорошо, и этот человек, герой рассказа, спокойно уснет. Теперь я вспоминаю этот рассказ и понимаю, что для того человека было главное не уснуть, а побороть беспокойство, которое есть у каждого хорошего честного человека, который беспокоится за других и боится их потерять. Потому это и есть его способ борьбы с бессонницей. Когда герой загадывает, что нужно успеть вспомнить имя каждого из дорогих ему людей и помолиться за их здоровье. И тогда все будет хорошо. И успокоенный, герой засыпает перед самым рассветом.
     На самом деле я не помню этот рассказ, даже если читал его. Но зато я помню, как несколько раз читал об этом рассказе в книжке одного очень хорошего режиссера и человека, Анатолия Эфроса, и он там, пытаясь уснуть, вспоминает рассказ другого очень хорошего человека и великого писателя об одном хорошем человеке, что пытается уснуть.
     И теперь я понимаю.
     Они где-то рядом. Те люди, которых я хочу помнить. И я вспоминаю их имена. Тут, главное, все делать последовательно, по определенному ритуалу. И все получится. Сначала нужно вспомнить имена. Потом лица. Потом улыбки и смех. Потом — как они сидели за столом, смеялись и пили кофе и чай. Какой рукой держали кружку. У деда была синяя татуировка с половинкой солнца над морем и еще одна с якорем. Сколько они клали сахара. Кажется, это ерунда, мелочь, но это важно помнить.
     Отец всегда клал одну ложку растворимого кофе и одну ложку сахара. Дед пил чай из маленьких кружек, потому что состарился и не мог уже выпить большую, как раньше, а сахара клал две ложки и еще брал шоколадное печенье вприкуску. Это печенье он прятал по всему дому, словно белка, делающая запасы на зиму, только он делал это на случай непредвиденной смерти. После того, как деда не стало, бабушка находила это печенье то тут, то там, и даже несколько штук нашла в туалетном шкафчике, над умывальником, словно привет от человека, который когда-то полюбил ее за белые косы. Я хочу думать, что бабушка улыбалась, когда нашла эти печенья, но, боюсь, на самом деле она заплакала.
     Я помню, как дядя Юра заваривал чифирь на кухне, в маленьком эмалированном желтом ковшике и потом пил черный густой отвар. Он был когда-то в тюрьме, дядя Юра, и там пристрастился к чифирю, и пил его по ночам, чтобы не спать и работать ювелиром. Мне было десять, я тоже тогда хотел стать ювелиром, и сидел с ним ночами и смотрел, как он составляет из крошечных серебряных шариков узор, который называется скань, и прокатывает кусочки золота и серебра через маленький пресс, чтобы получились золотые и серебряные блинчики.
     Я помню, как он смеялся. Я помню, как белели его ровные белые зубы, похожие на жемчужины. Он был красивым, мой дядя Юра, и знал это, а еще он был жутко талантливым, рисовал, лепил, делал украшения и занимал чужие деньги, и я хочу помнить все хорошее о нем и забыть все плохое, но не могу, потому что все хорошее и все плохое составляет человека, и если выбросить из памяти все плохое, то от человека останется только половина, а то и меньше, и скоро он сам начнет испаряться, таять, словно дым или туман после сырой ночи солнечным ярким утром.
     Поэтому я буду повторять все. Главное, не терять порядок, очередность, не сбиться. Сначала имена, потом лица, потом улыбки, как люди сидят и смеются, как пьют кофе или чай, сколько кладут ложек сахара... и где прячут шоколадное печенье. Я буду помнить, как отец после бани сидел во дворе своего дома, который построил Джек, голый по пояс, с коричневой выдубленной кожей, и курил, глядя на красные розы, что посадил сам, и на деревянных медведей, которых привез с Урала, чтобы украсить двор. Я вспоминаю, как дядя Юра показывал мне, как вырезать резцом на серебре и болтал со мной, как со взрослым, а за окном молочно белел рассвет, в доме все спали, и я думал, что скоро вырасту и стану ювелиром. И еще я помню, как молодой дед шагает мне навстречу в синем замасленном комбинезоне, как у танкиста, на голове у него шерстяной берет, и он идет на завод в огромном потоке таких же людей в синих замасленных комбинезонах и беретах, потому что обед закончился и все возвращаются на работу.
     Я буду вспоминать их каждый день, обещаю я себе. И однажды напишу одну книжку про деда, одну про отца и еще одну про дядю Юру. А может, это будет одна, общая книжка, про людей, которых я люблю. Там у них будут имена, лица, улыбки и смех, там они будут вместе сидеть на кухне, отец не уйдет от мамы, дядя Юра не станет занимать чужих денег, а дед будет посмеиваться, глядя на вазочку с шоколадным печеньем. Там у них все будет хорошо. И я, наконец, перестану за них бояться.
     Может быть, именно поэтому я не стал ювелиром.
[]
     

3. Синко Льягас

     Из моего детства. Однажды в нашей квартире зазвонил телефон...
[]
     
     Я снял трубку.
     - Алло? - сказал я хрипло. У меня начинал ломаться голос. По телефону меня иногда принимали за отца -- с его насмешливым прокуренным тенором.
     - Дима? Узнал? - спросил воркующий девичий голос.
     - Конечно, - мужественно ответил я. Хотя ни фига не узнал. Кто это может быть? Настя из соседнего подъезда? Ленка Полуэктова? Олька Афанасьева? Учительница музыки в полупрозрачной блузке? Джина Лоллобриджида из Фанфан-тюльпан? Хорошо бы.
     - Пойдем вечером на танцы в парк? Вместе?
     Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Все коробки пластилина, похожего на тол из фильмов про войну, все миллионы слепленных солдатиков. Пластиковая модель "мига" и ледокол "Ленин" с тысячью крошечных дверей. Все взорванные в подъезде патроны и бутылки с карбидом. Пламя над забором и индийское кино "Танцор диско". Ачи, ачи, джими, джими. Классическая борьба. Все горы прочитанных книг и суровые слезы капитана Блада по Арабелле. Несчастная, но дико привлекательная еврейка из Айвенго. "Три орешка для Золушки" и эротические переживания на снегу. Смеющиеся девчонки у магазина и взгляды искоса. Хи-хи, хи-хи. Тонкие руки. Деревянные мечи и стрелы Робин Гуда. Любовь, сжигающая все.
     Все предшествующие годы я ждал этой фразы.
     С этого момента начиналась моя взрослая жизнь, полная приключений и подвигов.
     - Ладно, - сказал я. - Пойдем.
     Воркующий голос продолжал:
     - Зайдешь тогда за мной в шесть?
     Мгновенное головокружение. Зайти куда? Наваждение спало. Кто это? Где живет?
     Как узнать?!
     Нужно принять решение.
     - Нет, - сказал я.
     В трубке замолчали. Я слышал только дыхание.
     - Нет?! - голос вдруг на мгновение показался знакомым. - Почему нет?!
     - Я передумал. Не хочу на танцы.
     Израненный капитан Блад стоял в изрубленной кирасе и смотрел, как верный "Синко Льягас" уходит на дно. Французские ядра свистели над его головой. Голубые глаза капитана были спокойны...
     - Но... подожди! - взмолились там.
     Я положил трубку.
     Пузыри вырвались на поверхность, вода взбурлила... и только уцелевшая фок-мачта все еще возвышалась над гладью залива. Вскоре исчезла и она.
     Капитан Блад вздохнул.
     Погнутая, окровавленная шпага выпала из его усталой руки.
     Бум.
     Тишина. Мужское одиночество.
     Подошел Скарамуш и похлопал меня по плечу. Обычная саркастическая улыбка была полна печали. Издалека, сквозь пары гашиша, на меня отрешенно смотрел граф Монте-Кристо, возлежа на подушках. Пан Заглоба, Д'Артаньян и Анжей Кмициц молчали, но я чувствовал их поддержку. Восставший раб Спартак кивнул мне.
     - Женщины, - произнес гладиатор, словно это было ответом на все вопросы.
     Женщины. Загадочные создания, ради которых только и стоит совершать подвиги. Я вздохнул.
     Почему они, блин, не могут говорить нормальным голосом?!

4. Солдатики

     Чтобы не забыть. Мне было три года, когда родители уехали покорять Север, в Нижневартовск. Я остался в Кунгуре (Урал) с бабушкой и дедушкой. Так я прожил полгода.
     Когда я плакал и ночью не спал, дед брал меня на руки и выходил на улицу. Он выводил из гаража мотоцикл ИЖ-Юпитер 3, сажал меня в коляску и катал, не заводя двигателя, мотоцикл по двору, возле дома. Двигатель не заводил, чтобы не будить людей. И я катался и, наконец, спокойно засыпал. Три или четыре часа утра, уже светало, воздух был пронизан мягким невесомым светом, словно вода.
     А когда меня привезли к родителям (дед? мама приехала? не помню) в Нижневартовск, им как раз дали половинку балка (это вагоны такие, снятые с колес). Пока ехали, я смотрел с верхней полки, как в черноте за окном поезда вспыхивают факелы. Это попутный газ сжигали на месторождениях. Мерный перестук колес, черная тайга и факелы.
     Я когда приехал, игрушек в балке не было. Совсем. Я лег спать. А потом с работы пришла мама и принесла сорок или пятьдесят одинаковых пластмассовых солдатиков — в зеленой форме, руки по швам, ноги на ширине шага. А через час пришел отец и принес... 50 таких же солдатиков. Только оттенок зеленого чуть темнее. Так я эти два войска и отличал. Больше никаких солдатиков в магазине не было, а машинки я не любил. Вартовск в 1979 еще только строился.
     Вот я сидел в балке и играл этими двумя войсками. А командиру мама повязала красную шерстяную нитку на шею. Другому тоже нитку, но я забыл цвет. Удивительно. Я могу придумать цвет нитки, но почему-то не хочу.
     Хочу вспомнить, но не могу.
     Сундук, застеленный тканевой салфеткой, был горой. И солдаты штурмовали крепость.
[]
     

5. Рокзвезда

     У отца был высокий чистый тенор. Он брал такие высокие ноты, какие не всякое женское сопрано осилит.
     Он пел в группе. Их было два солиста.
     Забыл, как группа называлась. ВИА какая-нибудь.
     Они ездили по деревням и колхозам, давали концерты. Гитары, барабаны, девушка на подпевке и для красоты. Все, как положено. Аппаратура была самопальная, усилитель отец собрал сам, а фабричные микрофоны постоянно ломались, поэтому в группе было два солиста — отец и еще один.
     Во время песни отец спрыгивал со сцены и пел из зала, а второй солист — со сцены. Иногда наоборот. Стереозвук по-русски. И тут уже плевать, даже если оба микрофона откажут.
      Песни у людей разные
      А моя одна на века
      Звездочка моя ясная
      Как ты от меня далекааааа*
     - лились два чистых тенора в унисон.
     И зал деревенского клуба заводился и подпевал.
     Успех турне был сокрушительный. Такого успеха не знали в кунгурской глуши даже роллинг-стоунзы.
     =======
     * "Звездочка моя ясная" -- знаменитая песня ВИА "Цветы" 1973. Одна из любимых песен моего отца.
     На фото отец третий слева, в модной жилетке. Это свадьба друга. Как понимаю, парень с правого края, в очках и в такой же жилетке, как у отца — тоже из группы.
[]
     

6. Голубая краска

      голова обвязана, кровь на рукаве
      след кровавый стелется по сырой траве
      эээээ, э-э, по сырой траве
      Чьи вы, хлопцы, будете,
      кто вас в бой ведет?
      Кто под красным знаменем
      раненый идет?
     
      Дед в ощущениях был белый, седой и надежный.
      С сильным насмешливым голосом.
      И чем хуже шли дела, тем бодрее звучал голос деда.
      Алексей поморщился, перевернулся на бок. Чертово одеяло опять сползло, холод забрался и жег кожу на плече. Как ледяным языком облизывал. Котяра инеистый. Сволочь.
      Хорошо бы сейчас взять трубку и позвонить.
      Дед бы сказал "Здорово, внук!" и еще одну заготовленную фразу. Разговор у него был отрепетирован до пауз и интонаций. Не сразу можно было сообразить, что собеседник ни черта не слышит, кроме звука твоего голоса и отвечает себе сам. Но в первую секунду это звучало убедительно.
      Когда-то дед был молод, силен, крепок и уверен в себе. Красавец, русоволосый, типажа Крючкова из "Трактористов". Даже голос и интонации похожи. У Алексея до сих пор сохранилась где-то фотокарточка, где дед, молодой и красивый, как советская кинозвезда, снят у полкового знамени. Гимнастерка, ППШ в руках, пилотка и все при нем. Девки, наверное, по деду сохли вагонами. Штабелями. Лесосплавами.
      С глухотой и телесной слабостью пришла к деду неуверенность.
      Неуверенность привела в некогда каменный бастион — старость, от которой крепкий и сильный дед отбивался раньше кулаками. Он вообще в обиду себя не давал.
      А тут был — чужой город, чужая квартира, хотя и купленная сыновьями специально для деда с бабкой. Чтобы были поближе к внукам. Хотели как лучше. И никакого выматываюшего силы огорода...
      Заботливые дети и внуки не понимали одного. Выматывающая работа и резкий ветер в лицо позволяли деду держать марку. А теперь все стало ненужным. Весь его форс. И грудь колесом. И начищенные до блеска сапоги. И наградная фотокарточка у полкового знамени. Не с чем сражаться. Не за что. Не надо.
      Ты становишься ненужным.
      Так приходит старость.
      Тебя больше не слушают. Никто не слушает. Словно ты пустое место. Малый ребенок.
      Бабка обижалась сначала... да и потом обижалась. "Рюмочку деду-то налей", говорила она высоковатым, просяще-требовательным голосом. А потом пыталась рассказывать о войне, о голоде, о работе с утра до вечера, об отце, пришедшем с фронта в сорок третьем — с ногами, издырявленными мелкими осколками снаряда в решето, о том, как ему, инвалиду, после войны не давали пенсию по ранению, потому что не было бумажки, что он ранен. Как он пошел за ней, этой бумажкой — почему-то ночью, и пропал. Искали все. Нашли его через три дня какие-то прохожие — замерзшего на холме, недалеко от деревни. Поскользнулся и упал. И встань не смог. Бабка рассказывала и плакала. Ее не слушали. Иногда, ради вежливости кивали. А потом и кивать перестали. Зубоскалили.
      Она уже не умела дать отпор. Раньше перепалки с невесткой, женой среднего сына — острой на язык бабой, которая легко отбривала самого отпетого мужика — переходили в обиды, но жар от сражения все обиды стирал рано или поздно. А сейчас обиды накапливались. Множились.
      Игра в одни ворота.
      Трудно быть стариком.
      А они, молодые, этого не понимали. Да и не хотели понимать. У них были свои заботы. Важные и повседневные, их нужно было решать.
      А стариков можно было послушать и позже. Как-нибудь в другой раз. Но не сейчас, желательно. И — не завтра.
      Потом.
      Дед давно перестал пытаться. Он и не пробовал. Он был гордый. Теперь он тарабанил свою бодрую заготовку, смеялся на всякий случай и все, отдавал трубку бабке, которая еще не смирилась.
      Старость делает нас неслышными. Выключает звук.
      А потом тебе даже не говорят, когда умирает твой сын. Чего-то ждут.
      Словно еще день неизвестности воскресит его.
      Впрочем, так оно и было. Для деда Юрка был живой еще целых два дня.
      Чего уж обижаться. Грех. Могли вообще не сказать.
      И от этого "могли не сказать" внутри все скручивает, как в узел.
      Кладбище здесь было новым. Отвели место, когда заполнилось на старом кладбище. Могилок всего ничего. Ровная песчаная земля. На Урале кладбище было старое, огромное, от земли, травы и аккуратно выкрашенных оградок шло ощущение умиротворения и покоя. Здесь, на севере, кладбище было маленькое и непутевое.
      Как и Юрка, младший сын.
      Нервное. Без густой и прозрачной тишины покоя, деловитой жизни, привычной там, на древнем и красивом уральском склоне.
      Здесь кладбище было коротким отрезком в песке, дорогой к концу.
      Ветер дул и теребил редкие кустики зелени и пожухлые цветы в вазах.
      И дед вдруг понял, что это все.
      Сорок дней прошло со смерти младшенького. Бабку тогда отхаживали, успокаивали, но бабам проще. Бабы могу рыдать и плакать...
      Дед же молчал и внутри него умирал, бился, корчился чудовищный вой.
      Словно еще живой Юрка умирал там, в этой пустоте, сейчас. И кричал от боли. И ему было не помочь.
      Тоска. Он встал тогда и пошел. В сердце гнулась и торчала длиннющая, с полнеба, стальная игла.
      Юрка, непутевый. Юрка.
      Младшенький. Любимый.
      Вызвали скорую. Сделали укол от сердца. Живи, дед. Как?! Живи, как хочешь.
      И теперь это кладбище. Свежепокрашенная железная оградка, застывшие наплывы голубой краски. Земляной холмик. Не уральская земля, коричневая. Не сладкая. Не родная. Стакан с водкой. Черный хлеб. Памятник, выкрашенный голубой краской.
      И фотография в овальной рамке.
      Юрка на ней был какой-то другой. Не ту выбрали, подумал дед. Непохожий на себя он здесь был. Словно человек на фотке знал, что уже умер.
      Дед повернул голову к старшему внуку — молодому, красивому.
      "Вот, Лешка, пришел я к сыну, а он смотрит на меня и не встает", — сказал он внуку. Без всякого надрыва, просто. Алексей передернулся. Эх, дед. Ну что ты...
      И дед замолчал.
     
      Раньше ты выбирал ему машинку — вот эту, синюю! И чтоб большие колесики.
      А сегодня выбираешь ему гроб.
      Юрка. Эх, Юрка.
     
      Мы сыны батрацкие, мы за новый мир
      Шорс идет по знаменем
      красный командир
      В голоде и в холоде
      жизнь его прошла
      но недаром пролита
      кровь его была
      эээээ, э-э, кровь его была

7. Наш звездолет

     "Стажеры", Стругацкие. Что делает мир Полдня таким реальным? Работа. Вот это ощущение, что пока люди вокруг едят, шутят, выясняют отношения, носят свои пиджаки, где-то там, за кадром, идет гигантская, мощная, неумолимая работа всего человечества; работа, направленная вперед, сквозь парсеки и препятствия, сквозь боль, тернии и даже самих творцов, сквозь километры и километры ледяной космической пустоты, сквозь астероидные пояса, галактики и туманности, туда — в глубину космоса. К далеким и ярким звездам. К сияющей и великой цели, ради которой стоит жертвовать жизнью и здоровьем, и душевным спокойствием, и сном, и отдельной человеческой мечтой, и чем-то еще.
     На первый взгляд работа эта незаметна, ее словно нет. Читаю сейчас Стажеров. В кадре опять кто-то шутит, читает книги, охмуряет девушку или ловит ворон, ничего явного, но все время пятками, мышцами, всем телом ощущается вибрация, настолько гулкая, что отдается в кость. Эта вибрация живет в тебе. В каждой частичке твоего тела.
     Ты и есть эта вибрация.
[]
     Словно все люди находятся на палубах огромного космического лайнера, и где-то далеко за стеной и переборками работает мощный тысячереакторный двигатель. Это идет работа будущего. Наш космолет вперед летит. Время — вперед.Интересно. В детстве у меня тоже было такое ощущение. Только не в книге, а наяву. Я ощущал эту работу, эту палубу пятками и всей душой. Сейчас — нет.
[]
     
     Шли восьмидесятые годы. Мое детство.
     Кто-то тогда жил в "совке". Мучился от дефицита и мечтал свалить в Америку. Я нет.
     Я жил в корабле, летящем в будущее.
     Я не дергался и не торопился.
     Я рос и умнел. Читал книги и занимался спортом. Играл с друзьями и один. Ел манную кашу с комками, мандарины раз в год, холодные макароны в школьной столовой, больше похожие на трубопрокат, чем на еду. Я знал: все трудности временны.
     Однажды придет мое время встать в ряды экипажа. Занять свое место по штатному расписанию. Перенять рычаги и штурвалы из умирающих рук.
     И когда придет это время, я буду достоин великой чести.
     О, капитан, мой капитан.
     Я как-то даже в этом и не сомневался...
     Наш звездолет вперед летит.
     Иногда этого ощущения мне очень сильно не хватает.
[]
     

8. Песнь Земли

[]
     
     Как я в детстве боролся за экологию.
     Нижневартовск, зима. Вышел я гулять, мороз под тридцать, а во дворе синий "жигуль" греется. Без водителя. Двери закрыты, двигатель тарахтит. Этот жигуль мне сразу не понравился. Выхлопные газы, вспомнил я увиденный по телевизору документальный фильм. Много документальных фильмов, особенно о капиталистах. Они отравляют атмосферу. И до катастрофы осталось всего ничего. А тут она стала еще ближе! И все из-за одного водителя, который завел вредный двигатель и ушел домой, чтобы не мерзнуть. А тут выхлоп, и прямо на белый снег черные хлопья оседают.
     Ужас.
     Я прямо видел, как столбик, показывающий загрязнение атмосферы Земли, лезет вверх, играет музыка Чайковского "Смерть лебедя", а трагический голос диктора сообщает, что до гибели всего живого на Земле осталось шесть... пять... четыре... три минуты...
     В общем, из головы у меня этот "жигуль" не выходил. Я погулял, попинал снежные комья, посмотрел на детский сад через забор, проверил пещеры, вырытые в огромном сугробе... Кто-то забыл красную лопатку. Я посмотрел на нее и вылез обратно. Все было не так и все не то. Я вернулся к жигулю. И стал ждать.
     Прошел час, а мужик не возвращался и не выключал мотор. Я занервничал. "Как можно быть таким безответственным?", думал я о жигулисте. "Из-за таких, как он..." Он что, капиталист? Нет, он такой же, как мой папа и мой дядя Сережа, советский. Но почему ведет себя как эти, что вырубают тропический лес, а редкие индейцы и птицы потом вымирают?
     Земля на моих глазах клонилась к закату. Кажется, воздух стал значительно темнее, и дышать становилось трудно. Мир умирал. Тысячи животных и растений взывали к моему разуму и воле.
     Я понял, что должен что-то сделать.
     Я пошел к жигулю, полный решимости. Мне было лет семь. Я подошел к зловонной выхлопной трубе этой советской "машины смерти". Снег уже в радиусе метра был черный и мертвый. Дым поднимался клубами на морозе. Ад наступал. Та планета из фильма "Через тернии к звездам" — она была уже рядом. Ее дыхание сочилось из выхлопной трубы.
     Я шагнул вперед. Я брал снег комьями и бросал в жерло загрязнения, кашляя от выхлопа. Я был рыцарь экологии и октябренок. За моей спиной стоял Ленин (прищурившись, он одобрительно качал головой) и другие животные. У животных были страдающие и истовые глаза героя из фильма "Коммунист".
     "Орленок, орленок, влети выше неба". Я бросал и бросал. Снег. Много снега. Целую тонну снега. Спина у меня взмокла, шапка развязалась и съехала на затылок.
     Но отдохнуть я не мог. Загрязнение лилось в атмосферу, и я так мало мог сделать. Но я делал, что мог. Я почти засыпал трубу.
     - Эй, ты! - меня окликнули.
     Я поднял голову и с трудом разогнул натруженную спину. Уже стемнело.
     - Эй, пацан! - грубый мужской голос.
     Ко мне, не торопясь, ленивой походочкой деревенского драчуна шел мужик в черной дубленке. Я видел, как клубы пара слетают с его губ и запутываются в серых барашках на воротнике. Они показались мне похожими на мертвый снег.
     Это был хозяин синего "жигуля".
     Я выпрямился и смотрел на него. Мужик подошел и возвышался надо мной, как темная башня. Глаза у него были бледно-голубые.
     Страха я не чувствовал. Я хотел сказать: как же так можно? Выхлоп. Вот мне и приходится за вас Землю спасать. А я еще маленький, я уже устал.
     Почему-то я думал, что мужик это не специально, а потому, что не сообразил, как это вредно. И что он будет мне даже благодарен.
     Несколько секунду мужик смотрел на меня. Взгляд безразличный, словно искоса. Я понял, ему нужно объяснить, что его машина вредит природе и нельзя так делать. Он поймет, не дурак же он и не капиталист, который вредит природе из жадности.
     - Дядя, нельзя... - начал я. И тут он меня ударил.
     Нет, не ударил. Равнодушно стукнул предплечьем в меня, словно толкнул бревном. Никакой боли, только глухой звук. Я упал на снег. И почувствовал удивление. За что?
     Мужик сел в машину и уехал.
     Во дворе наступила тишина. А я все лежал, оглушенный. "Я спасал природу, а он..." Как же так?
     Потом встал, отряхнулся и пошел домой.
     - С тобой все хорошо? - спросила мама, выглядывая из кухни. Она что-то варила. - Ты какой-то тихий.
     - Да, - сказал я.
     Из окна нашей квартиры я увидел пустой двор, черное пятно выхлопа. И целую гору снега, что я накидал, спасая мир.
     И неожиданно почувствовал гордость.
     Я пытался, но потерпел неудачу. Пусть кто может, сделает лучше.
[]
     

9. Про любоффь

     Дед Гоша рассказывал, как его приезжали снимать с телевидения. Как раз на Золотую свадьбу. В общем-то, снимали их обоих -- и деда и бабушку, но бабушка перед камерами превращается в Хозяйку медной горы -- замирает, как малахитовая. А вот дед нет. Дед органичный и прекрасно себя чувствует. Правда, на вопросы отвечает только на те, на которые хочет. К тому же он глуховат, так что не факт, что он точно услышал, о чем журналисты его спросили. Но это не важно.
     Дед рассказывает: они меня спрашивают, как вам удалось сохранить такую крепкую семью? Сколько лет прошло. А я говорю: жену свою надо любить крепко. И все.
     Смеется.
     - Любить надо и все. Ясно тебе?
     Я говорю: ясно.
     - Я бабушку твою встретил -- у нее тогда волосы были белые-белые. Красивая девка, - говорит дед. - Косы -- толстущие, длинные.
     И заканчивает победно:
     - Вот за косы я ее и полюбил!
[]
     
     
      Третий слева, в шикарных носках -- дед, крайняя справа, в косынке -- бабушка.
      Деда уже нет, а бабушке недавно исполнилось 82 года.

10. Моя печаль

     Моя печаль — старый цирк.
     На самом деле он новый, я знаю, что он новый, только изображает, что старый.
     Но это все равно очень грустно.
     Мой отец поет по итальянски — высоким чистым тенором, словно никогда не выкурил ни одной сигареты.
     Он едет на велосипеде под куполом, по натянутому канату.
     На нем — широкий белый клоунский костюм и остроконечная шляпа.
     Мой отец играет на скрипке и крутит педали. Он печален, как положено клоуну, и он светел, как печаль по детству и радости, что уносит с собой детство. Он тихонько смеется, потому что ему нравится играть на скрипке и ехать под куполом на одноколесном велосипеде. И то, что он знает, что это похороны, его похороны, все равно не мешает ему получать удовольствие от хорошо сделанной работы. А потом он поет.
     Силенцио! - кричит распорядитель.
     Силенцио! Questo dovrebbe essere
     Un funerale!
     Тишина! Это похороны!
     Все затихают, и под куполом, в темной пустоте, звучит только его чистый светлый голос.
     Сегодня ровно год со дня смерти отца. Прошел год, а я все равно не верю, что его больше нет.
     Овчинников Станислав Георгиевич. Стас. Георгич. Папа.
     Когда мне было девять лет, я верил, что мой отец никогда не умрет.
     Сейчас мне тридцать девять и я знаю. Я точно знаю.
     Мой отец бессмертен.
[]
     

11. Восстание желтых повязок

     Смотрел "Рашмор" Уэса Андерсона, там герой ставит спектакль, и вдруг вспомнил, что я тоже в школе поставил два спектакля. Они назывались:
     "Восстание Спартака" и "Восстание желтых повязок". Как видите, я разрабатывал одну тему.
     Автор сценария, режиссер и исполнитель главной роли — я. В остальных ролях одноклассники (в "желтых повязках", кажется, была даже одна женская роль, но кто именно из одноклассниц играл — помню смутно. Помню только, что почему-то это меня волновало).
[]
     5 класс. Урок истории, Древний Китай. "Восстание Жёлтых повязок".Желтых повязок у нас не было, мы повязали головы пионерскими галстуками. Вышло неплохо.
     Сейчас, думаю, нас приняли бы за команду революционного суши-бара, но тогда мы были по-настоящему круты.
     Роль толстого "мандарина" играл Ромик Новичков. Коренастый, живой, с вечно глумливым выражением на круглой физиономии. Идеальное лицо зажравшегося феодального зла.
     Помню, он дико кричал, когда восставшие крестьяне "зарезали" его за дверью класса. В этот момент я понял, что смерть за кадром действует гораздо сильнее.
     Я играл вождя восстания по имени брат Чжан. На самом деле братьев было трое и они действовали по одиночке, поэтому царские войска разбили их. Но мои братья объединились перед последним сражением. Они осознали свою ошибку, забыли обиды и собирались умереть достойно. К тому моменту силы восставших были обречены, царские войска оттеснили их в болото. "Повязки" были изранены, у них кончились еда и питье. Сейчас я понимаю, что в сущности, тогда я использовал сюжетный ход "Трех поросят" — об единении семьи перед лицом инфернального зла. Но это посредственности повторяют, великие же — крадут.
     Я тогда не знал этой мудрости, но крал, не стесняясь.
     В спектакле участвовали все мальчишки, кроме двух. Все хотели быть "желтыми повязками". И даже одна девчонка (забыл кто. Ленка Полуэктова?). Мы сняли пиджаки, закатали рукава рубашек и повязали головы пионерскими галстуками. Я объяснил, как это будет, и начал распределять роли. И тут выяснилась первая проблема. Все хотели быть братьями Чжан, а просто восставшими рабами — никто. Я почувствовал головокружение. Земля уходила у меня из-под ног. Мой стройный сценарий на глазах превращался в 羊屎 (козий помет, кит.). Героическим усилием я предположил, что братьев Чжан на самом деле было не три, а больше. Просто о некоторых история умалчивает. Поэтому мы все стали братьями Чжан. И даже одной сестрой Чжан (Полуэктова, ты?).
     Это было настоящее семейное восстание.
     Один из братьев был ранен, поэтому своей повязкой он подвязал руку. Другого брата ранили в живот, он лежал на парте и время от времени стонал. "Держись, брат Чжан", говорили ему.
     У одного из пацанов галстука не было, поэтому он был брат Чжан, Потерявший-Повязку-в-Бою.
     В спектакле по плану было три акта. Первый акт -- я, как главный брат Чжан, произношу речь, о том, в какой 兩廂山羊(задняя часть козы, кит.) оказалось восстание и почему. Второй акт -- прибывает посланник императора и предлагает нам сдаться. Мы гордо посылаем его к истокам Янцзы. Посланник уходит. Акт третий - Мы готовимся к смерти, прощаемся друг с другом и ждем смерти. Я говорю: вот так и закончилось восстание Желтых повязок. Аплодисменты.
     Начали. Речь я отбарабанил без запинки -- у меня тогда была идеальная память. Начался второй акт...
     К нам прибыл Толстый Мандарин, которого играл Ромик. Это у китайцев так называются чиновники, но мне всегда представлялось что-то круглое и оранжевое. Явно зажравшееся, но с запахом Нового Года. Возможно, это и есть обаяние зла.
     - Крыса, не имеющая совести и пожирающая чужой хлеб! - сказал я. Эта фраза из учебника поразила мое воображение, поэтому, кажется, я использовал ее дважды. - Зачем ты явился сюда?
     - Привет, жалкие мятежники! - заговорил Толстый Мандарин, нагло усмехаясь. - Меня послал великий император Хань! Он предлагает вам жизнь, жалкие черви!
     - Чего хочет император?
     - Вы... - после подвига с "Хань" Ромик вдруг начал терять слова и мучительно пытался их найти. - ...окружены. Вы все... умрете в этом болоте! Сдавайтесь, ничтожные рабы! Бросайте оружие!
     - Передай императору, мы не сдадимся, - отрезал я. Как настоящий революционный вождь. Правда звенела в каждом звуке моего голоса. Правда и вера в великое светлое будущее китайского трудового народа.
     - Мы не сдадимся! - дружно повторили остальные братья Чжан. Они тоже верили.
     - Сдавайтесь! - сказал Ромик.
     - Не сдадимся! - ответили братья.
     - А я говорю: сдавайтесь!
     - Нет!
     - Да!
     - Уходи отсюда! - сказала сестра Чжан (Полуэктова?).
     - Сама уходи! - огрызнулся Ромик.
     Я чувствовал, что история закольцовывается и начинает пожирать саму себя. Нужно было спасать спектакль. Кажется, Ромик забыл, что должен был уйти сразу после ультиматума и дать нам героически умереть. Что делать?! На мгновение у меня снова закружилась голова, но я взял себя в руки.
     - Зарезать этого толстопузого! - приказал я с истинно революционным пафосом. И показал на дверь. - Выведите его отсюда и убейте. Я не хочу видеть смерть этой собаки!
     Потрясенная тишина. Тяжелораненый брат Чжан от удивления перестал стонать. Рустик Нуриев и еще один мальчишка подхватили мандарина под руки и потащили к двери.
     - Нет, брат Чжан! - хныкал трусливый Мандарин. Ромик всегда быстро соображал. - Не надо, нет! Пожалуйста! Я не хочу умирать!!
     Его вытащили за дверь.
     Дверь закрылась.
     В следующее мгновение дикий вопль разорвал тишину. Девчонки-зрительницы вздрогнули и начали переглядываться.
     - Так будет с каждым угнетателем трудового народа, - веско сказал я. - Конец.
     Аплодисменты. Дверь распахнулась.
     - Что здесь происходит?! - раздался возмущенный голос. Наша классная аж привстала.
     Ромка умирал так громко и выразительно, что на крик прибежал наряд дежурных с красными повязками на рукавах и какая-то учительница с изменившимся лицом. А потом пришла завуч.
     Так закончилось восстание желтых повязок.
[]
     
     

12. Атомная тень

[]
     Мое советское детство прошло в тени ядерной войны — и это была настоящая жуть. Детство было замечательное, всем бы такое — но я всегда, даже в самой веселой игре чувствовал затылком черное ядерное облако. Где-то там, высоко над горизонтом. Мы, советские дети, всегда знали: человечество от самоубийства отделяют каких-то полчаса — пока летят ракеты. С началом Перестройки и разоружения, дружбы с Америкой и прочего — это облако исчезло, давление на затылок ушло, и я вздохнул спокойно. Это удивительное чувство легкости, не передать. Я словно летать начал, хотя шли опасные и безумные 90е. Мне уже больше не снились ядерные сны, похожие на кадры из "Писем мертвого человека". Пыль, тьма, противогазы и ветер.А сейчас это облако возвращается. И что-то мне совсем не радостно. Словно опять где-то рядом война.

13. Рядовой

     Овчинников Никита Петрович.
     Родился в 1905 году на Урале, в деревне Сухая Речка. Мой прадед по отцовской линии.
     Я бы очень хотел написать, что мой прадед был добровольцем, одним из первых подавшим заявление в Первый Уральский Добровольческий танковый корпус, прозванный немцами "Дивизией черных ножей" за клинки с черными рукоятками и бесстрашие. Как прошел с боями до Берлина. Как стал гвардейцем, получил из рук маршала Жукова "Орден славы" и как на броню его Т-34 женщины освобожденной Европы бросали букеты цветов... Как закончил войну майором или полковником. Как вернулся домой, красавец, увешанный медалями, и прабабушка бросилась ему на грудь, рыдая от счастья.
     Я бы хотел.
     Но правда такова, что мой прадед был призван в армию в первые дни войны.
     И погиб примерно через месяц или полтора, в конце сентября, начале октября 1941 года.
     Рядовым.
     Умер от ран, написано в похоронке.
     Похоронен в братской могиле в деревне Моисеевичи Валдайского района Новгородской области.
     Точная дата смерти неизвестна. Мой прадед один из нескольких солдат и сержантов в этой могиле, у которых дата смерти не установлена. Похоже, в деревне был полевой госпиталь, потому что у всех в этом списке стоит причина смерти "умер от ран".
     Именно поэтому я думаю, что это был сентябрь-октябрь 1941. Первые даты смертей — у тех, у кого дата стоит — приходятся на конец сентября. И как раз к концу сентября фронт откатился к этому рубежу.
     Полная неразбериха первых месяцев войны привела к тому, что некоторые смерти не были толком зафиксированы.
     У меня нет ни одной фотографии прадеда.
     Я даже не видел ни одной его фотографии.
     34 армия на этом рубеже стояла полтора года, до начала 1943 года. Сначала была Демянская оборонительная операция, затем Демянская наступательная... Но в общем и целом до начала 1943 года фронт топтался здесь примерно на одном месте.
     Еще до войны дед сказал детям: война скоро будет. Меня сразу заберут в армию. Надо ехать в деревню, там вам будет легче пережить войну.
     Был 1940. И они поехали из Кунгура, где прадед заведовал конюшней, в деревню Полетаево.
     Бабушка рассказывала: в деревне дети бегали и кричали "богачи едут"! Потому что две телеги с вещами и лошади везут.
     Колхоз был тогда богатый, знатный. Потом его объединили с несколькими захудалыми колхозами и стал колхоз очень бедный. Но ничего, прадед оказался прав... Ели все, собирали зерна, выпавшие из колосьев, варили ботву, копали мерзлую картошку с убранных полей. Выжили.
     Отец рассказывал мне, что прадед вел дневник. Каждый день мелким аккуратным почерком записывал в толстую тетрадь все, что произошло за день. У него была целая гора этих тетрадей.
     Ни осталось ничего.
     Ни клочка бумаги.
     Дорого бы я дал, чтобы прочитать одну из этих тетрадей.
     Уверен — прадед до последней минуты был достойным человеком. Дед Никита.
[]
     
     
     P.S. Фото очень известное. "Солдат". Конечно, здесь запечатлен не мой прадед. Но примерно так я представляю деда Никиту.

14. Танкист

     Овчинников Георгий Никитич (2 мая 1928 - 26 февраля 2014). Мой дед Гоша.
     Сержант, командир танка Т-34-85.
     Годы службы 1949-1953, Австрия-Венгрия
[]
[]
     Он вспомнил, как работал на военном заводе в Закамске после войны. Барак 117, отряд 4. Они все ходили в коротких папахах — это был шик, заводской, последний. Лихие чубы, молодые лица — с черными кругами недосыпа под глазами. ФЗО был не лучше тюрьмы, он фактически и был тюрьмой. Режим, надзиратели, пайки. Уйти было нельзя. Два с половиной года — и работа, работа, работа с утра до вечера. Вечером чтение книг и смех ребят. Песни под гармошку. Молодые -- даже изматывающая, по много часов работа, не могла этого из них выбить. А в субботу — танцы. Играй, гармонь. Играй. Короткий отпуск домой, в деревню, словно глоток морозного воздуха, когда душно, накурено, а ты выскакиваешь во двор — и ловишь ртом.Когда с завода разрешили уходить — нет, не на вольные хлеба, не домой, в деревню, а — в армию, Георгий записался одним из первых. Первым. Военкомат, распределительный пункт, покупатели. Бершеть, танковое училище.Рычаг на себя, рычаг от себя. Поехали!Семьдесят кило нужно приложить, чтобы повернуть Т-34. На десять кило больше, чем он тогда весил. И коленом рычаг -- н-на.
     А сколько этих поворотов нужно сделать, чтобы добраться из пункта А в пункт Б? Сотни. К финалу стокилометрового дневного марша от механика-водителя остаются только глаза, да слой копоти на роже. По пять-семь кило сбрасывали, комбинезон мокрый насквозь.
     Кажется, легче танк на своей спине дотащить.
     Вылезти из люка сил нет, встаешь — шатает. Некоторых механиков остальной экипаж вытаскивал на руках, те уже в беспамятстве были. Танк секунду назад остановился, а ты уже не здесь. Ты умер.
     Сил нет даже спать. А надо бы еще поесть, иначе силы и не восстановятся.
     Да, даже в деревне Георгий так не упахивался, как будучи танкистом.
     А танкистом — никогда так, как на заводе, за четырнадцатичасовую смену у станка.
     И тягаешь эти огромные дуры в сорок кило, снаряды, голыми руками. Поднимаешь и грузишь, ставишь и тягаешь...
     Лучше быть танкистом.
     =========================
     ***ФЗО (школа Фабрично-заводского обучения)

15. Связист

     Я родился благодаря советской армии.
     Кунгур. После школы отец закончил техникум по разделу "связь и радиотехника". Что соответствует очень нужной воинской специальности. В военкомате отца и его одногруппников обозвали "спецнабором" и сказали, что служить они пойдут только в связь. Готовьтесь, оболтусы. И хватит там ржать в коридоре, здесь все слышно.
     И вот приходит осень 1975 года. Призыв.
     Бабушка:
     "Провожали Славку в армию, всем двором пировали. Весело было! Гармошка, бражка. Отплясали, уехал он служить. А через месяц соседский мальчишка прибегает, кричит: там ваш Славка идет! Как так-то? У меня аж сердце екнуло. Выскакиваю на улицу. А он выруливает себе из-за угла -- стриженый налысо и лыбится".
     Оказалось, весь их набор разобрали, а на него не нашлось покупателя. Двух краснодипломников взяли, а его с синим оставили. Отец взмолился: я тут уже месяц сижу, время теряю, давайте меня по обычному разряду? В свойственной отцу реактивной манере он тут же договорился с хорошим "покупателем" старлеем -- ехать служить в теплый край, под Краснодар, к летчикам. Самолеты -- это романтично. Старлей ушел к начальству, возвращается... "Не положено по обычному", пожимает плечами, "Извини, парень".
     В общем, отправили отца домой до следующего призыва.
     - Ладно, - сказал дед, почесав затылок под беретом. - В армию тебя, оболтуса, не взяли. Тогда женись.
     Сыграли свадьбу. Отец с мамой еще в техникуме встречались, а тут такой повод. В следующем году отца все-таки забрали в армию. Как спеца связиста, отправили в учебку, затем на запасной командный пункт где-то в Уральских горах. Они там сидели под землей и ходили все, генералы и рядовые, кадровые и срочники, в серых комбинезонах без знаков различия -- чтобы враг не догадался. А однажды их командный пункт учебным штурмом взял отряд спецназа... Впрочем, это уже другая история. Отец, опять с кем-то договорившись, звонил домой по секретной линии и громко смеялся в трубку.
     Бабушка:
     "Телефон был только у соседки. Она прибегала: Галька, твой Славка звонит! Мы с Людой бегом."
     А еще через месяц отец приехал в отпуск. Потому что родился я.
     Бабушка смеется:
     "Первый раз забрали -- через месяц вернулся, нате! Второй раз забрали, через два месяца пришел. Че ему в армии не сиделось-то?"
     =======
     На фотографии: открытка из набора "Армия, рожденная Октябрем". Внизу слева советские связисты.
[]
     
     Мой отец (на фото справа) с сослуживцем. Войска связи 1977 год
[]
     

16. Оптимальный уровень магния

     Отец умер в сентябре 2015, почти полтора года прошло, а меня все не отпускает.
     Сидел, читал пьесу Николая Коляды, а там "баско, баско-то как!" и вдруг неожиданно для себя расплакался.
     Я уехал на Север с родителями в три года и считаю себя, если быть точным, вартовским. Я - северянин из Нижневартовска. Это верно. Но Урал до сих пор у меня в крови. Бродит, как какой-то вирус. Ждет, наверное, своего часа.
     Нет ничего красивее Урала. Наверное, есть где-то в клетках крови, прямо в ДНК, отпечаток места, где ты родился, где прошли первые три твоих года - и нутром, всем своим организмом ты будешь чувствовать, что это твоя родная земля. Биополя, что ли, какие-то. Оптимальное содержание магния. Твоя кривизна совпадает с ее кривизной.
     "У меня сердце к ей приросло" (с) Василий Шукшин
     Я мало где побывал, на самом деле. Москва, Тюмень, Питер, Вологда, Тула, Волгоград. Венгрия, Греция, Хорватия, Болгария. Харьков, Ялта, Феодосия. Турция, прости господи. Таиланд. Прекрасный и страшный Рим, от которого первое впечатление, что тебя со всего размаху сбили с ног. Ошеломляющий город. Тысячи лет. После него Москва кажется парой камешков, присыпанных исторической пылью...
     И я часто примерялся — хотел бы я здесь жить. А? Иногда я себе отвечал — пожалуй. А я ведь объехал всего лишь крошечный кусочек мира. Наверняка есть места, где все намного лучше. Места, куда я приеду и захочу остаться там навсегда.
     Но мне почему-то снится, что я возвращаюсь в Кунгур. На Урал.
     Просто приезжаешь и встаешь, как недостающий фрагмент паззла, на свое место.
     И магний занимает оптимальное положение.
     Если ехать на поезде с Урала в Нижневартовск, есть такой момент, точка - все резко меняется. Только что вокруг были сплошные холмы, деревья, рощи, поля, пригорки, горы, вспышки желтого, красного, зеленого, сплошные синусоиды, ритм бодрого здорового сердца, а тут раз - и пошла монотонная прямая линия, начался Север.
     Точно сердце остановилось.
[]
     

17. Сентиментальное путешествие на полноприводной машине времени

     Еще из детства
[]
     Сижу в кабине "Урала", а рядом хохочет дядин напарник, огромный, двухметрового роста, все называют его Малыш. Дядя за рулем, я вижу его светлую голову, он тоже смеется. Передо мной железная панель приборов, выкрашенная армейской зеленой краской, на ней переводные картинки. Девушка в синем платье, волк из "Ну, погоди", еще несколько. Под потолком качается из стороны в сторону шоферский талисман – желтовая прозрачная рыба, сплетенная из трубок от капельниц. Мне пять лет или шесть лет, мне все интересно. Я счастлив! Дядя взял меня с собой в рейс – покатать на машине.
     Вокруг нас Урал, а мы на "урале" то забираемся на горку, то едем вниз. Грузовик подпрыгивает и грохочет металлом. Справа и слева тянутся поля – красные, желтые, сиреневые, зеленые квадраты. Они похожи на цветные заплаты на одеяле. Потом вижу полосой – деревья, кусты. Когда дует ветер, шумящая волна пробегает по ним. Солнце выглядывает в разрывы облаков, оно слепит глаза, и я щурюсь. Но это красиво – красноватый свет, в который мы въезжаем, как в прозрачный туннель. Если вытянуть шею и заглянуть сквозь лобовое стекло вверх, то над светлыми облаками и полоской неба видно глубокую черноту – это собирается гроза.
     А потом пошел дождь. Мы едем сквозь водяную стену. По железной крыше бешено стучат капли. Мне становится страшно, потому что когда "урал" влетает в очередную лужу, на стекло летит вода – это как огромный грязный плевок. С громким "стук!" он шлепается на лобовое стекло. Становится темно и страшно. Дворники тут же прочищают в грязи треугольные сектора, но видно все равно плохо. Надсадно ревет обдув стекол и греет печка, но боковые стекла все равно запотевают. Я протираю ладонью окошко и смотрю. Мокрые зеленые кусты, обочина убегает, дальше все сливается в серый мокрый сумрак. Иногда молния проявляет все, как фотовспышкой. Сердце сжимается. А потом грохочет гром. Дядя с Малышом все еще пересмеиваются, но уже как-то настороженно.
     Потом дядя замолкает и пригибается к рулю. Едем молча, сосредоточенно. Я пишу на стекле пальцем "Д И М А", я недавно научился читать и писать.
     А потом машина сказала «хррр» и остановилась. Мы сломались.
     Дядя с минуту просто сидел, не двигаясь. Потом выматерился и полез наружу. За ним вслед выбрался Малыш. Дверь захлопнулась, отрезав от меня шум дождя.
     Проходит время – не знаю сколько. Я сижу в кабине один. Мне холодно и скучно. За окном все одно и тоже – обочина, остальное не разглядеть. Даже молний и грома больше нет, только дождь.
     Дворники застыли на лобовом стекле. Как мертвые.
     Потом я нащупал ручку и надавил что было силы. Дверь крякнула, точно сломалась. В меня ударила струя холодной сырой свежести. Я вылез на подножку – черный металл, рифленые пупырышки. Сверху меня окатило дождем, я тут же промок. Я в сандалиях на босу ногу, там хлюпает вода. Я спрыгиваю на землю. Выщербленная обочина, по асфальту бегут потоки воды, белые и красноватые камешки, капли разбиваются вокруг них и на них.
     Я ныряю под машину и сажусь на корточки. С мокрых волос на лоб стекает вода.
     Под грузовиком расстелен кусок брезента, на нем лежит дядя Саша, дождь хлещет вокруг, вода течет по брезенту. Дядя промокший и злой, но спокойный, в темном, промокшем снизу комбинезоне. Рядом в развернутой матерчатой скатке лежат ключи и отвертки. Дядя ковыряется вверху ключом. Меня он не замечает. Я смотрю направо и вижу ноги Малыша. Он что-то там делает под капотом.
     - Иди в кабину! - говорит дядя, увидев меня. Ему приходится почти кричать. - Иди, промокнешь!
     Впрочем, я и так уже промок.
     Позже.
     Машина стоит на дороге, я сижу в кабине, дрожу от холода и сырости. Двигатель не работает, поэтому печку не включить. Становится по настоящему страшно.
     В кабину залазят Малыш и дядя, и мы пьем чай из зеленого пластикового термоса. Рифленая поверхность термоса, белая горловина. Пластиковая зеленая кружка (это крышка термоса), над ней поднимается пар. Я держу ее обеими руками и продолжаю дрожать. Горячий чай обжигает горло. Дядя с Малышом мокрые насквозь. Меня раздевают и укрывают шерстяным одеялом – оно такое старое и вытертое, что не разобрать узора. Наконец-то тепло. В этом есть что-то сказочное. Пар, поднимающийся над кружками, усталые лица, запотевшие от дыхания стекла. Уютно горит маленькая лампочка над приборной панелью. Рыба-капельница плавает в подсвеченном желтым сумраке. Малыш начинает что-то рассказывать, чтобы развеселить меня, но все это уплывает в туман.
     Кажется, я засыпаю.
     Потом я слышу, как рядом остановилась большая машина. Шум дождя уже не такой сильный. Сквозь лобовое стекло виден темный силуэт грузовика. Я снова проваливаюсь в сон.
     Я просыпаюсь, когда мы едем.
     Я даже не сразу открываю глаза, слушая, как негромко переговариваются дядя и Малыш, работает двигатель (починили!), стучит и подскакивает машина. Я ощущаю, что сейчас солнце – даже сквозь закрытые веки.
     Потом я открываю глаза. Дождь давно закончился. Светит солнце, полосы лежат на одеяле. Я сажусь. Грузовик мчится в горку, мимо пролетают поля, деревья и стоящие на обочине машины. Красный жигуленок. Все вокруг такое свежее и отмытое, ясное голубое небо с парой маленьких облачков. Мы едем домой.
     Потом мы проезжаем Кунгур. Низкие деревянные дома, уютные, выкрашенные в голубой, оранжевый, салатовый цвета. Машин немного. Серая бетонная ограда городской "зоны", высоченная, на вышке стоит, облокотившись на ограждение, часовой с автоматом. Он смотрит на нас равнодушно. Мы едем вдоль забора, поворот налево и "урал" выходит на дорогу, ведущую через весь город к остановке "Пещера". Там, за рекой – горы. Мы их видим. Белые выступы известняка на зеленом фоне.
     Потом мы подъезжаем к дому. Это трехэтажный дом из светлого кирпича. На торце вывески – синяя «Хлеб» и белая «Галантерея». Левее дома скопление железных гаражей, выкрашенных бордовой краской.
     У входа в «Хлеб» стоит мой дед. Я не знаю, откуда он взялся, может быть, так и стоял здесь, ожидая машину. Но как же дождь? Дед почему-то суровый и натянутый, как корабельный швартов. Русые кудри, рубашка в синюю клетку, штаны от спецовки. Сильные руки. Фуражка из грубой синей ткани.
     Он молча смотрит, как мы с дядей вылезаем из машины.
     Деду тогда было лет пятьдесят пять. Сильный.
     И вот мы идем с дядей к деду. Я хочу рассказать ему все, как было здорово, и как я устал и как хочу есть. А дядя идет какой-то тихий, словно чуть втягивая голову в плечи. Поэтому я ничего не говорю, а просто иду.
     И вот мы подходим. Дед не смотрит на меня, а смотрит на дядю. Пристально. Потом делает шаг вперед и бросает что-то резкое и хлесткое, как удар плетью.
     Я ничего не понимаю, а дядя сжимается и опускает голову.
     - Куда ты его потащил?! - говорит дед. Потом опускает взгляд, кладет мне на плечо руку – крепкая ладонь, под ногти въелась чернота, на тыльной стороне ладони бледно-синяя татуировка – половинка солнца с лучами, на костяшках пальцев бледные буквы "Г О Ш А". Дед после войны служил в Австрии семь лет, танкист, командир танка. Сейчас он сварщик.
     Дядя молчит. Дед тогда говорит:
     - Пошли, Димулька. Там бабка для тебя пирогов напекла.
     Мы уходим. На ходу я оборачиваюсь. Дядя поводит головой, словно у него занемела шея, потом поворачивается и идет мимо луж, в которых отражается небо, к машине. Это зеленый крытый "урал", у кабины стоит и курит Малыш. Тоненькая струйка дыма поднимается в небо. За машиной дорога, дальше – кованая ограда местного стадиона, насмерть заросшая крапивой, репейником и лопухами. Дальше дома из кирпича, беленые; высокие тополя, а над всем этим – горы с тонкой полоской леса на гребне. Кустистые облачка плывут в голубом небе. Пять часов дня. Лето. Урал.
     ==========
     В качестве иллюстраций: фотографии Раифа Абляшева (фотокор "Искры", Кунгур)
[]
     
[]
     

18. Времени больше нет

     Время заканчивается. Здесь и сейчас оно изливается с края мира вниз, летит тысячемильным водопадом секунд, минут и дней, лет и веков. Время закончилось, времени больше не будет.
     В космической пустоте рассеиваются наносекунды. Время бесконечно, но имеет финал. Время не волна и не частица.
     Время не тахион.
     Время просто было. И теперь его просто нет.
     Меня настигает печаль.
     Я боюсь потерять хрупкую, загоревшую до коричневого цвета бука, фигурку отца.
     Воспоминания — словно снеговые глыбы, тающие в безбрежном море памяти. Времени больше нет. Времени больше не будет.
     Отец сидит на гребне волны в плетеном кресле, голый по пояс, худой, как щепка, выдубленный Кожаный Чулок — Натти Бампо, Соколиный Глаз, его голубые глаза спокойны и отрешенны, и смотрят в никуда, в руке сигарета. Он курит и смотрит в никуда, щурится от дыма, а брызги времени захлестывают его раз за разом. Иногда мне кажется, что до него — рукой подать. Отец сидит, закинув ногу на ногу, наклонившись вперед, оперев локоть о колено, курит и смотрит в бесконечность, щурится по привычке, а я словно смотрю на него, на его отрешенное красивое лицо, в морщинах, с заросшим уродливым вертикальным шрамом над левой бровью (тогда его откачали, отлежался в реанимации и вышел), и надеюсь его не потерять. Снова.
     Как мало мы помним. И как много мы забываем.
     Брызги времени летят, смывают крыльцо бани за спиной отца, красный кирпич, смывают кусты вокруг и его третью жену, и усталость, и обиды, и что-то еще. Остается только он, мой отец.
     В последний вечер, когда я его видел, мы сидели с ним на кухне после бани, пили кофе из кофемашины и смотрели дурацкий фильм "Неваляшка" про боксера-неудачника. И смеялись.
     Невозможно быть писателем, если у тебя эйдетическая память. Я так думаю. Воображение на самом деле живет где-то между уцелевшими нейронами, в пустоте, там, где исчезает время. Лев Толстой говорил, что помнит, как его младенцем крестили. Помнит гулкие голоса, летящие под сводом церкви, колеблющиеся огоньки свечей, руки священника, холод воды в купели. Страх и крик. Сомневаюсь. Этот дворец создан силой воображения. Все наши дворцы созданы воображением.
     Мы строим воздушные замки на фундаменте из снеговых глыб, а бумага превращает их в бетонные столбы, вбитые в дно океана.
     И за всем этим стоит страх.
     Страх все забыть.
     Времени больше нет. Времени больше не будет.
     Поэтому мы находим два-три, от силы десяток уцелевших нейронов, которые, возможно, были в той церкви и в той купели, и присоединяем к ним тысячи и тысячи других, которые никогда там не были, и наводим между ними связи, крепи, канаты, протягиваем цепи. Сплетаем силой воображения и эти руки, держащие нас над водой, и качающееся в воде отражение младенческого тела, и густой бас священника над головой, и порыв сквозняка, когда на мгновение приоткрыли дверь, и колыхание свечей в тот миг, и изменившиеся лики святых, и запах ладана и масла, и ощущение теплой капли, стекающей по лбу... И страх и крик, мечущийся под куполом. И белый голубь, медленно и беззвучно плывущий в далекой синеве купола...
     И мой отец, сидящий у крыльца бани.
     "Привет, Дим". Он поднимает голову и улыбается.
     - Привет, пап. Как твои дела?
     

19. Демографическая программа

     Как это делается на Урале.
     Мой дед Гоша, обнаружив, что у него уже целых три правнучки и пока ни одного правнука, решил взяться за решение проблемы всерьез. Говорит: это какую же мне штуку придумать, чтобы вы мне правнука родили?
     Думал, думал, наконец придумал.
     - Я, - говорит дед, - Назначаю. Кто мне правнука родит, тому свою пенсию буду отдавать!
     Этим он нас, конечно, сразил. Наповал.
     Тетя моя смеется:
     - Папа, ты чего-то не то придумал. Они тебе три твоих пенсии отдадут, лишь бы не рожать.

20. Не космонавты мы

[]
[]
     
     Нижневартовск. 1979 год и рядом.
     Легенды про Короткого. Который на самом деле был двухметрового роста. В то время на весь Нижневартовский район был один (!!) гаишник. А это больше Франции. Так вот он ловил пьяных водителей. А кто тогда ездил трезвым? Зато его все знали в лицо, по имени-отчеству и уважали. Однажды Короткий напился и ночью загнал Урал с включенным фарами на снежную насыпь рядом с автостанцией. Там снег сгребали, нагребли столько, что получилась целая гора. Гаишник едет мимо и видит: два прожектора в небо светят под углом. Что за притча? Он подобрался поближе. А это Короткий напился и уснул за рулем. Урал заехал на гору и стоит как памятник самому себе.
     А в другой раз Короткий пьяный приехал, уткнулся чуть ли не в дом, бросил машину и ушел к себе спать. А это оказалась дверь гаишника. Тот попытался выйти — и не смог, дверь подперло бампером "урала". Так и просидел до момента, как Короткий проспался и поехал вахту отвозить. "Опять этот Короткий!" - сказал гаишник в сердцах. Но ничего с Коротким сделать не мог. А, может, не хотел, кто знает.
[]
     Еще. В 2007 году была жуткая зима, мороз под 50 и метель, когда замерзали люди на трассе. Двое, отец и сын, ехали на "шестерке", та сломалась. Машин не было. Они сожгли все, что было в машине, даже покрышки, но все-таки замерзли. Только после этого прошла какая-то машина. Потом замерзла целая вахта — "урал" с бытовкой. Машина сломалась, они встали на трассе и замерзли до смерти. Тогда и вспомнили, что во времена освоения Самотлора (1977 год, например), машины не ходили по одной. Всегда парами. Если урал, то еще с одним уралом. Если один встанет, на втором люди уедут. Автобусы ходили парами. Икарусы с отоплением. А были и советские, "сараи", рыжевого цвета, в тех холод собачий, а в икарусах греет печка сильно, только сиденья неудобные.Вартовские легенды.
     Мол, в первые годы, когда Нижневартовск строился, рыбы в Оби было столько, что из водопровода иногда вода шла с нарезкой из красной рыбы, которую затянуло насосами.
     А когда рыба шла на нерест, там можно было багор воткнуть и багор так и шел с потоком, вертикально.
     Мифическое место.
[]
     Два набора солдатиков помню. Зеленые такие, в пилотках, руки по швам. Жили мы в балке в Старом Вартовске, а садик был за тем местом, где сейчас Балаган. Вечером отец меня забирал, возвращаясь с работы. Иногда ехали на автобусе вахтовом, которым развозили рабочих (битком набитый пазик, заледеневшие стекла). Я рисовал пальцем, протапливая дорожку в изморози. Иногда прикладывал ладонь, холодно, на стекле оставался след круглый и пять маленьких овалов. Если ехали долго, я успевал вытопить целый пятачок для смотрения за окно. Огни деревяшек и балков, бараков и машин."Продленка". Один раз я там досидел до двух ночи, кажется. Я и нянечка, остальные дети уже спали. А я не планировался спать, меня должны были забрать. Но все не забирали. Потом оказалось, что у отца на работе аврал, он задержался, а позвонить было некуда. Мама, не дождавшись, поймала посреди ночи "попутку", приехала из Старого и забрала меня. Обратно мы тоже ехали на машине, я ее даже помню, жигуленок. А вообще, в продленке мне нравилось.
     Старый Вартовск, где мы играли в развалинах недостроенного дома. Розовый дом, мы его называли.
     "Улица Энтузиастов", где были наши балки (это такие вагончики на две семьи). Я долго не мог запомнить это название, то улица энтуЗАЗИстов, то еще как называл. И все время забывал, что это означает "энтузиасты". Кто это такие? Ну не космонавты, наверное.
[]
     

21. О творчестве

     Меня совсем маленького дед учил петь песню "Шел отряд по берегу, шел издалека", про Щорса. Научил. Я все слова до сих пор помню. И долгое время я считал, что это любимая песня деда. А лет семь назад я его спросил "Слушай, дед, это ведь твоя любимая песня! Почему ты ее не поешь?", на что дед ответил "Да побойся бога, я эту песню всегда терпеть не мог".
     
[]
     
      Фото с доски почета, подписано Георгий Никитич Овчинников, сварщик. Примерно 1960-1962 год.

22. Мы из Бадена

     Со слов бабушки. То есть, дед мне это рассказывал, но я тогда маленький был. А бабушка все заново рассказала. И я вспомнил.
     1949 год. Дед после танкового училища в Бершети попал в Австрию. "Покупатель" какой-то его приметил. Собирайся, танкист, поедешь к целебным источникам. И поехал дед через полстраны и пол восточной Европы к месту службы.
     Ехать тогда долго было. Поездами, на перекладных. На попутках.
     Приехал на место, в город Баден, устал очень. Зашел в казарму, скинул сапоги, упал на койку и заснул. Дед всегда был двужильный, я от него слова "устал" с роду не слышал, так что он, скорее всего, полумертвый туда добрался.
     А в части были фронтовики, которых оставили служить после Победы.
     И вот один из них заходит в казарму и видит спящего новичка. Пятки голые торчат. Беззащитные.
     Старослужащий снял ремень и -- бляхой с оттяжкой приложил. Н-на. Весело же.
     Там боль такая, что электричеством простреливает от пяток до затылка. Позвоночник пылает, в глазах темно и искры.
     Дед всегда был резкий, обид не спускал. Дед от боли подскочил. Старослужащий усмехается: наказал салагу. Будет знать. Не тут-то было. Дед со сна, не разбираясь, бросился на него, аки коршун и давай обидчика изничтожать. Кулаками. Со всей уральской рабоче-крестьянской основательностью. И плевать, что враг на голову выше.
     В общем, прибежали солдаты с офицером, оттащили деда. Дед думает, -- ну, все. Отлетался ясен сокол. Отгляделся на австрийские горы, на белоснежные вершины, на целебные источники... Пора посидеть на жердочке.
     Вызывают его к командиру. Полковник, полная грудь орденов. Дед думает -- э, сейчас меня на губу закатают, вон какой строгий. Или под трибунал. Струхнул немного, но вида не подает.
     А полковник говорит: пойдешь в школу сержантов.
     Дед оторопел: чего?
     Полковник:
     - Командиром тебя поставлю над этими варнаками. А то совсем распоясались, сладу нет.
     Оказалось, в отделении деда одни фронтовики, сейчас с ними вообще никак не управиться, начальство ни во что не ставят, дисциплины ноль, пируют и барагозят ("выпивают и устраивают всяческие хулиганства", уральск.диалект). Сложно, в общем.
     - В тебе, - говорит полковник. - Страха нету. Возьмешь их в ежовые рукавицы. А то я уже зае... устал очень. Согласен?
     - Но...- это по-уральски "да".
     И пошел дед в сержанты учиться.
     Потом вернулся и командовал отделением. Тем самым. Сержант, командир танка Т-34-85. На старом фото очень смешно -- дед маленький, в промасленном черном комбезе, а вокруг -- рослые парни, на голову деда выше. Украинцы и один поляк. Дед говорил: я с хохлами служил. Ох и красавцы все, высокие, кровь с молоком. А поют как...
     Очень дед украинские песни уважал.
     Как пировать начнет, так затягивает "Ой ти Галю, Галю молодая". И другие.
     А среди старых фото я нашел карточку. С фигурным обрезом, со штампиком Echte Fotografie с оборота. На фото два незнакомых красавца в военной форме, в фуражках, в хромовых сапогах. Смотрят в камеру. И подписано:
      На память другу уральцу от друга поляка.
      В дни нашей службы за границей.
      13: 10: 52 года
[]
     =======
     На фото друзья, командиры танков (слева самоходчик). Дед Гоша -- в центре. Деду не нравилась эта фотография, мол, я здесь страшно вымотанный, сразу после марш-броска. Одни глаза остались. А мне нравится.

23. Принц танкодрома

     - Танком управлять делать неча, - говорил дед Гоша. - Вот у тебя два рычага. Правый вперед, левый на себя — сворачиваешь налево.
     И показывал жилистыми кулаками: вот так. В правом у него была зажата рукоять сечки. Дед рубил в деревянном корыте мясо на пельмени — мелко-мелко. Любил это дело.
     - Теперь наоборот. Сворачиваешь направо. Теперь оба рычага вперед — и ходу! Понял, Димулька?
     Я кивал. Понял, деда.
     Управлять танком казалось удивительно легко. Я не знал, что дед умолчал о сущей мелочи — усилие на рычаг в Т-34 под семьдесят килограмм. В два раза больше моего веса. Так что моя тайная мечта — угнать Т-34 с постамента у Гостинки, проехать по Кунгуру, лязгая траками, а затем уйти через сылвенский мост на гору и там вволю покататься, выбрасывая куски земли из-под гусениц, — опасно зависла на грани провала. Но я этого не знал.
     Я подобрал экипаж. Мой лучший друг Димка Жданов, Жданчик должен был сидеть в башне и стрелять из пушки. Мне тоже хотелось стрелять из пушки, поэтому мы уговорились, что будем иногда меняться. Пока на Жданчика не находил бзик, он был золотым человеком. Юрка Рюмин, второй мой лучший друг, согласился стать радистом-пулеметчиком. Юрка — широкоплечий, флегматичный, обещал вымахать в своего отца, двухметрового богатыря дядю Гену. Дядя Гена был лучшим другом моего отца. Я посулил Юрке, что иногда он тоже будет стрелять и рулить. Интуитивно я понял главное правило политика: обещать, обещать и обещать. Дед говорил, что в экипаже танка четыре человека, поэтому четвертым мы взяли моего сродного (двоюродного* - уральский диалект) брата Максю. Его все называли Симонычем. Брат младше меня на пять лет, мелкий, круглолицый, с ямочками на щеках. Когда Симоныч взрывался, он багровел, ярился и очень смешно бегал вокруг. Впрочем, в драке на него можно было положиться, бился он до последнего, как спартанец.
     Симонычу я уже цинично пообещал порулить-пострелять. Брат согласился.
     В то время был популярен польский сериал "Четыре танкиста и собака". Когда я привел Симоныча, кто-то, подозреваю, что Жданчик, пошутил, что все у нас есть, осталось достать четвертого танкиста. Симоныч вспыхнул и бросился на обидчика с кулаками...
     - Деда, а ты на танке через дом проезжал? - спрашивал я с надеждой. Я видел в военных фильмах, что танки постоянно так делают. Бух, пыль и бревна во все стороны. И тяжело ворочаются в развалинах, словно от усталости.
     - Было дело, - нехотя отвечал дед. Видимо, об этом он не любил вспоминать. - Прислали мне одного растыку полоротого на мехвода... Он рычаги не удержал и...
     - И че?
     - Да ниче. Ходили потом всем экипажем, извинялись.
     Пока дед рулил танками в Бадене, Австрия, дыша целебным горным воздухом с легким танковым выхлопом, его родной брат Сашка служил пехотой на Дальнем Востоке, на границе с китайцами, и дышал комарами. Мы тогда с Китаем были друзья навек, не разлей вода. В 1950 году началась война в Корее, и через границу потоком шли эшелоны с нашими танками, самоходками, ППШ и кирзовыми сапогами для китайских "добровольцев". Впрочем, история не об этом. А о красоте.
     Случилось так, что два родных брата — с расстояния в десять тысяч километров — одновременно получили отпуск домой. И прибыли в деревню Полетаево день в день. Оба сержанты.
     Отпуск дается на определенный срок. И сколько из этих дней займет дорога — дело твое.
     Так что, в сущности, сержантам как раз хватало времени взглянуть на родной дом, уронить слезу и ехать обратно.
     Братья увидели друг друга и замерли.
     Дед Гоша — одет с иголочки, форма новая, полушестяная, сапоги яловые, офицерские, бляха огнем играет, сам молодцеватый и подтянутый. У заграничных частей снабжение — дай боже. Европа.
     Дед Сашка — тощий, бледный, форму словно с попрошайки на вокзале снял — заношенная, ветхая. Под ним "белуга" до дыр стертая. Сапоги кирза. Ремень брезентовый. Азия.
     А лица — почти один в один. Принц и нищий.
     Братья обнялись на радостях, выпили чуть-чуть. С родными поцеловались, пора прощаться. Дед Гоша посмотрел на брата, почесал в затылке, потом говорит:
     - Скидывай свое барахло.
     - Че?
     - Да ниче. Скидывай, говорю.
     Отдал брату всю свою нарядную форму и хорошие сапоги, а сам в его одежу нарядился. И словно подменили сержантов. Дед Сашка — подтянутый красавец военный, дед Гоша — бабки копеечку подадут, из жалости. Или комендантский патруль подберет.
     - А ты как? - спрашивает Сашка.
     - Огородами пройду, - отвечает дед. - Мне бы до своей части добраться, а там ребята помогут.
     И поехали сержанты в разные стороны. Долго ли, коротко ли, огородами, да задворками добрался дед Гоша до Бадена. В свою часть через забор перебрался, стыдно в таком виде через главные ворота переть. Сразу к старшине — так мол, и так. Обокрали нехристи. Старшина его даже не узнал... шарахнулся сначала.
     В общем, приоделся дед, перелез обратно через забор. Обежал часть кругом и зашел как положено, с парадного входа, печатая шаг.
     Красота.
     Явился, мол, из отпуска. Принимайте танкиста.
     ...А танк мы так и не угнали. Люки оказались заварены.
     ===
      На фото справа — дед Гоша. г.Баден, Австрия
[]
     

24. Беги, кораблик

     Мое советское детство. И я так делал. До сих пор помню это ощущение. Морозец, солнце, весенняя ледяная вода бежит. Бумажный кораблик начинает путь к морю.
     Жизнь ощущалась так сильно и ярко, что приходилось закрывать глаза, чтобы перевести дыхание -- и жить дальше.
[]
     

25. Мой верный товарищ наган

[]
     
     Это случилось в те времена, когда кровавый советский режим ТМ заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников — на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.
     В те годы я не любил детские фильмы — потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.
     Зато я очень любил взрослые фильмы.
     Особенно про гражданскую войну.
     Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку... И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.
     Выглядело эффектно.
     И уровень эмпатии приемлимый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.
     Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.
     Игрушки хранились в большом кящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.
     "Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за бл..дский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках — настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.
     Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.
     С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.
     Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду. Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.
     И он был мой друг.
     Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.
     Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.
     С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! - вопили мы во все горло. - Бей гадов!
     А потом началась свалка.
     То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой...
     Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.
     Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело — меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница...
     В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага — врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.
     Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки... и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.
     Вот оно! Озарение.
     На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.
     И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку... оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.
     Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.
     Бум!
     Лешка упал.
     Как в фильме. Красные победили.
     Потом я услышал крик. Кричала воспитательница — медленно, точно во сне, открывая рот... И это было страшно и непонятно.
     Столпотворение.
     Капли крови, падающие в белый снег... круглые дырочки...
     И тут я понял, что сделал что-то неправильно.
     Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь — антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.
     И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы...
     Конечно, это было ЧП.
     Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.
     ...
     Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.
     Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.
     И все мальчишки ему завидовали. Даже я.
     А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.
[]
     

26. Кунг-фу Советского Союза

     Ко мне прозвища не пристают. С детского сада меня называют по имени: Дима, Диман, Димон, Шимун. Иногда как производное: Димыч.
     Но однажды у меня было прозвище. И я им очень гордился.
     Советский Союз.
     Ярик, сын нашего соседа по лестничной площадке и мой друг -- он был на два года старше и в полтора раза крупнее -- фанат боевых искусств. Его комната была увешана плакатами с Брюсом Ли, Чак Норрисом и девушками из Плейбоя (не спрашивайте). У Ярика были самодельные нунчаки, макивара и штаны, как у Брюса Ли. Утяжелители, для которых он выплавил свинец из аккумуляторов, и повязка с иероглифами. И целый ворох ксерокопий с различных руководств -- от Уэсибы на французском до школы Чой из "Техники молодежи".
     Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.
     Ярик тренировался семь дней в неделю.
     Он был настоящая боевая машина.
     Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.
     В тот вечер мы тренировались. Ярик держал самодельную "лапу" на уровне своей головы, я бил ногами. Я был боец в весе пера, но техничный и с прекрасной растяжкой.
     - Комбинацию работай, - говорил Ярик. - Резче! Ну!
     И тут мы поняли, что в дверях спортивного зала давно кто-то стоит и смотрит на нас.
     Незнакомец прошел в зал, мягко шлепая. Невысокого роста, лет сорока. В майке, в растянутых штанах-трико и в тапочках на босу ногу. Темные волосы у пришельца были до плеч, как у белорусских "Песняров". Лицо помятое, но доброе. Глаза стального цвета. Под мышкой свернутая в трубку газета.
     Больше всего он напоминал актера Дэвида Кэррадайна из "Убить Билла". Это я сейчас понимаю. Такой советский ассасин Билл. Тогда я подумал, что он бичует или любит выпить.
     - Вы что-то хотели? - спросил Ярик и выпрямился. В Ярике метр восемьдесят, пятнадцать лет, мышцы, рефлексы, скорость и ведро тестостерона. Ярик резкий, Ярик мог и с маваши зайти.
     - Хорошо работаете, ребята, - сказал Билл мягко. - А как насчет акробатики?
     Страха в нем не было. Совсем.
     Так в нашу с Яриком жизнь, как в настоящем фильме кунг-фу, вошел мастер, сенсей или, как говорят истинные знатоки видеосалона и бледных фотокопий "36 стоек Шаолиня" -- шифу.
     Позже Ярик спросил, какой стиль практикует Билл, тот ответил, что стиль "вин-чунь" и "пьяницы". Ярик заявил -- с юношеским максимализмом: я бы в твоем возрасте, Степаныч, практиковал классическое каратэ шотокан. Как Чак Норрис. Это красиво.
     Билл мягко улыбнулся и ничего не ответил. Он давно выбрал свой путь.
     Оказалось, Килл Билл -- тренер по акробатике (тогда никто не говорил "спортивная", просто акробатика), теперь будет вести секцию в нашей школе. А еще он ночной сторож по совместительству, потому что сторожу положена комната. И фанатик боевых искусств.
     Они с Яриком устроили легкий спарринг, причем Килл Билл даже тапочки не снял. Двигался он плавно и быстро. Странно, но его маваши в тапочках совсем не казалось смешным.
     Когда Степаныч ушел, я спросил у Ярика:
     - Ну что?
     - Будем с тобой делать парный номер.
     - По кунг-фу? - удивился я.
     - По акробатике.
     Так и получилось. Мы делали номер по вечерам, а по утрам три раза в неделю я ходил на секцию акробатики. И частенько просыпал начало. На вечерних занятиях мы с Яриком повторяли тао кунг-фу и каратэ-до, отжимались на кулаках и пальцах, бегали с утяжелителями и спарринговали до посинения, а потом приходил Килл Билл, и я прыгал заднее сальто с яриковых плеч и с камеры, вставал ему на руки, а Ярик поднимал меня под потолок на вытянутых руках. Он был зверски сильный, но мне все равно было страшно.
     Я приходил домой и падал. Всю ночь мне снилось, как меня медленно и мучительно растягивают между слонами. Я просыпался от боли в спине и коленях. До слез. А утром вставал на секцию акробатики.
     После разминки мы шли на дорожку. Разбегаешься и прыгаешь. После занятий с Яриком это было отдыхом.
     - Дмитрий Овчинников, Советский Союз, - объявлял Билл торжественно. Такой чести удостаивался только я. Кажется, он видел во мне будущую гордость советского спорта. - Поехали!
     Я поднимал руки, выпрямлялся.
     Вперед!
     На акробатике пацанов было только двое, я и один мальчишка. Девчонки иронично называли меня "Советский Союз" и завидовали моей растяжке. "Советский Союз", думал я. Вот это прозвище! Великий, могучий, добрый и всегда на страже справедливости и защиты природы.
     А потом Советского Союза не стало.
     У китайцев есть старинное проклятие. "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Мы, подростки, жили в эпоху перемен и это было невероятно интересное время. Возможно, потому что мы менялись вместе с ним. Стремительно, бурно, яростно и необратимо. На разрыв.
     Время было -- как взрыв петарды в руках. Грохот, вспышка, искры в глазах, лужа крови и оторванные пальцы. А тебе все еще весело.
     Прыгая заднее сальто, я разбил колено. И потом еще много лет хромал в сырую погоду. Номера не получилось. Ярик занимался в секции рукопашного боя и ездил на подпольные соревнования. Килл Билл ушел из школы, акробатику закрыли. Больше я его не видел.
     Через два года Ярик ушел в армию и попал в морскую пехоту. Говорят, вырубил проверяльщика с одного удара. Разведка морской пехоты, Дальний Восток. Позже, вернувшись, рассказывал, как к ним приезжал сенсей "джиу-джитсу" из Японии и давал мастер-классы.
     После ухода Ярика в армию я потерял интерес к кунг-фу и записался в секцию каратэ шотокан.
     Просто это была классика.
     Время кошачьих криков Брюса Ли сменилось временем прямого удара в нос.
[]
     

27. Одна, но пламенная страсть

     В гости приехала тетя из Парижа. То есть, живет она в Перми, но сейчас проездом из Франции на Урал.
     Разговорились. Зашел разговор о сладостях, и я заявил, что в детстве очень любил шоколад.
     В ответ тетя недоверчиво посмотрела на меня сквозь очки и сказала:
     - Да ладно. Мне помнится, ты в детстве кроме книг ничего не любил.
     Я даже не нашелся, что ответить.
[]
     

28. Сэр Жданчик и Грааль

[]
     
     Наши мечты, благородный сэр рыцарь, издавна и славно о Граале.
     Кунгур, лето. Забегает в гости Димка Жданов.
     - Почапали в "Сладкоежку"? - кричит Жданчик с порога. - А?! Да брось ты свою дурацкую книгу!
     В этом весь Жданов. Всегда на движухе. Лето проходит, а тысячи интересных вещей еще не опробованы, сотни не исследованы, десятки не сломаны. Наверное, у каждого есть такой друг барагоз, у которого всегда миллион идей, как прикончить вас обоих самым изощренным способом. В смысле, увлекательно и необычно провести время. Но идеи у них, а организацией занимается кто-то вроде меня.
     Я отложил зеленую "Графиню де Монсоро". Я эту книгу уже читал, конечно. Вообще, удобно. Бабушка подписалась на полное собрание сочинений Дюма, книга приходит раз в несколько месяцев. Летом я приезжал к деду с бабкой и перечитывал все зеленое собрание, начиная с первого тома -- и по последний пришедший. Так что "Королеву Марго" я мог цитировать с любого места наизусть, а "Графиню де Монсоро" -- пока только выборочно.
     - Так чо насчет "Сладкоежки"? - не унимался Жданчик.
     Вообще, заманчивая идея. Я на мгновение прикрыл глаза.
     Кафе "Сладкоежка". Сияющий замок на склоне заката. За сто метров от него стоит запах толстых сладких оладий и меда. Мед я терпеть не мог, но остальное...
     "Париж стоит мессы", как сказал бы Генрих Наваррский.
     Белый крем и черный крем. На самом деле, конечно, "ванильный" и "Шоколадный". Еще можно было взять желе -- желтое и прозрачное. Оно смешно колыхалось на тарелке. Цены не помню, но копейки.
     Но желе -- это ерунда. Желе можно и дома сделать, сварить из пакетиков. Потом разлить по формочкам -- и в холодильник. Правда, мне никогда не хватало терпения дождаться, пока желе полностью застынет. И я ел его полузастывшим, истекающим слезой. А вот "крем" -- другое дело. Особенно шоколадный. Такой дома точно не сделаешь. Он назывался у нас "черный крем".
     На самом деле это было молочное желе с какао. Скорее всего на агаре, потому что у него не было специфического запаха и привкуса желатина.
     Или, по современному, панна котта. Мы были гурманы и хипстеры, хотя ни фига об этом тогда не знали.
     - Чо ты морозишься? - Жданчик уже рядом. На месте ему не сидится. - Ну?
     - Ладно. Пошли, - вздохнул я.
     - Баско!
     - Да замучил ты со своим "баско".
     Я был книжный человек и боролся за правильную речь. Вернувшись в конце лета в Нижневартовск, я потом этой "книжной речью" людей месяц пугал. Уральский говор неистребим. Особенно эта уральская интонация -- ласковая, напевная, с нежным наездом.
     Мы собрались за Граалем. Я, Жданчик, Юрка, мой второй лучший друг, мой сродный брат Макся по прозвищу Симоныч. Еще с нами увязалась сродная сестра Юлька, крупная и бойкая девица двенадцати лет, и ее подружка Танька Бочкарева. Ну, та была вообще мелкая, младше Макси. Мелкая блондинка ради выхода в город накрутила яркие хвостики. "Начепурилась, фифа", фыркнул Макся. Он был женоненавистник восьми лет.
     Мы скинулись. Собрали копейки в один кошелек. Кошелек вручили мне -- он был тяжелый, как камень. Мне же выпала честь возглавить сей поход.
     Я оглядел свое воинство. Рыцари круглого стола и исцарапанных коленок. И в пятнах зеленки. У кого были замазаны локти и ноги, а у Макси -- даже лоб.
     - Ну чо, почапали? - спросила Юлька. Ласково и напевно, с нежным наездом.
     И мы почапали.
     Автобус, рыжая "двойка", должен был ходить от остановки "Пещера" раз в час. Но как обычно в советское время, час прошел, а автобуса как не было. Сломался, решили мы. И пошли пешком.
     Испытания закаляют рыцарей. Мы топали по дневной жаре в гору -- центр Кунгура располагается на возвышенности. Сандалии стучали и выбивали пыль.
     Другой бы сломался и плюнул. Но мы были молоды и мотивированы.
     В "Сладкоежке" всегда была огромная очередь. Труден путь к Граалю. Кафе битком набито -- родители с детьми, чада гомонили и бегали, измученные родители истекали потом в духоте и оре, юная парочка, стесняясь, смотрела в разные стороны -- словно пришли не вместе. Хотя все знали: кавалер привел даму на мороженое. После, наверное, будут целоваться липкими от сладкого губами, подумал я. "Тили-тили-тесто, жених да невеста!" - закричал кто-то из юных каннибалов. Остальные взревели. Парень насупился, а девчонка покраснела.
     Я отправил девчонок занять столик, а пацаны встали в очередь. Дородная продавщица в халате и в белом колпаке обслуживала посетителей в советском стиле. "Клиент всегда неправ". Когда я через много лет увидел эту надпись в фильме Родригеса "Отчаянный", я очень порадовался. Времени на сантименты у тетки не было. Говори, плати, бери поднос и проваливай. Временами она рычала и выдыхала из ноздрей пламя. Ну, конечно, какой Грааль без охраняющих его драконов...
     Наконец, мы вернулись к столику -- он был круглый и алюминиевый -- с горой подносов. Один черный крем, самый вкусный. Каждому по три порции. Мы не собирались размениваться на мелочи.
     Крем исчез как по волшебству.
     - Ничотак, - сказала Юлька, отдуваясь, и положила ложку. Мы помолчали, отдыхая от трудов. Хорошо. Но все-таки полного счастья не наступило. Такого, чтобы -- щелк, и благодать, и мягкий блаженный свет струится.
     - Может, еще? - я оглядел рыцарей.
     - Всяко, - сказал Макся.
     "Конечно", по-уральски.
     Мы повторили подвиг на бис. Теперь, кроме черного крема, я заказал еще несколько порций белого -- на пробу, и желе -- для эстетов. Гулять так гулять. Расплатился копейками. В кошельке оставалось еще много.
     Больше всех съел Жданов.
     Последние пару тарелок мы уже не доели. Наступил предел. В электротехнике, которую я изучал в Керосинке спустя много лет, это называется просто и четко: насыщение. Я бы даже сказал -- пресыщение. С трудом мы вышли из "Сладкоежки". От горячего запаха толстых оладий нас теперь мутило.
     В наших поисках Грааля мы достигли всего. Желаний больше не осталось. Желудки были полны так, что казалось, лопнут.
     - Пошли домой, - сказал я и икнул.
     Солнце все еще палило. Мы медленно шли назад под белым раскаленным диском, как крестоносцы возвращались обратно из Палестины. Награбленное добро жгло диафрагму. Ноги заплетались, языки распухли.
     Удивительно, но в гору спускаться оказалось намного тяжелее, чем до этого -- подниматься. Мы обливались потом. Мы умирали. Нам было так плохо, как до этого было хорошо. Альпинисты говорят, самое трудное -- не подняться в гору, а -- спуститься с нее.
     Впрочем, через некоторое время нам стало получше. Всем, кроме Жданова.
     - Меня сейчас вырвет, - сообщил Жданчик. Юрка кивнул. Он был рослый и добрый.
     - Зря мы ели этот черный крем, - сказал Юрка.
     - Нет! - закричал вдруг Жданчик. Мы от удивления остановились. Лицо Димки перекосилось, побагровело. - Не говори это слово...
     - Черный крем? - Юрка озадаченно смотрел на муки Жданчика.
     - Нет! Не надо!
     Он с трудом справился с тошнотой и сел на обочину, держась за живот. Вокруг него вяло покачивались пыльные заросли лопухов и травы.
     И тут мы начали смеяться. Я хохотал так, что у меня выступили слезы на глазах. От смеха нам становилось лучше.
     - Черный крем! - кричал Макся внезапно. Жданчик спотыкался, убегал в кусты. Оттуда раздавались странные звуки. Жданчик мучительно пытался удержать в себе обретенное в походе богатство.
     Через несколько минут он возвращался, и мы продолжали путь. Жданов ненавидел нас и ругался, но шел. Мы же развлекались. То один, то другой из нас кричал "белый крем" или "черный крем", или уж совсем садистки "черный крем с медом!".
     - Белый крем! - закричал Юрка. Даже он не выдержал, а ведь он всегда был самым добрым из нас.
     - Желе! Много желе! - радостно поддержали девчонки.
     Жданов бросился к кустам, постоял, согнувшись. Он почти рыдал.
     - Гады! - закричал Жданчик из кустов. - Ненавижу вас всех!
     И неровной походкой, придерживая живот ладонями, убежал в сторону Лесозавода. Мы переглянулись.
     - Дураки, - сказала Юлька. - Чо его мучать-то?
     - Может, за ним? - сказал Макся. Даже его пробило.
     - Да, ладно, - сказал я неуверенно. - Побегает и вернется. Жданчик отходчивый.
     Хотя я уже не был в этом уверен. Грааль -- штука жестокая. Обладание им меняет человека. Мы убедились в этом на собственном опыте.
     Молча и как-то понуро мы дошли до дома. Вечерело. Мы сидели во дворе на лавочке и уныло валяли дурака. Делать ничего не хотелось. Мы все чувствовали неясную, но отчетливую вину. "Да провались она, эта Сладкоежка", подумал я. "Зачем мы вообще туда ходили?"
     - Димка! - позвал меня вдруг Макся. - Зырь, кто идет!
     Я повернулся. Жданов вернулся. Он шел к лавочке -- спокойный и умиротворенный. Его лицо было лицом человека, который услышал небесный "щелк" и почувствовал себя счастливым.
     Кажется, от него даже шло легкое сияние.
     Мы оторопели. Переглянулись и начали подниматься.
     - Жданчик, ты чего? - спросил я наконец.
     Жданчик шел к нам, ступая легко, как Будда по лепесткам роз.
     - Жданчик?
     - Я был на речке, искупался, - кротко сказал Жданов. - Баско так.
     Кажется, он обрел свой Грааль.
[]
     

29. Миллион дней

     Воспоминания. Цветные шарики.
     До слез обидно, что я не помню столько всего.
     Все забыл.
     И даже как мы с этим дельфином фотографировались.
     Раньше я не любил фотографии. В путешествии нужно запоминать впечатления, переживать, а не фотографировать все подряд, как одержимый. Вот как я говорил.
     Сейчас я понимаю, что память — чудовищно ненадежная штука. Чудовищно.
     Мне все время кажется, что я теряю воспоминания.
     Постоянно забываю.
     И фотографии, которые я так не любил, работают теперь как мнемонические ключи. Как указатели, где и что искать в огромной заброшенной пыльной библиотеке памяти, где гуляет гулкое эхо и нет другого света, кроме тусклого и слабого, что пробивается сквозь дыры в разрушенном потолке...
     Теперь я смотрю на фотографию с этим уродливым дельфином, и мне даже кажется, что я что-то помню.
     Черное море, где-то рядом с Адлером. Пасмурно и море было довольно холодное. Но я все равно выходил из воды, только качественно посинев.
     Мы жили на частной квартире в двух или трехэтажном доме, заросшем виноградной лозой. Сдавала комнату нам пожилая крупная женщина — помню ощущение ее присутствия. На балконе у нее лежали настоящие сокровища — старые книги. Толстенная книга со сказками братьев Гримм, от чтения которой у меня волосы стояли дыбом и по спине полз холодок (позже я узнал, что это были неадаптированные сказки, со всеми положенными изуверствами и страшными финалами).
     Утром мы ходили всей семьей завтракать в открытую всем ветрам столовую на пляже, и было жутко холодно, у меня вечно зуб на зуб не попадал. Видимо, я просто не высыпался, потому что читал допоздна...
     А может, все это было в другой раз. Или в разные. И комната на втором этаже с балконом, и братья Гримм, и холодная столовая... и чертов дельфин.
     Не знаю. Может, это все я придумал.
     Сегодня миллион дней, как не стало отца.
[]
     

30. Танцор диско

[]
     
     Злата роется в старых ди-ви-ди. Вывалила из коробки на пол и перебирает. Потом кричит мне:
     - Папа, помоги мне собрать диска!
     Именно так, через "А".
     - Злата, чуть попозже. Начинай, я сейчас приду.
     Когда я возвращаюсь из кухни, девица протягивает мне двд:
     - Папа, я хочу посмотреть этот диска!
     - Злата! - папа наконец не выдерживает. - Надо говорить не "диска", а "диско"... тьфу. Диск, конечно.
     Я замираю.
     Откуда выскочило это "диско"? Неужели... Нет, я вспомнил не Траволту в "Лихорадке субботнего вечера". А что-то более древнее.
     Более индийское.
     Точно! Я прикрываю глаза и слышу, как девичий голос поет: "Джимми, джимми, джимми. Ача, ача, ача". Смуглый красавец Митхун Чакраборти в повязке на буйной голове выпрыгивает на сцену. А потом начинает подергиваться, словно пораженный электрическим током. Падает на пол и продолжает дергаться. У него костюм с блестками и белые ботинки на высоких каблуках. Его движения никак не совпадают с ритмом музыки. Он танцует.
     Он лучше всех.
     "Танцор диско" вышел в Советском Союзе в 1984 году и стал легендой. Его видели миллионы. Это сейчас на поклонников индийского кино смотрят примерно как на Свидетелей Иеговы, а тогда это было модно и современно. Мейнстрим и зарубеж.
     Мой друг Пашка обожал индийские фильмы.
     Пашка жил в деревяшке за магазином "Тысяча мелочей", с мамой, старшим братом и квартирантом. А еще у него был белый хомяк-партизан, сбежавший, кажется, уже в третий раз. По ночам хомяк проводил лихие ковпаковские рейды на кухню, прицельно бил по гречке и макаронам, опрокидывал банки с сахаром и оставлял отпечатки крошечных лап в пакетах с мукой. Возможно, хомяк боролся с системой.
     Пашкина мама ругалась на Пашку. Они с братом ставили ловушки (гуманные, Пашка настаивал), но хомяк был неуловим. Ночью партизан бродил между стен, шуршал обоями и громко перекатывал гильзы от охотничьих патронов и шарики дроби.
     Этого добра у Пашки было завались, его настоящий отец работал охотником. В общем, Пашка и тут оказался крайним.
     Когда хомяка чудом поймали (он случайно провалился в пустую трехлитровую банку и не смог вылезти), выяснилось, что это белое красноглазое чудо — еще и девочка.
     Ну, это как раз логично.
     Только женщина может так долго и последовательно портить кому-то жизнь...
     Но узнали мы это потому, что хомяк оказался беременным, с пузом. Откуда? Мы ехидно спрашивали у Пашки, не терял ли он до этого еще хомячков? Только уже самцов? Пашка вяло огрызался. Тогда мы с Андрюхой начали зубоскалить по поводу дерзкого серого мыша. Мол, тот устроил белой даме свидание за стенкой, а потом постоянно с нее соскальзывал в процессе.
     Ну что сказать? Дураки мы были.
     Пашка вспылил и обиделся.
     У него и без этого хватало проблем. Ему нужно было придумать хомяку имя и починить клетку. Вместо клетки у него была закрытая полка со сдвижным стеклом. У меня в такой на стене стояли книги. Пашкина полка была прогрызена во многих местах и залатана фанерой и кусками жести, словно простреленный танк. В такой стимпанк-обстановке Машке (так назвали хомяка) предстояло рожать потомство.
     В тот год наш "Б" класс превратили в математический, а остальных перевели в "В" и "Г". Пашка попал в "В", и мы стали реже видеться. Наша троица мушкетеров почувствовала первые удары судьбы.
     У нас с Андрюхой были телефоны, а в деревяшках телефоны не ставили. Мол, это временное жилье, скоро под снос (многие из деревяшек стоят до сих пор, и там живут люди). Поэтому когда Пашка хотел нам позвонить, он просто приходил в гости.
     Наступила осень, золото, бронза, медь под ногами, и запах прелой листвы вокруг. "Бабье лето". Приходит Пашка — родной, но все-таки немного другой. Непривычный.
     - Пойдем в кино, а? - сказал Пашка. - В Самотлоре сейчас "Танцор диско-2" показывают.
     - Ну не знаю, - я пожал плечами. После "Одиночного плавания" и "В зоне особого внимания" я охладел к Индии. - Чего-то мне не хочется.
     - Пошли! Я уже видел, клево.
     В общем, он меня убедил. Хотя я пошел туда скорее из-за Пашки, чем из-за фильма. Когда фильм начался, первые пятнадцать минут я пытался сообразить, как связан первый "Танцор диско" со вторым... Оказалось, никак. Даже название другое — "Танцуй, танцуй". Впрочем, я уже увлекся сюжетом. Через два с лишним часа, слегка ошалев от песен, страданий, драк и подергиваний Митхуна, мы вышли на воздух.
     - Ух! Крутое кино, - сказал я. Фильм мне понравился. - Ты сколько раз его видел?
     - Четыре, - сказал Пашка.
     - Сколько?! - я удивился.
     - Или пять.
     На следующий день Пашка уболтал Андрея сходить в шестой раз. Я уже ничему не удивлялся.
     Квартирант был крепкий, здоровый, весь такой налитой наглостью — молодой жлобина. Он был намного моложе Пашкиной мамы. Кажется, он нигде не работал, зато старательно питался и стрелял у нее деньги. Он или дрых в своей комнате или торчал на кухне с голым торсом, пялясь в телевизор. Пашка с братом его терпеть не могли, но молчали — ради матери. Я помню, что у них в холодильнике были разные полки — своя и отдельная для квартиранта.
     Но тот частенько залезал в чужие запасы.
     - Витька, ты опять сожрал нашу тушенку! - орал Пашка.
     - Ничего я не трогал, - бурчал квартирант, вытирая сальные губы. И улыбка скользила "а ничего ты не докажешь". Глаза мелкие и хитрые. - Своего хватает.
     Пашка его ненавидел. Но сделать ничего не мог.
     Наверное, многие встречались с ситуацией, когда родной тебе человек попадает во власть мелкого, жадного, глупого, недалекого человечка. Вся фальшь которого как на ладони для всех... кроме самого родного тебе человека.
     Настоящее зло — не умно. Но почти всесильно.
     Я думаю, поэтому Пашке нравились индийские фильмы. Там была надежда.
     Возможно, в определенный момент времени нам просто нужны истории, где просто добро побеждает просто зло. И никаких полутонов.
     Советские фильмы для этого слишком рефлексивны. На этот случай у детей были чешские сказки про девочку Майку и пластилиновых осьминогов, а у Пашки — индийские фильмы, Митхун Чакраборти, сверкание огней и танец диско.
     "Су-па дэн-са!" Давай, давай танцуй.
     Интересно, сидя в темноте кинотеатра, глядя на экран, что Пашка представлял?
     Вот он, в широких брюках, на высоких каблуках, танцует на сцене, как ударенный током.
     Вот лицо злодея крупным планом — у него толстое самодовольное лицо и сальные губы. Глаза злодея подведены черной краской. Он запрокидывает голову и хохочет, как хохочут злодеи в индийском кино... Злодей задумал нечто чудовищное.
     Вот седенькая, но красивая мать героя в скромном сари. Она переживает за сына, ведь ему грозит опасность.
     Вот приспешники злодея... Они уродливы и модно одеты. Они бьют Пашку кулаками и ногами, и все время смеются. Командует ими высокий мужчина со шрамом на красивом лице. Пашка падает на землю. Еще раз падет. И еще. Это мучительно, как в спагетти вестернах (за кадром звучит Эннио Морриконе "Профессионал"). По красивому смуглому лицу Пашки течет кровь...
     Вот избитого Пашку в последний момент спасает команда мальчишек-бродяг. Они забрасывают приспешников камнями. В мальчишках смутно угадывается нечто знакомое... Это банда "Хомяки", которой боятся все соседи и полиция... Командует бандой лихая атаманша по имени Mash-ka, это ее дети. Она выхаживает израненного Пашку.
     Пашка с трудом может ходить. Он поправился, но теперь много пьет. И еще, кажется, он потерял память.
     Однажды он хромает мимо бара и слышит знакомую музыку. Пашку пробивает ударом тока. Он заглядывает через решетку окна — и видит в телевизоре свое выступление на сцене. Это словно удар грома.
     В одно мгновение он вспоминает все.
     И маму, и себя, и диско на сцене, и смеющуюся рожу злодея.
     "Я снова буду танцевать, мама", - говорит Пашка.
     Пашка занимается день и ночь. Он кричит от боли, но продолжает тренироваться. Он бросает пить.
     И приходит день, когда он снова может выйти на сцену.
     Мелькание огней. Зрители в зале волнуются. Долгая пауза. И вдруг...
     Звучит музыка, выбегают мелкие танцовщицы в купальниках и что-то поют. А потом выходит он...
     Нет, не выходит. Выпрыгивает откуда-то сверху, в замедленном движении.
     И приземляется на сцену.
     - Пока во мне теплиться жизнь, я буду танцевать! - кричит Пашка. - А вы будете танцевать со мной?!
     И зрители отвечают "ДААААА!!!"
     И он начинает танцевать.
     Зрители беснуются, они в экстазе. В зале модные бандиты и неизвестно откуда взявшиеся там "хомяки". Танцуют все, и только Злодей не танцует. По его сальным губам скользит улыбка ненависти. Он ненавидит Пашку, и диско, и все хорошее, что есть на земле.
     "Убить его!" - кричит злодей. Бандиты пытаются пробиться к сцене, но зрители их не пускают. Сегодня Пашка король всех сердец. Зрители вместе с "хомяками" бьют приспешников и выкидывают их через черный ход на улицу...
     Вот появляется седенькая, но красивая мама Пашки и протягивает к нему руки. Злодей приставляет пистолет к ее виску.
     Пашка бросается на помощь.
     Злодей целится в Пашку и стреляет.
     Мама закрывает Пашку собой.
     Злодей трусливо убегает. Пашка держит маму за руку. "Ты поправишься, мама". "Сынок", говорит мама. "Я всегда любила только тебя". Пашка плачет. "Тебя и твоего брата", добавляет мама. Пашка вскидывает голову "У меня есть брат?"
     Вот мужчина со шрамом — Пашкин старший брат. Пашка узнал его по шраму. Старший брат раскаивается и переходит на сторону добра. Они с Пашкой догоняют злодея. А потом Пашка и злодей дерутся на кувалдах. Удары звучат в чудовищной реверберации. Пашка проигрывает, но в последний момент собирается с силами. И высказывает злодею все обиды между взмахами кувалды...
     Злодей умирает.
     Финал фильма. Пашка в костюме с блестками танцует на сцене. Зрители ликуют.
     Цветные огни. Музыка. Высокий Пашкин голос.
     В центре толпы стоит брат Пашки, он выкатил кресло, на котором сидит седенькая, но красивая мать и улыбается от счастья.
     Вокруг них стоят "хомяки" в диско одеждах, все из себя. Атаманша Mash-ka показывает ему издалека — ты крут, друг.
     И Пашка крут.
     Титры. "Роли дублировали... Фильм озвучен на киностудии "Ленфильм" при участии творческого объединения..."
     Загорается свет. Добро победило.
     Мы вышли из кинотеатра, щурясь от солнца.
     Осень, Нижневартовск. В Вартовске осень всегда была моим любимым временем года.
     - Как тебе? - спросил Пашка.
     - Ух, крутое кино, - сказал я. И это было правдой.
     В скором времени Пашка переехал в Уфу. И до сих пор живет там. У него своя автомастерская, дом, красавица жена, дети.
     Когда мы встречались несколько лет назад в Нижневартовске, он приходил в гости. И я удивился, насколько Пашка спокойный и уверенный в себе. И какие хорошие у него ребята — мальчишка и старшая девчонка.
     Мы гуляли по парку, где бегали еще детьми, и катались на колесе обозрения.
     Пашка выглядел счастливым.
     Потому что добро всегда побеждает зло. Я в это верю.
     Возможно, поэтому любители индийского кино — это секта.
     "Есть у вас время поговорить о господе нашем, Митхуне Чакраборти?"
     - Папа, - сказала Злата. Я вернулся обратно, в Москву. - Поставь диска!
[]
     
[]
     

31. Сначала пришли видеосалоны

[]
     Первый фильм, что я посмотрел в видеосалоне — "Лорд дракон" с молодым Джеки Чаном. Ох, какой это был фильм! Точно стоил целого рубля! Я после этого фильма пришел домой, отшагав километр в полной темноте, и два часа прыгал на стену, изображая кунг-фу и молодого Дракона.Второй фильм — я посмотрел его в подвале "шесналки" рядом с "Детским миром", тоже оказался фильмом о боевых искусствах. Ну, почти. Он назывался "Человек с золотым пистолетом". И там Джеймс Бонд в ироничном исполнении Роджера Мура, издевательски бил каратистов ногами, когда те кланялись. Я решил, что это не такая уж плохая идея, если каратистов много. Фильм был очень смешной, но без финала. "Видик" зажевал пленку как раз в тот момент, когда Бонд лег с прекрасной китаянкой в постель, а в окно их каюты улыбнулся злобный карлик с ножом. Так я до сих пор и не знаю, выжил ли Джеймс Бонд и победил ли в той схватке.
     Много лет спустя я нашел этот фильм и посмотрел. И что хочу сказать? Ничего. Словно другой фильм посмотрел. Тот гештальт до сих пор не закрыт.
     И я беспокоюсь. Выжил ли Бонд?
     И та прекрасная китаянка?
     За китаянку, пожалуй, я беспокоюсь даже больше.
     ============
     Сейчас полез проверять — а ведь там не китаянка, а вполне себе европейка (хотя не менее прекрасная) Мод Адамс. А в роли злодея — сам сэр Кристофер Ли.
     А "Лорд Дракон" Джеки Чана, оказывается, занесен в книгу Гиннеса по количеству дублей — 2900 (!!). Джеки всегда был изрядным перфекционистом.
[]
     
[]
     

32. По морям, по волнам

     
[]
     
     Морская корова (стеллерова корова) истреблена в 1768 году.
     В детстве я жутко переживал из-за этого. С годами это прошло. Видимо, зачерствел.
     Я все мечтал, что вырасту и найду остров, такой, каменный — вроде потухшего вулкана, а внутри острова, если заплыть через подводный туннель — маленькое соленое озеро.
     И там живут морские коровы.
     Я их нахожу.
     Отличная мечта.
     Точно не хуже мечты о том, как я нахожу целый мир маленьких человечков — с царями и солдатами, крестьянами и механиками — где-нибудь за стеной нашей с сестрой детской.

33. Мой друг -- пророк кунг-фу

     
[]
     
     Ярик включал кассету Майкла Джексона и спрашивал меня:
     - Как, тебе нравится? Неужели не нравится?
     Я пожимал плечами. Музыка и музыка. Барабаны лупят и кто-то тонким голосом орет так, что оглохнуть можно. По телевизору говорили, что такая музыка -- ненастоящая музыка, а настоящая музыка только народная. И еще опера, потому что она вышла из народной. Тут я с ними был согласен. "Сердце красавицы склонно к измене" -- вот это я понимаю, песня. "Тореадор, смелее в бой. То-ре-а-дор, то-ре-а-дор" -- голос такой, что пятки вибрируют и затылок немеет. А по субботам утром мы всей семьей смотрели передачу "Играй, гармонь". Я слушал частушки из села Меланьино Петровского района Красноярского края и чувствовал единство со всей советской страной.
     - Нравится, - равнодушно говорил я. Ярик вскидывал голову и остро смотрел на меня. Его было сложно обмануть.
     Потом Ярик включал Цоя и начинал подпевать, выставляя челюсть экскаватором:
     - Пе-ре-мен! Требуют наши сердца! Пе-ре-мен! Требуют наши глаза!
     Спрашивал у меня:
     - Похож я на Цоя?
     Блондин славянской внешности, на корейского кочегара он походил мало. Вообще, никак.
     - Похож, - отвечал я, чтобы не обидеть друга. - Давай уже модели клеить, а? У тебя там танк есть?
     У Ярика были целые подшивки приложения к журналу "Юный техник" -- ЮТ для умелых рук. Настоящее сокровище. А в них -- как склеить из бумаги модели самолетов, машин, кораблей и прочие офигенные вещи. При мысли о танке мое сердце забилось сильнее.
     - Вот ты балбес! - в сердцах говорил Ярик. - Это же му-зы-ка. Настоящая. Ладно, поищи там.
     Я радостно зарывался в подшивки. Тонкие желтоватые листки, печать в два цвета -- для каждого номера разная. Синие номера, красные номера, зеленые. Бумага уже ветхая, листать надо осторожно -- потому что каждый номер просматривали уже сотню раз, не меньше. Где же танк?
     Ярик снова включал магнитофон:
     - Пе-ре-мен! - он прыгал по комнате и орал вместе с Цоем. - Мы ждем перемен!!
     Потом брал самодельные нунчаки и начинал крутить. Воздух гудел и рвался, как пергаментная бумага.
     На Ярике -- черные штаны, как у Брюс Ли. Он сшил их сам. Ярик ловил палку нунчака под мышку и кричал тонко и зловеще, как кошка. Крик заметался по комнатам и погас в бордовом советском ковре на стене.
     - Нашел! - я вытащил из пачки журнал с танком Т-28. - У него три башни, представляешь? Клево!
     Ярик посмотрел на меня с жалостью. У него увлечение бумажными танками прошло давным давно. Мой друг уже вовсю жил в эре Истинного Кунг-фу.
     * * *
     Если вы не умеете сложить из пальцев смертоносную "лапу тигра", вы не жили в 90е.
     Нет бога, кроме Брюса Ли и Чак Норрис пророк его.
     Скажи, какой ты школы кунг-фу, и я скажу, кто ты.
     Ярик во всем следовал за кумиром. Он одевался, ходил, тренировался, кричал по-кошачьи, задиристо вытирал нос пальцем как Брюс Ли. Он даже в мелочах ему следовал. В фильме "Путь дракона", где молодой Брюс приезжает в Рим и дерется в Колизее, есть смешной момент -- Брюс, не зная ни слова по-итальянски, заказывает еду в кафе. Он просто проводит пальцем по меню и кивает "мне это". Пожилая официантка всплескивает руками и приносит ему заказанное по списку. Вернее, так: супы, супы, супы и супы. Много тарелок с разными супами. И Брюс, чтобы не показать прокола, съедает все, черпая поочередно из разных тарелок. В итоге Брюс так наедается, что вынужден ослабить пояс своих кунгфуистких черных штанов.
     Ярик зашел после школы.
     - Я сегодня в столовой как Брюс Ли просто.
     - Правда?! - мое воображение было легко поразить.
     - Да, - небрежно обронил Ярик. - Второе не хотелось, я взял шесть тарелок супа и съел. Клево. Чуть не лопнул.
     Представляю эту картину. И лица работниц столовой.
     А тогда я просто покатился со смеху.
     * * *
     Мы посмотрели фильм "Игла" ради двух минут, когда Цой дерется по-китайски.
     Мы посмотрели "Фанат" в кинотеатре, дурея от духоты -- зал был полон под завязку -- в основном, подростками и мальчишками. Молодой Серебряков истово отрабатывал гьяку-цуки и прыгал в стекло автомобиля. Он напомнил мне Ярика. Вот на кого Ярик похож, думал я, когда мы шли обратно в темноте города. Яростный блондин. А вовсе не на Цоя.
     Всю дорогу Ярик молчал. Думал.
     - Таким надо быть, - сказал он наконец, у самого дома.
     - Да, - сказал я. И пошел домой. Там, на столе, заваленном книгами, меня ждал недоклеенный танк Т-28.
     * * *
     Мой бумажный мир изменился в одно мгновение.
     Городская библиотека Нижневартовска находилась в другом микрорайоне. Идти туда надо было около получаса, иногда больше, потому что я делал крюк вокруг собак (не спрашивайте). На руки выдавали три книги. Читал я быстро, поэтому я бывал в библиотеке два-три раза в неделю. Иногда чаще, потому что некоторые, самые классные книги, всегда оказывались на руках, и почитать их можно было только в читальном зале.
     В тот день, холодный ноябрьский, я подошел к библиотеке поздно. Уже стемнело. Библиотека находилась на первом или втором этаже в длинной пятиэтажке. Перед зданием, занесенный первым снегом, стоял танк, выставив вперед длинную пушку.
     Это мы, мальчишки, называли его танком. На самом деле это был обычный северный вездеход с широкими гусеницами. Но вездеход -- это не так романтично, думали мы тогда. Вот танк -- другое дело. Танк был круче. Всяко. Из покатой морды вездехода торчал длинный ствол орудия. На конце ствола была квадратная пластина. Кажется, сейчас такими валят стены, когда спецназ спасает заложников.
     Я постоял у "танка", фантазируя, как он рычит в бою, разворачиваясь на одной гусенице и оглушительно стреляет по врагу. Эх, привычно подумал я. Конечно, я знал, что танк ненастоящий. На похожем вездеходе мы ездили в болота за клюквой и морошкой. Все в кузове беззаботно болтали и шутили, а я не веселился. Я все время ощущал, что под нами -- бездна. Без дна и края. И только когда мы возвращались в балок, я мог вздохнуть спокойно. Однажды наш вездеход сломался, и коричневая вода, выступившая под весом огромной машины из мягких кочек, поднялась выше гусениц. Люди в кузове уже не веселились, хотя все еще пытались шутить. Болото -- это тонкий зеленый слой мха над бездной вод.
     Водитель, скинув спецовку и матерясь, по грудь в воде бродил вокруг вездехода, пытался чинить. По рации он вызвал помощь. Кажется, мы тогда поехали с маминой работы, поэтому в кузове сидели одни женщины. К моменту, когда пришел другой вездеход, а это несколько часов, люди в кузове сидели притихшие. Кажется, они наконец ощутили тоже, что и я. Под нами -- невероятная бездна. И она ВСЕГДА под нами, а не только в такие моменты, когда вода подступает к самому борту кузова...
     Я посмотрел на танк, поежился и пошел к крыльцу библиотеки. Было холодно.
     В библиотеке мне нравилось. Особенно когда, как сейчас, в ней никого нет. Библиотекарша кивнула мне, когда я выложил прочитанные книги на конторку.
     - Иди выбирай, - сказала она и улыбнулась.
     И я пошел выбирать. В библиотеке тепло и светло, лампы дневного света гудят, потрескивают и иногда моргают. Ряды стеллажей высятся над головой. Запах старой бумаги, клея и тепла. Это самый лучший момент. Я помедлил, чтобы продлить ощущение, пошел вдоль стеллажа. Предвкушение. Ожидание чуда. Какое приключение ждет меня сегодня? Иногда я мечтал жить в библиотеке. Вот ты встаешь утром, выходишь -- и все это твое. Бери любую книгу и читай, сколько влезет. И никто не мешает.
     В тот вечер я просмотрел раздел фантастики, но не нашел ничего интересного.
     Я решил порыться в журналах. Иногда в "Технике молодежи" тоже печатали фантастику. И в "Уральском следопыте". Журналы были сложены стопками на нижней полке. Идеального порядка там не было, в отличие от книг. Я начал перебирать журналы.
     И тут я наткнулся на него. У меня перехватило дыхание.
     Номер 9 за 1988 год. Обложка в темных тонах, что-то космическое. В глаза мне бросился варвар с жуткими глазами, схвативший полуобнаженную девушку. Очертания ее девственной груди заставили меня отвести взгляд, но его притянуло, как магнитом. Чудесная, потрясающая обложка. Вам, измученным Вальехо, не понять моих чувств. Я схватил журнал. "Стр.54 "Продолжение романа "Звездные короли": бой в ущелье кошмаров" гласила надпись на красной стрелке. Да! Я начал листать. Где же страница 54? Где? Я опасался, что тот, кто брал журнал до меня, вырезал эти страницы (увы, такое случалось, во многих журналах зияли дыры). И вдруг я остановился...
     Это было оно. Нет, не фантастика.
     "Гимнастический комплекс у-шу по школе "Чой"" -- прочитал я заголовок. Ниже шли черно-белые картинки с пояснениями. Я даже напрочь забыл про ущелье кошмаров. Это было лучше. Передо мной был ключ к великому искусству.
     До этого я видел фотокопии "18 стоек Шаолиня" и плакат с Брюсом Ли, отрывки фильмов, а "Лорд-дракон" с Джеки Чаном пронзил меня в самое сердце, но все это было где-то там, далеко. Это было круто, но в параллельном мире. Мальчишки изображали каратэ и морпехов из "Одиночного плавания", но все это было обманкой... Обезьянничанье. Секции в Вартовске только появлялись.
     А тут я понял, что смогу сам. По-настоящему.
     Наверное, так чувствовал себя Эдмон Дантес, когда нашел пещеру, о которой говорил аббат Фариа, на острове Монте-Кристо. Бывший узник еще не знает, есть ли там сокровища (их могли разграбить за много веков), но уже знает, что это возможно. Что, по крайней мере, таинственная пещера действительно существует...
     Я взял еще две книги наугад (если бы не взял, это выглядело бы подозрительным), и, словно в бреду, записался у библиотекарши. Почему-то я боялся, что журнал мне не отдадут. Это ведь карта, ведущая к сокровищам! Но библиотекарша только хмыкнула, увидев картинку с дикарем (и полуобнаженной грудью) и записала журнал в формуляр.
     Я шел домой, прижимая к груди сумку с журналом. Я почти бежал.
     Темный Вартовск сиял загадочными вечерними огнями.
     Я не выдержал и побежал. Ждать было невыносимо.
     Эра Истинного Кунг-фу настигла меня, как удар молнии. Бумажные танки были сметены этим ураганом напрочь.
     * * *
     На следующее утро я начал заниматься -- методично и осторожно, как Эдмон Дантес готовился изъять сокровища с острова. Никто не должен был ничего знать. Это была моя тайна. Я встал на час раньше. Было зябко и темно, на кухне мерко тикали часы-ходики. Родители перед работой отвели младшую сестру в детский сад, я был один.
     Я достал журнал, раскрыл на нужной странице. И взялся за первое упражнение...
     Было больно. Очень больно.
     Испытания только укрепляли мою решимость.
     Сейчас я знаю, что великой китайской школы "Чой" на самом деле не существует. Что Герман Попов, который указан в статьях как консультант, на самом деле придумал школу "Чой", основываясь на своем опыте занятий бирманским каратэ. Но это ничего не значит. Честное слово: лучшего комплекса разминки и заодно подготовки связок и мышц к боевым искусствам (и к акробатике, как выяснилось) я не встречал. А я позже занимался и каратэ шотокан, и ушу, и акробатикой, и классической борьбой, и самбо. Даже растяжки на акробатике -- изуверские, как стонали наши девчонки -- казались мне ерундой. Каким-то шестым чувством, талантом или еще как Герман Попов угадал -- и его комплекс действительно работает. Впрочем, немалую роль, думаю, сыграла и моя вера.
     Вера в Кунг-фу.
     Две страницы упражнений кончились. Я был весь в поту, мышцы болели. "Продолжение следует", "Начало в 8 номере", прочитал я.
     Я аккуратно сложил журнал, спрятал, позавтракал и пошел в школу. Связки ныли, мышцы болели. Но я был счастлив.
     Я ходил по школе, сидел на уроках и ощущал себя тайным агентом. Все были люди как люди, а я -- шел путем кунг-фу. Я смеялся, шутил, но... Так граф Монте-Кристо ходит среди обычных людей. У меня была миссия и высокая цель. У меня было предназначение.
     Через месяц тайных занятий я сел на шпагат. За это время я достал следующий номер "Техники молодежи" и увеличил свой утренний курс еще на десять упражнений. Боль почти ушла, но я добивался, чтобы она была. Если я не чувствовал легкой боли, значит, я не продвигался.
     Когда я сел на шпагат, я решил признаться Ярику, что занимаюсь. Я вышел на лестничную площадку и позвонил в соседнюю дверь.
     Ярик снял утяжелители (он бегал в них вокруг дома и только вернулся), молча выслушал мои сбивчивые объяснения, посмотрел на мой шпагат и мой мостик. Попросил показать журналы (я перерисовал все упражнения от руки). Пролистав мои записи, Ярик посмотрел на меня и сказал одно слово:
     - Молодец.
     Сам он занимался по фотокопиям, купленным в ларьке. Поза журавля, крик кошки, ага-ага. Самодельные нунчаки на веревке. Так я думал -- с легким пренебрежением.
     - Пошли, - сказал Ярик. Мы пришли к нему в комнату с багровым ковром. На ковре висел новый плакат: культурист показывал бицепсы, его обнимала симпатичная девушка (очень симпатичная, я загляделся). Ярик открыл ящик стола и вынул толстую пачку листов. Ксерокопии тогда были редкостью -- причем очень дорогой. Ничего себе.
     - Смотри, - сказал Ярик. Это была книга Масатоши Накаямы "Каратэ". На французском языке. Я увидел рисунки людей в кимоно, схемы ударов и чуть не умер от зависти.
     Оказывается, у Ярика тоже была тайна.
     Я думал, он только подражает Брюсу Ли, а Ярик всерьез занимался.
     Бэтмен и Робин встретились на крыше небоскреба и пожали друг другу руки. Будем спасать этот город вместе, решили они.
     Врубай прожектор.
     * * *
     А потом в передаче "Вокруг света" начали показывать отрывки фильма "Боевые искусства Шаолиня" -- и Эра Истинного Кунг-фу захлестнула весь Советский Союз.
     Мы с Яриком ходили в малый зал школы по вечерам и отрабатывали стойки и удары. Однажды Ярик достал "Джеткундо" Брюса Ли на почитать, и я за двое суток без сна и отдыха от руки перерисовал эту книгу, потому что у нас не было ксерокса. Наш архив материалов разрастался. Мы смотрели все фильмы, мы читали все книги и журналы, что могли достать. Мы говорили о боевых искусствах и шли путем воина.
     Танк Т-28 сиротливо белел в шкафу. Его башни так и остались недокрашенными...
     Кем ты хочешь быть в будущем? Такой вопрос перед нами даже не стоял. Кем, кем... Мастером боевых искусств, конечно!
     Спокойствие духа, как гладь пруда безветренной ночью, и удар пяткой.
     Начинались 90е...
     Сейчас я оглядываюсь на то время и думаю, что это было здорово. И странно одновременно. Я снова вижу, как Ярик вертит нунчаки на веревке, стоя в своих черных кунг-фуистких штанах, кричит как кошка, а рядом крутятся бобины магнитофона.
     - Если вы любите жизнь, то не тратьте времени, так как время - это то, из чего сделана жизнь, - говорит мне Ярик. Он цитирует своего кумира, Брюса Ли. - Понял?
     Я рассеянно киваю. Понял, понял. Не отстанет ведь. Мне двенадцать лет. Из динамиков льется низкий темный голос корейского кочегара.
     - И вроде жив и здоров. И вроде жить не тужить, - поет Цой.
     - Так откуда взялась... печааль?

34. Звездные короли

     
[]
     
     Обложка того самого номера "Техники молодежи", номер 9 за 1988 год. Плюс страница 54. Шикарные рисунки Роберта Авотина.
     "Звездные короли" Эдмонда Гамильтона. Удивительный роман. Сейчас кажется наивным, как большинство старой фантастики, но тогда это было нечто. Размах, легкость, гигантский мир, невероятно быстрое развитие сюжета, страсти, интриги, атомные ружья, сражения в космосе, чудовищные создания на других планетах, тайное супер-оружие и... прекрасная принцесса, конечно. Ух!
     Читать я начал с 9 номера, с середины -- "Бунт на корабле" и "Резиновые люди". Я не понимал, кто все эти герои, но это было здорово. Позже я взял в читальном зале подшивку за 1988 год и прочитал роман с самого начала.
[]
     

35. Дед Гоша и награда

[]
     
     В детстве я любил сказки. Особенно мне нравилась книга "Русские народные сказки" (сборник "Сказки русских писателей" этому сборнику безнадежно проигрывал), "Грузинские сказки" (чудесные совершенно иллюстрации и жутковатые, но невероятные сказки о девах и о дэвах), сказы Бажова это отдельная статья -- я все-таки с Урала. Но еще были солдатские сказки. Это такой интересный жанр. Завязка всегда проста, как история с Ходжой Насреддином. Царь Петр и умный солдат. Петр гневлив, резок, скор на расправу, нетерпелив и капризен даже, чужого мнения не любит, но слушает, и -- трудолюбив, любознателен до крайности, умен, неприхотлив и достучаться до него проще, чем до любого боярина. В общем, добрый царь. При таком даже полковники не такие идиоты, как обычно.
     А умный солдат -- он всегда умный. Это от царя не зависит.
     И солдатские былины строились по одной схеме. Вот что-то случилось. И стоит солдат на часах, например. И подходит к нему прохожий -- огромного роста, с усиками черными, гневно топорщащимися, глаза чуть навыкате, треуголка старая зеленая и трубка в зубах длинная, голландской работы (может, даже фарфоровая), кисти рук длиннющие, в смоле и в мозолях, под ногтями обгрызенными черный деготь вьелся, кафтан дран в трех местах, коричневые панталоны и башмаки грязью забрызганы.
     Солдат, конечно, не узнает прохожего. Стой, говорит, стрелять буду!
     И фузею наставляет, чтобы стрельнуть в злодея, как по уставу караульной службы положено.
     А сам думает -- вот вгоню я сейчас царю фунт свинца в брюхо, как потрошить эту рыбу буду? Это ж царь!
     А царь не хочет, чтобы его узнавали. Его и не узнают.
     Царь прет напролом.
     - Говори секретное слово, - требует солдат. - Иначе не пущу.
     Петр рассвирепел.
     - А ну, такой-сякой, пусти меня!
     - Не положено, - отвечает солдат. И щелкает курком. - Прости, мил человек. Служба.
     Петр Алексеевич ушел, переоделся в царское платье, приходит снова. Полковник увидал царя, обомлел. Кланяется: проходите, Ваше Величество, все для вас.
     А солдат опять фузею поднимает:
     - Говори секретное слово!
     - Ты что же, не видишь, что я царь?
     - Вижу, - говорит умный солдат. - что царь. А все-таки без секретного слова нельзя. Не положено.
     Тут Петр рассмеялся, скаля неровные зубы, сказал секретное слово. Затем хлопнул солдата по плечу, подарил ему свою любимую трубку (возможно, даже фарфоровую), а полковника разжаловал в солдаты -- ибо услужливый дурак. Потому как устав караульной службы -- это не хухры-мухры, а закон, на котором армия держится. А перед законом все равны -- и цари, и генералы, и простые солдаты...
     Короче, это сказка.
     
     * * *
     В общем, я понимаю, что следующая история -- как раз из серии "Царь Петр и солдат", но что делать?
     Служил дед Гоша в Австрии, в танковой дивизии. Старший сержант, командир танка Т-34-85. Отличник боевой и политической. И скоро четыре года заканчиваются -- тогда по 4 года служили.
     И вдруг вызывает деда Гошу к себе командир части. Дед явился -- с опаской. Кто от начальства хорошего ждет?
     - Тарищ полковник, по вашему приказанию...
     Полкан махнул рукой.
     - Вольно, сержант.
     Командир посмотрел на деда, вздохнул и говорит:
     - Слышал, что у нас будет?
     Дед Гоша кивнул. Спектакль. Переаттестация. В заграничной группе войск до фига липовых танкистов осталось. Они всю войну просидели в штабах или продскладах, получали звания и награды, а танк видели только на картинке. Да и то, наверное, спутают с немецким. И вот приказ министра обороны -- провести переаттестацию. И чтобы все эти картонные танкисты танк водить умели, и стрелять тоже, и личным составом командовать. Выполняйте.
     - Приедут к нам скоро... эти... - полковник поморщился, он сам из фронтовиков. - гости. В общем, Георгий Никитич, ставлю я тебя старшим мехводом. Будешь им нянькой -- всему научишь, все проверишь, и чтобы сами не убились, и не убили никого. А там и экзамены откатали. Задача ясна?
     За что мне это наказание? - хотел спросить дед Гоша, но не спросил. А только приложил руку к виску и отчеканил "так точно".
     Полигон танковый. И группа этих майоров, подполковников и полканов. Упитанные, лоснящиеся. С брылями, в наградах, как собаки-медалисты. И разговаривают с сержантом через губу.
     И давай дед их натаскивать. А они ленятся, халтурят. Привычка уже.
     Семь потов с деда сошло, но научил их худо-бедно танком управлять. А вот стрелять и попадать... Это нужен труд и талант.
     Так и так, докладывает дед Гоша своему полковнику. Никуда они не попадут.
     Полковник вздохнул и говорит:
     - Аттестацию они должны сдать.
     Дед Гоша кивнул. Есть.
     День экзаменов. Приехала высокая комиссия, главным -- генерал огромного роста, строгий, с седыми бровями. Его все как огня боялись. Крут, крут. Он во время войны батальоном командовал, лично фашисткие танки жег. "Танкисты" с лица сбледнули, шестым потом изошли.
     - По машинам! - звучит приказ.
     Первый в машину. Поехали.
     Маневры отработали -- худо-бедно. Но ничего. А со стрельбой -- дед это знает -- совсем тускло. "Картонный танкист" за прицелом, выехали на позицию стрельбы. Заряжай! Огонь! Тридцатьчетверка дернулась...
     Бах! - и мимо. В мишень промазали. Где-то в стороне столб дыма взвился.
     Дед за голову взялся. На этом этапе он у штабных вместо мехвода, но стрелять-то они должны сами. Но не могут.
     По два снаряда на позицию. Делать нечего. Дед с места мехвода -- полез наверх, к прицелу. А места в башне совсем мало -- дед Гоша, штабной плюс башнер. Они-то с башнером худые, а штабной -- толстый. Дед согнулся в три погибели. Сдвинул штабного, приник кое-как к прицелу глазом. Бронебойным, заряжай, огонь!
     - Бум! - и в точку. Попали!
     Отстрелял и обратно на место мехвода полез. Человек-оркестр. Сам вожу, сам стреляю.
     Следующий штабной на экзамен.
     Дед опять танк подогнал, с места на скорость -- наверх. Целься. Огонь!
     В точку. Фанерный силуэт танка прошил насквозь. Бронемашину -- на дальнем расстоянии, фугасом, раз! Готово.
     Следующий. Дед уже, наученный опытом, только танк тормознул, сразу наверх, в башню кинулся. "Подвинься, растыка", -- тыловика в сторону, а сам к прицелу. Перед глазами уже кружится, черные круги от усталости, комбез мокрый насквозь. Рук не чувствуешь. "Снаряд!". Огонь!
     Выстрел, выстрел, выстрел.
     Последний штабной выскочил из танка, докладывает комиссии:
     - Такой-то, такой-то упражнение закончил! - и стоит довольный.
     Комиссия галочки ставит. Дед вылез из люка, стоит, шатаясь на ослабевших ногах. Улыбается без сил -- отделался наконец. А все вокруг на него косятся странно, словно он чудо-юдо какое, уральское. В чем дело? "Слишком хорошо отстрелялись", говорит полкан со смешком.
     И тут дед понял, что увлекся. Уложил все выстрелы в десятку, с первого снаряда. Кто ж в это поверит?
     Экзамены закончились. После собирает генерал сержантов и рядовых, обводит суровым взглядом и спрашивает:
     - Кто стрелял?
     Все молчат.
     - Говорите, кто стрелял. Я же знаю, что не эти. Куда им. Ну, в последний раз спрашиваю!
     - Я стрелял.
     Генерал посмотрел на деда Гошу, свел мохнатые седые брови на переносице. Сейчас будет, думает дед.
     - Кто такой? - грозно спрашивает генерал. А в глаза молнии рдеют. Розовые отсветы в глазницах, словно где-то рядом догорают немецкие танки.
     - Старший сержант Овчинников! - говорит дед.
     - А по имени-отчетству?
     - Что?.. Георгий Никитич.
     Пауза. И тут генерал улыбается, снимает с руки часы командирские.
     - Хорошо стреляешь, Георгий Никитич. Держи, на память.
     И протягивает деду...
     Вот и вся история.
     Я понимаю, что выглядит это как "Сказ о Петре I и находчивом солдате". Я и сам бы не поверил.
     А потом дед показывает мне часы.

36. Фанфан-тюльпан

     
[]
     
     Невероятно хороши Жерар Филип, Джина Лоллобриджида, да и остальные прекрасны. Команда легендарных французских актеров-комиков (Ноэль Роквер, Оливье Юссно, Нерио Бернарди) отлично оттеняет главных героев.
     Женщины вообще как на подбор.
     Совершенно замечательный, пластичный, реактивный Жерар Филип.
     И отлично играет, к тому же.
     Действительно, романтический герой без всякого пафоса, озорной, ироничный, а двигаться так же легко кто еще может? Да никто. Ни один современный актер, черт побери.
     Такой mollegiatto, на пружинках, вроде молодого Челентано.
     А Джина Лоллобриджида в роли гадалки все так же сражает наповал своим первым же появлением — как когда-то сразила меня, мальчишку. И сейчас я был сражен, хотя мне уже давно не десять лет. Женщина-мечта. Женщина, ради которой стоит сражаться со всем миром и идти на виселицу.
     Детские воспоминания, конечно. Но и прекрасная игра актеров тоже. И чистота момента.
     И романтика, романтика. И еще раз романтика.
     Плюс замечательный советский дубляж. Сидит, как родной. Фильм выпустили в советский прокат в 1955 году. И он навсегда вошел в сердца советских мальчишек. Все хотели быть таким, как Фанфан. И встретить такую девушку, как Аделина...
[]
     Ремейк с Винсаном Пересом совершенно не удался. Переиграть Жерара Филипа невозможно. Повторить — тоже. Да и Пенелопа Круз, несмотря на всю мою любовь к этой актрисе, проигрывала Джине. Не то время.
     Фильм снят в 1952. Жерар Филип умер в 1959 году, совершенно неожиданно для всех, кроме самых близких людей. Рак печени. 23 ноября. Актеру было 36 лет.
     Люблю тебя, "Фанфан-тюльпан".
[]
     

37. Огни на курганах

[]
     
     
     В школе, классе в четвертом, я начал писать в тетрадке фантастический роман, как трое мальчишек-школьников (плюс одна девчонка) пошли в поход в лес с палаткой, там сделали лазеры из консервных банок (я тщательно зарисовал схему, там были ручные гиперболоиды двух систем — маленький и большой.Схему я воспроизвел из романа "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого, очень уж он поразил мое воображение). Герои уснули в палатке, а ночью началась гроза... Рядом ударила молния, прямо в кучу пустых консервных банок — произошел пространно-временной сдвиг, и палатка вместе со спящими школьниками перенеслась в далекое прошлое, во времена динозавров. И просыпались наши герои от того, что в палатку утром заглядывал хищный ящер... Один из героев хватал ручной гиперболоид и прожигал ящера насквозь... "Работает!", кричал герой, размахивая лазером. "Эта штука действительно работает! Я же говорил: у нас получится!". И потом герои искали путь назад, в свое время, сражаясь с динозаврами и т.д. Там была масса приключений, опасностей и разных обугленных динозавров. Герои в финале возвращались домой — опять же через молнию. Это был ужасно прекрасный фантастический роман. Роман я дописал ровно до момента убийства ящера, а потом герои словесно выясняли, что происходит (я мощно увяз в диалоге). Я сдулся, хотя идей еще было много. Эту тетрадку я надолго забросил и забыл о карьере писателя.
     Прошло несколько лет. Я поступил в институт нефти и газа им.Губкина в Москве, и попутно читал все, что попадалось на глаза, любую фантастику. Тогда как раз нахлынул вал западной переводной фантастики. И печатали там вместе с шедеврами Желязны и Толкиена — далеко не шедевры. Как-то прочитав один "далеко не шедевр", я отбросил книгу в сторону и подумал — да я лучше могу придумать! Пошел, взял ручку (почему-то с зеленой пастой), тетрадь в клетку — и начал писать фантастический роман. Только теперь уже не о школьниках... а о далеком мире, похожем на смесь арабских сказок, османской империи, рыцарских романов вроде "Айвенго" и книг Генрика Сенкевича о польских шляхтичах и казаках. Этот мир был миром, который пережил крушение гигантской империи, выстроенной темными магами. Там был герой, списанный со Спитамена из "Огней на курганах" Василия Яна — хромой бродяга и борец за свободу, язвительный поэт, прекрасно владеющий мечом; там была прекрасная гордая девушка-норманнка, попадающая в плен к маврам; там был простоватый, но сильный жених девушки и заклятый враг бродяги — султан Исмаил, яростный красавец, тиран и мерзавец. Там были побег из тюрьмы, бешеная скачка через пустыню, захват пиратской галеры и т.д. и т.п. Там была обреченная любовь бродяги к прекрасной девушке. Там была финальная схватка с султаном, тоже влюбившимся в девушку и тоже обреченно. А хромой бродяга и оборванец в итоге оказывался бывшим императором развалившейся империи, человеком, наказанным за свои преступления вечностью. Бродяга побеждал султана, а затем уходил в другой мир, пожелав счастья девушке и ее жениху, потому что настоящие герои всегда уходят в закат... В общем, я очень долго писал этот роман, у меня целая пачка тетрадей где-то хранится. Это был ужасно написанный роман, который я, к тому же, не закончил. Но это было прекрасно — жить там. Я до сих пор могу мысленно прокрутить, как кино, все сцены этого романа... Я забросил эту идею, потому что мне пришла в голову следующая — и я начал писать второй роман. Потом еще один, параллельно. Все эти романы я не закончил, хотя перевел на них кучу тетрадей и шариковых ручек. А потом два романа я дописал — но это были ужасно плохие романы. Эти тетради до сих пор лежат у меня. Раньше они хранились в чемоданчике, на котором точил когти кот Фунтик. Потом я написал несколько плохих рассказов. А однажды я написал один хороший рассказ. По-настоящему хороший. От него у меня вскипала кровь и леденел затылок. Это было как ложка кокаина посреди гор зубного порошка. И я понял, что хочу быть писателем. К тому моменту мне уже было 23 года.

38. О чем разговаривать с девушками на вечеринках

     О чем разговаривать с девушками на вечеринках
     Что вы знаете об интриге?
     Меня в школе девочка однажды позвала на свидание прямо на лекции о вреде СПИДа. Вот это была интрига!
[]
     
     Начало 90х. Систему советского образования еще не развалили, отлаженная годами и десятилетиями гигантская машина еще работала -- хотя авторитет профессии учителя упал ниже плинтуса. Впрочем, как и любой настоящей профессии в то время... Советская рабочая аристократия в одну ночь превратилась в тыкву. А тогда как раз началась волна паники -- ВИЧ, СПИД, мы все умрем, если не перестанем колоться многоразовыми шприцами и не покроемся слоем презервативов (я почти не шучу). И министерство образования дало команду -- дети должны знать о Спиде все.
     То есть, о сексе ладно, сами разберутся. Наша учительница биологии даже не появилась в классе, когда мы проходили параграф о половых органах и размножении хомо сапиенс. Когда мы в тот день пришли в класс, напускно посмеиваясь и подначивая друг друга, на доске было написано "Задание. Прочитать параграф такой-то". И все. Мы, конечно, весь урок ходили на ушах, кто-то даже попытался перенести рисунок из учебника на классную доску (нас спасло отсутствие у героя художественного таланта... Павленский, ты?), но чувствовалось в этом кураже некоторое... разочарование.
     А вот СПИД. Это как предполагается, что у вас когда-нибудь будет машина, ездить вы еще не умеете и учитесь по таинственным рассказам тех, кто машину уже водил (или врал, что водил... или, как максимум, за руль трогал и по капоту гладил), но покрышки меняете виртуозно. В теории.
     А на практике едва не теряете сознание, стоит проезжающей мимо свеженькой "девятке" моргнуть вам фарами. Какие уж тут покрышки...
     Конечно, нас в какой-то мере выручали "автомобильные журналы", да и по кабельному самой поздней ночью начали показывать передачи о ремонте машины своими руками (...mélodie d'amour chantait le coeur d'Emmanuelle... пам-па-ба-па)...Там на заставке была юная "ламборджини", но молодой автомеханик в комбинезоне на голое тело возился обычно почему-то с потертой немецкой "легковушкой", иногда с двумя, обильно потея, а иногда вызывал себе на помощь целую команду автомехаников -- видимо, сложный случай... Впрочем, я отвлекся, простите.
     Но сам факт. Школа дала нам не секс, а спид.
     До сих пор помню слово в слово свою объяснительную для Железной Кати, нашей классной:
     "Я пропустил лекцию о вреде Спида, потому что все это давно знаю". Дата. Подпись. И я не лукавил -- с моей тогдашней памятью я мог цитировать текст лекции слово в слово. Еще с первого раза, заметьте, а не с пятого. Ну и немного рисовался своей дерзостью, не без этого.
     Катя прочитала объяснительную, кивнула. За ее жесткими голубыми глазами что-то мелькнуло. Она растянула губы в "ниточку", как делала всегда, когда прятала улыбку.
     - Ничего не знаю! Сегодня на лекции должен быть. Точка, - сказала Катя. На тот момент я еще не видел фильмов с актрисой Кэтрин Хепберн. Когда через много лет я посмотрел "Калифорнийскую историю", то сразу узнал -- это же наша Катя! Стальная леди с осанкой балерины, красивым худым лицом и манерами бархатного диктатора. У нее дома -- тысяча кошек, шептались девчонки. Ну не тысяча, тут они соврали. Кошек пять, шесть... не больше десяти. Ну, двенадцать от силы. Катя вела историю и была влюблена в Древний Рим и Гая Юлия Цезаря. "Она сумасшедшая", шептались девчонки, которые регулярно пили чай у нее в гостях. Я пожимал плечами. Влюбленность в мертвого гения никогда не казалась мне сумасшествием. Наоборот, я считал, что у нас крутая классная. С ней не было скучно. Катя с порывистостью Говарда Хьюза увлекалась гороскопами, тайными доктринами, инопланетным вторжением, Блаватской, Кастанедой, "Как заводить друзей" Карнеги и Розой Миров, проводила в классе тесты "кто вы были в прошлом жизни" (мой ответ -- храмовая танцовщица в Антарктиде, с момента перерождения прошло 5000 лет) и "твоя будущая профессия" (военный и артист цирка), эсминцем Элдридж и тайной Плащаницы Христа, Бермудским треугольником и биоэнергетикой. Если бы в Вартовске было ролевое движение, Катя бы точно влилась в него, и играла бы Галадриэль, странноватую королеву эльфов.
     Благодаря Кате я одно время собирался стать учителем истории и правителем мира. Желательно одновременно.
     - Лекция в пять часов, - сказала Катя. - И не опаздывать! В этот раз так просто не отделаешься!
     Я кивнул.
     Уроки закончились, а лекция еще не началась. Времени было достаточно. Стояла весна. Сладковатый липкий аромат почек растекся по холодновато-прозрачному, с ледком по краям, воздуху.
     Я вернулся домой из школы, разогрел суп в кастрюльке -- он чуть не выкипел, потому что я одновременно читал "Фаворита" Пикуля (в сто пятидесятый раз) и увлекся. Я съел пахнущий дымом суп-пюре, не отрываясь от книги, затем зажарил колбасу до черноты и тоже съел. Страницы летели. Вслед за ними летели кружки сладкого чая и куски хлеба. Турецкие пушки грохотали над Очаковым, ревели башибузуки, великан Потемкин срывал повязку с мертвого глаза и говорил Екатерине: "Ужель я вам стал противен?", из желтого мертвого глаза сочилась одинокая слеза... Русские гренадеры Суворова лезли на стены Измаила... "Урррра, робя-яты". Это был восемнадцатый век, век героев, побед и преступлений. Я жил там. Мне представлялось, как я вхожу в лагерь русской армии, приближаюсь к шатру Потемкина, я в зеленом мундире со шпагой на перевязи, выходит Светлейший князь в роскошном халате и смотрит на меня вопросительно. "Светлейший, завтра турки будут атаковать", говорю я. "Пойдут со второго редута в четвертом часу ночи. Нельзя спать", и добавляю "Очаков следует брать сейчас, сегодня, без промедления!". Великан пристально смотрит на меня сверху вниз, черная повязка на его глазу -- из блестящего шелка, он говорит: "Благодарю. Все ясно". Я добавляю: "Берегись яда, Григорий Александрович. Зубов приказал тебя отравить". Красивое лицо великана, с мощной челюстью, перекосится на мгновение от боли. А затем побелеет от ярости. Затем князь успокоится, он что-то для себя решил. "Спасибо", скажет Потемкин. Сунет руку в карман халата и достанет горсть бриллиантов -- Светлейший всегда таскает их с собой вместо игрушек. "Держи", скажет Потемкин и протянет мне. Бриллианты красивые, играют на солнце. "Нет", я помотаю головой. "Не надо мне награды. Я служу Отечеству". Пауза. "Береги себя, Гриша", скажу я, повернусь и пойду, пока он приходит в себя... Надо успеть к машине времени. "А кто такой Зубов?", слышу я в спину. Ничего, он узнает. Ку-ку, ку-ку, ку-ку... Кажется, это кукушка отбивает время.
     Когда я посмотрел на часы, было пять минут шестого. Черт! Я вскочил, как ужаленный.
     Это случилось. Я снова опоздал на лекцию.
     * * *
     
     Я бежал так, что в ушах свистел ветер, а в глазах -- мелькали березы. Взмыленный, я ворвался в школу... Черт, куда?! Туда.
     Малый актовый зал был набит битком. Из динамиков раздавался монотонный, но усиленный электроникой, голос лектора. Кажется, ожидались слайды -- экран был опущен.
     Черт, как тесно. Кажется, сюда засунули наш класс, все параллельные и классы над год старше. Удивительно, но в зале сидело много взрослых. "Сядь", зашипел мне кто-то. Я потыкался туда, сюда. Наш класс расположился где-то у самой сцены. Не доберешься. Кажется, самое время слинять... Поздно. Какая-то суровая женщина-дежурная отловила меня и приказала: садись здесь. На лавке в правом ряду, почти на "камчатке" пустовало единственное место -- между незнакомой мне девчонкой и хмурым пожилым мужиком. "Может, я лучше к своим?" "Без разговоров!" Я сел. Мужик потеснился и тоскливо вздохнул. Девушка отвернулась.
     Лектор громогласно бубнил все то, что я и так знал наизусть.
     От скуки сводило зубы. Советский Союз убила не цена на нефть, а скука на политинформации. Честное слово. Вокруг меня умирала природа и живые люди превращались в серые от пыли веков каменные статуи.
     - ...таким образом, в результате научных исследований, - бубнил лектор-василиск. - Можно считать установленным, что заражение... слайд, пожалуйста... что заражение... заражение...
     - Вызывает возражение! - сказал я. Чисто для себя. Шутка так себе, особенно на лекции по спиду. Но внезапно я почувствовал, как люди вокруг ожили и потеплели. Мужик негромко хмыкнул. Девушка покосилась на меня, но ничего не сказала. У нее были темные красивые глаза.
     И тут я начал острить.
     Каждый актер знает момент, когда он ловит волну. И зрители реагируют на каждый жест, паузу, слово, даже интонацию. И ты можешь все. Ты управляешь вниманием зрителей. Они твои. Еще это называется "играть на кураже" или, по-простому, вдохновением.
     И я поймал волну. Остапа несло и кувыркало.
     Зная наперед весь текст лекции, я мог забегать вперед, импровизировать и
     Круг хихиканья вокруг меня ширился. Каменные статуи превращались в живых людей. Мужик справа слегка побагровел, сдерживая смех. Пару раз к нам подходила дежурная -- я тут же замолкал. "Тише, пожалуйста". "Нет, ничего", махнул ей мужик. Строгая дежурная оглядела нас подозрительно, но ушла. Кажется, она не поверила мужику.
     Остаток лекции прошел "в теплой дружеской обстановке", как любили говорить в советское время. Когда лекция закончилась, мне стало даже немного жаль. Я только разошелся!
     - Всем спасибо, - сказала завуч. - Поблагодарим Тимофея Ивановича за такую интересную содержательную и очень полезную лекцию. А ну-ка дружно...
     - Спаа-си-бооо, - прогудели зал с облегчением.
     Лектор кивнул. "Да-да, так я вам и поверил".
     - Выхо-одим, не торопимся! - закричала завуч. - Мезенцев, тебе особое предупреждение...
     - Да я... - Мезенцев по кличке "Инженер" был известный хулиган и задира. Опасный человек, я бы не хотел с ним пересечься.
     - Мезенцев! - повысила голос завуч. Инженер чего-то там пробурчал, я уже не слышал. Толпа школьников с тяжелым гулом двинулась на выход -- точно стадо слонов Ганнибала через Альпы. "Не толкаться!" - заорала дежурная. "Не толкаться!" -- словно это могло помочь.
     Мужик встал, со стоном потянул спину. Затем оглянулся на меня.
     Я сидел. Торопиться мне было некуда. Надо было подождать своих, они плелись в конце толпы. Мужик хмыкнул, как красноармеец Сухов "Жена, говоришь?". Он легонько хлопнул меня по плечу, мол, молодец -- и, переваливаясь, вдавился в толпу, идущую к выходу. Гул нарастал. Слоны шли. Альпы дрожали.
     И тут я обнаружил, что остался наедине с девушкой.
     - Встретимся после школы? - спросила девушка. Я посмотрел на нее с недоумением. - Завтра?
     Кажется, она была на класс старше. Симпатичная, раскованная, с короткой челкой (вы помните эти чудовищные прически девяностых?). Какой пацан не мечтает о свидании с девушкой постарше? Которая так цинично и клево приглашает тебя (сама!) на лекции по спиду?
     И тут я неожиданно, позорно растерялся.
     Такого вопроса я не ожидал. Впрочем, как и такого эффекта. Мне стало страшно.
     В голову не лезло ничего, кроме "Ужель я стал вам противен?" Спасибо, блин, Григорий Александрович. Вы очень помогаете.
     - Боюсь, - сказал я, откашлялся. - Последствия будут не такие...
     - Что? - спросила девушка. В ее глазах появился холодок.
     - Ну, я имею в виду, что... - я замолчал. Я просто не знал, что имею в виду. Балбес. Хотелось сказать что-то остроумное, смешное, поймать волну снова -- но волна ушла.
     - Что наши с тобой дети...
     "Какие дети?! Что я несу?!" Я хотел провалиться сквозь землю. Скажи: "Давай встретимся завтра, ага. Как тебя зовут?" -- и все. Дурак! Дурак! Балбес! Но я не мог.
     - Это же лекция по спиду...
     У актеров и режиссеров есть поверье -- второй спектакль всегда провальный. Они правы. Это был чудовищный второй спектакль.
     Меня освистали.
     Девушка пожала плечами, повернулась и ушла.
     ...Я брел домой в темноте, едва волоча ноги. Как Ганнибал, потерявший слонов, изгнанный всеми и преследуемый. Как князь Потемкин, срывающий повязку перед всесильной и любимой императрицей. "Ужель я стал вам противен?". Я представлял этот момент как никогда живо, и одинокая слеза стекала по моему мертвому желтому глазу...
     Конец
     

39. Что позволено Юпитеру

     
[]
     
     Старая фотография. Примерно 1978-1979 год. Кунгур, старый дедов дом, там еще в торце булочная. Когда дед с бабушкой уже переехали в трехкомнатную квартиру на берегу, я все равно ходил сюда за хлебом. И обязательно съедал половину корочки, пока шел обратно. До сих пор помню горячий хлебный запах в этой булочной.
     Дед Гоша на фото рядом со своим Иж Юпитер-3. Двухцилиндровый зверь с коляской. Ездил дед очень быстро — гонял, практически, — очень раскованно, при этом филигранно. И бездорожья не боялся. Видимо, привык на танке. При этом дед умудрился два раза минимум выронить бабушку из коляски (как-нибудь расскажу).
     Мотоцикл был капризный. Например, если глох при сильно разогретом двигателе, то завести его было почти невозможно. Надо было ждать, пока движок остынет. И только потом пробовать. Иногда мы с дедом (я уже был постарше, конечно) слезали, вместе вручную разгоняли мотоцикл, и когда набирали скорость, дед на ходу отгибал пусковой рычаг, подпрыгивал и с размаху опускался на него всем весом. Дррр-ды-ды-ды. Дед добавлял газа. Мотоцикл взревывал, затем переходил на мерное тарахтение. Т-т-т-т. Завелся!
     Дед на ходу садился в седло, как джигит. Затем тормозил мотоцикл, играя рукояткой газа, чтобы двигатель не заглох, и дожидался меня. Я запрыгивал в люльку, закрывался специальным брезентовым клапаном. Поехали!
     И мы мчались, как молния.
     ...А вообще дед всю жизнь мечтал о тяжелом мотоцикле "Урал" — проходимом, мощном и скоростном, но тогда его было почти невозможно купить.

40. Сватовство танкиста

     Рано или поздно, но все хорошее заканчивается. Закончилась и служба деда Гоши в Австрии. Бравый сержант сдал танк, собрал вещички -- и ауфвидерзеен, майн либер фройнден -- поехал домой, на Урал.
     В армии хорошо, а дома лучше.
     15 ноября 1953 год бравый танкист прибыл в деревню Полетаево, Кунгурский район, Молотовская область. В данном случае я располагаю точной датой, поскольку память бабушки Гали -- алмаз, разрезающий стеклянную гладь времени.
     На следующий день, 16 ноября, по удивительному совпадению, с балтийского флота вернулся брат бабушки Гали -- Борис.
     И вот два дембеля нашли друг друга. До этого они друг друга знали, конечно, одна деревня, но существовали словно в параллельных вселенных -- возраст разный. Борька на несколько лет младше деда Гоши, а это как через океан перекрикиваться. А тут -- дембель дембелю друг, товарищ и практически ровесник. Давай пировать и праздновать, и по деревне рассекать параллельными курсами.
     Пешим по-танкистки и сухопутным по-морскому.
     А бабка к тому времени отучилась в педучилище и работала нянечкой в детском доме в деревне Парашино (туда привозили и ленинградских детей-блокадников, и из под Кишинева). Дети войны. Детский дом считался лечебным, туда детей со всех детских домов района собирали.
     Две подружки их было -- она Галька и Алька. Баба Галя маленькая и беленькая, а Алька -- статная и темноволосая. Утром бегут к ней -- Галька, к тебе там пришли! Красавец моряк. Там уже все отделение в окнах висит, его высматривая. Носы сплющили. От вздохов женско-девочкинской половины крышу детдома метра на два в высоту поднимает. От зависти мальчишек лампы потрескивают.
     А это брат Борис, с флота вернулся. Баба Галя увидела его и давай реветь.
     - Ну чего размокрилась, - говорит Борис. А сам смеется.
     А через две недели, 30 ноября, было бабкино день рождение. 19 лет. И Борис позвал к ним в гости деда Гошу. И тут параллельные вселенные сошлись еще раз... Дед протер танковую оптику, слегка запотевшую от женского внимания, и увидел, та мелкая пигалица, что забегала к ним иногда в дом и на которую он с высоты шести лет разницы даже внимания не обращал, превратилась в сероглазую серьезную красотку с длинными косами. Косы деда сразили окончательно. "Белые, толстущие", рассказывал мне потом дед. Это было как наваждение. И началось: ой, да с именинницей потанцую, ой, да с именинницей посижу... Так и начали встречаться. Дружили. В клуб ходили под ручку.
     "Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет..." - эту песню бабушка всегда пела с особым чувством.
     "На нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет...". В этой гимнастерке дед много лет после армии щеголял.
     Дед начал работать на РМЗ (ремонтно-механический завод) в городе, ходил пешком за несколько километров.
     В 1954 году, опять же в ноябре, они поженились.
     В следующем году родился у них Славка, мой отец. Служба вместе с поляками не прошла даром -- дед назвал моего отца редким и странным для уральских краев именем Станислав. Станислав Георгиевич Овчинников -- звучит! Ну и гонору великопольского моему отцу слегка отсыпало, не без этого...
     В 1958 году родился второй сын, Сашка.
     В 1961 году -- третий, Юрка, будущий ювелир.
     В 1964 году они переехали в город, в Кунгур. Сначала жили на частной квартире, потом им дали комнату.
     Дед перешел на работу сварщиком, вскоре стал бригадиром. Его прозвали "Гошка Бугор", потому что он всегда выбивал для бригады хорошие расценки. Когда дед вышел на пенсию, то устроился в ночные сторожа на завод -- и его опять поставили старшим.
     Бабушка работала на том же РМЗ в отделе кадров.
     * * *
     Деду было восемьдесят шесть, когда он умер. Он все еще был женат. Счастливо.
     Истинная красота -- она всегда в глазах смотрящего.
     Ну и белые косы, конечно.
     =========
     На фото ниже: слева Борис Мальгин, брат бабушки, 1952 год. А справа баба Галя, лето 1953 года. Рядом в кепке и с дубиной -- нет, не дед Гоша. Это один из конкурентов за бабушкино внимание. Теперь вы представляете, с чем деду пришлось столкнуться? :)
[]
[]
     

41. Букварь и фото

     На букваре писать могут не только лишь все, но и не все так могут.
     На самом деле я тогда сказал фотографу, что это странно, писать на букваре. Мне велели не умничать и садиться. У него еще целый класс таких умных впереди, а времени мало. Так получился этот исторический снимок. Теперь вы понимаете, почему у меня на снимке такое выражение лица?
      1 Б класс средней школы № 2 города Нижневартовска.
[]
     

42. Мама Галя

     Когда началась война, моей бабушке Гале было шесть лет.
     Бабка во время войны, еще маленькая, помогала матери -- та была телятницей. Трудодни мелким не положены, но все же помощь. Аркашка, младший брат, уже после войны родился, а все остальные дети рОбили. Все тогда робили, за мужиков. Да и после...
     Из деревни Полетаево ушли на фронт больше ста мужчин, а вернулись -- пятеро. Выживаемость как при бубонной чуме.
     Бабе Гале повезло -- отец вернулся в 1943 году, по ранению. Он воевал под Курском, в пехоте. Взрыв минометного снаряда -- и обе ноги в мелкое решето. После госпиталя демобилизовался подчистую. Ноги всегда болели к сырости. Когда прадед Степан стал старый, то уже передвигался только на коленях. Ноги не держали. Выползет на завалинку и сидит отдыхает. Щурится. В деревне хорошо, тихо, шмели гудят. Солнышко светит. Молодые бабы по деревне идут, красивые, веселые, песни поют и зубоскалят. Вот за это и воевал.
     Деду Гоше в 1941 году исполнилось 13 лет. Когда отец погиб, дед пошел работать в колхозе, пахать. Трудодни нужны, семью кормить.
     Бабушка рассказывает: "Мы тогда жили через дом от Овчинниковых. Я часто забегала. Однажды забегаю зачем-то. А тетя Катя склонилась над письмом и плачет". Это пришла похоронка на прадеда Никиту.
     Когда война закончилась, в 1946 году деда забрали в ФЗО (фабрично-заводское обучение) в Закамск. Тогда это было обязательно, как в тюрьму. Сашка Мальгин отказался и отсидел полтора года в колонии. Дед отучился, затем работал там же на военном заводе. В 1949 году дед Гоша ушел в армию, в танкисты.
     Белые косы.
     После войны баба Галя училась в педагогическом училище в Кунгуре.
     После педучилища работала в детском доме в соседней деревне -- в Парашино. Два километра от Полетаево. Был это 1953 год. Дети там были разные, из других детских домов -- Парашинский считался лечебным, сюда привозили детей с трахомой.
     Трахома. Вирусный конъюнктивит. Красные опухшие веки, глаза гноятся и слезятся. Тогда на Урале бушевали целые эпидемии кори и трахомы (это я статью нашел о том времени. Зато, пишет, автор статьи, удалось остановить эпидемию сифилиса. Ну и на этом спасибо). Грязные руки, плохое питание, ослабленный иммунитет, контакт с носителем инфекции -- и готово. Помогает хорошее питание, чистота и тетрациклиновая мазь -- антибиотик. То есть, сейчас тетрациклиновая, а тогда ее еще не было. Был белый порошок этазол, антисептик короткого действия. Пудра. Им не мазали, им "пудрили".
     Нужно было брать стеклянную палочку и втирать этот порошок под веки. Сорок раз провести по веку. "Почему-то именно так", - говорит бабушка растерянно. Делала медсестра, а воспитательницам приходилось держать. Потому что больно. Ребенок кричит, отбивается, маленький. Сердце рвется. А ты держишь. Много силы надо. И сердца много...
     Когда баба Галя поступила в парашинский детский дом, там воспитанники были почти взрослые, 18 лет некоторые. Учились там же в школе, в Парашино. Некоторые и старше своей воспитательницы (она во время учебы там на практике работала). Как их тут воспитывать? Когда в Парашино привезли маленьких детей, от трех лет, то сделали отдельную группу, и бабушку туда перекинули. С мелкими было хорошо.
     Маленькие дети, потерявшие родителей уже после войны, жались к ней. Ластились. Называли мамой. Мама Галя.
     В 1953, в год смерти Сталина, дед вернулся из армии, в родное Полетаево. Был ноябрь. И они с бабушкой встретились.
     В 1954 году, опять же в ноябре, дед Гоша и баба Галя поженились.
     Сначала расписались в сельсовете, как положено. Венчаться тогда было нельзя, комсомольцы же! Свадьба была намечена на 14 число. 13 ноября дед отпросился пораньше с работы. А бабушка из детского дома -- из Парашино своего. И потопали с разных сторон на гору, по вечерней темени, после осенних дождей, по жуткой грязи.
     В церковь.
     Там их и обвенчали. Деревянная церквушка погружена в темноту, дрожит от ветра. Запах ладана и тепла. Сырая одежда парит. Лампадки горят неярко. Огоньки свечей трепещут у строгих ликов святых. Счастье.
     "Венчается раб Божий Георгий рабе Божей Галине во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа", - звучит голос священника. И кажется, бог смотрит с небес.
     У священника несколько детей, хоть он и молодой. Он сказал: мы перед государством не отчитываемся, не волнуйтесь. Все останется в тайне. Совет да любовь. Живите и размножайтесь.
     Шли обратно по ночной поре, под дождем, в глинистой грязи по колено, домой, в деревню -- дождь хлестал, холод пронизывал, молнии сверкали над головой -- и радовались. Жизнь начиналась такая, что закачаешься. Дух захватывало.
     На следующий день комсорг -- он вьедливый был -- и спрашивает: где это вы вчера пропадали? Я ведь знаю -- венчались! Меня не обманешь.
     Бабушка:
     - Да бог с тобой... в смысле, Ленин с тобой. Не было этого! Мы же комсомольцы, расписались в сельсовете и ладно.
     - Смотрите у меня, - пригрозил комсорг.
     А чего смотреть, если и так все знали?
     - В гости мы ходили, - говорит баба Галя.
     А сейчас смеется: ну выгнали бы из комсомола, и что? Нет, чего-то боялись.
     В марте 1955 родился мой отец. Всего у деда с бабкой было три сына. Вот они внизу на фото. Рубашки сшила бабушка.
[]
     

43. История лошади

     На самом деле я все перепутал, как оказалось. Говорил вчера по телефону с бабушкой -- она мне все рассказала. А картинку уже не поменяешь... Теперь помню -- дождь, темень и венчание при свечах. И никуда от этой картинки не деться. Писатель -- человек с непредсказуемой памятью, ага.
     А вот факты:
     Дождь начался не в день венчания, а на следующий день, когда была свадьба. В день венчания же было сыро, а венчались еще при свете. Священника звали отец Борис, Бориска -- как бабушкиного брата. Прабабушка Катя сходила в церковь и договорилась с ним. На венчание пришли все родственники. Шли через лес, напрямик. Всё в золоте, осень...
     На следующий день хлынул дождь.
     Грязи стало по колено, никуда из дома не выйдешь. Земля на Урале глинистая, размокнет -- настоящий капкан. Неделю гуляли, две деревни -- Полетаево и Плеханово, плюс родственники собрались из разных мест. Сватать бабушку приехали на лошади. Сватом был дедов родной дядя, Михаил Овчинников из Сухой Речки, он явился на свадьбу на личной животине. В войну Михаил был председателем, остался по брони. Потому и жив, и не ранен.
     Гуляли весело. Гармошка, бражка. Водки совсем не было, дорогая. Варили бражку из ирги, ставили в огромных десятилитровых бутылках настаиваться. Целые шеренги иссиня-фиолетовых бутылок, как королевская гвардия. Ирга ягода сладкая и вкусная. Бражка из нее получается газированная и дерет язык, точно шампанское. Уральское игристое. Для крепости и духа добавляли хмель.
     Упились в первый день так, что на следующий пришлось гостей на корыте до бани волочь и отпаривать, чтобы в чувство пришли. Это бабушка мне рассказывает.
     А у дяди Михаила пропала лошадь. То ли он забыл ее привязать, то ли ворота кто-то оставил открытыми... Лошадь ушла. Когда хватились (через неделю, видимо), начали искать. Лошади нигде нет. Нашли ее потом в Филипповке, за 300 верст от Полетаево. Нет, даже не в Филипповке, вспоминает бабушка. В Исаковке! Это еще дальше Филипповки...
     Пока гремела свадьба, лошадь отвязалась и пошла себе в гору. Видимо, в сторону Сухой Речки. Домой ей захотелось, тишины и покоя. Ну вас нафиг с вашим счастьем.
     В общем, такая вот история.
[]
     
     
     =====
      Иллюстрация Василисы Овчинниковой, 12 лет

44. Полет

[]
     
     На качелях я не качался двести лет. А я люблю качаться на качелях. Когда-то целыми днями только и делал, что качался на качелях.
     Кунгур, улица усыпана белыми тополиными пушинками, особенно много их в полузасыпанных, оплывших после дождя канавах. Глинистая грязь, обрамленная белым пухом.
     Тополя — огромные, их тогда никто не спиливал, шумят над головой от ветра. А я качаюсь. Почти "солнышко" делаю. Вшшшух. Вшшшух.
     Воздух гудит.
     Сейчас такие качели не делают. А тогда были — огромные железные столбы, выкрашенные желтой краской, и две платформы (не сиденья, а именно платформы), одна маленькая, на одного (качались обычно все равно по двое, лицом к друг другу), другая большая — на двоих (качались по двое, иногда третий вставал, лицом к одному из первых). Качаться надо было, стоя на ногах. И лучше все же одному — это особый кайф. Полет! Свобода!
     На маленькой было неплохо, но лучше всего, круче всего — на большой. Воздух аж разрывался от ее движения.
     И так часами.
     Вверх, вниз, вверх, вниз. Потом раскачаешься и прыгнешь — р-раз.
     В животе замирает, словно летишь с парашютом. Только без парашюта.
     Я как-то огреб качелей так, что мало не показалось. Прыгнул, но поскользнулся на грязи. И меня настигла кара.
     Я не помню точно, что тогда случилось. Но этот удар — он должен быть пушечным просто. Майк Тайсоновский. И я остался жив. Даже не помню сам момент удара.
     Помню, как небо оказалось перед глазами. Черные ветви на белом.
     Я лежу и смотрю на него. И тишина.

45. Вызывание дождя / No future

[]
     
     Удивительная штука память. Непредсказуемая и необъяснимая.
     Вот я, например, помню день, когда умер Брежнев.
     Нашу группу в садике вывели в коридор и посадили на стульчики. Вернее, это скорее была лестничная площадка -- потому что я помню стену из стеклянной сине-зеленой плитки, раньше такая была везде.
     Мы сидели под присмотром старенькой нянечки, которая качала головой и "горюнилась". Печаль. Знаете, как бывает на похоронах человека, которого ты знал давно, но не слишком близко. Он, может, жил в твоем дворе. И каждый день вы ходили мимо друг друга. И жалость необъяснимая вдруг сжимает сердце. Чего это он выдумал, думаешь ты. Жил бы и жил. А он умирать. Делать ему нечего. И завтра будет все как всегда, ты пройдешь по двору, и будет припекать солнце, и соседка Клавка вынесет выбивать половик, гулкие удары полетят над двором и домами, а только того человека не будет. И никогда больше не будет. И от этого "никогда" что-то тонко дрожит внутри, замирая. А потом ломается, словно бокал на тонкой стеклянной ножке.
     Нам сказали не шуметь, причем таким значительным тоном, что мы даже послушались. А воспитатели и нянечки собрались в нашей группе и смотрели телевизор. Молча. Некоторые плакали. Почему-то именно в нашей группе, телевизор перенесли туда из комнаты отдыха или, может, из кабинета директора, не знаю. Огромный, квадратный, с выпуклым глазом. Очень тяжелый -- его пронесли мимо нас, надсаживаясь, два мужика. Мы из коридора слышали только "бу-бу-бу" красивого дикторского голоса. Мы сидели на своих стульчиках и шепотом передавали друг другу, что случилось.
     "Умер самый главный Брежнев".
     Я помню, как вдруг почувствовал страх. Словно будущее, которое только утром было ясным и светлым, и уходящим в бесконечную даль, вдруг оборвалось в черный бездонный провал.
     Я тогда думал, что Брежнев был всегда. И всегда будет. Для меня маленького он был не человеком, а скорее символом постоянства и незыблемости мироздания. Есть Советский Союз, великий и могучий. И есть самый главный брежнев, который стоит у руля, неизменный и вечный.
     А теперь его нет.
     Что-то изменилось в мире, по нему пробежали первые трещинки.
     Что теперь будет?
     Мы только крошечные пылинки на лике мироздания.
     Подобное же чувство я испытал через много лет, уже подростком, когда родили подарили мне на день рождения (или на Новый год?) сборник готических романов. И я читал, читал, а в затылке собирался холод -- словно сгусток ртути. И плавно покачивался там.
     Я не помню, что было в этом сборнике. Но, возможно, одна из вещей была за авторством Лавкрафта. Очень похоже. Потому что я помню леденящее чувство космического одиночества, собственной хрупкости рядом с могущественными злобными существами, что правили этим миром миллионы лет назад... и даже не заметят нас, людей, когда проснутся. А если заметят... то лучше бы нам бежать и прятаться... хотя можно остаться на месте. Все равно. Потому что шансов победить у нас нет. No future.
     Лавкрафтианское чувство.
     Чистый экзистенциальный ужас.
     Когда Брежнев умер, проснулся Ктулху -- простите за такое сравнение. Я сидел на детском стульчике из гнутой фанеры и у меня от ужаса шевелились волосы на затылке. Сине-зеленое стекло источало мягкий сине-зеленый свет, словно мы оказались под водой. "Бу-бу-бу" доносило эхо. Хотя, может, там заклинали "Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн".
     Солнечный круг, небо вокруг...
     Проснись, мертвый бог.
[]
     
[]
     

46. Правильный воробей

[]
     
     Оказалось, моя жизнь была связана с театром задолго до поступления в Гитис. О школьных спектаклях я уже упоминал (о "Спартаке" расскажу потом), но был еще спектакль в детском саду. Я тогда ходил в среднюю группу.
     Ничто так не портит тебе жизнь в детском саду, как хорошая память.
     Все детство я, как проклятый, учил и рассказывал стихи, участвовал в куче чужих утренников, играл в сценках, плясал и даже учился вальсировать в тихий час. С девчонкой! Бездну моего падения не измерить, не осознать.
     Часто, когда мои друзья собирали космический корабль из офигенного набора, меня вели, как на расстрел, в музыкальный зал. На занятия. Вот и в этот раз -- стоило мне начать собирать "аполлон" для стыковки с "союзом", как... бум, бумм, бум.
     Я услышал шаги командора.
     Мое сердце замерло.
     - Мне нужен Овчинников и корнет Оболенский, - сказала музыкальный руководитель (я не помню фамилий, поэтому наугад). Мы с Лешкой обменялись обреченными взглядами. Третий наш друг, очкарик и умник Серый, который впоследствии придумает игру о подводных чудовищах, ухмыльнулся. Он оставался в игре. Он прикрепил космонавта к тралу. - А Паганель будет играть Кукушку, - добавила муз.руководитель.
     Лицо Серого вытянулось.
     Мы с Лешкой злорадно рассмеялись.
     Справедливость -- это не когда всем одинаково хорошо, а когда всем одинаково плохо.
     Кстати, сценка, в которой мы должны были играть, тоже оказалась о справедливости.
     История проста. Дано: скворечник. В нем живет Синичка (Лешка). Но прилетает злобный Кукушка (Серый) и выгоняет Синичку на улицу. А сам заселяется в скворечник. В общем, откровенный рейдерский захват с нанесением побоев и моральным унижением. Синичка горько плачет. Мимо летит Правильный Воробей (это я). Чего ты плачешь, Синичка? Вот такая фигня, брат Воробей, говорит Синичка. Помоги, ты ж старый опер. И Воробей берет нунчаки и идет разбираться с Кукушкой (ладно, про нунчаки я наврал).
     - Выходи вон! - говорит Воробей и грозно машет крыльями на Кукушку. А потом еще как-то мощно морально воздействует на хулигана.
     Кукушка в итоге пугается и улетает, посрамленный. Синичка возвращается в скворечник. Справедливость торжествует.
     - Спасибо, храбрый друг Воробей, - говорит Синичка-Лешка. И его длинные, как у девчонки, светлые ресницы благодарно опускаются. А Воробей-без-имени улетает в сторону заходящего солнца. Конец.
     В общем, трогательный момент. Муз.руководитель сама чуть не расплакалась от своего драматургического мастерства. Возможно, ей казалось, что это практически опера "Евгений Онегин", только Онегин и Ленский в последний момент бросают пистолеты в снег, обнимаются, поют баритоном и тенором, а потом идут ногами пинать Дантеса (ладно, тут я тоже наврал).
     Мы пришли в музыкальный зал и начали репетировать.
     Лешка все время забывал текст. Он вообще, узнав о своей роли, как-то поскучнел лицом, а потом даже сделал попытку взбунтоваться. Мол, лучше я буду играть Воробья или Кукушку, чем этого... Синичку.
     Муз.руководитель внятно объяснила Лешке, что у каждого актера свое амплуа. И не дело пытаться влезть в чужие валенки (эту историю я тоже как-нибудь расскажу). Вот, посмотри на него (это про меня) -- какая синичка с таким честным упрямым лицом Мальчиша-Кибальчиша? Такая синичка скорее удавится, чем сдаст родной скворечник буржуинам. Что это за история, в которой синичка три месяца скрывалась в развалинах скворечника, питалась комбикормом, а по ночам убивала кукушек SS? Точно не наша. А посмотри на этого (это про Серого) -- он же вылитый профессор Мориарти! А надень очки -- Паганель, что лучше, но тоже мимо образа синички. Его выгони из скворечника, он даже не заметит и пойдет классифицировать морских млекопитающих. Кому это надо?
     Синичка должен быть трогательным, ранимым и лиричным. Чтобы зрители ему сочувствовали.
     Лешка увял.
     Он, конечно, не знал, что через пару месяцев я ударю его по голове рукояткой игрушечного нагана до крови, но все равно чувствовал в словах муз.руководителя какой-то подвох.
     Мы репетировали дальше. Лешка бубнил и угрюмо хлопал ресницами, иногда забывая текст, я махал крылышками, голос мой звенел как набат, а Кукушка злодействовал. Серому понравилось быть плохим. У него обнаружился пугающе гипнотический взгляд (просто без очков он плохо видел), а язвительность уже имелась природная. В процессе выяснилось, что играть этот спектакль мы будем три раза. Три! Один раз у малышей, второй -- в старшей подготовительной группе, а третий, финальный, на утреннике в своей группе. Понятное дело, нас это не обрадовало.
     Но деваться было некуда.
     Спустя несколько репетиций, подгонки костюмов (нам просто надели бумажные обручи с нарисованными птицами), наступило время премьеры.
     Младшая группа. Гул голосов, звуки пианино. Мы вошли. Малыши сидели по скамейкам, как нахохлившиеся замерзшие воробышки. И смотрели на нас испуганными круглыми глазами. Мой Правильный Воробей выглядел рядом с ними Кинг-Конгом. Деревянный домик, изображающий скворечник, уже стоял в центре зала.
     Спектакль начался.
     От страха Лешка порозовел и вспомнил слова (со мной в бытность на актерском всегда было наоборот).
     - Я синичка, маленькая птичка... - и т.д.
     Прилетел Кукушка и лестью, хитростью, наглостью, а потом и силой отнял у Синички скворечник.
     - Это мой дом! - возопил Синичка жалобно. Он стоял маленький, белобрысый. Его было смертельно жалко.
     Кукушка в ответ зловеще расхохотался. Удачно вышло, у меня даже мороз пополз по коже. Пара малышей заплакала.
     - Не плачь, Синичка! Я помогу твоему горю! - сказал я храбро и полетел в бой.
     Зрители оживились. Повскакивали со скамеек.
     - Выйди вон! - закричал я Кукушке.
     - Дай ему! Стукни его! - кричали малыши.
     В этом муз.руководитель оказалась права -- Лешка вызывал сочувствие. Даже когда он все-таки забыл текст, и муз.руководителю пришлось ему подсказывать, Леша только стал ближе к народу. Мелкие прониклись к синичке и всячески за него болели. Ситуацию они переложили на себя, поэтому вмешательство Правильного Воробья вызвало бурю восторгов. Я сердито наседал на Кукушку и яростно махал крыльями. Мелкие вопили и радовались. Кукушка позорно бежал. Аплодисменты. Я был герой.
     После утренника я честно сфотографировался с кучей мелких. Я терпеливо стоял, пока родители щелкали "зенитами" и "сменами-м", а малыши преданно заглядывали мне в глаза. Я был такой коллективный старший брат. С таким ничего не страшно, думали мелкие. Думаю, в тот момент я почувствовал легкий "комплекс самозванца".
     Родители мелких подходили и говорили, что мы хорошо играли (особенно Лешка), но нас это не трогало. Мы были словно группа трагиков МХАТ, отрабатывающая повинность на корпоративах. Космические инженеры на картошке. А нас хвалили за умение надувать шарики и сбор с куста... тьфу.
     С Лешкой тоже фотографировались, а Кукушку мелкие боялись. Встретив его расфокусированный взгляд, малыши ежились и прятались друг за друга. Так что вокруг Серого было пустое пространство.
     Потом нам вручили подарки -- такие же, как у малышей. Мы с парнями оглядели цветные пирамидки и пожали плечами. Ээ... это зачем? Ну, хоть конфет дали, правда, почти все с белой начинкой (такие я не ел, только с черной).
     Затем была старшая группа. Подготовишки смотрели на нас, как на мелких клоунов, но тоже повеселились, глядя спектакль (особенно, когда Лешка традиционно забыл слова, а я атаковал Кукушку). И даже сфотографировались с нами после -- в основном девчонки. В этот раз нашей труппе тоже вручили подарки -- такие же, как для старших. Маленькие счеты и конфеты.
     И наконец, настал день финального спектакля. Это был утренник нашей группы.
     Мы вышли вальяжно и раскованно, словно опытные комедианты, и отыграли влет, как по маслу. Лешка даже ни разу не забыл текст.
     Все закончилось.
     Я стоял, опустошенный, когда к нам подошла муз.руководитель. Я поднял взгляд.
     - Это провал, - сказала муз.руководитель надломленным голосом. - Боже мой!
     Я посмотрел на нее с недоумением. Что?
     - Как замечательно вы выступали у малышей и у старших... а тут! Тут!
     Я все еще не понимал. Каторга закончилась, мы могли вернуться в группу и играть в космический конструктор. Разве это не здорово? По-моему, прекрасно. А еще нам дали машинку и конфеты (и даже пару с черной начинкой).
     - Вы так здорово играли первые спектакли. А сейчас -- Кукушка забыл расхохотаться и залезть в домик, Воробей не хлопал крылышками, а Синичка... - муз.руководитель на мгновение задохнулась. - Синичка, когда его выгнали из скворечника... стоял, руки в карманы, и улыбался!
     Муз.руководитель закрыла лицо руками.
     Это сейчас я могу понять ее режиссерскую боль, а тогда цинично пожал плечами. Подумаешь.
     Мы с парнями переглянулись и пошли в группу. Нас ждали космос, "союз-аполлон" и макароны с подливкой.
     В общем, так я заболел театром (ладно, я опять наврал. это случилось намного позже).
     А справедливость все равно торжествует. Это я к тому, что вальсировать с девчонками оказалось не так уж плохо... :) Но до девчонок, стихов и театра еще нужно было дорасти.
[]
     
     =========
      В качестве иллюстрации: Альфред Эйзенштадт, "Юные парижане смотрят кукольное представление", 1963 год

47. Туман

[]
     
      Фото с заводской доски почета. Ремонтно-механический завод, г.Кунгур. Дед — справа, в берете. Дед до выхода на пенсию был бригадиром сварщиков, его прозвали "Гошка Бугор".
     
     Дедов гараж был на берегу Сылвы, у оврага, в ряду таких же гаражей. Выкрашен красной краской, но не яркой, а насыщенно красной, матовой.
     Внутри пахло машинным маслом, гарью двигателя, немного картошкой из погреба — сырой, ежевичный запах — и еще дедовым куревом.
     Дед аккуратно вырывал из газеты прямоугольники, они получались у него очень ровные, насыпал махорку и аккуратно скручивал цигарку, слюнявил и закручивал. А потом сминал ее пальцами с боков, как в кино про войну. Неровная, большая папиросина.
     Не помню, почему именно так. А махорка, табак, что дед сам выращивал на мичуринском, хранился нарезанный в стеклянной литровой банке.
     Я помню рев мотоцикла и гул ветра в лицо, когда мы мчались с дедом на мичуринский участок, так в Кунгуре называют огороды. Этот мичуринский был дальше, за Иренью, недалеко от развилки на Пермь и Суксун. Новый мичуринский (старый дед отдал моему дяде), рядом были соседи, а потом начались 90е, соседей почти не стало, люди побросали свои участки. А смысл? РОбишь все лето, не разгибаясь, а у тебя каждый день тырят то огурцы, то капусту, а потом ночью приезжают мужики на грузовой машине, загоняют ее на твой участок и бросают в кузов весь урожай. Воровские годы. В Кунгуре, где раньше даже двери не запирались, началось такое. Жизнь накренилась, и люди заскользили с нее, как пассажиры с палубы терпящего бедствие "Титаника".
     Соседи в итоге плюнули. И только дед оставался last man standing. Хотя у него унесли из сторожки даже железную койку. Дед сколотил лежанку из досок, прибил ее к полу, а дверь сделал на секретном замке. Кроме обычного ключа, нужно было специальной металлической вилкой потянуть за определенный гвоздь. Сложная система тяг и рычагов разблокировала дверь. Дед не сдавался. В вестерне дед был бы седой упрямый шериф с лицом Клинта Иствуда (или Николая Крючкова). Только вместо "кольта" и "нагана" — дубина с гвоздями.
     Мне нравилось ездить на мотоцикле. На мичуринском я обычно скучал, потому что даже развлечения вроде сожрать больше гороха, огурцов, смородины, ирги, малины и щавеля вперемежку с морковью не хватает надолго (то есть, не продукты кончаются, а место в ребенке), а собирать колорадских жуков — то еще развлечение. Они, блин, противные. Ходишь по жаре и складываешь их в банку с бензином (или керосином?). У деда была керосиновая лампа в домике.
     Еще разводить костер весело, особенно когда стемнеет. И печь картошку. И есть ее, выковыривая сладкую мякоть пальцами из черной толстой корки, обжигаясь и дуя на пальцы. Это настоящее развлечение.
     Сколько всего было. Жизнь была полна под завязку. События, друзья, огороды, походы в кино на РМЗ и в город, поездки по грибы-ягоды и в Полетаево-Плеханово, братья и сестры, игра в прятки и в вышибалу во дворе дедова дома — толпой на толпу, до последнего бойца. Стук мяча и вопли детворы. Домино на выкрашенном голубой краской деревянном столе во дворе. Там по вечерам играли мужики, стукали громко и кричали азартно "рыба!". "А это на погоны!" и прочее. Бабы играли в лото, звенели мелочью из банок и кошельков, ставили бочонки с цифрами на карточки.
     Жизнь кипела. Хорошие были вечера.
     Ало-закатные.
     По-настоящему круто было спать на балконе. Даже в дождь, очень круто. Только я сильно боялся двухвосток. Говорили, что они забираются, когда спишь, тебе в ухо. А там и до мозга недалеко. И я ложился на бок, крепко прижимал одно ухо к подушке, а другое закрывал одеялом. И так, слегка тревожно, засыпал. Никто не забрался. Кажется.
     Ну, я надеюсь.
     Хорошо спалось на балконе. Хотя под утро, когда начинало рассветать и белый туман заполнял улицы, становилось вокруг холодно, а под одеялом сладко и тепло. Лежишь с холодным носом наружу, затянувшись одеялом по макушку и сопишь в две дырочки. Как в шнорхель у подлодки.
     Однажды, еще до 90х, мы ночевали на старом мичуринском, на улице у костра. Кажется, с нами был Андрей Бочкарев, мой друг. Хотя, может быть, это ложная память. Может, это был Максим, Макся, Симоныч, как я его называл, мой сродный брат. Или как дразнил — Симонис, был один такой бывший банкир в романе Пикуля "Фаворит", изготовитель фальшивых денег. "Симонис" всегда выводило Максю из себя. А еще — Рэмбонатик, потому что он был маленький, весь такой крепко сбитый, с круглой рожицей с ямочками, боевой. Крошечный Рэмбо в общем. Макся дико злился, бегал за нами с Юлькой и орал грозно. Очень смешно.
     Нет, это все-таки был Андрей.
     Ранее утро, на границе сумерек. Мичуринские затянуло молочной пеленой. Кусты малины плавали в тумане, верхушки ирги растворились в сыром и белом. Словно весь мир вокруг исчез, остались только мы. Зябко. Мы сонные, сидели у костра, закутавшись в одеяла, и смотрели, как бьются язычки пламени. Дед отгреб угли и поставил чайник.
     Хорошо было.
[]
     
     ===============
      На фото — я, дед и моя сестра Таня. Дед приехал к нам в гости в Вартовск, мы возвращаемся с прогулки. Снимал отец. Год 1986-87, наверное.

48. Борьба за борьбу

     
[]
     
     В школе, особенно в начальных классах, мы все делали потоком. Одному ходить на секцию -- это скучно. Запишешься, занимаешься, делаешь успехи, а никто об этом не знает. Вот и сидишь как дурак со своим дзюдо.
     Петя Глущенко так и сделал. В смысле, все пошли на классическую борьбу, а Петро -- на дзюдо. Правда, у Пети было два брата, чуть младше. Они тоже пошли на дзюдо. Так что скоро ему стало, перед кем хвастаться.
     - Ни одной пломбы! Врач сказал, что у меня зубы как у волка.
     И улыбается. Зубы белые, ровные. Как жемчужины. Я сразу вспомнил, что таких рабов на алжирских рынках очень ценили.
     Книги -- это вообще бесценный кладезь знаний.
     - Ага, зато у тебя очки.
     Шах и мат, генетическая ошибка.
     Сейчас Петя работает прокурором. Мы давно не виделись.
     Так вот, борьба. Не знаю, как весть о Трое достигла наших берегов, но на борьбу мы собрались все. Кроме Пети. Хитроумный Одиссей таки остался дома (у Пети, кстати, было освобождение от физкультуры. Я от него в первый раз услышал слово "аритмия"). Занятия были почему-то не в спортивном комплексе, а в ПТУ-44, на Мира. От школы несколько остановок. И вот мы толпой идем записываться, все оживленные и радостные, аки ахейцы.
     Остановка. Подъезжает автобус...
     "Я список кораблей прочел до середины..."
     Автобусы в то время -- это было нечто. Оранжевый дребезжащий сарай, битком набитый народом. Вартовский общественный транспорт -- это юность токийского метро. Когда в Японии жили одни северные великаны в одеждах из толстых шкур. У современных японцев есть специальная должность -- "осия", для человека, который запихивает людей в переполненные вагоны. Северные великаны считали ниже своего достоинства пользоваться наемными "уплотнителями". Когда в автобус набивалось столько северных великанов, что еще одному великану не хватало места, он просто отходил на десяток шагов, разбегался и бил плечом. Автобус резко уплотнялся. На освободившееся место могли влезть еще два-три северных великана... Я тогда был скромным человеком. В общем, автобус подъехал, в него бодро ломанулись все мои одноклассники (и протолкались сквозь ётунов, и влезли!), и только я чего-то тормознул. Запоздало ткнулся в толпу раз, другой и отскочил, как мячик. Автобус вздохнул, закрывая двери, и поехал. Я остался на остановке.
     Борьба уплывала от меня в хромом рыжем автобусе.
     Я вздохнул и -- побежал.
     Помните фильм "Форрест Гамп"? Я его всегда смотрю как документальный.
     Я тупой, но сильный.
     Автобус ехал по дороге, а по тротуару параллельным курсом бежал я. Рыжий сарай хоть и хромал, как раненая лошадь, и медлил на остановках, все равно оставался быстрее меня. Как старик у Хемингуэя преследует свою рыбу, так я преследовал рыжий автобус.
     Автобус остановился на остановке напротив ПТУ-44. Ребята вывалились из автобуса.
     Андрей Башкирцев, мой лучший друг, огляделся. Все были на месте. Кроме меня.
     - Не понял. А Диман где?
     - Да вон он... бежит, - ответил Руслик. Он единственный оказался в автобусе у окна, и всю дорогу потрясенно наблюдал мой забег. Длинное лицо Андрюхи вытянулось еще больше. Прежде чем обрасти мясом на третьем курсе Керосинки, Андрюха был худым, как щепка. В то время в нем были только сарказм и кости.
     Руслик и Андрей ждали меня на остановке. Все остальные рванули через дорогу, к зданию училища. Время поджимало.
     И тут наконец подбежал я.
     - Молодец, Диман, - насмешливо приветствовал меня Андрюха. - Марафонец, красавчик!
     Я подумал, что сейчас помру. Дыхания не хватало, легкие, казалось, лопнут. Колени подгибались.
     - Давай быстрее! - закричал Андрей. - Сейчас борьба начнется!
     Так что я на секунду остановился, выдохнул и — побежал дальше. Как Форрест Гамп. Мы пересекли дорогу, ворвались в здание ПТУ, пробежали по коридорам (пэтэушники удивленно на нас оглядывались), спустились куда-то ниже, по длинному коридору, освещенному потрескивающими лампами дневного света, помчались за остальными нашими. Над головами у нас по потолку змеились кишки проводов, словно мы оказались внутри древнего чудовища. И вот — спортивный зал. Яркий свет, боксерский ринг занимает левую половину, справа — зал, застеленный синими матами. Посередине тренер. Борьба.
     Мы успели.
     - Слушай, а чего ты бежал? - спросил Руслик позже. - Дождался бы следующего автобуса и спокойно доехал...
     - Ага, - сказал я. - Откуда я знаю, где выходить?
     Руслик открыл рот. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.
     - Так ты че, не знаешь?!
     Я помотал головой. В радостном угаре (мы идем на Трою, мы идем на Трою!) я как-то вообще не догадался спросить, а где, собственно, находится эта Троя? И обнаружил я свое незнание, только грустно глядя вслед уходящему автобусу.
     По легенде, герой и полубог Ахиллес бежал на войну тайком, переодевшись в женское платье. А прозвище у него было — Быстроногий...
     В общем, как и я — тупой и сильный.
     Прошло несколько месяцев. Осень закончилась, наступила зима. Нижневартовск стал белым и ледяным. Ударили морозы. Воздух сворачивался белыми ленивыми клубами, тяжело отваливался от выхлопных труб проезжающих машин.
     На классической борьбе пришло время подведения первых итогов.
     Тренер провел контрольное занятие. Борьба в стойке, борьба в партере, броски, захваты, "рычаг на плечо" и т.д. Руслик отлично, Ромка Новичков — очень хорошо, Андрей — неплохо. Зато мне тренер сказал, что я -- лучший по технике. Я возгордился. Хотя звучало это несколько сомнительно. Как сказать ежику, что он технично летает. К тому моменту я начал подозревать, что классическая борьба — не мой конек...
     Тренер раскрыл журнал. Провел пальцем, зашевелил губами. Затем поднял голову.
     - Так, Нуриев, Башкирцев, Новичков... - он огляделся, увидел меня. - И вот ты... как тебя?
     - Овчинников, - сказал я. Было обидно, что тренер не запомнил имя "лучшего по технике".
     - Пойдете завтра на соревнование, - тренер закрыл журнал. - Готовьтесь.
     Помню, я сильно волновался. Даже дыхание перехватывало и коленки дрожали.
     Наступил день соревнований.
     Мы прибежали, раскрасневшиеся, румяные, звонкие от мороза, как резиновые мячики. Разделись, переобулись в кеды — у меня были те, знаменитые "с футбольным мячом", в кедах можно было заниматься, пока не купишь борцовки. Оставили в раздевалке одежду и валенки, поднялись наверх. Соревнование началось. Народу было -- тьма. Мальчишек двести точно. Кажется, это было какое-то соревнование между секциями борьбы.
     Руслик победил в обеих своих схватках. И дожидался третьей. Андрей выиграл одну схватку, и проиграл во второй... Настала моя очередь.
     Я вышел на ковер, не чувствуя под собой ног. От гулких ударов сердца в висках я почти оглох.
     Мой противник, мальчишка, атаковал. Мы шлепнулись на ковер. В борьбе это называется переход в партер.
     Не знаю как, но я ловко вывернулся и оказался сверху. От неожиданного успеха я растерялся. Я начал судорожно вспоминать, чему нас учили. Начал делать "рычаг" на руку, запутался, задергался... и тут меня уложили на лопатки. Финита.
     Я встал, с трудом сдерживая слезы. Ненавижу проигрывать.
     - Все нормально, - сказал тренер равнодушно, и я понял, что он на меня и не рассчитывал. - Молодец.
     Это было обидно. Вторую схватку я проиграл гораздо быстрее. Меня бросили через бедро, затем прижали к ковру. Черт.
     Руслик остался ждать третьего тура, а мы с Андрюхой спустились в раздевалку. Мне хотелось поскорее домой.
     И тут судьба нанесла мне еще один удар. Добивающий. В беззащитную пятку, как несчастному Ахиллесу...
     Я оделся, напялил ушанку... И взялся за обувь.
     В раздевалке лежали тысячи валенок. И все одинаковые. Двести пятьдесят оттенков серого. Валенки — это была советская северная мода. На тысячу валенок попадались одни унты — и те большого размера, достались от отца-нефтяника. А так у всех — валенки.
     И моих не было. Они пропали. То есть, какие-то другие были... валенок вокруг — завались десять раз... но именно моих не оказалось. Я на пробу надел первые попавшиеся валенки — нет, не мои точно. И ноге не так, и у моих оттенок серого чуть светлее. Я ведь помню! Я снял валенки, сунул на место, затем вытащил из битком набитого шкафа следующие... Опять мимо. Не мой размер. Я поморщился.
     - Чего ты? - спросил Андрюха. Он уже оделся и обулся, и ждал меня. Я объяснил, в чем дело. Андрюха прищурился: - Ты уверен?
     - Ага.
     Что я, свои валенки в лицо не узнаю?
     И я начал, как Золушка, проверять все валенки подряд. Авось подойдут, и я найду свои. Андрей мне помогал. Мы методично обошли все полки. Время шло, валенок становилось все меньше. Спускались другие ребята, искали в этом чудовищном складе валенок свои — находили, надевали и радостно убегали домой. А мы все искали. Спустился Руслик (третью схватку он продул), и тоже стал помогать.
     Наконец, мы обошли все. Проверили всю раздевалку. Мои валенки исчезли, как не бывало... Я закусил губу. Да не может быть! Вы что, издеваетесь?!
     Страшная догадка озарила меня -- кто-то ушел в моих валенках. Вот сволочь. Разве так можно?! Это был жестокий удар. Я понял, что в этом мире почти наступившего светлого социалистического будущего, все еще существует черная несправедливость.
     Только что в моей жизни были валенки, а теперь их нет.
     - Кто-то ушел в твоих, - сказал Андрюха насмешливо. - Нет, Диман, ты точно уникум. То ты автобус потеряешь... А теперь у тебя еще и валенки свистнули!
     - Надень любые, - посоветовал Руслик рассудительно. - Кто-то ведь так и сделал.
     Я помедлил... Соблазн велик. Потом помотал головой. Я чужого не возьму. Ни за что.
     Мы вышли из здания. Ярко светило солнце, как бывает в особенно морозные дни. Мороз врезался в нос, кожу на лице стянуло. Андрей и Руслик смотрели на меня с жалостью. Под моими тонкими резиновыми подошвами скрипел снег. Да уж. Пальцы начали подмерзать. Так и ноги можно обморозить.
     Минус тридцать с лишним, а я в кедах.
     Я вдохнул морозный воздух и побежал. Легко и раскованно, как Ахиллес.
     Я тупой, но сильный, помните?

49. Фейерверк

     1989-90 год. Тогда посмотреть фильм в видеосалоне -- это было как сейчас с парашютом прыгнуть. По эмоциям, я имею в виду.
     Что-то в этом всем было космическое. Ух! Прямо буря впечатлений. Я с такими эмоциями лет сто фильмы не смотрел :)
     Сейчас-то понятно, что это было вроде бус для туземцев. Но тогда!
     Еще на дому смотрели, передавали видик один другому, по записи. Но по квартирам редко было и не у всех. Видеосалоны демократичней. Взял мятый советский рубль и вперед.
     Мой отец как-то притащил от знакомого видик на один вечер и одну ночь (это было уже после начала эры видеосалонов). И пачку видеокассет. Так мы "Коммандо" со Шварцнеггером специально смотрели на перемотке, чтобы успеть больше фильмов увидеть за единицу времени. И соседи пришли, конечно. Это было культурно-массовое мероприятие. И Ярик пришел, который "Пророк кунг-фу", и его старший брат Стас. И дядя Коля, их отец. И мои друзья, Андрюха с Пашкой.
     А еще у нас в тот вечер был специальный человек-эксперт, который эти фильмы раньше видел. Какая-то девушка старшего школьного возраста, не помню. Может, девушка Стаса? Она подсказывала, какую кассету ставить, смотреть этот эпизод или перематывать к более интересному месту. Нет, я серьезно. "Джонни, сделай мне монтаж" (с) Девушка была тоненькая, красивая и такая надменно-утомленная, словно у нее куча дел, а ее тут отвлекают со своими глупостями.
     Мы тогда готовы были смотреть все, что угодно. Даже без перевода (и часто так и было. Позже я "Один дома-2" смотрел на венгерском, раз сто. Отец из первой поездки за рубеж привез видеоплеер "Акай" и одну кассету). Другой мир. Я сейчас вспоминаю начало 90х и у меня перед глазами вспышки фейерверка. Бух! Бух! И цветные пятна скачут.
     Да, это были "бусы для туземцев". Но все равно... Какие они были красивые!
     Привет, Шварц.
[]
     

50. Страна чудовищ

[]
     
     В тот день Серый пришел в детский сад с загадочным лицом.
     Лицо у него было такое, что мы с Лешкой заранее подскакивали от нетерпения. С таким лицом разведчик Штирлиц много серий ходит по черно-белому фашисткому логову. Я в этом фильме все ждал, когда начнется интересное -- ну, там Штирлиц начнет стрелять в этих гадов, схватит "шмайсер", кинет гранату в эсэсовцев, заломает лысого Мюллера, свяжет и увезет его в черной блестящей машине через линию фронта к нашим (сам того не зная, я предугадал финал "Экспансии", только там был самолет), скажет приличный тост, наконец... в общем, поведет себя, как полагается настоящему советскому разведчику в тылу врага! А Штирлиц все никак. Курит и думает. Иногда пьет. Только один раз дал бутылкой по голове одноглазому немцу. В тот момент я обрадовался -- началось! Но ничего не началось. Даже не убил одноглазого, подвел меня. В общем, нерешительный какой-то разведчик. То ли дело польский разведчик в "Ставка больше, чем жизнь". Тот немцев убивал направо и налево, и смеялся фашистам в лицо, и обводил их вокруг пальца, смешно шутил над Гитлером, и девушки у него были что надо, в каждой серии разные. Я даже немного ревновал: польский Штирлиц-то орел, а наш чего-то не орел. Когда много позже я увидел фильмы про агента 007, то понял -- нет, в "Ставке" был не польский Штирлиц, а польский Джеймс Бонд. Только немного хуже. И смутная ревность прошла.
     К тому моменту я уже прочитал романы Юлиана Семенова "Экспансия" и "Приказано выжить" (они были у бабушки в подшивке "Роман-газеты"). И Штирлиц таки оказался орел. Всем орлам орел. Я поразился скрытому могуществу разведки и кристальности мысли главного героя.
     - Ну! Рассказывай! - не выдержал наконец Лешка.
     - Да, рассказывай, - сказал я.
     - Я вчера в гостях такое кино видел, - загадочно сообщил Серый.
     - Какое кино?
     - Ух, какое кино.
     - Хватит издеваться!
     - Такое кино, что закачаетесь! Первый сорт кино!
     - Как называется?! - закричали мы в один голос.
     - А название-то я и не помню, - сказал Серый. Снял очки, посмотрел на просвет, снова надел. - Я не сначала смотрел.
     - А в лоб? - спокойно предложил я.
     - Я тебе сам в лоб дам, - парировал Серый. - Нечего тут! В общем, там про морских чудовищ...
     Мы открыли рты.
     - Зыкински! - сказал Лешка.
     В общем, в результате допроса гражданин Серый показал, что чудовищ было много. И все они жили глубоко под водой. В самой глубине, среди затонувших кораблей. И похожи они были...
     - Ну вот как слоны, только по водой. Сами огромные, больше китов. И глаза у них белые, страшные. Штук шесть, - Серый сам увлекся своим рассказом. Его передернуло. - Ух, какое кино.
     Да вообще офигенное.
     Меня до сих пор эта картина завораживает. Словно я в водолазном костюме на глубине, смотрю сквозь запотевшее стекло... а мимо меня, не замечая (и слава богу!) медленно шествует вереница подводных чудовищ... как слоны, только под водой... Их белые глаза горят, словно прожекторы, рассекая подводный мрак. И от движений гигантских тел по всей миллионотонной глубине океана расходится упругая волна... качает меня...
     Так образовался элитный клуб "Подводных чудовищ". Теперь мы целыми днями играли только в эту игру. Пластилин был нашим пропуском в мир чудовищ. Мы слепили подводную лодку, базу ученых, самих ученых и водолазов, затопленные корабли с сокровищами. Сундуки с золотом и алмазами. Кислородные баллоны, маски и ласты. Оружие, способное стрелять под водой. Водоросли и кораллы. Рельеф подводных скал. Огромную пещеру, откуда выходили чудовища. Самих чудовищ -- они были разного размера, от гигантского главного монстра до маленького -- когда они выходили из пещеры, то выстраивались по росту, как фарфоровые слоники. У нас были пластилиновые заросли водорослей и кораллов. Рыбы и осьминоги (один гигантский, он мог нападать даже на людей), и семейство китов разных видов -- от белухи до гигантского синего кита (в группе была энциклопедия со страницей, где были нарисованы много видов китов). Киты иногда сражались с чудовищами, но у них не было шансов. У нас были дельфины, которые спасали героев в критических ситуациях. У нас была гигантская манта -- то ли друг, то ли враг. Она появилась после того, как мы увидели фильм "Акванавты" (повесть Павлова я прочитал только много лет спустя, уже в институте). И у нас была девушка-аквалангистка. Ее часто приходилось спасать. Она была красивая и беспомощная. Простите, феминистки.
     Но чудовища, похожие на слонов, были главными.
     До сих пор я чувствую сладкий холодок страха и сердце замирает, когда я вспоминаю их, вспоминаю как они шествовали по дну океана.
     Как назывался фильм, что увидел Серый, мы так и не узнали.
     Я подозреваю, спустя много лет, что Серый просто нафантазировал этих чудовищ. Этих подводных гигантских слонов. Врун несчастный! Я до сих пор ему благодарен.
     Если бы не это, Кетополиса бы никогда не было.
     После детского сада я пошел в первый класс. Мы расстались с Лешкой и Серым и никогда больше не виделись. Про игру я совершенно забыл. В школе всегда много других забот, других друзей, других игр.
     Однажды, спустя много лет, когда я учился на актерском... Я вернулся домой после занятий, было часов одиннадцать вечера, выжатый, как тряпка. Кажется, в тот день я запорол очередной этюд... Или два-три этюда. Я мучился мыслью, что, возможно, бездарен. Лариса приготовила ужин. Я сел ужинать, включил музыкальный канал. Те, кто учатся на актерском, иногда так делают. Просто бездумно включают телевизор, чтобы вспомнить, что существует и внешний мир, мир, в котором живут совершенно нормальные, нетронутые системой Станиславского, люди. И вздрогнул. Вилка застыла на полпути. По спине полз холодок -- я почувствовал сладковатый привкус знакомого ужаса и провал в животе. На экране шел какой-то клип. Звук был выключен. Человек плыл в океане, под водой, без акваланга. Он просто висел в глубине, спиной к зрителям. А из бездонной глубины на него наплывал гигантский синий кит, медленно раскрывая бесконечную пасть. Этот момент все длился и длился...
     Я провалился в эту пасть, как в бездну. Темнота. Провал в животе, словно падаешь быстро-быстро, и сердце за тобой не успевает.
     Я снова увидел белые глаза, освещающие глубину, словно прожекторы. Сундуки с сокровищами, заросшие водорослями. Подводную лодку и друзей водолазов. Мы ученые, мы должны открыть для науки этих редких созданий. Девушка-ученая опять пропала. Кажется, ее унесли чудовища. В свою гигантскую пещеру. Почему-то я знал, что девушка рыжеволосая и любит смеяться, хотя никогда не видел ее без маски ныряльщика. Конечно, мы это сделаем. Мы спасем ее. Мы всегда спасаем людей. Мы с Лешкой и Серым надеваем водолазные костюмы с тяжелыми свинцовыми подошвами. У нас есть подводные водометные ранцы, как в подлодке "Пионер". У нас есть оружие, которое стреляет под водой взрывающимися стрелами. Мы заходим в шлюзовую камеру и нажимаем кнопку. Двери с легким "шшш" закрываются. Вода бурлит, заполняя пространство. Наконец открывается внешний люк, и мы выходим в глубину...
     Глубина встречает нас равнодушно, словно давно знала, что мы вернемся. Привет, старый недобрый друг. Темнота надвигается со всех сторон, водолазный костюм потрескивает от чудовищного давления. Холод, вибрация. Вперед. Я отталкиваюсь от корпуса станции и плыву в темноту. Рядом плывут Лешка и Серый. Пришло время включить наши двигатели... Пшшшх. Водометы работают, ускоряя наш полет. И мы несемся вперед, пронзая темноту телами.
     И вот мы почти на месте.
     И они идут... медленно... чередой по росту, как фарфоровые слоники. Их белые глаза светятся в глубине, словно прожекторы. Все шесть или семь глаз...
     "Командир, мы на месте", - говорит Лешка. Я слышу шум его дыхания в микрофон. Голос Лешки спокоен, но я знаю, что в его затылке живет тот же сладковатый ужас, что и у меня.
     "Хорошо. Действуем по плану. Ты отвлекаешь их, мы в пещеру. Профессор... - это Серому. - Приготовьте заряд. Начинаем по моей команде".
     Я смотрю на белые лучи, обшаривающие дно, и медленно выдыхаю. "Начали," - говорю я.
     Морские чудовища вернулись.

51. Где найдешь, где потеряешь

     Искал в интернете информацию по прадеду Степану (он воевал под Курском, бабушка говорит. Там же его и ранили), ничего не нашел, зато вместо этого неожиданно обнаружил сведения о прадеде Никите. Раньше я предполагал, что он служил в 34 армии, а теперь точно знаю. Вернее, нашлось следующее:
     ППС 837 (полевая почтовая станция номер 837).
     По номеру станции я нашел следующее:
     163 стрелковая дивизия, 529 стрелковый полк. Привет, дед!
     Почитал доклады и рапорты. В августе 1941 года под Демянском дивизия попала в котел, от нее осталось меньше батальона. И вот я читаю рапорт комиссара командарму 34 армии. Написано на тетрадном листке карандашом. "Из окружения вывел 435 человек. Их распределил по полкам и батальонам". И снова стала дивизия. Волшебная военная арифметика. Вывел батальон, грамотно распределил людей — и снова стало два стрелковых полка плюс вспомогательные подразделения. Целая дивизия. Можем выполнять боевые задачи.
     Где-то в этом промежутке — август-сентябрь — прадед и погиб. Возможно, первая декада сентября. В рапорте о потерях читаю: 163 сд первые десять дней сентября учет потерь не вела, не было такой возможности. Затем итог: на конец сентября потери дивизии — больше 7 тысяч человек (!!). Жуть какая-то. Мясорубка.
     Похоже, это сплюсовали потери вместе с августовскими, когда дивизия попала в окружение.
[]
     
     ========
      Фото: Дмитрий Бальтерманц, "Атака". 1941

52. Пчелиный внук

     А это мой прадед - Степан Иванович Мальгин, папа бабушки Гали. Фото снято возле деревни Полетаево, Кунгурский район.
     Прадед воевал, под Курском получил ранение — мелкими осколками снаряда обе ноги в решето. Списали подчистую. Прадед вернулся в деревню, один из пяти мужиков, вернувшихся в Полетаево с войны. А ушло на фронт больше ста.
     Раны с годами беспокоили все сильнее, в старости он почти не мог стоять на ногах, передвигался по избе на коленях. Но очень шустро. Дел-то много.
     Прадед держал ульи за домом, в отдельной ограде. Однажды я приехал к нему в гости, маленький еще, лет шесть-семь. И я радостно побежал к прадеду. А он в шляпе с сеткой, ульи открыл, окуривает. Тогда он еще нормально ходил. И тут я бегу.
     Меня пять пчел разом укусили — и все в голову. Вот я орал. Наверное, вся деревня слышала.
[]
     

53. Маяк и каратэ

[]
     
     Сегодня было бы 63.
     С Днем Рождения, папа!
     На этом снимке я грызу яблоко, мама снимает все на "зенит", замотанный синей изолентой, рядом с мной и отцом - Женька, моя двоюродная сестра, вредина номер 2, дальше тетя Таня, мамина сестра, а маленькая девочка с бантом — Татьяна, моя младшая сестрица. Вредина номер 1 и надоедливый хвостик.
     Тогда отец впервые купил машину, жигули, и мы сразу же поехали на ней на Большую землю, в Москву и в Вологду.
     Как было не поехать, если есть машина?
     В Перми, где мы забирали тетю Таню с Женькой (они ехали с нами), у нас украли лобовое стекло. Это был серьезный удар по тем временам. Отец поднял все старые связи, всех уральских друзей, но стекло нашлось только в Кунгуре, это восемьдесят километров от Перми, и то "только для тебя, Стас". Шел дождь. Нет, настоящий ливень. Отец натянул полиэтиленовую пленку вместо лобового стекла, чтобы не заливалось внутрь, просунул лицо в дыру и поехал.
     Вернулся со стеклом.
     И мы поехали через всю нашу большую советскую Родину. В Москву и потом в Вологду.
     Замечательное было приключение.
     Немного жаль, что маленький телевизор у нас тоже украли в Перми. А магнитолу не смогли вытащить, и только сломали. И всю дорогу мы слушали одну радиоволну. Маяк, кажется.
     А я ехал, смотрел в окно и рисовал в тетрадке красной ручкой учебник по каратэ шотокан.
     Я тогда считал, что должен нечто важное рассказать людям. А то вдруг они не знают про всякие "кибодачи", "маваши" и прочее, и не смогут идти по пути воина. А ведь это самое главное в жизни.
     А за окном проплывали пшеничные поля...

54. Слезы и шахматы

[]
     
     Я с отцом в шахматы играл -- он никогда мне не поддавался. И я каждый раз плакал в финале. Держался изо всех сил, но все равно не выдерживал. И забрасывал доску подальше и отказывался снова играть. А потом через пару дней приходил с доской к нему опять. И мы играли. И опять я проигрывал. И опять не мог сдержать слез.
     Но однажды я так разыгрался двумя конями, что загнал отца в ловушку и поставил мат. Это было так неожиданно, что я сам не поверил.
     Отец положил короля на доску -- сдаюсь и протянул мне руку.
     Это было потрясающее ощущение.

55. Портрет брутального фантаста в молодости

     Ну разве я не зайчик? :)
     Рядом со мной, в короне — девочка Тома, Тамара, которой я очень нравился, она все время норовила стать поближе ко мне. А я от нее бегал. Это я сам не помню, мама рассказывала.
     Вообще, я всегда подозревал, что женщины начинают борьбу за свое женское счастье еще с пеленок.
     Девочку с бантиками не помню, увы. А в колпаке Пьеро мой друг Лешка, он же "поручик" из истории про наган. Только он здесь какой-то непривычно залихватский, прямо Джеймс Бонд, внедрившийся в детсад.
[]
     

56. Белые кораблики

[]
     
     Белые кораблики, белые кораблики...
     Василий Иванович, дед Вася, мой дед по маминой линии, был невысок и жилист, почти черен от постоянного загара, с кудрявой цыганской шевелюрой. Когда дед отрастил бороду (просто перестал бриться, неохота чо-та), она была невероятной красоты -- густая, смоляная с великолепной проседью полосами. Такого эффекта сейчас добиваются многочисленными мелированиями и кучей денег, а у деда оно как-то само собой вышло. Лучший стилист -- это время и гены.
     Ноги у деда были всепогодные. Он по городу и окрестностям рассекал в любое время босиком, хоть дождь, хоть снег. Охотник и рыбак.
     Дед или пил, или рыбачил-охотничал. Других вариантов я не помню. Я приезжал в Кунгур на лето. "Как дед Вася?", - спрашивал я у деда Гоши. "Сват вторую неделю пирует", говорил дед Гоша нехотя. Он не одобрял такого. "Надо бы навестить", - говорил я, тоже нехотя. Мама наказала мне навестить деда обязательно, а я не переносил пьяных. Вообще никак. Тогда я думал, что никогда ни за что во веки веков не возьму в рот не капли. Проклятый яд, который из людей делает улыбающихся идиотов. Я даже деда Гошу подвыпившего терпеть не мог, убегал на улицу допоздна. А дед Гоша пил редко и больше трех дней никогда не пировал. "Хватит", говорил дед и шел варить перловую похлебку с говяжьей костью, в огромной скороварке, там еще крышка закрывалась на рычаг. Когда по квартире шел этот перлово-говяжий ядреный дух, я понимал -- все, закончилась гулянка. Скоро дед и бабка будут снова мои любимые, настоящие. И будем вечерами вместе с дедом гонять чаи с малиной, пить, отдуваясь и потея, из огромных блюдец.
     Дед Вася жил на берегу Сылвы, на улице Зеленой. "Зеленка". Деревянный скрипучий частный дом. Невероятное количество мух и запах жилья. Своя крохотная баня у обрыва, выглянешь в маленькое оконце -- а там далеко внизу река бежит. Мы в эту баню каждую субботу ходили париться. Брали ключи, сами с дедом Гошей топили, баня была маленькая, но по-белому. Жарче этой бани в жизни я не встречал. Ад какой-то. Зато выйдешь, благодать невероятная. Идешь, легкость и голова где-то в десяти метрах над тобой кружится, словно воздушный шарик.
     Когда дед Вася приехал в Вартовск погостить, мой отец подарил ему костюм -- двухбортный, в тонкую гангстерскую полосочку, и шляпу с шелковой полосой на тулье. Дед Вася вдруг превратился в благообразного, вышедшего на покой мобстера времен сухого закона. Красавец. Итальянские глаза. И печаль по Сицилии.
     У мамы в гостях дед переставал пить и жил все время на даче. Все что-то делал, строгал, высаживал, подрезал и приколачивал. РОбил в свое удовольствие, как говорят на Урале. Руки золотые. Работа сама спорится. Воздух, сосны, тайга вокруг, дед ходил на протоку рыбачить. Северная рыба, она особенная. Дед Вася расцветал и поправлялся. Становился спокойный, трезвый и красивый на века, как вогульские деревянные идолы. Выскобленные временем трещинки разбегались по его темному, просмоленному, как старое дерево, лицу.
     Через месяц-два дед Вася говорил: "Хватит, погостил. Поеду к Зинке, зовет на мичуринском робить". Зина -- старшая сестра мамы, она живет в Вологде. Ее муж, дядя Юра, военный, офицер, так что они всю жизнь по гарнизонам, от Сахалина до Севастополя, а осели в итоге в Вологде. Там у них квартира и дача с огородом. "Мичуринский", как говорят в Кунгуре. Мама уговаривала деда остаться, поедешь чуть позже, но дед Вася был непреклонен. "Еду". И уехал. А через месяц или два вернулся в Кунгур.
     И запировал вчерную.
     Я сейчас вспоминаю деда Васю и мало, что помню. Костюм в полосочку помню. И ступни его роговые, черные, жесткие, как копыта. Наши неловкие фразы, когда мы встречались, и дед по случайности был трезв. Нам всегда было особо не о чем поговорить. Мы мало друг друга знали. Да и не любители мы поболтать. Я хоть переученный интроверт, слегка социально адаптированный, а дед Вася так жестким интровертом и остался, до конца жизни.
     Ему было хорошо, когда он один, на огороде, в лесу или на реке, когда вот-вот рассветет, а он в невероятной тишине сидит в своей лодке, сложив весла, и ждет. Урал вокруг. Благодать. Слева крутые зеленые склоны с выступами известняка, влажная трава, опаленная солнцем, слева -- глиняный обрыв, заросший ивняком. Роса и туман. А Сылва неторопливо качает в своей зеленовато-коричневой воде побеги зеленых водорослей.
     И скоро рассветет.
     Дед Вася умер от рака. До последнего никто не знал, что с ним происходит. Он терпел невероятную боль, но ни разу никому не пожаловался. "У вас своих забот хватает", сказал он дочкам. Первый брак его был удачен, пятеро детей -- Зина, Людмила, Татьяна, Виктор и Серега. Жена-красавица рано умерла. Я видел только одну ее фотографию. Моя бабушка, мама моей мамы. Второй брак... Мне трудно судить. Вернее, я не хочу судить. Я помню, что у второй жены, тети Маши, не было кисти на левой руке (или на правой?), она потеряла ее на лесопилке. Я помню, сижу у деда Васи на кухне, мухи гудят, жарко, запах этот характерный, деревенский, чуть кисловатый, а тетя Маша раскатывает тесто. Берет скалку, кладет на тесто и быстро-быстро раскатывает. Левая рука -- культя, она ей орудует споро и ловко.
     Рядом где-то дочь Янка от второго брака. Курносая, мелкая, совсем непохожая на красивых старших дочерей.
     Когда дед умирал, он никому не сказал.
     Рак выел его насквозь. И алкоголь.
      Белые кораблики, белые кораблики
      По небу плывут..
      Белые кораблики, белые кораблики,
      Дождики везут.
     Я сейчас вспоминаю деда и думаю: а что, если бы дед все-таки не поехал в Кунгур? Ведь все дочки пытались его удержать -- и в Вартовске, и в Вологде, и в Перми. Дочки, при всей безалаберности деда Васи, его очень любили. Он был добрый. "Сват хороший мужик", говорил дед Гоша и качал головой.
     Может, и рак бы обнаружили вовремя. И пить бы дед перестал. Он ведь пил просто потому, что -- ну, а как тут не пить?
     Хотя, может, это наследственное.
     Я наливаю себе чаю и думаю: привет, дед Вася. Твое здоровье. Жаль, что толком не поговорили.
      Пристани корабликам, пристани корабликам...
      В небе не нужны.
      Пристают кораблики, пристают кораблики
      К маковке сосны...
     А вот и конец истории.

57. Бабуся и Победа

     После 80 прабабушка Катя регулярно собиралась помирать. Маленькая, сухонькая, ложилась на кровать и говорила. Худо чего-то мне, помру, наверно.
     Недели две тяжело болела.
     А потом, видимо, вспоминала, что в роду у нас живут долго. До девяноста. Пра-пра-дед говорят, за девяносто два перевалил. И вставала. Глядь, а бабка Катя уже в огороде копается, что-то подвязывает, выпалывает сорняки. Передумала помирать, дел много.
     Умерла бабка Катя в 89 лет. Немного не дотянула до девяноста, пару месяцев.
     А это заметка в газете "Искра", где есть и про бабушку Катю. Бабуся на снимке третья справа, самая маленькая.
     ====
      Екатерина Матвеевна Овчинникова, самая старшая из гостей: восемьдесят три года минуло. Работала в колхозе "Новая жизнь". Сорок лет трудилась в полеводческой бригаде. В военные годы выращивала хлеб. Ночей недосыпала, часто недоедала, а на работу являлась исправно. Запрягала лошадь, ехала на поле пахать, боронить, сеять, собирать урожай.
      - Бывало, в город нарядят хлеб везти. Мешки тяжеленные, руками их не обхватить, хоть реви, а помочь погрузить некому. И ничего, управлялись, работали для Победы, - улыбаясь, вспоминала колхозница.
     (с) газета "Искра", Кунгур, 4 февраля 1986
     ====
     Последняя фраза кажется мне добавленной корреспондентом. Все старшее поколение, что я знаю, напрочь лишено пафоса. Баба Галя, которой на начало войны было 6 лет, говорит "ниче, рОбили".
     Ниче, робили.
     И победили.
[]
     

58. Ростом в тысячу километров

     
[]
     
     Набрал в поиске "Кунгур улица Хлебникова", а он мне выдал первым пунктом дедов адрес. Хлебникова 11. Дед с бабушкой туда переехали с РМЗ, им дали трехкомнатную квартиру.
     Я бы, конечно, хотел быть как мой дед Гоша.
     В Кунгуре несколько заводов огромных было, машзавод, моторный завод, ремонтно-механический, там трактора ремонтировали. Сейчас почти ничего не осталось.
     А в советское время тысячи людей там работали. Когда перерыв на обед, все рабочие идут по домам борщ хлебать или щи, а после обеда -- огромный поток людей в синих спецовках, в рабочих комбинезонах, испачканных маслом и копотью, местами прожженных, движется в сторону заводов (там они напротив были, через дорогу -- МРЗ, моторно-ремонтный и РМЗ, ремонтно-механический), вся улица от края до края заполнена, как живая река.
     Помню, лето, тополя стоят в пуху. Улица Свободы вся обсажена огромными тополями -- им потом даже ветки спиливали, чтобы пуха было меньше. Белый пух под ногами, в оплывших после дождя канавах -- белым ковром, и кружится в воздухе. А люди идут. Из боковых маленьких улочек, там, где частные дома, вливаются в этот поток человеческие ручейки.
     И дед Гоша там идет в этом едином потоке. И как-то все радостно, по настоящему. Рабочий человек шагает, хозяин этого мира, на достойную работу. Я представлял, что я вырос и тоже в синем комбинезоне, в таком же, как у деда, промасленном берете сварщика иду на завод. Плечом к плечу с дедом. Я часто с ним маленький ходил до завода, до проходной. Сначала дед приходил на обед, мы садились за стол. Мы с дедом обедали, солидно хлебали горячие щи, у меня даже затылок взмокал, ели вареную картошку, пили кислый домашний квас огромными кружками, а потом вместе шли на работу. И я видел, как к деду подходили люди, уважительно здоровались и перешучивались с ним. "Георгий, здорово! Как жизнь?" "Да живем помаленьку", отвечал дед. Кто-нибудь спрашивал, глядя на меня: "А это кто, внук?" И дед отвечал: "Старший, Славкин. Начальник мой будет". Люди смеялись, но по-доброму. "Начальник деду будешь?", спрашивали меня. А я страшно смущался и не отвечал. Мне казалось это неправильным. То есть, это же мой дед Гоша, он тысячу километров ростом! Он выше всех и умнее. Он настоящий великан. Как я могу ему быть начальником?
     Вот рабочий -- это да, как дед. А начальник в костюмчике, толстый, запыхавшийся, с галстуком и портфелем, как в журнале "Крокодил". Кто хочет стать начальником? Да никто! А рабочий это звучит гордо. Почти как летчик и космонавт. Или солдат.
     Конечно, я знал, что есть люди сильнее деда (эти силачи из телевизора, которые штанги тягают по сто килограмм) и умнее (все эти ученые и изобретатели). Но нет никого крепче и надежнее. И если враги нападут на нас, то упрутся в деда, как в каменную стену. И отступят. Потому что у меня дед -- танкист, командир танка Т-34. А рядом буду стоять я, плечом к плечу. И все люди, что идут сейчас на завод, встанут рядом с нами.
     А если штатовцы высадят десант, мы с дедом проберемся к памятнику у Гостинки, где стоит старый военный Т-34, и заведем его. Я знаю, это можно сделать. Дед сядет за рычаги, а я буду заряжать и стрелять. Мы и Максю возьмем в экипаж, он серьезный и упрямый, и Юрку Рюмина, и Димку Жданова... нет, Димка будет разведчиком, он шустрый и наглый, хотя и изрядное трепло. А Рыжего в пехоту. В общем, мы поедем на нашем Т-34, стреляя по десанту из пушки, а люди с завода, пока мы будет отвлекать штатовских солдат, будут их потихоньку бить по головам гаечными ключами и утаскивать оглушенных в кусты. Потом танк подобьют, конечно, но мы выберемся из горящей машины через люк под днищем. Правда, Рыжему не повезет, его убьют на броне. Прости, Рыжий.
     И спрячемся в Ледяной пещере -- там тысячи выходов и входов, как в Аджимушкайских каменоломнях. В пещере будет базироваться наш партизанский отряд. К нам будут собираться люди из Кунгура, и из деревень -- из Полетаево и Плеханово, даже из Березовки, которую когда-то строили пленные немцы. Вскоре в неравных боях мы освободим город. А тут как раз появятся наши войска. Я, конечно, подойду к седому генералу -- с забинтованной головой (меня ранят) и доложу, что город освобожден сводной партизанской бригадой...
     Я провожал деда до проходной, прощался и шел обратно, на берег, играть с друзьями. Или на качели. Я обожал качаться. Я представлял, что взлетаю и сейчас прыгну с парашютом, как наш разведчик в тыл врага. Качели гудели, рассекая воздух. Ветви тополя оказывались совсем близко... рукой подать.
     * * *
     Может, у кого-то советский человек был маленький. Ну, встретился ему такой в детстве, бракованный. Не повезло. Поэтому он так сейчас думает и говорит.
     А у меня -- огромный. Мой дед.
     Человек в тысячу километров. Его из космоса было видно. Со звезды Альфа-Центавра. Без бинокля.
     А ростом он был ниже меня.
[]
     
     
      На первомайской демонстрации. Кунгур, 80е. Бабушка Галя с шариками, справа от нее -- со знаменем, дед Гоша.

59. Я, Спартак

     
[]
     
     101 год лучшему Спартаку всех времен и народов -- Керку Дугласу. Эта ямочка на подбородке долгие годы пела нам о свободе.
     Все советские дети смотрели этот фильм по десять раз минимум.
     Когда мы смотрели "Спартак" в кинотеатре, у нас было одно желание, чтобы рабы восстали и дали хозяевам в морду, со всей силы -- за то, с людьми обращаются, как с вещами. Эта несправедливость очень нас задела. Мы сидели в темноте, в кинотеатре, в духоте и сжимали кулаки. Ну же, гладиаторы, вас же учили драться! И когда Спартак сунул надсмотрщика мордой в борщ, весь кинотеатр в восторге заорал -- так его, так! Свистели и кричали все! До сих пор помню. Это мы из лагеря ездили кино смотреть. Несколько автобусов буйных пионеров, очарованных магией кино -- и историей великой попытки. Великой неудачи.
     Конечно, мы болели за восставших рабов. Когда сицилийские пираты предали восставших, это была почти физическая мука. Как же так? Как?!
     А потом, когда восставших разбили, и поле было усыпано трупами, а победившие римляне искали Спартака... или его тело... Мы в зале затаили дыхание. И вот раненый Спартак собирается встать и сказать "Я Спартак", чтобы прекратить это, потому что все потеряно, надежды нет, но не успевает. Встает один раб, затем другой, третий...
     - Я Спартак! - говорит каждый.
     И на словах "Я Спартак" в душе поднималось особое чувство.
     Потому что мы понимали, что это значит.
     Человек рожден свободным. Спартак больше не вождь восстания, он и есть восстание. Он не один из них, он -- каждый.
     - О капитан, мой капитан...
     - Я Спартак!
     Бывший раб, заявляя это, говорит "Я свободен". Идите нафиг, римляне. Моя свобода -- во мне. Она мой воздух и моя кровь. Вы больше не сможете лишить.
     А какая красивая Джин Симмонс в сцене, когда Марк Красс (он же Лоуренс Оливье) пытается ее соблазнить роскошной жизнью! У меня аж сердце замирало, когда я видел Варинию на экране. Лучше любой знатной римлянки в этих роскошных белых одеждах...
     А эти кушанья на столе. Какое-то экзотическое желтое желе, еще что-то. Вариния отказывается есть (было даже немного жалко). А рядом с ней -- высокий, надменный, властный, с безжалостно римским профилем Марк Красс. Он был велик в своей римскости. Когда я позже читал книгу Джованьоли, а затем и "Жизнеописания" Плутарха, там Марк Красс описан как полноватый, жуликоватый, жаждущий славы, не слишком умный и плохо воспитанный торгаш. А тут Лоуренс Оливье сыграл практически Юлия Цезаря (сцена в сенате, кстати, где он забирает диктаторскую власть, это подтверждает) -- умного, сильного, величественного тирана. Льва. У него была своя, львиная правда.
     И сцена, когда Спартак дерется на мечах со своим другом. Невыносимая сцена -- и по задумке, и по эмоциям. Чтобы спасти лучшего друга от мучительной смерти на кресте, его нужно убить. Быстро.
     И смерть друга (Тони Кертис). И прощание.
     И распятие Спартака.
     Когда толстяк везет сбежавшую Варинию прочь из города рабов, и повозка останавливается у одного из крестов... Там вся дорога в крестах и умирающих рабах. Рим правит железной рукой. Рим все еще думает, что дело в недостатке жестокости...
     И Вариния показывает новорожденного младенца Спартаку.
     "Это твой сын, Спартак. Он свободен". Кажется, у всех в кинотеатре -- у всех этих циничных и прожженых буйных подростков навернулись на глаза слезы. Потрясающе.
     Мы вышли из кинотеатра в жар, оглушенные и притихшие. Ярко, невыносимо ярко после полутьмы кинозала светило солнце. И когда ждали посадки в автобусы, мы расселись в тени кружком, как восставшие рабы в той сцене затишья, когда казалось, что все возможно, свобода рядом и восстание победит. И Спартак улыбался юной и смущенной Варинии... И ямочка на подбородке становилась еще заметнее.
     Не люблю Кубрика, для меня он холоден и слишком рассудочен. И формален. Недавно пересматривал этот фильм, и ругался про себя. Почти все в фильме казалось мне беспомощным, и слабым, и натянутым. Я смотрел и посмеивался -- удивительно, как в детстве тебя может увлечь подобная ерунда. А потом посреди поля мертвецов вставал раб и говорил:
     - Я Спартак!
     И у меня опять свело затылок и по спине пробежал холодок. Как когда-то в том далеком кинотеатре. Я снова был там, среди италийских холмов. И это я говорил:
     - Я Спартак! - и верил в это. Чертова магия кино.
     Живи долго, Спартак.
[]
     
[]
     
[]
     

60. Сверхприключения сверхкосмонавта

[]
     Одной из моих любимых книг в детстве была "Сверхприключения сверхкосмонавта" от автора знаменитой повести "Баранкин, будь человеком!". Но Баранкина я перечитал раз пять, а Сверхкосмонавта -- сто пятьдесят пять. Я думал, это отличная мысль -- выбрать великую цель и серьезно готовить себя к ней. И раздолбай Баранкин из первой книги становится байроническим героем во второй. Я серьезно переживал за героя, и мне было жаль, когда в финале он отказался от цели и решил стать обычным мальчишкой. Мне был близок истовый фанатизм героев "Павла Корчагина", "Сверхкосмонавта" и "Графа Монте-Кристо", которые не покладая рук делают из себя достойного человека, лепят собственными усилиями свое тело и разум, превращают себя в отточенное лезвие, в совершенную машину добра. Не труд сделал из обезьяны человека, а осмысленный труд. Волевое усилие ради высокой, сияющей как солнце, цели.
     Что там, в той далекой роще? - думала обезьяна-человек. - Будущее для моего племени?
     Надо ли вырвать из моей груди сердце, чтобы осветить туда путь?
     Сверхмотивация сверхкосмонавта.
[]
     
     Совместный труд
[]
     
     Игры...
[]
     
     И, главное, подготовка к космическим полетам :)

61. Конец детства

[]
     
      " В автобусе". Фото: Раиф Абляшев
     
     Советский Союз, Урал, город Кунгур. Кафе "Сладкоежка" в центре города. Стоит мне произнести это слово, как я чувствую запах толстых оладьев с медом — фирменного блюда того кафе. Запах был настолько силен, что даже дальше по улице, далеко от кафе, этот запах можно было почувствовать.
     А мы, мальчишки, ходили туда есть мороженое из металлических пиал, желтое подтаявшее желе и шоколадный крем (иногда, для разнообразия, белый ванильный, но он нам нравился намного меньше). Дико было вкусно. Однажды мы компанией набрали мелочи и обожрались шоколадно-ванильными кремами так, что еле дошли обратно до РМЗ. А моего лучшего друга Димку Жданова при словах "шоколадный крем" начинало подташнивать. Поэтому мы всю дорогу, а это километров пять, шли и издевались над ним, выкрикивая "шоколадный крем"! Ванильный крем! Оладьи с медом! Сто тысяч шоколадных кремов! Вагон шоколадных кремов! Жданчик смешно ругался и убегал в сторону, в кусты, склонялся и ждал, когда его наконец вырвет. Но его так и не вырвало. Поэтому облегчения не наступало. Потом нам надоела простая игра и мы начали светскую беседу, где нужно было как бы между делом, совершенно неожиданно вставить словосочетание "шоколадный крем". Бедный Жданчик бледнел и срывался к кустам. Мы хохотали так, что болели животы, и так больные от чертовых шоколадных кремов. Вот так всю дорогу мы над ним издевались. Дети вообще жестокие создания. Жданчик пытался и отстать от нас, и убежать вперед... Бесполезно. Потом он сорвался и тяжело, словно раненый лось, убежал через лесозавод к речке.
     Мое детство умерло.
     Мое детство прошло.
     Словно была совсем другая эпоха. Другие люди. Другие вещи. Другие стремления. Все настолько другое, что иногда мне кажется, там и было все настоящее, а сейчас я живу на другой планете, на Марсе, в иллюзии, созданной марсианами.
     Злобными, конечно.
     Тогда, в детстве, мы жили в черной тени ядерного гриба. Сейчас в это трудно поверить, но в те годы угроза атомной войны была физически ощутима. Я, по крайней мере, ощущал ее, как в жаркий день ощущаешь за спиной открытую дверь в ледяной подвал. Но — опять же — это была тень, но тень — в яркий солнечный день. День радости и счастья, мира и праздника. Сейчас ядерной тени нет. Но и с солнцем стало как-то не очень. Все серое.
     А может, это просто закончилось мое детство.

62. Стрижка - дело опасное

     
[]
     
     На фото легендарный Бастер Китон (тот, которого стригут). А вот что это за фильм, я пока не нашел.
     Меня в детстве долгое время стриг отец, весело, с шутками и смехом, пока однажды не задел мне ножницами ухо. Крови было ведро. Ну и крику, конечно. Я орал, не стесняясь, на всю улицу. Это было, когда мы еще жили в балке, в Старом Вартовске. Когда вернулась мама, то чуть не упала, увидев меня с головой, наполовину замотанной бинтом, как на картине Ван Гога.
     После этого случая отец водил меня в парикмахерскую, а с первого класса я сам ходил. Как я не любил стричься, кто бы знал! Эта очередь на час-полтора, эта духота в бледно-зеленых стенах среди измученных людей, эта утомительная процедура, "поверни голову", щелк-щелк-щелк, "ниже голову", щелк-щелк-щелк, эти странные вопросы. "Как постричь?", "Челку прямую?"
     (Тетенька, если вы не знаете, как стричь, что вы тут делаете? Вы же мастер, а не я!)
     - Да стригите уж как-нибудь, - говорил отец. А я выучил главное слово, когда стал ходить один:
     - Покороче.
     - Полубокс, что ли? - спрашивала лениво парикмахерша. В парикмахерской странно пахло жженым волосом и холодноватым одеколоном. Полупустые стеклянные флаконы стояли у зеркала. В зале работал вентилятор, равнодушно поворачиваясь из стороны в сторону, а вокруг вились две или три мухи. Такие же утомленные, как парикмахерша.
     - Э... Чего?
     Парикмахерша вздыхала. Брала меня за подбородок и деловито поворачивала то в одну сторону, то в другую, точно моя голова была закисшим болтом. И нужно повернуть ее влево-вправо, чтобы сдвинуть, а затем аккуратно выкрутить из плеч.
     - Уши открыть? - спрашивала парикмахерша наконец.
     - Э... да, наверное. Да.
     - Так открыть или нет?
     - Открыть, - говорил я. Я не был уверен, что это правильный ответ, но уши должны слышать, верно? Тогда лучше им быть открытыми. Со стен вокруг зеркала на меня смотрели портреты хорошо, но странно постриженных людей из модных журналов, и Владимир Ильич Ленин. Впрочем, тоже неплохо подстриженный, с аккуратной острой бородкой. Взгляд Ильича был насмешливый и острый. "Интересно, кто-нибудь когда-нибудь вообще делает себе такие стрижки?", подумал я. Я слышал, они называются "модельные".
     - Под машинку? - меня вернули на землю.
     Да, елки. Я взмок.
     - Да, - храбро говорил я. И замирал в кресле, словно испуганный воробей.
     Парикмахерша вздыхала и приступала к делу, иногда отрываясь на поболтать с другой парикмахершей. Из другого конца зала на меня оловянно смотрела дама в бигуди.
     Однажды, когда я был у деда с бабушкой в Кунгуре, пришло время стрижки. Я зарос как робинзон крузо (только без бороды) и дед решил — пора, брат, пора. Он волевым усилием посадил меня на мотоцикл, и мы помчались в парикмахерскую. Она была недалеко от кафе "Сладкоежка", только за углом.
     Вокруг было лето. Окна в парикмахерской были открыты, солнце, шелест листьев, щебетание птиц. И очередь всего из двух человек, так что я попал к мастеру быстро. Дед остался ждать меня в коридоре. Мол, ты уже большой, сам разберешься. Дед, кажется, тоже не любил вопросы.
     Я нехотя вошел. Дверь скрипнула и закрылась за мной. Я оказался один на один с тетенькой парикмахершей.
     Все, почти как в Вартовске. Только стены бледно-желтые и мебель древнее. И пахнет не жженым волосом, а как у деда Васи в доме — теплый, чуть кисловатый запах старого жилья.
     - Чего испугался? - спросила тетенька. Она была добрая и веселая, в отличие от Вартовских. Видимо, еще не устала. - Не бойся, садись.
     Я сел в кресло. Ноги болтались над полом.
     Сейчас она задаст свой вопрос... Я мучительно приготовился, напрягся. Парикмахерша встала за моей спиной, начала внимательно рассматривать меня в зеркало.
     - Покороче, - сказал я, чтобы упредить противника.
     Парикмахерша засмеялась.
     - Не любишь стричься? - спросила она.
     "А кто любит?", хотел я ответить, но промолчал. Из моих друзей никто не любил, точно.
     - Покороче, значит, - сказала она. - А может, давай рискнем? Тебе я думаю, очень пойдет. Ты уже большой мальчик.
     Она показала на одну из фотографий. Там взрослый парень с вытянутым недовольным лицом (я почему-то думал, что у всех такое выражение, кто снимается для модных журналов) с русым чубом, прилизанный, волосок к волоску, смотрел куда-то над моей головой. Стрижка у него была — сейчас такую называют рок-н-ролльной, под Элвиса. А тогда я даже не знал, кто этой такой.
     - Э...
     - Стричь?
     Я замялся. С одной стороны, было лестно — я уже большой и у меня будет "модельная" стрижка. С другой стороны, моя обычная стрижка, делавшая мою голову идеально круглой, была привычной. Да и вообще, разве советский человек носит такие прически? Это капитализм какой-то!
     Парикмахерша увидела мое сомнение.
     - Может, дедушку позвать?
     Сама того не зная, она подтолкнула меня к краю пропасти.
     - Нет. Я сам.
     Я помедлил. Выдохнул. И бросился в омут с головой.
     - Давайте "модельную", - храбро сказал я.
     ...Когда я вышел в коридор, дед читал газету. Очки в роговой оправе сдвинуты на нос.
     - Деда, - смущенно позвал я. Дед Гоша поднял голову, моргнул, но ничего не сказал. Спокойно отложил газету, снял очки, сложил в футляр. Поднялся на ноги. Мне он всегда казался очень высоким.
     Парикмахерша выглянула вслед за мной.
     - Как, вам нравится? - спросила она.
     Дед посмотрел на парикмахершу молча, но стальным взглядом старого танкиста. Та слегка уменьшилась в размерах и помрачнела. Затем дед так же молча расплатился (модельная стоила дороже простой на рубль с лишним), взял меня за руку и вышел в дверь. Вернее, мы вышли, конечно.
     Лето, воздух. После парикмахерской самым лучшим чувством было чувство свободы. Ура! Только шея чесалась и холодило щеки и виски от одеколона. Но это пройдет.
     Дед все молчал.
     Мы дошли до мотоцикла. Над нашими головами шелестели тополя. Я чувствовал, что дед не очень доволен.
     - Ты сам выбрал, как стричься? - спросил он меня.
     - Да, - сказал я. Прическа, уложенная гелем, застыла и казалась мне неуклюжим шлемом, который постоянно сползал набок. У меня даже шея заболела.
     Дед помедлил и кивнул.
     - Хорошо.
     Мы надели шлемы, я забрался в коляску. И мы поехали домой, к деду. Дома я посмотрел на себя в зеркало. Чуб, волосок к волоску, виски прилизаны, лоб огромный — лицо казалось длинным и чужим. Казалось, на нем сквозь знакомые черты проступает то самое недовольное выражение, как у парня из журнала. Черт. Я подумал, затем открыл кран и сунул голову под струю холодной воды. Затем тщательно взлохматил волосы пятерней. Вот! Теперь я снова был похож на себя прежнего, настоящего мальчишку. А не на этого, из журнала... Я выскочил из ванной, крикнул бабушке — ба, я гулять! — и умчался на улицу. Теперь я снова был свободен на месяца два, а если повезет, то и на три. В нашей компании дурацкая прическа никого не смущала.
     Намного позже я понял. Деду было не жалко лишних рубль двадцать, он отлично зарабатывал, как бригадир сварщиков. Но прическа у меня была... целых полчаса!
     Как у "стиляг" времен дедовой молодости.

63. Красный космос

[]
     
     "Звездные войны" я посмотрел впервые где-то в 91 году. Зато в кинотеатре! Мне очень понравилось. Я-то опасался, там будет что-то капиталистическое и милитаристкое (я читал статью в журнале "Химия и жизнь", плюс СОИ была на слуху, американская программа с военными спутниками и лазерным оружием), а оказалось, наоборот, добрая сказка за мир, добро и дружбу. Вот писали же в советской прессе всякую чушь про хороший фильм. Зачем?
     И главное, они не поняли. Это же насквозь социалистическое кино!
     Смотрите сами:
     Безжалостная капиталистическая империя, опирающаяся на военную силу, правит галактикой. Но еще не погасла надежда в сердцах трудовых инопланетян...
     Джедаи наши люди, коммунисты, можно сказать декабристы, настоящие рыцари революции, их практически истребила имперская охранка, но вот приходит новое поколение... Люк -- из крестьян, молод, необразован, но тянется сердцем к правде. Он возглавит новое восстание. Оби Ван старый рабочий-большевик, полжизни на каторге, стальная личность, лично знаком с Лениным. Принцесса Лея -- красотка из дворян, осознавшая недостатки своего класса эксплуататоров. Хан Соло -- примкнувший к революции деклассированный элемент, авантюрист и грабитель, когда-то недоучившийся в семинарии, но сердце у него доброе... Чубакка -- представитель национальных кадров. Дремуч, но верен друзьям. Си-три-пи-о, воспитанный на французский манер мальчик из семьи интеллигентов, очкарик, зазнайка, полиглот, всюду бегает хвостиком за Леей. Ар-два-дэ-два мальчишка из семьи рабочих, конечно же, лучший друг интеллигентного мальчишки. Храбр и надежен, как Гаврош, никогда не отступит в драке, чинит любую машину на ходу и всегда ободрит трусоватого друга-интеллигента.
     Темный жандармский полковник Вейдер когда-то сам был революционером, но разочаровался и предал дело революции, и теперь он самый страшный враг наших героев... Враг жестокий, умный и безжалостный. Машина для подавления масс. Но где-то в самой глубине источенной предательством и властью души Вейдера спит тот самый "товарищ Энакин", подпольщик и сорви-голова, участвовавший в десятках эксов. И однажды ему придется проснуться, чтобы сбросить царский трон в лазерное горнило...
     "Да пребудет с тобой Сила", тем более понятно. Конечно же, имеется в виду сила коммунистической идеи! Потому что как сказал буржуазный Кант, "моральный закон внутри нас" -- и на удивление не ошибся. Эта сила космических масштабов, с ее помощью можно творить настоящие чудеса. Если, конечно, использовать светлую сторону коммунизма, а не перегибы на местах...
     В общем, трилогия ЗВ заканчивается на радостной, светлой, хотя и немного печальной ноте. Галактическая революция победила, товарищи, но сколько еще предстоит сделать... И немного в стороне мы видим призрачные лица погибших в борьбе товарищей...
     Летят звездолеты -- салют Небоходу!
     Пробегут шагоходы -- привет Небоходу!
     А пройдут джедаи -- "Да пребудет с тобой Сила, Небоход!".
     P.S. Ну, а Йода, конечно, это сам Ильич. Только вспомните его острый прищур и веселые добрые шутки.
[]
     
[]
     

64. Мой Высоцкий

[]
     
[]
     
     Марина Влади нравилась мне больше Высоцкого.
     Актированные дни, за окном минус 45. В школу не надо. Я оставался дома и включал проигрыватель. Огромные деревянные колонки. Кажется, это был Вега-122с. А может, Вега-006, не помню. В такие холода стоит звонкая тишина, словно время застыло и только потрескивает, как деревянные рамы. На кухне тихо стучали ходики. Я наливал кружку теплого чая с сахаром (горячее я разводил кипяченой водой) и выбирал пластинку.
     Мои суперхиты "Песня волчицы" из "Красной шапочки" (в фильме этой песни нет, и это большое упущение), первая пластинка "Али-Баба и сорок разбойников" (особенно я любил "Старые раны", с хриплым голосом Джигарханяна), вторая нравилась мне намного меньше. Умник Али-Баба вдруг превращался в простака, не видящего дальше своего носа, а всех спасала Фатима, жена старшего брата. Мне почему-то казалось пугающей картина -- светит луна, двор, обнесенный глиняной стеной, огромные кувшины с сидящими внутри разбойниками. А толстая Фатима бесшумно ходит по двору и деловито заливает в каждый кувшин кипящее масло. И разбойники умирают. Один за другим, не успев даже осознать, что происходит. Почему-то от такого "пути добра" у меня сводило затылок. Мне казалось, что когда наступало утро, воздух светлел, Али-Баба с женой стояли и смотрели на Фатиму, спасшую их, но в их побледневших лицах не было счастья. А был только озноб. А Фатима улыбалась, не замечая. Нет, я не любил вторую пластинку.
     Еще у нас была рок-опера "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты", но на меня она всегда производила жутковатое впечатление. Я почти физически ощущал, как слепну сам -- вместе с героем пластинки. Из зеленой "Юноны и Авось" я слушал только "Ты меня на рассвете разбудишь". Дальше мне все казалось каким-то странным безумием, искаженным и пугающим, словно золотой лик Казанской Богородицы...
     А еще Марина Влади и Владимир Высоцкий. Высоцкого у нас еще было две пластинки, нет, даже четыре -- все, где Высоцкий в кепке. "Сентиментальный боксер" и "Спасите наши души" точно.
     Но я слушал в основном пластинку Влади-Высоцкий. И первую сторону, где женский голос -- намного чаще, чем вторую, где рык, хрип и рвутся жилы. Мне нравился этот странный акцент Марины, словно русские слова - это хрупкие хрустальные бокалы, и нужно обращаться с ними очень осторожно, чтобы не разбить. И все равно они немножко позвякивают, когда их ставишь, а потом ходишь вокруг стола, расставляя салаты и готовясь к празднику.
     "Песня о двух красивых автомобилях", "Марьюшка" -- мои хиты.
     Особенно первая.
     "Об асфальт сжигая шины..."
     ...две красивые машины...
     Словно связанные тросом...
     А где тонко, там и рвется.
     Они знают, игра стоит свеч.
     Прекрасная песня. Какая грубоватая, но в тоже время точная метафора (нет, тогда я не знал такого слова). Я ставил песню снова и снова, и слушал, слушал. Как заведенный.
     Пластинка крутилась и всхрипывала, а две красивые машины все мчались и мчались из "кошмара городов, рвутся за город машины". И каждый раз я замирал в предчувствии и -- в надежде. Голос Марины выводил: "светло-серый лимузин позабыл нажать на тормоз!". Когда она допевала, я переставлял иглу назад и слушал песню снова. И затем еще.
     Возможно, я надеялся, что в этот раз "светло-серый" не промедлит и успеет нажать на тормоз. И все будет хорошо.
     Песня заканчивалась. Наслушавшись про автомобили, я переключал на дорожку "Марьюшка" -- я быстро наловчился попадать иглой туда, куда нужно. Я прикрывал глаза и начинался фильм. "Отчего не бросилась, Марьюшка, в воду ты... Что же не замолкла-то навсегда ты... Как забрали милого в рекруты, в рекруты... Как ушел твой суженый во солдаты..." - пела Марина. А я видел, как девушка идет к воде. Осока в воде колыхалась медленно, как в речке Сылве, коричневые потоки воды превращали простое движение травы в фильм Тарковского (нет, тогда я еще не был фанатом). А когда голос Марины выводил "длинну косу девичью... сберегу для милого... с проседью..." у меня по спине пробегал озноб, затылок сводило. Больше всего я любил эти моменты. Мгновение катарсиса, высшая точка сопереживания (нет, тогда я не знал таких слов). Возможно, именно тогда, вот этими повторами я нарабатывал свою зависимость от катарсиса -- и до сих пор в каждом своем рассказе ищу именно его, это чувство.
     Мучительно и сладко, и голова на мгновение словно отрывается от тела. Кайф. Мне было девять или десять лет.
     Хорошие у Высоцкого песни, думал я, перебирая пластинки. Только лучше бы он кому другому давал их петь, а сам только писал. Ну невозможно же слушать его рык! То ли дело нежная и хрустальная Марина... Эх.
     А вот юмористические песни у него получаются, думал я дальше. Особенно про капитана Кука и "Дорогая передача...", но их редко крутили в "Утренней почте". Только это ведь скорее не песни, а стихи?
     В общем, я был довольно обстоятельный музыкальный критик десяти лет.
     Я выключал проигрыватель, снимал пластинку и аккуратно убирал в бумажный конверт. Ставил его в ящик с другими пластинками. И шел на кухню пить чай с бутербродами и книжкой "Одиссея капитана Блада". Это всегда самое лучшее, когда за окном минус 45. Сладкий чай, пираты и карибская жара никогда не подводят.
     До момента, когда я всерьез заболел Высоцким, оставалось еще долго.

65. Дед Гоша и возмездие

[]
     
     Дед Гоша как-то незаметно постарел. Вроде только недавно дрался с варнаками в армии, один против всех, и бросал табуретку через всю казарму в старшину (чуть не зашиб). А теперь силы уже не те, здоровье подводит. Нога заболела, отниматься начала. Даже с дедовыми чудовищными терпением и волей, стало невмоготу. Ночью просыпаешься и лежишь. Рядом Галя спит, а у тебя темный потолок над головой и огненный разлом через все бедро, который не отпускает. Лечили-лечили, старший сын с севера прилетал, по врачам водил. Профессора смотрели ногу, цокали языком. Процедуры, магниты, уколы с медсестрой. Ничего не помогало. И только китаец с блестящими иголками -- смотреть страшно -- помог. Думаешь -- как это, втыкать такое в живого человека? В первый раз боль, привычная, разламывающая, ушла так неожиданно, что дед уснул на столе. И снились танки, и завод, и молодость, и облака над Полетаево, над горами. А ты идешь по траве, с лукошком, налегке -- вокруг карстовые провалы, похожие на заросшие воронки от авиабомб, ветер шумит в березах, а в воронках тишина, словно законсервировали время. И небо над головой -- высотой в бесконечность. Ноги крепкие, сильные, походка упругая. Голова ясная. Урал вокруг. Трава пахнет сухостью, сладкой горечью и солнцем. Кузнечики стрекочут оглушительно. Идти и идти. Жить.
     Проснулся в слезах.
     Долго благодарил китайца.
     * * *
     Ногу починили, а с молодостью как быть? Теперь мотоцикл не особо поводишь. Мотоцикл, конечно, не танк, но силы в руках требует. Деда попробовали пересадить на уазик, но старый танкист и байкер за баранкой не прижился. Нет, только хардкор.
     И стал ездить дед на автобусе. Сашка, средний сын, жил за Иренью, на другом конце города. "Восьмерка" туда от РМЗ шла. Минут сорок ехать через центр города, мимо Гостиного двора и рынка.
     А в автобусе всякое бывает. Бывает, иной раз и матом заговорит человек.
     Дед Гоша, несмотря на то, что до пенсии был бригадиром сварщиков по прозвищу Гошка Бугор, а на пенсии -- начальником ночных сторожей целого завода, матерных слов не использовал. То есть, при мне ни разу. Даже когда у его мотоцикла что-то там не заладилось в двигателе прямо посреди дороги. Или бабушка пролила горячий суп. Или один из подчиненных халтурно заварил шов, а потом не сказал...
     Но когда дед гневался, он словно загорался ледяным пламенем. И бросал команды, резкие и жесткие, словно металлическим канатом хлестал. Ни единого матерного слова, а все разбегались. Я был совсем мальчишкой, дед при мне парой слов осадил компанию зарвавшихся молодых хулиганов. Дед сжал кулаки, шагнул вперед -- и я понял, что за мной стена и нечеловеческая мощь. И словно молния сверкнула и в воздухе резко запахло озоном...
     В общем, съездил дед к Сашке, повидал Максю и Юльку. Попил чаю, послушал новости и поехал обратно. И тут...
     Молодой здоровый мужик ввалился в автобус. Знаете, есть такие люди-титаны-минотавры. Им бы в лабиринт на целую вечность, а они среди людей ходят и топчут, и бодают, и ревут утробно. И требуют мне, мое, я.
     Дед попытался его осадить -- парой слов, как в старые времена... А ничего не вышло. Здоровый двухметровый хамло надвинулся на деда, в грудь пихнул пудовым кулаком.
     Ты такой-сякой, и матом понес.
     И понял тут дед, что даже олимпийские боги теряют однажды свою силу. Юпитер, кончилось твое время... Чувство бессилия прожгло деда, словно опять врезали пряжкой солдатского ремня по сонным пяткам. И нет табуретки под рукой. И боль горит в грудине...
     Ладно, дед промолчал. Только приметил этого мужика. "Ну погоди у меня", подумал и отошел в сторону. А когда на следующей остановке мужик вышел, дед Гоша вышел вслед за ним.
     И потихоньку двинулся следом.
     Варнак идет, дед за ним. Ускорил дед шаг. Поравнялся с мужиком. Тот поворачивает голову, кто мол там. Увидел деда Гошу, открыл рот...
     А дед как даст ему кулаком по сопатке.
     Старый конь глубоко не вспашет. Но и борозды не испортит. Сила уже не та, а навыки остались.
     Ударил дед, повернулся и бежать.
     Бабушка смеялась "Вы посмотрите, какой мститель нашелся". Фу ты, ну ты. Долго подкалывала деда. А потом рассказывала мне эту историю и сидела гордая, как мать богов. А где-то за окном кухни грохотал гром и едва заметно пахло озоном.
[]
     
[]
     
[]
     
[]
     

66. Криминальный талант

[]
     
     В то лето я был в пионерском лагере на Азовском море. Мы жили в маленьких синих домиках на четыре человека, а к морю ходили через сосновую рощу, усыпанную сухими иголками, там еще по пути было маленькое озеро с коричневой водой. Азовское море оказалось мелким и очень соленым, а по песчаной косе, куда нас, конечно, не пускали, можно было дойти до его середины.
     Это было лето бумажных бомбочек.
     Святой Ильич, благослови жару и воду. Я был мастером бомбочек -- всех размеров и форм. Я их сотни в то лето сделал. Я работал на себя и на заказ. Я мог свернуть бомбочку из одного листа бумаги, из двух, из четырех. Мои бомбы прекрасно держали воду и взрывались с гулким хлопком, гарантированно забрызгивая радиус поражения. В бумажном мире я был бы самым ценным бойцом Бумажной Ирландской Республиканской Армии (БИРА).
     Когда я сидел и рисовал в свободное время, ко мне подошел пацан из отряда на два года старше. Он заглянул мне через плечо и кивнул.
     - Ты умеешь рисовать, - сказал пацан из старшего отряда. Это был не вопрос, а утверждение. - А лепить ты умеешь?
     - С какой целью интересуешься? - так надо отвечать, когда тебя собираются втянуть в явно криминальное дело, но тогда я не осознал угрозы.
     - Умеешь?
     - Да, - сказал я. И все заверте...
     Пацан из старшего отряда рассказал, что ему нужно. Это был такой Дэнни Оушен, который сразу после отсидки затевает новое дело, а я при нем Брэд Питт, который жует арахис и работает голосом разума. "Ты хочешь ограбить казино?" "Четыре казино". Тут надо задумчиво пожевать арахис, но я даже не знал, что он так называется.
     Дано: домик на четверых. Девчонки из отряда Дэнни, то есть старше меня. И мы должны их напугать. Клево!
     Вообще-то, в идеале мы хотели достать фосфорной краски, чтобы нарисовать скелет на оконном стекле. Чтобы когда стемнело, скелет начал светиться, а девчонки увидели и завизжали. Но это план сорвался, потому что достать фосфорную краску было негде. Тогда мы приступили к плану Б. Лягушка из мыла!
     Сначала мы придумали паука, но у него постоянно ломались ноги. Мышь? Нет, мышь не годится. Лягушка! Да. Все девчонки боятся лягушек. Ее должен был слепить я, потому что я талантливый, рисую, леплю, делаю бумажные бомбы, и теперь мой талант оценили по достоинству. Так сказал Дэнни.
     Наконец-то.
     А лягушку нужно подбросить в комнату девчонкам, чтобы...
     "Смотри", учил меня Дэнни. "Девчонки испугаются, закричат, выбегут, будут дрожать и бояться. И прижиматься к тебе от страха. Там уж не теряйся". В общем, это была стратегическая цель великого проекта.
     Не то, что тесные объятия девчонок казались мне в тот момент интересными, но сама мысль, что они увидят лягушку, испугаются, завизжат и начнут голышом выскакивать из домика, мне показалась забавной. Да животики надорвать!
     Я слепил лягушку из розового мыла (ну, какое было). Из мыла очень сложно лепить, даже трудно сказать, с какой попытки я справился. Не помню, почему не из пластилина. Может, его у нас не было -- я был в двух лагерях, но нигде не помню, чтобы я лепил. Впрочем, покажите мне человека, который испугается лягушки из советского пластилина...
     Очень похоже получилось, за исключением цвета. Лягушка была полупрозрачная и словно вареная. Или больная. Так было даже лучше, потому что девчонки никогда не возьмут в руки ничего больного, если это не котенок. Мы пошли на дело. К этому времени о готовящейся афере уже знали все мальчишки моего отряда, и всем это дико нравилось, поэтому на дело вместо двух человек пошли пятнадцать. Это все равно как если бы взрывать маленький мост через ручей пришла вся партизанская бригада Ковпака. И "Красная капелла" заодно. И Зорге.
     Мы подкинули лягушку в домик и затаились в ожидании. Пятнадцать человек разбежались по кустам вокруг и стали ждать, подхихикивая и пихая друг друга локтями.
     Прошло пять минут.
     Прошло десять. Никакого эффекта.
     Никто не кричал, не визжал в ужасе, не выбегал из домика в одном белье...
     В общем, что-то пошло не так.
     Мы с друзьями переглянулись, я пожал плечами. Дэнни напряженно смотрел сквозь заросли. Лицо у него закаменело.
     Вдруг дверь в полной тишине распахнулась. Мы вздрогнули. Сейчас! Сейчас побегут девчонки! Да!
     На порог неторопливо вышла девчонка, взрослая и, как мне показалось, наглая. Волосы у нее были короткие, до плеч. Наглая девчонка огляделась. Вряд ли она собирается к кому-то прижиматься, подумал я.
     - Дэнни! - крикнула она в окружающие кусты. (может, его звали Денис? Не помню) - Дэнни, я знаю, ты здесь! Слышишь!
     Дэнни привстал, потом сел. Но молчал.
     - Трус! - крикнула наглая девчонка.
     Дэнни молчал.
     - Как хочешь! - она выбросила на дорожку розовую лягушку из мыла. Мою лягушку. Фигурка развалилась на куски. Меня как ножом по сердцу резануло.
     Наглая девчонка помахала красной расческой-массажкой.
     - Ты все равно ее не получишь!
     Дэнни сжал зубы, я видел, как он разозлился. Но Дэнни молчал, только уши багровели. Девочка покричала еще, затем ушла.
     Все было кончено.
     Дэнни и его пятнадцать юных друзей ушли ни с чем. Дэнни шел рядом со мной, хмурый и задумчивый.
     - У тебя есть еще бомбы? - спросил он наконец.
     - Только одна.
     - Дай мне.
     - Ладно, - сказал я. Хотя это была моя лучшая работа и мне было жаль расставаться с этой бомбой. Она казалась мне идеальной. Я сделал ее из двух тетрадных листов. Я разрисовал ее под атомную бомбу "Толстяк" и подписал. Не было ничего на свете, чего бы я боялся больше атомной войны (разве что собак), и я изживал свой страх через творчество. По оболочке в клеточку тянулись нарисованные шариковой ручкой защелки и швы.
     Мне было жаль расставаться с этой бомбой, но чего не сделаешь для человека в беде?
     Дэнни забрал бомбу, кивнул мне и ушел. Мне показалось, он шагал как-то по-особому решительно.
     Когда мы сели ужинать, пришла вожатая. Рядом со ней стояли двое пионеров с красными повязками дежурных и в голубых пилотках. Пионеры ухмылялись. Я отложил ложку и встал.
     За мной пришли.
     Позже я узнал, как было дело. Дэнни взял бомбу, наполнил водой и, проходя, мимо домика девчонок, закинул внутрь. Бомба гулко лопнула и гарантированно залила водой радиус поражения. Девчонки визжали и выбегали из домика. И наглая девчонка тоже. Дэнни стоял рядом и смеялся.
     В общем, фирма веников не вяжет.
     В наказанных сидели мы оба. Не думаю, что Дэнни меня сдал. Наоборот, когда я вошел, он посмотрел на меня с удивлением. Меня подвело тщеславие художника. Бомба была аккуратно подписана.
     Мы сидели в дисциплинарной комнате со сломанными стульями, потом нас отправили подметать двор.
     - А зачем тебе расческа? - спросил я, орудуя метлой. Я наконец, сообразил, что было на самом деле целью Дэнни. Но зачем ему женская расческа? Массажки тогда считались женскими.
     - Низачем, - буркнул он и смахнул волосы с глаз. - Дурацкая штука, терпеть ее не могу. Мать положила с собой. Если бы эта дура ее не взяла, потерял бы где-нибудь.
     - А зачем тогда хотел забрать?
     Дэнни пожал плечами. И мы продолжили трудовое воспитание.
     На следующий день пришла наглая девчонка, смотрела, как мы подметаем. Дэнни упорно ее не замечал, мел и мел, поднимая пыль. Я чихнул, затем еще. Девчонка долго не уходила, даже окликнула Дэнни. Теперь она не казалась такой наглой. Дэнни поднял голову, посмотрел на девчонку и тут же отвернулся. Но что-то в нем изменилось.
     Видимо, тут дело все же было не в расческе. Я так думаю.
     На следующий день меня вернули в отряд, а Дэнни остался на штрафных работах. Бомбочек я больше не делал (именных точно). С Дэнни мы виделись пару раз, кивнули друг другу издалека, как старые подельники, а через несколько дней закончилась лагерная смена. Я без задних ног продрых "королевскую ночь", еле отмыл зубную пасту, вернулся в Вартовск и привез младшей сестре игрушечную плиту (увы, плита оказалась бракованной, лампочки не горели, но сестре все равно понравилось), а через неделю улетел к деду в Кунгур на остаток лета. Вот и конец истории.
     Это было последнее дело Дэнни Оушена.
[]
     
[]
     
     
      В пионерском лагере. СССР, 80е годы

67. Красное и черное

[]
     
     
     Я научился читать очень поздно, лет в семь, но зато за один день.
     До этого все попытки заканчивались одинаково — я уставал от угадывания слогов и категорически отказывался продолжать. А тут вдруг понял принцип — как молния сверкнула — и все стало предельно ясно.
     Мы тогда жили в балке в Старом Вартовске. Была зима. Морозы за -40. Я помню это, потому что в тот вечер я ехал из детского сада с мамой, сидел в трясущемся "пазике" у стекла, замерзшего, белого, со слоем рыхлого инея на внутренней стороне в сантиметр толщиной. Пар дыхания вился в салоне автобуса, как туман, лип на ресницах. Я снял варежку и вытаивал пятерней в окне дыру, чтобы смотреть. Помню тот момент, как я смотрел в крошечную проталину, в темноту за окном, а там мелькали редкие огоньки, красные, белые, желтые. Мы ехали из Вартовска в Старый Вартовск. И я вдруг решил: "Сегодня я буду учиться читать". Мама сидела рядом, задумавшись.
     И потом в балке, в тепле, я сидел с "Азбукой" — и вдруг вспышка. Я понял то, чего не понимал. Все очень просто. Буквы превратились в слова, а слова... Слова были огромные и сверкающие, как океанские лайнеры. Они подавали гудки в темном безбрежном океане, и я видел их огни -- белые и красные, желтые россыпи иллюминаторов. Это был момент какой-то потрясающей четкости и ясности. Магия.
     За час я дочитал "Азбуку". Мама мыла раму. Несколько букв я не знал и не смог догадаться. Нарисован шарф, но "ш" я уже знаю. Какая это буква? Загадка. Я пошел к маме, она что-то варила, у нас была переносная электрическая плитка на две конфорки. Кастрюля кипела, влажный теплый запах вареной говядины висел под потолком, мама резала капусту. На голове у мамы была косынка, как у комсомолок Бама. В ней мама была самая красивая мама на свете.
     - Мам, какая это буква? - спросил я и показал маме азбуку.
     - Смотри на картинку, - сказала мама. Ей было некогда, но она отвлеклась. Отец еще не вернулся с работы, он что-то монтировал на буровой. Бригаду привозили вахтовым автобусом -- вернее, двумя автобусами, потому что один мог сломаться, а в такой мороз это верная смерть. За окном балка была глубокая северная ночь.
     - Что это?
     Я смотрел и видел шарф. Но букву "ш" я уже прошел...
     - Шарф, - сказал я.
     - Шарф, - повторила мама. - Так какая буква? - ей казалось, что это просто, все на виду.
     - Не понимаю. Это же "ш"! А буква должна быть новая.
     - Что нарисовано? - терпеливо спросила мама, показывая на следующую картинку.
     - Свитер.
     - Не свитер, а кофта. И буква тогда?..
     - Не может быть "к"! "К" раньше была! - я рассердился и уперся. А когда я упираюсь, то перестаю думать. И до сих пор так.
     Мама рассердилась в ответ. Замолчала и стала дальше резать капусту и морковку. Я немного подождал, потом сказал:
     - Мам...
     - Что?
     - Просто скажи букву! Пожалуйста!!
     Наконец, мама сдалась, она знала мое упрямство. И сказала — "ф" эта буква. Ну, елки. Да! Я убежал читать букварь дальше. И я сразу понял, где эта буква стоит в слове "шарф" (нечестно! Она последняя, а не первая), как пишется, как читается, как сочетается с "а", "и", "е". И только жаль было, что мы с мамой почти поругались и она не может разделить мою радость.
     
     * * *
     Уже вечером я читал первую свою книгу, которую наугад выбрал в библиотеке родителей. Кажется, это было "Красное и черное" Стендаля. Не уверен, потому что память — очень странная штука, постоянно в этом убеждаюсь. Но почему-то думаю, что именно она. Понятно, что я почти сразу "Красное и черное" отложил — и целиком прочитал уже в школе. Причем пробовал читать эту книгу много раз, но всякий раз сдавался на первой-второй главе. И даже когда прочитал ее целиком, то не до конца все понял, хотя книга мне понравилась. Я даже перечитывал ее.
     А мой отец прочитал "Красное и черное" в первом классе школы. И она стала одной из его любимых книг. Отец научился читать рано, в 5 лет (или даже в 4?), и был записан в три разные библиотеки в Кунгуре. Ходил туда каждый день. Можно было брать 3 книги. В трех библиотеках он брал девять. Но библиотекари все равно ему не верили, и спрашивали: про что книги, мальчик? Ты не врешь нам? Отец рассказывал сюжет. Но ему все равно не верили. Такова селяви истинного любителя чтения.
     Потом маленький отец пытался взять взрослые книги читать, но ему не давали. Он сам мне про это рассказывал и смеялся. Я, говорит, у них все детские книги прочитал, мне там уже читать нечего, а они... Но нашлась одна хорошая библиотекарша, которая разрешила ему взять взрослые книги. На следующий день она спросила, о чем книга? Отец ответил. И она кивнула и больше никогда не спрашивала. И позволяла взять не 3 книги, а больше, сколько хочешь. "Ну, я там развернулся", сказал отец.
     Каким образом к отцу в руки попала книга "Красное и черное" Стендаля, непонятно. Или я не помню его рассказ, увы. Возможно, книга была у бабушки дома. Баба Галя, мама отца, работала в отделе кадров и у нее была куча дефицитных книг (а потом и полное собрание Дюма, зеленое, подписное и дефицитное, — но это уже при мне). Именно у бабушки я прочитал "Петр Первый" Толстого, дефицитного "Тарантула", сказы Бажова и много-много других книг. А еще бабушка выписывала кучу журналов вроде той же "Химии и жизнь", "Здоровье" и что-то там еще, где печатали фантастические рассказы и комплексы цигун (ну, это чуть позже). Я читал все подряд.
     * * *
     Моя младшая сестра научилась читать в 4 года. Татьяна говорит, я сам ее научил (мне тогда было 10), потому что мне чертовски наскучило читать ей вслух. Не знаю, как я совершил такой педагогический подвиг — со Златой он у меня пока не очень получается. Потом Таня приходила в детский сад и воспитатель усаживала ее с книжкой. Татьяна серьезно и обстоятельно читала вслух остальным детям, а воспитательница и нянячки отдыхали.
     А книги сестре перед сном я читал по ролям. Чтобы мне было не так скучно. Я говорил то толстым голосом, то тонким, то хрипло и весело, то зло и страшно, то бодро и по-пионерски, как Конек-Горбунок. Переигрывал, конечно, страшно. Я читал ей "Капризку и ничевоков", "Руслана и Людмилу", русские сказки и грузинские сказки. "Младший вовсе был дурак..." Ершова я вообще сестре часто читал. "Ну еще страничку!", требовала она. И даже когда уже сама научилась читать, иногда просила почитать ей вслух, ну пожалуйста. Я вздыхал и нехотя соглашался. Изредка.
     Это теперь со Златой тоже. Еще страничку! Сколько бы я не прочитал, Злата считает, что на ней сэкономили. Пару страниц точно зажали, ироды.
     "Ээ! Слишком маленькая история!", говорит Злата возмущенно.
     "А ты учись читать сама" - говорю я. Но мы пока в пути.
     И да. Это очередная маленькая история :)
[]
     
      Замечательная "Азбука" 1980 года издания, СССР. Увы, сейчас таких не делают.

68. Судьба юного художника

[]
     
      Я художник, я так вижу (c) Фото: Robert Doisneau, 1953. Ну, я точно не был таким раскованным живописцем.
[]
     
      Я был больше похож вот на такого художника. А кошка у меня была полностью черная, по имени Катька.
     
     В школе я несколько лет выписывал журнал "Юный художник". Очень он мне нравился. Там постоянно проводились конкурсы рисунка на заданную тему. Однажды я все же решился, набрался смелости и отправил им свою работу. Помню, это была миниатюра "морская баталия в синем монохроме" -- написанная по мотивам "Одиссеи капитана Блада". Я рисовал акварелью, но не кисточкой, а чернильным пером. Синий пиратский корабль сражался с испанским галеоном в безбрежной синеве океана.
     Мне казалось, это очень крутая работа в необычной, революционной технике. Я вложил картину, она была размером меньше открытки, в конверт, запечатал его, подписал -- все, как положено, адрес, Москва, в редакцию "Юного художника". Я отправил письмо и с трепетом сердца стал ждать ответа в одном из следующих номеров. Конечно, я считал, что достоит главного приза. Или хотя бы публикации на страницах журнала. Мол, вот нам прислали наши читатели. И тут -- бац! -- мой рисунок. Я прихожу и показываю родителям журнал. Так, небрежно. Дорогие папа и мама, ваш сын печатается в прессе.
     Но результаты конкурса так и не объявили — журнал закрылся. Не думаю, что это как-то связано. Нет, я уверен, что тут нет никакой связи. Честное благородное слово, это не я. Черт. Мне жаль.
[]
     
     Шучу, конечно. На самом деле, это был 1991 год, а затем начался 1992. Развал Союза больно ударил по всей прессе -- особенно по детским изданиям. И журнал закрылся.
[]
     
      Он несколько раз пытался возродиться после 1991 года, но это уже был далеко не тот журнал.
[]
     
      Мой пиратский корабль -- это, конечно же, "Арабелла", бывший "Синко Льягас". 40 пушечный фрегат Питера Блада. Перо вместо кисточки, что я использовал для акварели, позволило мне вырисовать самые мелкие детали, такелаж, орудийные порты и прочее. И клубы пушечного дыма...
[]
     
      Мой корабль был не больше советского пятака размером, но с кучей деталей.
[]
     
      Монеты СССР. Рубль с Лениным до 1991 года -- вот это были деньги для мальчишки! И можно было купить альбом и коробку красок.
[]
     
      А еще пером и акварелью здорово получались волны. Я чувствовал себя новым Айвазовским. Недаром я два раза был в его музее в Феодосии. "Шторм на Черном море". 1893 - Иван Константинович Айвазовский.
     С тех пор я мало рисую, утратил навыки. Но зато теперь есть, кому подхватить выпавшее из моих рук знамя юного художника! Мои дочки Василиса и Злата любят рисовать. И мне кажется, у них получается намного лучше, чем у меня. Да вообще отлично получается! Вот такой я строгий и невероятно критичный отец :)
[]
     
      В комнате Василисы (13 лет). Это ее рисунки.
[]
     
      Когда в семье растет Пикассо :) "Собака", Злата 5 лет

69. Мы здесь Чужие

[]
     
      Не оглядывайся...
     Мой племянник Вова ест только белую кашу, Злату — только коричневую.
     А я с ужасом вспоминаю зеленую. Гороховую, из детского сада. Переворачиваешь тарелку вверх дном, а она - висит.
     Когда я впервые увидел фильм "Чужие", я сразу понял, что всегда подсознательно ждал именно этого. Из этой зеленой фигни полезут гладкие блестящие монстры с тысячью зубов и кислотой вместо крови.
     Ух, какой это был фильм. Крутой и страшный до умопомрачения. А гнусавый голос переводчика, высоковатый, всегда немного запаздывающий, создавал дополнительный эффект сна наяву. Когда я наконец посмотрел первый "Чужой", то впечатлился намного меньше. Мой "Чужой" -- он какой надо Чужой, чудовищная матка с вылезающими челюстями из фильма Кэмерона. Чужие.
     Мне нравятся все четыре первых фильма серии (и третий, про тюрьму, и даже вариация Жене), но моя настоящая Рипли -- она спаслась вместе с девочкой и капралом Хиксом. Они выжили. Я знаю.
[]
     
      Майкл Бьен в роли капрала Хикса. "Чужие" (1986), режиссер Джеймс Кэмерон.
[]
     
      Поцелуйчик. Схватка двух беспощадных женских особей. Самый феминистский фильм Джеймса Кэмерона.
[]
     
      Крутые космические десантники будущего.
[]
     
      Сигурни Уивер в своей коронной роли Рипли спасает девочку от Чужих. Материнский инстинкт -- мощнейшая сила во Вселенной.

70. Подводная мечта

     К слову о куколках LOL, которые нравятся Злате. Цена у оригинальной игрушки -- в половину космического корабля. Игровой потенциал -- десять минут (больше, если игрушку назначат любимой, но на моей памяти такого не случалось). Поэтому сейчас мы берем китайских "типа лол" в похожем шарике. Для Златы главная фишка -- открыть шарик и удивиться. Ух, ты! А у этой волосы зеленые!
     В моем детстве новая игрушка -- это было целое событие. Забавно сейчас вспоминать, как весь двор сбегался посмотреть на новинку. И тот, кто ее принес, целый день чувствовал себя королем мира.
     Моя мечта была -- вот такая подводная лодка, на батарейках. И однажды я ее все-таки получил. Это было в пионерском лагере, во второй заход. Я купил лодку в первые дни в лагере (да все купили), и берег до дома, чтобы запускать там и наиграться всласть. В общем... мечтать о ней было лучше.
     Лодка не оправдала моих ожиданий. Она с трудом погружалась, а затем выскакивала на поверхность как поплавок. Для центровки пришлось прилепить к ней кусочки пластилина. Никаких балластных цистерн, о которых я читал в военных книгах, в игрушке не оказалось. Впрочем, мечте иногда лучше оставаться мечтой.
     А кто-то рассказывал, что лично знает мальчишку, у которого была подводная лодка -- атомная! И вот там было все, как на настоящей: и погружение на заданную глубину с помощью балластных цистерн, и скорость, и стрельба игрушечными торпедами, и даже перископ поднимался... А кто-то рассказывал, слегка завравшись, что внутри у игрушки стоит настоящий крошечный ядерный реактор -- вместо батареек. И управляется она по радио, без проводов.
     Конечно, я подозревал, что это выдумка... Но все равно слушал, раскрыв рот. Необыкновенно здорово было представлять такую лодку...
     В моем воображении внутри маленькой лодки моргал красный свет, взревывала сирена. Всем постам! Срочное погружение! Крошечные механические человечки бежали на свои места в отсеках. Капитан командовал "Заполнить среднюю!". Через шпигаты начинала поступать вода. Лодка медленно и плавно погружалась в глубину пруда, среди удивленных лягушек и рыб...
     А вообще, это был целый жанр в советском детстве -- легенды о невероятных игрушках, в которые точно играл какой-то знакомый мальчишка. "Да зуб даю!"
     Потому что самые лучшие игрушки создает наше воображение. Мне так кажется.

71. Мой "зенит" в тумане светит

[]
     
      Прыгнуть выше головы -- главная задача фотографа любого возраста. 1950, фото: René Maltête
     Я много лет увлекаюсь фотографией, еще со школьных времен.
     Тогда у меня был "Зенит" с единственным объективом "гелиос-44". Я прошел с ним огонь и воду. Я снимал в школе, на субботниках, на даче, в лесу, в поездке по стране на машине, в болотах по клюкву, он улетал у меня на землю, в глубокий снег, падал вместе со мной на лыжах, замерзал на сорокаградусном морозе и томился на жаре. Он был перемотан синей изолентой, как раненый товарищ, который всегда подставит плечо.
     Я наизусть знал выдержку и диафрагму, пленки 32 и 64, проявитель и фиксаж, вслепую заправлял пластиковый бачок и засекал время, сушил пленки на прищепках, а потом печатал фотографии в ванной, при красном свете фонаря, отсчитывал про себя секунды, а ровное электрическое гудение фотоувеличителя "Ленинград 6у" казалось мне музыкой сфер.
     Я заполнял мокрыми снимками все бельевые веревки в доме, отпечатки висели, искривленные и покоробленные, словно белые листья, которые вот-вот опадут. И иногда действительно падали.
     Мама ругалась, потому что эти груды высохших снимков некуда было девать, и они валялись по всей квартире. Когда у меня появился электроглянцеватель, запах горячей фотобумаги на несколько дней вытеснил из квартиры все другие запахи.
     Временами я забрасывал "зенит" на несколько месяцев, но снова к нему возвращался, как к старому другу.
     Даже когда в начале 90х я увлекся боевыми единоборствами, то притащил фотоаппарат на тренировку в малый зал школы. Кроме нас с Яриком было еще один или двое его друзей, что пришли заниматься. Я их не помню, но зато помню, как мы все позировали в позах "типа брюс ли", "а вот мои нунчаки, зацени", а потом один из друзей снял, как я бью свой коронный маваши -- выше своей головы, Ярику в челюсть, а Ярик красиво и четко блокирует. В этом фото все прекрасно, поза, энергия и физическая форма Ярика, моя растяжка и техника (мы стояли так довольно долго, для пленки 64 так выдержка несколько секунд). В общем, все великолепно, кроме моих растянутых советских трико и пленки плохого качества. В таких трико меня выгнали бы из любого приличного фильма кунг-фу, а пленку... Впрочем, это лирическое отступление.
     Прошли годы.
     Сейчас у меня 7 или 8 разных фотоаппаратов, два из них пленочные (один среднего формата), и куча объективов (ну, хотелось бы больше). Я регулярно снимаю. Я в день просматриваю сотни хороших чужих фотографий. Мне кажется, я выработал верный глаз и какой-то вкус к фото. Я понимаю толк в композиции. Я чувствую фактуру.
     И все, что выше, прекрасно бы смотрелось как предисловие к шикарному альбому лучших фотографий от известного всему миру фотографа (посмотрите... он смог, он добился... терпение и труд все перетрут), но...
     Единственная проблема: я поразительно плохой фотограф.
     Так что вот вам панда. Странный тип. И мучительная улыбка человека с художественной небритостью.
[]
     
      Улыбнитесь, вас снимает панда.
     
      "Зенит 3м" с объективом "Индустар-50". А тип действительно странный. Это знаменитый криминальный фотограф Ричард Сэдлер по прозвищу "Уиджи". Он получил свое прозвище по созвучию с названием доски для спиритических сеансов -- за то, что всегда прибывал на место преступления раньше полиции. Фото 1963 года.
     
      Зарубежная реклама советского фотоаппарата "Зенит". 70е годы. Фото: Николай Никитин.

72. Книжные дети

[]
     
     В детстве из книг я узнал несколько надежнейших способов знакомства с девушками:
     Упасть ей на руки тяжело раненым и истекая кровью (Де Бюсси, "Графиня де Монсоро")
     С шуточками избить шпионов кардинала (Д'Артаньян)
     Глядя девушке в лицо холодным взглядом поразительно синих ирландских глаз, сказать что-то резкое и колкое (Питер Блад и Арабелла)
     Принять ее за дерзкого мальчишку и пообещать дать по шее (Дик и "Черная стрела")
     Победить на турнире в ее честь, а затем упасть, истекая кровью ("Айвенго" и леди Ровенна). Черт, это уже повтор первого способа.
     Похитить ее, а затем умирать на ее глазах от жажды, будучи горбатым глухим незаконнорожденным уродом ("Собор Парижской богоматери"). Ну, это для экстремалов.
     Упасть на ее глазах вместе с лошадью ("Джен Эйр"). Хмм, опять упасть...
     А! Знать ее с детства ("Скарамуш", "Потоп" и т.д.)
     Преследуемым озверевшей толпой, упасть ей ну руки, истекая кровью... ("Королева Марго"). Черт! А по статистике этот способ точно лучший :)
     Знать ее до начала книги и уже готовиться к свадьбе ("Граф Монте-Кристо", "Морской ястреб"). Ну, это уже неспортивно. Правда, к этому автоматом прилагается предательство лучших друзей и многолетняя каторга... Ну, не знаю, не знаю. Сомнительный какой-то способ.
[]
     
[]
     
[]
     
     =========
      Фото - автор неизвестен
      "Одиссея капитана Блада" Р.Сабатини, иллюстрация Игорь Ушаков
      "Черная стрела" Р.Стивенсон, иллюстрация Иван Кусков
      "Скарамуш" Р.Сабатини, иллюстрация Павел Парамонов

73. Кентавры обольщения

     ...бегущие на свет зари.
     Лешка Мальгин, мой второй лучший друг, подбил меня ходить и знакомиться с девчонками. Нам было лет по четырнадцать.
[]
     
[]
     Лешка блондин. Лешка два года не приезжал в Кунгур, лето проводил у бабушки в Полетаево. Предатель. А тут вдруг приезжает к нам в гости дядя Слава Мальгин, друг моего отца и отец Лешки, и говорит, что тот в городе. "Ты чего, Дима, к нам совсем не заходишь?" Ну я офигел немножко от такого поворота, отложил "Графиню де Монсоро", которую перечитывал не знаю в который раз, собрался и поехал. Три остановки от РМЗ, частные дома на горе. Деревянный забор, синие наличники. Встречает меня Лешка, загорелый, вытянувшийся. Пожали руки и пошли на кухню, чай пить. С малиновым вареньем.- Поехали в город, - сказал Лешка, прихлебывая из блюдца.
     - В кино, что ли?
     - С девчонками знакомиться.
     Вот так сразу. Что, даже чаю не попьем?
     - Уважаю я это дело, - продолжал Лешка. - А ты как? Варенье бери.
     - Да уж не впервой, - я хладнокровно пожал плечами. А внутри все задрожало, затем скрутилось в тугой узел. Я отодвинул недопитый чай, решительно облизал ложечку и положил на блюдце. - Поехали, чего время терять.
     Вообще, я не был в себе уверен. Конечно, где-то внутри я давно знал, что когда-нибудь у меня будет много женщин, красавицы, одна другой лучше, я буду разбивать сердца потоком, единым небрежным взглядом и суровым шрамом через все лицо, пока не встречу свою единственную любовь, возможно, трагическую. И тогда уж полыхнет так, что из космоса будет видно. Так будет, но не уверен, что этот день -- сейчас. Другими словами, в тот момент мне было до смерти страшно.
     - А куда поедем? - говорю. - В кинотеатр?
     - Не-а, в кино уже надо со своей девчонкой приходить. В Гостинку.
     Гостиный двор -- это наследие загнивающего царского режима. Кунгур когда-то был большим купеческим городом. Огромное круглое здание в два этажа, все из древнего красного кирпича, внутри кольца -- склады, а по периметру идут галереи, из которых двери уходят в крошечные магазинчики. Царский торговый центр, ага.
     - Там магазинов полно, - пояснил Лешка. - Девчонки любят магазины.
     - Логично.
     Мы собрались, вышли на остановку и поехали на автобусе. Оранжевый "сарайка" полз в гору медленно, но упрямо, переваливаясь и дребезжа. Мы висели на поручне. По пути Лешка объяснял мне, что магазины -- идеальное место для знакомства. Девчонки при виде того, что можно купить или надеть, побрякушек, нарядов, какой-нибудь помады, становятся беззащитные. Бери их голыми руками. Если на улице тебя скорее всего отошьют, то в магазине другое дело. Могут и не отшить. Я кивал, словно мне это было давно известно.
     Автобус додребезжал до Гостинки, двери с грохотом распахнулись. Мы приехали. Мы с Лешкой стояли на остановке и смотрели на здание Гостинки -- оно было через дорогу. Пришло время настоящей мужской охоты.
     Мы перебежали на ту сторону и вошли в магазин на первом этаже. Он был самый большой. Народу!
     Тогда это еще был советский магазин -- с этими стеклянными витринами, в которых лежали одинокие вещи.
     Сначала мы просто бродили, а потом Лешка сказал, что надо не просто ходить, а с целью. Смотри, где самые симпатичные девчонки. И мы начали бродить с целью.
     И через некоторое время я вошел во вкус.
     - Вот эта как тебе? - говорил я Лешке. Мимо шла "баская девчонка" -- с одной из чудовищных причесок 90х, а ля фильм "Деловая женщина". В мини-юбке и в цветных фиолетовых чулках.
     - Нет.
     - А эта? Смотри, красивая.
     Лешка посмотрел и покачал головой.
     - Она одна. А нам нужно две.
     Это был чисто пацанский подход. Все честно. Я кивнул. Сам погибай, а товарищу бабу найди.
     - Вот эти! - Лешка остановился. - Смотри!
     Я посмотрел. Сердце билось так, словно я попал в засаду миньонов. И я де Бюсси в том роковом бою -- один против четырех. Перед глазами туман, а рукоять шпаги скользит в мокрой от крови ладони...
     - Хороши! - сказал Лешка. - Скажи, клевые?
     - Ага.
     Девчонок было две. Сестры или подружки. В простых ситцевых платьях. Милые и красивые. Загорелые длинные ноги в белых босоножках.
     - Они не одни, - сказал я.
     Лешка присмотрелся.
     - Вот черт.
     Девушке сопровождала объемная женщина с огромной сумкой. В романтической музыкальной комедии ее бы назвали дуэньей, и она была бы комической сварливой старухой. Желательно, конечно, глухой. Но нам не повезло.
     - Все равно, - сказал Лешка. - Начинаем?
     - Чего начинаем?
     Друг оттащил меня в сторону.
     - Смотри. Вот ты как будешь знакомиться?
     Я похлопал глазами. Хороший вопрос.
     - Э... подойду и скажу: привет, давай познакомимся. Тебя как зовут?
     Звучало глупо. Лешка насмешливо хмурил светлые брови.
     - Чо-то у вас как-то по-старинке знакомятся, - сказал он. - Ты бы еще ручку ей поцеловал.
     - А у вас чо ли, по-другому?! - обиделся я.
     - Спрашиваешь!
     Он рассказал мне, как это делается у них в Полетаево. Я слушал с некоторой ревностью. Мой друг стал не совсем мой друг, а полетаевский. Сначала, говорил Лешка, нужно привлечь внимание. Будем ходить за ними и смотреть. Вот так. Они оглянутся, а мы -- опа. Главное, чтобы они поняли, что мы не просто так ходим.
     И мы начали ходить и смотреть. С отчетливым намеком. Чтобы они поняли.
     Девушки приехали с пожилой дуэньей. Дуэнья сразу раскусила, чего мы рядом тремся, и смотрела на нас с подозрением. Видимо, она решила, что мы хотим спереть ее ненаглядное сокровище. И прикрывала сумку от нас всем телом.
     А девчонки переглянулись, а потом обожгли нас взглядами. Сейчас я бы растолковал эти взгляды как "что за идиоты нас преследуют?", но тогда было не до тонкостей.
     - Так, - сказал Лешка довольно. - Они нас заметили.
     Все, теперь второй этап. Спросить, сколько время. Близкий контакт.
     Девушки с дуэньей поднялись на галерею, в другой магазин, а мы следовали за ними. Перед началом второго этапа мы устроили военный совет.
     - Давай бросать жребий, кто первый идет, - деловито сказал Лешка.
     - Я думал, ты первый...
     - Нет, надо по жребию. Орел или решка?
     - Ну, орел.
     Лешка подкинул монету и поймал.
     - Решка! Иди.
     - Я?
     ...Пожилая дуэнья смотрела на меня с нескрываемым подозрением. Я, чувствуя, как деревенеют ноги, прошел мимо нее, приблизился к одной из девушек -- к длинноволосой. У нее были чудесные глаза -- я взглянул в них и забыл, зачем я здесь. У меня пропал дар речи. Мы смотрели друг на друга и молчали. Мне кажется, именно в такие моменты творится волшебство. Лешка сзади покряхтел. Мучительным усилием я вспомнил, что должен сделать.
     - Время, - сказал я хрипло. Откашлялся, голос сел. - Сколько сейчас время? Скажите... пожалуйста...
     Наваждение исчезло. Девушка сморщила нос и посмотрела на часы.
     Я посмотрел на ее запястье. Тонкая полоска кожаного ремешка пересекала его. Мне это запястье вдруг показалось удивительно красивым, возможно, самым красивым в мире. Чертовы гормоны.
     - ...
     Не помню, что она ответила. Но это было неважно. Все было как в тумане.
     Я вернулся к Лешке, не чувствуя под собой ног. Я смог! Она мне ответила! Ее глаза...
     Лешка строго посмотрел на меня, словно я провалил некий важный экзамен.
     - Ты неправильно спросил "сколько времени", - пояснял он мне со знанием дела. - Зачем ты смотрел при этом на ее часы? Надо было смотреть ей в глаза и чтобы она смутилась и покраснела, - Лешка показал. - И поняла, что ты не про время пришел спрашивать! А так она поняла, что ты про время и пришел спросить. Эх, ты.
     Я почти не слушал.
     Близость девушек волновала меня. Возможно, меня парализовала сама мысль — это не просто девчонки, а девчонки, к которым я подкатываю. Возможно, с этой девчонкой я буду встречаться. Ходить под ручку. А там и любовь... Смешно, конечно.
     Вот есть например Наташка Бочкарева, на год меня младше, я могу с ней смеяться, прикалываться и болтать, не чувствуя никакого дурацкого смущения или ступора. Ничего подобного.
     Наташка свой пацан.
     Хотя, если подумать, а девчонка-то она очень симпатичная. Красотка просто.
     Но я-то думаю о ней, не как о какой-то девчонке, а как о друге! Ну, или как о младшей сестре своего друга — Андрей на год меня старше, мы знакомы с пеленок (и это буквально, практически).
     Вот то-то и оно. То-то и оно.
     В общем, это разные вещи.
     - Теперь ты, - сказал я. Лешка как-то сразу замолчал. Потом отправился спрашивать. Я не знаю, как прошло. Кажется, Лешка был более раскован, чем я, но встретили его намного холоднее. Хотя он делал все, как объяснял мне -- смотрел не на руку девушки, а ей в глаза. Был болтлив и развязан. Не знаю, покраснела ли она.
     Видимо, именно в этот момент дуэнья поняла, что мы не просто так вьемся вокруг, а с планами -- и от нее требуются решительные действия. Иначе все пропало, молодые соколы бьют куропаток на лету. Она сгребла девушек в охапку, как наседка, и потащила вниз. Мы с Лешкой переглянулись. Напрашивался третий этап -- девушки, давайте дружить -- но что-то шло не по плану.
     - За ними! - скомандовал Лешка. Мы скатились по выщербленным ступенькам и выбежали к дороге.
     Девушки успели перейти дорогу и стояли на остановке. Они увидели нас, но сделали вид, что не замечают. Ага! Работает метод! Мы с Лешкой собрались перейти дорогу -- но судьба играла в тот день против нас. Обычно в Кунгуре автобус черта с два дождешься, но тут он подъехал через десять секунд. Прежде, чем мы сумели пересечь дорогу, девушки успели войти в автобус. Двери закрылись. Бух. Клац!
     Автобус тронулся. Наши планы рассыпались в прах. Мы с Лешкой перебежали и замялись на остановке. Девушки уезжали от нас на оранжевой "сарайке". Ах, эта стерва-любовь.
     Я вздохнул с облегчением. Честно говоря, несмотря на свое внешнее спокойствие, меня потряхивало.
     - Побежали! - сказал Лешка. "Логично", подумал я.
     И мы побежали.
     Рыжий "сарайка" бодро уезжал от нас. Еще никогда автобусы в Кунгуре не ездили с такой скоростью. Через заднее окно мы с Лешкой видели этих двух девушек. Они смотрели на нас и переговаривались. А потом смеялись. Кажется, все шло по плану.
     - Вперед!
     На следующей остановке мы остановились перевести дыхание.
     - Ничего-ничего, - сказал Лешка, тяжело дыша. Он уперся руками в колени. - Сейчас поднатужимся и догоним. Я тут знаю, как через дворы срезать.
     - Ладно, - сказал я. В отличие от Лешки, я не очень устал. Возможно, у них в Полетаево не так часто бегали за девушками. А у меня навык... В смысле, бегать.
     - Главное, не пропустить, где они выйдут, - сказал Лешка.
     - Точно. А то не найдем, - с надеждой сказал я.
     Лешка покосился на меня.
     - Моя, чур, с длинными волосами, - сказал он.
     - Это чо это? - тут я искренне возмутился. Это я у длинноволосой спрашивал время! Я вспомнил вдруг блеск стекла в витрине и тонкой запястье девушки, пересеченное кожаным ремешком часов. Золотистый загар. И кожа на внутренней стороне запястья чуть светлее. Я сглотнул.
     - Я первый сказал!
     Черт. Это опять было по-пацански. И не возразишь, все честно. Только настроение у меня почему-то испортилось.
     - Вторая тоже ничего, - утешил меня Лешка.
     - Ну да, ничего, - буркнул я.
     - Красивая.
     - Ну да, красивая, - нехотя согласился я. Вторая девчонка была ничего. Только волосы короткие, до плеч. А мне больше нравились длинные. И это взгляд... Я сглотнул.
     - Она там, наверное, тоже загорелая, - мечтательно сказал Лешка. И я сразу понял, где именно "там". - Наверняка ведь на диком пляже загорала. Я таких девчонок знаю. Горячая.
     Меня поразила раскованность Лешки в сексуальных вопросах.
     Но некогда было рассуждать, нужно было бежать дальше.
     Пыль, пыль, пыль. Солнце клонилось к закату, но жарило все равно немилосердно.
     На каждой остановке мы чуть-чуть не успевали -- и автобус успевал уехать раньше. А нам еще нужно было не пропустить, проверить -- вдруг в этот раз девушки вышли?
     Мы бежали.
     Это был эпический любовный забег двух благородных идальго. Мне это напомнило, как де Бюсси в "Графине де Монсоро" вместе с юным лекарем искал пропавшую даму. Или фильм "Благочестивая Марта", где два идальго без гроша в кармане, но с мандолиной преследуют двух симпатичных незнакомок.
     Мы бежали.
     Вообще, как оказалось, в своей жизни я часто бегал. Почти как Форрест Гамп. Только мое IQ ровно в два раза больше, чем у него. Но, возможно, на бегу это не очень заметно...
     Мы добежали. Большая асфальтированная площадка, рядом серое двухэтажное здание. Рыжий автобус стоял, не двигаясь, и никуда больше не убегал. Он был совершенно пуст. Конечная. Мы с Лешкой заскочили внутрь, огляделись и вышли на улицу. Вокруг задумчиво и меланхолично качались тополя. Возможно, где-то вдалеке играла печально-оптимистическая симфоническая музыка, как во французских фильмах.
     Это была конечная автобуса. Два благородных идальго остались ни с чем. Тут бы нам сесть и грустно поиграть на мандолине, но мандолины не было.
     - Вот чуть-чуть не успели! - Лешка показывал расстояние между пальцами. - Потом бы целовались с ними.
     Я усилием воли удержался на ногах.
     - Это да.
     - Если бы не автобус...
     - Да уж. И не говори.
     Две девицы с дуэньей исчезли без следа. Мы обегали всю остановку, весь район вокруг -- но не нашли пропавших красавиц.
     Через некоторое время, когда стемнело, мы сели в автобус и отправились обратно. На сегодня наше любовное приключение закончилось.
     А два следующих дня мы приезжали сюда на автобусе и искали прекрасных дам. Мой дорогой Де Бюсси, сказал бы нам де Сен-Люк, а вы уверены, что был не бред? Может, этой загадочной дамы вовсе не существует?
     Не знаю, дружище де Сен-Люк. Не знаю.
     Но до сих пор храню в сердце этот образ. И это тонкое запястье.
[]
     
[]
     
[]
     
     ==========
      В качестве иллюстраций:
      1-2. "Артек", 1993 год. Фото: Клодин Дори
      3-5. Кадры из французского многосерийного фильма 1971 года "Графиня де Монсоро". В главных ролях: Николя Сильбер и Карин Петерсен. Когда этот фильм показали в Советском Союзе по ТВ, он произвел просто сокрушительное впечатление. Все мальчишки хотели быть таким обреченным героем, как де Бюсси. Встретить свою Диану и сражаться за нее до последнего. Кстати, фильм до сих пор неплохо смотрится, особенно с ламповым советским дубляжом.

74. Пушки острова

[]
     
     Мне кажется, я бегу, бегу, выбиваясь из сил.
     И уже не хватает дыхания.
     Три года прошло после смерти отца. Третьи сутки у меня бессонница — мои попытки сна похожи на тяжелое забытье. И тут я впервые за три года увидел отца.
     Я не люблю читать или слушать про чужие сны. Мне все это кажется лишним или ненужным. Сюжет, который никуда не приходит.
     А тут вдруг, когда сна не стало, я увидел. Что-то вроде "Грязной дюжины". Я даже могу пересказать сюжет. Остров, шторм, и нам нужно добраться до немецкой военно-морской базы — но сделать мы это можем только с моря, во время шторма. У нас есть ржавая трофейная немецкая подлодка и моторный катер. И это мучительно сложно. Это как фильм, который идет нарезкой, без хронологической последовательности. Вот мы в штормовых куртках и плащах, в мокрых фуражках, пытаемся добраться до базы с моря. Грохот волн, темнота, брызги волн в лицо, лучи немецких прожекторов шарят по воде. Ржавую лодку разворачивает волной. Натужно рокочет мотор катера. И каждый наш шаг — все труднее и труднее. Бьет волна.
     А потом, без перехода — день до этого, светит солнце. Спокойствие. Этот остров — скалистый, высокий, белые сколы породы, на вершине скал — искривленные сосны, над ними ясное голубое небо. Кажется, это Греция. И веселый голос вдруг говорит мне:
     - Раф четыре тебе пойдет?
     Что?
     Я опускаю голову и вижу черную машину, без верха. Это пыльный джип со срезанной крышей. Мы готовимся к ночной операции. Я водитель Грязной дюжины — хотя мои таланты вождения сомнительны, в нашей команде есть те, кто водит в сто раз лучше меня — Серега, второй Серега, дядя Гена, мой отец... Но я почему-то именно водитель. И почему-то моя роль в плане будущей операции очень важна.
     И тут я понимаю.
     Это голос отца. Я поднимаю голову. Отец ухмыляется, словно это отличная шутка.
     - Ну что, подходит? Берем? - у него сотни морщинок разбегаются от глаз.
     Я понял, что это отец, когда проснулся. А во сне я воспринял все как должное. Мы Грязная дюжина, мы работаем. И вдруг почувствовал себя нужным и счастливым. Ненадолго.
     Говорят, сюжетный сон длится всего доли секунды.
     - Берем, - говорю я. - Подходит.
     Отец ухмыляется. Дядя Сережа рядом улыбается. На нем клетчатая рубашка с закатанными рукавами, загорелые руки измазаны в солидоле. И другой Серега улыбается, с русыми усами, он потом уехал в Беларусь. А вокруг рабочая такая суета, мы готовимся к ночной штормовой работе. Чем-то это напоминает "Пушки острова Наварон", это я сейчас понимаю. Вокруг какие-то ящики с армейской маркировкой, зеленые тенты натянуты. А дальше там суетится Катульский, великан дядя Гена что-то ворчит, кто-то несет ящик, кого-то слегка матерят, он оправдывается, дальше еще что-то делают. И где-то там, я знаю, грузный тяжелый Михал Михалыч, прекрасный и мудрый, который в детстве учил меня лепить лошадку и говорить по-немецки, и Зверев, бывший мент, друг моего отца. Он резкий, как понос. А может, их там нет, среди этих людей, и это я все придумал, когда проснулся.
     Я там совсем мальчишка, по ощущениям. Это наш старый "Обьспецмонтаж", отцовская фирма, где я был как дома. Только у нас сейчас другое задание, мы Грязная дюжина, нам нужно взять немецкую базу. Это важно.
     Подержанную Тойоту Раф 4 Серега собирался пригнать для меня из Владика, они поехали тогда с другим моим дядей, Сашей, но в тот момент вдруг резко взлетели цены на машины, так что Серега вместо рафа взял тойоту платц, хорошая машинка, с полным приводом, но не джип, конечно. На раф 4 не хватило денег.
     А во сне этот Раф 4 был черным. Не знаю, почему. Мне нужно будет ехать на нем по горному серпантину. Это часть плана.
     А все вокруг радостные и бодрые. Они все рядом. Все вместе, хотя впереди — тяжелая опасная работа, с которой мало кто вернется. Я сейчас мысленно возвращаюсь в этот момент сна и не могу наглядеться на эти лица. В эту долю секунды, снова и снова.
     "Господи, как я вас всех люблю.
     Радуга на ладонях" (с) Аля Кудряшева
     А потом я проснулся.
     
     ====
      В качестве иллюстрации кадр из фильма "Пушки острова Наварон" (1961) по одноименному роману Алистера Маклина.

75. Солдатики и призвание

[]
     
     Когда мне было лет пять или шесть, я побывал в Вологде, в гостях у двоюродного брата. Серега был уже старший школьник. И там, у него в комнате, я увидел богатство. Настоящий клад.
     
     У брата в комнате все место на шкафах и на подоконнике занимали гигантские фигурки солдат разных народов. Огромная коллекция, под две сотни фигурок примерно. Разных цветов. И тут у меня руки потянулись, конечно, но...
     Брат показал мне всех, все рассказал, но поиграть выделил две или три фигурки, не из самых крутых.
     Я взял солдатиков, пошел с ними гулять во двор, познакомился там с пацаном из соседнего подъезда, задружился и — обменял солдатиков на какую-то машинку с краном. Потом меня, плачущего, родители водили искать квартиру того пацана и меняться обратно.
     Возможно, именно в тот момент оборвалась моя блестящая карьера в качестве эффективного менеджера и распределителя чужих ресурсов... И слава богу.
     
     Огромные, ростом в 15 сантиметров, объемные солдатики. Производство Донецкого завода игрушек (ДЗИ). Кстати, такие фигурки старшие мальчишки прикручивали на велосипеды, в качестве носовой фигуры. Это считался особый шик.
     В коричневом пластике они смотрелись лучше, чем в черном. Но вообще было исполнение в разных цветах, в том числе оранжевом, зеленом и синем.
     Производство знаменитых "объемных" солдатиков началось в 1977 году, когда Советский Союз выкупил пресс-формы знаменитой игрушечной фирмы «Louis Marx and Company» (компания испытывала финансовые трудности, поэтому распродавала все). В 1978 году солдатики массово начали поступать в советские магазины игрушек. И сразу же стали культовыми — достать их было невозможно, несмотря на миллионные тиражи. Мальчишки ценили "ковбойцев" и "индейцев" невероятно.
     Было семь наборов «маленьких» солдатиков высотой 60 мм: Ковбои (они же знаменитые "ковбойцы" или "камбойцы"), Индейцы, Пираты, Викинги, Римские легионеры, Египтяне и Рыцари. В каждом наборе по 8 фигурок.
     Плюс четыре набора "больших" солдатиков (150мм) — Неандертальцы, Викинги, Пионеры (они же "Трапперы" и "Зверобои"), Советская пехота. По 6 фигурок в комплекте.
     
     Забавно, только сейчас сообразил, что большая часть коллекции брата была импортной. Отчетливо помню солдата в высокой гренадерской шапке, с фузеей, и петровского гвардейца в треуголке (а может, не петровского). У Сереги еще какие-то греки были в шлемах с гребнем. А таких в советских наборах "больших солдатиков" точно не было. Да и 6 на 4 — всего 24 фигурки получается. А больших солдатиков у Сереги было море, и они не повторялись. Ох, как я ему завидовал тогда!
     Правда, подозреваю, они ими не играл, он их собирал. Коллекционер.
     Дядя Юра, отец Сереги, был офицером, служил в гарнизонах по всей стране — и за границей тоже. Видимо, оттуда и приехали иностранные солдатики (той же фирмы Marx, что интересно. 150 мм — это их фирменный размер).
     Сейчас дядя Юра в отставке, на пенсии. А моего двоюродного брата Сереги уже много лет нет в живых. Светлая память, брат.
     
     Вообще, у советских детей была очень развитая фантазия. Крепость из домино — пожалуйста. Шахматы в роли бойцов — без проблем! Солдатики из проволоки или железных болтов — конечно!
     Я в солдатики еще строительными патронами играл — отец работал по строительству, у нас их в доме были сотни. Головки патронов выкрашены в разные цвета. Красные, желтые, синие, зеленые. Выстраиваешь войска по цветам и батальонам и воюешь. Правда, звания сложно обозначать.
[]
     
[]
     
[]
     

76. Танчики

     В 1987 дед Гоша приехал к нам в Нижневартовск. Погостить.
     Я ходил с дедом в "Детский мир" -- не протолкнуться от людей было. И там был огромный танк на моторах и гусеницах, железный, управляемый по проводам с пульта. Ох, как он мне нравился. Продавец показывал, как он работает. Вокруг сразу собралась толпа. Танк поставили на прилавок, включили. Продавец нажимал кнопки, и танк ездил туда-сюда, поворачивался. И кажется, даже стрелял, не помню. Крутой танк! Я пробился сквозь толпу мальчишек и все глаза проглядел. Но деду сказал: "Пошли, деда, отсюда. Ничего интересного".
     Почему-то неловко мне было у деда просить танк. Хотя не думаю, что он стоил бешеных денег. Зато вот помню этот момент. И толпу в магазине. Шум вокруг и гул голосов. И как я отчаянно боролся с собой. Даже расположение полок помню. И деда.
     ===
      На фото деда нет, но он рядом. А я ношусь со скоростью света:
[]
     
      А ниже фото моего деда -- времен его службы в армии (1949-1953). Дед Гоша был механиком-водителем, а затем командиром танка Т-34-85:
[]
     
      На фото командиры танков (слева самоходчик). Мой дед Гоша - в центре. Деду не нравился этот снимок, мол, я здесь страшно вымотанный, сразу после марш-броска. Одни глаза остались. А мне нравится.
      Дед Гоша. Город Кунгур, примерно 1979 год. Фото с заводской доски почета. Дед был бригадиром сварщиков.
     Пара слов о "танчиках":
[]
     
     Вот такая железная Т-34-85 была у нас основным боевым танком. Эта еще в неплохом состоянии. Несмотря на выносливость игрушки, чаще всего такие танки быстро оказывались без гусениц.
[]
     
     Как вариант -- самоходка СУ-100. Тоже железная. Но все мальчишки считали, то самоходка -- это не настоящий танк.
[]
     И даже великолепный фильм "На войне, как на войне" по повести Виктора Курочкина, не мог нас убедить.
     То ли дело, польский "Четыре танкиста и собака"!
[]
     
[]
     
     Когда его показывали по телевизору, все дворы пустели. Танк! Приключения! Собака! Интернациональная дружба! Отличный детский сериал, на самом деле. А "На войне, как на войне" все же для взрослых.
[]
     
     Польские девушки, конечно, очень красивы. Пола Ракса в роли Маруси "Огонек". Ух, хороша!
     Но я что-то отвлекся. Вернемся к игрушкам:
[]
     
     Можно было и посовременней. Этот танк -- практически железный монолит.
     А самый главный парадокс советской игровой промышленности: танки противника (немцы, японцы, американцы, французы... да кто угодно!) не выпускались. Совсем. Только советские. Как не было и солдатиков вражеских армий, кроме монголов и ливонских рыцарей (эти, видимо, за давностью лет получили амнистию).
     Вот как можно играть в войнушку, когда у тебя с обеих сторон советские танки и советские солдаты?
     Есть в этом что-то противоестественное.
[]
     
     Кажется, вот такой танк я видел в "Детском мире". Только, оказывается, он был не железный, а пластмассовый. Но башня поворачивается и пушка действительно стреляет! Видите справа на башне рычажок для взвода пушки?
[]
     
     А вот инструкция с упаковочной коробки. Для выстрела нужно было взвести рычаг на башне, вложить снаряд в отверстие у ствола и нажать на педаль спуска. Ох! А ведь отличная же игрушка.
     Был точно такой же танк -- но железный. И стрелял из пушки маленькими снарядами. Но... без моторов и пульта управления. В общем, или надежность или прогресс. Вместе никак.
[]
     
[]
     
     Было еще вот такое электро-механическое чудо производства Минского завода. Ездит и стреляет. Но -- совершенно не радует. Танчик "для малышни".
     Были еще и вот такие танчики. Это вообще другая весовая категория. Точная модель (фото взяты с разных сайтов, из объявлений о продажах):
[]
     
     Электромеханическая сборная модель. У меня такая была -- и это было круто. Она даже управлялась, как настоящий танк! Как дед Гоша мне рассказывал: левый рычаг вперед, работает левая гусеница -- поворачиваем направо. Оба рычага вперед -- полный ход...
[]
     
      И такой танк у меня тоже был. Тяжелый "Иосиф Сталин-3".
     Существовали еще ИСУ-152 и Т-34 на моторчиках, но мне не попадались.
[]
     
Оценка: 6.27*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"