Она была несчастна. Каждый день проплывали мимо такие утончённые, изящные, восхитительные, словно родом из какого-то другого мира, невероятно блистательные прекрасные особы. Эти прелестницы были наполнены каким-то особенным, неведомым Ей, чувством превосходства над остальными: бесформенными, безликими, бесполезными. Страдали ли также её многочисленные сестрицы, Она не знала, в их среде не принято было обсуждать какие-то внутренние переживания, подобные самокопания считались признаком дурного тона и недостатками воспитания. Но что Ей было до них; какая, к чёрту, разница, являются ли Её терзания чем-то уникальным, или, наоборот, необходимым и универсальным компонентом жизненного цикла каждого, когда Она была так нестерпимо, так мучительно несчастна. И даже трудно было решить - что же досаждает Ей больше всего? Совершенное и полное одиночество, которое возможно лишь там, где нет возможности к уединению - и даже с самой собой не можешь быть до конца откровенной? Чувство собственной неполноценности? Страх перед возможными переменами в неторопливом, полусонном существовании? Или ужас при мысли о том, что они, перемены, никогда не наступят, и, по какой-нибудь прихоти судьбы, Она навсегда останется забытой, ненужной в этой, Богом проклятой, глуши? Как звуки симфонии сливались Её большие и малые огорчения, тревоги и волнения в завораживающую печальную музыку маленькой механической табакерки, и имя было у этой мелодии - ожидание, ожидание, ожидание... Но любое ожидание не может длится вечно, и, в один из дней, привычное полудремотное оцепенение было прервано глухим скрежетом, грохотом, лязгом. "Та-та-та-там!" - стучала в двери судьба, и, впервые за осознаваемый промежуток времени, началось медленное, но неуклонное движение вперёд, в таинственную неизвестность, откуда -Она знала это наверняка - возврата не будет. "Тише едешь - дальше будешь, тише едешь - дальше будешь..." - повторяла Она себе раз за разом, как молитву, как магическую мантру, способную прекратить Её смятение. Но помогало это не очень, её трясло и колотило так, что Она побаивалась, что может и не удержаться на этой узкой ленте. Тем не менее никто никуда не падал, хотя приходилось то опускаться вниз, то подниматься вверх, то подскакивать от сильного удара, то проваливаться в чёрные норы. И длилось это умопомрачительное путешествие столько, что в какой-то момент Она просто забыла, зачем здесь оказалась, перемещалась, наслаждаясь самим фактом того, что хоть что-то происходит. И в этот момент движение вдруг закончилось, стало так темно, что сама мысль о том, что существует такое явление, как свет, казалось кощунственной. Тут бы как раз и испугаться - ан нет! Страшно как раз не было - было весело, как в детстве, когда играешь в прятки, прячешься в шкафу, а найти тебя никто не может, прыскаешь от смеха, представляя, как тебя ищут. Веселье закончилось внезапно, со страшным хрустом навалилась на Неё страшная, невыносимая тяжесть, хотелось закричать: "Всё, всё, не могу, не могу больше!", но кричать Ей было нечем, да и ни к чему - кто бы Её услышал? Но продолжалось это совсем недолго - наверное, даже меньше, чем мгновение. И первое, что Её поразило - это абсолютная и совершенная пустота. Вокруг и внутри. И от этой пустоты было как-то не по себе. Нет, боли Она не чувствовала, так, лёгкий дискомфорт. Но куда делись Её страхи, угрызения, метания? Как шелуха, как мусор покинули Её прежние сомнения. Но как неуютно было вне привычного мирка ожидания незнамо чего, бессонных ночей и сомнений! И тут, наконец, Она поняла, что произошло: ах! ах! ах! - эти восхитительные выступы по краям, этот безукоризненный квадрат посередине. Именно такой и представляла Она себя в своих мечтах, такой же, как те бесподобные существа, что столько времени мелькали мимо Неё. И, Боже мой, как она блистала! В лучах полуденного солнца, пока несли Её в картонной коробке через заводской двор, она сверкала, сверкала, сверкала! Конечно, многое ещё предстояло - мозолистые руки слесаря с извечной мазутной полоской траура под пожелтевшими от никотина ногтями, болты и гайки, которые с каждым годом будут затягиваться всё туже и туже, неизбежная, увы, ржавчина. Но это будет потом. А сейчас, складывая отражённый и свой внутренний свет, она сияла так, как сияет металлом только сходя с конвейера отштампованная деталь ГОСТ N8974576 и больше потом никогда.