Я открыла глаза и поняла, что меня больше нет. Странное ощущение, мало кто поймет. Несомненно, я избавила мир от тяжести своего присутствия. Надеюсь, ему стало легче. Мне-то, конечно, полегчало. Пришло осознание, что я освободилась от низменных желаний, похоти, страстей, еще немного - и наступит долгожданный покой. Все люди испокон веков от рождения и до самой смерти живут лишь ожиданием покоя. Кто-то ждет его с нетерпением, сознательно приближая этот миг, другие же упорно не понимают, в чем цель их существования, и лишь на смертном одре им открывается тайный смысл. Так жила и я, в поисках, метаниях, разыскивая то философский камень, то вторую половину андрогина, отделенного от меня давно, еще до моего рождения. Вряд ли моя теперь уже прошлая жизнь послужит кому-то уроком. Любая женщина по природе своей грешна, ибо рождена грешницей во грехе, предназначенная идти по этому замкнутому кругу, а я, видимо, была грешной вдвойне. Осознавая свое неизбежное падение, я возгордилась, и в этом было мое проклятие. Миру было тяжело носить на себе женщину с мужской душой, да и мне самой было тяжело ходить по земле. Но было поздно, так как каменная душа уже не хотела, да и не могла покинуть жалкого тела. Сейчас я смотрю как бы со стороны на это существо, своего рода гермафродита, и не чувствую ничего, кроме жалости. Сейчас мне легко судить его, но когда я была, а может, был, эта двойственность определяла ход моей жизни. Чем была жизнь для меня? Поиском, как для всех, кто жил раньше, живет сейчас и будет жить потом. Но большинство этих существ ищут то, что даст успокоение душе и телу разом. Моей же душе требовалось одно, телу - другое. Телу для полной гармонии необходима была сила, душе - слабость. Душа хотела сделать что- то, что запомнилось бы на многие века, но тело не было в состоянии воплотить замыслы. Наверное, великими становятся только те, в которых живет одно, и потребности соразмерны возможностям. Истинная женщина способна всю свою жизнь отдать другим, чужим, и даже не усомнится в правильности пути, что избрала, не захочет удержать у себя частичку себя. Прирожденный мужчина, напротив, будет брать, брать, брать и не почувствует себя при этом должным. Такие способны на подвиги, и истории не важно, из каких побуждений были они совершены. Я же с малых лет потеряла возможность стать великой женщиной. Великим мужчиной, впрочем, тоже. В этом вся никчемность моего положения. Но я забываю, что помимо души и тела мое бытие определяли еще два фактора: разум и обстоятельства. Разум постоянно пытался примирить два пола, живших во мне. Редко ему это удавалось. Но все же, как мне сейчас кажется, он вел нечестную игру. А порой даже откровенно подсуживал. Он был жаден, как истинный мужчина, до знаний, опыта, впечатлений, его возможности были безграничны. Если мой разум и принадлежал кому-то, если кто-то и пользовался им до меня, так это точно был философ. Иначе такой голод, испепеляющее желание узнать то, что не дано, что нельзя, не объясняется. Два столпа, два воплощения чисто мужского могли бы полностью поглотить то, что было во мне от Евы, но парадоксальную гармонию вечной борьбы поддерживало все, что не зависело от меня. Люди так устроены, что судят о других по своим восприятиям этих других. А я на вид, вкус и ощупь была женщиной. Это предопределило их отношение ко мне. Это предоставляло мне возможность казаться слабой и пользоваться привилегиями слабых. Иногда мой мужчина, мой философский разум восставал против такой вопиющей несправедливости, ведь ему-то было известно, на что он способен, как он может быть безжалостен с теми, кто меня жалел, как он может сжечь дотла тех, кто меня грел... Но мужчины эгоистичны, расчетливы и самолюбивы. Такой была моя сущность, моему хитрому разуму нравилось быть волком в овечьей шкуре, казаться беззащитной феминой, терпеть унижения, вынашивая план мести, хладнокровно воплощать его в жизнь и наблюдать, как меняются лица преступников, когда они превращаются в жертв и наконец, узнают, кто я есть на самом деле. Не хватит пальцев на руках и букв в алфавите, чтобы перечесть всех тех, с кем мне суждено было поменяться ролями, кто оказался втоптанным в грязь, в которую они еще мгновение назад втаптывали меня. Хотя не стану отрицать, что в своей любви я порой также доходила до безумия, готова была броситься в пекло, добраться вплавь до ледников, преодолеть все природные и вымышленные законы, лишь бы ощутить, что я на миллионную долю так любима, как люблю. Сейчас мне жаль только, что выбирать объекты любви и ненависти я за свою долгую жизнь так и не научилась. За это я понесу наказание. Оно будет страшным. И мне вселяет радость лишь одно - после вечности мучений меня ждет другая вечность. Имя ей - покой. Игра стоит свеч. И я ни о чем не жалею.