Он прогуливал её по вечерам. Вернее - по ночам. Люди выводили на прогулку своих четвероногих друзей, а он - её. Надо подышать перед сном, говорил он, но это относилось только к ней, сам же он ночью работал, а днём спал. Такой уж у него был порядок.
Он работал и жил в мастерской, а она - напротив, в кирпичном доме. Когда ближе к ночи она, переделав все дела, надевала ночную рубашку, остервенело трезвонил телефон: Спишь, чума болотная? Идём, идём - надо подышать. Или другой вариант. Нет, чума болотная - это обязательно, а потом что-нибудь вроде : Принеси чего-нибудь поесть. Ну, конец света ! И она натягивала рейтузы на голые ноги и шубу - на ночную рубашку и - вперёд, труба зовёт.
Они дышали вдоль проспекта - тот ещё сежий воздух ! И он снимал свой шарф и заматывал ей шею : Стой, не вертись, - как строгий папаша. А то ещё отыщет бечёвку в кармане куртки и начнёт поверх шубы подпоясывать : Чтобы не поддувало..
Это сейчас всё понимаешь, а тогда она сатанела от его заботы и стеснялась прохожих : Вы поглядите на этих двух идиотов, подпоясаных верёвочкой !
Иногда она ночевала у него в мастерской. Он работал за ситцевой занавеской, тихо звучала музыка из маленького приёмника, и лампа мутно светилась в теиноте сквозь тонкую ткань, как луна. Спать было холодно, жёстко и неуютно. Она крутилась на самодельном ложе и так и эдак, злилась на себя и давала клятвы, что это - в последний раз. Какого чёрта в самом деле, когда свой родимый, тёпленький диванчик - только дорогу перейти !
А утром, конечно, она просыпала всё на свете, начинала метаться и лихорадочно собираться на работу. Он грел чайник, готовил бутерброды и строгим отцовским басом вещал: А я тебе говорю, что без завтрака ты не уйдёшь. Она огрызалась, отбивалась от хлеба с колбасой и, наконец, выскальзывала наружу. Да не просто так, а с предосторожностями, чтобы соседка напротив ничего не заподозрила. Ох, уж эта соседка ! И чего людям неймётся ?
Целый день на работе, хоть и после бессонной ночи она ходила счастливая. А с чего, спрашивается? Вообще-то в их жизни хорошего было много. И вернисажи, и ночные прогулки, поездки за город, душевные разговоры, прочие фантазии, даже пение дуэтом и танцы глубоко за полночь. Это если приёмник вдруг заиграет танцевальную музыку, а если зазвучит Моцарт или Григ, то делай что хочешь - всё равно жизнь прекрасна и удивительна ! Нет, серьёзно.
К чему я всё это говорю? Ведь и ежу ясно, что всё в этом доме хорошо и даже замечательно. А к тому, что всё это бы-ло. Было, да сплыло.
Временами он исчезал. Я забыла сказать, что он был женат. Жена, дочка и семейный очаг у него были и на них никто не покушался . Всё это где-то там далеко-о-о.Но в это далеко он иногда проваливался. Без лишних слов. Она с этим мирилась. Семья - это святое, - говорила она себе. Пока не выяснила, что его провалы называются запой. Жена укладывала его в больницу, там он лечился месяц или два .
Потом в трубке раздавалось: Ну что, чума болотная? - и они опять были неразлучны.
По началу она радовалась его возвращениям : вернулся - и Слава Богу! И вдруг к ней стала приходить мысль о его жене. Она ничего не знала о ней, какая она - старая или не очень, красивая или так себе, добрая или злая. Но что она знала точно - что его жена несчастна .
Ведь это от жены он уходил к ней, это жене он изменял с ней, он пел не с женой и танцевал не с женой . А жене доставались его запои, больницы и сплошное одиночество .
Всё! Закваска забродила . Заворочалась, запыхтела и запузырилась . Она всё чаще стала думать о его жене, стала меняться с ней местами . Мысленно, конечно. Мысли её буксовали, давали задний ход, и радости жизни ей это сильно поубавило .
Время шло, он исчезал всё чаще. Она потихоньку отвыкала от их совместной жизни. У неё появилась своя жизнь , и свои заботы и радости занимали её всё больше.Нет, она конечно думала о нём, но это были другие мысли. Отдельные.
И, когда снова объявился в трубке его голос, уж его она не спутает ни с каким другим, у неё хватило сил сказать : Не приходи.. Ноги при этом стали ватными, но она продолжила : Мой дом - моя крепость и ты не приходи. В трубке пошли частые гудки, и она стала жить дальше .
А примерно через неделю их общая знакомая сообщила ей, что он умер . Она сначала не поняла. Она даже собиралась не идти на похороны . Потом-то, конечно, опомнилась, поехала под проливным дождём с белыми хризантемами .
Прощание было на Беговой. Народу собралось много, его знали многие, он был известен в среде художников. Он лежал очень высоко, в костюме, который они вместе заказывали на Никольской. Вдова у гроба картинно заламывала руки, его дочь, беременная, стояла с мужем по другую сторону. Она положила цветы у него в ногах. И ушла.
На обратном пути дождевые потоки заменяли ей слёзы. Вода лилась, лилась по лицу, и воспоминания текли,текли... Она их не вытирала.
Помнится, когда она уезжала к сыну, он регулярно выгуливал её спаниеля, он доставал дефицитные продукты для её сына : колбасу, сгущёнку. Он мало говорил, он любил не словами, а делами .И сына её он любил как своего. У него самого была дочь, а ему так хотелось парня. А может сварганим своего Ванюшку? Дурачок, как будто время можно повернуть вспять, или мы живём в библейские времена : Исаак родил Иакова, Иаков родил...и.т.п.
А как он провожал её на юг отдыхать ! По-гусарски с шиком, на такси до аэропорта, с конфетами, с букетами... Артист!
Она тормознула сходу, как об стену - всем телом. Людской поток натыкался на неё и ,обтекая, двигался дальше. Она превратилась в соляной столб. Её шарахнула мысль, что она совершила что-то страшное и непоправимое. Не приходи - всего одно слово...
И началась другая жизнь. Всё стало другое, люди вокруг были другие, и отношения были другие, и никакая она уже не чума болотная, а младший научный сотрудник.
Но среди этого всего другого она вдруг застывает столбом и тихонько взвывает не знамо в какую сторону : прости-и-и! Он бы ,конечно, простил её, чуму болотную . Он добрый.