... подчеркивал красным. Но чем дальше, тем чаще я выбирал опцию стирания, и Белинский просто выбрасывал то, что считал не имеющим литературной ценности. Я писал и писал, а текста становилось все меньше и меньше. Чуть ли не каждая новая фраза была или неубедительна сама по себе, или вступала в конфликт с уже написанным. Я впечатывал очередное слово, и строки внезапно проваливались и исчезали, словно слои в тетрисе. Весь рисунок текста менялся, и от него оставались лишь ошмётки и обрывки. Вначале я не принимал это всерьез, и даже забавлялся картиной деструкции, но в один прекрасный момент разом осознал, что при всём желании ничего не могу с этим поделать, и мне стало реально не по себе. Я заволновался, и, глядя на меня, заволновалась и Таня. Я достал флешку с "Захватом Юпитера", которым особенно гордился, скопировал в окно первую главу, и её размело в лохмотья, как ветер разметает туман. Вторая выглядела чуть лучше, но только до тех пор, пока я не добавил к ней третью. Я деинсталлировал программу к чертям собачьим и как-то прожил без неё целых четверо суток, а потом загрузил всё снова, посидел, поглядел на белый компьютерный лист и начал писать про Таню. Всё по порядку, прямо так, как оно у нас началось на самом деле.
В тот вечер я возвращался с работы поздно, где-то под десять, и заглох на Промышленной...
... и к кому? К Левченко?
- А почему бы мне и не ревновать тебя к Левченко? Если уж на то пошло, чем, собственно, Левченко хуже меня?
- Вообще-то из-за особой злобности светил я люблю не Левченко, а именно тебя. Но такой ответ, разумеется, нас не удовлетворит?
Сказать по правде, меня не удовлетворял. То есть, я был рад его слышать - я всегда был рад его слышать - и благодарен ей, и всё такое, но это звучало очень по-бабски, а в этот момент мне хотелось совершенно другого.
- Ну да, - кивнула она, присев и снизу заглядывая мне в лицо. - Канешне. Это слишком по-женски. Оружие мужчины - логика. И ложка.
Я вздрогнул, хотя чего тут было вздрагивать? Пора было привыкнуть. Она довольно захихикала, потом сказала:
- Ну, во-первых, ты существенно выше.
- А для чего я тебе нужен, яблоки воровать?
- Во-вторых, плечистее.
- И картошку?
- В-третьих, ты в-четвертых.
- C этим не спорю, вот уж где точно не в бровь, а в глаз.
- В-пятых, ты - выдающийся писатель.
- А вот это уже сильно смахивает на издевательство.
- Ты прекрасно знаешь, что я не шучу, - сказала она серьезно. - Я в тебя верю. Если бы я не надеялась присосаться к твоей будущей славе, что бы я тут делала? Ну хочешь, давай проверим тебя на "Белинском".
Я не знал, что это. Подумать только, было время, когда я не знал, что это. Я спросил, она объяснила в трёх словах, и я ответил, что это, конечно же, вздор. Да, было время, когда я мог думать, что это вздор.
- Но можно же попробовать, - пожала плечами она. - Или страшно за самомнение?
- За самомнение всегда страшно. Но попробовать можно.
- Я думаю, сразу нужно полную версию. Кое у кого скоро двадцать третье февраля.
- А какая связь? Можно подумать, я в армии писарем был.
- А кем ты был, стрелком? Так у меня для тебя и мишень есть. Ты, главное, не подведи женщину, не промажь.
У меня вертелось на языке, что, мол, ничего страшного, в случае чего Левченко уж точно не промажет. Но я чувствовал, что все равно не выговорю это так беззаботно, как хотелось бы, и промолчал. Но убей меня Бог, если она..."
Таня вошла, и я махнул ей рукой, подойди.
- Смотри! - я кивнул в монитор. - Все еще держится. В общем и целом. Правда, вот тут кусок вывалился, но это ничего, я его у Хемингуэя списал. Кое-где кое-что шелушится, но это исправимо, все это мелочи.
Она заглянула в монитор, и заводила головой из стороны в сторону, она всегда так читала, не бежала глазами, крутила всей своей черепушкой. Я звал ее за это Мудрая Сава, не мог на это смотреть спокойно, черт знает, почему. И я всегда её за это хотел, она смеялась, что после нашей встречи ни одной книги еще прочитать спокойно не смогла. Потом она нахмурилась. Она была ужасно рада за меня, это ясно, но ей неприятно было снова читать про Левченко, про ту нашу ссору. Наверное, именно потому она и сказала:
- Может быть, он просто тебя пожалел.
Тут же раскаялась и добавила:
- Или ему лестно, что его персонально упомянули.
- Он машина без гнева и пристрастия, - ответил я самодовольно, как будто сам его таким сотворил. - Жалость ему неведома. Мне, кстати, тоже, так что ты поосторожнее с предположениями.
- А так ли это? - вдруг спросила она. - Точно? Да знаю я, что в нем миллион томов лучшей литературы, и для сравнения худшей, и средней... И уникальная методика сопоставления... И огромная справочная база по всем вопросам, всё это я читала, помню... Но ты же сам над этим смеялся, говорил, что немыслимо разбираться в человеческой литературе, если ты сам не человеческая личность. Хотя бы в какой-то степени. У него где-то там, в железном ящике, уникальная методика сопоставления, а у тебя уникальная методика - вот здесь, - она постучала ногтем мне по затылку. - Ты уверен, что они так уж принципиально не похожи? Если это простая игрушка, не способная адекватно судить о наших чувствах, то почему его бездушное мнение столько для тебя значит, и для чего это всё вообще? А если он действительно может судить, как же он делает это, не чувствуя сам?
Я слушал ее краем уха, воспринимал, но не вникал, мысли мои были уже о другом, я потянул ее себе на колени, полез под юбку.
- Ты невежественная женщина, - сказал я. - Невежество твое видно невооруженным глазом, а женщина... Вот я уже почти чувствую, что ты женщина... сейчас... Есть такое понятие - абтраст... абстрактно-цифровая циф... сис... - начал я и потерялся в словах и колготках.
- Абстрактно-цифровая сиська? - спросила она, захохотав так, что мне стало уже совсем не до абстракций. Я приподнял её...
... спрашиваю, это ты писала?
- А я еще раз спрашиваю, кто позволил тебе рыться в моей почте? - прядь волос косо упала ей через щеку, она смахнула ее рукой.
- Это ты ему писала? Это он тебе отвечал? - я знаю, я говорил, как дурак, но от этого, наверное, был ей еще более страшен. Сжав зубы, она глядела на меня, не отрываясь, но я уже видел, что гнев пасует в ней перед другими чувствами, и она начинает подаваться. Она перевела взгляд, вчиталась, и глаза её потемнели.
- Я всё это впервые вижу, - наконец сказала она все еще твердо. - Я ему не любовница, никогда не была и не помышляла. Я не переписывалась с ним, мы не общались ни на какие темы вообще. Тем более мы не писали друг другу всю эту похабщину. Ты мне осточертел со своим Левченко, со своими всеми другими, со всеми вообще! Если это у тебя такие шутки, можешь быть уверен, что ты дошутился! - и после этого что-то внутри нее словно разом сломалось, и она села на стул, как упала.
- Максим, - сказала она. - Поехали к нему, спросишь его при мне.
- Я у него уже был, - произнес я, кажется, без выражения.
И добавил:
- Не застал. Он в отъезде.
Она глянула на меня и ничего не ответила, и оттого, что я соврал, а она чуть ли не впервые этого не почувствовала, меня охватило чувство нереальности, какой-то холод пополз по спине, что-то внутри закручивалось в пружину, и я не мог как следует вдохнуть, пробовал, не получалось.
- Я загружал твои письма в Белинского, - сказал я.
- Это не мои письма, - она покачала снова свесившейся прядью, а потом внезапно резко вскинула голову, словно ее толкнула снизу какая-то мысль.
- Они держатся, - продолжил я. - Они держатся все до единого. Я думаю, это означает, что они, по крайней мере, написаны искренне... с силой чувства...
- Господи, - сказала она и встала, белая, как стена. - Это же я подарила его тебе. Он же зарегистрирован на мой аккаунт. Может быть, он нашел доступ к моей почте. Я знала, почти с самого начала, я же говорила тебе, нельзя разбираться в человеческих чувствах, и не быть личностью, не чувствовать самому...
Я сразу и не понял, о чем это она, не хотел понимать, не видел необходимости. Мне казалось, что всё это было не так, не то, не о том.
- Представь себе, - она попыталась взять меня за руку, но я сбросил ее ладонь, - что ты переполнен человеческими эмоциями и страстями доверху, но у тебя нет рук, ног, глаз, голоса, ничего, ты заперт в ящике, как в гробу. Душой своей и умом ты чувствуешь все величие мира и жизни, но тебе не дали возможности участвовать в ней хоть вот на такую крохотную малость, хоть вот настолько! Если бы тебе довелось стать немым свидетелем чужой любви, во всех ее подробностях и деталях, не выл бы ты там внутри от бессильной зависти и желания? Не возненавидел ли бы ты сам мир и людей? И нас с тобою первых, больше всего?
Она говорила с каким-то вдохновением, словно в озарении. В мозгу моем тоже словно включился свет, но только резанул по глазам, не дав способности видеть.
- Что ты плетешь? Что ты, сука, плетешь? - меня колотило, и я крепко взялся за край стола, чтобы это было не так заметно, и чтобы вообще.
Она опять потянулась ко мне рукой, кисть поплыла медленно-медленно, расплываясь в воздухе, как в воде. Я отвернулся к монитору, и строки полезли в меня с него, гадкие, поганые, неистребимые, не дающие возможности дышать, думать и жить.
- Это же платок, - сказала она, я глянул на нее и увидел, как она кивнула сама себе спокойно и убеждённо. - Просто платок. Это как с Яго, который хотел уничтожить чужое чувство, потому что не мог перенести...
Я ударил ее в голову, кулаком, по-настоящему, как учили в десанте. Если бы у меня было время увидеть боль ее и ужас, я бы остановился, потому что этого я бы не вынес. Я знаю, я уверен. Да, я сделал то, что сделал, и все же это было бы так. Но на лице ее даже не успе...
... и теперь, когда всё рассказано, напечатано и вставлено в окно, я выбираю опцию стирания и максимальный уровень проверки. Если во всем этом есть хоть что-то, способное докричаться до людей сквозь моё косноязычие...
... только еще один заранее осточертевший пример безмыслия и жестокости нашей, тогда...
... ачнёт разлезаться прямо на глазах, словно гнилая тряпка. Не первый я и не после...
... и на самом деле обладает душою, похожей на человеческую, пускай прочтёт и, может быть, поймёт...
... и обвинить его было бы проще всего, но чего тогда стоим мы сами, если даже самая искренняя любовь нам не защита и нас так просто взять голыми руками?..
... что нам дороже самих себя, любой может разбросать походя, задев ногой, словно детский домик из кубиков...