- Не могу понять вашей логики, - сказал Робинзон капитану и судовому врачу обнаружившего его фрегата. - С тем же основанием, с каким вы считаете меня оторванным от мира, я считаю мир оторванным от себя, и если до сих пор мир не был совершенно огорчён своей потерей, с какой стати вы уверены, что я должен быть огорчён своей? Видит Бог, капитан, я совершенно не хочу вас обидеть, но уверенность в том, что ваша компания для кого-то заведомо лучше её отсутствия, покоится на одном лишь самомнении и больше ни на чём. Повторяю, замеченный вами костёр - это всего лишь досадный недосмотр, я не подавал своих сигналов бедствия окружающему миру точно так же, как не реагировал на такие же сигналы с его стороны.
- Что вы имеете в виду? - недовольно и настороженно спросил капитан.
- Ваш корабль не первый в виду моего острова, я наблюдаю их здесь с некоторой досадной периодичностью.
- И эти суда подавали сигналы бедствия?
- Судно, капитан, есть сигнал бедствия само по себе. Это сложная, дорогостоящая и ненадёжная конструкция, требующая огромных затрат времени и сил, а морская служба тяжела и опасна, так неужели же вы хотите сказать, что все эти люди на этих утлых сооружениях появляются здесь, в сотнях миль от обитаемых берегов потому, что они счастливы и покойны где-то в ином месте? Неприкаянность и неустроенность гонят их, и они бессильно ищут то, что я уже нашёл. У меня есть рецепты для их благополучия точно так же, как у вас - для моего, но наши рецепты взаимно не подходят друг другу, поэтому я счёл бессмысленным откликаться на ваши призывы. Сделать для вас я ничего не могу, спасайтесь, как можете.
Капитан переглянулся с врачом, молча встал и вышел. Врач проводил его глазами, потом обвёл взглядом потолок и стены.
- И вы не испытываете недостатка, скажем, в современном комфорте и удобствах?
- То, что вы видите, это и есть современный мне комфорт, и я им вовсю пользуюсь. То же, что вы имеете в виду, для меня есть комфорт будущий, а ухватить будущий комфорт так же немыслимо, как проснуться завтра. Человечество, доктор, существует и развивается тысячи лет, оно изобрело массу полезных устройств, механизмов и субстанций, оно совершило миллионы блестящих открытий и отточило умение и мастерство, но это не привело ровным счётом ни к чему. Человек, погнавшийся за современными удобствами, и сейчас вынужден работать от зари до зари, лишь поздно вечером общаясь с женой и почти не видя детей, точно так же, как в древние времена, когда благополучие своё он отвоёвывал у земли примитивной сохой и секирой. Он всё время надеется достичь этих удобств и отдохнуть среди них, но удобства неизменно ускользают вдаль, пока, наконец, человек в погоне за ними не надрывается и не погибает, как загнанная лошадь. Я решил от этого воздержаться, это существенно экономит силы и время.
- Ну а женщины? - спросил доктор. - Ведь вы, я так понимаю, здесь совершенно один?
Робинзон пожал плечами:
- Жизнь с женщинами и жизнь без женщин - это два альтернативных способа существования, каждый из которых имеет свои безусловные достоинства и свои безусловные недостатки. К достоинствам и недостаткам своего образа жизни я давно привык, зачем мне начинать всё по-новому и привыкать к чему-то иному, и кто мне поручится, что я в состоянии буду это сделать и в итоге окажусь в выигрыше?
- Ну а искусство, философия, человеческая мысль? Мне кажется, вы человек, который должен скучать по всему этому. Например, литература? Когда вы в последний раз брали в руки книгу? Разве вы не тоскуете по ней?
- А вы? Вы рассуждаете так, словно литература вам много доступнее моего. Не говоря уже о том, что ваш образ жизни оставляет вам на неё слишком мало времени, задумайтесь вот о чём. Огромные горы книг созданы до сего момента, и среди них, безусловно, есть некоторое количество действительно стоящих, способных развить ваш ум, привести в смятение и тут же странным образом утешить вашу душу, но способны ли вы найти их среди этой колоссальной груды, изданной в разные века, в разных странах и на разных наречиях? А отдаёте ли вы себе отчёт, что огромная часть этой истинной, золотой литературы сгинула безвестно среди хлама старьёвщика, незамеченная и не узнанная, ещё большая так никогда и не увидела печатного станка, а осталась навсегда в забытой рукописи или даже просто в великом замысле, не облечённом в бумагу? А сознаёте ли вы, что в наш уж не знаю какой год от рождества Христова великому, необъятному пласту литературы ещё только суждено быть написанному в грядущие века, когда нас с вами уже в любом случае не будет? Постигаете ли вы существование этой огромной, поистине великой сокрытой литературы, до которой вам так же не дотянуться, как и мне, и по сравнению с которой ваша богатая и хорошо подобранная библиотека почти совершенно такое же ничто, как моей библиотеки отсутствие? Ну что, тоскуете вы по этой литературе?
За тонкой плетёной стенкой хижины послышались шаги и голоса, и доктор сказал:
- Что ж, есть всё же одна, по крайней мере, вещь, которую вы не сможете ни игнорировать, ни отрицать.
- Сила? - спросил Робинзон.
- Сила, - кивнул доктор.
- На вашем корабле капитан сам выносит заключение о состоянии здоровья?
- Капитан отвечает за всё, - пожал плечами доктор, - и его слово на корабле закон. Но я в любом случае подтвержу, что это было необходимо.
- И вы искренне полагаете меня безумным?
- Я искренне полагаю, что так будет лучше, - ответил доктор. - Я не считаю, что вы в прямом смысле безумны, но и не считаю, что вы честны, разве что только передо мною, но никак не перед самим собой. Здесь есть что-то, что я не в состоянии пока понять. Ваши речи оригинальны и любопытны, слабонервному слушателю могло бы даже показаться, что они мудры. Мало того, вы настолько убедительны и искренни во всей манере своей, что я теряюсь, но, тем не менее, не могу отделаться от ощущения, что все слова ваши - это рассуждения скорее праздного софиста, чем живого человека, вынужденного к тому же поддерживать эту жизнь в постоянной борьбе и труде в поте лица своего. Поэтому я приветствую решение капитана привлечь к вашей транспортировке пару-тройку дюжих молодцов и готов подкрепить его своим официальным докторским свидетельством.
- Доктор, где вы родились?
- В Лондоне, - удивился он.
- Давно?
- Пятьдесят два года назад.
- Вы в этом уверены?
- Более-менее, - осторожно ответил доктор. - Не вижу, зачем бы моим родителям было обманывать меня в этом вопросе.
- Если вы уж всё равно решили засвидетельствовать моё безумие, - наклонившись через стол, тихо сказал Робинзон, - то я - ваш родитель.
- Вы во многом правы, - продолжил он, - хотя, конечно, я прав в неизмеримо большем. Кое-чего мне, безусловно, недостаёт, я бы предпочёл и стул поудобнее, и одежду попрочнее, и время от времени юную туземку в каноэ, и, наверное, я бы не был так многоречив, если бы не нуждался кое-когда в кое-какой компании. Остро чувствую я и отсутствие книг, но не настолько остро, как вам кажется, потому что одна у меня всё же есть. Но я её не читаю. Я её пишу. Это огромное развлечение и пища для ума, и в уме моём она только и существует, это вряд ли позволит сохранить её для потомства, зато существенно облегчает правку. Вы родились не пятьдесят два года назад в Лондоне, вы, ваш капитан, ваш корабль, ваши пара-тройка дюжих матросов, которые уже непонятно долгое время бубнят и топчутся под дверью и никак не могут войти, - все вы были зачаты здесь, на острове, два-три часа назад, и вы совершенно правы, доктор, когда говорите, что сила есть вещь, которую невозможно отрицать или игнорировать. Я вас вычёркиваю.
Доктор исчез, солнце погасло и стало темно, потому что сочинял Робинзон, как обычно, в темноте перед сном, чтобы, вдоволь натешившись созданиями своей фантазии, уснуть удовлетворённым и спокойным. Так оно и бывало обычно, но не сегодня. Робинзон понимал, что у него вышло бестолковое смешение жанров, собственно, не вышло ничего. Конечно, набралась масса любопытного материала, интересные суждения и монологи, но, двигаясь за развитием действия, Робинзон упёрся в эту проблему силы и, будучи пока не в состоянии что-то ей противопоставить, просто сбежал из художественного мира в реальность крайне надуманным и неестественным образом. Неудачной казалась ему и сильно раздражала также последняя докторская реплика. "Скорее размышления праздного софиста, чем живого человека, поддерживающего жизнь в поте лица своего", - недовольно повторил он про себя несправедливые слова, которые он вложил в уста своего персонажа, совершенно неожиданно для самого себя и непонятно откуда вынув. Это было не совсем характерно для него, ум у него был едкий, но нельзя сказать, чтобы слишком уж самокритичный, и он обычно достаточно благосклонно относился к себе, человеку незаурядных качеств и необычной судьбы, убеждённому отшельнику и робинзону, философу и литератору, бывшему матросу, уроженцу города Бристоль, тридцати девяти лет.