О "Короле в жёлтом" нам известно немного, и, по сути, всё исчерпывается отрывочными сведениями, упомянутыми мистером Робертом Чамберсом. Более века назад дьявольская эта пьеса была написана неизвестным автором, издана и разошлась по свету, чертя свой путь безумием и кошмаром. Содержание её и, по-видимому, сама структура текста влияли на психику читателя самым разрушительным образом. Случайно прочитавший хоть несколько строк увязал в книге намертво, пока не доходил до конца, и источники жизни его были уже навсегда отравлены до самого дна. Книга, надо полагать, была издана небольшим тиражом; как и следовало ожидать, она подверглась преследованиям и запретам, и исчезла из читательского оборота очень быстро и, как представлялось, бесследно. Но оказалось, что по крайней мере один экземпляр сохранился, он проделал сложное многоходовое путешествие по миру, несколько десятилетий пролежал, заброшенный и забытый, на старом чердаке, пока, наконец, не попал в руки очередного читателя. Правда, читатель оказался несколько особенным. Фамилия его была Лосев, он, как можно предположить, был русским, мало того - русскоязычным - и английский, на котором пьеса и была написана, пока только изучал, причём целью изучения ставил лишь чтение и алогичной английской фонетикой не слишком интересовался. Книгу он обнаружил совершенно случайно, об истории её и содержании не имел ровно никакого представления, он с любопытством оглядел ветхий том и решил, что его целям он способен послужить не хуже любого другого. Лосев прочёл пьесу с помощью словаря, кое-что не понял в ней вовсе, ещё некоторую часть понял недостаточно точно или только по контексту; не зная правильного произношения английских слов, он проговаривал текст внутри себя неверным и забавным образом и, постоянно обращаясь к словарю, прерывал поток и разрушал ритм авторской речи. Тем не менее к тому времени Лосев уже основательно продвинулся в своих занятиях, и подавляющую часть текста он всё же понял и правильно, и полно. В конечном итоге порочная изощрённость неизвестного автора соединилась с непредсказуемыми внешними факторами. Кое-где случайность разрушила абсолютно необходимые связи, и дьявольское искусство потеряло свою силу, но в иных местах такая же случайность парадоксальным образом усилила ядовитую суть до такой степени, на которую автор, будучи, судя по всему, всего лишь человеком всего лишь с пером в руке, не мог даже и рассчитывать.
Лосев раскрыл книгу около половины девятого вечера. Приблизительно в двадцать минут седьмого следующего утра он закончил чтение и вышел на улицу. Накрапывал небольшой дождь, люди спешили на первую смену, сосед выгуливал рыжего спаниеля, и жить в этом мире можно было лишь потому, что он был плохим переводом с английского, и если, обойдя его пределы со словарём, всему в нём можно было бы вернуть истинное значение, мир стал бы адом. Всё, что окружало Лосева, всё привычное и знакомое, доступное для разговора и обсуждения, было уже неважно, лезло и лупилось, как дрянная краска, но под краской лежала глыба, и душа Лосева билась в эту глыбу с утробным мычанием глухонемого. "Тхе лифе ис нигхтмаре," - внезапно всплыло откуда-то у него изнутри, в книге этой фразы не было, она сама родилась в Лосеве в муках, как истина, и Лосев повторил уже вслух:
- Тхе лифе ис нигхтмаре.
За спиной у него хихикнули, но Лосев не обернулся: хихиканье крайне мало напоминало человеческое, и Лосев знал, что смеются всего лишь над произношением, не над сутью.