Воронков Дмитрий Спартакович : другие произведения.

Провинциальные песни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из книжки "Пора стихийных бедствий"
Провинциальные песни [Юлия Далецкая]
   Не лучше всех страна моя,
   не хуже,
   здесь летом много комарья,
   а в осень - лужи,
   и серость гор, и сырость рек,
   болотный студень,
   а песни все про степь да снег
   здесь пели люди.
  
   Брели, метели не боясь,
   на эти горы
   и строили, перекрестясь,
   дворцы-соборы,
   чтобы утешить боль сердец,
   или с испугу,
   для Бога строили дворец,
   себе - лачугу.
   Кадило от Кандалакши?
   и до Чукотки,
   их дым Отечества душил,
   дарил чахотку,
   их дети, дети их детей
   и их потомки
   входили в вечную метель
   с пустой котомкой.
  
   И отдавали жизнь у стен,
   за неименьем
   иного, получив взамен
   свои раненья,
   им ложь, красивый разговор
   на раны мазью,
   а правду мажут на забор,
   и мажут грязью.
  
   Но грязь рождает чистоту -
   поэта,
   который скажет в пустоту
   и в Лету:
   в том, что прекрасней есть края,
   что толку?
   О, Русь моя, жена моя -
   и только.
  
   ПЕРВАЯ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
  
   Ни у кого ничего не украли мы
   и никому ничего не должны,
   только любовь захватила окраины,
   нашей нелюбвеобильной страны.
  
   Лучше вином бы хотел нализаться я,
   жаль, что не вышли призыва срока,
   и начинается мобилизация
   всех от шестнадцати до сорока.
  
   Давит сапог, гимнастерка застирана,
   если в атаке меня не сомнут,
   соображу куда мне дезертировать,
   где затеряться на пару минут.
  
   Где не боялся бы остановиться я
   и оглянуться на скользком пути -
   чувства рождаются только в провинции,
   там им просторнее, как ни крути.
  
   МЕЗОЗОЙ
  
   Ты у окошка, ты глядишь, как
   сугробы насмерть замели
   наш допотопный городишко,
   заброшенный на край земли,
   снег, словно сон, слетает с неба,
   шуршит, бормочет, как в бреду,
   высокое посланье снега
   доисторическому льду.
  
   Здесь ископаемые виды
   замёрзли, выпучив глаза,
   и на щеке твоей обиды
   застыла светлая слеза -
   ах, если бы случилось чудо,
   и можно было наяву
   хоть в Екатеринбург отсюда,
   а лучше сразу же в Москву.
  
   Не плачь, мой друг, назло соседям
   скупым, как прошлогодний снег,
   мы обязательно уедем,
   но здесь останемся навек,
   и будет вечно эта за?меть
   тревожить души и сердца,
   снег будет дорог нам, как память,
   снег без начала и конца.
  
   Нам много выпало с тобою
   здесь жарких ласк и сладких нег,
   нас было в городе лишь двое -
   лишь я да ты, да снег, да снег.
   Сыщу чернил густых и синих
   и непременно сберегу
   доисторический осинник
   на мезозойском берегу.
  
   ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ
  
   В этом городе зимы протяжнее лет,
   но протяжнее зим разговоры песни,
   неизвестный художник, забытый поэт,
   а порой безымянный мессия воскреснет.
  
   Зашагает к своей Елеонской горе,
   чтобы старых друзей, как апостолов, встретить,
   захлебнуться в густом, как вино, январе,
   не растаять снега, только сердцем отметить.
  
   Забывая работать заштатным писцом,
   не спеша поглощать принесённый гостинец.
   Неразгаданный Брейгель с помятым лицом
   пьёт портвейны и пишет задворки гостиниц.
  
   ТРЕТИЙ ТРОЛЛЕЙБУС
  
   Риск быть непонятым, точно отравленный шип,
   точно отправленный из-за ползучих лиан,
   точно последний змеиный рассерженный шип,
   что одинаково страшен оленям и львам.
  
   Дай мне надежду, дай знак, дай секретный сигнал,
   ты так красива, что я не смогу подойти,
   я бы, наверное, так тебя и не узнал,
   если бы снова не встретились наши пути.
  
   Третий троллейбус идёт по индейской тропе,
   дикий изогнутый коготь вонзился в ладонь,
   ночь меня чёрной волной отсылает к тебе,
   прямо в огонь, но она же и гасит огонь.
  
   Мерзко воняет с утра опалённая шерсть,
   как далеко до желанной воды, боже мой!
   Милый, пора, поднимайся, иди, уже шесть.
   Третий троллейбус меня отправляет домой.
  
   Третий троллейбус, однако, меня не спасёт
   ни от желания, ни от уколов стыда,
   чёрной волной меня снова к тебе принесёт,
   снова огонь и вода, и огонь, и вода.
  
   Злой и измученный я возвращаюсь к тебе,
   вечно, пока огоньки в проводах не умрут,
   третий троллейбус идёт по индейской тропе,
   он не умеет менять свой индейский маршрут.
  
   МОСКОВСКИЙ ВЕТЕР
  
   Юрию Кузьменко
   Ветер ветви склонял, обнажая у листьев изнанки,
   как подол, задирал на упрямых деревьях листву,
   створки ржавых дверей грохотали, как люками танки,
   угрожающие покорить в одночасье Москву.
  
   Ветер спать не давал, проникая в малейшие щели,
   словно призрак незрим, в одночасье простыл и охрип,
   разгоняя тоску, он залез на пустые качели,
   и пугает людей беспокойный пронзительный скрип.
  
   Мне знакомый синоптик сказал - это смена давленья,
   от давленья, мол, бешеный ветер буянит всю ночь,
   по секрету добавил, что сменится в ночь поколенье,
   в отделенье родильное нынче отправили дочь.
  
   И за это мы с ним посидели и выпили водки,
   и хотя разговор он оставить просил тет-а-тет,
   что скрывать от друзей? Ведь с синоптиком мы одногодки,
   значит, как ни печально, я тоже почти уже дед.
  
   Нынче птицы молчат, я забыл уже, как они пели,
   это было не здесь, не теперь, а теперь до зари,
   ветер будет качать фонари, как детей в колыбели,
   словно детские люльки качать над Москвой фонари.
  
   Я забыл то, что мне непременно запомнить хотелось -
   терпкий запах пелёнок и приторный вкус молока,
   и живое тепло беззащитного детского тела,
   цвет, и голоса звук, неразборчивый издалека.
  
   А теперь и в Москве никуда нам не скрыться от ветра,
   обещали унять его многие, да не смогли,
   разве что на участке кладбищенском два на полметра,
   под деревьями, ветром склоняемыми до земли.
  
   Но по этой причине слезой щи не стану солить я,
   что поделаешь, если, расколотая пополам,
   рвётся к нам вечно неутоленная тяга соитья,
   листьев к ветру, и ветра к прикрытым листвою стволам.
  
   Он их гладил, уламывал, звал полежать на Полянке,
   в Тёплом Стане их брал на излом и бросал на траву,
   ветер ветви склонял, обнажая у листьев изнанки,
   как подол, задирая на кронах деревьев листву.
  
  
   ХХХ
  
   Мне нынче снился дождь.
   Я был во сне простужен.
   Холодный белый дождь.
   Я злился, хмурил бровь,
   а он то за затихал,
   то вновь хлестал по лужам,
   он изводил меня,
   туды его в любовь.
  
   Я говорил слова
   о климате Урала,
   о странностях погод,
   о всхожести овса,
   а он ловил меня
   с ухватистостью трала,
   чтобы потом поднять,
   как рыбу, в небеса.
  
   Я вышел без калош,
   потоками пестуем,
   я вышел без зонта
   и вымок до нутра,
   я вышел без плаща,
   отдался белым струям
   и вовсе занемог,
   и умер до утра.
  
   А утром я ожил.
   Шел дождь, но только плоше
   чем тот, что был во сне.
   Здоров и полон сил,
   я встал, накинул плащ,
   потом надел калоши
   и в небеса шагнул,
   и зонтик не забыл.
  
   ПЕСЕНКА О МОСКВЕ
  
   Полдня езды от Химок до Мытищ,
   у нас бывает хуже, только реже,
   я здесь живу один из сотен тыщ,
   таких, как я, здесь как собак не режут.
  
   Я суетлив и жутко бестолков
   среди чужого разного народа,
   здесь затеряться - пара пустяков,
   коль ты не ложка дёгтя в бочке меда.
  
   Всё тот же дом и улица, и сквер,
   а большего я всё равно не вижу,
   я, может быть, хотел бы жить в Москве,
   когда бы в мире не было Парижа.
  
   МЕЧТА О ПАРИЖЕ
  
   Она была мутней и жиже,
   чем молоко,
   мечта о городе Париже,
   где так легко
   проходят музы по бульварам
   и стайки нимф,
   и все возлюбленные пары
   кивают им.
  
   Мадмуазель сейчас свободна?
   Для вас, о, да,
   вчера и завтра, и сегодня,
   и навсегда,
   пока огней вечерних манит
   нас карусель.
   Увы, а я сегодня занят,
   мадмуазель.
  
   Неярок в том краю далёком
   цвет площадей,
   им свет им озёра окон
   иных людей,
   в раю мансардовом, чердачном
   живут века.
   Мечта чиста, мечта прозрачна,
   но далека.
  
  
   ххх
  
   Я не живу с тобой в Париже,
   да и зачем тебе Париж?
   Я всё равно уже не вижу,
   как ты над городом паришь
   здесь, где, близка и златоглава,
   и телом каменным бела,
   Москва, готовая на славу
   из пушек лить колокола.
  
   Она объяла все пороки
   и все достоинства твои,
   как Афродита из мороки
   из суеты и толчеи,
   здесь весь оркестр от контрабаса
   до мелкой флейты на развес,
   здесь многотысячная масса
   взлететь готова до небес.
  
   Здесь мы достаточно жестоки
   к себе, друг к другу и к другим,
   сквозь нас идут такие токи,
   что вьётся в небо синий дым,
   туда, где ты всё ниже, ниже
   и незаметнее паришь.
   Я не с тобой живу в Париже.
   К тому же, это не Париж.
  
   ЯПОНСКАЯ ПЕСЕНКА
  
   Если бы не родила меня мама
   в нашем краю, в нашем дому,
   я жить бы хотел у горы Фудзияма
   назад тысячелетье тому.
  
   В маленьком домике с садом из камня
   старцем, презревшим толпу и прогресс,
   я наблюдал бы закаты, пока мне
   не ниспадала бы мудрость с небес.
  
   Кисточкой тоньше змеиного жала
   я бы расписывал нежный фарфор,
   светлая роспись моя отражала бы
   свежесть полей и загадочность гор,
  
   вишни в цвету и приход листопада.
   Я бы в трехстишье сумел уместить
   всё - может, больше трех строк и не надо,
   чтобы всю жизнь рассказать и простить.
  
  
  ххх
  
   Я нарочный, рассыльный вестовой,
   забот немало, ох, забот немало.
   Встречаюсь с кем попало, не с тобой,
   на мостовой Латинского квартала.
  
   От улицы до улицы бегом,
   должно быть, ты живешь неповторимей
   в другой квартире, в городе другом,
   в Нью-Йорке, Лиссабоне или Риме.
  
   И там тебе, должно быть, все знакомо,
   и ни к чему не надо привыкать.
   Ты и не дома как у себя дома,
   меня и дома дома не сыскать.
  
   ИММИГРАНТКА
  
   А тебя так волнуют виды
   на заморский на урожай:
   Может, выйти?
   Конечно, выйди.
   Может, выехать?
   Выезжай.
  
   То ль купаться в блаженной неге,
   то ль коней на скаку ковать,
   только в нашей грязи и снегетолько так можно тосковать.
  
   А у них всё длинней и гуще,
   толще, вроде, в чужих руках -
   заплутаешься в райских кущах,
   как запуталась здесь в долгах.
  
   Там ты гордость великороссов
   замешаешь в чужой крови.
   Есть ответы, и нет вопросов,
   есть советы, да нет любви.
   И поэтому без обиды
   говорю я, как мне не жаль -
   хочешь выйти - конечно, выйди,
   хочешь выехать - выезжай.
  
   Что поделать, раз мы такие -
   коль не насмерть, так наповал,
   а случается ностальгия,
   так по странам, где не бывал.
  
   Здесь, когда наступает вечер,
   экономят, не жгут огней,
   не узнают о нашей встрече,
   но и вспомнишь ли ты о ней,
  
   там, где нету весёлой тайны,
   и познания нет греха?
   Не проявлена, неприкаянна,
   ни страдания, ни стиха,
  
   ты чиста, как звезда Давида,
   нанесённая на скрижаль.
   Ничего у нас здесь не выйдет,
   а, поэтому, уезжай.
  
   СЕН-ЛУИ
  
   Я всё твержу назойливо и рьяно
   настойчивые доводы свои,
   что там, на побережье океана
   стоит прекрасный город Сен-Луи,
   там в меру жарко, ветрено и влажно,
   и солнца больше нашего стократ.
   Всё это важно, но не это важно -
   там был рождён мой чернокожий брат.
  
   Проснись я завтра в этом тёплом стане,
   заснув в метро, поскольку был нетрезв,
   он мяса жарить моего не станет,
   на сувениры уши мне отрезав,
   когда на берег набегает море,
   звучит мотив, мне брат его напел.
   Всё это важно, но не в этом горе -
   что я не чёрен, ну, а брат не бел.
  
   Тогда бы он родился на Урале,
   где ветер режет кожу, как кинжал,
   мы б с братом также в преферанс играли,
   когда б из Сен-Луи я приезжал,
   он был бы там любителем чифира,
   а я бы, теплотою окружен,
   не пил бы ничего хмельней кефира
   и четырех имел законных жён.
  
   И жизнь бы мне тогда казалась раем,
   где море, солнце, ананасы, но
   мы, к сожалению, не выбираем
   страну, где нам родиться суждено,
   и снова я доверчиво и рьяно
   твержу слова признания в любви -
   мол, там, на побережье океана
   стоит прекрасный город Сен-Луи.
  
   СВАДЕБНЫЙ СНИМОК
  
   Мы были юны?, влюблены,
   смотрели, как птицы летали -
   незримые прежде детали
   на снимке запечатлены.
  
   Вот в левом углу воробей
   клюет неприметные крошки,
   приятель наставил мне рожки,
   забыл, как его, хоть убей.
  
   А чей-то на карточке не
   вместился пронзительный профиль,
   осталась лишь тень на стене,
   как в ядерной катастрофе.
  
   А вот, оглянувшийся в фас,
   случайно попавший на фото,
   глядит, словно на идиотов,
   случайный прохожий на нас.
  
   Взлохмачена, словно Брижит,
   живот поджимая, хромая,
   хромая собака бежит,
   видать по походке - хромая.
  
   А мы, в небеса обратив
   глаза, где свершаются браки,
   стоим, не смотря в объектив,
   на фоне побитой собаки.
  
  
  ххх
  
   Работу бросил, захандрил,
   долгами обрастая,
   а также бороду не брил,
   и, атласы листая,
  
   мечтой уехать закипал
   в Саратов ли, в Сарапул,
   не ехал, а стишки кропал
   и сыпал пепел на пол,
  
   и ждал счастливого конца
   привычного запоя,
   накрывшись тенью от лица,
   оставленной тобою.
  
  
  ххх
   Когда Байкала твердая рука
   сырое небо ветром обласкала,
   бежали в страхе в горы облака
   и прилегли, усталые, на скалы,
  
   чтоб отдохнуть от ветра и песка,
   чтобы всплакнуть в гранитные подушки,
   чтобы погладить светлые пока
   холмов-младенцев тёплые макушки
  
   и, выплакавшись, полететь со скал
   обратно в неуютное пространство,
   где их Байкал неистово ласкал,
   наказывая за непостоянство.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"