Воронков Александр Владимирович : другие произведения.

Воеводы Государева десница

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.02*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вот все кинулись "переселять" наших современников в прошлое. Неинтересно: заранее понятно, что в 99% сюжетов "пришелец" начнёт улучшать это самое прошлое, учить жизни правителей - Сталина ли, царя ли - не важно - и спасать мир (естественно, с точки зрения нынешних "общечеловеческих ценностей"). Но я вот почему-то не желаю признавать этих самых навязанных нам "ценностей". Я, говоря словами Дюма - "человек иной эпохи: эпохи великих людей и великих деяний". И герой этой книги - тоже человек ВЕЛИКОЙ эпохи, воспитанный ею и ей служивший. Пусть современному читателю его мысли могут показаться излишне восторженными и наивными, а поступки - безрассудными: ничего не поделаешь! Так он был воспитан, так воспринимает мир, в котором живёт, и идеи, которыми пропитан он стремится воплотить в жизнь. Выкладываю текст в порядке написания. Обсуждайте, ругайтесь (особенно приятно, если начнут возмущаться записные интернет-антисоветчики), кидайтесь гранатами.
  Как обычно по субботам, личный состав нашего эскадрона вечером водили в гарнизонную баню. Выдача чистых комплектов белья, споры со старшиной банно-прачечного комбината - как же мне надоели все эти старшинские заботы! И надо же было, чтобы этот последний день обычной моей красноармейской жизни отложился в памяти именно этой повседневной рутиной.
  Наутро в воскресенье я должен был пойти в Ломжу в увольнение. Поэтому, пользуясь своими неофициальными 'привилегиями' старшины-сверхсрочника, я заранее подготовил парадное обмундирование - то самое, в котором в прошлом году мы торжественно гарцевали по булыжным мостовым добровольно присоединившейся к Союзу Прибалтики. Синие шаровары, голубой бешмет, в петлицах которого рубинами червонели 'пилы' - по четыре алых треугольника, а рядом с ними - подковка на скрещенных шашках. Суконная черкеска с голубым же терским башлыком, и - предмет гордости каждого красного казака-кавалериста - чёрная кубанка с перекрещенным голубым верхом и красной пятиконечной звёздочкою. Несмотря на то, что совсем недавно вышел приказ наркома Тимошенко о переходе всех казачьих кавчастей РККА на обычное кавалерийское обмундирование, его не слишком-то торопились выполнять, командование - в большинстве состоявшее их коренных казаков - смотрело сквозь пальцы на ношение традиционной формы в качестве парадно-выходного обмундирования. Тепло светилась над левым карманом эмаль значков и, на почётном месте, медаль 'За боевые заслуги', полученная после гродненских боёв в сентябре 1939 года.
  Дрались белополяки против нас тогда крепко, ну да всё едино - наш верх был! Одна беда: как их разбили, так новые агрессивные соседи у нас завелись, гитлеровцы. Хоть и подписан с ними Договор о ненападении, но этим волкам фашистским любой договор разорвать - раз плюнуть. Вон, считай, всю Европу захватили, и плевать ихнему Гитлеру было на любые договоры. И, похоже, к нам они полезут, только вот когда, неизвестно. Так что порох сухим держать нужно.
  Эх, жарковато, конечно, будет в этой форме под палящим июньским солнцем... Но зато с каким восхищением будут поглядывать белорусские девчата в Ломже - казак идёт! Терский орёл! Не какой-нибудь пехотный Ванька.
  Помню, как в Прибалтике множество людей вышло на улицу, чтобы приветствовать нас - Красную Армию. Мы ехали по улицам Каунаса утром 17 июня 1940 года в этой самой парадной форме - сам комкор приказал взять её с собою в тогда поход. Нам бросали букеты цветов: не один, не два, не десять... Букетов было столько, что мостовая покрылась брошенными цветами и веточками липы почти сплошь - как будто на булыжниках вдруг зацвела лужайка... Радовались люди. Видно, и вправду несладко жилось прибалтам при 'независимости и демократии'... Да это и понятно: кто там хорошо жил? Богатеи да кулачьё. Ну, ещё, пожалуй, их 'обслуга': всякие чиновники, буржуазное офицерьё, священники, торговцы... А простому человеку только и оставалось, что трудиться, чтобы ног не протянуть да семью прокормить...
  И здесь, в Западной Белоруссии, было то же, пока не начался в тридцать девятом наш Освободительный поход. Только здесь, пожалуй, белорусам жилось ещё поганее: польские паны не особенно церемонились, вели себя как баре. Паны ведь и польских хлопов не жалели, а уж белорусов и вовсе норовили в бараний рог свернуть.
  Недаром, местные рассказывали, с двадцатых годов в этих местах то восстание вспыхнет, то партизаны в Пуще заведутся - на панов, осадников да жандармов нападают, то забастовка пройдёт. От хорошей жизни мужик бунтовать не станет, у него с землёй-кормилицей дел невпроворот. А вот ежели придавят хлебороба - тогда он и за топор, и за винтовку взяться способен.
  Не скажу, конечно, что у нас на Тереке очень уж легко жилось: и на налоги люди ворчали, и на то, что казачьему званию почёта куда как поменее, чем при царе Николашке. А было время и вовсе суровое: за казачьи лампасы в городе иной картавый 'гражданин начальничек' мог контрреволюционером окрестить. Добро, что прошли те времена, и теперь такие 'граждане', не допетрившие вслед за кумиром своим Лейбой Давыдычем за кордон умотать, всё больше деревья в тайге считают.
  А мы, казаки Верного Терека, Вольной Кубани да Тихого Дона, как и встарь, стальными клинками да меткими пулями России служим. Не зря в своё время товарища Сталина терское казачество в свои почётные старики избрало! Хоть и грузинской народности уродился, а для России поболее иного коренного русопета сделал. Одно слово - Вождь!
  Ну, да что-то я дуже заразмышлялся. Начал-то с обмундирования, да аж до самого товарища Сталина в думках добрался. Надо бы и поспать, благо, завтра, 22 июня - воскресенье, и день обещает быть погожим...
  
  Погожий день 22 июня начался не с обычной побудки, а с ночного гула бомбардировщиков, шедших над Ломжей в направлении на Минск. Полк походной колонной выдвинулся по направлению к границе, где уже вовсю грохотал бой. Не успели добраться до указанного рубежа обороны, как в лоб колонне вылетели серые немецкие бронетранспортёры, посыпались хлёсткие пулемётные очереди - и всё завертелось. В полях и перелесках казаки под воздушной штурмовкой, минами и пулями ходили в атаки, наваливая трупы в чужой форме цвета фельдграу, и сами падая в жухлую июньскую траву.
  К концу дня комэск приказал мне взять заводного коня и во вьюках доставить в эскадрон патроны из гарнизонного склада боепитания. Командир приказал - надо выполнять! Через несколько часов, загрузившись патронами, я возвращался туда, где окопались в светлом белорусском песке товарищи, ждущие, как я думал, с нетерпением боеприпасы. Однако по дороге, по которой полк двигался ещё утром, в предрассветной мгле, теперь, в вечерних сумерках, проехать мне не удалось. Немцы всё-таки бронемеханизированным кулаком пробили нашу оборону, и теперь по шоссе друг за дружкой катили бронетранспортёры, автомобили, зенитные установки на бронемашинах, ближе к обочинам шагали пропылённые пехотные роты. Путь к окружённому эскадрону оказался отрезанным.
  Блукая во мраке, то верхами, то пешим, ведя обоих коней в поводу, я наконец добрался до того перелеска, где были наши окопчики. Но не было здесь ни единого живого человека. Зато мёртвые - и люди, и лошади - попадались часто. Земля была буквально перемешана с останками, покорёженным оружием и снаряжением. Видно было, что озлившись вконец на отчаянно сопротивлявшихся казаков, гитлеровцы накрыли позиции мощными залпами тяжёлой артиллерии и бомбовыми ударами авиации.
  Но то, что среди погибших я не видел многих знакомых лиц, а также полное отсутствие раненых, ясно указывало на успешный отход уцелевшей части эскадрона. Я же остался в одиночестве - во вражеском окружении, без командиров и товарищей-односумов, без провианта, карты, компаса... нужно было выходить из этой ситуации.
  Под утро, наскоро покормив коней и позавтракав заныченными в седельном кабуре галетами (чтоб у старшины, да нычки не было - этого в жизни не бывает), я раскинул мозгами, как лучше выбираться.
  Шансы найти полк, частично уничтоженный, рассеянными подразделениями уходящий неизвестно куда, весьма невелики. Но ведь есть же остальная Красная Армия, которая, конечно же, где-то держит оборону, чтобы, собравшись с силами, нанести врагу могучий сокрушительный удар, и на вражьих плечах ворваться в полонённую фашистами Европу. А там возьмутся за оружие наши братья по классу - рабочие и крестьяне Польши, Чехословакии, Франции, побеждённый, но не покорившийся фашизму Франко народ Испании. Разве выдержит враг такой двойной удар? Недаром поётся:
  'И на вражьей земле
  Мы врага разгромим
  Малой кровью, могучим ударом!'
  Павшие здесь, у границы, казаки, пехотинцы, пограничники - и есть эта 'малая кровь', получается.
  А раз так - нужно пробираться к своим, прибиваться к любой части Красной Армии и драться с агрессором. Один-то в поле не воин, с карабином да шашкой против брони, гаубиц да самолётов не слишком погеройствуешь. На войне коллектив - великая сила! Гуртом и батьку бить легче, а уж шваба - и подавно.
  Бродя ночью по перелеску, я насобирал десятка три гранат - эргедех тридцать третьего года образца и пяток фугасных Ф-1, снял с погибшего лейтенанта кобуру с наганом. Кто его знает, как там дальше жизнь сложится, а боезапас да сало казаку в хозяйстве лишними не бывают. Тем паче - не на своём хрипу тягать, как пехтуре.
  С этими думами я о двуконь двинулся на юго-восток, отъезжая от шоссе в ту сторону, где в мирное время не единожды видал на окружённом лесом холме развалины старинного польского замка, разрушенного и покинутого, пожалуй, не то, что до раздела Речи Посполитой при Катерине, а, пожалуй, и вовсе в допетровские времена. Местные суеверные крестьяне называли это место 'пршеклёнтым маетком', и ни в какую не согласились бы оказаться возле него ночью. Однако место это было удобно для обороны и я рассудил, что какие-то подразделения нашего 152-го Терско-Ростовского кавполка могли отойти в том направлении.
  Я ещё более утвердился в своём предположении, когда выбрался на свежепрорубленную в подлеске просеку, ведущую от просёлка к вершине холма. В нескольких местах на земле отпечатались следы узких железных шин, подобных тем, которые набивались на колёса красноармейских тачанок. И, не особенно скрываясь, я продолжил подъём.
  Почти подъехав к замку, я услышал сзади, на просеке, надсадное гудение нескольких взбирающихся по склону грузовиков. Шум таких моторов я хорошо запомнил: тяжёлые грузовики с немецкой солдатнёй вчера точно также рычали на ломжинском шоссе.
  Надо предупредить тех, наших, возле замка!
  И, дав шенкеля Алмазу, со вторым - вьючным - конём в поводу, я очертя голову выскочил через полуразрушенную арку ворот на замковый двор...
  Да, верно гутарил мой батя: спешка-де потребна при ловле блох, и то, когда их больше двух. Тут было больше - и не блох, а немцев. Четыре орудия с конской запряжкой, да зарядные ящики на передках к ним (их-то следы я и принял за следы тачанок!). А вокруг них возились несколько десятков артиллеристов. И разумеется, конский топот не мог не привлечь их внимания - кто, дескать, тут носится верхами, не даёт покоя доблестным канонирам фатерлянда. Двое или трое, у кого оказались в руках карабины, попытались было с их помощью ссадить меня с седла - явно не для задушевной беседы и угощения варениками. Мне помирать-то не слишком хочется, да и в плен тоже попадать совсем ни к чему! Поэтому, лапнув по крышке кобуры, я выдернул наган (карабин-то за спиной через левое плечо висит - пока ещё снимешь, а гансы ждать не станут). Первые выстрелы пошли в воздух, зато уже третью пулю словил в шею здоровый шваб в расстёгнутом кителе, на погонах которого я заметил квадратную звёздочку. Унтер чи фельдфебель - бес их чины разберёт! Поворотив коней и паля в развороте назад из нагана, я намётом вылетел со двора и, сразу же свернув в сторону от просеки, поскакал подалее от этого опасного соседства.
  Однако быстро пришло соображение, что этого-то швабы от меня и ожидают, и имея связь (а артиллерии без связи нельзя никак) с другими своими подразделениями, очень просто перекроют мне пути отхода. Значит. Треба сховаться десь до поры, чтобы в темноте по-тихому обойти гансючьи засады. Ну, а если сховаться не удастся - что ж, попытаюсь найти позицию поудобней: патронов у меня богато, гранат тоже хватает. Пусть швабы узнают, почём фунт изюму и что есть такое червонный казак! С этими мыслями я спешился и, ведя запалённых коней в поводу и стараясь запутать следы, стал продираться по лесу.
  Пальба за спиной не только не стихла, но к хлопкам 'маузеров' прибавились короткие очереди пистолет-пулемётов. Похоже, немчура, ехавшая на тех грузовиках, выяснив у своих камерадов, что произошло, включилась в охоту за вкрай обнаглевшим большевиком (за мной то бишь). Хуже того, эта пальба приближалась, и помимо выстрелов и криков послышался злобный лай. Вот этого-то мне для полного счастья и не хватало... Я собак вообще-то люблю, но тут не та ситуация. Тут я бы с удовольствием полюбил бы этих швабских псин любовью корейцев, которые всяких кабысдохов потребляют исключительно на махан. Дядька Егор Саблин, в японскую воевавший на Ляодуне, не раз про это дело гутарил. А так - наведут же, сукины дети, своих хозяев на меня, к гадалке не ходи - наведут! Значит, пора искать позицию, да желательно такую, чтоб швабы толпой навалиться не смогли.
  Видно, про таких как я сказано: 'не было ни гроша - да вдруг алтын!' Минуты через три среди кустарника на склоне показалась полуобрушенная, но ещё вполне, похоже, проходимая высокая каменная арка входа в какое-то подземелье. Чёрт его разберёт, что там за катакомба - чи склад заброшенный, чи каменоломня, чи подземный ход в той клятый замок? Да мне это вообще без разницы. Главное - коней бы сховать, да к 'весёлой встрече' с преследователями приготовиться!
  С этими мыслями я поворотил вместе с конями к открывшемуся моему взгляду входу. Не так-то просто было завести туда моих подкованных друзей! И Алмаз, и навьюченный Гнедко всячески упирались, били копытами, мотали головами - в общем, ни в какую не соглашались идти с вольного воздуха в тёмную вонь подземелья. Но - кони хоть и имеют порою своё, отличное от людского мнение, но мы, казаки, - народ упёртый. Потому-то усилия мои всё-таки увенчались успехом и мы трое - я и двое хвостатых упрямцев - наконец оказались под сводом подземелья.
  Не имея ни фонарика, ни спичек, ибо некурящий: даже после революции семья моя, как и большинство казачьих семей Терека, сохраняла старообрядческие традиции - в доме сроду табачной дряни не водилось; мне, ясное дело, нечем было осветить путь. Поэтому осматриваться пришлось при рассеянном дневном свете, проникавшем через отверстие входа, в который я забрался. Судя по всему, это всё же был старинный подземный ход, высотою метра два с половиной и шириною приблизительно в метр тридцать. И свод, и стены выложены плохо обтёсанными камнями, многие из которых от времени вывалились из кладки.
  Ведя в поводу обоих коней я тихонько продвигался вглубь по проходу. Через минуту-другую мрак поглотил остатки солнечного света и двигаться пришлось на ощупь, маленькими шажками. Кони нервно фыркали, вздрагивали, но шли следом, доверяя человеку. Вообще говоря, кони - не только красивейшие, но и умнейшие создания. Ни одно одомашненное животное не может с ними сравниться. Собака предана хозяину - но порой агрессивна, может кинуться на слабого, на ребёнка. Кошка - хитрая анархистка-приспособленка, всегда норовящая занять тёплое местечко получше, постоянно шляющаяся где-то на воле и прибегающая только к кормёжке. Корова со свойственной ей флегматичностью вообще живёт только в ежедневном круговороте между едой, дойкой и сном. Ну, а про свинью и говорить нечего: свинья - она и есть свинья! Конь же - это почти птица по стремительности, бриллиант по грациозности и красоте и почти человек по разуму и преданности. Нет и не будет у человека друзей лучших, чем кони.
  Подземный ход всё тянулся и тянулся, полого уходя вниз. Мы продвигались в темноте уже несколько часов, а за это время по моим прикидкам, можно пройти под землёй не только весь холм насквозь, но и выбраться за пределы окружающего леса. Кони уже давно привыкли к окружающей темряве, но ступали всё так же осторожно, чтобы не побить ноги или не угодить нежданно в неприметную ямку на полу.
  Неожиданно спёртый подземный воздух стал чище, и впереди засветилось ярко-синее пятно. Именно синее, а не голубого небесного цвета, и именно засветилось, как фонарик с цветным светофильтром. Большой такой светофильтр, метров трёх в диаметре. Интересное дело! Вроде бы спускался всю дорогу - так что выходом наружу это свечение вряд ли может быть...
  От этого неестественного света становилось неуютно. Однако поворачивать назад, снова брести на ощупь несколько часов по темряве не было никакого смысла. Поэтому, взяв наизготовку наган, - мало ли что? - я вместе с конями шагнул в сияние.
  Вскоре свечение стало настолько ярким, что пришлось закрыть глаза и идти наугад. Пять шагов, десять, двенадцать... И вдруг режущий свет мгновенно померк, сменившись проникающим под веки обычным солнечным свечением, и вместо затхлости подземелья в лицо ударили свежие запахи хвои, смолы, земли.
  Что за чёрт! Открыв глаза, я обнаружил, что вместо старинного подземного хода я стою в сосновом лесу у малоезженого просёлка со следами тележных колёс и конских копыт, за спиной переступают ногами оба коня. И мало того, что не было вокруг никаких следов подземелья, но и время года было явно неправильным: вместо лета в этом лесу царила натуральная весна: земля пропитана талой водой, да и пятна несошедшего снега кое-где ещё виднеются в тенистых местах.
  Ну, да как говорил наш комиссар полка, 'есть многое на свете, друг мой Гораций, что недоступно нашим мудрецам'. Не знаю, что это за товарищ Гораций такой, но пусть над этой загадкой природы всякие мудрецы головы ломают, а моё дело казачье. Нужно скорее выбираться отсюда к нашим, русским.
  
  Судя по тому, что солнце ещё не поднялось высоко над кронами сосен, здесь стояло утро. Верхом, с вьючным конём в поводу и карабином поперек седла я ехал по раскисшей дороге в сторону восходившего солнца. Хотя просёлок постепенно сворачивал к югу, это было не страшно. Общее направление движения всё равно было правильным. Час шёл за часом, но навстречу не только не попадалось ни единой человеческой души, но и иных людских следов, кроме этого самого просёлка не было видно. Не слыхать ни выстрелов, ни шума моторов, ни человеческих голосов... Хотя нет! Вот откуда-то послышалась родная русско-матерная брань нескольких голосов, вскрики, стук дерева о дерево и звяканье. Не иначе - кого-то бьют!
  Пустив коней рысью, я проскакал по дороге метров триста и, выскочив за поворот, увидал, что моя догадка абсолютно верна. Действительно, били. Пятеро бородатых мужиков в армяках с топорами и двумя саблями явно неуставного вида нападали на шестого - тоже заросшего бородищей, но вооружённого кривой саблей. Котомка его наземь сброшена, рядом - бурка лежит. А ведь не видал я в здешних краях ни у кого бурок: не из наших ли казачьих краёв человек-то? А его ведь уже с ног сбили, вот-вот голову человеку раскроят почём зря!
  Нет, двое на одного - это не дело. А уж когда пятеро, совсем не по-людски выходит...
  А раз такое дело, то подсобить человеку надо. Прав он там, или виноват, после разберёмся. А то как-то не по-русски получается.
  Подумалось это всё гораздо быстрее, чем сказалось бы вслух. Да и зачем впустую мысли свои вслух произносить? Проку от того никакого в этой ситуации. Поэтому, отпустив повод заводного коня, я вырвал из ножен шашку и пустил Алмаза намётом к дерущимся с криком: 'А ну, стой! Прекратить!'.
  По правде говоря, рубать я никого не собирался, может, только плашмя кого по спине пригладить, если не угомонится. Но и этого сделать не пришлось. Нападающие, услышав крик и конский топот, да увидав всадника с клинком наголо, порскнули в разные стороны, как стая горобцов от кинутого камня. На месте свалки остались только пострадавший русобородый мужик, уже поднимающийся с земли, несколько пятен крови (кого-то, видно, он всё же неслабо приложил своей саблей), да потерянный одним из налётчиков топор.
  Тут, вижу, встаёт бородач спасённый, клинок, однако, не опускает, и эдак степенно мне кланяется:
  - Исполать тебе, человече! Вовремя ты шишей разогнал! А кто ж ты будешь? По речи - навроде б свой, русский человек, а жупан твой да сброя - нездешние. И на ляха не схож, а на немака - и вовсе...
  Ну, раз человек спрашивает по-доброму - что же таиться! Погутарим трохи, может, и он мне чего подскажет насчёт странностей здешних: и почему звуков боя не слыхать ни вдали, ни вблизи, и почему весна заместо лета вокруг, да и вообще - куда меня завело тем клятым подземельем?
  С этими мыслями я спешился, подхожу ближе к мужику:
  - Старшина Сто пятьдесят второго Ростовского Терского казачьего полка Иван Клычин! Станицы Терской рожак. А ты-то кто такой и чего с этими аниками-воинами не поделил?
  - Иваном крестили, Исаев сын - отвечает, а сам саблю опустил, вижу, не ждёт уже от меня подвоха. - Шёл я себе мирно, никого не трогал, а тут шиши эти налетели. Думали, видно: коль сам-один путник, так его и пограбить можно, лёгкая добыча. Да того не знали, что я, считай, с дюжину годов то бердышом, то саблей орудую, много всякого повидал. Вот ты, Иване, человек хоть молодой, да бывалый, коли в казачьей старшИне состоишь. Значит, понимаешь, что коль кто казаковал, то в драке у того и ослоп сброей станет, да и богачества у того особо никакого не бывает - что и появляется колысь, то разом и продуванивается.
  Так что теперь у меня всей-то сброи одна сабля, а и топор вот появился: вещь в хозяйстве завсегда нужная.
  И с этими словами берет Исаич топор, шишами брошенный, да за кушак на спину его и примащивает. Хозяйственный мужик, сразу видать.
  - Скажи мне, Иван Исаич: немцев ты поблизости не встречал?
  - Да ты что, старшина! Откуда тут немцы? Ляхи ещё ясно: земли ихние под боком. А других немцев я уж давно не встречал...
  Что-то не пойму я... Не то брешет мой новый знакомец, не то и вправду в мире что-то непонятное творится. Ведь как в сентябре тридцать девятого мы, Красная Армия, то есть, народ Западной Белоруссии и Западной же Украины от белополяков освободили, да по Бугу и Сану стеной встали, братьев-славян от немецкого нашествия стеной штыков закрыв, так вроде никаких 'ляшских земель' и не осталось. Фашисты-то за те две недели, которые прошли с момента их нападения на Польшу до того, как наши войска старую границу перешли, в аккурат всю остальную польскую территорию захватили: слыхал я том, как наши красные бойцы тогда под немецкий обстрел попадали, да и наоборот случалось: как-то у соседей наших разведка немецким мотоциклистам чертей дала: у белопольских-то и каски старые германские, и плащи мотоциклетные один в одни - вот и не разобрали... Хотя, если б тогда всерьёз на встречный бой с этими сволочами пошли бы - может быть и не пришлось бы через полтора-то годочка свою кровь лить да отступать-то...
  И это ещё в позапрошлом сентябре было, а сейчас уже июнь сорок первого года на дворе - эвон, сколько времени прошло... Хотя, что это я? Природа-то вокруг чисто весенняя? Да и не похож Исаич на такого, кто за просто так по глупости брехать будет о том, что и так все знают. Нет, что-то тут явно не так...
  - А куда же ты, Иван Исаич, путь держишь? Может, в одну сторону нам с тобою?
  - На Путивль поспешаю. Да видно, хоть и недалече он, а не скоро доберусь. Хоть и был у меня конь, да вот беда - запнулся неудачно, да ногу поломал. А в лесу дело было, никак было невозможно ничего поделать - добить пришлось, хоть и сердцем плакал... Так что остался я пеши...
  Вот и выходит, что если б верхами ехать - то завтра бы уж к Путивлю подъезжал, а на своих двоих ещё топать и топать...
  - На Путивль? Недалеко, говоришь он? Ты, Иван Исаич, меня извини, но, видно, совсем я дурею потихоньку. Вот смотри: Ломжу знаешь?
  - Ну?..
  - От Ломжи до Путивля сколько добираться?
  - Седмицы две, если верхами, возком - считай, месяц...
  - Вот то-то и оно. Я-то сам ещё вчера утром под той Ломжей с немцами дрался, а сегодня ты мне говоришь: Путивль в дне пути.
  - Ты что, старшина, говоришь? Может, выпил многовато? Как такое возможно?
  - Вот и я спрашиваю: кАк возможно? Да и трезвый я, сам видишь... Хотя дела такие, что без бутылки не разобраться.
  - ...
  - А скажи, Иван Исаич, тебе-то что в Путивле занадобилось?
  - Воевода Шаховской мне нужен.
  'Ну ни черта себе! Теперь вот воевода... Уж эти-то точно в родном Советском Союзе не водятся, последнего в двадцать втором за Тихий океан наладили: 'разгромили атаманов, разогнали воевод'. Нет, пора разбираться со всеми этими несуразностями'.
  - И давно этот воевода в Путивле-то проживает?
  - Да вот как на Москве Васька Шуйский с изменниками-боярами заворовали, да государя нашего Димитрия Иоанновича смертью побить хотели, с тех пор и сидит. Государь-то от шпыней-то уберёгся, да пришлось ему в ляхи утечь, бо воровство и измена злая вкруг поднялась. А князь Шаховской-то крестное целование не порушил, стал люд в войско принимать, чтобы руку Димитрия Иоанновича верно держать.
  - Это что ж получается, какой год-то на дворе?
  - Лето семь тысяч сто четырнадцатое [1606].
  'Опять ничего не понятно! На пять тыщ годков, получается, меня перетащило по времени? Тогда в СССР давно уже коммунизм должен быть, а Иван-то всё про какого-то царя Дмитрия говорит. Монархический переворот был, что ли? Или немцы нас победили и царя назначили? Да быть того не может! То есть, насчёт перетаскивания по времени, получается, может, раз уж я здесь, а вот чтобы немчура русских победить смогла - никак не возможно!'
  - А скажи, Иван Исаевич, это как получается: один царь - у ляхов сидит, другой на Москве. Может, и третий где-то имеется? Давно такая шарманка с царями?
  - Да вот как помер Государь Иоанн Грозный, так почитай, толковых царей-то и не случалось на Руси. Сын его Фёдор Иоаннович - больно болезный да молитволюбивый был, им Бориска Годунов вертел, как вздумается. Потом сам Бориска гузном на престол уселся, так и вовсе от бед русский народу невтерпёж. Стал, было, Димитрий Иоаннович отчий престол вобрат забирать - так бояре-злодеи с Шуйским заворовали, Ваську в кремлёвских палатах утвердили: ещё хуже стало.
  Ни хрестьянину, ни работному человеку никакого добра не стало. С земли от помещика теперь уж не уйдёшь, как в стародавние года, а чуть боярину аль дворянину не потрафишь - так в батоги берут и бьют смертным боем. Подати берут таковы, что коль трудящий человек всё выплатит, так ему со чады и домочадцы голодуха настаёт такая, что кору ясти приходится. Хлебушек чистый только на Покров Богородицы, да на Рождество едят, а на светлую Христову Пасху и не разговеться!
  А всё от того, что царь-то на Москве не настоящий, а вор сам и иным ворам потатчик! Вот будет на Руси природный Государь Димитрий свет Иоаннович - зараз и бояр пристрожит, а каких воров и смертию исказнит, и трудящему люду леготу даст. Мне он это самолично обещал! Только так просто воры-бояре Государя на отеческий престол не допустят, потому и надо люд подымать, в единое войско сгуртоваться и походом по Святой Руси пройти, неправду карая.
  - Погоди-ка, Иван Исаевич! Погоди! Это как же ты вдруг с царём разговаривал?
  - Сомневаешься? Зря сомневаешься! Был я в ляшских землях у Димитрия Иоанновича, и беседовал он со мною, как вот я нынче с тобой беседую.
  - Да ну?
  - Вот тебе крест святой! И грамота мне царёва дадена на собирание по Руси-матушке войска народного.
  - Грамота-а-а-а-а?.. Не сочти за обиду, Иван Исаич, покажи. Ни разу царских грамот не держал.
  "Да, чем дальше - тем больше странного слышать приходится. Нет, что трудовому народу тут хреновасто живётся - это как раз понятно, раз тут сплошное самодержавие и эксплуатация. А вот ворующих бояр я себе слабо представляю: у них, навроде, и без того всё есть, на что воровать, как тем жиганам-то?"
  А Исаич тем временем лезет в котомку, роется там и вытягивает перевязанный тонким шнурком зелёного шёлка рулон толстой серой бумаги. Выпрямившись, вдруг целует его и держа на вытянутых руках торжественно подаёт его мне. Явно ждёт того же почтения к грамоте и от меня.
  Не, хлопцы, не любо выходит. Клинок или Знамя целовать казаку за честь, девчат - удовольствие, а кой прок бумагу челомкать? Не стану.
  Аккуратно распускаю шнурок, попутно присматриваюсь к свинцовой блямбе подвесной печати. Так и есть: на ней растопырился двухголовый царский орёл в короне с узкими длинными зубчиками. Вижу, Исаичу моё недостаточно почтительное отношение к грамоте не по сердцу, однако молчит, виду старается не показывать. Разворачиваю тугой свиток. Ну и как, товарищи дорогие, это прочесть прикажете? Строки густо заполняют документ сверху донизу, но таких загогулин я давненько не встречал! Самое натуральное церковнославянское письмо, в точности такое, как в старопечатных богослужебных книгах, которые ещё можно изредка найти у казаков-старообрядцев Терека. Буквы хоть и похожи на русские, но начертание иное, а кроме того слова лепятся одно к другому без разрывов и даже намёка на хоть какие-то знаки препинания. Чётко отделить можно только заглавие вверху страницы и подпись "Димитрий".
  - Слушай, Иван Исаевич, а что тут вообще написано-то? Ничего толком не разберу, всё через пятое на десятое.
  - Эх, старшина! Что ж за царёву-то грамоту хватаешься, коли грамотой обделён? Ну, ин ладно, внимай:
  "Бога единого безначальнаго и безконечнаго... в Троицы славимого, милостию мы, великий государь царь и великий князь Димитрий Иоаннович всеа Русии самодержец, Московский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский, и великий князь Тверской, Подольский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны повелитель и государь Иверския земли, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских князей и иным многим государствам и землям восточным и западным и северным отчич и дедич и наследник и государь и обладатель, пожаловали есмя холопа нашего Ивашку Исаева сына Болотника, велели ему дати сю нашу царскую жаловальную грамоту вперед для утверженья, по ево, Ивашки, челобитью и прошенью. Который Болотник был послушен нашему царскому делу и крест мне великому государю целовал, что Ивашка сей за тем крестным целованием накрепко стоять будет. Чтобы тот Болотник с сей поры был наибольшим войска нашего воеводою, в Московской земле бы вора Ваську Шуйского повоевал, и ево, Ваську вора, из нашей земли изогнал, а буде возможно - иссек. И вперед бы ево, Болотника воеводу, имети в нашем царском милостивом призренье, а протчим воеводам и протчим начальным людям всячески ему подчиняться николи же не перечить. И для утверженья ево, Ивашки Болотника, отдали есмя к нему сю нашу царского величества жаловальную грамоту за государевой печатью и за дьячьею приписью. И Ивашке Иванову сыну Болотнику сю нашу царского величества жаловальную грамоту держати у себя вперед для детей своих и внучат и во всем нашему царскому величеству и нашим царским детем и внучатам служити и радети и добра хотети безо всякие хитрости, и чести, и повышенья искати, и быти под нашею царского величества высокою рукою и у наших царских детей и внучат неотступным до кончины живота своего по своему крестному целованью. А мы, великий государь и наши царские дети и вперед учнем ево, Ивашку, и ево детей и внучат, которые у них вперед будут, и их людей держати под нашею царского величества высокою рукою в нашем царском милостивом жалованье и во обереганье, смотря по их службе и правде, и на нашу бы царскую милость и жалованье были надежны. К сей нашей царского величества жаловальной грамоте на большое утверженье печать нашу золотую велели есмя привесить. Писан в государствия нашего дворе, в граде Стародубе, лета от создания миру 7114-го месяца мрта второго дня.
  Писана грамота на олександрейском на большом листу, вся руским письмом, богословие все и государево имянованье и титла по владимирского, буки фряжские болшие и кайма и фигуры червлением. Подписка дьячья на загибке, печать у грамоты свинцовая, весу в ней пятьдесят три золотника без чети, снурок, на котором привешена печать, ткан шелков зеленью с ворворки мерою в 2 аршина без чети".
  Нет, хлопцы, это что же получается: бородатый мужик, встретившийся мне среди леса, выходит, переодетый воевода какого-то царя-эмигранта, по-нашему говоря - аж целый командарм? И ведь не брешет, по нему видать: я брехню легко подмечаю, а Иван совершенно искренен.
  Чудные дела... Впрочем, а моё появление в этом лесу после стычки со швабами и путешествия по странному подземелью - не чудное дело? И ведь не только сам-один перебрался, но и с парой коней да при оружии с боеприпасами... Так, брат Иван, надо что-то решать. Как быть дальше? Обстановка мутная, одно понятно: времена сейчас иные, не сорок первый год на дворе, а порядки на Руси - примерно как перед революцией. Того и гляди - Гражданская полыхнёт: больно народишко осерчал, если Исаичу верить. А с чего бы ему не верить? Смысла ему брехать спасителю своему никакого. А Гражданская война - зараза такая, что людей по сторонам раскидывает: не пойдёшь драться добровольно - так насильно мобилизуют и в бой погонят, штыками в задницу подкалывая, ежели особой прыти не проявишь. И совсем не факт, что мобилизует тебя та сторона, к которой симпатии питаешь. Помню я и про офицериков, что военспецами у красных служили, и про "мазуту" пролетарскую в Добрармии... Хорошего мало - за чужое дело пулю словить. Плохо, однако, что здесь два царя завелись и каждый вроде бы себя самым правильным мнит. Но тут ничего не поделать пока. А вот то, что командарм одного из царей из простых мужиков и трудовому классу здорово сочувствует - это дело гарное. А то, что этот командарм от неизбежной погибели мною спасён - вдвойне добро. Так что, думаю, стоит мне прибиться пока до Болотника, навроде как комиссаром, что той Фурманов у Чапая - а там ещё поглядим, что это за войско у него, к которому Иван Исаич тайно поспешает, и куда то войско, коль время настанет, штыки свои повернёт! Но всё же стоит лишний раз удостовериться: за спрос не бьют в нос!
  - А скажи ты мне, человече: вот, к примеру, соберёшь ты войско, скинешь злого царя - а после того что? Как народу жить предстоит, по твоему разумению?
  - Коль моя воля будет - так первым делом всем волю, до последнего холопа! И землю лишнюю у помещиков позабирать да по хрестьянам разделить. А работным людям - всякие леготы, чтоб не как нынче за медное пуло горбатились. Стрельцам же вольно будет жить казачьим обычаем, а казакам невозбранно селиться по всей Руси-матушке.
  - Ну, а что насчёт помещиков да попов?
  - На то будет Государева воля. Наше дело мизинное...
  Ой, что-то под конец темнить стал командарм-то... Нюхом чую, не больно-то любит он помещиков и особого добра им от Болотника ждать не приходится...
  - Верно ли ты насчёт земли и воли говоришь, Иван Исаевич?
  - Вот тебе крест святой! Живот положу за сие дело народное!
  - Ну, коль так, тогда принимай меня, воевода, в свою армию! Не пожалеешь: воинским хитростям я многим обучен - и не только стрелять да с клинком верхами скакать.
  Исаич из-под низко надвинутой шапки глядит оценивающе... Наконец, решился:
  - Ну что ж, коль так - добро! Будешь пока при мне, а как пора придёт, то и на деле покажешь, чему умудрён.
  - Слушаюсь, товарищ командарм!
  - Чего?
  - Командарм - командующий армией, набольший воевода, значит.
  - Ну что ж, хоть покуда всё наше войско из нас двоих состоит, але ж была бы кость крепка, а мясо нарастёт! Только я человек такой: что задумаю - скажу, что сказал - сделаю, а пустопорожних споров да перекоров не терплю! В ратном деле порядок - то стан всего! Без порядку - не войско, а стая курей: кому надо, тот хватает за головы сворачивает. Так что в бою, Иван, куда укажу, туда и ступай. А как бой прошёл - так ступай ко мне полночь-заполночь, коль товарищ мой, лучшее место одесную отныне твоё будет!
  А пока - пора нам в путь отправляться: и без того до Шаховского-воеводы путь длинён.
  - Погоди ещё немного, Иван Исаевич! Давай-ка коней перевьючим, да верхами двинемся. А то ведь в поводу их вести - так не скоро доберёмся, а одному в седле, а второму пешком топать - не дело.
  - И то верно, Ваня. А что за товар в тороках везёшь-то?
  - Золотой товар, воевода! Патроны это к моему карабину. - Тут я любовно погладил воронёную сталь ствола-красавца образца тридцать восьмого годочка. - Вроде и богато их, ан новых-то взять и негде. А без зарядов, сам знаешь, карабин не опаснее палки.
  - Слыхал я в земле влошской, что карабены бывают. А вот видать не довелось: аркебуз видал, пишталу видал, мультук турский видал, ну и пищаль, само собою, тоже. Дай-ко поглядеть!
  Что ж, мне не жалко. Снимаю карабин, ставлю на предохранитель и подаю Болотнику:
  - Держи, товарищ командарм. Только смотри: это тебе не пищаль, на пятьсот шагов башку прострелит, коль в умелых руках.
  - На пятьсо-о-от? Не шутишь?
  - А чего мне шутить? Что я, личное оружие не знаю? Была бы трёхлинеечка - так она и далее достанет без труда. Сама-то пуля и дальше летит, только в цель попасть не каждому дано. Если не веришь - хоть сейчас докажу! Дай-ка сюда - мягко забираю карабинчик у воеводы... Впрочем, в этом лесу свободного расстояния и в сотню шагов не сыскать. Хотя при желании это не проблема. Сдвигаю пимпочку курка, передёргиваю затвор.
  Из кармана шаровар выуживаю трёхкопеечную монетку, пристраиваю в развилке древесных ветвей:
  - Ну что, Иван Исаич, смотри! - пал на коня, с карабином в рука проскакал с три десятка метров, осадил с разворотом Алмаза и вставая в стременах вскинул приклад к плечу.
  Монетка блестит - шо нам и треба. Плавно, задержав дыхание, выбираю спуск. Гавк выстрела, толчок в плечо - и вновь скачу мимо обалдевшего Болотника. Слава Труду, глаза здоровые, увидал, куда примерно швырнуло алтын. Свесившись с седла, подхватываю разорванный кругляшок - а ведь горячий, зараза! - и, подъехав, подаю воеводе:
  - Держи, Иван Исаич! Авось, когда и пригодится!
  Ну вот, карабин вновь перезаряжен, стреляная гильза хозяйственно сныкана в кабур щётки для чистки лошадей, сами кони перевьючены по-новому, более равномерно... Наконец-то мы качаемся в сёдлах, держа путь к неизвестному мне городу Путивлю.
  
  Ближе к вечеру наш маленький отрядец всё же выбрался из сплошного леса на равнину, где нищенские пустоши перемежались редкими рощицами. Вскоре наша дорожка влилась в более широкий шлях: впрочем, кроме ширины и глубины грязи тот её ничем не превосходил. Разве что стали попадаться редкие путешественники.
  Первым навстречу проскакал галопом о двуконь бородатый молодец в рыжем кафтане с множеством застёжек, напоминающих "разговоры" на красноармейских шинелях времён Гражданской, только поуже и свитых из цветного шнура. Ширины тракта хватило разминуться, но вот жидкой грязью и нас и коней этот торопыга забрызгал основательно. Впрочем, не убивать же его за это, тем более, что явно видно: человек поспешает.
  Чуть позже нагнали волокушу с хлыстами срубленых деревьев, влекомую сивым конягой, в пристяжные к которому встал здоровенный мужик цыганистого вида. Рядом, с топорами и толстой вагой в руках, шли ещё двое: подросток лет тринадцати в смешном островерхом колпаке и седобородый дед, одетый получше остальных и даже щеголяющий не в лаптях, а в старых ношеных сапогах. Эта пара периодически поправляла разъезжающиеся концы хлыстов, в особо вязких местах подсовывая под брёвна вагу, чтобы те проскочили через колдобину быстрее.
  На наше: "Господь на помощь, добрые люди!" старший из дрягилей, не останавливаясь, буркнул: "Благодарствуем! Мы без Бога - не до порога, а вам - скатертью дорога!" и вновь подцепил топором бревно за обрубленный сук.
  - Хоть скажите, до Путивля далеко?
  - Вёрст с двадцать будет - это уже подросток. - К обедне заутра, знать, доедете!
  Исаич расплылся в улыбке, которую не скрывала и борода:
  - Славно! Ну, помогай вам Бог, люди добрые! А это - ловите, да выпейте за здравие государя Димитрия Иоанновича! - Мой спутник взмахнул рукой и к сапогам деда полетела маленькая тёмная монетка.
  Объехав по краю волокушу, мы с Болотником продолжили путь, стараясь выдержать скорость, не утомив и без того перегруженных коней.
  Когда удалились достаточно, чтобы дрягили не могли услышать, я поинтересовался, зачем Исаич упомянул про царя Дмитрия: ведь теперь мужики могут кому угодно рассказать о нас?
  - Не преминут рассказать, старшина! Только не кому угодно, а кому след: мужикам в деревне да тиуну, коль спросит. Этот-то, седой, не иначе, как староста по обличью. А нам в том прямой резон: пойдут слухи, что на Путивль государевы воинские люди проезжали да дорогу спрашивали - значит шибче мужички зашевелятся. Кто сам до града пойдёт, чтоб новины о царе добром Димитрии услыхать, бо помнят люди его устроения, а кто и харч да сено, что с зимы излиха осталось, на торг повезёт. Граду от того большая польза, да и из любопытцев которые до войска нашего пристанут.
  - Что-то, командарм, ты вовсе о бдительности позабыл. Так ведь и до вражьих ушей дойдёт!
  - То дело не быстрое... Пока ещё оно дойдёт, да пока перевет грамотку отпишет, да пока на Москву дьякам приказным ту грамотку доставят - ан мы с тобой не сам-вдвух, а дружина за нами встанет.
  Длинные тени уже стали расплываться в наступающем сумраке, когда мы добрались до околицы большого села, через которое пролегала наша дорога. Спешились, чтобы оттащить длинные слеги, закрывающие проход в деревянной ограде, явно поставленной для того, чтобы скот не разбредался по ближним полям. Вечерняя тишина сразу расплескалась от многоголосого собачьего брёха. Тут же, словно из-под земли, в полумраке выросли фигуры двоих мужиков:
  - Кто такие? Чего здесь бродите о сю пору?
  - Государевы люди мы. - Возвысив голос, отвечал мой спутник. - В Путивль поспешаем. Ночлега у вас ищем. Пустите, православные, ночь ночевать!
  Один из сторожей, рыжебородый мужичина, вооружённый рогатиной с заржавленным широким рожном, приблизился к нам. Напарник его остался на месте, держа наготове кривой лук с наложенной на тетиву стрелою.
  - Речёшь - государевы? А коего государя руку держите? Того, что на Москве сидит, аль утеклого?
  - Вся Русь Димитрию Иоанновичу крест целовала, от него одного тяглый люд и леготу впервые видал. А Васька-вор зрадою на царский стол сел, да людишек московских обманом присягать заставил. Ин ведомо, что многие низовские города крестного целования посюльно не порушили и на присяге Государю истинному стоят крепко. Тако же и мы Димитрию Иоанновичу верные слуги.
  - Баешь ты складно, человече. Але ж неподобно творишь, с немчином брадобритым разъезжая. Слышно было, что царь наш у латынских ляхов ховается, так и вы не поганской ли веры? Ну-тко, перекрестись!
  Нет, я, конечно, как боец сознательный и в комсомоле состоящий, в бога не особо верю, всяко поменее, чем в товарища Сталина. Но тут и всякому партийному товарищу ясно, что диспут антирелигиозный сейчас устраивать - последнее дело. Народ тутошний, как посмотрю, поповскому дурману чересчур подвержен. Не перекрестишься - могут и в село не допустить, а то и из лука стрельнут. Не драться же мне со всем местным населением! Потому, чуть помедлив, я перекладываю давно изготовленный к стрельбе наган в левую руку, засовываю под локоть стянутую кубанку и уверено осеняю себя крестным знамением вслед за Болотником.
  - Ты глянь, и верно: хрестьяне! Чего ж голой мордой страмиться-то? Ты из каких будешь, человече?
  - Казак я. Долго нам тут ещё гутарить? Пропускайте, что ли: сами видите - свои мы.
  - Погодьте, сей миг пошлю за старостой: он и вас, и лошадок ваших честь-честью примет, да ночлег отведёт. Эй, Епишка! Подь сюда, - крикнул мужик куда-то в сторону. - Всё одно ведаю, где ты хоронишься.
  Из-под стены овина вылез всклокоченный мальчишка лет двенадцати на вид.
  - Живой ногой сыпь до дядьки Калистрата, передай: двое вершников оружных на ночлег просятся. Бают, дескать, государевы люди. Пусть вборзе идёт до нас.
  - Ну, а пока старосту вашего дождёмся, может дозволите древину отвалить? - Сердито поинтересовался Исаич. - Добро мы-то, а коней не худо б в околье ввести. Господь свидетель: худа мы сельцу вашему не желаем, нам даже прозвание его неведомо.
  Почесав скрытую шапкой потылицу, сельский 'страж' решился:
  - Добро, заводите свою худобу! Ин глядите: коль озоровать станете, так Илюха вборзе стрел навтыкает. Он даром, что млад, а меток!
  И на том спасибо. Спустя минуту мы уже привязали обоих коней с внутренней стороны загородки и вернули на прежнее место слеги-'ворота'. Наган я спрятал, но клапан кабуры на всякий случай закрывать не стал. Поставил приклад карабина наземь и присел на корточки в ожидании пресловутого старосты. Рядом, по-турецки согнув ноги, пристроился мой спутник.
  Осмелевшие мужики подошли к нам вплотную, явно считая, что из сидячего положения, в случае чего, их нельзя будет достать. Эх, деревня несмысленная! Одно слово: мужички-хамселы, сроду в Красной Армии не бывавшие! Захоти я - уже лежали б они лицом в кровавых лужицах...
  Вот чего я понять никак не могу: если я каким-то чудом проблукал в том клятом проходе подземном столько годов, то почему за всё время, здесь проведённое, не увидал ни самолёта, ни паровоза, ни самого простого велосипеда, который у нас по станицам у каждого письмоноши имелся? Да что я говорю: мощёной дороги не встречал, а колеи на земле где и есть - так сплошь тележные? И крестьянство тут одето, по чести сказать, нищенски... Нет, я понимаю: восстановление монархии, эксплуатация трудящего народа и вообще капитализм в стране. Но за столько-то лет неужели не придумали люди какие-нибудь дешёвые яркие тряпки, которым и цена - гроши, и глаз радуют? Отчего вокруг одна овчина да ряднина драная? Не пойму...
  А на ногах что? Куда не глянь: сплошь лапти, а вон тот парень с луком, Илюха, вовсе босым шкандыбает, а кожа ног загорела так, словно сапожная крашеная... Нет, выходит, верный путь я выбрал: за этих вот мужичков, против зверской такой нищеты и эксплуатации драться. А что до царей здешних, правильных или неправильных - так коли сложится тут Красную Армию создать, значит и с царями всяческими разберёмся как положено. Трудящий народ сам способен управлять своей жизнью: с короной на голове никто не рождается, все одинаково голеньки. Будет правильное образование на Руси - и получатся из этих вот мужичков неграмотных и агрономы, и лётчики, и шофера с красными директорами. А пока что придётся тебе, Ваня Клычин, покрепче за шашку держаться!
  Да, явно здешние мужики никакого представления об уставе караульной службы не имеют. Даже документы не потребовали на проверку, подошли вплотную, любопытствуют не в меру.
  - Ты, казак, откуда сюда попал-то?
  - Да как тебе сказать... Сюда - считай, прямо из Ломжи. Слыхал такое место?
  - Ломжа? Нет, не слыхивал... Это что, на Дону где-то?
  - Нет, в Польше почти что. До кордона вёрст тридцать будет. А сам - с Терека.
  -Как же! Знаю ваших терских. Аккурат седмицу тому двое проездом были, в войско государево, что князь Шаховской собирает, спешили. И чего спешить-то? Всё одно: рать там малая, пока охочий народ сгуртуется, не один месяц пройдёт. Вот только одёжа ихняя на твою не больно смахивала, да и пищаль у тебя совсем слабенька. Я ихнюю видал, там в дуло два пальца всунуть можно, да ещё место останется. А у тебя и пищалька коротка, и дырочка маленька...
  - Маленькая, да удаленькая. Не пищаль это, а карабин. Кому как, а для меня в самый раз подходит.
  - Ну, как скажешь, оно понятно дело: у каждого своя сноровка-то.
  О, вот, похоже, и староста местный заявился. Топает поспешно, однако без суеты. Даже в полутьме видно: дядька солидный и о себе понимающий: светлый армяк поверх рубахи опоясан кушаком, полосатые порты заправлены в короткие рыжие сапоги с загнутыми носами, вроде как у татарских чувяков. Что характерно, в руках не прутик какой-нибудь, а солидных размеров лунообразный топор на длинном прямом топорище. Таким, как щитом, от пуль защититься можно: и грудь, и живот прикроет запросто. Оно и понятно: времена тревожные, вечер тёмный, люди приехали неизвестные... Опаска - не оплошка, не бросишь за окошко.
  - Здорово дошли, добрые люди! Я староста здешний, Калистрат Проклов, люди Меченым прозывают. По мирскому приговору да по милости боярина Онципорова за порядком здесь надзираю. А вы кто такие будете?
  - Государя Димитрия Иоанновича люди! Я - Иван Болотник, он - тоже Иван, только Клычин. Везём ласковое государское слово в Путивль-град и всем людям русским. Допусти нас ночлег ночевать, не за так, за мзду положенную. А заутра вновь двинемся: Путивль-ото, кажут, недалёк.
  - Верно, близёхо. Але ж что за слово везёте? Изустное, аль в грамотке?
  - Любопытен ты зело, Калистрат-староста. Ан от того ныне беды нет. Проводи нас до ночлегу, там и вести расскажу о государе нашем.
  - И то верно: чего под небом толочься, лепше под кров взойтить. Ну-тко, Илюха, сведи гостей добрых в поповскую избу, да погодите там мал час. Яз же до дому зайду, прихвачу снеди какой-нито, за вести о добром царе путников отпотчевать. Да и мужиков созову, пусть тоже послухают.
  Спустя десяток минут, развьючив лошадей и оставив их и ящики с патронами в конюшне здешнего священника, а также выполнив традиционный обряд знакомства с отцом Степаном и его семейством, мы уже сидели за поповским столом на застеленных дерюгой широких лавках.
  Соблюдая приличия и оттягивая время серьёзного разговора до появления любопытствующего старосты Проклова с соседями Исаич вёл со священником неспешный разговор о погоде, прошедшем севе и прогнозах на урожай. Илья лук с колчаном у стены поставил, сам же с краю скамьи по попову приглашению примостился. Оно и понятно: молодой, по сроку службы место знает. Я же тем временем внимательно разглядывал обстановку избы. И чем дольше я смотрел, тем сильнее становились сомнения: а в будущее ли меня занесло? Уж больно выглядело всё неприглядно. Мало ли, что Болотник утверждает, что на дворе семь тысяч сто четырнадцатый год? Может, у них тут с календарём какие-то непонятности творятся, как у чеченов, к примеру? Те, вон, тоже не от Рождества Христова считают, а от Магомета своего - не то рожденья, не то воцаренья, шут их разберёт!
  Такой нищеты я не встречал за всю свою жизнь, и не только на Тереке, где земля такая, что любо-дорого: казаки одной рукой за соху держась, а другой от немирных вайнахов исстари отбиваясь, всё равно жили позажиточнее центральнороссийских, как у нас говорят, 'кацапских' губерний с их рабским помещичьим хозяйствованием. Даже на освобождённых от белопольских панов самые распроголодранцы - и те были богаче здешнего священника. А ведь поп на селе - человек не последний, бедняком его не назвать...
  Начать с того, что печь здешняя топилась по-чёрному, и клубящийся под потолком дым, до того, как выйти в продухи, до слёз раздражал глаза. Не застеклённые окна красовались натянутым на раму скоблёным пузырём, через который и днём-то навряд что-нибудь можно углядеть, а уж ввечеру - и подавно. Из мебели, помимо стола и лавок, имелся лишь солидных размеров сундук, судя по всему, служащий хозяевам и кроватью, прялка, у которой сидит да тянет нить из кудели поповна, да две полки с разнообразными горшками да мисками. Причём посуда вся была исключительно глиняной и деревянной. Единственными металлическими 'столовыми приборами' оказались два ножа да оловянная ложка священника, которой, как мне показалось, тот втайне гордился. Ни одной книги, даже Священного Писания, я в избе не заметил, зато весь красный угол, почти до полу, занимал весьма солидный, не сказать больше, иконостас с тёмными от копоти образами старинного, явно дониконианского, письма, перед которым теплился огонёк лампадки. Ни о каком электрическом, да и о керосиновом освещении говорить не приходится: в светцах на стенах и на столе потрескивала горящая лучина.
  Сам отец Степан в сравнении с большинством здешних мужиков, исключая Болотника и Калистрата Проклова, выглядел мощно: лет пятидесяти, широкоплечий, долгобородый, привычно сутулящийся и пригибающий голову, почти касающуюся камилавкой низкого потолка с виднеющимся в пазах меж тонких брёвнышек мохом.
  Под стать священнику и его сыновья: Алексей, лет семнадцати на вид и пятнадцатилетний Иаков. У старшего на розовом добродушном лице только пробиваются усы, но, если судить по ширине плеч и ладоней, по силе он, пожалуй, не уступит взрослому мужику.
  Попадья матушка София всё возилась у печи, в мужской беседе не участвовала. Ну, и то ладно, тем более, что за беседой о планах на урожай в поповскую избу и другие сельские мужики пожаловали. Похоже, здесь не то, что радио - газет нету, вот народ и рад любому приезжему, который о том, что на белом свете делается, порассказать способен.
  Ввалились впятером, Калистрат Меченый и с ним, судя по одежде, четверо самых заможных селян. По крайней мере, ни у кого не видать ни заплат, как у Илюхи-лучника, ни рванья. Все - при оружии: топоры, ножи, у одного за кушаком - старинный кремнёвый пистоль, чуть не полуметровой длины. Будто и не крестьяне, а разбойнички из ватаги Стеньки Разина с картинки, что в журнале 'Красноармеец' как-то попалась. Впрочем, такое в старые времена и у казаков водилось. Это при Советской власти казак винтовку только в армии имеет, ну, или в Осоавиахиме в стрелковом кружке палит, а так - ничего опаснее охотничьего ружьишка в доме не держит. А в старое время без оружия - никуда! Не дай бог, ингуши или чечены наскочат, всем кирдык будет. Бабы на станице - и те были свычны из пистолей палить, оно и правильно: вдруг казакам случится на походе в царской службе быть, а абреки-то - они завсегда под боком обретаются. Так, может, и здесь так же. Вон, с разбойничками здешними встретиться уже довелось, а кто тут ещё вокруг шарит - кто знает. Тем более, раз в стране такая чехарда с царями творится, то на простого человека все шишки валятся.
  Ну, новые гости у входа лапти от грязи оттёрли о специально уложенную плетёнку, на иконостас дружно перекрестились, разместились на лавках у стола.
  Матушка София с дочкой поклонами поздним гостям на стол подавать принялись: в деревянных кружках сладковатое медовое сыто, две ковриги хлеба, полный горшок намасленной пшеничной каши с разваренными кусочками рыбы, пару мисок солёных огурцов да квашеной капустки с ягодой - не то клюква, не то брусника: я в них не разбираюсь:
  - Уважьте, гости дорогие, отведайте, что бог послал!
  Понятное дело, гости чиниться не стали. Как только священник прочёл затрапезную, тут же замелькали ложки над общим горшком каши.
  Ну, этому делу нас учить не нужно, тем более, что попадья оказалась мастерицею: на славу поздний ужин удался. Хоть и харч-то простенький, однако на вкус не сравнить с тем, что в полковой столовой. Не заметили, как и ложки деревянные облизали, да за голенища попрятали. Ложки здесь, надо сказать, народ с собой таскает. Разумно.
  Тут отец Степан подал команду принести чего бодрящего. Ага, это правильно... Из глиняной корчаги в опустевшие кружки плеснуло пиво, по избе пошёл кислый запах... Хозяин дома поднялся, ёмкость в кулачище сжимает:
  - Ну, гости дорогие, благодарствую, что почтили дом мой! Первую чару пью здоровье Государя нашего природного Димитрия Иоанновича, царя Московского и Всея Руси Самодержца!
  Народ повскакивал с кружками наготове. Ну, понятное дело: в здешних краях царь считается... Ну, не как товарищ Сталин, понятно, но тоже - величина! Что ж, уважим монархические предрассудки, товарищ Клычин: всё едино ни Верховного Совета СССР, ни Политбюро Цека на горизонте пока не просматривается, а сам-один я даже на первичную комсомольскую ячейку не тяну: там таких, как я, троих нужно.
  В общем, выпили за царя Дмитрия. А после, рты перекрестив, да зажевав пиво капусткой, принялись за гуторку. Понятное дело, тут главным политинформатором был мой командарм без армии. Речь толкнул на полчаса, если не больше.
  Оказалось, что скрывающийся в эмиграции, как Владимир Ильич, монарх не просто от враждебных агентов отсиживается, а вовсю из-за границы революцию готовит против 'вора Васьки Шуйского'. И дело это продвигается куда как успешно: по городам некие 'прелестные письма' с доверенными людьми рассылаются - прокламации, по простому говоря, как я понимаю; крестьяне от тягла бегут - кто на Яик, кто на Дон, кто вовсе к какому-то Студёному морю, а кто - и в Литву. Не иначе здесь после восстановления монархии литовцы снова в отдел ушли, будто мало им было буржуазно-фашистской республики! Ну, да они путаники известные, эти, как там политрук говорил, насчёт теоретика самомучительства - Захермазох какой-то... Захеристы, что ли?.. Тьфу, пакость!
  А что самое полезное - в Путивле воевода Григорий Шаховской войска из добровольцев собирает, чтобы было с кем освободительный поход на Москву возглавить.
Оценка: 5.02*12  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"