Аннотация: Миниатюрные портреты к "Отыгрышу" Яворской и Милешкина. Основной текст находится вот здесь: http://samlib.ru/m/mileshkin_a_j/w.shtml
Друзья-читатели! Книга окончена.
Из разрозненных отрывков получилась вполне достойная вещь.
Выкладка полного текста по порядку производится на форуме "Книги - Империи!" по адресу
http://knigiimperii.1bb.ru/viewtopic.php?id=23#p130
Заходите, читайте, комментируйте!
ОРЛОВЦЫ
Миниатюрные портреты к 'Отыгрышу'
ПРОЛОГ
'1941.X.04
Орёл
Моя любимая Марта! Наконец-то удалось выкроить минутку, чтобы приняться за письмо тебе.
Сегодня утром я получил от тебя четыре пакетика со сладостями и тёплый свитер ко дню рождения. Не беда, что но уже прошёл - почта из фатерланда идёт сейчас 4-5 недель... Сейчас нахожусь в городе со смешным названием 'Orjol', находящемся неподалёку от большевистской столицы Москвы. Говорят, на человеческом, немецком языке это означает 'орёл'. Жаль, что рядом со мной нет Вилли и его камерадов из Люфтваффе: им бы понравился такой каламбур.
В этой проклятой России идут жестокие и кровопролитные бои: русские яростно защищаются. После нескольких дней форсированного марша вчера мы подошли к окраине этого города, пробиваясь сквозь разрозненное, но ожесточённое сопротивление мелких групп большевиков. К счастью, моя машина предназначена для перевозки горючего, поэтому я никогда не езжу в голове колонн и уж тем более - в передовом отряде. Так что не переживай за моё здоровье, любимая! Ничего плохого со мной произойти не может. А вот нашим парням-танкистам постоянно не везёт. Вот и вчера сумасшедшие русские неподалёку от города неожиданно открыли огонь по передовому отряду. Сталинские фанатики сумели из своего единственного зенитного орудия уничтожить два наших панцервагена и разбить грузовик с солдатами. Представь себе: у этих деревянноголовых не было даже пехотного прикрытия и наши парни сумели достаточно быстро подавить сопротивление. Тем не менее несколько камерадов погибло, а ещё больше - ранено. Да и с ремонтом панцервагенов придётся повозится нашей арбайтроте.
На окраине и на городских улицах также произошло несколько стычек, но их нельзя сравнить с тем кошмаром, который пришлось пережить в Смоленске.
На постой нашу роту разместили в домах на окраине города - поближе к захваченным у русских складам с горючим. Наш гауптманн рад этому обстоятельству до безумия и сразу же выставил там караулы. Так что выспаться минувшей ночью мне не удалось: в качестве бдительного постена вышагивал под противным дождём с оружием на изготовку, то и дело поскальзываясь в русской грязи. Ничего не поделаешь: с этими большевиками нужно держать глаза и уши широко раскрытыми, проклятые собакосвиньи не ценят наших усилий по освобождению их от жидокомиссарской власти. Когда вчера парни из первого взвода размещались на отдых в одном из домов, то обнаружили спрятавшегося раненого большевика из НКВД. Пришлось расстрелять его вместе с обеими хозяйками дома в назидание прочим русским.
Погода очень испортилась: кругом грязь, дождь, сырость. Настали холода, какие у нас в Померании бывают только в январе, а тут только начало октября. Сколько же градусов тут будет зимой? Русские говорят, что в прошлом году мороз достигал пятидесяти градусов, а снежный покров - до двух метров. Не дай бог нам задержать взятие Москвы до выпадения снега! Там, на зимних квартирах русской столицы мы сумеем перенести тяготы проклятой большевистской зимы достаточно безболезненно, чтобы с весной вновь начать победное наступление!
Дорогая Марта! Вскоре после получения этого письма ожидай посылку от меня. Зная, что выбор продуктов по карточкам у вас несколько ограничен, высылаю тебе банку натурального русского мёда, которая досталась мне по случаю, две банки консервированного краба и ткань на пальто: сегодня утром мне удалось раздобыть её в небольшом магазине на соседней улице. Увы, разжиться чем-то посущественнее не получилось: проклятые пехотинцы из передовых частей побывали там раньше и всё, что не сумели уволочь в ранцах постарались поломать, испачкать и порвать: словом, полностью испортить. Не грусти, ничего страшного: впереди у нас Тула и Москва, где можно забрать в магазине любой товар, не платя ни пфеннига: это право победителя!
Любимая Марта! Рад был бы написать тебе гораздо больше - но не поспеваю. Пора готовиться к рейсу: наши панцервагены укатили в сторону Мценска и твоему Курту вновь предстоит доставлять горючее для их ненасытных моторов.
Обнимаю и целую тебя тысячу раз!
Любящий тебя Курт Бальтазар"
***
Восемь двухмоторных ПС-84, порождение американского технического гения и русского рабочего мастерства, один за другим, не заходя на круг над аэродромом, спешно шли на посадку. Чуть в стороне и выше, почти цепляя хвостовым оперением набрякшие дождём тучи, кувыркались, переполыхиваясь злыми огоньками пушек и пулемётов, две тройки 'ястребков' против дюжины 'мессов'. Впрочем, нет, не дюжины - десятка: один Me-109f, волоча за собою дымный шлейф, торопливо ковылял на юго-запад, в сторону Дмитровска, пилота второго порывистым ветром уволакивало вместе с парашютом в сторону реденькой рощицы.
Вот колёса первого эрзац-'дугласа' синхронно стукнулись о покрытие ВПП, закрутились, подчиняясь извечному закону инерции, и самолёт шустро для своих габаритов покатил вперёд, вращая пропеллерами не заглушённых моторов, чтобы как можно быстрее освободить дорожку для летящего в кильватер дюралевого сотоварища. Крылатая машина не успела ещё окончательно остановиться, как в её борту рывком распахнулась сводчатая дверца и на гравий принялись выскакивать красноармейцы и командиры. Подчиняясь отрывистым командам, они, едва успев размять занемевшие от многочасового сидения ноги, группировались по отделениям, взводам и торопливым шагом выдвигались в сторону железнодорожной насыпи. Четыре стальных 'оглобли' ПТР-39 волокли на плечах попарно, нервно оглядываясь назад, где к аэродрому уже подлетали десятки краснозвёздных ТБ-3, в недрах которых, помимо их товарищей-десантников, намертво принайтованные тросами, летели на подмогу 45-миллиметровые орудия противотанковой батареи 201-й парашютно-десантной бригады.
Первый взвод парашютистов уже взбирался на насыпь, когда от переезда раздались резкие хлопки орудийных выстрелов: передовой танковый взвод немцев вместе с приданными панцергренадирами открыл огонь по лётному полю аэродрома.
Когда ты впервые в жизни понимаешь, что цвиркающие звуки рядом с тобой издают не безобидные щеглы-воробушки, а вполне реальные пули и осколки снарядов, от неожиданности поневоле пригнёшься, втягивая голову и завидуя черепахе с её панцирем, а то и бросишься с размаху на землю: она, кормилица и заступница, укроет от вражьего летящего железа. Подчиняясь командам, высадившиеся десантники принялись рассредоточиваться по полю, а опустевшие самолёты один за другим стали подниматься в воздух. Весёлый золоточубый политрук, форсящий среди прыжковых комбинезонов и полевого обмундирования диагоналевыми тёмно-синими галифе 'шириною с Чёрное море' и авиационным околышем фуражки, кинулся к ирригационной канавке неподалёку от дороги, увлекая за собой ближайший взвод. Натренированные километражом довоенных ещё марш-бросков, парашютисты, топоча сапогами, мчались за ним, один за другим сигая в заросший поблёкшей осенней травой водогон, тут же деловито принимаясь обустраивать свой временный боевой рубеж: выкладывали из вещмешков противотанковые и ручные гранаты, тут же деловито снаряжая их карандашиками детонаторов, выравнивая дыхание брали на мушки токаревских полуавтоматов мелькающие вдали непривычные силуэты в немецких касках и напряжённо ожидали приближающиеся стальные ящики на гусеницах, окрашенные в серо-сизый колер германского горизонта...
Ведомый самым бесшабашным, а может быть - самым неразумным командиром Pz.Kpfw II сунулся справа, одновременно разворачивая башню, чтобы прочесать фланговым огнём канаву, чересчур приблизившись к ней. Тут же над землёй взметнулась чья-то рука и, кувыркаясь в воздухе, в танк полетела килограммовая тушка гранаты. Взрыв на лобовом листе оглушил водителя, заставив того выпустить рычаги фрикционов, подобно тому, как терял поводья боевого коня тевтон, получивший удар булавой по ведерному шлему. Вторая граната, не долетев, взметнула землю в метре от борта, зато третья 'РПГ-40' легла точно, разорвав стальную гусеницу и повредив ведущий каток. Высунувшийся вскоре панцерманн поймал сразу несколько пуль и осел внутрь стального гроба. Сотоварищи подбитого танка, видимо, решили излишне не рисковать и, остановившись на почтительном отдалении, принялись за методический обстрел. Впрочем, лафа их продолжалась не долго.
Как только из первого приземлившегося ТБ-3 десантники-артиллеристы выкатили противотанковое орудие, немцы потеряли возможность безобразничать безнаказанно. А когда сорокапяток стало три, то вскоре задымились ещё две германские машины. Здраво рассудив, дескать, 'не царское это дело - свою задницу коптить', фашистский командир отдал приказ на отход.
Тем временем тяжёлые бомбардировщики всё спускались с серого неба на серый бетон, крылатыми салазками катили по нему и, выплюнув из своих дюралевых утроб людей, ящики и орудия, вновь грузно выруливали на взлёт. Удивительно: ни один из этих воздушных гигантов не горел, не лежал в конце ВПП грудой покорёженного металла... Видно, не признанный Советской властью Илья-пророк всё-таки решил прикрыть авиаторов своим плащом от летящих снарядов и избавил от прямого попадания. Что же до дырок в плоскостях и фюзеляжах... Что ж! Дополнительное освещение ещё никому не смогло повредить.
Едва парашютисты выгрузили последнее, шестое орудие, прибежал запыхавшийся посыльный с приказом занять заранее подготовленный рубеж обороны на краю поля по ту сторону железнодорожной насыпи, закрывающей от глаз противника и сам аэродром и отстоящую гораздо дальше от него городскую окраину.
Ну что же... Как там говорил Суворов про 'тяжело в учении'? Учений у кадровых парашютистов РККА за время службы было не то, чтобы очень много, но, тем не менее, кое-какие навыки уже были отработаны. В том числе и навык катать квадратное и таскать круглое, так что с задачей перекатывания вверенной материальной части батарейцы должны были справиться.
Не горюйте, не печальтесь - всё поправится,
Прокатите побыстрее - всё забудется!
Разлюбила - ну так что ж,
Стал ей видно не хорош.
Буду вас любить, касатики мои!
Капитан Денис Французов, упершись ногами в ветку, а лопатками - в берёзовый ствол, то окидывая внимательным взглядом лежащую перед ним местность, то сверяясь с логарифмической линейкой, составлял огневую карточку. Перед глазами, по обе стороны, неспешно серебрились реки, чьи берега негусто поросли кустарником с редкими деревьями. В междуречье, слегка поднимаясь к центру, лежало непаханое поле, тянущееся почти от оставшейся за спиной станции, а по правде сказать - полустанка Стальной конь и до темнеющего вдалеке леска, скрывающего из виду какую-то деревушку. Оттуда ожидалась атака немцев. На ближнем краю поля, вдоль кустов, парашютисты уже заняли заранее подготовленные кем-то окопы и только на позициях противотанкистов взблескивали лопаты: бойцы спешно дооборудовали укрытия и готовили снарядные ровики. Левый фланг прикрывали местные парни с петлицами Войск НКВД - конвойный батальон, до немецкого прорыва фронта охранявший знаменитый Орловский Централ. Внизу, под деревом, торопливо рыли окопчик двое телефонистов: фигура третьего, загруженного катушками провода, мелькала вдалеке между кустами: минут через пять-восемь линия связи ко второму огневому взводу будет протянута. Из расположения первого взвода и с пункта боепитания уже отзвонились об исполнении. Что не могло не радовать.
Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!
Мы найдём себе другую - раскрасавицу-жену!
Как бывало к ней приедешь, к моей миленькой -
Приголубишь, поцелуешь, приласкаешься.
Как бывало с нею на сердце спокойненько -
Коротали вечера мы с ней, соколики!
А теперь лечу я с вами - эх, орёлики! -
Коротаю с вами время, горемычные.
Видно мне так суждено...
Перед глазами, примерно там, где минуту назад мелькал комбинезон связиста, полыхнул бело-оранжево-чёрный цветок снарядного разрыва, а спустя секунду воздушная волна с привычным грохотом прошлась по всему телу, будто боксёрскими 'лапами' ударив по ушам. Следом за первым рванул второй снаряд, третий...
- Бат-тарея! К бою!
Тяжко это - сидеть под огнём, даже если понятно, что враг лупит по площадям, 'в белый свет'... А ответить никак не возможно: винтовка против артиллерии 'не играет', да свои и пушечки-то... Противотанковые они, пригодные для боя на прямой наводке, а вот артиллерийская дуэль не для них.
Так что сиди. Сиди и жди. Жди, когда пойдёт...
Они пошли. Серые коробочки на блестящих лентах гусениц один за другим выползали с лесной опушки, разъезжались неровной линией. В промежутках между ними сизыми бегунками мишеней сутулились цепи пехотинцев. Лиц на таком расстоянии было не видно... Да и ни к чему их рассматривать. Солдатское дело - толково такого бегунка посадить на пенёк мушки да плавно выбрать спуск. 'Не ходи на Русь. Там живёт твоя смерть!'... Уж сколько раз вбивали эту истину в головы иноземных захватчиков: то мечами, то пулями... А им всё неймётся... Что у них, кладбищ своих мало? Так мы не жадные. Метра по два выделим...
Сколько было атак и контратак? Никто не считал. А если кто и считал, у того уже не спросишь... Германцам так и не удалось форсировать железную дорогу там, где её обороняли красные десантники и чекисты. В город немецкие солдаты вошли с противоположной стороны. С той стороны, где его некому было защитить...
Такова была реальность первых дней октября одна тысяча девятьсот сорок первого года...
Но в этом нет вины ни капитана Французова, ни русоволосого политрука, удивлёнными голубыми очами всматривающегося в обгорелые травинки перед лицом, сжавши мёртвыми пальцами черенок пехотной лопатки, ни последний оставшийся ротный - старлей Нурков, отдавший приказ на выход из окружения последней группе парашютистов, прикрывавшей отход...
Следующий бой 201-я парашютно-десантная бригада приняла на мценском рубеже обороны. Так начиналась Битва за Москву.
===============
КОНЕЦ ПРОЛОГА
Порой вечерами ему казалось, что окружающий мир - какой-то пластиково-искусственный, словно бело-красная банка 'Кока-Колы', что люди не живут, а будто выполняют примитивнейшую программу: 'спать, работать, есть, совокупляться, спать, работать'... Тогда, чтобы избавиться от этого ощущения, Годунов, выключив надоедливо бормочущий 'зомбоящик', доставал со шкафа пару альбомов в тёмно-вишнёвых коленкоровых переплётах и погружался в застывшие на бумаге мгновения того, настоящего, мира.
Вот на одном листе расположились снимки со свадьбы родителей и с его школьного выпуска. Отец - в отутюженном кителе со 'стоечкой'-воротом, уже без погон и петлиц, но латунные пуговицы со звёздами ещё не спороты. По тем послевоенным годам нормально: многие фронтовики 'донашивали второй срок'. Вот широкоглазый стриженый паренёк в необмятой 'фланке' с гюйсом на плечах и звездастым якорем на пряжке. Первый 'увал' в 'мореходке'... Вот - весёлые лица под бескозырками, играют мышцы под обтягивающими тела тельняшками, двумя ровными крыльями подняты тяжёлые вёсла яла 6-Д: соревнования по гребле на День ВМФ СССР. А тут пошли фотографии офицерских лет: то в кителе, то в тужурке, то в рабочей робе в родимой БЧ-5, опершись рукой о переборку. Лицо усталое, и без того тонкий нос совсем заострился, чисто выбритые щёки проваливаются... Да, тяжеленек был тогда поход...
Сейчас, конечно, Годунов смотрится презентабельнее: с годами обзавёлся небольшим 'командирским' брюшком, в волосах мелькает проседь (друзья смеются: 'Как на шкурке у песца!'), аккуратно подстриженные небольшие усы прикрывают шрамик на рассечённой в детской драке губе. Но всё так же горда офицерская выправка и сильны моряцкие руки. А что до морщин на лбу - так он, чай, не невеста, красоваться незачем.
+++++++++++++
Всё основное было сказано, теперь пора было приниматься за работу каждому на своём посту. Участники совещания начали расходиться. И только второй секретарь обкома, примостившись за столом, деловито шуршал остро заточенным карандашом по страницам блокнота.
- Что, товарищ Игнатов, тезисы к докладу кропаете? Так не до докладов, вроде бы сейчас...
- Доклады, старший майор, на нас самих напишут, если просрём город. Уж поверь - чернил не пожалеют, найдутся доброхоты. Я нашу систему на своей шкуре уже изучил... Как-никак с конца Гражданской в органах.
- Чекист, значит? А что ж на партработу перешли?
- Куда послали - там и служу. Да и неуютно стало у нас в Главке для старых кадров. Сам-то ты, дивлюсь, не московский выдвиженец, не помню я тебя...
- Так и я Вас не помню ...
- Николай. И не 'выкай', мы с тобой сейчас одну качель качаем.
- Александр.
- Ну, вот и добре. Сам-то где служил до войны?
- На Мурмане...
- Далековато, факт. И как там? Что за народ в Управлении подобрался?
- Да как везде. Служба наша известная, Николай. Как в старое время говорили, государева.
Игнатов встал со своего места и сразу стал похож на затянутый в защитный френч двухметровый монумент:
- За языком следи, старший майор, думай, что гутаришь! Кончилось старое время и никогда не воротится! И соображай в другой раз, вперёд того, чтоб брякнуть! Кого с царями сравнил!
'Вот же влип! Здешний народ ещё той закалки, революционной. За пропаганду монархизма могут и по законам военного времени, не посмотрят на чин. Тем более - липовый. А до ноябрьского выступления Сталина, 'Пусть вдохновит вас мужественный образ наших великих предков', ещё дожить нужно... А, была не была! Терять-то нечего'.
- Ты, Николай, не дёргайся. Цари - они разные были, не все такие, как Николашка. Вон, про Петра Первого сам товарищ Сталин распорядился кино снять, и про Александра Невского, немцев громившего - тоже. А Сталин - он получше нас с тобой знает, что советскому народу во благо, а что - наоборот. И сам он для государства столько сделал, сколько ни один царь не сумел.
- Дивись, какой языкатый! На слове и не поймать! - Игнатов взъерошил тёмно-русый чуб и вновь занял место у стола.
- У нас в Тишанке был навродь тебя казачок: завси отбрехаться мог!
'Гляди-ка, а секретарь-то из казаков? Как же он сумел до такой должности дорасти, нам-то всё рассказывают, что до войны на казачество сплошные гонения были? Видно, верно говорится: 'не всякому слуху верь'.
- Ты до того, как в органы пришёл, кем был?
- Флотский... На подводной лодке служил.
- Вот оно как... И по каким морям плавал, по Чёрному или по Балтике?
- Кто плавал, а я ходил... На Чёрном море побывать не довелось. Не сложилось как-то, понимаешь...
- Слыхивал я про ваших. В двадцатом был у нас один морячок из Гельсингфорса, Васька... Как же его... О! Слесарёв, точно. Так он рассказывал, как подлодки от белофиннов уводили. Знаешь такого?
- Нет, что-то не припомню. Народу-то на флоте немало. А всё же, Николай, что ты пишешь-то?
- Да комиссарю потихоньку. Вот обращение к бойцам и жителям города настрочил, листовку 'Враг у порога'. Теперь вот пытаюсь набросать текст для немцев, чтобы по радио попробовать передавать. Ты, часом, не знаешь, на какой волне их рации ловят?
- Не знаю. Но, полагаю, связисты разберутся... Дай-ка гляну...
Годунов, приблизив игнатовский блокнот к лампе, пробежал глазами по строчкам.
- С Радиодома, откуда ещё. Армейских-то станций в городе чёрт ма! На весь гарнизон хорошо, если с пяток осталось приличных. Да и те всё больше морзянкой телеграфят.
- Ага... А вот если на службу этой прозе жизни ещё и поэзию поставить, как думаешь? Немчура - она сентиментальная. А песенное слово крепче в мозг ложится, сам знаешь.
- Знаю. С хорошей песней и драться легче, и на походе подмога, и на привале веселье. Но что ты предлагаешь: гансам песни сочинять, что ли? Так им Геббельс с подручными, небось, и без нас маршей насочиняли столько... Впрочем, есть у меня в комитете несколько пластинок Эрнста Буша, ещё от предшественников остались...
- Насочиняли, верно. Ну, так репертуар фашистский известный, а мы им напомним и о 'киндер', и о 'муттер', и об ихних 'фрау' в фатерлянде, которым кроме похоронок из-под Орла ожидать будет нечего!
- Тут хоть бы простую листовку с толком перевести, куда уж за стихи да песни браться! - Возмутился Игнатов, хотя по всему было видно, что сама идея агитационной песни его вдохновила.
- Не боги горшки обжигают, Николай! Когда-то и я неплохо язык Тельмана и Энгельса знал... Попытаюсь фольклор переделать.
Годунов, конечно, не стал уточнять, что учил немецкий 'за много лет тому вперёд', в школьном клубе интернациональной дружбы переводя письма от сверстников из ГДР, а в 'мореходке' осваивая его в качестве второго иностранного: будущие морские офицеры главный упор делали на английский - 'международный морской'. А 'фольклор' представлял собой выученную к торжественному вечеру, посвящённому юбилею Сталинградской победы, песню антифашистов из комитета 'Свободная Германия'.
+++++++++++++
Стёпку в армию не брали.
'Запрещено!'
И никакой возможности не было, чтобы обойти это запрещение не было. Ребята постарше и выглядевшие повзрослее, порой 'приписывали' себе полгода-год, чтобы быть зачисленными хоть 'ястребками' в истреббат НКВД, сформированный, как говорили в городе 'на самый крайний случай'. Им-то хорошо: несут караульную службу, везде ходят патрулями с финскими винтовками на длинных кожаных ремнях, тускло посверкивая примкнутыми плоскими штыками.
Но если тебе всего тринадцать - скоро будет четырнадцать, правда-правда! Всего через три месяца! - и ростом ты удался как раз с ту самую винтовку со штыком, то умолять о чём-то усталую женщину в гимнастёрке из четвёртого отдела военкомата - дело совершенно зряшное. В лучшем случае в десятый раз услышишь: 'Иди отсюда, мальчик. Не мешай работать'.
Начавшиеся занятия в школе Стёпка посещал только по необходимости: каждое утро в классе зачитывали по два сообщения Совинформбюро: утреннее и вечернее за предыдущий день, а на стенде для стенгазет возле учительской узкой красной лентой на карте СССР отмечали изменения в конфигурации линии фронта. В середине сентября кумачовая лента пересекла границу Орловской области...
На покупку газет со сводкой у него денег сроду не водилось, а радиоточку в доме дед так и не собрался установить. Упрямый старик обходился обшарпанным древним граммофоном и фанерным ящиком с пластинками к нему. И добро бы пластинки были как пластинки: 'Конармейская', к примеру, или 'Песня о встречном', или девчоночий фокстрот 'Рио-Рита'! Так нет же, из крашеной латунной трубы ежедневно раздавался то плач маньчжурских сопок, то шаляпинско-мефистофелевская ода золоту, то нескладные стоны скрипки и голос, напоминающие о давно забытой войне на южноафриканской земле...
Привыкший за двадцать лет свободно перемещаться по своему дому, в котором на ощупь изучил каждый уголок, дед также свободно ориентировался и в пластинках, чуткими пальцами нащупывая собственноручно сделанные вырезы на краях их конвертов.
И работал дед также точно и свободно, размерено паяя латунные пряги комсоставских ремней и штампуя ручным мини-прессом детали пуговок для гимнастёрок. Сильные и чуткие руки заменяли ему потерянные в Крыму глаза, сырьё же и заготовки поставляло правление кустарной артели инвалидов 'Красный богатырь'.
Разумеется, часть бытовых мелочей у Степана Ксаверьевича и не могла получаться так же, как и у зрячих. Пока жива была дочь Малгожата, всякого рода стирка, глажка, уборка и готовка лежали на её плечах. Но вот уже два года, как Стёпка принял на себя матушкины обязанности: в конце концов, кто, кроме единственного внука должен отстирывать пятна на старых дедовых гимнастёрках, да и на своих собственных сорочках, мыть полы и лазить в подпол за картошкой?
Вот в этом-то подполе Стёпка и нашёл как-то 'клад'. Случайно запнувшись, он зацепил пустую бочку из-под квашеной капусты так, что та сдвинулась, скрежетнув по полу.
Скрежетнув по земляному полу? Чепушиная чепуха!
Стёпка присел на корточки, до упора выкрутив фитиль лампы. На месте, где только что стояла кисло пахнущая бочка, тускло поблёскивал прямоугольник металла. Попытался подцепить его пальцами. Безуспешно: ящичек или коробочка - непонятно пока - плотно впрессовался в глину... Ничего не поделаешь: надо искать инструмент. Как говорил некогда директор школы: 'когда обезьяна взяла в руки палку, она стала трудиться'. Палки в погребе не нашлось, зато прямо под лядой отыскался ржавый шкворень, тут же применённый в качестве инструмента кладоискателя.
Спустя несколько минут Стёпка уже стоял на коленях перед открытым продолговатым ящиком с защёлкой и рукояткой сверху и перебирал извлечённые раритеты. Поверх всего, завёрнутые в печатный платок с изображением прописной 'Н' с двумя палочками в центре и старинных пушек с артиллеристами по углам, лежали суконные оливковые погоны с вшитой посредине красной полоской и пара пришпиленных к ним с изнанки пятиугольных колодок с вычурными старорежимными крестами. Дальше размещалась простенькая картонная папка с завязками, в которой оказались фотографии людей в штатском и военном, с погонами и без, с будёновками на головах и странных киверах с многолучевыми звёздами, тоненькая пачка каких-то документов, намертво перемотанная шёлковой нитью и сложенная вшестеро большущая грамота с портретом бородатого кучерявого человечка в пенсне на фоне красной звезды и крупным заголовком 'От имени Народного комиссара по военным и морским делам за отменную храбрость награждается...' Подобная грамота, но с рабочим-кузнецом и мужиком-сеятелем внизу листа, выданная деду в годовщину Первой Конной, висела в рамке на стене сколько Стёпка себя помнил, рядом с портретами товарища Сталина и Буденного. Отчего же вот эту решили укрыть в погребе вместе с царскими погонами? Непонятно...
Но самой замечательной находкой Стёпы стал самый настоящий кинжал в ножнах, завёрнутый в промасленную тряпицу на самом дне железного ящика. Светлая рукоятка прямоугольного сечения, перекрестие с разнонаправленными завитками, украшенное круглым медальоном с красным крестиком под короной и темляком из красного муара, тускло мерцающий при свете керосиновой лампы клинок...
Ну у какого мальчишки не дрогнет сердце при виде такого сокровища! Кто в состоянии будет, только что взяв в руки настоящее оружие, спокойно вернуть его на место? Знаете таких? И мы не знаем. Так что не удивительно, что находка перекочевала из ящика - вновь, кстати, захованного на прежнем месте под капустной бочкой - за пазуху к пацану.
Деду Стёпка не стал ничего рассказывать о находке: и без того было понятно, что захоронку сделал либо он, либо мама: кому ещё понадобилось бы прятать в их доме фотографии, на доброй половине которых было запечатлено молодое лицо дедушки, весело глядящего в объектив ясными, не выжженными врангелевским палачом Троицким, глазами.
С тех пор мальчик расставался с найденным в погребе оружием только собираясь идти в баню. Всё остальное время находка висела у него под мышкой на собственноручно связанной из полосок старого полотенца потайной перевязи, прикрытая сверху перешитой тужуркой покойного отца.
'Вот попаду на фронт - уверено мечтал Степан - будет у меня на первое время оружие в рукопашную ходить! Конечно, хорошо бы, чтоб дали пулемёт, как у комиссара матросов в 'Мы из Кронштадта' или в 'Чапаеве', но это вряд ли: 'максим' - вещь сложная, каждому желающему его не доверят. Ну, хоть винтовку-то дадут, тем более, что и разбирать её я уже умею, не зря вокруг старших ребят из стрелкового кружка крутился, и стрельнуть раз довелось...'
А тридцатого сентября к ним в дом пришли нежданные посетители.
Группа подростков и молодых девчат с топорами и лопатами на плечах и торбочками за спиной спозаранку столпились на дворе, а предводительствующие ими старшая пионервожатая из Сёмкиной школы Зоя Бартенёва и пожилой морщинистый сержант в пахнущей складом необмятой гимнастёрке с топориками на чёрных петлицах, вежливо, но настойчиво постучавшись, взошли в горницу.
- Здравствуйте, товарищ Еленьский!
- Здравия желаю!
- И вам того же! - Повернулся к ним всем телом дед, аккуратно отставив подстаканник со стаканом недопитого чаю подальше от края стола. - Чем обязаны?
- Товарищ Еленьский, согласно распоряжению Штаба обороны Орла ваш дом решено включить в систему оборонительного рубежа города, в районе Кирпичного завода. - Степенно, но заметно смущаясь, произнёс сержант. - Здесь будет оборудована огневая точка, ваше же семейство приказано эвакуировать, как небоеспособный элемент. О чём имеются соответствующие документы.
Опираясь о столешницу, дед поднялся во весь свой саженный рост:
- Допустим. И куда же ваш - он иронически выделил это слово - ваш штаб намерен нас с внуком эвакуировать?
- Пока что в Тулу, - вступила в беседу Зойка-вожатая, - а после, возможно, в Москву или дальше...
- А потом - куда-нибудь в Читу, а затем - во Владивосток, если его к тому времени японцы не оттяпают, так я понимаю, девушка?
- Я - не девушка!
- Это зря. Хвалиться совершенно нечем - усмехнулся старик. - Никуда я не поеду отсюда. И внука не пущу: загинет он один в нынешней круговерти.
- Да я сам не поеду! Тут фронт подходит, немцев бить надо, а я, пионер, драпать стану? Дудки! - Решительно влез со своим категорическим мнением Стёпка.
- Ой... - покраснела вожатая. - Я не в том смысле не девушка, что не девушка. Я здесь бригадир строительства! Вот. И мы будем ваш дом укреплять. Он же у вас на каменном цоколе стоит?
- На кирпичном. И погреб имеется. Так что если нужно бойницы пробивать - всегда пожалуйста: как раз влево-вправо сектора открытые. Всё прилегающее поле простреливать можно станет. Только пошлите кого ни на есть забор разобрать, да за дорогой кустарник повырубить. Я хоть и слепой, однако память на такие дела не потерял: небось, с революции совсем разросся, за столько-то лет.
- Но вам всё-таки нужно уехать, ведь дом будет на самом огневом рубеже. У немцев автоматчики, артиллерия, самолёты... Гражданским нельзя...
- Вот что, милейшая товарищ бригадир, говорю в последний раз, повторять не стану: это наш дом и мы со Степаном никуда отсюда не уйдём. Артиллерия да самолёты - они где хочешь достанут, бегать от них - только зазря устать перед смертью. А немцы... Бил я их в ту войну, а доведётся - и в эту сумею хоть одного, да прихватить с собою. - Степан Ксаверьевич выдвинул ящик стола и выложил на стол тёмно-зелёную рубчатую гранату. - Вот, прошу любить и жаловать: трофей от господ интервентов, британская, конструкции мистера Лемона. Если в горнице рванёт - осколки до каждого достанут. Так что будем надеяться, что до нашего порога русские солдаты германца не допустят. Надобно дом в фортецию превращать - да будет так! Ежели б с июня каждый дом крепостью стал бы - не прошли бы бандиты дальше прежней границы нашей!
А теперь солдату отходить некуда: за плечами Орёл, а за Орлом - Москва Первопрестольная... Так что верую: здесь предел германцу положен будет. Здесь!
Ступайте, люди добрые. Исполняйте, что приказано вершить с домом-то...
+++++++++++++
В три часа ночи по улице проехала окрашенная в защитный цвет 'эмка', остановившаяся у калитки одного из ничем не выделяющихся домов. Хлопнула дверца и почти сразу раздался требовательный стук. Всполошено плесканул разноголосый собачий лай.
Спустя минуту в доме открылась входная дверь, выпуская на крыльцо хозяина в накинутом поверх белеющей исподней рубахи пальто. Как-никак, ночью на дворе свежо. Осень!
- Кто там?
- Товарищ Абрамов?
- Да, я... А что, собственно...
- Откройте. Я к вам по распоряжению штаба обороны города.
...Стук открываемого засова калитки. Окрик на пса... Во двор входит фигура в плащ-палатке.
Спустя десять минут хозяин дома, уже переодетый, с портфелем в руке, выходит следом за военным со двора и садится в машину, которая тут же срывается с места, вновь вызвав лай всей местной собачьей братии.
Спустя полчаса директор областной радиоретрансляционной станции Виталий Исаакович Абрамов уже поднимается по ступеням орловского Радиодома, предъявив пропуск удивлённому ночным визитом милиционеру.
Ещё через сорок с небольшим минут, в сопровождении паренька-ополченца в необмятом красноармейском обмундировании, туда же торопливо проходят две запыхавшиеся сотрудницы.
В половине пятого утра тридцатого сентября во всех уличных и домашних репродукторах города что-то защёлкало, прошуршало, и в неурочное время зазвенели такты 'Интернационала'. Когда мощная мелодия гимна страны отзвучала, проснувшиеся орловцы услышали привычный хорошо 'поставленный' голос дикторши:
'К военнослужащим Красной Армии и жителям города Орёл и Орловской области!
Товарищи!
Обстановка на советско-германском фронте на некоторых участках за последние сутки осложнилась, имеют место прорывы линии фронта вражескими подразделениями. Возникла непосредственная угроза городу.
Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:
- Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами вплоть до применения высшей меры социальной защиты.
- Второе. Всё трудоспособное население в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением беременных женщин, инвалидов с поражениями опорно-двигательного аппарата, зрения, слуха и нарушениями умственной деятельности, а также женщин, имеющих на иждивении детей в возрасте до двенадцати лет, объявляется мобилизованным на оборонительные работы. Лица же, поименованные выше, подлежат немедленной обязательной эвакуации из города и окрестностей в срок до двадцати одного часа первого октября сего года. Всем мобилизованным предписывается немедленно явиться к помещениям районных комитетов партии. Лица, работающие на оборонном производстве, переводятся на казарменное положение по месту работы. Граждане, сдавшие нормы ОСОАВИАХИМА на право ношения знаков 'Ворошиловский стрелок' обеих ступеней, 'Готов к санитарной обороне', 'Готов к противохимической обороне', а также лица, служившие в старой армии в сапёрах, артиллерии и пулемётных командах, поступают в распоряжение непосредственно штаба обороны города. Им надлежит явиться к зданию областного военного комиссариата не позднее одиннадцати часов утра тридцатого сентября.
- Третье. Все вооружённые подразделения, вне зависимости от ведомственной принадлежности, поступают в распоряжение штаба обороны города.
- Четвёртое. Все транспортные средства предприятий и населения вплоть до велосипедов взрослых образцов, объявляются реквизированными и должны быть сданы на нужды обороны.
- Пятое...
- Шестое...
- Седьмое...
Подпись: командующий Орловским оборонительным районом Старший майор государственной безопасности Годунов.'
Голос диктора замолк. В динамиках раздалось шуршание и шелест, потом, видимо, игла патефона 'поймала дорожку' и тут же на улицах и в домах орловцев загремел трубами, зазвенел тарельчатой медью 'Марш-парад' Чернецкого...
Танечка Кущина гордилась своей профессией. А что тут такого? Не каждая же девушка в СССР должна быть лётчицей, как Раскова с Гризодубовой или трактористкой-героиней, навроде Паши Ангелиной! Если каждая за штурвал или, к примеру, за рычаги сядет, так на всех девчат Советского Союза никаких самолётов с тракторами не напасёшься. Так зачем создавать лишнюю мороку любимому пролетарскому государству?
Вот и работает большинство советских женщин в иных сферах, пусть и не таких романтичных и героических. Кто на предприятиях у станков, кто в столовской кухне у котлов, кто в детском очаге с детворой возится, кто ещё где. Все работы хороши, как лучший поэт нашей советской эпохи писал!
А после работы, понятное дело, каждой женщине хочется выглядеть привлекательно. Слава Труду, не в капиталистической стране живём, имеем возможность поприхорашиваться! По крайней мере горожанки. Ну, а чтобы соответствовать веяниям, прямой путь к красоте был через Дом быта, где и платьице новое в ателье заказать можно, и набойки на туфельки поставить, и причёску новую соорудить вместе с холей ногтей. А что такого? В СССР - всё для трудящегося народа! По крайней мере - в областном центре.
Вот и работала наша Танечка в орловском Доме быта мастером-парикмахером. Хорошо работала: на почётной красной доске висела фотографическим образом. Женщины в очередь к ней за два месяца записывались... А что такого? Садилась в кресло усталая, изработавшаяся тётка, а выходила из дверей Дома быта радостная миловидная женщина с прекрасной причёской и ухоженными ногтями.
Разумеется, и свою внешность Танечка Кущина не запускала: всегда аккуратно причёсана, скромно, но аккуратно одета, маникюром ноготки переливаются. Даже после начала войны не изменила она своим привычкам, хотя и переменила место работы с домбытовской парикмахерской на санпропускник. Как и прежде, звонко щёлкали в ловких пальчиках ножницы, вжикала машинка для стрижки, и сыпались на серые простыни и полы грязные волосы бойцов, командиров, беженцев... Порой, при большом наплыве обрабатываемых, пол был устлан волосами в несколько слоёв, как кошмой. Кошма местами шевелилась от вшей и гнид, по жирным волосам скользили подошвы... Но маникюр с танюшиных ноготков не слезал никогда....
Но вот наступил предпоследний сентябрьский день, когда на двери санпропускника повис тяжёлый тульский замок, а все работники отправились к райкому ВКП(б), согласно приказу о мобилизации. Попробуй-ка не пойти: как-никак военное положение в городе объявлено. Значит, и за неисполнение приказов полагается ... ууу!
Отстоявших полтора часа в огромной очереди работниц санпропускника гамузом отправили получать стройинвентарь, и только одну Кущину усталый морщинистый сержант с забинтованной шеей отделил от товарок:
- Больно ты, пигалица, субтильна... Не по тебе та работа будет.
- Как так? Всем - так по ним, а я, значит, недостойна?! Это что же такое творится-то!
- Не гоношись, кажу! Будет и тебе дело по плечу. Почекай трошки.
Сержант поднялся из-за стола и, сбычив голову, прошёл в соседнюю комнату. Спустя минуту он вернулся с бумагой:
- Так. Ты, товарищ Кущина, пойдёшь сейчас вот по этому вот адресу, предъявишь направление и приступишь к работе.
И вот Танечка уже не парикмахер, а 'боец Кущина', и работает она не в доме быта, и даже не в санпропускнике, а на одном из окружных артскладов. И не ножницами с расчёской орудует она: шомполом, да ёршиком, да ветошью, да выколоткой. Вот только не выдали Татьяне красноармейского обмундирования, и приходится прижимать покрытые тавотом пулемётные стволы прямо к голубенькой штатской жакетке. А как не прижимать-то? Они же ж, пулемёты эти крупнокалиберные - тя-же-лючие! Надорваться можно очень даже запросто.
И ничего не поделаешь: смазку консервационную до металла нужно снять, иначе, как объяснил тутошний оружейный мастер, пулемёты эти стрелять не годятся. А потом - прочистить. А потом ещё раз смазать, на сей раз другим маслом - ружейным. А уж после вновь перетащить железины в ихние ящики. А их, ДШК этих проклятущих, - ажник двести штук!
Приходят каждые двадцать-тридцать минут бойцы, получают ящики с пулеметами, патронами, гранаты, взрыватели... Уносят. Вскоре приходят следующие... И опять... И снова... Час за часом...
... За полночь Таня отволокла и уложила в ящик последнее расконсервированное тело пулемёта. Подошла к столу для разборки, чтобы убрать щёлочь, масло и всё остальное хозяйство. Не успела. Присела на секундочку: пусть чуть отдохнёт спина! И - словно повернули эбонитовый выключатель - провалилась в сон без сновидений.
Спала сидя, и только голова девушки лежала на перекрещенных ладонях с потрескавшимися, чёрными от масла и тавота ногтями...
Пшшшш... Пшшшш... Пшшшш...
Фыркают паром латунные трубки древнего паровоза - Нв-шки, за двое бессонных суток 'оживлённого' руками орловских локомотивщиков. Впрочем, узнать его силуэт с расстояния сейчас достаточно сложно: с боков котёл и будка машиниста закрыты прямоугольными листами ржавого котельного железа, так что паровоз со стороны напоминает составленную малышом конструкцию из кубиков, над которой торчит труба и крыша будки. Оставшийся без дополнительной защиты тендер зеленеет облупившейся весёленькой краской.
Идёт маневрирование. Чуть вперёд... Слегка назад... Тяжело звякают буфера, сцепщица неловко накидывает крюки, фиксирует... Что вы хотите: война. Опытных рабочих пораздёргали кого куда ещё в июле-августе. Конечно, 'на броне' при депо осталось около половины 'старичков', но раздваиваться, подобно сказочным героям, они не умеют. Вот и понабрали женщин на работы, которые кажутся менее сложными...
За тендером уже прицеплен полувагон, в трёх железных стенках которого электросваркой прорезаны пулемётные амбразуры в виде перевёрнутых 'Т' и узкие чёрточки-бойницы 'подошвенного боя' для стрелков. Внутри полувагон усилен стенками из бракованного строительного кирпича, привезённого несколькими тележными 'рейсами' с орловской 'двадцатой кирпички'. Под тумбы для пулемётов приспособлены списанные бочки, засыпанные тем же битым кирпичом и разным мусором и залитые сверху вязким глиняным раствором. Сочинил это 'чудо техники' здешний же деповский слесарь комсомолец Николай Авицук. Вопреки скептицизму кое-кого из старых мастеров, заказчики-армейцы остались вполне довольны этим 'эрзацем', сокрушаясь лишь о том, что за отсутствием железных бочек пришлось использовать пузатые деревянные. Пулемётная команда, состоящая в основном из 'ястребков'-ополченцев, сцементированных полудюжиной срочно переведённых в команду БеПо бойцов, служивших первыми номерами станковых 'максимов', уже заканчивает затаскивать внутрь боекомплект, ящики с продовольствием и молочные бидоны с водой. Один ДШК уже укреплён на бочке, четыре остальных пока сиротливо приткнулись у стенки. То-то грохоту будет, когда они заголосят одновременно во все свои без малого тринадцатимиллиметровые глотки! Умная техника, жаль, дуракам досталась. Ну, не то, что дуракам, а так: салажне необученной... Но где ж других взять? Кто есть, с теми и воевать будем.
А вот артиллеристов, хлопочущих возле прикрытой от пуль и осколков тем же котельным железом платформой, салагами назвать было никак нельзя. У установленного на ней шнейдеровского осадного орудия, закупленного у Антанты ещё проклятым царизмом, возились, укрепляя ствол на лафете, в основном дядьки в возрасте от сорока лет и старше, явно начинавшие военную службу ещё при том самом Николае Кровавом и Последнем. Ящики со 152-миллиметровыми выстрелами уже были соштабелёваны в конце платформы, бочки с водой и уксусом укреплены талями, во избежание опрокидывания от сотрясения при выстреле.
Руководящего оборудованием артиллерийской бронеплощадки артиллериста с 'пилой' демаскирующих рубиновых треугольников на защитных петлицах и в ещё более заметных синих шароварах образца конца двадцатых годов нельзя было не заметить. А увидев однажды - невозможно забыть этих тяжёлых пшеничных усов и бакенбард, как у генерала Скобелева на картинках из старого журнала. Ну, а матерно-рифмованные 'загибы' и 'перегибы', с упоминанием Богородицы, апостолов, буржуёв, кайзера Вильгельма впополам с Гинденбургом, Врангелем и бесноватым Адольфом в исполнении бывшего старшего фейерверкера береговой артиллерии с форта 'Белая Лошадь' Ивана Никодимова явно претендовали на звание шедевров русской командной лексики наравне с хрестоматийными 'Большим и Малым петровскими'...
Ничего не поделаешь: командир орудия был типичным порождением унтер-офицерского состава прежней армии. В дореволюционные времена нерадивого нижнего чина господин старший фейерверкер мог не только матом обложить или под ранец поставить, но и зубы тому начистить не постеснялся бы, особенно получив на то приказ офицера. 'Их благородия', за небольшим исключением, предпочитали сами ручек не марать: для грязной работы существовали, слава богу, унтера... Зато чего-чего, а службу в те годы солдатики знали 'на ять'. Вон, с германцами за польские уезды больше года дрались, пока не отступили. Не то, что нынче: война всего четвёртый месяц идёт, а немчура уже до Брянска докатилась на плечах Рабоче-Крестьянской, со дня на день у родного Орла будут...
Так что верно большевики поступили, объявив всенародную мобилизацию. Ещё послужат России старые солдаты. А ежели что... Так все на том свете будем, сколько тех годов-то осталось?! Чуть раньше, чуть позже... А за Отечество живот положивших всяко в райские кущи принимают без пропуска.
Даже детвора посильное участие принимает в общем деле. Кто песочницу на паровозе заправляет, кто, впрягшись по двое-трое в тележки, подвозит бидоны с водой и ящики консервов. А что делать: автомашин на весь город несколько штук, подводы все тоже постоянно в разъездах, трамваи - и те приспособили для перевозки воинских грузов. Вот и приходится возить на себе... А рядом, на садовой стремянке, выводит кистью алые буквы по ржавчине художница-подросток. 'Красный Орёл' - блестит на котельном железе пулемётного полувагона. А ниже, как раз между амбразурами, разметав крыльями бурку, застыл в стремительном галопе силуэт, словно вышедший из фильма 'Чапаев'.
...Спустя всего четыре часа, издав лишь один традиционный свисток отправления, эрзац-блиндопоезд, словно железный призрак минувшей Гражданской войны, толкая перед собой гружённую шпалами и рельсами платформу, где за мешками с песком ежились от сквозняка 'ястребки'-'путейцы' с трёхлинейками и ДТ-27, прополз мимо деповских зданий, рабочей столовой, простучал колёсами на стрелках и вышел за зелёный семафор. Ветер проникал под колючие, пахнущие складом, свежевыданные шинели второго и третьего срока, высвистывал короткие мелодии в органе винтовочных и пулемётных дул, швырял клочья дыма и искры из паровозной трубы прямо в пулемётный полувагон. Бойцы команды торопливо осваивали свою движущуюся фортецию, хлебали густой гороховый суп и перловую кашу-'шрапнель', притащенные перед самым отправлением в зелёных термосах теми же помощниками-подростками. Окончившие приём пищи снаряжали пулемётные ленты ДШК и заполняли винтовочные обоймы: благо, по личному распоряжению Годунова на БеПо, помимо самих боеприпасов, было доставлено с окружных складов аж пять ящиков пустых обойм и коробок с лентами.
Старики-артиллеристы, собравшись на снарядных ящиках, отдыхают после тяжёлого труда. Двое переговариваются о своих соседских делах: дома-то стоят на одной улице, почитай, напротив друг дружки, кто-то молча сосредоточенно курит, дымок из вишнёвой трубочки сносит назад, где он смешивается с дымом паровоза. Остальные же, окружив рвущего сочные звуки из тульской двухрядки гармониста Ираклия Пименова, слаженно - будто и не было минувших со времён царской солдатчины и замятни Гражданской десятилетий - подтягивали никодимовскому баритону:
Идем мы тихо, стройно,
Подходим к высотам;
Вершины эти грозно
Показывались нам.
Карпатские вершины,
Я вас увижу ль вновь,
Мадьярские долины -
Кладбища удальцов.
Начальник батареи
Подставил грудь свою:
'Ребята, не робейте, -
Не страшна смерть в бою'.
Карпатские д' вершины,
Я вас увижу ль вновь,
Мадьярские долины -
Кладбища удальцов.
Стоящий на тендере старший лейтенант с висящей на чёрной косынке загипсованной рукой, приникнув к окулярам бинокля, внимательно всматривался в бегущий навстречу ландшафт, не реагируя на 'старорежимную' песню артиллеристов. Конечно, наспех сделанный узенький дощатый настил вдоль бортов тендера - слабая замена командирской башенке, но тут уж ничего не поделаешь! Вон, девчата-телефонистки вовсе на мешках, постеленных прямо на уголь, устроились - и хоть бы что! Щебечут о чём-то между собой, интересно им всё, комсомолочкам-доброволочкам... Может, ещё и школу-то не закончили, а туда же: на потенциальную братскую могилу на колёсах напросились... Гнать бы их отсюда веником по мягкому месту, да ведь других-то нет и не будет! Так что хочешь - не хочешь, а придётся вместе и служить, и воевать, а то и смертыньку принимать... Командир 'Красного Орла' хорошо знал, как она, костлявая, выглядит... От Ломжи до Минска с боями отходил с батареей, теряя людей, теряя матчасть... А за Минском и сам потерялся: прилетело два осколочка, и уехал Серёга Денисов подальше от фронта на излечение. А теперь вот, выходит, фронт его и тут догнал. Жаль, рука не зажила, ну да ему не выстрелы в казённик кидать, а чтобы траекторию рассчитать да команду подать - и тем, что есть, обойтись можно. Вот только позицию толковую для 'фортеции' подобрать будет трудновато: как ни крути, блиндопоезд привязан к рельсам, в сторону не съедешь, в землю не вкопаешься... Так что остаётся классическое двуединство: огнём и манёвром. А что манёвра всего-то и есть, что 'вперёд-назад' - это уж зло неизбежное...
Доехав до загородного переезда, где железнодорожный путь на Брянск пересекался с шоссейкой на Кромы, поезд затормозил. Из полувагона выбрались 'попутчики' - первое отделение сводного сапёрного взвода. С помощью бронепоездников и таких же 'внезапно назначенных сапёрами' своих товарищей из второго отделения, они торопливо сгрузили ящики со взрывчаткой, катушки провода, подрывные машинки и шанцевый инструмент. Избавившись от части груза, 'Красный Орёл' вновь тронулся с места и покатил в сторону Брянска. Попутно у моста были высажены оставшиеся сапёры и четверо бойцов из расчёта ДШК вместе с пулемётом и боеприпасами, ехавших до сих пор 'безбилетными пассажирами'.
Проводив взглядами удаляющееся железное 'чудо техники', оставшиеся у моста бойцы принялись за обустройство. Первым делом командир группы младший сержант Овсец предъявил старшему наряда из четверых бойцов желдорохраны приказ, подписанный командующим обороной Годуновым об их переподчинении. Затем из старого караульного блиндажа, построенного ещё в середине тридцатых - причём построенного капитально, с использованием списанных шпал и толстого слоя глиняной обмазки - было выгружено всё легковоспламеняющееся имущество, вроде канистры керосина для ламп, постельных принадлежностей, отопительных торфяных брикетов. В стенках под блиндажным накатом красноармейцы принялись проделывать амбразуры для крупнокалиберного пулемёта и винтовок. Бойцов внутренней охраны НКВД тут же озадачили рытьём траншеи с ходами сообщения и окопов для внешних огневых точек.
Тем временем сапёры полезли к мостовым опорам с зарядами мелинита. Работы по подготовке моста к взрыву и оборудованию огневого рубежа продолжались почти до полуночи, но уже ближе к вечеру до отряда стало доноситься размеренное артиллерийское уханье...
А тем временем паровоз, неторопливо тянущий блиндированный поезд, остановился на выезде из очередного перелеска не доезжая до предполагаемых тыловых позиций советских войск. Бойцы принялись сооружать из древесных стволов, веток и маскировочных сетей полог, способный скрыть состав от зоркого взгляда воздушного пирата 'Лютваффы', сам же старший лейтенант Денисов, выслав в двух направлениях разведдозоры, принялся, склонившись над картой и огневым блокнотом с логарифмической линейкой, производить расчеты траекторий и секторов обстрела. Получалось вполне прилично: дальность стрельбы орудия позволяла накрывать вражеские скопления далеко за линией горизонта, а целых пять пулемётов ДШК позволяли держать противника под огнём на дистанции горизонтального огня в три с половиной километра и более, чем на две версты вверх. Таким образом от воздушного налёта и от легковооружённого моторизованного противника БеПо мог отбиваться до тех пор, пока не закончатся боеприпасы или не погибнет почти вся команда поезда.
Удивительно полезные вещи окружают в быту человека разумного. Неразумного тоже, но речь именно о тех, кто способен применять разум по назначению и хотя бы иногда 'включать фантазию'. Самые, казалось бы, привычные предметы, к которым приложили руки и мозг, могут выполнять функции, о которых их изобретатели даже и не догадывались.
Потому и заведующая окружным складом Военно-охотничьего и рыболовного общества была весьма удивлена, когда к воротам подъехали телеги и сопровождающий их боец Войск НКВД предъявил подписанную аж целым 'страшным майором' ведомость на отпуск буравов, стеклянных поплавков для сетей и бамбуковых удилищ.
Сопровождавшие повозки пацаны из 'ремеслухи' споро принялись за погрузку и уже через час первые обрубки дорогущего удилища посыпались в ящик у станка с дисковой пилой. Застучали молотки, укрепляя полые бамбуковые трубки на деревянных донцах с вбитыми гвоздями.
Тем временем в другом конце училищного цеха пожилой мастер аккуратно опустил вращающееся сверло в центр залитого водой участка на стеклянном шаре, окружённого бортиком из оконной замазки.
До поздней ночи в мастерских горел свет, визжала пила, гремели молотки, свиристели свёрла. В половине четвёртого к ФЗУ подъехала первая повозка, на которую спешно нагрузили несколько рогожных кулей с бамбуковыми заготовками и все имеющиеся буравы. К восьми утра заготовки были окончательно снаряжены на артскладах и вскоре первая партия пружинных мин отправилась в войска.
Операция под кодовым названием 'Улитка' началась.
Александр Годунов прекрасно помнил, что последние сухие дни осени 1941-го пришлись как раз накануне захвата Орла войсками Хайнца Гудериана. Немецкие мотомехчасти сумели грамотно использовать погодный фактор для развития рывка по сухим, а главное - почти лишённым системы обороны дорогам Нечерноземья.
Ясно, что стоит захватчикам сконцентрировать сколь-нибудь значительный кулак у Орла - и шансы удержать город станут почти призрачными. Силами двух батальонов остановить армию на неподготовленной позиции? Смешно говорить. Следовательно, необходимо максимально долго удерживать Гудериана 'на расстоянии вытянутой руки', чтобы Ставка ВГК сумела перебросить к городу кадровые части: тех же танкистов Катукова, например, которые в той истории, которую Годунов знал, геройски дрались под Мценском, не поспев к Орлу до его оставления.
Но выводить необученные батальоны 'в чисто поле', не оборудованное в инженерном отношении, причём прямо на острие немецкого прорыва - значит, бездарно потерять людей и небогатые остатки техники и артиллерии. Но и не посылать никого навстречу немцам - тоже нельзя. Словом, куда ни кинь, а Карачун близок...
Вот когда кап-три Годунов пожалел, что в своё время, выбирая жизненный путь, предпочёл романтику моря приземлённости сугубо сухопутного общевойскового училища. И не потому, что морская служба его разочаровала - вовсе нет! Просто краснопогонных общевойсковиков учили тому, как нужно защищать города, а вот красавцев-курсантов в бескозырках и клёшах - увы...
И что тут будешь делать? Коль чего не знаешь - так и сделать толком не сумеешь, аксиома...
Впрочем...
Ведь не зря говорили: 'советский офицер обязан быть высококультурной и всесторонне развитой личностью'. Так и Годунов, даже служа на АПРК-266 'Орёл', не только проводил свободное время в компании сослуживцев или - на берегу - противоположного пола, но и повышал свой интеллектуальный уровень путём чтения художественной литературы. Причём в основном - книги о войне.
А одним из любимых был документальный роман 'Волоколамское шоссе'. Его герои - бойцы и командиры Панфиловской дивизии - были совершенно реальными людьми, и именно сейчас, в сентябре 1941-го, должно быть ехали в эшелонах из казахских степей на защиту Москвы. Им суждено оседлать Волоколамскую магистраль, и, перемежая бои и отходы на новые позиции, улиткой кружить на направлении главного удара немцев на Москву.
'Улитка'! Вот тот приём, который может помочь сдержать гитлеровцев на приорловских дорогах! Момыш-Улы, герой Бека, имел в своём распоряжении всего лишь один батальон, и то: эвон на сколько затормозил немецкий 'блицкриг'. А у него, как у командующего Орловским оборонительным районом, возможностей гораздо больше. Вот и будем их использовать, опираясь на опыт предков... Впрочем, хотя эти самые предки вдруг стали современниками - авось они не обидятся.
Рытьё противотанковых рвов с помощью кирок, лопат и 'такой-то матери' - занятие тяжёлое, грязное и, что обиднее всего, малополезное. Ров хорош там, где он органично вписан в систему инженерной обороны, прикрыт минными полями, МЗП и секторами огня. Тогда с его помощью возможно подвести технику наступающего противника в огневой мешок или под кинжальную батарею. А если полоса обороны ещё и с воздуха прикрыта, как полагается, то через неё хрен кто проскочит вплоть до момента полного израсходования боеприпасов, ГСМ и людских резервов.
Однако если для обороны нет потребного количества войск, опирающихся на систему траншей, огневых точек и позиций, то ров бесполезен. Вражеские танки он задержит ровно на то время, которое потребно, чтобы засыпать одну-две перемычки, по которым техника переберётся через него и двинется дальше.
Минные поля, не прикрытые огнём, также не являются серьёзным препятствием для прекрасно оснащенных сапёров вермахта.
А вот 'комариные укусы': засады, внезапные налёты и обстрелы, нападения на расположившиеся на ночёвку подразделения, как показала практика, немцам весьма не по нутру.
Так что хочешь - не хочешь, а людей для огневого прикрытия всякого рода инженерных преград выделять нужно, по-хорошему - крупные подразделения. Да вот вопрос: где же их, людей-то взять, и чем доставить на место? А? Вот то-то и оно...
Вот и скрипели по приорловским дорогам крестьянские телеги, запряжённые немногими уцелевшими от прежних мобилизаций лошадёнками. Везли они топорщащиеся твёрдым рогожные мешки вперемешку с зелёными армейскими ящиками, лопатами, кирками, пилами, буравами. Мобилизованные на трудовой фронт сугубо штатские люди и бойцы ополченческих взводов, словно муравьи, трудолюбиво дырявили землю на дорогах и обочинах, настораживали ловушки на фашистского механизированного зверя, подпиливали сваи деревянных мостов, чтобы те не могли выдержать десятитонную массу лёгких немецких танков. Редкие бойцы единственного кадрового сапёрного взвода на двух вооружённых крупнокалиберными пулемётами трёхтонках мотались по всему юго-западному направлению, минируя мелинитовыми фугасами каменные мосты на главных дорогах, железнодорожные переезды, стрелки, тоннели и мосты. Возле каждого такого объекта оставлялись один-два ополченца, чьей задачей было при подходе немцев произвести подрыв. Так что поздней ночью на грузовиках, освободившихся от своего взрывчатого груза, в Орёл вернулись только шофера, восемь пулемётчиков из расчётов ДШК и дюжина сапёр.
На двухсот-трёхсотметровом расстоянии от заминированных участков дороги, применяясь к местности, маскировали свои окопчики стрелковые, а в наиболее удобных дефиле - и стрелково-пулемётные пары и тройки, состоящие, как правило, в равной пропорции из бойцов, хотя бы недолго, но прослуживших, и из мобилизованных Штабом обороны бывших пулемётчиков и 'ворошиловских стрелков'. Благо, на окружных складах нашлись финские трёхлинейные винтовки под русский патрон и трофейные же 'ручники' 'Кнорр-Бремзе LH33' с небольшим боекомплектом. Родимых 'дегтярей' там почти не осталось: практически все ДП-27 и ДТ-29 пошли на вооружение ранее сформированных в округе частей, давным-давно отправленных на фронт. Остатки Годунов приказал распределить по огневым взводам сводного артпульдивизиона, занимавшего оборону непосредственно на окраинах Орла. Если не считать немногочисленных орудий ПВО, которые никак нельзя было снять с позиций, прикрывающих городские объекты и железнодорожный узел и пушки-гаубицы блиндированного поезда, в нём была сосредоточена вся артиллерия, имеющаяся в распоряжении защитников города. Настоял на этом тот же Годунов, накрепко затвердивший во время оно аксиому о 'двухстах орудиях на километр фронта'. Конечно, и орудий сейчас было заметно меньше, и 'километров' тех - считать умаешься, но старого волка Хайнца бить нужно кулаком, а не растопыренной пятернёй, которую он походя сломает и не почувствует. Так что сейчас пушкари, что помоложе, из пацанов-ястребков, осваивали матчасть 'времён очаковских и покоренья Крыма', в чём им посильно помогали деды-участники минувшей Империалистической и Гражданской войн. Для них эти стальные мастодонты были не только грозным оружием, но и ностальгическим напоминанием о невозвратимой молодости...
Не забыты были и приснопамятные заградотряды. На дорогах на Дмитровск и Карачев, по которым вскоре предстояло прорываться на восток разрозненным подразделениям РККА, успевшим вырваться из готовящегося немцами брянского 'котла', были оставлены отделения во главе с младшими командирами, выписанными из орловского госпиталя. Их задачей было прекращение ретирады и формирование из одиночек и разрозненных групп бойцов маршевых подразделений. В будущих боях эти маршевые взводы, а может быть, даже и роты, должны будут стать резервом, который усилит жиденькую оборону защитников Орла. У членов Штаба обороны были вполне обоснованные сомнения в стойкости и крепости духа красноармейцев, только что отступавших от гитлеровцев, но тут волей-неволей, а пришлось применять 'принцип Филеаса Фогга' из ещё не снятого австралийского мультфильма: 'используй то, что под рукою и не ищи себе другое'.
Словом, работы по подготовке города к обороне на дальних подступах к 'воротам Тулы и Москвы' шли с максимально возможной активностью. Но и сам город вкапывался в землю, врастал в кирпич, бетон и железо. Жители домов с городских окраин принудительно выселялись: работающие переходили на казарменное положение при предприятиях или трудовых подразделениях, дети, старики, инвалиды и прочие иждивенцы эвакуировались на первое время в Тулу. Туда же Штаб обороны распорядился отправить всех транспортабельных тяжелораненых из областных госпиталей. Для решения этой задачи Годунов с матюками буквально вырвал у начальника дистанции аж три паровоза различной мощности и разной степени изношенности, да ещё двадцать две единицы подвижного состава, который наскребли не только в орловском депо, но и по близлежащим станциям в тупиках 'паровозных кладбищ'. Три из них - полувагон и две открытые платформы - тут же были изъяты для сверхсрочной постройки блиндированного поезда 'Красный Орёл'. Остальные 'единицы' - от открытых платформ до построенных ещё перед Японской и Империалистической теплушек 'сорок человек или восемь лошадей' и 'дачных' вагончиков - собранные воедино, представляли жалкое зрелище. Самым же отвратительным было то, что даже этих 'раритетов', чьим единственным достоинством была возможность передвигаться по рельсам в составе поезда, всё равно не хватало. В Орле лечилось более тысячи раненых, причём около восьмисот 'тяжёлых'. Из них шесть с половиной сотен были признаны транспортабельными. Вагонов же хватало лишь на полтысячи пассажиров, включая эвакуируемых детей. Хоть наколдуй, хоть нарожай - а иначе придётся оставить часть людей в городе, который через считанные дни должен стать фронтом.
Подготовка к эвакуации даже этого количества людей, абсолютное большинство из которых было не способно передвигаться самостоятельно, тем не менее, заняла почти полтора суток.
Освобождённые от жителей здания на окраинах, важных перекрёстках и площадях, облепленные мобилизованными 'трудармейцами', со скоростью, невероятной в мирное время, постепенно превращались в опорные пункты, связанные системами ходов сообщения. В цоколях проделывались амбразуры, стены укреплялись землёй и бетоном, создавались неприкосновенные запасы бутылок с 'КС' и воды - не только для бойцов маленьких гарнизонов, но и в первую голову - для пулемётов. Хотя, конечно, с пулемётами было сложно. Изъятые у зенитчиков установки 'максимов' можно было пересчитать по пальцам двух рук, причём загнуть пришлось бы не все. Конечно, целых двести ДШК, изъятых на складах, это мощная сила, способная противостоять любому противнику, - от авиации до легкобронированной техники, - но вот беда: такое оружие требует грамотного с ним обращения. А вот с расчётами была полная 'труба, по-матросски звучащая 'амба''. Их элементарно не было в наличии. На весь Орёл отыскалось только четверо бойцов, ранее имевших дело с творением товарищей Дегтярёва и Шпагина, причём трое оказались легкоранеными из госпиталя, а четвёртый - старшина-зенитчик, 'списанный вчистую' из-за заработанного в марте 1940 года на выборгском направлении хронического ревматизма и проникающего ранения обоих лёгких. Их назначили инструкторами для обучения расчётов ДШК. Сами же расчёты - по четыре человека в каждом - приказным порядком формировались из того людского материала, который имелся в наличии. Командирами назначались, как правило, первые номера 'станкачей' и выпускники ОСОАВИАХИМа, имеющие специальность 'пулемётчик' их свежемобилизованных, а остальные три номера замещались рядовыми бойцами-ополченцами. Одним словом, гарнизон Орла представлял собой подобие Тришкиного кафтана: с одного края нарастишь - с другого обкорнаешь. Самым же опасным для защитников города была страшная нехватка времени: до прорыва немцами Брянского фронта оставались считанные дни и часы...
... Первая самодельная мина сработала под передним колесом мотоцикла, следовавшего третьим в колонне разведывательного отделения. Крупнокалиберная пуля вырвалась из-под земли, разрывая резину покрышки с камерой, разрушая стальной обод и впилась в металл мотоциклетной вилки. Немец слетел наземь, вспахав противогазным бачком борозду на пыльной земле и едва успев выдернуть ногу из-под рухнувшей железяки. Его сослуживцы резко поразворачивались, трое растянулись на обочине, открыв неприцельную пальбу в сторону близкого перелеска. Двое остальных, пригибаясь, подбежали к пострадавшему камераду.