|
|
||
1913 год. Полыхают восстаниями польские земли, существующие под германским и австрийским владычеством. Повстанческие отряды носятся по дорогам, полям и лесам. Все они борются за свободную Польшу - но понимают эту свободу по-разному. |
Но дни отмщенья наступают,
Судьями рок поставил нас.
Разом все песнь споем,
Над троном знамя наше реет,
Массы гнев, месть и гром с ним несем,
Залог свободы в нем.
Но знамя то, как кровь, алеет,
То кровь работников на нем.
Болеслав Червеньский. "Гимн польских повстанцев"
Казик Рокоссовский был хлопцем упрямым и настойчивым, несмотря на свой юный возраст. Поставив перед собой какую-нибудь цель, он упорно стремился к ней всеми доступными способами. Сейчас очередная цель была достигнута и Казик наслаждался часами спокойствия в ожидании той минуты, когда на крыльцо усадьбы, звеня серебром шпор, выйдет командир и негромко скомандует "Седлай". Вскинется к солнцу фанфара сигналиста, взлетят над фольварком звенящие такты - и засуетятся, мгновенно забыв об отдыхе, бойцы у коней, а чуть позже затрепещет на ветру прапор в руке знамёнщика, Гжегож Котовский в с воих великолепных алых галифе и малиновой рогатувке выедет в голову отряда и пёстрый шквадрон вновь двинется за ним. Двинется, не спрашивая, куда ведёт их любимый командир: к новому ли бою или к радостной встрече в очередной освобождённой от германца деревне.
А пока не прозвучал приказ, можно и отдохнуть, благо долгим был путь к сегодняшнему дню. За плечами Казимежа осталось много тягот и опасностей. Остался позади переход через тайный контрабандистский брод на реке, разделившей Польшу на землю славянскую и землю германскую, когда главной заботой Рокоссовского было уберечь от воды потёртый "велодог" и затвердевший в камень кусок чёрствого хлеба с запрятанной запиской-удостоверением от подпольного рабочего комитета варшавских трикотажников. Остались недели блужданий от хутора к хутору, без дорог по лесам в поисках партизан. Осталась драка с полицейским, решившим задержать подозрительно оборванного высокого парня в крайне нетипичной для германских территорий чёрной сатиновой косоворотке под потёртым пиджаком. Осталась радость, когда, наконец, на лесной просеке его остановил оклик на польском и из-за кустов подошли двое вооружённых в штатском платье, на шапках у которых выделялись бело-красные ленточки и вырезанные из консервных банок, уже успевшие подёрнуться точками ржавчины орлы без корон. Радостным воспоминанием осталась и встреча с Гжегошем Котовским. Знаменитый в Российской Империи атаман, заметки о похождениях и подвигах которого маленькому Казику читал когда-то из газет отец, Ксаверий Юзефович, человек, раздававший отнятое у помещиков и ростовциков беднякам и неоднократно убегавший из тюрьмы и с каторги и при втрече оправдал ожидания Рокоссовского, давно создавшего мысленный образ благородного разбойника, после очередного побега перебравшегося в начинающую закипать германскую часть Польши и поднявшего знамя не столько национального, под которым выступали повстанцы и Довбор-Мусницкого, и Минкевича, сколько национально-революционного восстания. В известной своими рабочими и повстанческими традициями Силезии Котовскому довольно скоро удалось создать первый партизанский отряд - "Шквадрон Косиньежски".
Одетый в живописную чёрную куртку-доломан германского гусара, алые галифе, обутый в матово сияющие сапоги со свенящими серебряными монетками шпорами, Котовский на полторы головы возвышался над большинством партизан-"косиньеров". Также отличавшийся почти двухметровым ростом Рокоссовский с первых мгновений почувствовал, что вызвал симпатию у этого богатыря. Когда же Котовский ознакомился с запиской подпольного социалистического комитета с просьбой "принять товарища Казимежа в отряд борцов за нашу вольность и вашу", то совсем подобрел.
Да, "товарищ Казимеж", это ж надо, куда тебя занесло: из самой Варшавы аж почти до бреславльских земель! Без малого треть Польши протопал - и всё, небось, ножками?
Не всё. Вёрст с двенадцать с хлопами на телегах проехал - широко улыбнулся в ответ Казик.
Да, двенадцать вёрст - это сильно! Я вот, помню, тоже как-то ножками потопал: от Нерчинских рудников до Читы, когда с каторги ушёл. А сколько тебе годов? По росту вроде парень, а на лицо - совсем молодой вьюнош. Сознавайся, как на исповеди!
Ну... Это... Шестнадцать...
Будет?
Будет. В декабре точно будет.
Э, брат, до декабря ещё дожит надо. А чтоб дожить, нам как следует подраться придётся: вон сколько вокруг немецкого воронья! Ты хоть стрелять-то умеешь?
Стрелял... Из револьвера. Два раза барабан расстрелял.
И попал?
Попал. В сарай.
Орёл! Ну прямо Соколиный Глаз!
А вы не смейтесь, бо ударю.
Меня?
А то кого же!
А ну-ка, покажи силу, вот кулак мой - разожми!
Несмотря на неплохо развитые в каменотёсной мастерской у дяди и на чулочной фабрике руки, разогнуть крепко сжатые в кулак пальцы командира Рокоссовскому не удалось, несмотря на нетужное пыхтение в течении пяти минут.
Ну что, орёл, не осилил? А почему? А потому, что гимнастику делать надо каждый день в зной и мороз, в тюрьме и на воле. А кисть руки постоянно упражнять: сжал-разжал кулак, сжал-разжал. Зато потом от твоей сабли германские уланы раздваиваться начнут: ноги в седле, а туловище - на земле. Так-то!
Ну, да ладно. Надо подумать, как к тебя к делу пристроить. Станислав Станиславович! Подойди-ка! - позвал командир одного из чистивших лошадей "косиньеров".
Вот, знакомьтесь. Это - товарищ Казимеж Рокоссовский, варшавянин. А это - Станислав Пестковский, командир отрядного резерва, где мы учим новоприбывших верховой езде, обращению с оружием и прочим военным азам. Прошу, как говориться, любить и жаловать! А ты, Станислав, прими этого орла под своё крыло, выдай оружие посерьёзнее его пятизарядной сморкалки и в первом же немецком имении реквизируй парню коня с седлом и сбруей. Да не забудь - пятую часть цены лошади хозяевам марками выдай, а на остальное расписку. А то знаю я вас!
Зачем обижаешь, командир...
Не обижаю, а шутю! Ну, ступайте!
С тех пор прошло десять дней, а главное - две стычки с германскими солдатами, расквартированными с начала восстания мо многим крупным фольваркам немецких поселенцев. Во дворе именно такого фольварка и сидел Казимир, пытаясь втолковать пленному солдату, что никто того расстреливать не намерен. Благо, солдат попался из местных, и по-польски, худо-бедно, но понимал.
Ну сам посуди, Никиш, зачем нам тебя убивать? Ты ни в кого не стрелял, сам оружие бросил, руки поднял, когда мы ночью ворвались. Здешних поляков-батраков не обижал, имущество их не трогал.
А как же лейтенант Фельгибель? - кивнул немец на торчащие из-за угла коровника скрюченные ноги в лакированных офицерских сапогах.
А что лейтенант? Во-первых, его просто лошадь стоптала, когда он с люгером своим по двору метался. А во-вторых, сам подумай, кто он, а кто ты.
Оба немцы...
Только и того, что немцы. А так - ты - сын рабочего, я - тоже рабочий, командир наш агрономом был, большинство наших - простые крестьяне. А Фельгибель твой - из потомственных дворян, все его предки над твоими предками пановали, их трудом себе богатства добывали. Вот, скажем, если бы сюда, в Польшу такие вот рыцари-дворяне не полезли - разве не могли бы простые поляки с трудящимися немцами в мире жить?
Могли бы. Мы бы, как и прежде, у себя жили, а вы, поляки - у себя. Рабочему человеку много не надо: дом, да работа, да семья хорошая.
Вот! Верно понял!
Но ведь сейчас поляки убивают немцев - и здесь, и в Остеррейхе?
Не все и не везде. Вот если бы, к примеру, сюда пришли отряды Минкевича, то верно - скорее всего всех немцев в фольварке перебили б и пожгли здесь всё. Бандиты настоящие! Жолнежи Довбор-Мусницкого - те дисциплину понимают, недаром их воевода - настоящий генерал, держит в кулаке. Но и они бы, вероятно, после освобождения Польши всех немцев повысылали. А мы, "косиньеры", говорим - нет вражды между трудящимися Польши, на каком бы языке они не говорили! Вместе должны мы бороться с разжиревшими на нашем поте и нашей крови пауками-фабрикантами и помещиками! Но для этого следует возродить единую Польшу, разорванную жадными до чужих земель монархами.
Говорите - монархи жадные. А как же без кайзера жить можно? Нельзя. Вот я слышал, что в Остеррейхе повстанцы открыто говорят - хотим круля!
Это ты про довборчиков слышал. Довбор-Мусницкий - генерал царский, к самодержавию привык и сам хочет в Кракове короноваться. И знамёна у них как красный крест с белыми углами между лучей, а в центре - коронованный орёл Ягеллонов. У минкевчиков - просто флаги двуцветные. А у нас, "косиньеров", прапор красный, а в центре - орлица Пястов - без короны, но со скрещенными косой и молотом в лапах. Это значит, что возрождённая Польша должна опираться на братский союз крестьян и рабочих.
Не понимаю. "Пястов" - что такое? И как можно: герб - и без короны?
Ну ты тёмный, как совесть тирана! Пяст - это был первый польский князь, кёниг по-вашему. Между прочим - сперва простым крестьянином был, землю пахал и колёса на продажу делал. А короны нам не надо - новая Польша должна стать республикой!
Это как Швейцария?
Посмотрим. Может, будет как Швейцария, может быть - как Северо-Американские Штаты, может - ещё как нибудь. Но что Польша будет свободной - это точно!
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"