Аннотация: Автор иллюстрации - художник-карикатурист Петр Тягунов.
АЛЕКСАНДР ВОРОНИН
МОИ СОБАКИ
КОТ
Собаки, о которых я хочу рассказать, были, в общем-то, не мои, а моих родителей. Так уж получилось, что, начав жить самостоятельно, я так ни разу и не смог завести себе собаку. Один раз, правда, была у меня кошка, точнее, даже кот.
Как молодой специалист я уехал после института в деревню и получил там новенький панельный дом с газовым отоплением. Недели через три в доме появились мыши. В зазорах между панелями и внутри панелей они нашли достаточно простора, которым, судя по звукам, с удовольствием воспользовались.
Это было бы полбеды, но они меня полностью игнорировали. Вечером, когда я приходил с работы и ужинал на кухне, мыши бегали, сверкая бусинками глаз, спокойно и деловито. Брошенный ботинок мог изменить их маршрут, но не испугать.
Нужна была кошка.
При первой же возможности я принес от знакомых маленького, пушистого котеночка, веселого и игривого. Мышей ловить он пока еще не мог, но один факт его присутствия в квартире уже произвел на них впечатление. Демонстративные прогулки по кухне они прекратили, хотя шуршать за стеной продолжали по-прежнему. 'Подождите, - говорил я им, - вот подрастет мой защитник и переловит вас всех себе на обед'.
Котеночек-игрунок как-то быстро стал большим рыжим котом, сутулым и угрюмым. Мышей ловить он так и не начал, а пропадал где-то целыми сутками, домой приходил с гноящимся глазом, рваным ухом или другим боевым шрамом. Несколько дней отсыпался, отъедался и снова уходил по своим делам.
Однажды вечером ко мне постучался сосед, совхозный шофер дядя Боря, и, весь дрожа от возмущения, сказал, что мой кот сожрал только что купленных десять цыплят-пухлячков, и что в следующий раз он отрубит коту голову.
Я, как мог, успокоил дядю Борю и подтвердил его право на столь радикальную меру. Но то ли кот почувствовал смертельную опасность, то ли так неожиданно проснувшийся охотничий инстинкт уснул на этот раз навсегда, а может быть, он этих цыплят тогда сильно переел, не знаю. Во всяком случае, больше никаких инцидентов, связанных с котом, не было. Через пару лет я уехал из деревни и оставил кота новым жильцам, въехавшим в квартиру после меня. Кажется, он даже не заметил разницы.
Но вернемся к нашим собакам.
ВАЛЕТ
Первого и самого лучшего звали Валет. Я его никогда не видел. Точнее, видел, но не помню, потому что мне было два года, когда его убили. Зато бабушка столько рассказывала обо всех его мыслимых и немыслимых достоинствах, что я уверен - лучшей собаки просто быть не могло. Рассказы эти я здесь повторять не буду. Скажу только, что Валет был крупный серьезный пес, способный разорвать врага на куски и сдохнуть от голода, охраняя хозяйскую колбасу.
Примерно раз в два-три года сельсовет проводил мероприятие по борьбе с бродячими собаками. Для этого за литр водки нанимали одного из местных охотников. 'Охотник' шел с двустволкой по улице и палил во всех непривязанных собак.
В отличие от всяких шавок, громогласно бегающих за велосипедистами и норовящих тяпнуть за пятку, Валет был спокойный и серьезный. Сидеть на цепи - не его уровень. Бабушка рассказывала, что однажды она посадила его на цепь, но в собачьем взгляде стало вдруг столько грусти и обиды, что цепь пришлось убрать. Да и не было в ней необходимости.
Так вот, в один из февральских дней Валет лежал у калитки и грелся на солнышке. А мимо шел 'борец с бродячими собаками'. Увидев спокойно лежащего роскошного пса, горе-охотник обрадовано вскинул ружье, прицелился и попал.
Сгоряча бабушка грозилась этому 'борцу' 'всю его алкашную морду разбить', в суд подать и чего-то еще. Но потом успокоилась - сделанного не исправишь - и сказала только, что он страшный грех на душу взял.
Я знаю, что после смерти все собаки попадают в рай. И Валет тоже там. Смотрит сверху на всех нас, кого знал и любил, и продолжает защищать. С того времени прошло больше сорока лет. Бабушки, к сожалению, уже давно нет с нами. Но я уверен - она вновь встретила своего любимого, верного пса Валета. Не могла не встретить.
СТРЕЛКА
Первую собаку, которую я помню - веселую светло-серую дворняжку - звали Стрелка. Это было в начале шестидесятых. Космическая эра - Юрий Гагарин, собаки-космонавты - Лайка, Белка, Стрелка. В то время половину мальчишек называли Юрками, а половину собак - Стрелками. Попробую объяснить, почему не Лайками и Белками. Белочка - симпатичное животное, в биологическом дереве близкий родственник бурундучкам. Но кто захочет назвать своего сторожевого пса Бурундуком? А среди животных есть еще выдра, выхухоль, кабан и много другого. Как экстремальный случай можно привести названия рыб - бельдюга и простипома.
Лайка - порода собак. Разве можно дворняжке дать кличку Дворняжка, а болонку назвать Бульдогом? Впрочем, я знаю исключение - у моего друга Шуры Личидова был огромный доберман-пинчер по кличке Добби.
Познакомились мы так: Шура запустил меня в прихожку и куда-то убежал. Кажется, в туалет. Я пришел к нему в первый раз и потому смущенно стоял у двери, ожидая, когда он вернется. Вдруг, цокая когтями по паркету, на меня вышел огромный пес и, подняв голову на расстояние тридцати сантиметров от моего носа, начал басом лаять. Я стоял, смотрел в бездонную глубину его пасти и не шевелился. Тут же выбежал Шура, сказал укоризненно 'Добби', и пес замолчал. Кажется, даже смутился.
- Не бойся, это он знакомится с тобой, - успокоил меня Шура.
И действительно, во все мои последующие визиты Добби выбегал с теннисным мячиком в зубах и предлагал мне с ним поиграть. Я играл. Мы были друзьями.
Со Стрелкой, по причине моего молодого возраста, я не столько играл, сколько ее терроризировал. Один раз, не выдержав мучений, она достаточно чувствительно цапнула меня за ладонь. Я заревел. Стрелка, испугавшись содеянного, стала лизать мне руку. На шум прибежала мама:
- Что случилось?
- Во-от, - я показал маме мокрую ладошку. - Меня Стрелка сначала укусила, а потом зализала.
Четыре года жила у нас Стрелка, а куда исчезла и почему, - не знаю.
ШАРКА
Без собаки плохо. И у нас появился маленький, еще незрячий, кутеночек, которому дали традиционную для дворняжек кличку Шарик. Когда он подрос и стал откликаться на имя, выяснилось, что это не он, а она. Приучать ее к новой кличке посчитали нехорошо и решили слегка переделать прежнюю. Получилась Шарка. Так сказать, собачий вариант от 'Олег и Ольга'.
Выросла Шарка в среднего размера дворнягу с острым носом и быстрым, смышленым взглядом. Всё, что от нее требовалось, она понимала с полуслова и часто даже выполняла. А если и не выполняла, а просто прыгала вокруг меня от избытка эмоций, всё равно было приятно.
Но один недостаток перекрыл все Шаркины достоинства (хотя я не знаю, можно ли это недостатком назвать) - щенилась она более, чем регулярно. Толпа грустных кобелей разного калибра ('сукнища' - как их называла бабушка) вечно стояла около нашего дома и чего-то дожидалась. Из-за них иногда даже взрослые опасались выходить на улицу. Пробовали Шарку запирать во дворе - получалось еще хуже. Крупные кобели начинали ломать забор, пытаясь прогрызть дыру или оторвать доски лапами. Когда в заборе появлялась небольшая щель, туда успевали проскользнуть несколько мелких юрких кобельков и получали у повизгивающей от радости Шарки свой шанс. Крупные же кобели, увидев такой поворот событий, от возмущения и ярости удваивали силы по разламыванию забора.
В конце концов, отцу надоело постоянно ремонтировать забор, а матери - думать, куда определить очередную партию щенков, и Шарку отдали родственникам, в деревню Чемизовка. Через год мы случайно к этим родственникам заехали. Шарка нас узнала, обрадовалась, но как хозяев уже не воспринимала.
ЛЁВКА
Следующего щенка принесли только после полного и окончательного выяснения его половой принадлежности. И назвали Лёвкой. Здесь требуется небольшое пояснение. Каждое лето в наш район приезжала бригада строителей-шабашников из Армении. Левон Навоян, или просто Лёвка, - веселый, общительный парень с золотыми зубами и большой бабник, - был, пожалуй, самой заметной фигурой в той компании. Как и кому пришла идея назвать темно-коричневого щенка с желтой мордочкой Лёвкой - история умалчивает. Но попадание было стопроцентное.
Лёвка подрос и стал мне лучшим другом на следующие девять лет. Крупный для дворняги - с небольшую овчарку - широкогрудый, уверенный в себе, Лёвка постоянно улыбался улыбкой доброго и сильного пса. Утром, когда я шагал в начальную школу, он бежал чуть впереди, поглядывая на меня через плечо. В обед он приходил к школе, ждал меня, и мы шли домой.
Еще больше ему нравилось ходить со мной на рыбалку. Пока я шел с удочками к своим 'хорошим' местам в Лучке, Лёвка носился вдоль речки, поднимая тучи брызг. На месте он знал, что шуметь нельзя. Лакал воду в сторонке для охлаждения чувств, успокаивался, сворачивался калачиком и спал. Если вдруг появлялась какая-то неведомая мне опасность, он тут же принимал позу сфинкса, и уши его, обычно стоявшие наполовину, поднимались на три четверти. Не было в этот момент собаки красивее. Проходили две-три минуты, Лёвка успокаивался, уши-индикаторы опускались, он клал морду на передние лапы и закрывал глаза.
Когда я подрос и стал ходить в среднюю школу, Лёвка провожал меня только до моста со странным названием Палёный. Оставшуюся половину пути - около полутора километров - я брел в одиночку.
На рыбалку я уже не ходил, а ездил. Сначала на велосипеде, а потом на 'львовском' мопеде с мотором Д-6. Лёвка всегда бежал рядом, по обочине. По твердой укатанной дороге или по асфальту ему бегать не нравилось.
В личной жизни у него тоже всё складывалось удачно. Он не стоял сутками с несчастным видом в 'сукнище', а приходил, выяснял ситуацию, с честью исполнял свой долг и возвращался домой. Я думаю, не меньше половины окрестных щенят могли считать его своим отцом. Конечно, не всем это нравилось. Крупные кобели пыталась было вернуть себе утерянный авторитет, но были Лёвкой биты и смирились с участью вторых. И Лёвка получил несколько ран, не без этого. Но, как известно, на собаке они быстро заживают.
Несчастье произошло в середине декабря, когда я учился в девятом классе. Неожиданно с половины спины и правого бока у Лёвки слезла вся шерсть. Мы вызвали ветеринара. Пришел мужик, привыкший принимать коровьи отелы и мало понимающий в собачьих болезнях. Он посмотрел на Лёвку и сказал приговор: 'Болезнь может быть инфекционная, и есть опасность заражения других домашних животных. Собаку надо пристрелить.'
Когда я пришел из школы, всё было уже кончено: Лёвку убили, а конуру и подстилку в целях дезинфекции сожгли.
ВЕРНЫЙ
В конце весны у нас появился щенок. 'От овчарки', - уверял подаривший его сосед. Овчарку эту мы никогда не видели, но, как говорится, дареному щенку в зубы не смотрят, и соседу поверили. Щенок был серый, лапастый, - такие вырастают крупными псами, А пока он бодро шлёпал по кухне и каждые двадцать минут делал лужу. Мы назвали его Верный.
Хороший вырос пес Верный, но глупый. И на овчарку совсем не был похож, скорее, на волка, если бы не толстая морда и не уши, как у гончей. Вначале мы на что-то надеялись: молодой еще, подрастет - поумнеет. Но прошел еще год, а лучше не стало. Видимо, с самого начала мы установили планку слишком высоко, требуя от Верного тех же талантов и достоинств, какие были у Лёвки. Но Верный был пес простой, без претензий. Если проводить параллели с людьми, то Лёвка - это секретарь райкома комсомола с разрядом по дзюдо, а Верный - тракторист. Простой и, хоть с ленцой, но работящий.
Через полтора года мы отдали Верного знакомым, жившим от нас метрах в трехстах, и те сразу посадили его на цепь. Флегматичный и вялый, к такому повороту судьбы он отнесся без особого трагизма. Лежал около своей будки и смотрел на прохожих. Если видел знакомых, - вяло махал хвостом, на незнакомых, проходивших совсем близко, недовольно буркал. 'Ему на язык наступи - не залает', - говорили новые хозяева. Через месяц цепь убрали. К нам Верный не перебежал: триста метров для него - как за морями. Раза два в день он вставал, обходил дом новых хозяев, нюхал углы, ставил отметки и снова ложился около будки. Если я проходил мимо, он махал мне хвостом, как и своим новым хозяевам. Не меньше, но и не больше.
ХРОМОЙ
Хромой у нас не жил. Вначале это был просто бродячий пес - тощий, нескладный и медлительный. Даже цвет у него - грязновато-желтый - был какой-то нездоровый. Он 'прибился' к столовой 'Транссельхозтехники' и кормился объедками, с трудом конкурируя с двумя-тремя другими, более шустрыми, собаками. Моя мать, тогда работавшая в столовой поваром, его заметила и иногда бросала ему недоеденный кусок хлеба или мосол с хрящами. Хромым он не был, и я его еще не знал.
Как-то раз директорский шофер на 'Волге' то ли нечаянно, а скорее всего, из озорства, наехал на него и повредил ему левую заднюю ногу и позвоночник. Несчастный пес на одних передних лапах дополз до столовой и через пролом в ремонтировавшейся тогда завалинке заполз под пол.
Через день ремонт был закончен, и пес оказался замурованным. В то время я работал в соседней конторе с интересным названием 'Хим-дым' и ходил к матери обедать. Вообще-то контора называлась 'Райагрохимцентр', но если кто это название и знал, то все равно не выговаривал.
Обедать лучше всего было приходить после официального обеденного перерыва. Во-первых, не было галдящих, воняющих перегаром и мазутом ремонтников, а во-вторых, был шанс получить кусочек повкуснее, например, сахарные ребрышки. Мать моих кулинарных пристрастий не одобряла, говорила 'от этих ребрышек на твоих ребрышках хорошо нарастает', но все равно приберегала их для меня.
В один из таких обеденных перерывов, когда я был последний и единственный обедающий, в полной тишине вдруг услышал, как в коридоре под полом кто-то скребется.
- Крысы, - махнула рукой мать.
Но звук повторился, и на крысиную возню он не был похож. Я взял карманный фонарик и посветил в щель между половицами. Внизу шевелилось что-то большое и белое. Стало даже жутковато. Я сбегал за монтировкой, нашел, какая половица прибита не так прочно - оказалось, крайняя, у стены, - отодрал ее и, держа монтировку наготове, стал ждать.
И тут к нам из подпола выполз большой, бледный, как приведение, до предела исхудавший пес и посмотрел на нас взглядом, полным страдания и тоски.
Мать даже вскрикнула от удивления и тут же, приговаривая сочувственные слова несчастной псине, принесла ему блюдце молока. Пока пес торопливо лакал, разбрызгивая молоко по полу, она успела рассказать, что месяц назад один шофер с довольным ржанием сказал ей, что Белый под его машину попал. О том, что завалину ремонтировали месяц назад, и позже под пол забраться было уже невозможно, я и сам знал. Непонятно, как он выжил там целый месяц, со сломанной ногой, перебитым хребтом, без еды. Единственно, что он мог, - поймать несколько капель воды, протекшей между половицами во время ежевечернего мытья полов.
Нашими стараниями через пару недель пес стал гладким, как никогда. Но хромым остался до конца жизни. Не слишком проворный и раньше, он уже больше никогда не бегал, а медленно ковылял, сильно припадая на поврежденную ногу. Кличка Белый как-то сама собой заменилась кличкой Хромой.
Неизвестно, что он пережил в тот месяц под полом, но, выйдя оттуда приобрел совершенно невероятную способность: Хромой заговорил. Конечно, не человеческими словами, а по-собачьи. Но длинными предложениями, с разными интонациями и вполголоса.
Чаще всего он разговаривал с матерью, когда провожал ее после работы домой. С усилием ковыляя рядом, он поворачивал голову к своей хозяйке и что-то говорил, говорил. Всю дорогу.
- Ну, раскалякался, - отвечала ему мать.- Чего говоришь? Все равно не понимаю.
О чем, правда, он говорил? Может, рассказывал, как прошел сегодняшний день, может, жаловался на сильную и недружелюбную собаку Линду. А может, хотел рассказать что-то другое, гораздо более важное, и переживал, что мы его не понимаем? Не знаю. В то время я как раз прочитал Стругацких 'Обитаемый остров' и 'Жук в муравейнике'. Голованы не такие, какими их показали в этих книгах. Они такие, как Хромой.
Со мной Хромой разговаривал мало, только смотрел печально, словно знал что-то такое, о чем не хотел рассказывать. Мне это не нравилось, и я пытался с ним играть, как привык играть с собаками. Хромой вначале соглашался, разок-другой неуклюже прыгал около меня, потом что-то смущенно бормотал себе под нос, садился рядом и прижимался головой к моей ноге в знак полного доверия и симпатии.
Самой большой его мечтой было жить с нами. Но у нас тогда была Линда, которая его не любила, ревновала и каждый вечер прогоняла. Иногда, проводив мать после работы, он часа два-три ходил около дома, надеясь то ли подружиться с Линдой, то ли встретится с кем-нибудь из нас. А иногда сразу, услышав Линду, поворачивал и ковылял назад, в 'Сельхозтехнику'.
Погиб Хромой через полтора года, зимой. Был гололед, и он, возвращаясь к себе, не успел выпрыгнуть из колеи и попал под грузовик. Утром мать шла на работу и увидела его труп на обочине.
ЛИНДА
После неудачи с Верным щенка решили брать не случайного, а от хорошей собаки. Лучшие были у местного собаковода и пастуха Мишки Рудая. Так как в число близких знакомых Рудая мы не входили, то за стандартную цену - литр водки - он предложил нам сучку, а за кобелька запросил вдвойне. Но два литра - это два литра, и родители, заявив, что такой цены не может быть ни у одного щенка, разве что золотого, принесли домой, что подешевле. Мой брат сразу же назвал нашу новую собаку Линдой и объяснил: 'У Поля Маккартни есть жена Линда, а у нас будет собака Линда'. Объяснение простое, логичное и нам всем понравилось. К тому же, произносить слово 'Линда' легко. А попробуйте, например, собаке дать кличку Элла Фитцджеральд, а потом выйти на улицу и громко позвать ее домой.
Хорошая наследственность - большое дело. Когда Линда выросла, она стала не просто умной собакой, а интеллигентной и немного аристократичной. Необходимость жить в будке у ворот ее оскорбляла. Она хотела жить вместе с нами, в одной комнате. При любой возможности она забегала в дом, прямым ходом шла в зал, прыгала на диван, ложилась головой на подушку и счастливо, с огромным облегчением, вздыхала. 'Линда! Опять ты здесь! А ну, слазь сейчас же!' - говорила ей мать, если видела такой непорядок. Линда бросала на нее обиженный взгляд, нехотя спускалась с дивана и ложилась рядом, на пол. Но стоило матери выйти из комнаты, - Линда тут же возвращалась на свое любимое место, вытягивалась во весь свой немалый рост, и я снова слышал громкий облегченный вздох.
Линда была полноправным членом нашей семьи. Она с удовольствием слушала разговоры, внимательно и осмысленно смотрела на говорящего, не перебивала, всегда выслушивала до конца, и не начинала свой ответ словами 'А вот я...'. Конечно, не по всем предметам она имела свое мнение. Были вещи и вне ее разумения. Какая бы умная она ни была, но, все-таки, собака. А с другой стороны, не желали бы и Вы, уважаемый читатель, кое-кому из своих знакомых, а иногда и самому себе, приобрести подобные достоинства?
Но вернемся к нашей умнице Линде. Однажды ясным зимним днем она сидела у калитки и принимала солнечные ванны. А по улице шел очередной борец с бродячими животными и увидел ее. К счастью, она увидела его тоже, поняла опасность и бросилась бежать. Охотник вскинул ружье, взял упреждение и выстрелил. Линда успела забежать за большой сугроб, но заряд, пройдя сквозь снег и потеряв часть смертоносной энергии, все-таки попал ей в спину.
Две недели Линда болела - лежала у нас в 'задней', почти ничего не ела, а только пила парное молоко. Через месяц она была уже прежней, может, только чуть грустнее. О том, что это происшествие не прошло для нее бесследно, мы узнали весной, с первой грозой - Линда стала бояться грома. Еще перед началом грозы она просилась в дом, пряталась на кухне под стол - по ее мнению, самое безопасное место - и, дрожа от страха, ждала, когда гроза пройдет, и всё снова стихнет.
Теплыми летними вечерами родители любили сидеть на лавочке около дома и отдыхать после тяжелого рабочего дня. Это были желанные минуты и для Линды. Она садилась около матери и просила ее погладить. Мать гладила ее минуты три, но Линде этого было мало, она просила еще и еще. Наконец, мать не выдерживала, раздражалась и говорила:
- Отвяжись, Линда, ненасытная твоя душа!
Линда понимающе вздыхала и передвигалась на полметра правее, к отцу. Отец проводил заскорузлой рукой пару раз Линде по голове, а потом трепал за шею, что означало - процедура закончена.Для Линды отец - хозяин, и приставать к нему она не смела. Если я сидел тут же на лавочке, Линда с самого начала шла ко мне, потому что знала - от меня она получит самую большую порцию.
Как-то раз, когда мы так сидели - на скамеечке рядком - к нам подошел подвыпивший сосед. Вообще-то, Линда относилась к соседу нейтрально, даже позволяла погладить, если уж ему так хотелось. На этот раз сосед решил пошутить - наклонился и подул Линде в нос. То ли запах винного перегара был для нее как удар, то ли она хамства не потерпела, но среагировала моментально и без предупреждения. Не сознательно, а на каком-то инстинкте сосед все же успел отшатнуться, и челюсти Линды мощно и жутко лязгнули в пяти миллиметрах от его носа.
С того момента я заметил, что Линда не любит пьяных. Если кто-нибудь шел мимо нас, покачиваясь на своих внутренних волнах, - загривок у Линды поднимался, и она вопросительно смотрела на меня, спрашивая разрешения действовать по собственному усмотрению. Такой лицензии я дать, конечно, не мог, говорил 'нельзя' и успокаивающе приглаживал ей загривок.
Прошло несколько лет. Мне захотелось стать взрослым, и я уехал в другую страну.
О том, как погибла Линда, я узнал из письма. Воры, чтобы Линда им не мешала, дали ей котлету с какой-то гадостью. Утром мать увидела открытую настежь дверь кладовки и лежащую рядим мертвую Линду. Больших сокровищ в кладовке не было, поэтому украли старую бензопилу, пару отрезов ткани, лежавших, непонятно почему, в сундуке еще с брежневских времен, да трехлитровую банку постного масла. Через месяц дураков поймали, дали по пять лет, но Линдочку не вернешь.
Наступили новые времена - горбачевский период закончился. На всех уровнях взялись хозяйничать бандиты - нужен был сторож и защитник. У родителей появился новый, цепной пес Рекс. Брата, приезжавшего к родителям каждый месяц, он признал через полтора года, а я его никогда не видел и теперь, наверное, никогда не увижу.
ЭПИЛОГ
Моя дочь, известная любительница кошек, пришла как-то в библиотеку и попросила почитать 'что-нибудь про кошечек'. Библиотекарша обрадовалась легко выполнимой просьбе и тут же предложила стоявший на стенде новый сборник рассказов, составленный специально для любителей кошек. Придя домой, дочь показала книгу мне. В предисловии говорилось, что кошка является главной героиней всех рассказов предлагаемого сборника, и что книга предназначена также и для широкого круга читателей. 'Какую только дурь не пишут в предисловиях!' - удивился я и заглянул в содержание - Сетон-Томпсон, Эдгар По, остальных не знаю.
- Хорошая книжка, обязательно прочитай, - сказал я дочери.
На другой день дочь подошла ко мне в слезах и заявила, что прочитала уже больше половины книги, но дальше читать не будет. Потому что почти в каждом рассказе кошку убивают каким-то особенно ужасным способом. Как говорится, и смех, и грех.
Просмотрел я только что написанные истории и подумал: не получилось ли и у меня нечто подобное?
Собачий век в семь раз короче нашего, и любимые Жучки, Шарики и Рексы уходят от нас в семь раз быстрее, чем нам хотелось бы. Но если была жизнь, будет и смерть. Останутся только воспоминания и любовь. Как же иначе?
![[]](/img/w/woronin_a_g/moisobaki/hd-1.jpg)