Трамвайные рельсы зарастают травой - нездешней: густой, сочной, неестественно зеленого цвета. Помнишь, раньше такой здесь не было? Все больше серебристые былинки с тусклыми звездочками цветков, которые вылупляются по весне и привлекают многочисленных козявок своей незатейливой степной красотой. Степь серебряная, седая мудростью и долгожительством.
Тысячи лет она - степь: нехоженая, истоптанная копытами, бугрящаяся курганами, распаханная на скупые хлеба, исполосованная дорогами и тропками, залитая асфальтом и гравием и - снова нехоженая.
Был город, нет города; а степь есть, буйная весенним многотравьем, затаившая хитрость в уголках раскосых глаз. Степь - буро-рыжая, как скрипящая на зубах земля этих мест. Степь имеет свой запах, свой голос, свой цвет. Но я не помню здесь такой сочной зелени с чуть заметным пушком на острых кончиках травинок.
Может, ты помнишь?...
Так руки и тянутся - сорвать одну травинку, пососать, а потом разуться и босиком, утопая, где по щиколотку, а где и по колено, просто походить, дав ноющим ступням отдохнуть после трудного дневного перехода. Но умом понимаю - не наше это, чужеродное, а если и не вредное, то нам точно не на пользу. Я боюсь ее...этой травы...
Забавно, правда?
После всего, что произошло, я еще чего-то боюсь.
Помнишь, сколько времени прошло? Ровно год. День в день.
Давай посидим. Прямо здесь - на старой трамвайной остановке, а то что-то я стала быстро выдыхаться. Мы ведь давно уже везде опоздали, правда?
А когда-то мы и друг друга не знали. Трудно поверить, но тем не менее. Не знали, не ведали, не подозревали даже о существовании, хотя, может быть, ежедневно проходили мимо, едва соприкасаясь рукавами и дыханием. Вечно торопились, вечно скользили заспанными взглядами мимо. А потом замерло окружающее пространство-время, загустело, набухло, и мы встретились - то ли общие друзья познакомили, то ли в лифте нажали на одну и ту же кнопку.
Уже неважно.
Важно то, что улицы, по которым мы столько раз проходили, не расплетая пальцев, заносит песком.
Рыжие коньки-ветерки, вольно пасущиеся в степи, превращают город в пыль и мешают пыль с песком, а песок, уплотняясь и тяжелея, становится частью почвы, на которой пробиваются к белесому, как будто жидкому, солнцу малютки-травинки. Степь поглощает город.
Мы сделали круг и вернулись через год обратно: дома, больницы, школы, кинотеатры, торгово-развлекательные центры лоснятся теперь золотыми боками, напоминая отчасти причудливые кудрявые башенки, которые я ребенком создавала на берегу реки из другого песка - белого, как лист бумаги, - с блестящими осколочками раковин и округлыми, сглаженными со всех сторон холодными волнами, стеклышками - зелеными, темно-коричневыми, бесцветными.
Теперь-то все совсем по-другому. Когда год назад мы покидали город, на какое-то время можно было представить, что все нормально. Просто тихо до невозможности, а кругом все как всегда - грани, прямые углы, кирпичик к кирпичику. Город нарядный, словно новенький детский конструктор. Блестит на солнце сонной жестью крыш, радуется чему-то своему. Теперь-то он, как те стеклышки, - сглажен, лишен острого и выступающего.
Табун рыжих коньков пронесся здесь. И не дважды. И не трижды.
Эх, вот бы поймать одного. Было бы здорово, да?
Дядя Камиль говорил, что ветер можно поймать, если сплести уздечку из человеческих волос и накинуть на остренькую морду в тот момент, когда коник будет взбираться на гребень кургана - мол, там даже ветер замедляет свой бег, стараясь ступать по костям еле слышно. Тут-то его и нужно подкараулить, а главное, ни в коем случае в глаза не смотреть - зачарует и утащит в неведомые дали, откуда изредка прилетают черные смерчики, утащит, да и обернет жухлым ковылем, звенящим от легкой поступи конька-ветерка...
Но я бы такую уздечку сплела и конька бы нам с тобой достала, чтобы забыть про многодневные переходы от стоянки к стоянке. Тогда бы мы всю степь облетели в поисках наших, а то меня все чаще и чаще настигает отчаяние в тот момент, когда еще не сплю, но уже и не бодрствую. Что если кружим около города, кружим, боимся отойти подальше, а на самом деле это он нас держит? А коньку-то на власть города наплевать, он бы нас вывез...
Вот только волосы мы продали... Зато кумыса на той стоянке всласть напились, да? И он был такой потрясающе вкусный и холодный (зубы ломило - во какой!), да еще и с собой дали...
Я вспомнила, как мы с тобой познакомились, а может, просто вычитала в какой-нибудь старой книжке с рассохшимися страницами и выцветшими буквами, но ты в любом случае не мешай, даже если я что-то рассказываю неправильно. Дай мне помечтать хотя бы на этой трамвайной остановке с потрескавшимися стеклами в дождливых крапинках и серых следах клея, на который сажали пестрые рекламки. Теперь-то уже мало что можно прочитать, полуистлевшие обрывки чужих мыслей, нечеткие очертания не важных уже слов: "...ищу...", "рефераты, доклады, курсовые", "...молодые, энергичные, коммуникабельные...", "ВЫХОД ЕСТЬ!"...
Солнце раскалило крышу, лаковое дерево в сеточке трещинок приятно на ощупь.
В тот день у меня - прямо как сейчас! - коленки на джинсах и ладони были сплошь вымазаны в зелени. Как это у меня получается, попадать во всякие переделки, ума не приложу! Кажется, что особенного - идешь по улице, вглядываешься в лица встречных прохожих. У кого глаза зеркальные, брызнешь в них искорками веселья - обожжет в ответ, плеснешь задумчивой грусти - обратно посмотрит твое же горе. У кого глаза пустые - в них можно лить что угодно, все равно безрезультатно.
И редко-редко встречаешь глаза как рыболовные крючки, которые за самое нутро цепляют, болезненно-ощутимо, и тащат-тащат наружу, вывернув наизнанку то, что зацепили. Душу. Долго еще боишься выдохнуть, болит где-то чуть ниже левой ключицы. Идешь дальше, чисто механически переставляя ноги, и иногда оборачиваешься, повинуясь дрожанию лески, еле заметной в сизом городском смоге. Ее вообще можно увидеть только раз в сутки, когда закатывающееся солнце светит по-особенному и когда - на какую-то долю миллисекунды - город замирает, переводя дух. И тогда он из-за всех этих проступивших лесок становится похож на золотую паутинку. А наша леска вплелась в общий узор людей и событий там, где трамвайные рельсы сливаются с асфальтом. Помнишь?...
Там небо было золотисто-розовое и облака кружевные, словно на детской аппликации. И все вообще было игрушечное картонное. Мне даже показалось, что если потрогать рельс, то и он окажется подделкой. Потрогала - горячий под степным солнцем металл с желтой крошкой пыли на гладкой поверхности...
Потрогала. Успокоилась.
Просто по сравнению с твоими глазами все казалось фальшивкой. Проткнули насквозь, подхватили, протащили по дну - аж дух захватило...
Смешно, здесь мы бы никогда не дождались трамвая. На этой ветке они не ходили никогда. Зато теперь можно болтать ногами в воздухе, пить кумыс из кожаной фляги и делать вид, что вот-вот он (рогатый, краснобокий) появится из-за пригорка, под которым закручивает полуденное марево маленький степной смерчик, он появится, дребезжа треснувшими и заклеенными наспех стеклами, красуясь облупленной краской, - обыкновенный трамвайчик с потрепанным номером над лобовым стеклом. Мы бы плюхнулись на заднее сидение, не расцепляя рук, и уехали туда, где голубовато-белое небо сливается с серебром многотравья. Дядя Камиль говорил, что если идти прямо и прямо на закат, то можно прийти в страну мертвых. Представляешь, в степи: "Осторожно, двери закрываются, следующая станция - Страна Мертвых"?
Город исчезает, степь поглощает все - скверы, парки, карусели, цирк, театры, а трамвайная колея жива-живехонька. А помнишь, мы с тобой ходили в парк? Не в модное место сбора подростков-скейтеров, где билет на карусели стоил баснословных денег. Нет, в тот, другой, который зарос и запустел без хозяйских рук, где розы цвели буйно, где было потрясающе тихо в полдень - лишь скрипели поржавевшими цепочками дремлющие аттракционы, старые, некрашеные, не рен-та-бель-ны-е, но не потерявшие своего волшебства для детворы. Мы бродили по не асфальтированным дорожкам, пинали переспелые каштаны, а потом долго, очень долго, пытались вытряхнуть набившийся в кеды песок. Мы, как это говорится, "вспоминали детство".
Смешные, зачем вспоминать настоящее?
Я вообще считаю, что наше с тобой детство никогда бы не кончилось, если бы не...Если бы не я проснулась однажды с двумя тенями, одной - маленькой, взлохмаченной - моей и другой - чуть более блеклой, длинной и сутулой. День был яркий как сегодня, так что я вдоволь налюбовалась ими, бегущими по тротуарам, мостам, стенам домов, взявшись за руки. День был щедрый на сюрпризы. В городе вообще мало кто проснулся, да и те давно уже разбрелись по степи кто куда.
Именно тогда стоило вспоминать детство, но никак не раньше.
А странно, знаешь что, парк степь не трогает. Он так же неровно зарубцевался, как и эта трамвайная линия. Город тает, а они нет...
Интересно, от чего это все-таки зависит? Ты не знаешь?
Мне иногда кажется, что именно от нас. Понимаю, что глупости, но иной раз хочется быть небезразличным этой земле.
Знаешь, раньше мне часто снился сон, что я оказываюсь в незнакомом районе города, на обрыве, в тупике, и единственная надежда выбраться - вот как сейчас - посидеть на разогретой остановке в полном безлюдье, поболтать ногами в воздухе и дождаться заветного пятого номера. Зря я говорю: "Как сейчас". Неправда это. А себя обманывать нельзя. Окружающих - сколько угодно, а себя нет. Если веришь сам в свои слова, то это никакая не ложь, а самая настоящая правда. А сколько десятков-сотен окружающих обманываются, это уже лично их проблемы. Но себя обманывать нельзя ни при каких обстоятельствах.
А когда я говорю: "Как сейчас", - я себе не верю. Это и есть сейчас. Осязаемая реальность, сбывшийся сон. Мы зашли в тупик, слышишь? Забрели прямиком туда, куда не ступала нога человека - в будущее, которое всегда на шаг впереди. А мы его догнали, и теперь будущего у нас нет, и жить дальше неинтересно. Какая разница, если каждый день похож на три предыдущих, и все знают, чем все закончится? Знают, только делают вид, что забыли. Все. И те немногие сумасшедшие, которые остались в городе, и кочевники в цветных юртах, и даже мудрый дядя Камиль, бронзовый от загара, вечно жующий свои истины беззубым ртом, - все делают вид, что не знают грядущего...
А я в это время жалею о прошлом. Думаю - не самый страшный недостаток. Мне не хватает нашего прошлого, в котором материального было меньше, чем сейчас: полосатый не застеленный матрасик в коммуналке, хлеб с плавленым сыром и растворимый кофе на завтрак, обед и ужин, прогулки пешком в университет и обратно. Незатейливое прошлое, каких миллион на миллион. Но мы сцепляли пальцы до судорог и целовались среди людских потоков...
Забавно, да. Теперь ничего нет, а сцепленные пальцы остались.
Знаешь, иногда мне чудится, что один из ветряных коников отбился от табуна и увязался за нами. Я чувствую его жаркое дыхание прямо над ухом, слышу, как он причмокивает мягкими лошадиными губами. Ждет чего-то. Только он один все понимает и все видит.
А эти все думают, что я не замечаю их сочувственных взглядов. Знаешь, они ведь считают меня сумасшедшей, думают, я не знаю о том, что ты умер...
Смешные, забавные люди. Песок залепил им глаза. Они не видят самого главного, что и я давно умерла - ровно в тот день, когда не стало твоего дыхания на моей подушке, а твоя тень вросла в мою намертво - не оторвешь, не разлучишь. Никто не видит, что мы стали намного ближе, чем когда-либо на полосатом матрасике в обнимку. Ветер треплет наши тени за волосы, желая подхватить и унести над потрескавшейся землей далеко-далеко за сиреневую линию горизонта, как в старой сказке. Только пока их тянет обратно мое тело, которое существует лишь по привычке - ест, спит, передвигает ноги, облизывает пересохшие губы, плачет иногда. Впрочем, недолго осталось - кумыса только на донышке, а я и так продала все, что можно было продать.
Скоро не станет этой уставшей оболочки. Умирать не страшно. Гораздо страшнее было бы оказаться бессмертным. Коник, дай я тебя поглажу по рыжей гриве. Скоро я отпущу нас всех на свободу, буря подхватит наши тени, словно опавшие листья.
Так и будут носиться, гонимые ветром, не думая о будущем, не вспоминая о прошлом...