Аннотация: Не всегда внезапно выросшие на твоем лбу рога - несчастье...
Корова
По ночам Софья Петровна превращалась в корову. Началось это лет в тридцать пять, когда ее перевели из юношеского абонемента в газетный зал городской библиотеки. Там оказалось куда спокойнее - тишина, мужчины в байковых рубашках под пиджак, женщины в очереди за выкройками из журнала "Бурда". Правда, очень пахло пылью, которую источали лежалые слова в тяжелых газетных пачках. Впрочем, к ночным превращениям Софьи Петровны это отношения не имело. Трудно сказать, как такое вообще могло в ее жизни произойти. Правда, именно в то время, а было это в начале девяностых, показывали много фильмов про оборотней. Софья Петровна сидела в кресле с чашкой какао и следила за маетой этих странных американцев, чьи голливудские физиономии в муках вытягивались в шерстистые морды. Нельзя сказать, что Софью Петровну так уж сильно впечатляли подобные сюжеты. Она была разумной женщиной, и чаще этому киномусору (так она для себя называла фильмы про разные глупости) предпочитала советское кино, а еще лучше книжки из анналов родной библиотеки.
Первый раз это произошло ничем не примечательной ночью со среды на четверг, в апреле. Она даже не помнила, было ли полнолуние. Самый обычный вечер: чистка зубов, стирка вечной пары колготок (не рвались уже два месяца), немного Паустовского в постели и всё - свет погашен, пора спать. А утром она просто ничего не поняла: стулья и тумбочка лежали на полу, на стене прямо на месте букета (обои были в славный цветочек) зияла приличная вмятина, будто кто-то засадил по этому месту здоровенной палкой. И самое ужасное - остро пахнущие деревней коровьи лепешки по всему полу. Они были большие и плоские.
Сначала Софья Петровна подумала, что ее ограбили: как-нибудь опоили, разворошили вещи в комнате, а потом, просто чтобы поглумиться, набросали коровьего дерьма. Время в стране было неспокойное, по телевизору и не такое показывали. Однако осторожное обследование всех полок и углов показало, что ничего не пропало. Более того, замки на входной двери оказались целы. После тщательной уборки помещения Софья Петровна собралась и поехала на работу. Она так и не рассказала об этом случае никому, даже Оле из отдела периодики, с которой была более или менее близка. Что-то ее останавливало, и как потом оказалось, не напрасно.
Случаи с утренним безобразием стали повторяться примерно раз в две недели. Софья Петровна пыталась не
спать по ночам, читала, сидя в постели, пила чай и какао, заполняла взятые на дом формуляры. Но всё равно часам к четырем утра проваливалась в сон. Она похудела, стала задумчивой. Сей факт ее коллеги расценили как влюбленность или, на худой конец, болезнь. Обе версии при полном отсутствии событий среди книжных полок были приняты с энтузиазмом.
Для самой Софьи Петровны всё разъяснилось месяца через три. В одну из ночей она проснулась от сильного скрипа - он въехал в ее сон, как КАМАЗ в фонарный столб. Через минуту она поняла, что этот ужасный скрип рождается в недрах кровати. Еще через минуту - что скрипучий ритм совпадает с движениями ее собственного тела. Софье Петровне захотелось встать, что оказалось страшно сложно. Руки и ноги почему-то не подчинялись, голова весила тонну. Тяжело побарахтавшись под аккомпанемент пружин, Софья Петровна все же ухитрилась подняться. При этом ей показалось, что ног у нее по меньшей мере вдвое больше обычного, а под животом болтается что-то зыбкое. Потом она услышала два звука - один за другим: сначала грустный и протяжный вроде паровозного гудка, а потом похожий на шлепок - с таким звуком тесто падает на дно миски. Нужно было включить свет, но подойти к выключателю тоже оказалось непросто: ее заносило куда-то в сторону. К звукам, паровозному и тестообразному, прибавился третий, беспорядочно цокающий. Она направилась к двери, но почему-то застряла в проеме, ударившись головой о косяк. Впрочем, больно не было. Было странно и немножко грустно. При этом сознание оставалось как никогда ясным. Сопоставив факты утренних неприятных сюрпризов со своим теперешним состоянием, Софья Петровна поняла, что время от времени в ночные часы превращается в корову.
Нельзя сказать, что открывшаяся истина поразила Софью Петровну. Конечно, ее женскому самолюбию польстила бы лань или кошка. Но она также понимала, что с ее комплекцией (полновата, рыхловата) претендовать особо не на что. Спасибо, что не скунс и не гиена. Интересно, какой она расцветки? Эта женская мысль заставила с предельной в ее положении осторожностью подойти к выключателю и кончиком рога нажать на него. В свете трехрожковой люстры Софья Петровна увидела в зеркальном трельяже дородное тело приятного бежевого цвета и глаза как в мультфильме - большие, грустные и в ресницах. Не понравилось только вымя - оно доставало почти до пола и соски были какие-то противные. Больше смотреть на себя не хотелось, и она тем же манером выключила свет. В такой ситуации разумнее всего было просто стоять и медленно думать под ставшие привычными звуки. Очнулась Софья Петровна утром, в собственной постели, в человеческом облике и среди уже знакомого безобразия.
Конечно, она не сразу привыкла к своей новой ночной жизни. Особенно мучили запахи по утрам. Казалось, они въелись в стены, одежду, волосы, кожу. И хотя Софья Петровна дочиста вымывала все углы и остервенело терлась мочалкой под душем, она боялась, что коллеги слышат эти запахи. Со временем Софья Петровна начала находить некоторое удовольствие в своих ночных метаморфозах. В ее одинокой жизни появилась тайна, придававшая доселе заурядному существованию новую значительность. Она принялась читать о коровах в специальных книжках и энциклопедиях, пыталась выяснить, какой она породы - по всему выходило, что вроде бы шортгорнской. Говядина больше не входила в ее рацион, уступив место овощам. Софье Петровне хотелось всячески угодить своему коровьему "я". Она раздобыла за городом мешок сена, и теперь по ночам так уютно было жевать и думать неспешные коровьи мысли. Дошло до откровенного кокетства: как-то под Новый год ей пришло в голову купить в магазине колокольчик на шелковой ленточке, и теперь, ложась спать, она надевала его на шею, чтобы ночью тихонько звенеть при каждом движении. Софья Петровна придумывала разные славные удобства: оставляла включенным ночник, чтобы в темноте не портить мебель, открывала форточку для циркуляции свежего воздуха. С пахучими лепешками тоже всё замечательно решилось: теперь они падали в плоскую картонную коробку из магазина электротоваров на подстеленную с вечера газету.
Она даже как-то помолодела - сказывалось здоровое питание. Откуда-то взялись умиротворенность и уверенность, что всё в ее жизни складывается правильно. И тут появился Роман Ильич. Он, как и большинство приходящих в газетный зал читателей-мужчин, был одет в застиранную байковую рубашку и темный пиджак. Протягивая требование на июньский номер газеты "Красная коммуна" за 1936 год, Роман Ильич молча смотрел прямо в глаза Софье Петровне. Издания до 1940-го года выдавать не разрешалось по причине ветхости архива, но Софья Петровна, сама не зная, отчего, пошла к полкам и осторожно вытащила пахнувшую вечностью подшивку.
Роман Ильич стал появляться в библиотеке всё чаще. Он брал газеты и уходил к дальнему столу, чтобы оттуда подолгу смотреть на Софью Петровну. Это волновало. Мужской привлекательности в нем было мало: по-детски красные губы и пушистые ресницы не сочетались со впалыми щеками и залысинами, плечи были узковаты, а низ тяжел. Но пристально-застенчивый взгляд сулил Софье Петровне нечто неизведанное и сладкое, такое, чего в ее одинокой жизни еще не было.
Постепенно они познакомились. Роман Ильич стал провожать Софью Петровну до дома, они беседовали о погоде, книгах, нравах. Он оказался учителем истории в профессионально-техническом училище и часто сетовал на развязность своих учеников и на отсутствие в них интереса к его предмету. Случалось, что Роман Ильич заходил выпить чаю, но в силу своей застенчивости ни разу не намекнул на желание остаться у хозяйки до утра.
Софья Петровна всё чаще стала задумываться о неизбежности момента - ведь не дети же они, в самом деле, обоим нужно устраивать свою судьбу. Однако мысль о ночи любви с Романом Ильичем ввергала в ужас: особенно мучила картина зыбкого вымени, которое он увидит.
Однако жизнь брала своё, и дело дошло до робких поцелуев и объятий в полумраке подъезда. Всё чаще Роман Ильич принимался намекать на продолжение в стенах квартиры, но Софье Петровне удавалось отговариваться разными обстоятельствами. Это терзало : женские желания и страх разоблачения жестоко боролись в ней. Софья Петровна думала об этом сутками напролет - обслуживая читателей и жуя сено в свете ночника. Наконец, настал день, когда она сказала себе, что больше так не может, и будь что будет. В тот вечер она была особенно ласкова с Романом Ильичем и сама позвала его к себе, чему тот несказанно обрадовался.
Софья Петровна настолько была скованна напряжением, что главный момент, которого они оба так ждали, прошел как-то вскользь, тем более, что способности Романа Ильича в этой тонкой области оказались столь же скромны, как и вся его натура. Вскоре Роман Ильич повернулся на бочок и идиллически заснул, сомкнув детские ресницы. А Софья Петровна осталась лежать, широко открыв глаза: от страха и ожидания у нее мелко стучали зубы.
Знакомый тяжелый шлепок разбудил Софью Петровну, которая тотчас же всё поняла. Она стояла посреди комнаты крупом к кровати и рогами к двери, и о том, что происходит у неё за спиной, могла только догадываться. Он, наверное, сойдет с ума или сразу умрет, с жалостью думала Софья Петровна. А ведь всё у них могло так хорошо получиться. Медлительный ход ее невеселых мыслей нарушило хриплое дыхание откуда -то сзади. У него уже началась агония,- охнула про себя Софья Петровна и тяжело повернулась к кровати. Прямо на нее смотрел чудовищных размеров бык. Таких Софья Петровна видела на страницах зоологических изданий. Мохнатое тело на крепких ногах, мощная холка, хищные ноздри, маленькие глазки буравили нагло и жадно. Софья Петровна неожиданно почувствовала волнение: какая-то мощная сила исходила от этого зверя. Да ведь это Роман Ильич! - только и успела подумать Софья Петровна перед тем, как бык грубо воспользовался своим мужским превосходством.
Позже они стояли бок о бок посреди комнаты и нежно дышали в ноздри друг другу. Иногда тишину нарушало утробное ворчанье Романа Ильича да дружные лепешечные шлепки. А потом, не сговариваясь, оба осторожно протиснулись в коридор, справились с дверной защелкой и вышли в ночной двор. Ароматный весенний воздух пьянил. Софья Петровна и Роман Ильич сначала медленно, а потом резвей поцокали со двора - сначала на спящую улицу, потом через пустынную площадь. Они бежали тяжело и весело, и вымя Софьи Петровны раскачивалось в такт, как церковный колокол. Они бежали долго и на рассвете были уже за городом, где закончились дома и открылся простор. Можно было щипать новорожденную траву и реветь во весь голос.