В августе, как упоминала, перебрались на квартиру. Девушки мы хлебосольные, поэтому дом походил на караван-сарай. Столовались и ночевали все, кому не лень. Внизу, под окнами, пристроили магазин "Вино-Водка", где нас принимали как любимых покупателей. Судьба дает определенные знаки, надо всего лишь научиться их распознавать. "Пьяный магазин" - как и "левый" крен у Дуси - был прямым намёком, на который мы снова не обратили внимания. В результате беспечности в нашей жизни и моей постели обнаружился Толяныч. Ярчайший экземпляр коллекции. Отслужив в "горячей точке", он привез оттуда контузию и ворох неизбывных воспоминаний. На момент нашего знакомства Толяныч работал охранником в партнерской фирме.
Толяныч... пил. Аргументом приводил политическое кредо "всегда", - именно всегда был в ровном полупьяном состоянии. Его не портило: веселый, остроумный, кроссворды любой сложности щелкал, как орехи, - устно. Поговорки, вперемежку с витиеватыми матерными неологизмами, сыпались обильным потоком. Невоспроизводимый "микст" служил ему речью. Толяныч был эрудирован и нравился отсутствием формата - всё ему было по фигу. Единственное, что исключалось в его обществе, - перебор в выпивке. Тогда контузия "просыпалась", и Толяныч исполнял эксклюзивные этюды.
Как-то - уютным сентябрьским вечерком - вышли вдвоём прогуляться. У подъезда на лавочке прели соседские подростки, напротив входа верещали колонками мятые "Жигули". Мы прошли мимо, как вдруг Толяныч просвистел сжатыми губами:
- Ссччтеччка!
Не разобрав, хотела уточнить, но его рука схватила за шиворот и перекинула через невысокую ограду дворового палисадника. Вопрос "чем опасна сучкина течка?" повис - буквально - на долю секунды в воздухе, опустившись вместе со мной на землю. Наверное, у Толяныча были награды по метанию ядра. Приземлилась на пятую точку посреди кустов в аккурат за одиноко торчавшим деревом. Поблизости, бранясь под нос, шумно сопел Толяныч. Я переспросила про сучку. Он, скроив презрительную мину, отрывисто прошептал:
- Дура. Стечкин.
- А кто это?
- Тьфу, ты! Говорю же, пистолет с глушителем Стечкина.
Я подобрела - "дура" относилось не ко мне. Толяныч зорким оком вглядывался в ничего не подозревавших тинэйджеров. По-моему, они не планировали заказного убийства, но Толяныч не разделял женского оптимизма. Он ломал сигареты и жевал табак, прицельно всматриваясь в даль.
- Слушай, может, просто покуришь?
- Молчи, женщина! Кто в засаде курит? Стреляют в четверть метра ниже огонька.
Я приуныла: невинный моцион оборачивался ночным дозором в кустах. Игра в "Зарницу" не привлекала, и, нарушая правила конспирации, я рванула из укрытия к асфальту. Толяныч выбрался за мной. Вечер перестал быть томным, и он, по-шпионски оглядываясь, проводил меня до двери квартиры.
Толяныч симпатизировал мне, но дальше застолий и прогулок фантазия на него не распространялась. Однако всё течет, всё меняется. Изменилось и направление моих мыслей. Уболтал, красноречивый. Конечно, читала, слышала, что у мужчин не всегда получается это, но в опытах участия не принимала. До Толяныча. С ним, вляпавшись, обомлела: что делать? Неумело приглаживая неловкость, напрягла память и откопала в её закоулках набор стандартных фраз. Толяныч подозрительно тихо смотрел на меня и после отутюженной речи вставил:
- Я тебя боюсь.
- В каком смысле?
- Я тебя боюсь!
- Прости, дорогой, он тоже запуган мною до смерти?
Я развеселилась: я сила! Толяныч длиннее на голову, но я была выше! Поликовав минутку, сообразила: радоваться особенно нечему. Если Толяныч не выдюжит, кому от этого хуже? Он пойдет, примет на грудь, и мир для него выцветится радугой. А я?! Весь день пробыла волшебно-ласковой, и ввечеру Толяныч осмелел до нужной кондиции.
Затёртый до дыр сюжет: он пьёт - она свято надеется спасти заблудшую душу. "Любовь способна поднять реки вспять", - думала я, прилагая максимум усилий по вызволению личности из пагубного плена. Пока личность снова не превысила норму, и я попала на сеанс психотерапии, не выходя за порог.
В этот раз Толяныч, упившись, оседлал перила балкона. Уговоры отлетали от алкогольной стены лущеным горохом. Он резвился, обещая прыгнуть вниз по причине моей нелюбви. Заманивала в комнату до хрипоты - бесполезно. Умученная, резюмировала:
- Падай! С третьего этажа не убьешься, но заметно покалечишься!
Ушла, вынуждая развлекаться в одиночестве. Пяти минут хватило, чтобы Толяныч пришел в себя, - мигом протрезвел, как понял, что шантаж отпадает. Ночью, правда, вознамерился принять ванну потеплее. Но я, бросая вызов лучшим агентам разведки, оставалась начеку и, заметив исчезновение кассеты с лезвиями, предупредила:
- Вскроешь вены, спасать не буду.
Сработало - до утра дожила без эксцессов.
Наши встречи, разумеется, переместились на его территорию. Страннее квартиры не попадалось. Квартира под названием "жильё". Большой телевизор, этажерка, шкаф, просторный диван-кровать, дореволюционной модели телефон, один стул и пустой холодильник. Чистота идеальная. Может, у бывших военных минимализм в порядке вещей? Пару месяцев перманентное подпитие Толяныча не вредило нашему роману. Хвала небесам, он уверенно перестал "бояться", остальное волновало постольку-поскольку.
Всё бы ничего, да напился мой друг опять. При повышении градуса с ним происходили неадекватные метаморфозы. Он не пьянел - он менялся до неузнаваемости! В голове "щелкало" невидимое реле, парня замыкало, и - спасайся кто может. По неопытности пропустила "пороговую" рюмку, или он тайно опрокинул её, когда принимала душ. Толяныч не заморачивался такими условностями, как шпингалет или занавеска, поэтому сцена запечатлелась до мелочей. Я поливалась из душа, дверь открылась, и на темном фоне коридора проступила фигура Толяныча. В боевой стойке, с пистолетом, направленным отнюдь не в потолок. Более идиотского чувства, чем голышом перед взведенным курком, не припомню. Он сделал шаг вперед, и я разглядела лицо. В глазах зияла потусторонняя пустота. (Прочитай он эту ремарку, гоготал бы сутки, как когда-то над "цветок погиб": "Да не погиб он, мелкая, завял. Понимаешь? Завял!") Мне виднее, что и где у него было. Вместо нормального испуга, взбеленилась и непререкаемым тоном приказала:
- Отставить, придурок! Убрать оружие!
Команда выполнилась, "реле щелкнуло", и Толяныч захлопал родными близорукими глазками. Домылась - не идти же в пене? - и послала драгоценного в даль далёкую.
Он ещё долго стучался в наш дом и мою жизнь - безрезультатно. Рисковать дальше из-за привязанности и жалости не могла.
Мораль басни проста: нельзя спасти против воли. Можно направить и поддержать. Спасение души - дело сугубо личное.