Весеннее солнце припекает. Снег уже почти растаял, дорожки подсохли и на лавочках в сквере полный аншлаг -- мест нет. Старики выбрались погреться: подставляют лица лучам, щурятся, переговариваются.
По аллее медленно прогуливается пожилая пара. Он грузный, с красным лицом и отдышкой, в распахнутой куртке, обдаёт волной своего тепла и запаха проходящих рядом прохожих. Она самая обычная, в дутом тёмном пальто, превращающем любую женщину в существо непонятной формы, в самовязанной серой шапке, со старомодной большой сумкой в руках. Идут молча. Завидев впереди освободившуюся лавку, она ускоряет шаг, успевает сесть сама и положить сумку рядом -- занять место для него, как раз перед носом двух старушек, подошедших с дугой стороны. Менее расторопные старушки разочарованы. Женщина делает вид, что их не замечает.
Он подходит и тяжело опускается рядом с ней. Выдыхает, с наслаждением вытягивает огромные ноги и с минуту сидит с закрытыми глазами. Потом, видимо достаточно отдохнув, резко поворачивается к сидящему неподалёку на соседней скамейке мужчине со словами:
-- Ну как так-то?! Затонул!
-- Затонул, -- эхом отвечает мужчина.
-- Миш, ты опять за своё! Я тебя для чего от телевизора оттащила? Отвлекись уже! -- одёргивает супруга женщина. Он отмахивается.
-- И ладно бы что другое -- "Москву" не уберегли! Не досмотрели! -- продолжает старик.
-- Так говорят, подбили его, -- отвечает сосед.
-- Что ты чушь-то несёшь! Как его подбить можно? Это же крейсер! Флагман! Его невозможно подбить -- со всех сторон защищён, и из глубины, и с воздуха! Сами что-то натворили. Не уберегли! -- возмущается старик.
-- Ещё скажи: "Покурили не в том месте!" -- распаляется сосед в ответ. -- Он с восемьдесят второго года ходил цел невредим. Не новодел какой-нибудь! Тут, знаешь, война, а не прогулка. Прилетело откуда-нибудь, наверняка. Подорвали.
Старики переходят на отборный мат, замешанный с военными терминами. Кричат каждый о своём, словно не слыша друг друга и без злобы, просто чтобы выкричаться, выпустить из себя то, что накипело. Скоро оба успокаиваются и замолкают.
-- Миша, давай хватит. Вон, бардовый уж весь! Давление космическое! -- уговаривает жена и протягивает мужу большой клетчатый платок.
Старик послушно берёт, вытирает взмокший лоб, закрывает глаза, но, словно что-то увидев внутри себя, резко наклоняется вперёд, и говорит кому-то невидимому:
-- Ну как так-то?! Как?
-- Да успокойся ты уже! Дался тебе этот морской бой! Ты за сыновей так не переживаешь, как за эту лодку! -- снова одёргивает его жена.
-- Лодку? Лодку? Это крейсер! Крейсер!
-- Какая разница, как называется! Сказали же тебе по телевизору, что всех солдатиков вывезли с него, а железку новую простоят. Что у нас, железа что ли мало? Справятся! -- пытается успокоить женщина.
-- На корабле не солдаты -- на корабле матросы! -- негодует супруг.
-- Так те и те -- люди. Живые же. Построят им новый корабль, лучше прежнего! -- говорит жена нараспев, словно сказку внуку на ночь читает.
-- Крейсер. Говорю же -- крейсер! Какая же ты дура! -- зло отвечает старик.
-- Дура, конечно! Я ж по супам да по швабрам капитан. Мне не понять. Ты только не переживай, Миш. Не переживай! Сердце береги. Всё хорошо будет. Давай, вон, тёпленького попей!
Она достаёт из сумки маленький термос, откручивает крышку, наливает в неё взвар с запахом мяты. Сосед смотрит на них с завистью и отводит взгляд. Солнце прячется за тучи, становится зябко, старики ёжатся, застёгивают пальто и расходятся по домам. Тихо. Не слышно разрыва снарядов и воя сирен, как будто и нет войны.