В конце мая, когда буйно зацветала сирень и на грядках появлялись первые всходы лука, Маша любила навещать свою тетушку. Тетушка жила в глухой деревне, и проведывать ее зимой, когда короткие дни и длинные ночи, у Маши получалось редко. Не любила Маша бывать в деревне и осенью: в сезон проливных дождей и без того небогатый тетушкин домок производил на нее гнетущее впечатление. Но зато в мае, когда все вокруг цвело и буйно шло в рост, Машу так и тянуло в родные места.
Первой возле тетушкиного дома зацветала черемуха, а вслед за ней сирень. Еще цвели слива и вишня, но две последние часто не угадывали свое время, отчего бывали побиты морозом. А вот черемуху и сирень мороз не брал, но зато они сильно не любили друг друга. Сирень никогда не распускалась вместе с черемухой. Она будто ждала, когда соседка, напоившая своим медвяным дурманом всю округу, пожелтеет, поникнет, а на ее соцветьях вместо белых лепестков, останутся одни рыжие реснички. Тогда-то она и распускала свои многокрылые соцветья и как будто подчеркивала буйным цветением, что всему свое время. Надо только набраться терпенья и не спешить.
- Не любит она черемуху, сама собой хочет красоваться, - кивала на распустившуюся сирень тетушка, - Так и человек сам собой хочет значимым быть, хоть в маленьком деле, но значимым.
Тетушку в это время года Маша обычно заставала на огороде. Несмотря на преклонные годы по весне у нее не было свободной минутки - то сажала, то полола, то что-то перекапывала или удобряла. С огорода старушка уже давно не жила - нехитрые продукты ей привозила из города внучка, но многолетняя привычка к труду не позволяла ей сидеть сложа руки.
В огороде у нее были свои секреты. Прежде, чем что-то посадить, тетушка шептала какие-то тайные слова - то ли заклинания, то ли напутствия будущим всходам. Слова эти Маша так и не расслышала, а переспрашивать стеснялась, хотя не раз заставала старушку за огородно-посадочным занятием. То ли в словах была причина, то ли еще в чем, но на огороде у тетушки все буйно шло в рост - казалось, палку воткни и та зацветет.
За эти непонятные нашептывания одно время соседи подозревали старушку в колдовстве, но, вспомнив, что зла она никогда и никому не делала, пришли к мысли, что просто на огороде у нее хорошая земля, которая досталась ей в наследство от когда-то пересохшего болота..
Особенно радовала детвору тетушкина земляника. Росла та земляника в густой траве, которую никогда не пололи. Стоило ту траву слегка распетушить, как под ней можно было отыскать целый выводок ароматных, величиной с наперсток, земляничных ягод. На той землянике выросли тетушкины дети, внуки. Перепадало и Маше.
Как-то Маша спросила тетушку, почему она так неуважительно относится к землянике - не обрабатывает ее, не удобряет. На что получила от старушки исчерпывающий ответ:
- Земляника - ягода лесная. И где ты видала, чтобы в лесу ее кто-то полол да удобрял? Кабаны полоть ее будут или лоси? Что перепадет, то и будет ее.
Интересно то, что Машины родители, купившие дачу, тоже наладились выращивать землянику. Достали где-то лучшие сорта, высыпали под каждый куст изрядно подкормки, Машина мама выполола вокруг все надоедливые травинки. А земляника не пошла. Вернее так: кусты удались на славу - рослые, ярко-зеленые - хоть на выставку, но почему-то без ягод. Здесь могло быть две беды: то ли Машины родители не знали, что именно надо пошептать, чтобы земляника, кроме листвы, давала урожай, то ли, по неопытности, перестарались с подкормкой. Всему надо знать меру.
Частенько Маша наведывалось к тетушке на Пасху, и даже в эти, праздничные, дни заставала ее на огороде. На Машино замечание, что в Святой праздник работать грех, тетушка начинала ворчать и сердиться.
-Бог нам, трудолюбивым, все простит, - заключала она. И добавляла: - Теперь все святые стали, а раньше сплошь в коммунистах состояли. Одна власть - они в коммунисты, Другая - они к Богу. Чисто флюгеры, а не люди.
Неприязнь к коммунистам у нее была давняя. Случилось это сразу после войны, когда тетушкин муж только вернулся с фронта, и обзавелись молодые своим первым домом. Сказать по правде, это был не дом вовсе, а крошечная сараюшка с дымной печкой - буржуйкой и трубой в окно. Зато вокруг дома насадили много яблонь, большей частью дикарок, которые отыскали в ближайшем лесу.
Дикарки прижились. По весне дружно зацвели, а на их цветение из ближнего сельсовета пожаловало высокое начальство в лице уполномоченной коммунистки Нины Феоктистовны, известной своими яркими речами на сельских сходах.
Недолго думая, Нина Феоктистовна пересчитала все яблони, записала их количество и сорта в ученическую тетрадь и обложила все хозяйство "пояблочным" налогом.
Не помогла в этом случае и справка фронтовика, выданная тетушкиному мужу, ни ее собственные мольбы и стенания по поводу того, что не на что жить - коммунистка была неумолима. Не помогли также обещанья спилить ненавистные яблони.
Яблони, действительно, вскоре спилили, но долг за молодой семьей так и остался. Чтобы заплатить налог, тетушкин муж - фронтовик устроился подметальщиком на железнодорожную станцию и по нескольку раз на день мел платформу, привязав метлу к перебитой и культяпой руке без трех пальцев, которые ему отстрелили на фронте, а сама тетушка в тот год, будучи на сносях, пласталась на картошке.
Весь урожай картошки, чуть оставив на семена, сдали в заготконтору. А вырученные деньги снесли в сельсовет. Сюда же инвалид-фронтовик носил свою зарплату. Но Нина Феоктистовна была недовольна, говорила, что платить надо сразу, а не по частям. Иначе она может наложить штраф.
-Чего я только не натерпелась в этой жизни, - вздыхала тетушка, частенько рассказывая Маше про те давние времена.- Чего только не бывало на моем веку...
Первый тетушкин семейный дом - тот самый ветхий сараюшка об одном окошке - еще долго стоял на огороде и служил для разных хозяйственных нужд. Усевшись на низенькой скамеечке, старушка любила перебирать здесь картошку или вязать в косы лук и за нахлынувшими воспоминаниями незаметно смахнуть горькую слезу.
Многое ей пришлось пережить : и смерть любимого сыночка Коли, который умер от дизентерии ( его лечили, но так не вылечили настоем из конского щавеля), и голод вперемежку с лютыми морозами, и адский труд на выкорчевке пней.
Особой морокой была проблема - как не завшиветь и не заболеть.
-Одеться было не во что, - рассказывала она. - Бывало, выстираю все за раз, что на муже и на детях, обложу себя со всех сторон мокрым бельем и всю ночь возле буржуйки кукую, чтобы к утру хоть немного просохло.
- Надо было на печке развесить,- давала Маша запоздалый совет.
- Милая моя, на печку навесишь, все погорит. Да и человеческое тепло, оно ведь живее чем у печки...
Маша воочию представила себе такую картину : сидит бедная женщина в промерзшем сарайчике, продуваемом со всех сторон, греется у дымной печки, а к телу ее примотано мокрое белье. И ей сделалось жутко и страшно.
Из прежней жизни тетушку особенно тяготили две вещи. Первая, то, что ее старшего сыночка, новопреставленного друхлетнего Колю похоронили без гроба, в нитяном одеяльце. Досок для скорбной нужды в хозяйстве не нашлось, и тетушка пошла в сельмаг просить у продавщиц использованную тару. Тару не дали, сказали, что все наперечет. А потом разбитые ящики видели на помойке за магазином.
- Надо было украсть эти ящики, -поделилось она своей давней мыслью.
- А если б посадили?
- А я бы посмотрела им в глаза....
Вторая тетушкина проблема из давнего прошлого состояла в том, что второго своего сына, Толика, она поручила окрестить пьющей соседке Людмиле.
-Сама я тогда приболела, - рассказывала она. - Пластом лежала. А Людмила как раз в церковь собралась, и Толика с собой взять вызывалась - давай, мол, окрещу, и крестной ему буду.
Делать было нечего - приспело ребенка крестить. Тетушка и согласилась. А вечером явилась Людмила навеселе - чуть парня не потеряла, и доложила, что выполнила все, как велели. И теперь она не просто соседка, а всему семейству кума.
Не знала тогда молодая мать, что и думать : не верить человеку в таком святом деле стыдно, получается: как не перед тобой он слово держит, а перед Господом, а с другой стороны, видишь человека, и веры к нему никакой нет.
Так и маялась тетушка этой проблемой, пока однажды не запылал соседкин домок вместе с ней самой, и не с кого стало спрашивать, была ли у ее сыночка настоящая крестная или нет. Хотела было, она обратиться к местному батюшке за разъяснениями, но батюшки в церкви тоже стали меняться как бойцы у орудия - не уследишь.
Но, судя по тому, как мало радости принес в жизни тетушке ее средний сынок, не окрестила его Людмила, а, может, в крестную характером пошел - наверное, такое тоже бывает.
...Когда приезжала Маша, тетушка обычно бросала всю свои огородные затеи и шла резать салат. Вернее, все было не так : пропалывая какую- нибудь очередную грядку, она незаметно, за разговорами, срывала пучок луку, какую-никакую, едва пробившуюся зелень и, непременно, огуречник (это такая травка, которая пахнет огурцом, но совсем не огурец). И все это клала в передник.
- Как хозяин поживает, как сынок, - как бы между делом выспрашивала тетушка и , получив положительный ответ, наставляла:
- С детьми ведь как? С ними поговорить надо, а не молчать как немтырь. А нынешние родители жвачек и шоколадок накупят и думают все. Возьми хоть моих (тетушка имела в виду сноху и сына). А что у детенка на уме, одна бабка знает. Да и то не всегда...
Набрав в передник всякой зелени, тетушка спешила в дальний угол огорода за молодой крапивой. Крапива тоже была важной составляющей частью тетушкиного салата, который Маша про себя называла "Первоцвет". Нарвав крапивы, шли варить яйца.
- Ребенка хвалить надо, иногда не за что, просто так, вроде как авансом -продолжала свои рассуждения тетушка, - Ему, малому, тоже важно осознать свой мир и пространство. Ты его похвали, ему приятно будет, и тебе самой приятно будет...
В каждый свой приезд Маша привозила городские гостинцы : колбасу, сыр, конфеты и обязательно, буханку круглого хлеба. А однажды привезла оливки - удивить старушку.
- Ну это ты зря, - заметила тетушка.- Не ели мы их век, и начинать не надо.- Что мы черномазые какие-то...
На это Маша заметила, что оливки выращивают греки, а греки- не черномазые, а вроде как наши братья - тоже христиане.
- Все равно черномазые, если всю жизнь такую склизкую страсть едят, - парировала тетушка.
Маша поначалу, вроде обиделась за греков, а потом махнула рукой - ведь и вправду стали они очень уж брюнетистыми после того, как посидели под турками или оливки на них повлияли? Это Маша отметила про себя, когда прошлым летом отдыхала в стране - Элладе.
Что тетушка принимала безоговорочно, так это майонез, в любом виде и в любых количествах.
- До чего вкусен, - говаривала она, делал акцент на букву "е" с точками наверху.- С ним и язык проглотить недолго.
Майонез старушка употребляла в любом виде - добавляла в суп, ела с колбасой, намазывала на хлеб. А самое главное, для чего годился майонез, так это для любимого салата.
-Когда первые листочки из земли идут, в них самая сила, - наставляла она.- Их и надо есть. А потом сила теряется, опять в землю уходит, и овощ тот да не тот.
Маша и сама давно замечала, что огурцы в конце июля почему-то перестают давать аромат, а лук и вовсе становиться таким жухлым, что теряешься - на что его употребить.
Колбаса, сыр и даже заморские оливки - все это было мелким по сравнению с главным блюдом - тетушкиным салатом. А готовится он так: берется молодая крапива, которую следует чуть ошпарить кипятком или хорошо помять в ступке, первый лучок, огуречник (это такая травка диковинная, не путать с огурцом), зелень, какая успеет к тому времени прорасти на огороде и крутые, мелко порубленные яйца из-под несушки с крупными, почти что оранжевыми желтками. Все это тщательно перемешивается, солится и густо заправляется майонезом. Рекомендуется употреблять исключительно с мягким черным хлебом.
...Маша очень любила свою тетушку, но многое было в ней непонятно : к примеру, нарочитая грубоватость или показная сварливость, а также природная хитреца при небывалой широте души. А главное, что особенно удивляло Машу, тетушка всегда хоронила в себе женщину. Работать до победного - это да, тяжелые кирпичи таскать - это пожалуйста, руки до мозолей сбить - это ее, а вот нарядиться да по околотку пройтись - не для нас.
- Да глупости мне в голову лезут, - осуждала себя Маша за праздные думы.- Посидела бы ты сама в холодном сарае возле еле тлеющей буржуйки да посушила бы на себе мужнины штаны. Посмотрела бы я, какая от тебя осталась женщина.
И поняла тогда Маша, что окончательно запуталась в своих мыслях. Почему же тогда у тетушки, всю жизнь проходившей в старых колошах и у подруг ее, тоже судьбою побитых, было по трое детей, а у нее, Маши, всего один. Значит, была в тетушке женщина, где-то далеко, но была...Хоть и в калошах.
...В последний Машин приезд тетушка обратилась к ней с неожиданной просьбой: забрать георгины. Георгины были у нее знатные, что подсолнухи. К первому сентября набегали знакомые школьники, и каждому она нарезала охапку цветов.
- Возьми, дочка, георгины, - упрашивала тетушка. - Как помру, так вместе с георгинами будешь меня вспоминать.
Маша долго отказывалась, (мол, живи долго и не о чем плохом не думай!), а потом взяла.
...Занемогла тетушка внезапно, в канун своего восьмидесятилетия. Ее отвезли в сельскую больницу, где она попросила горохового супа, поела и к ночи скончалась.
У Маши, как всегда, нашлись срочные дела и старушку она проведать не успела, по поводу чего ей было очень горько и стыдно.
Тетушкины георгины в первый год не прижились, скукожились и пожухли. Маша решилась было их перекопать или пустить на удобрение. Но к следующей осени они вдруг зацвели буйным цветом.
Видно, старушка обиделась на свою Машу, а потом взяла и простила.