Сердце ёкнуло. Сережка сжался в своем укрытии и замер, надеясь, что его не заметят в тени. Топ-топ-топ, они прошли мимо быстро, кто-то отрывисто гоготнул. Шаги стихли в дальнем конце двора. Уже давно стемнело, но он боялся двинуться с места и за последние пару часов не сильно приблизился к дому. Мама уже давно волнуется, пару раз пробовала позвонить на мобильник, но он всякий раз сбрасывал. Отец, наверное, давно в ярости, меряет квартиру шагами, щурится и зло сплевывает в раковину. Можно было бы, конечно, выскочить и побежать, что было мочи, надеясь, что они не заметят и не догонят, но вероятность этого казалась мизерной. Унизительно. Сидеть, скрючившись, за куцым кустом. Сжимать кулаки - меленькие, бесполезные, костлявые кулачки. Сжимать не для того, чтобы дать сдачи противнику, а от безысходности и стыда. "Тряпка, а не пацан", - стучало в ушах неумолимо, хриплым голосом отца. Презрительно. Тряпка. Слабак. Хлюпик. Встань и распрями плечи. Встреться с ними лицом к лицу. Ну, дадут тебе по морде, невелика беда! Не дадут по морде. Будут изводить болезненными тычками, гоготать и выкручивать пальцы, и бить носками ботинок прицельно под ребра. Кто удачнее ударит. Смотри-ите, какие мы не-ежненькие. Это нечестно, быть таким маленьким. Нечестно не иметь никаких шансов. Они даже бегают быстрее. Что бы он ни делал, куда бы ни пошел, как бы ни повел себя, он всегда окажется меньше и слабее. Щеки пылали от унижения, а в животе ритмично ухало от страха. Они появились неожиданно и совсем близко, из-за угла. - Ой, вы посмотрите, кто это тут сидит, - глумливо протянул долговязый парень в растянутой футболке и очень широких джинсах. - Ути-пути, наш ма-аленький. - Ребята. Не надо. - Он встал и сказал это очень-очень тихо. В горле пересохло. Чувствовал, как они нависают над ним, и какой он скрюченный, и как темнота навалилась со всех сторон. "Сейчас опять будет очень-очень стыдно". Руки онемели от ужаса и болтались бесполезными плетями. - Ну почему не надо? - Ласково спросил долговязый. И тогда он побежал прочь. Быстро. Не разбирая направления. Кажется, они бежали следом.
Сергей опаздывал, и поэтому нервничал. Вообще никуда не хотелось, все казалось бессмысленным, и в таком настроении идти на свадьбу лучшего друга казалось совсем странным. Из-за этого он злился на себя еще больше. - Серега! Мы уже отчаялись! - Ну, ты что ваще, приятель, там сейчас невеста истомится уже вся. Дружный хохот, нервный смех жениха. - Давайте по шампанскому и по коням. Эй, Мих, в лимузин-то выпивку загрузили уже? - Да давно уже, балбес, проснись. - Ну, славно. В общем, что хочу сказать, Кость, был ты хороший пацан. Давай, чтоб семейная жизнь задалась и чтобы все в радость. - Да, Костик, чтобы всё! - Аах! - Генка с размаху запустил бокал в асфальт, чуть не задев лимузин. - Эй, Геннадий, ты там... - последовала дружеская перепалка, после чего, наконец, все загрузились в машины и тронулись. Сергей напялил выданную кем-то ленту свидетеля, сидел теперь рядом с Костиком и чувствовал себя полным придурком. - Слушай, Генка, что ли, уже налакаться успел? Костик мрачно поморщился. - Ну да. У него, понимаешь... фигня такая случилась. Он вчера в вечерней смене был, ему мальчонка под колеса кинулся... - Нифига себе. Ну, он тормознул? - Ну, он-то тормознул, понятное дело. Только электричка тебе не Жигули. В момент не остановишь. - И как? - Всмятку. - Понятно. До самого невестиного подъезда молчали. Сергей ругал себя последними словами - Костику, конечно, самое время думать о таких вещах. Но еще хуже было то, что, по большому счету, ему было пофигу, о чем там думает Костик. Вообще все было пофигу. Все было неинтересно. Среди невестиных подружек красивых девок почти не было, а те, что были - дуры дурами. Взвизгивали, смеялись, задавали идиотские вопросы. Он, конечно, делал вид, что самозабвенно помогает приятелю, что-то кричал, сыпал на поднос бесконечной мелочью из карманов. Нацепил на физиономию самую обаятельную улыбку, и даже какую-то девицу пообжимал в процессе прохождения очередного конкурса. Вообще-то все было очень здорово. Конкурсы, стоит признать, были устроены хорошо и с юмором, ребята приятные, очень вменяемые родители. Проходящие мимо скачущего с диким грохотом по лестнице на одной ножке жениха и орущей толпы соседи не ругались, а улыбались и поздравляли. Даже какая-то вылезшая из своей квартиры на шум бабка повела себя на редкость неагрессивно. Хорошо, в общем, было. А когда Костик, наконец, добрался до Светки, Сергей, смотря, как они все целуются и никак оторваться друг от друга не могут, порадовался за них. По-настоящему, без дураков. Отличные ребята и отличная у них выйдет семья. Еще нарожают отличных ребятишек, и будет полная идиллия. Но все равно в глубине души он оставался равнодушным. Уже несколько дней им владела полная и беспросветная апатия. До того были какие-то метания, было что-то похожее на депрессию. В общем, было не все равно. А теперь все это ушло. И в ЗАГСе, и в поездке по местам боевой славы в родном городе, и по дороге в ресторан он смотрел на окружающих, а в голове совершенно безэмоционально бубнил один и тот же голос: вот Мишка, топ-менеджер, шагает семимильными шагами по карьерной лестнице, еще чуть-чуть - уйдет по ней в небо. Это Андрей. Он после школы ушел в какие-то практики саморазвития, теперь, конечно, он слегка не от мира сего, но определенно, какой-то смысл для себя нашел. Вот Костик со Светкой - на них посмотреть, и никакой больше смысл не нужен. Санек, Витька, Олег. Какие-то проекты, какие-то разговоры за реальные дела и реальные проблемы. Ну а у нас какие проблемы? Не могу написать статью. Не-мо-гу. Для того единственного, в чем я совершенно уверен, я оказался неприспособлен. Не совсем дурак, не лентяй. Но мозги, видимо, повернуты по-другому, и то, что какой-нибудь практикант (еще и хам, между прочим) видит с первого взгляда или решает, не сильно напрягаясь, мне приходится обмозговывать полгода. Немного сложнее - и все. Не способен увидеть ничего необычного. Прекрасно понимаю все, даже самые сложные выкладки, но не могу придумать сам ничего. Место на заводе. У токарного станка. В лучшем случае. В ресторане было шумно и весело. Кто-то уже горланил песни, тамада заливалась изо всех сил, так что звенели стаканы. А на Сергея смотрела девушка с правого конца стола. Он поймал этот взгляд случайно, и сразу понял, что вечер испорчен бесповоротно. Это был взгляд из тех, которые все время возвращаются к приглянувшемуся объекту, который никуда не денется уже до самого конца вечера, а в конце, неизбежно, она окажется рядом - случайно. Девушка ему не понравилась. Не то, чтобы она была чем-то по-настоящему плоха, но он почувствовал инстинктивную неприязнь. Самое поганое, что теперь до конца вечера придется отводить взгляд. Стараться не смотреть туда. Специально. А в некоторый момент он, обязательно, забудет об этом, скользнет по ней взглядом, и она совершенно случайно встретится с ним, вспыхнет, обрадуется и заулыбается. Черт. Черт. Черт.
Она пришла домой поздно. Спасибо друзьям, которые проследили, чтобы она села на такси и чтобы такси повезло ее по правильному адресу. Она была пьяна. Сов-сем. Прошла в комнату, села на диван и содрала с себя босоножки. Облегчения не наступило. Тогда она зарыдала. Она плакала густо, из глубины живота, с низкими звериными подвываниями, беспорядочно размазывая ладонями тушь по лицу и портя прическу. Потом затихла и дождалась апатии (так мутно и ватно, попробовать выровнять дыхание, но иногда исходит изнутри прерывистым вздохом). Тогда она встала, добрела до кухни и стала пить прямо из фильтра. Опьянение опьянением, но было по-настоящему грустно. Может быть, он не случайно на нее пару раз посмотрел? Такой красивый мальчик. С чувством юмора, и Светка про него только хорошее рассказывала. Он ей действительно понравился. Или не показалось, и он не смотрел на нее специально? Об этом думать было слишком тяжело, и она снова начала всхлипывать. Пошла в ванную, умылась, стала снимать косметику. Самый верный способ успокоиться - начать делать что-нибудь конкретное и размеренное. Например, смыть наслоения туши, теней и карандаша с левого глаза. Вот так, вот так. Страшнее всего - мысль про Веру. Не дает покоя. Вера хорошая, но совершенно неженственная. Непонятно, что в ней такого, но представить ее в ситуации романтической решительно невозможно. Непонятно, почему. И это страшно. Она-то наверняка не представляет, что все обстоит таким образом. А окружающим даже в голову не может придти, что в нее можно влюбиться. Но что, если я уже стала такой же, просто сама не замечаю этого? Что, если все эти взгляды бессмысленны изначально, вообще, в принципе, потому что в меня просто невозможно влюбиться? И это так, похоже, что это так. Они отводят взгляды, отводят руки, они разговаривают, но не смотрят, подходят, но не трогают. Все эти мальчики, и мужчины, и дяденьки. Конечно, ей уже не двадцать лет, им есть, на кого еще обратить внимание. Но дело, конечно, не в этом. Как минимум, не только в этом. Просто она неприятна. Успокоиться не получалось, голова кружилась, спокойствия не было. И она полезла на крышу. Почему-то, люк над лестницей на последнем этаже никогда не был закрыт, а окна с чердака на крышу вечно были разбиты. Она выбиралась на крышу и смотрела на рассвет. Было здорово. На крыше было холодно. Рассвет еще только занимался, от холода она вся напряглась и покрылась гусиной кожей. Снова уйти в привычное спокойствие не выходило. Не получалось заставить себя поверить, будто все безразлично. Не безразлично! Выворачивает наизнанку, до головокружения, до тошноты. Не безразлично! Это так унизительно, быть ненужной, быть неприятной. А перед ногами - только шагни - была такая соблазнительная пропасть, вниз, в ветер, в темноту. От ужаса, безысходности и напряжения. И она шагнула. Сердце ёкнуло.