Утро. Автобус полон. Пустует лишь одно место и оно находится слева от меня. Я сижу, обняв свою черную с белыми полосами сумку, и не существую здесь и сейчас. Утром люди в общественном транспорте стараются не замечать друг друга больше обычного. Поднявшись по ступенькам, заходит к нам женщина-древность. Она оглядывается по сторонам и места не замечает, так и остается растерянная.
На настоящий момент, в любой из дней текущего года, в любом виде транспорта, который поможет вам добраться до работы или дома, люди не делают добра. Не заставляют нас ни ради партии, ни ради Бога. А, как известно, если не подавлять человека силой авторитета, давая ему тем самым возможность чувствовать собственное бессилие, он становится самим собой. А именно, мерилом вселенского эгоизма и бессмысленной жестокости. Жестким и хаотичным становится его разум в отношении если не всех, то многих. Пожалуй, все, что мы сейчас имеем - это родительская калибровка. Они служба контроля, а мы поверенные приборы, показывающие именно те показатели добра, жестокости, любых из существующих чувств, которые накрутили их умелые пальцы. Как смогли, так и накрутили. Но чем старше мы, тем сложнее им нас подкручивать, тем стремительнее переходим на другой уровень восприятия.
За спиной у женщины появляется парень. Он ждет, пока бабуля наконец увидит и займет последнее место. Люди молчат. Если закрыть глаза можно не сомневаться, что никого из них здесь нет. Однако бабуля продолжает стоять, тогда парень аккуратно обходит ее, подходит ко мне и тихо спрашивает, не занято ли место слева.
Я не скрою, когда автобус заполнен разновозрастной массой пассивных и усталых бедняг, жертвуешь своим сидением с мыслью о том, что людям будет мерзко на душе от твоего действия. Что в этом почтительном молодом человеке рядом со мной возникнет ощущение, что он сломался, что слетела с пружин его автоматика, поверенная в раннем детстве. Пусть. Пусть они все сейчас корчатся от раскаяния, если конечно умеют. Это не иначе как весело. Обманутые животные в панике, но все еще не в курсе, что все, чем их напичкали - ложь, к ним не относящаяся.
О, аттракцион жизни, ты гротескный уродец, ты сам хаос, ты ложь высокой концентрации. Пора оставить себя в покое и действовать объективно. Пусть это будут тысячелетние знания. Или даже инстинкты. Так или иначе, в этом будет больше правды. Я знаю, что если останусь сидеть на своем месте и не уступлю, во мне сработают датчики контроля, настроенные мной. Лишь внешние признаки позволят мне судить, кому сегодня сидеть, а кому ехать стоя. Если я сижу, сердце мое спокойно, а если стою, дышу я так же легко. И с этими мыслями я решаю уступить. И иду через весь салон, пригласить женщину-древность на ее место. Что уж там, заслужила.
Женщина в ответ на мое предложение смотрит в глаза с благодарностью. Миг и эти глаза останавливают для меня время. Миг и эти морщины рассказывают мне о ценности жизни. Мое состояние прострации настолько сильно, что я улетаю в воспоминания. Я думаю о вчерашнем вечере.
В моей голове голос подруги и сейчас, в этот миг, склонен думать: она совсем не тот человек, которого я могу продолжать любить. Ее несет по волнам гнева, она говорит, что ненавидит всех этих идиотских людей, что приходят к ней. И что такова ее работа: улыбаться на камеру наблюдения, в ответ на оскал и гримасы. Содействовать капризным заявления, бестактным вопросам, нудным тирадам. Когда асексуальная дева хочет купить нечто для похудения, чтобы скинуть 5-6 килограмм, но не согласна отказаться от любимой пиццы. Или когда оные выкатывают глаза из орбит , поражаясь высоким ценам, как будто к ней это имеет отношение. Или когда невротик-импотент покупает "Виагру" и приторным, вязким голосом интересуется в каком часу закрывается аптека, намереваясь прийти к закрытию. Голос подруги искрится возбуждением, проскакивают нервные смешки и мат. За шумовой фон ее голоса выступает телевизор. В некоторые моменты нашего разговора, его мне слушать приятнее. На экране, если судить по звукам, движется и разговаривает нарисованная героиня. Происходит это под атональный саундтрек из скрипки. Перекрикивая телевизор, подруга звучит в унисон с расстроенной скрипкой. Теперь она говорит о парне из социальной сети. Он предложил ей секс. Что это для нее: оскорбление или редкий, удачный шанс, который таковым скорее не является... Я не знаю, что это для нее. Подруга отшучивается, называет его сексуальным маньяком и с лживым опасением в голосе надеется не встретить, а случись такое, обещает бежать изо всех сил. Мой вердикт: это скучно, пошло и раздражающе. Да, меня это задевает. Однако, я вяло улыбаюсь в трубку, что-то наивно бормочу и коплю силы, чтобы не наорать на эту суку.
Мой друг, коллега и единомышленник, все это время, сидит откинувшись на водительском кресле. Я периферическим зрением вижу, как он распахивает дверь машины и нервно закуривает. Я поворачиваюсь к нему. Друг выдыхает дым со злобой. Он взъерошивает свои волосы. Сейчас к нему страшно приблизится, кажется, что получишь разряд электрическим током. Он знает и я знаю: ему с таким настроем, ничего не стоит проспать завтра работу, а когда раздастся телефонный звонок и недовольный, резкий голос заполнит его ухо, проникая в безмятежное сознание, которое бывает таким кристально чистым лишь при пробуждении, он тихо выдохнет, но уже без злобы и скажет классическое - "Иди к чертовой матери". Ледяной ветер проникает к нам по приглашению открытой двери.
Друг не слышит вакханалии, которой подвергаются мои уши. А я, напротив, прожигая время как кожу сигаретой, ощущаю давно забытую подозрительность в миксе с возмущением и непониманием. Все это варево закипает под моим черепом. Но сознательно я вижу и другую сторону ситуации. Этой озлобленной девочке не хватает еще кое-чего, кроме секса. Она распинается передо мной в надежде, что я обращу ее отчаяние в бегство. Она думает, я не замечаю ее отчаяния. Ей свойственно проговариваться, словно правда льется через край, помимо ее воли. Так я получил большую часть ее сколь либо тайной информации. Ничего ошеломляющего по сути, даже не помню, что именно. Она утверждает: "Все чего от меня ждут!" Но это точно не секс, чуть было не срывается у меня с языка. Я зол. Я зажат. Я хочу курить. Минутой позже мне удается закончить разговор. Ситуации пожирают мои нервы, как чертовы кролики морковь. Друг тоже взвинчен. Его гложет работа.
Сметное дело в строительстве профессия не простая и беспокойная. Ведь день за днем, твоим трудом, рядовые цифры становятся счетом в банке для твоего шефа. Ты один из тех, кто производит горизонтальную планировку его поля чудес, высаживая там деревья, на которых растет "кэш". Стоимость материалов и оплата за выполненную работу, могут достигать абсурдно больших значений, если договорится с заинтересованными людьми. А ты воспринимаешься начальством неким существом, с искусственным интеллектом, которому чужды выходные и эмоции, которому даже не требуется время на то, чтобы сходить поссать. Когда прибывание в туалетной комнате мысленно называешь счастливым временем, понимаешь как ты жалок. Ничего у тебя не осталось, кроме рабства. Технический и генеральный директор, шеф моего друга, не знает, что такое благодарить за сотрудничество. Он даже жизнь свою ни за что не благодарит, ибо не знает как. Он утратил все смыслы, кроме одного. У шефа моего друга в сердце пружины! Они помогают усталому мотору гнать кровь. Сердце его на половину из металла. Он машина, не забывшая единственную установку с времен, когда его поверили механики-родители и одобрило наше техногенное общество. И звучит она в его ушах голосом, преисполненным гордости, а с губ его срывается: зарабатывай, зарабатывай, зарабатывай...
Я почувствовал толчок и вышел из забытья. Перед самым мой лицом, монументально возник чей-то лысеющий затылок. Впереди, в двухстах метрах показалась моя остановка. Затем я вышел. Автобус обогнал меня, идущего по узкой дорожке из плитки. Я шел и думал о том, как можно легко изменить чужое утро. Я думал о той старухе. О занятом ей месте. Мне было тесно и утомительно стоять, но сейчас в душе моей в противовес всему стало как-то просторнее и кто знает, чем это пространство заполнит текущий день.