Между тем солнце дошло уже до середины пути от полудня к закату, а пятеро всадников о четырех конях, миновав лес и молоднячную опушку, выбрались на ровное место, к берегу реки Песчанки. Отсюда до Новой Дубравы оставалось меньше, чем пол-перехода. Напились, напоили коней, и двинулись, прибавив шагу. Скоро слева подвернула и дорога, что вела к самым закатным воротам города.
Те места, где простиралась теперь Дубравская область, ратаи населяли со стародавних времен, еще с тех, когда не стоял Стреженск, и не было его князей, а сами ратаи еще не осели по всему множеству земель от полночных дремучих лесов до Синего Моря на полудне, и от Захребетья до Дикого Поля. У общин, живших окрест, тогда был обычай - решать обо всем сообща на советах старейшин. Встречались они для разговоров на широкой поляне в дубовой роще, что стояла особняком посреди равнины на границе родовых владений. После на этом месте построили главный город области, и назвали Дубравой - в память об этих древних собраниях мудрецов. Потом, когда страна уже подчиненилась великим князьям, к стреженским владениям присоединились на полудне от Дубравы - Гляурский Удел, а на полуночи - Красногорская Земля. Тогда через дубравскую землю прошли два торговой пути - один из Стреженска в Захребетье и закатные страны, другой - от полуночи к Морю. На пересечении тех путей скоро выросла и разбогатела новая столица края, получившеая имя в честь прежней столицы - Новая Дубрава.
Дубовая стена с восьмиугольными островерхими башнями стояла на высоком валу окруженном рвом. По мостику через ров ниже закатных ворот прохаживался, переваливаясь с ноги на ногу молодой боярин. Одной рукой он оттягивал книзу поясок, другой то почесывал взъерошенную голову, то потирал лицо, то просто болтал взад-вперед. Взгляд его, обращенный к земле, внимательно наблюдал за облачками пыли, поднимавшимися от шаркающих шагов. Поблизости, под навесом, из жердей и притащенного откуда-то рогожного полотнища, прятались от солнца полулежа-полусидя еще двое. Тут же лежало кучей оружие и остатки обеда на низкой широкой колоде.
Проезжающих сегодня видимо было мало. И те двое под пологом успели достаточно разомлеть, когда Пила и его спутники приблизились к мосту. Часовому пришлось присвистнуть, чтобы отдыхавшие очнулись, вскочили на ноги и, вооружившись, перегородили мостик.
- Кто такие? Из гор? - спросил один, видимо поставленный старшим.
- Жадина, здорово! - вместо ответа крикнул ему Пила.
- Пила, ты что ли? - удивился привратник.
- Я! А ты что, боярином стал?
- Стал, как видишь!
Жадина перебрался из городища в Новую Дубраву пару лет назад. Пила хотя и бывал с тех пор в городе, но с земляком там, видимо, разминался. Зато время от времени кто-нибудь из горюченцев рассказывал, что встречал Жадину, перебивавшегося в Новой Дубраве всякой случайной работой.
- Слушай, Жадина! У нас дело к тебе тогда. Краюха мой в город не въезжал?
- Краюха? Да нет, не видели.
- А стоите давно здесь? - спросил Рассветник.
- В полдень прежних сменили.
- А от вас когда он уехал? - спросил Пилу Рассветник.
- Да наверное, пораньше теперешнего времени... Сутки получается, или чуть больше...
- Плохо. Надо всех опросить, кто вчера с вечера стоял. И не одни ворота в городе... Хотя он мог и незамеченным пробраться...
- Слышь, Пила, а что это Краюха твой в город незамеченным пробирается? - Спросил любопытно Жадина, и вдруг засмеялся, обнажив редкий частокол зубов - Воровать, что ли?
- Ты вот, что, парень: Не смейся, а поди-ка сюда. - сказал Коршун. Он поманил Жадину рукой, и когда тот приблизился, снял с шеи и показал ему серебряную бляху, до того висевшую на ремешке под рубахой. На бляхе были выбиты пешие воины в тесном строю, за щитами, и развернутый над ними широкий стяг.
- Дай-ка посмотрю... - сказал Жадина, внимательно поглядев, и протянул руку.
- Так гляди! - ответил Коршун.
Жадина посмотрел недовольно на Коршуна, но руку опустил, потом снова перевел взгляд на предъявленный ему предмет и стал глядеть еще сосредоточеннее.
- Это чего? - спросил он наконец.
- "Это чего"! - так злобно рявкнул разъяренный Коршун, что Жадина попятился, и спотыкнувшись, чуть было не свалился на землю. - Ты, ляда лесного богатырь чумазый! Пугало вместо тебя на мосту поставить, и то толку больше будет! До войны, наверно, гусей боярских на речку гонял, а как все в горы ушли, так и ты пригодился - ворон здесь считать! А ну шустри бегом к начальнику, да доложи, что приехали от воеводы Барса по государственному делу!
- Да расспроси на обратном пути, кто и какие знаки чеканит своим доверенным, чтоб больше глаза не пучить зря и не чевокать! - крикнул он уже вслед утекающему стражу, забывшему от испуга, что не ему, старшему на посту, надо было бежать докладывать, а послать помощника. Впрочем, когда Жадину об этом спросил начальник караулов, то он быстро выкрутился - сказал, что раз дело государственной важности, то и доверить никому он не мог, и наказывать его не стали.
Пила же при этом подумал, что вчера дважды разные люди назывались ему княжескими слугами, а он ни знака, ни какого-то еще доказательства спросить ни у кого не догадался.
Пока Жадина спешил выполнять неожиданное поручение, Рассветник и Клинок решали, как быть дальше.
Серебряную пластинку Коршун получил от Барса. Называлась она "дело" и означала, что ее предъявитель действует по поручению главного воеводы. Поэтому Коршуну были обязаны содействовать все подданные стреженского князя. По его требованию в Новой Дубраве могли бы устроить большую облаву, но это друзья посчитали слишком опасным: злыдень, почуяв угрозу, мог запросто "сбросить кожу" да еще не раз, убить при том несколько человек и пропасть неизвестно в чьем обличии. Надо было действовать осторожнее.
- Так он что, вас может увидеть? - спросил Пила.
- Конечно может. - ответил Коршун
- А обряд тогда зачем?
- Не все ты понял как надо. Обряд от колдовского взора укрывает, но человеческие глаза-то ему никто не закрывал. Да и помощники у него в городе могут быть. Будет шум в городе - сразу заметит.
- Могут ли злыдень и его люди следить за воротами? - спросил Вепрь.
- Нет, это навряд ли. - ответил Рассветник - А вот по городу нам пока лучше не расхаживать.
- Он вас в лицо, что ли, знает? - спросил Пила.
- А то как же! - ответил Коршун - Из нас всех одного только Вепря ни один злыдень живьем не видел, да и за то не поручусь. А уж кого они увидят - ни в жизнь не забудут.
- Это точно! - сказал Рассветник - И еще, Пила, вот что тебе надо знать: Когда злыдень вселяется в человека, то многое из того, что этот человек знал, злыдню тоже становится известно.
- Вот же нечистая сила! - удивился Пила - Так он что теперь, все помнит, что и Край помнит?
- Не все, это уж я точно знаю. - ответил Рассветник - Но кое что помнит, вто только что именно, и как много - не знаю. Но ты, Пила, не удивляйся, если он вдруг станет тебе напоминать, какие вам в детстве мать сказки рассказывала, или почему его Краюхой назвала.
- Понятно. - сказал Пила, а про себя подумал что чего-то здесь опять неладно: не настраивают ли его заранее против брата, а если так - то зачем? Но обратно же, зачем этим - то ли княжьим, то ли не княжьим - волк их поймет уже, сдался пильщик Краюха, что они теперь Новую Дубраву готовы на уши поднять? И вслух добавил:
- Только это его отец Краюхой назвал, а не мать. Мать в позорные годы померла, когда он совсем еще был малой. Поэтому отец его и назвал Краюхой - последнего в семье, вроде краюхи.
- А ты "Пила" потому, что доски пилишь? - спросил Коршун.
- Да. Отец наш - тоже Пила был. Я как маленький начал ему помогать - называли Пилкой, а подрос - тоже стал Пила.
- А еще братья-сестры есть?
- Была сестра, но померла в ту же весну, что и мать. Есть брат, Хвостворту, этот в горах сейчас.
- А его почему так зовут? - удивился Коршун.
- Шепелявит он. В детстве еще бабка Варениха сказала раз, что он говорит, будто у него хвост во рту. Так и привязалось.
Рассветник в это время снова подъехал к охранникам, вполголоса сказал им что-то, указав рукой на ворота. Те, как будто в ответ, неуверенно пожали плечами. Рассветник спешившись, прошел по мостику к воротам и стал там внимательно что-то изыскивать: пощупал боковину арки, осмотрел проем и землю под ногами.
- Что это он? - спросил Пила.
- Рассветник спрашивает у ворот. - сказал Вепрь.
- Как - говорит? Они что, живые?
- Нет, ворота не живые. Но того, кто через ворота пройдет в город, они будут помнить. И если человек сможет задать вопрос, то сможет услышать нужные слова.
Рассветник тем временем вернулся.
- Ну что? - спросил его Клинок.
- И не пахнет. А может, и входил, только следы замел за собой.
- Да и не одни ворота в городе. - сказал Клинок.
- Думаешь, стал бы он петлять вокруг города, только чтобы следа в воротах не оставить? Легче уж было рожу на миг спрятать, да пройти. - сказал Рассветник.
- Это верно. - согласился Клинок - А еще вернее ему было бы тогда вообще в город не заезжать, если бы чуял что за ним погоня.
- Так-то оно так.
Скоро из ворот показался всадник, на вид лет под пятьдесят, на длинногривом богатырском коне, сам одетый богато, как большой боярин, с мечом у левого бока и с булавой военачальника за поясом. На крупе его коня, как Пила у Коршуна, болтался бывший горюченец Жадина.
- Здравствуйте, господа. - сказал всадник, приблизившись - У вас, что ли, дело от главного воеводы? Покажите!
Коршун предъявил ему барсову печать. Заговорил вместо него Рассветник:
- Я Рассветник, это мои люди: Коршун, Вепрь и Клинок. А тебя как звать, боярин?
- Я Борец. Наместник города и земли. Какое ваше поручение?
- Поручение у нас вот какое: - продолжал Рассветник - В город, по всему судя, то ли вчера, то ли сегодня утром, из Горюченского городища приехал один тамошний, так ты вели своим людям его разыскать.
- Схватить? - спросил Борец.
- Нет. - категорично ответил Рассветник - Хватать его можно только если он попытается выбраться из города. Надо только разыскать и нам сказать, где он. Иначе может выйти беда. И разыскивать его надо тайно.
- Кого это, Краюху-то? - удивился Жадина - От него что за беда может выйти?
- А это, парень, уже не твоего ума дело! - рыкнул на него Коршун - Воевода! Убрал бы ты его от греха с глаз подальше! - сказал он Борцу.
- Иди на пост пока. - велел Борец Жадине.
Рассветник объяснил дубравскому воеводе свой план:
Требовалось во-первых, опросить всех, кто со вчерашнего дня стоял в караулах - в воротах и в самом городе, не появлялся ли где этот кое-кто. Во-вторых, узнать о нем на постоялых дворах - не останавливался ли на ночлег. Расспрашивать следовало тайно - без обысков, а с глазу на глаз. И не боярам с оружием ходить по кабакам гурьбой, а людям неприметным и поодиночке. Наконец надо было искать в прочих местах, где бывал Краюха, или у тех людей, кого он знал - и тоже без шума. Про это рассказывал уже Пила, вспоминая, в какие дворы возили они доски, и где останавливались. Тут же он описал Борцу и внешность Краюхи:
Ростом - обхват и широкую ладонь. Телом полный, лицом - круглый, губастый. Шея длинная. Глаза серые. Волосы - как пшеница, бороды нет, усы - перышками. На левом виске родимое пятно, на левой руке пониже локтя шрам (в яму упал в детстве) на правой ноге, повыше лодыжки - еще один (собаку соседскую дразнил)
- Еще вот, что: - добавил Рассветник без всяких "может быть" и "наверное" а так, будто своими глазами видел - Лоб он обязательно будет прятать под колпаком, либо под повязкой. Так про него и спрашивайте. И главное - если где он вдруг на глаза попадется, то не только не хватать его, а даже виду твоим людям нельзя подавать, что узнали, тем более разговаривать с ним. Если, конечно, он из города не побежит.
Пила если не успокоился, то по крайней мере не встревожился сильнее. Хотя Краюху и будут теперь искать дубравские бояре, но и вязать или убивать на месте его вроде бы не собираются. И скорее всего, у Пилы будет возможность видеть, как Рассветник с помощниками повстречают его брата, и что потом будет. Но опять же, думал он, если эти четверо все-таки найдут Краюху, и на глазах у Пилы начнут убивать - что ему тогда делать? Верить, что перед ним в человеческом обличии злыдень и слуга черного колдуна, или бросаться спасать брата?
- Что он натворил-то? - осведомился Борец.
- Он это, или не он - еще неизвестно. - сказал Рассветник - Дело же наше строго тайное. И если этот человек в Новой Дубраве, то разыскать его надо кровь из носу.
Борец уехал восвояси, а четверо витязей вместе с Пилой устроились отдыхать в условленном месте - за зарослью дикой яблони, обхватов на триста от рва и мостика. Кафтаны и обувь от жары поскидывали. Плащи постелили на землю. Снял свое рубище и Пила.
- Поесть бы... - тут же пожелал Коршун.
- После поедим. На вот, сухаря погрызи. - сказал ему Рассветник.
Коршун взял у Рассветника сухарь, поглядел на него жалостливо, повертел в руках, да и бросил обратно в сумку.
- Перетерплю.
- Как хочешь. - сказал Рассветник, подкладывая под голову седло. - Поспим пока, авось из города с ответом не задержатся. Кто на страже постоит?
- Я на страже буду стоять. - сказал Вепрь.
- Добро. Если с ответом не приедут, пока солнце вон-до того бугра дойдет, тогда толкни меня.
Рассветник и Клинок быстро заснули. Вепрь сидел, прислонившись спиной к стволу дерева и поглядывал в сторону дороги. Коршун лежал на боку, молча глядя перед собой, видимо полный грустных раздумий о сухаре, от которого так высокомерно отказался. Тут же на плаще лежал его чекан.
- Можно посмотрю? - спросил Пила, кивая на оружие.
- Смотри. - равнодушно согласился Коршун.
Пила взял молот и старался держать его как можно бережнее - впервые он держал в руках настоящее боевое оружие, поэтому поневоле проникся к нему некоторым трепетом. К тому же сработан чекан был на редкость искусно: Он был выкован как ворон, словно сидящий на конце рукояти. Длинный клюв служил острием, а хвост из четырех заостренных перьев - противовесом. Чекан был легкий, много легче топора, которым Пила рубил сучья, и не в пример удобнее - в самый раз, чтобы действовать одной рукой. Длинная рукоятка позволяла делать впечатляющий замах - такая вещица в руках опытного воина представилась Пиле действительно смертоносной.
Пила так же аккуратно положил оружие на прежнее место и тоже расположился вздремнуть, подложив под себя накидку.
Яблоневый цвет еще только начал входить в силу, но аромат производил просто головокружительный. И вдвое этот аромат усиливался от предвечернего зноя - уже по-настоящему летнего, от которого мало спасала тень. Кругом надрывались от стрекота кузнечики и щебетали на все голоса птицы.
Сон, однако ж, не шел...
Помаявшись некоторое время, Пила открыл глаза и приподнялся.
Коршуна, кажется, все-таки разморило. Он лежал на земле, раскидав руки по сторонам, и посвистывал носом. А Вепрь так и сидел на прежнем месте, что-то не то напевая, не то просто бормоча себе под нос.
- Вепрь, а Вепрь?
- Тебе не удается заснуть, почтенный горожанин? - спросил Вепрь.
- Да так... думаю все. - сказал Пила.
- Ты думаешь о брате?
- Да, и о нем, и вообще. Что будет теперь...
- Что будет теперь, известно вечному небу. Не думай много, от этого тебе выгоды теперь не будет.
- Что, хочешь сказать, раньше надо было думать? - спросил Пила.
- Нет, - покачал головой вепрь - про это я не хотел тебе сказать. Про это брат-Рассветник уже говорил тебе: раньше ты мог думать и мог не думать, но от этого не могло быть выгоды. Злыдни имеют большую хитрость и имеют большую силу, и ты не избежал бы того, что теперь тебя постигло. Я же могу сказать так: много рассуждать нам не надо, а надо ждать, когда из города будет известие. После мы с братьями решим, что следует делать.
Пила решил наконец задать вопрос, мучавший его весь день:
- А когда вы Краюху найдете, что тогда будете делать? Как, то есть, поймете, он это, или злыдень?
- Тебе надо знать вот, что: - ответил Вепрь задумчиво, как бы размышляя или подбирая нужные слова в чужом языке - Злыдни имеют такую силу, и зло, которое в них живет, имеет такую силу, что даже принятый человеческий облик ее не скрывает. Если злыдень встретится тебе один раз, то встретив его в другой раз, даже в другом теле, узнать его тебе будет легко. Если только он не станет колдовать, чтобы скрыть себя. Если он будет это делать, то узнать его уже не будет легко.
- Так как же вы узнаете?
- Сейчас он носит знак - ожег отмечает его лоб. Пока он носит знак, узнать его будет легко.
- И что вы будете делать, если так?
- Убивать. Еще никто не мог сделать злыдня пленником. Если у злыдня нет возможности победить и нет возможности бежать, он убивает себя. Впрочем, нельзя говорить, умирают они совсем, или только на время, чтобы потом жить снова, в телах других людей.
- А ты, Вепрь, сможешь его узнать?
- Об этом мне нельзя говорить, потому что я никогда не видел злыдня. Коршун тебе говорил про это.
- А, да. Говорил...
- Но хотя я не видел ни злыдней, ни их хозяина, - продолжал Вепрь, вздохнув, - а беда, которую они мне причинили, не меньше чем у других братьев, глаза которых видели колдуна и злыдней. Все мы четверо собрались вместе не по своей воле, а потому, что Вечное Небо заставило послало нам несчастия, которые заставили нас встретиться и сказать друг другу: "Ты мой брат". И все несчастия пришли от Ясноока.
- А твоя какая беда?
- Это большая беда, которая постигла и меня, и весь народ уннаяка, это были позорные годы.
- Расскажи...
- Для чего это тебе, пильщик? - спросил Вепрь.
- Чтобы знать. У меня ведь тоже вроде своя беда теперь от них...
- Хорошо, слушай.
Я жил в Пятиградье в великом городе Торьякта. Здесь надо сказать, что мои отец и мать родились в знатных домах. Умерли они на много лет раньше, и воспитал меня в своем доме один из родичей отца большой боярин Уккэт, ратаи говорят "Неустрашимый" Его семейство было одним из самых богатых и славных в городе Торьякта. Сын Уккэта, Канур, был моим побратимом, а дочь Уотла, ратаи говорят "Радость" была с детства названа моей невестой.
Началось все в год, когда уннаяка избили слуг затворника, а князю Светлому кланялись. Но скоро стало всем понятно, что князь не послушает нас, но послушает колдуна, и хочет послать на Пятиградье стреженские полки. Поэтому большие люди от всех пяти городов встретились для совещания. На этом совещании был и я, потому что пришел с Уккэтом, а он был из первых, кого звали на это совещание.
Сразу было решено защищаться оружием, и держаться заодно, потому что помилования такого, какое раньше получил город Честов, никто не захотел получить теперь.
Одни говорили - надо соединить полки всех городов в большое войско, говоря что поодиночке разбить нас ратаям во главе с затворником и злыднями будет легко, а собраться, если каждый будет стоять в своем городе, нам не дадут, потому что большую хитрость имеет затворник.
Другие говорили - держать полки в каждом городе, потому, что с разных сторон нужно ждать нападения, и что с большим войском сможет колдун покончить, ударив один раз, и все это видели. Тогда вся страна будет без войска, и всю страну завоюют без боя. Может колдун сделать и иначе. Он нападет на города, не имеющие защиты, а войску прийти на помощь не даст. Если же полки будут стоять во всех городах, тогда любой город сможет устоять перед нападением, из других же городов тотчас подойдет помощь.
Одни говорили одно, другие другое. Когда же пришло время говорить Уккэту, то он поднял руку, чтобы призвать всех слушать, и когда все стали слушать, он сказал:
"Колдун имеет большую силу и большую хитрость. Но и силой, и хитростью, победить нас будет труднее, если мы будем вместе, а не каждый в своих городах. Поэтому следует нам собрать из всех городов большое войско, и стоять ни в городах, а встать лагерем на острове Улку, что посреди озера Коллакакэх."
Здесь надо сказать, что пять больших городов земли уннаяка стоят на трех реках и трех больших озерах, так что по рекам и протокам легко попасть из каждого города во все другие. А на одном из трех озер, которое называется Коллакакэх, есть остров Улку. Остров этот большой, и удален от берега на несколько поприщь, и никакой враг не смог бы подойти к нему и не быть замечен.
Еще здесь надо сказать, что сама земля уннаяка имеет мало полей и мало дорог, но имеет много густых лесов, и много рек, и много озер. Поэтому мы не опасались нападения ни конного, ни пешего войска по сухому пути, но ждали нападения войска на ладьях. И само войско Пятиградья было ни конным, ни пешим, а передвигалось на ладьях.
И когда сказал Уккэт, то все решили, что правда его, и требуется делать так, как он сказал. Решили, что на острове Улку на нас не смогут ударить неожиданно, а мы на ладьях сможем по озерам и рекам быстро прийти к любому городу, если возле него появится враг. Так мы думали, и думали что теперь только в открытом бою Ясноок сможет нас победить, а в открытом бою мы не уступили бы легко, и многие стреженцы были бы мертвы.
Так мы думали, но нам не было известно то, что было известно Вечному Небу. А Ясноок имел больше силы, и больше хитрости, чем мы считали.
В городе Торьякта мы собрались и пошли к озеру Коллакакэх. На сорока ладьях мы шли. Были здесь и бояре, и горожане, взявшие оружие, и воины из малых городов, пришедшие в город Торьякта, когда их позвали, со своим оружием и на своих кораблях. Уккэт остался в городе, потому что был стар, и ему поручили на время похода быть в городе главным. За себя он послал сына Канура, а младший сын Уккэта - Тойкархэт, остался с отцом, потому что был молод.
Так шли мы на лодках по реке к озеру Коллакакэх, и за переход до озера, нас встретил на реке боярин из города Торьякта. Имя его было Уркор, и он был дружен с Уккэтом. Он был в городе Пусегда по делам, определенным войной, и шел на трех ладьях с острова Улку.
Уркор радостно встретил нас, говорил с Кануром и с другими воеводами. Он сказал: "Смело идите, куда направлялись. Полк города Пусегда уже стоит на острове Улку и ждет прочих. А стреженские разведчики появлялись на легких лодках, но далеко от озера Коллакакэх. Войско же их не приближается.
Воеводы послушали его, и без опасения пошли к озеру. Уркор шел с нами.
Когда же пришли на озеро Коллакакэх, и приблизились к острову, то все решили, что нет сомнения в правдивости Уркора: На острове Улку стоял большой лагерь, и много лодок стояло на катках. А в середине лагеря, где стояли разноцветные шатры больших бояр, стояло знамя города Пусегда. И ни у кого не было подозрения об обмане, но это был обман.
У нас не было опасения, мы подошли к острову и встали у лагеря. И когда Канур и другие большие бояре сошли с лодок, то навстречу им вышел один из бояр города Пусегда, который был им известен, и приветствовал их. А когда они приветствовали ответно, то позвал их в большой шатер, куда -так говорил он - к их прибытию уже собрались воеводы для совещания и для пиршества.
Тогда наши воеводы приказали всем разгружать лодки, а сами пошли, куда их звали. Я был с Кануром, и должен был идти, куда шел и он, но я случайно промедлил, и моя жизнь была этим спасена. Думаю, что там же, куда их позвали для совещания и для пиршества, все наши большие бояре были немедленно убиты.
Другие же начали вытаскивать лодки на берег и ставить на катки. Люди из лагеря подошли и стали помогать нам вытаскивать лодки, и смешались с нами - это были изменники, уннаяка по крови, и стреженцы, которые переоделись и выглядели их помощниками. Вскоре те из них, кто был при мечах, обнажили мечи, а другие выхватили спрятанные ножи и короткие топоры, и стали убивать всех уннаяка, начиная со старшин. Из ближайших шатров в то же время вышли вооруженные стреженцы, и из кустов вышли много воинов, спрятанных там. И из ладей, стоявших на берегу, тоже вышли скрытые там воины. В то же время в ладьях Уркора гребцы достали оружие и напали на нас сзади.
В бою, который тогда начался, мы не имели возможности победить. Нас поражали со всех сторон, а мы были разделены на малые отряды. У многих оружие оставалось в ладьях, и эти воины, не имея возможности взять оружие, дрались пустыми руками. Я был при мече, так как принадлежу к боярскому роду. Я обнажил меч и стал сражаться со стреженцами. Вместе со мной сражались несколько храбрых воинов, но множество врагов было между нами и остальными, и к нашим ладьям проход нам тоже был закрыт. Нас заставили отойти к открытой воде, и хотя мы бесстрашно сражались и многие стреженцы были мертвы, но нас быстро становилось мало и еще меньше. Прошло мало времени, когда я оказался один. Я стоял в воде по пояс, а с берега ко мне шло много стреженцев. Тогда, видя что мне не остаться в живых, и что повсюду войско города Торьякта терпит поражение, я бросил меч и нырнул в озеро. С берега в меня стреляли несколько раз, но я плыл под водой, выныривая только на короткое время, и в меня не попала ни одна стрела. Лодки за мной следом не отправили, потому что бой продолжался на острове, и устраивать на меня большую охоту было не время. Когда же бой закончился, то с острова Улку отошли лодки со стреженскими воинами. На лодках они ловили в озере уннаяка, спасшихся похоже на меня, и топили их в воде. А я был уже недалеко от берега.
Я спасся, наверное, один из немногих. Но начинать искать на берегу тех, кто спасся кроме меня, было нельзя, потому что стреженцы уже приблизились. Мне надо было бежать быстрее.
Первая моя мысль была о том, чтобы предупредить других спешивших на сбор. Я бежал по берегу озера, но озеро Коллакакэх имеет в длину многие дни пути, и места там малолюдные. Я бежал и понимал, что предупредить никого не успею. Я не знал тогда, что стало с другими полками Пятиградья, но на озере стали ходить открыто стреженские ладьи. Стреженцы нападали на деревни, грабили их и топили лодки, застигнутые в озере, а лодки,стоявшие на катках, горели. Вдоль берега же стали ходить дозорные конные и пешие.
Я шел один день, и другой, и третий, и понимал что озера мне вовремя не обойти, и в город Пусегда не прибыть раньше, чем туда придет рать колдуна. Чем дальше я шел, тем больше видел стреженцев. Уже было для меня бесспорно, что все пятиградские полки, а не только полк города Торьякта, уже были разбиты, и что большая беда постигла наш народ.
Не знаю, как колдун победил войско города Пусегда. Не может быть сомнения в том, что не обошлось без хитрости, и без измены, потому что немало уннаяка на острове Улку действовали против нас. Нельзя спорить, что Уркор служил затворнику, и скоро ты узнаешь, почему это правда. Тот боярин, который встретил нас на острове и приветствовал, чтобы обмануть, мог и не служить ему. После, когда я уже знал Старшего и братьев, я об этом подумал: Приветствуя наших воевод, он снял шапку, но лоб его был закрыт повязкой. Значит, злыдень мог говорить его голосом. Хотя Ясноок мог заставить его и других стать изменниками и другим способом - колдовством, и золотом, и угрозами, и иначе.
Я шел много дней, обходил поселки и сторонился людей, потому что боялся явной стражи, а еще больше я боялся тайных изменников. Всюду я видел свидетельства нашествия стреженцев на мою землю. В одном месте, и в то же время в другом поднимался дым от горящих домов, и с берегов рек доносились в лес плачь и крики. На переправах через реки и протоки озер стояла охрана, и я преодолевал их по ночам, и в местах неудобных. Через много дней я добрался до округи города Торьякта. Там стреженцев было везде множество, но осаждали они город, или взяли его уже тогда, я не знал. Я побоялся подойти к городу близко, как боялся и выйти к людям, чтобы не быть выданным. Укрытием мне послужил лес, далеко от жилищ. Там один я провел все время, которое осталось от лета. Когда началась осень, я решил: погибнуть от холода и голода не лучше, чем погибнуть от вражеских мечей. Но в город я все равно не шел, а шел до заимки лесника Кайса, что служил когда-то Уккэту. Он пообещал, что не выдаст меня. В его домике, стоявшем в маленькой заводи на озере, далеко от любой деревни, я провел зиму.
Кайс ходил иногда в села, и в сам город Торьякта, и по моей просьбе спрашивал там острожно, не спрашивал много сразу, чтобы не быть подозрительным. Он передавал мне, что говорили, и его вести меня не радовали.
Говорил он так: Пятиградье теперь можно было, не опасаясь ошибки, называть Трехградьем - так были сильно разорены Пусегда и Колта - еще один город из пяти великих городов Уннаяка. Города эти следовали решению стоять до конца, и были взяты приступом. Там не из каждых десяти дворов уцелело по одному. Люди, которые не были зарублены и увезены в рабство, строили на местах домов шалаши и копали землянки. Другие три города, в их числе и Торьякта, испугались такой участи, и просили князя о милости - помилование их было еще страшнее того, которое получил раньше город Честов. В селах и городках все было также разграблено, а многие из них исчезли совсем. По приказу злыдней людей связывал веревкой, вывозили на озера и бросали в воду, другим же рубили головы, других же увозили в рабство.
Как будто о бывшем своем господине, а на самом деле потому, что просил я, Кайс узнал так: Когда Торьякта сдалась затворнику, то были названы злыднем зачинщики мятежа из числа бояр и именитых людей. Первым в их числе был назван Уккэт. Он был казнен при общем собрании граждан, он и другие, был с ним казнен и младший сын Тойкархэт, детских лет которого колдун не помиловал.
Сам город отдали во владение одному из злыдней. Но злыдни почти всегда находились либо при затворнике, либо перемещались по городам, куда он отдавал им приказ ехать. В Пятиградье редко задерживался один из них. Поэтому в город Торьякта был назначен наместник, и наместником стал Уркор. Он стал жить на дворе, которым раньше владел Уккэт, а Уотла стала его наложницей - так говорили. Еще Кайс говорил, что Уркор распоряжается в городе как хозяин в доме, а всех граждан видит как своих рабов. Любого по его воле могут выгнать за стены, лишить имущества или убить. Для этого Уркору не надо судить и знать что человек виновен. Граждане же во всем ему подчинялись, потому что страх опустил им руки.
Когда я слушал, что говорит Кайс, то мое лицо становилось черным от гнева. Я думал, что Уркору надо подождать нашей встречи, и что не всем страх опустил руки в земле уннаяка! Так я провел у Кайса зиму, весну и половину лета.
За время, которое прошло, я стал худым и получил бороду,так, что узнать меня не было легко. Я решил снова пойти в город Торьякта, и пошел туда один. Не знаю, поступил бы я так, если бы мне было известно то, что было известно Вечному Небу.
В город я вошел свободно. Стреженцев нигде уже не было. Ворота охраняли уннаяка, состоявшие на службе у колдуна, злыдня и Уркора. Подозрения у них я не вызвал, сказав что от голодной смерти ищу в городе заработок.
Все в городе, как казалось, было неизменно, с моего отъезда к острову Улку. Дома не были сожжены и стояли на прежних местах. Лишь то было особенно, что горожане встречались на улицах редко, а на торговом месте половина обычных мест было пустыми. Ни с кем не заговаривая, я прошел половину города, когда Небо не то послало мне дар, не то посмеялось над моим человеческим ничтожеством.
Навстречу мне шла Уотла. На ней был наряд замужней женщины, золотые ожерелья на ее шее, и золотые кольца и браслеты на ее руках. Рядом с ней шла женщина, что служила при ней в доме Уккэта.
Уотла не узнала меня, а прошла и не повернула ко мне свою голову. Я же, с трудом сдержавшись, не выдал себя, но дал ей и служанке отойти некоторое расстояние, потом повернулся и шел по их следу.
Так я шел, не догоняя их, но и не отставая, и миновал несколько дворов. Потом Уотла и служанка, сопровождавшая ее, свернули с большой улицы в проулок.
Тогда я быстро, насколько мог, побежал за ними, догнал и схватил Уотлу за руки. Служанка крикнула что-то, но для меня было не время ее слушать. Я посмотрел Уотле на лицо, а она сначала застыла, потому что была удивлена, но потом, посмотрела на мое лицо и поняла кто ей встретился. Испугавшись, она вскрикнула, и чуть не потеряла чувства, но я бил ее по щекам и тряс, а когда она снова взглянула на меня, то я сказал:
- Уотла! Твои отец и братья далеко, но они смотрят на тебя!
Сказав так, я вытащил у Уотлы ножик, какие носят на поясе наши женщины, и ударил ее в шею. Служанка стояла в трех шагах, от испуга не имея сил пошевелиться и не владея собой. Я не тронул ее, и бежал через проулки, добрался до полночных ворот города, и вышел вон.
К леснику я больше не пошел, потому что был благодарен ему за убежище, а в том, что меня теперь будут повсюду искать, не могло быть сомнения. Я добежал до первого селения, отнял там лошадь, и скакал по лесу, переплывая реки, пока каонь не упал. Потом я пеший шел лесами, ел рыбу из озер, ягоды и грибы. Потом добрался до реки Ижа, которая течет в Землю Уннаяка из Засемьдырья, там прибился к рыбакам год ловил с ними рыбу в реке Ижа, а после добрался до удела княжича Смирнонрава, где находили убежище все, кто пострадал от Ясноока и его людей.
Там я встретил Старшего и его учеников, которых после назвал братьями. Там же встретил я много других людей, с разных мест ратайской земли, говорил с ними и слушал их слова.
И ты будешь теперь знать, Пила, что если бы не слова этих людей, переживших беды подобные моей, то моя ненависть к ратаям была бы лютой, и от клятвы, которую я себе дал, я бы не стал отрекаться. А я дал клятву убивать каждого ратая, которого смогу убить. Но от Старшего, от братьев и от других я узнал, что беда, постигшая меня и постигшая Пятиградье, постигла многие города, и как мы пострадали от колдуна, так страдают от него другие. Это я услышал от них. А когда потом я стал бывать с учителем и братьями в ратайской земле - тогда я это увидел...
- О! - прервался вдруг Вепрь - А вот и вести из города!
Из ворот Новой Дубравы резво скакал всадник. Свернув с дороги, он держал путь к месту стоянки.
- Рассветник, Коршун! Поднимайтесь! - Сказал Вепрь, вставая - Клинок!
- Дай спрошу, пока не забыл! - вскрикнул Пила - А что с твоим лесником стало? Узнали слуги колдуна, что он тебя скрывал?
- Не знаю, почтенный горожанин. - сказал Вепрь - Я пытался узнать о нем, и посетил его дом, когда пришел конец позорных лет, но в его домике уже никто не жил. Но дом Кайса не сожгли, и оставлен он был не очень давно, а я провел в Засемьдырье годы. Поэтому есть надежда, что даже если старик умер, то не враги убили его.