Скоро лето. Жара, свалившаяся на головы тем, у кого вошло в привычку вопить, что им надоела зима с её холодами и снегом, принимает удар на себя. Все те, кто ещё две недели назад грузил ближнего своего, что, мол, "порою мне кажется, что зима навсегда...", теперь жалуются на солнце, которое "сжигает их дотла".
По пыльной дороге, ведущей через самые дальние уголки города, где не всегда можно встретить живое существо, бредут два человека. Их пыльные туфли уже порядком избиты придорожными камнями, хотя видно, что по городским ухоженным тротуарам эти туфли шагали не долго. Чёрные у одного и светло-зелёные у другого брюки и пиджаки несколько примялись (видимо, путники совершали привал или перевал, в результате чего ещё недавно отглаженные костюмы превратились в ношенные тряпочки). Рубашки обоих расстегнуты наполовину, тело под рубашкой мокрое от пота. Шаги мерные и тяжёлые, вколачиваются в землю, точно падает рояль, дыхание тяжёлое точно идут они целую вечность.
Налево и направо от узкой дорожки видны лишь редкие деревья да низкие кусты чего-то дикорастущего. Ничего съедобного, живого или жидкого, достойного внимания уставших путников, не видно. Голубое небо плоским стеклом простирается сверху, точно крышка террариума. Впрочем, обитателей террариума не видно также (если не считать двух путников, чья дорога в обе стороны кажется бесконечной).
- Нити, говоришь? - человек в чёрном костюме внезапно остановился, зажмурился на солнце и повернулся к идущему чуть позади человеку в светло-зелёном костюме.
- Угу. Нити... Не останавливайся, пошли. - Человек в светло-зелёном костюме чуть подтолкнул попутчика в плечо и тот тяжёло, с неохотой двинулся дальше.
Город, оставшийся где-то далеко за спиной, готовился к празднованию чего-то. На многих зданиях города висели надписи, поздравляющие жителей с праздником. Каким именно праздником поздравлялись обитатели этого места, надписи не сообщали. Впрочем, праздников всегда было предостаточно, поэтому никто никогда и не задавался вопросом "для чего висит поздравительная надпись?" и "что именно празднуется?".
Каждый праздник, конечно, имел свои атрибуты, но частенько в головах жителей всё так перемешивалось, что некоторые праздники получались этакими винегретами из нескольких близко находящихся друг от друга торжеств. Иногда подобное смешение делалось и вовсе специально для экономии времени и бюджетных средств. То, к чему готовились прямо сейчас, также было похоже на винегрет. Комичные сочетания красных флагов прошлой эпохи с футуристическими пейзажами современных построек придавали более чем гротескное ощущение, ощущение абсурда. Праздник часто превращается в нелепость. Особенно, учитывая тот факт, что к полночи блуждающий тут и там народ, превращается в смазанное алкоголем НЕЧТО, в кривляющихся человекообразных обезьян. Одним словом, финал любого праздника ясен изначально, отчего атрибутика того или иного самостоятельного празднования, имеющего особенный смысл, превращается в мишуру.
Место встречи изменить нельзя и место это - городская площадь. На городской площади толпится народ. Где-то в самом эпицентре народных копошений стоит обильно потеющий толстяк - градоначальник. Тяжело дыша, он вытирает лоб платком и щурится на солнце.
- С торгашами обговорили? - спросил градоначальник у стоящего рядом с ним молодого человека с маленькими очками на носу и большой папкой под мышкой.
- Мы сообщали им, что нам нужно, но они всё ещё противятся. Говорят, что в такое время хорошо бы башлять больше. Говорят, хотите праздника, подайте нам денег.
- Суки. - Проговорил почти шёпотом градоначальник, затем широко улыбнулся, развёл руки в стороны и обратился к ждущему его решения народу. - Праздник состоится. Всё оговорено! Мы не можем допустить, чтобы такой праздник как... эээ... юбилей... эээ... вы сами знаете чего... чтобы было всё, что нужно, мы сделали максимально. Можете расходиться по домам и готовиться к сегодняшнему вечеру. Спасибо, расходимся.
Народ, поняв лишь часть из того, что прокричал им толстяк, побрел назад, по домам. Они услышали главное - сегодня вечером они нажрутся и будут орать о светлом будущем, оставляя за собой разбитые пивные бутылки.
Недовольный градоначальник, шевеля бровями, дал указание помощнику заплатить торгашам необходимую сумму в обмен на предоставление места и необходимых продуктов для торжества.
- Как же надоело мне это поклонение торгашам... - проговорил толстяк, садясь в машину и закуривая сигарету. - Эти твари дождутся, я выкину их из города! Вымету поганой метлой! Всех этих магазинщиков, латочников, алкогольщиков и прочих барыг. Как сказал мой отец, на них бы всех разом сбросить бомбу в сорок третьем.
- Вы же сами, Семён Леонидович, знаете, что это невозможно. Мы привязаны к ним, как собачка на цепи.
- Знаю, Саш. Оттого и тошно... - тихо, куда-то в пол, пробормотал градоначальник, выпуская дым изо рта и ноздрей.
Машина градоначальника проезжала по всему городу, начав свой путь от городской площади, проехала элитные высотки, старенькие полуразваленные бараки, сто лет находящиеся на очереди на снос, частный сектор. Проезжая мимо одного из частных домиков, градоначальник попросил водителя остановиться. На машину что есть мочи лаяла собака. Она была на цепи, но придушив саму себя натянувшимся ошейником, рвалась вперёд, стараясь дотянуться до вдруг возникших чужаков. Будто не замечая того, что свобода её ограничена короткой цепью, собака бросалась вперёд снова и снова, захлёбываясь лаем, злобно оголяя клыки и сверкая глазами.
- Как собачка говоришь? - Улыбнулся толстяк. Не оборачиваясь к собеседнику, он продолжил, - нет, Сашка. Вон собачка, на цепи, привязана, но это ей не мешает. Мы не так. У нас иначе. И привязаны мы не так крепко, как она, и стараемся освободиться от привязи не так усердно.
- Так мы и вовсе не стараемся освободиться от торгашей, Семён Леонидович.
- Тьфу, блядь... Поехали! - крикнул градоначальник водителю, и машина понеслась дальше, оставляя за собой облако пыли.
Человек в светло-зелёном костюме остановился. От прекратившегося шарканья за спиной, остановился и его попутчик. Никакой клади у них не было, но солнце жарило, а небо давило на плечи не хуже любого рюкзака. Усталость чувствовалась в каждом вздохе обоих мужчин.
Из внутреннего левого кармана пиджака, человек в чёрном костюме вынул очки, из внутреннего правого - свёрнутый в четвертинку лист бумаги.
- Ты же для этого остановился? - спросил он попутчика.
- Нет. Привал. Только и всего. Бумажку можешь обратно положить.
- Как скажешь.
Отойдя на некоторое расстояние от дороги, мужчины сделали привал. На траву постелили пиджаки и рухнули на них с высоты своего роста. Человек в чёрных брюках немедленно вырубился, засопев в сновидческом экстазе. Человек в светло-зелёных брюках ещё долго смотрел на небо, поднимал вверх руки, не то словно пытаясь дотянуться до проплывающих над головой облаков, не то, чтобы проверить, свободны ли его руки подниматься и опускаться по его желанию, не привязаны ли они чем-то к чему-то.
Почёсывая длинную чёрно-белую бороду, ухмыляясь редкими больными зубами, шёл старик. Появился он с той стороны, куда направлялись мужчины. Впереди не было ни леса, ни спуска, но старик появился вдруг, будто получивший назад своё тело дух. На старике также как и на путниках был пыльный мятый костюм, истоптанные ботинки и наполовину расстегнутая рубашка. Сам старик был лохматым и грязным, что бросалось в глаза издалека и становилось всё отчётливее, по мере того, как старик приближался к путникам.
- Отдыхаете, сынки?
- Да. - Не отрываясь от разглядывания неба и собственных рук, протянутых к облакам, сказал человек в светло-зелёных брюках.
- Ха, молодость... Да уж, молодость... - оскалился старик, щурясь на солнце. - я присяду?
- Если угодно.
Старик сел прямо на пыльную дорожку. Облегчённо выдохнув, он устроился удобно, опёршись на правую руку, достал из кармана пиджака сигареты и спички, прикурил и с нескрываемым наслаждением затянулся. Человек в чёрных брюках как и прежде блаженно сопел, наблюдая, по-видимому, десятый сон. Человек в светло-зелёных брюках также разглядывал облака, не обращая внимания на вдруг возникшего незнакомца.
- Помнится, лет этак сорок назад, я тоже был связан. Эти тонкие порой невидимые верёвочки исходили из меня в разные стороны, будто я муха, застрявшая в паутине. Их, конечно, не было видно глазу кого бы то ни было, но их отчётливо видел я сам. Нити будто исходили из моего тела: рук, ног, шеи, груди, волос и даже каждого пальца в отдельности, но вот к чему они были привязаны, я не всегда понимал. Ясно было только одно - я связан. - Старик на время замолчал, чтобы затянуться дымом. В это время, человек в светло-зелёных брюках перевёл взгляд на старика. В глазах мужчины читалось недоумение. "Как? Почему он начал говорить мне про нити?" Старик продолжал - Мне понадобилось много времени, чтобы понять - шаг вперёд есть обрывание нити, связывающей тебя. Знаешь, инфантильный человек - это человек связанный нитями. Он не способен сделать что-то самостоятельно, не способен принять решение точно так же, как не способен застегнуть пуговицу. А ведь ему достаточно что-то научиться делать самостоятельно и нить, та или иная, оборвётся... Впрочем, мы движемся вперёд. Вот и вы, как я погляжу, куда-то стремитесь, имеете цель. Что ж, идите, молодёжь, дорога длинная. Вот только куда мы идём? Уж ни в ту ли самую паутину? Обернись, может, у тебя уже подрастают крылья? Но знай, что это не крылья ангела, это крылья мухи. Мухи, летящей в паутину. Дети -- будущее не потому, что однажды они станут взрослыми, а потому, что человечество с течением времени будет становиться все инфантильнее: детство -- это образ будущего. Это не мои слова, это сказал Милан Кундера. И он чертовски прав. Обрывание нитей слишком взрослое занятие для современного прогрессивного человека. В эпоху вечных тинов и молодеющих до состояния новорожденных стариков, негоже учиться чего-то делать самостоятельно. Выстраивание изысканной лжи, лицемерия, корысти - вот дело современного инфантилизирующегося авангардиста. Или ты так не считаешь? - Старик, прищурившись, бросил взгляд в человека в светло-зелёных брюках, затем затянулся, не отводя глаз. Человек в светло-зелёных брюках не мог выдавить из себя ни слова. Он только сейчас понял, что его новый собеседник возник, будто из воздуха, что говорит он именно то, о чём человек в светло-зелёных брюках размышлял последние месяцы и не мог сформулировать свои чувство-мысли в мало-мальски связную речь. "Всё это не случайно. Всё это не случайно!", - вертелось в его голове. Старик, тем временем, продолжал, - я долго не умел держать ложку в руке. Конечно, когда был ребёнком. И в то время я был привязан. Привязан к руке, подносившей мне ложку с едой. Рука принадлежит человеку, то есть я был привязан к человеку. Впоследствии я научился держать ложку, и нить оборвалась. Я долго не умел завязывать шнурки... Ну, там та же история. По мере взросления, научения, познавания, и нити, связывающие нас становятся всё прочнее. И самое страшное, что у каждого из нас всегда есть выбор между шагом вперёд и нейтралитетом (ибо шага назад не бывает). Каждый сам решает - учиться что-то делать самостоятельно, узнать новое, или выпить пиво. Есть хорошее стихотворение по этому поводу, быть может, ты его слышал:
Я хотел увидеть,
Однако, вместо этого, я вышел поссать.
Я хотел поверить,
Однако, вместо этого, я бросил курить.
Я хотел подумать,
Однако, вместо этого, я плюнул в окно.
Я хотел побегать,
Однако, вместо этого, я выбрил виски.
Я хотел помыться,
Однако, вместо этого, я съел пирожок.
Я хотел наружу,
Однако, вместо этого, я сломал карандаш.
Вслед за Егором Летовым, и я говорю тебе: знай, Лёха, у каждого есть выбор - выпить пива или оборвать нить...
Капля дождя упала из облачка на нос человеку в светло-зелёных брюках, и он тотчас же проснулся. Рядом с ним ворочался спящий спутник. Старика нигде не было.
На городской площади было полно народа. Время ещё ясное, но люди, не дожидаясь вечера, уже наполнили собой центр города, наводнили телами улицы, парки и кафе, а свои желудки - дешёвым алкоголем.
Среди пьющих и громко разговаривающих из-за заглушающей всё вокруг музыки людей, шёл, улыбаясь, бизнесмен. Таких как он в городе было полно, точно треть города и была бизнесменами, та самая, которую градоначальник называл торгашами. Бизнесмен знал, что именно так его и его коллег называют иные жители города, но обиды не держал ни на кого. Он получал деньги и, собственно, реальную, в отличие от чиновнической, власть над городом. Он любил проходить среди народа, когда тот предаётся веселью, так как любил ощущать свою причастность к происходящему. Пусть он серый кардинал, но всё происходит по его воле - все эти довольные лица должны благодарить его и его коллег. Не будучи жадным до славы, ему хватало такого рода самолюбования.
В отдалённом от общего веселья месте, тем не менее, в престижном районе города, находился ресторан, в который бизнесмен и направлялся. В ресторане его ждали коллеги, ждали для празднования текущего торжества, имя которому... впрочем, какая разница.
Войдя в ресторан и обнаружив коллег за элитным столом, бизнесмен учтиво поприветствовал пожирающих деликатесы барыг. Налив себе вина, но не садясь за стол, бизнесмен произнёс тост:
- Господа, я попрошу вас протянуть ваши руки вперёд. Взгляните, господа, на ваши руки. Этими руками вы делаете добро... и деньги. Добро в виде сегодняшнего праздника для народа, и деньги в виде денег. - На этом месте по ресторану прокатилась волна хохота. Не отрываясь от пожирания деликатесов, бизнесмены внимали коллеге. Тот продолжал. - господа, ни для кого не секрет, что мы с вами боги. Боги этого города. Некоторые из нас, боги и близлежащих деревень, а некоторые, - он значительно поднял указательный палец вверх, - и соседних городов! Но не думаете ли вы, господа, что оказывая влияние на всех этих людей на площади, вы тем самым связываете себя? Не думали ли вы, что будет, если в вас, в вашу силу, в вашу божественность перестанут верить? Не рассыплетесь ли вы на мелкие частицы, словно песочная статуя? И что ещё хуже, не поменяетесь ли вы местами с теми, кого держите на коротком поводке, кого принимаете за собачек? - в ресторане повисла тишина. Даже у самых циничных и одновременно самых прожорливых торгашей застрял кусок в горле, и затаилось дыхание. - К чёрту эти мысли, господа! Лично я ни о чём таком не думаю! Гори оно всё огнём! Давайте жрать и напиваться! - восторженные крики и звон бокалов заполнили пространство ресторана. Облегчённые вздохи перешли в истерический смех. - Музыку!! - скомандовал торгаш, давая отмашку находящемуся неподалеку оркестру. Немедленно заиграло нечто всем знакомое и сладкое.
- Просыпайся, Андрей. Дождь начинается. Читать нужно. Я уверен, осталось немного. - Человек в светло-зелёных брюках растолкал попутчика и тот нехотя открыл глаза. Неожиданно обнаружив, что уже начало темнеть, человек в чёрных брюках начал подниматься и отряхнув от травы пиджак, начал напяливать его на себя.
- Прочитать? - всё ещё сонным голосом спросил он приятеля.
- Да. Теперь пора.
Очки и сложенная в четвертинку бумага появились из карманов чёрного пиджака.
- "Я ушёл из города, чтобы увидеть нити, исходящие от рук моих, от ног моих и головы. Я смотрю в небо столько раз, сколько позволяет мне моё тело, ибо нужно порой поглядывать на дорогу, дабы не сбиться с пути или не остановиться вовсе. Я топчу эту землю, приближаясь шаг за шагом к обрыванию нитей, мешающих мне пройти чуть дальше желаний наполняющих пространство людей. Чуть дальше других и чуть дальше себя, ибо я сам есть нить, связанная со всеми...
- Стоп. - спокойно сказал человек в светло-зелёном костюме. Чепуха это всё. Всё не то.
После минутной паузы, человек в чёрном костюме сказал:
- Как это не то? Мы сколько с тобой идём?!
- Дураки мы, Андрюха. Вот и идём.
- Ты это брось!! Нам назад пути нет. Сам же говорил, что нужно идти вперёд, чтобы оборвать нити...
- Так и есть. Вперёд. А пока мы топчемся на месте.