Вот говорят люди: "Оборотень - волчья кровь", а о том и забывают, что кровь-то у него не только волчья, но и человечья. И уж какая из них верх возмет - это не от крови зависит, а от души. Я-то знаю, о чем говорю, Никогда я правды не рассказывала, а сейчас уж все скажу как было, ни к чему уже врать...
Батюшка мой умер в тот год, когда мне 15 лет исполнилось. И в ту же зиму появился в деревне волк. Просто беда, недели не пройдет, чтобы не зарезал то овечку, то телушку, а то и корову. И говорили мужики, что если по следам судить, так величины он был невиданной. И то диво, что собаки по дворам не лаяли, а засовы точно человеческой рукой отворены были. У нас с матушкой в ту пору корова была стельная. И когда услышала я ночью, как во дворе снег заскрипел да дверь сарая стукнула - про страх забыла, схватила топор да кинулась к буренушке. Волка-то страшно, а без коровы-кормилицы нам остаться страшнее... Вот влетела я в сарай, смотрю - буренка в угол забилась и мычит, словно плачет, а перед ней стоит огромный волчище, не то седой, не то белый, шерсть прям светится. Я топором замахнулась, а сама кричу: "Не трожь буренушку! Поди прочь, стыдно тебе сирот обижать!" Со страху сама не знаю, что и кричу... Это ж надо - дикого зверя стыдить вздумала! Однако волк меня услышал, обернулся, взглянул на меня словно удивленно - это кто, мол, такой смелый нашелся. Тут-то я и обмерла совсем. Глаза у него человечьи были, разумные да ясные, только холодные.... И не злые даже, это бы не так страшно, а холодные, ровно звезды в морозную полночь, зеленые, ровно вода в проруби. Посмотрел волк этак, оскалился, словно улыбнулся по-своему, и прыгнул на меня. Я хочу крикнуть, хочу топором отмахнуться - а рука, словно во сне, не поднимается, и голос пропал... Потом я матушке говорила, будто не помню ничего, что дальше было - врала я. В памяти я была, только сделать ничего не могла - то ли со страху, то ли колдовство напустил оборотень проклятый... А рассказать потом так и не рассказала ни матушке, ни подругам, ни сразу, ни потом, когда вся деревня увидела, что в тяжести я. Так и отговаривалась беспамятством. Я ведь понимала, что коли узнают люди, кто моему дитятку отец - беда ему будет, да и мне, пожалуй, тоже. За себя бы и не стала молчать, насмешки да поношения терпеть, а дитя-то невинно! Ради него я и промолчала, не сказала людям про оборотня. А только надо сказать, корову нашу он не тронул, и с того дня в деревне больше не появлялся. Ровно я откупилась от волка, одна за всех...
Как я родов боялась - сказать невозможно! А пуще всего боялась чужих глаз. Однако обошлось все, мальчик родился обычный с виду, без клыков, и глазки серые. Но я-то знала, чья в нем кровь, и стерегла его, от чужих прятала. Первый раз он обернулся, когда ему год был. И опять мне повезло - вдвоем мы с ним в избе были. И что диво - волчонок несмышленный, а ко мне тянется. А что я? Сын он мне. У кого своих детей нет, тот пусть меня осудит...
Ну, потом я уж разобралась немного. Днем, при солнышке, он никогда не оборачивался, и я могла быть спокойна, могла его отпустить с мальчишками поиграть. Но после заката я его из дома не выпускала, а в полнолуние так и в избе глаз с него не спускала. А как подрос да начал понимать, что к чему - поговорила с ним, обьяснила, кто он такой, что с ним происходит и что будет, если в деревне про него узнают... Скоро научился мой Митенька владеть собой, даже в полнолуние мог человеком оставаться, если хотел. Чаще, правду сказать, не хотел. Чуть не каждую ночь в лес убегал. Сперва просто бегал да играл, потом и добычу в дом носить стал. Тут уж я, хоть и небогато мы с ним жили, а постаралась, справила ему какое ни есть ружьишко, чтобы люди не косились да не дивились, как Митя дичь промышляет. Так Митя и впрямь с ружьем охотится научился, мальчишкой еще был, а уже первым охотником на деревне славился. Мужики, бывалые охотники, удивлялись, как он лес знает да как всякую лесную тварь понимает. А Митя из лесу, почитай, и не выходил - днем с ружьем охотился, а ночью волком бегал...
Как-то стал Митя меня об отце расспрашивать. Про меня к тому времени судачить давно бросили. И то сказать, вот уж невидаль - в подоле принести! А самого Митю мальчишки стали было дразнить, да скоро бросили, потому как драться он был мастер. Да, видно, сам он об этом задумывался.
- Матушка, - спрашивает, - а мой отец тебя любил?
- Какая любовь, - отвечаю, - он меня силой взял.
Спокойно отвечаю - отплакала уже свое, отпереживала... А он прямо вспыхнул весь, кулаки стиснул. Но сдержался, дальше спрашивает:
- А меня?
- А о тебе он и не знал.
- А я на него похож? - спрашивает, а сам весь, как струночка, напрягся. Я тут и соврала бы, да не понадобилось, честно отвечала:
- Нисколечко не похож, ни человеком, ни волком не похож. У него глаза зеленые да холодные, а у тебя серые да ласковые.
Как-то летом обьявились опять в округе волки. Ну, вроде бы дело привычное, на то и ружья у мужиков. Однако то ли все в одночасье охотиться разучились, то ли волки умные пошли, а только охотники наши один за другим из лесу ни с чем возвращались. Собрался на волков и Митя. Я не пускала, рано ему на такого зверя идти, но когда такое было, чтобы мальчишки матерей слушали? Ушел... На следующее утро нашли его в лесу - в обнимку с матерым волчарой, оба в крови, и у волка нож в горле, а ружье разряженое рядом валялось. Принесли обоих в деревню, глянула я и обмерла - волк-то белый, с зелеными глазами... Вот почему его пуля не взяла - на оборотня-то серебряная нужна. Значит, дрался с ним Митя по-волчьи, а как одолел - из последних сил в человека обернулся да нож уже мертвому в горло воткнул. А то ведь кабы нашли двух волков - не стали бы разбираться, кто из них кто...
Раньше я и не помнила, чтобы Митя болел. Обернется волком, и всякие хвори проходят, раны заживают. А сейчас он хоть и быстрее выздоравливал, чем обычные люди, но пролежал немало - порвал-то его белый волк страсть как! Уже когда на ноги вставать начал, спросил у меня:
- Матушка, это ведь мой отец?
- Да, - отвечаю
- Я догадываться стал, когда выстрелил. Я ж в упор стрелял. Ну а когда мы драться стали - точно понял. От простого волка у меня раны бы вмиг затягивались.
- И как же ты, Митенька? - спрашиваю. Ведь не легко это, родного отца убить. А Митя улыбнулся невесело и ответил:
- Ничего, ты не переживай! Я ведь человек, а он волк. Кабы он тебя любил да обо мне тревожился, может, иначе было бы. А так - чужие мы. Мне любой в деревне родней его.
Шло время, и Митя мой в возраст вошел. Удался он парнем рослым да красивым, девушки заглядывались. Да и сам он кое на кого заглядывался, я-то видела. Мне Настя по нраву была, девушка скромная да работящая. И поначалу вроде все как надо было - на вечерках рядом сидели да на праздниках плясали вместе, а потом что-то Митя перестал на вечерки ходить... Как-то вечером сидит он дома, а на улице, слышно, парни смеются, на посиделки собираются. Я и спрашиваю, вроде со смехом:
- Что же ты, Митя, не идешь, поди Настя заждалась?
А он в ответ грустно так:
- Нечего ей меня ждать. Виноват я перед ней, что столько времени зря голову морочил. Ну да ничего, она красивая, найдет еще себе мужа...
- Что это ты говоришь, Митенька? - встревожилась я. - Ведь по сердцу она тебе, я знаю.Женился бы, да и жили бы как люди...
Митя от этих слов так и вскинулся:
- Как люди? А дети у нас народятся - они кем будут, людьми или нет? Ты мне рассказывала, как в детстве ты меня по ночам стерегла да от чужих глаз прятала - а моих детей что, вместе стеречь будем? Не желаю я Насте такой судьбы! Да и никому не пожелаю... Не получится у меня, матушка, жить как люди, проживу и бобылем.
Да только это легко сказать - "бобылем", а кровь-то молодая, горячая, она свое берет. Зима пришла, и стал Митя все больше в лесу исчезать. По два, по три дня домой не приходит... Как-то неделю не ночевал дома, я уж тревожилась, хоть и знаю, что он в лесу не пропадет, а все равно не по себе. Зима в тот год выдалась вьюжная, ветер за окном завывает, а я сижу без сна, прислушиваюсь... Потом пришел, взглянула я на него, а у него в глазах такое... и счастье, и гордость, и вина - все сразу, и еще что-то, отчего я сразу все поняла.
- Что,- спрашиваю, - сыночек, все-таки нашел себе жену?
- Нашел, матушка, - а сам так и светится.
- Что же ты Настю пожалел, не захотел, чтобы у нее оборотни родились, а тут, выходит, не жалко?
- А я разве думал? В волчьей шкуре не до умных мыслей, знай беги да хватай. Как увидел я ее, как запах почуял, так и себя не помню толком, только в голове туман да по жилам огонь!
- А коли впрямь оборотень родится, что делать будешь?
- И не знаю, матушка. Видно, следить, как ты следила. А может, и ничего, обойдется.
- Значит,- говорю, - ты теперь человек семейный.
- Семейный, - кивает, - да только не человек. А знаешь, матушка, у нас... то есть у волков... пары навсегда. И если овдовеет кто - тоже навсегда.
Ко всему привыкнуть можно. Привыкла я и к мысли о своей "невестке". Митя со мной советуется, о заботах своих рассказывает... Больше-то ему поговорить не с кем, друзей у него нет, кому бы открыться, вот только со мной и мог поделиться.
Весной волчата родились, четверо. Митя счастливый был - дальше некуда. Ну как же - отец! А сам-то похудел, осунулся. Весна и так время голодное, а тут пятерых надо прокормить. Зато сколько радости потом было! Кто детей растил, тот сам знает, а другим не обьяснить. Оборотней среди них не оказалось, хоть поначалу Митя и боялся, потому как уродились они и сильнее и умнее простых волчат.
К зиме волчата уже сами охотились, но от семьи не отбивались. А как к лету в силу вошли, так и начались в деревне разговоры, что волков в округе расплодилось, что детей уже боязно в лес по ягоду отпускать и что пора бы облаву устроить... Митя все вздыхал да молчал. Да и то - что он мог сделать? Только надеяться, что обойдется как-нибудь... Не обошлось.
Отбилась соседская корова от стада, ушла в лес, и у самой опушки ее и зарезали. По всей деревне суматоха, соседка голосит как по покойнику - и то сказать, какого вдове последней коровы лишиться! Пастух стоит - в лице ни кровинки, руки трясутся, и одно твердит: "В двух шагах от меня были, не побоялись, в двух шагах! Этак в другой раз самого зарежут!"
Кинулась я домой - сидит мой Митя, лицо как снег белое. Увидел меня, прошептал-простонал:
- Не хотел я этого, матушка. Не думал я...
А у самого столько боли в глазах, что я все забыла, успокаивать бросилась.
- Что ты, - твержу, - ни в чем ты не виноват.
- Как же не виноват, - отвечает, - коли я их породил. Я и виноват, не они же. Они - звери неразумные, а я-то наперед должен был думать. Одно дело, что много их, в лесу им прокормиться трудно, а другое - что они людей не боятся.
- Что же делать будешь?
- А что делать? Нельзя, чтобы они деревню без скотины оставили. И пострелять я их тоже не могу - они мне дети. И ничего не делать тоже не выход, ружье, поди, не у меня одного есть. Так что сколько я не думаю, а одно остается - увести мне их.
- Как же это, Митенька, увести? И куда?
- За реку, за болото. Там лес большой, нехоженный, там от нас никому беды не будет. А как - ну, обыкновенно. Они за мной пойдут, я им вожак.
- Да ведь ты человек, не волк, чтобы со стаей в лесной чаще жить!
- Верно, матушка, человек. Потому и не могу их бросить. Вот мой отец - он волком был.
- А люди-то что скажут?
- Люди подумают, что я волков извел, да сам и сгинул. Я уже подумал, как устроить.
Вот такой у нас разговор вышел. И что тут еще возразишь? Посидели мы с ним вдвоем дотемна, помолчали, погрустили... А как стемнело, так и распрощались навеки. Через два дня пошли мужики в лес искать Митю и нашли - у болота все кусты изломаны, трава измята, кругом кровью обрызгано, и следы в трясине обрываются... Я-то знаю, где человеку топь непролазная, там волк запросто пройдет.
Что, не верите вы моему рассказу? И правильно, не верьте. Чего только глупая старуха не придумает... Деревня-то, поди, лучше знает, а в деревне всякий вам расскажет, что был Митя, хоть годами и не вышел , лучшим охотником в округе, что пошел он один против целой стаи, что загнали волки его, израненого, в болото, и что с тех пор о волках у нас и не слыхать, малые дети спокойно в лес ходят хоть зимой, хоть летом... А вот за рекой, в дальнем бору, волков развелось, говорят, не сосчитать. Иногда зимой, в самые морозы, здоровенный волк переходит реку по льду, добегает до нашей деревни и приносит мне к порогу половину лосиной туши. Да и наши, деревенские меня не забывают, помогают чем могут, так что живу не хуже других.
А словам моим не верьте, конечно. Деревня лучше знает. И про оборотней-волчью кровь, и про моего Митю...
