Услыхав телефон, она заглядывает в раскрытые двери: "Меня?" Я утвердительно киваю. Размеренным шагом, едва покачивая бедрами (платье колышется обозначая крупные округлые колени) приближается, берет протянутую трубку. Не взглянув на меня, начинает беседовать, сперва коснувшись твердой ляжкой моего стола, затем налегает сильнее. Столешница под моими локтями чуть подается, но Альбине, похоже, нет до этого никакого дела. Опершись свободной рукой, поворачивается спиной ко мне и присаживается на край так, что стол скрипит и чуть прогибается. Забыв о разложенных передо мною формулярах я сижу, уставившись на альбинин зад: два баскетбольных мяча под туго натянувшейся тканью. Столешница поскрипывает, я не могу отвести взгляда от завораживающей пневматики ее ягодичных мышц на расстоянии протянутой руки. Альбина прощается, обходит стол, кладя трубку на рычаг, затем приближается. Не вставая, я смотрю снизу вверх на ее спокойную улыбку на безмятежном красивом лице, а она снова устраивается своими объемными бедрами на краю столешницы - близко, почти вплотную. Мне, как школьнику, пожалуй подошло бы потупить взгляд перед эффектной дамой (сколько ей, тридцать? или меньше?), вдобавок здешней заведующей. Больше всего тянет опустить глаза на ее гладкие широкие ноги и рассматривать большие колени, подрагивающие от того, что Альбина вытягивает свои потрясающие икры, устраиваясь поудобнее. Ноги, по известному выражению, твердые и блестящие, как кегли - ни волоска, гладкая белая кожа с парой едва видных намеков на голубые вены. Ноги широкие, но вовсе не толстые - ни грамма жира, только большие упругие мышцы, ожившая скульптура. Все же смотрю вверх, на ясные и блестящие альбинины глаза с невозможно длинными ресницами. Она вся крупная, а глаза у нее просто огромные.
- Боря, тебе тут не скушно?
- Почему Вы спрашиваете?
- Слушай, ведь просила: говори мне Ты, да? Или хочешь, чтобы я называла тебя "Борисом Эммануиловичем?"
- Хм... а ва-а.. то есть, тебе - этого хочется? - (Господи. Мне хватило смелости это выговорить?)
- Чего вдруг? Зачем нам эта дистанция? - чуть усмехается она. Только кажется, или в тоне и взгляде есть какая-то симпатия?
- Дистанция... - откликаюсь я, - например, чтобы сохранялись рамки, границы какие-то...
- Иногда нужно, - соглашается Альбина. Я ощущаю запах духов и успеваю заметить что на ее круглых сильных руках с неожиданно небольшими кистями и гладкой белой кожей не видно даже пушка, когда она продолжает: - А то вот тебя ловят за нежные части, и даже могут еще чего-нибудь совершить?
Вот это удар. Получается, от нее не укрылось то, что позавчера позволила себе Светлана.
***
Весною, месяца три назад, отец сообщил, что в этом году нам представляется возможность пожить в закрытом санатории на море, всем троим. Сестра его задействует какие-то связи и знакомства, если получится оформить его временно нанятым по АХЧ (его-то, начальника группы в своем ящике!) то проживание на служебной пощади (удобства, правда, минимальные) с талонами на питание и неограниченным доступом к морю выйдет практически бесплатно. Пляж ухоженный и чистый, парк за высокой оградой: территория военного ведомства. Зарплаты, правда, также практически не ожидается, но это уже детали тех еврейских махинаций что отец обычно на дух не переносил. На этот раз однако согласился: следующим летом я должен был поступать, и желание провести отпуск на море вместе с мамой и мною, видимо, пересилило. Должность, на которую его собирались устроить, полной проформой не была - что-то ему все же предстояло делать, то ли с кинопроекторами, то ли с радиооборудованием. Так и вышло. Нашлась синекура и для меня - в санаторской библиотеке: четыре часа в день, каталог, починка книг, машинописные работы... и полный доступ ко всему что у них там было (забегая вперед, ничего особенного там и не было - впрочем, подшивки журналов все-таки имелись). Моя трудовая книжка украсилась второй записью, а честно заработанных грошей хватало на эспрессо в кафе при ресторане "Медведь"...
Разумеется, у этой схемы была и оборотная сторона. Отец сказал, что жить в санатории нам предстояло вчетвером: добавлялась моя двоюродная сестра Светка, примерно на год меня моложе - тетушка определяла будущую девятиклассницу под надзор и опеку моих родителей. Я со Светкой не виделся не помню уж сколько лет, но имел стойкое представление о ней как о невыносимом и шумном ребенке. Предложил отцу предоставить меня самому себе в Питере, но он твердо отказался: "Извини, брат, не пойдет никак, не обессудь. А на Светку не обращай вниманния: ну что она тебе, в самом деле?.."
***
Тесно уместившись на заднем сидении ярко-красных Жигулей-"шестерки" тетушкиного знакомца Толика - я и Светка по сторонам, мама посередине, у всех троих на коленях сумки, чемоданы удалось затолкать в багажник: мчимся на юг, обгоняя на подъеме троллейбус "Шкода". Мама ахает и жмурится от быстрой езды, но всем хочется добраться поскорее: я сижу согнувшись, мои колени упираются в спинку отцова сиденья, хоть он и двинул его вперед. Светка и мама не такие длинные как я, зато намного шире. Толик без умолку болтает с отцом о каких-то своих гешефтах, поездках в Румынию, о "деланье денег", пару раз даже называет его Моней... чего отец категорически не терпит. (Мама и все друзья обычно зовут его по фамилии). Двоюродная сестра успела подкрепиться фруктами, потом печеньем, теперь предлагает всем конфеты. Харьковский поезд почти не опоздал, Светка быстро вынырнула из потока приехавших и едва не подбежала к нам, торопясь обнять всех по очереди. Заключила в объятия и меня, тормоша за плечи и целуя жарким ртом. Решили выезжать без промедления: закуски со сладостями и в дороге не помеха. Все шуршат обертками, я тоже отправляю за щеку пару карамелек, и повернувшись к окошку, возвращаюсь к мыслям о Марине.
Марина - это моя девушка. Звучит странно, она ведь на самом деле мне вовсе не принадлежит, хотя она единственная моя подруга. Мы познакомились прошлым летом, когда произошла поразительная для меня вещь: я всегда вел себя нелюдимо, можно сказать - робко, никогда не приходила мне в голову мысль - закомиться с незнакомыми, а уж тем более с незнакомками. Совершенно немыслимо так запросто к кому-то подъехать и начать общение. А вот Марина со своею подругой подошли к волейбольному кружку нашей компании на пляже у озера, и присоединились. Обе высокие, в открытых купальниках, не совсем обсохшие после озерной воды, с длинными русалочьими гривами: Марина темная, загорелая, горячая, ее подруга - худощавая блондинка нордического типа. Всей нашей компании они сразу понравились, даже девочкам; возможно, однако, что дело в моем личном восприятии. На следующий день я отправился к озеру в одиночку, и снова увидел двух девиц почти на том же месте, а увидев - не задумываясь спросил разрешения расположиться рядом. Марина настолько привлекала меня, что никогда не приходили в голову вопросы - удобно ли, уместно ли завладевать ее вниманием, и о чем говорить? Мы продолжали встречаться весь год, и всякий раз - идя к ней навстречу в толпе где-нибудь в условленном месте у выхода из метро, или у театрального подъезда, или в кафе - всегда ловил себя на том, что расплываюсь в самой широкой улыбке совершенно помимо своей воли, так легко и радостно мне становилось когда я ее видел. И она всегда улыбалась мне. Марина была настолько горяча, что рядом с ней я напрочь забывал о какой-либо неловкости. Тянуло меня к ней невероятно, и каждый раз, проводя ее домой и быстро целуясь на прощание у подъезда, я замирал при мысли что при одной из следующих встреч все не закончится поцелуями, а ими только начнется.
На прошлой неделе мы решили увидеться и погулять перед отъездом в середине сезона: я - на юг, к морю, Марина - снова на Карельский перешеек, на несколько недель у того же озера. После кино и прогулки через дворы полные зелени и летнего бриза мы поднялись в ее квартиру и обнаружили что дома никого нет. Марина успела переодеться в легкое домашнее платье, приготовила чай. С чашками в руках отправились в ее комнату, она включила негромкую музыку, мы расположились на разложенном диване. И вот мы глубоко и упоенно целуемся... Марина лежит навзничь, тонкие руки раскинуты, длинные загорелые ноги слегка разведены и вытянуты, платье распахнуто, открывая плоский по-летнему коричневый живот над белыми кружевами. Ее юная грудь тоже почти белая - полоса от верха купальника подчеркивает смуглость гладкой кожи со свежим загаром. Голова Марины с разметавшимися темными волосами (они у нее вьются что называется "мелким бесом") лежит на моей правой руке, а кончиками пальцев левой я едва решаюсь осторожно касаться ее нежных сосков. Маринин язык метается и вращается в моем неловком рту как бешеный, гладит мой неповоротливый язык и обегает вокруг него, проникает глубоко и нежно облизывает мои губы снова и снова, я чувствую жадность ее рта и лихорадочный ритм с которым она втягивает в себя мой язык и снова обегает внутри моего рта так что забываю дышать и перед глами плывут круги. Все это время Марина тихо стонет, с каждым ее мелким вздохом тонкие пронзительные всхлипы забирают все выше и выше, как если бы ее терзала усиливающаяся боль или не хватало воздуха. На мгновение отстранившись от ее лица чтобы перевести дух (мне этого толком не удается), вижу как в ее карих глазах сквозь опущенные ресницы блестит тот самый "угрюмый, тусклый огнь желанья"... Я чувствую себя уже совершенно пьяным, моя рука скользит вдоль плоского гладкого живота и начинает проказничать ниже, массируя жесткий треугольник волос через кружевную ткань. Затем сначала кончики, а затем и все мои потерявшие стыд пальцы скользят сквозь волосы туда где совсем горячо и влажно; тут коротенькие стоны Марины становятся еще тоньше, бепрестанные всхлипы все громче. Не помня себя я уже стою на коленях на полу меж ее раскинутых ног, и прижимаюсь ртом к белым кружевам, веду обеими ладонями вдоль ее бедер наверх, чтобы убрать наконец это ажурное препятствие. Пальцы мои еще ощущают мелкие волоски на марининых ногах, когда она вдруг замолкает и, резко рванувши, садится, схватив руками мою голову. Мои ощущения, вероятно, сходны с тем как если бы я на бегу налетел лицом на столб. Спустя несколько мгновений я слышу шум движения в прихожей, и только после этого понимаю, что явился кто-то из ее родичей. "Сиди уж на полу", - шепчет Марина нашаривая отброшенный ранее пояс платья. Запахнувшись, протягивает мне остывшую чашку, все еще полную. Лица наши пылают.
После, среди сумбура скачущих мыслей в гремящем вагоне метро я осознал: конечно, она настолько страстная что даже такой безнадежный интроверт почувствовал исходящие от нее жаркие флюиды, не мог не подойти. Как же не повезло, что вернулась домой ее матушка! Или вернее - повезло, что она не явилась четвертью часа позже, чтобы застать нас по-настоящему врасплох... В прошедшие дни я постоянно возвращался к этому эпизоду во всех подробностях. Между тем машина уже свернула с шоссе к спуску в сторону моря, поездка подходит к концу. Все два часа у меня сохранялась эрекция, сейчас будет время выходить: ума не приложу как вылезать с таким выступом на джинсах.
***
Субтропики: запах кипарисов и нагретой земли, цветов, бриз оживляет кедры на склоне Аю-Дага. Выгрузившись, торопимся в контору, где модельной внешности начальница выдает нам ключи, договариваемся на вечер... Войдя в жилище, ставим вещи сразу у входа: спальня родителей налево, другая комната направо. Нам со Светкой придется занимать ее вместе (правда, стоит ширма). Даже это неудобство не портит мне настроения, отец толкает в бок: "Понт шумит за темной изгородью пиний!", торопимся к морю. Середина дня, солнце на перекате: пляжная галька раскалена (мама шипит, шепчет латышские ругательства). Светка подбирает и закалывает волосы, чуть колыхаясь в своем купальнике (хорошо видно куда идут все калории), объявляет, что нырять не будет. "Это все равно невозможно, с таким запасом положительной пловучести", - начинаю было я, но замолкаю под маминым взглядом, и спешу в прозрачную воду.
Поздний мягкий вечер в субтропиках: тянет прохладой с запахом моря, веет теплом с ароматом сосновой смолы. Толик суетится, звякает рюмками, подмигивает отцу: "Зай гезунт!" Подливает дамам - одна привлекательнее другой, они смеются, оживленно беседуют (южный говор звучит непривычно): медсестра Оля лихо пьет водку, сдувает со лба упавшую челку; темнобровую Галину галантно приобнял усатый кавторанг, оказавшийся папиным знакомым; начальница Альбина явилась, сверкая драгоценными серьгами: джинсы в обтяжку на длинных ногах (на каблуках она оказалась почти с меня ростом). Вспомнился оборот у классика: вероятно, знающая себе цену стерва. Отец с кавторангом заговорили о своем: командировки, испытания, изделия... Светка откровенно заскучала. Попробовав коньяк, я отодвинул рюмку - пить его было немыслимо. Мама тихонько тянет холодное вино, тормошит отца: "Финкель, время отбоя". Договариваемся об утреннем выходе на работу, поплавать я успею в середине дня.
Прекрасная незнакомка - статная женщина, довольно молодая, с волнистыми русыми волосами собранными на затылке, расположилась напротив, выше по пологому склону пляжа. Вероятно, она явилась загорать не в одиночку, но так и не обратив внимание на спутника или спутницу (скорее - второе), я видел только ее. Дебелая, но с тонкой талией, она опустилась на раскинутую подстилку, растираясь кремом для загара. Закрытый купальник тесно стягивал рельефные формы, врезаясь в плечи у основания стройной шеи. Подставив солнцу открытую спину, улеглась - лоснящимися от крема ногами в мою сторону. Не шелохнувшись, лежа на животе с головой поверх сложенных рук над раскрытой книгой, я мог поднять глаза и смотреть прямо меж ее чуть раздвинутых ног, вдоль впадины разделяющей два круглых холма выпуклуго зада, выше вдоль голой поясницы и долгой ложбины позвоночника. Надеялся, что благодаря темным очкам проследить за тем куда я уставился было трудно: со стороны могло казаться что я по-прежнему поглощен книгой, в то время как мне стало совершенно не до чтения. Незнакомка прикрыла голову широкополой шляпой, затем снова замерла опустив лицо на сложенные руки. Тяжелые шары ее груди сплющились, выпирая в стороны, чуть вывалились из купальника, показывая пухлые белые выпуклости справа и слева от лопаток едва обозначавшихся на гладкой спине. Искупавшись, вернулась, роняя капли воды, тут же высыхающие на жаркой гальке, и снова вытянула в мою сторону упругие ноги с едва заметными волосками. Теперь она подставляла солнцу свои круглые плечи и колени. Мокрый купальник обозначил рельеф крупных сосков тяжелой груди, два полушария напоминающие большие спелые дыни под высыхающей тканью чуть разошлись под своим весом в стороны. Ниже под купальником обозначился живот с горизонтальной ложбиной пупка, а еще ниже - выступ разделенный вертикальной складкой: прямо по середине полоски ткани между мощными ляжками ко впадине между половинками зада. Упитанный зад, в который врезался низ купальника. Там в паху симметрично и справа и слева обозначались рельефные мышцы, напрягаясь и опадая по мере движений незнакомки. Мне становилось все жарче, солнце палило. Двоюродная сестра позвала искупаться, но чтобы подняться в моем нынешнем состоянии не могло быть и речи. Я хрипло отказался, дескать, хочу дочитать; затем постарался отвлечься. Переводя дух, попробовал углубиться в книгу, но прекрасная дама снова принялась укладываться ничком. Обеими руками она расправила низ купальника врезавшийся в половинки пухлого зада, на мгновение над складками между ляжками и плотными ягодицами мелькнуло белое тело, затем ее широкие бедра замерли, рельефные ноги протянутые прямо на меня стали неподвижны. Неподвижен был и я, обливаясь потом и ощущая тяжелые толчки крови в совершенно окаменевшем члене. К счастью, вскоре незнакомка покинула пляж. Спустя некоторое время, прикончив остатки своего питья и пробежав бесчетное число страниц (не разбирая смысла), я дотащился до воды и кинулся в волну, надеясь что не успел получить тепловой удар. Сквозь темные пятна перед моими глазами упорно вставала картина: складочки сходящиеся под купальником к долгой ложбине от выпуклого низа живота к углублению между колышащимися шарами ягодиц.
Вечером после отбоя я не мог не дать воли рукам. Ждал очень долго, пока не затихнет и не заснет двоюродная сестра, и все это время перед глазами повторялось виденное на пляже. Русоволосая сероглазая женщина в мокром купальнике вытягивает ноги, расправляет широкие плечи, круглые груди с выступающими сосками тяжело перекатываются, большой зад смотрит прямо на меня. Лежа на правом боку, завожу руку в трусы уже основателно намокшие от получасовой эрекции. Не издавая ни звука, начинаю себя тихонько трогать. Сердце бьется где-то в горле, в тишине мне начинает казаться, что звук каждого его удара становится слышен вместе с моим дыханием. Мне не видно что происходит в темноте за импровизированной ширмой, но от Светки не доносится ни шороха. Я бесшумно двигаю правой рукой, и меня захватывает фантазия: я медленно касаюсь вытянутыми руками ступней лежащей на животе русоволосой незнакомки, провожу пальцами выше ее пяток, вдоль ахиллесовых сухожилий, глажу загорелые икры, щекочу нежную кожу на выпуклостях внутри колен, веду выше по задрожавшим ляжкам. Женщина выгибает голую спину, поднимает широкий таз навстречу моим рукам, ее толстый зад становится еще круглее, купальник исчезает, я мну обеими руками эту пышную белую задницу, моих больших рук все равно мало для таких широких бедер, ласкаю гладкие ляжки и просовываю руку в скользкую горячую борозду, перед моими глазами качаются круглые тяжелые груди с заострившимися сосками, их круглые выпуклые ореолы, уже просто расплывающиеся круги... Оргазм длится необычно долго: я не кончал уже несколько дней, стараясь быть тише возбуждал себя намного медленнее обычного, увиденное днем почти довело меня до горячки. Я кончаю несколькими длинными струями, быть может звук с которым они бьют изнутри в закрывающую меня простынь слышен уже всем вокруг, моя дрожь постепенно утихает, и я наконец засыпаю с невероятно сладким чувством, в огромной луже семени.
***
Поутру складываю простыню так чтобы не было видно следов, засохших жесткой коркой. На нижней простыне высохшее пятно белка проникло до матраса - его просто прикрываю расправленным пледом. Принимая душ вспоминаю снова: и незнакомку, и свои сладкие фантазии о ней. Полуденные часы в библиотеке проходят быстро, затем помогаю отцу, перепаяв несколько разъемов для акустики кинозала. Русоволосой красавицы на пляже мне увидеть не удается.
Вечером, когда гаснет свет, я снова мечтаю о ней, ожидая когда перестанет крутиться и ворочаться двоюродная сестра, наконец та затихает. Я уже давно лежу на правом боку подобно вчерашнему, согнув колени, и держу под простыней одну руку. Кровать моей кузины скрипит снова, почти не слышу легие шаги; открыв глаза, едва различаю Светку. На ней некий балахон - слишком длинный для футболки, слишком короткий для халата - ноги почти открыты. Она шепчет "Подвинься, пожалуйста", и тихо пристраивается на краю моей кровати. Я и не думаю подвигаться, только едва успеваю убрать правую руку: еще не хватало лежать с нею в обнимку!
- Ты с ума сошла! - ошарашенно шепчу я, и упираюсь в нее локтем.
- Хочешь, чтобы я тут загремела? Ну пожалуйста, пусти...
- Убирайся. Что тебе пришло в голову? Нет здесь места, и нас сейчас услышат.
- Подвинь коленки, и лучше не шуми. Я, наверное, сгорела, меня знобит...
Я перевожу дух. От нее веет теплом и ароматом шампуня, волосы щекочут мне щеку и плечо, я близок к панике. Ее действительно бьет дрожь.
- Иди отсюда, - с тихой злобой шиплю я
- Борь, тише, - она шепчет едва слышно, - Я ведь не кусаюсь...
Пробует прижаться ко мне мягким боком, и я машинально чуть отодвигаюсь. Она протягивает руку чтобы отвести мои колени и натыкается на внушительный шалаш в моих трусах. Я хватаю ртом воздух.
- Ого! - выдыхает она, - жостенький!
Глупышу в моих трусах нет, разумеется, никакого дела до того, что это моя кузина. Все что он чувствует - это то, что здоровенная мягкая девица, кровь с молоком, мнет его горячей ладонью. Светкина дрожь усиливается.
- Мы родственники!
- Ну глупый, мы же не будем заводить детей! И мы ведь не родные... Не гони меня, пожалуйста. А я слышала что ты делал вчера вечером.
Хватаю ее за запястье, но она сильнее сдавливает пальцы. Правой рукой она находит мою мошонку и начинает легонько сжимать. Бороться с нею не получится: ее отец здоровенный мужик, то ли русский, то ли украинец, и мускулатурой она в него. Выпихнуть ее без шума, в то время как она держит меня за яйца, не удастся. Я отпускаю ее запястье и она ослабевает хватку, несколько секунд держит неподвижно, затем начинает тихонько двигать кожу. Другой рукой продолжает играть моими яйцами, легонько сжимает и перекатывает, не отпуская. Моему лицу жарко от ее дыхания, своим большим ртом она хватает мою щеку и мягко жует губами. Ее колотит так, что несколько раз постукивают зубы. Под ее рукой член намокает смазкой, пальцами Света охватывает головку, вся ее ладонь становится скользкой. Мокрая горячая ладонь сжимает крепче и начинает ходить вверх и вниз, сильно и ритмично. Я уже мало что соображаю, но до меня доходит что подобное упражнение она выполняет явно не первый раз. Света сосет мое ухо, затем пытается языком найти мой рот, я мотаю головой, отворачиваясь. Она лижет мою шею и начинает часто целовать мелкими бесшумными клевками. Ее рука не останавливается, словно упругое жесткое кольцо непрерывно ездит по всей длине члена все быстрее и быстрее. У меня дергаются локти и колени, на мгновение приходит мысль: не случится ли у меня сейчас судороги? И тут же ощущаю: вот сейчас начнет пульсировать и сжиматься у корня члена, то же самое доходит и до Светки (все это определенно не внове для нее!), не выпуская меня из рук она соскальзывает ногами на пол. Шепчет мне в ухо: "Скоростной спуск!", становясь на колени. Ее рот ловит мою головку в то время как она продолжает ритмично работать рукой. Теперь на моем стержне уже два кольца: у основания его сжимает и двигает скользкая сильная ладонь, а конец ныряет в очень жаркий нежный рот. Ее губы смыкаются так что вся головка оказывается внутри, я чувствую быстрые движения ее языка. Для меня это впервые (а для нее, наверное, нет?), перед глазами вспыхивает какой-то фейерверк. Слышен ли всем мой беззвучный стон на выдохе? Судорога моя еще не окончилась, когда я снова начинаю что-то видеть, и едва различаю в темноте свою кузину издающую звуки напоминающие тихое фыркание. Она комкает у рта задранный подол своей рубашки, шепчет: "Думала, захлебнусь", а я впотьмах натыкаюсь рукой на ее голую грудь, очень пышную и мягкую. Стаскивая рубаху с головы, она скрывается за ширмой, едва слышно вскрипывает кровать, и в комнату возвращается полная тишина.
***
Страшный контраст со вчерашним утром. В течение дня моя подавленность только нарастала, в голове не укладывалось каким образом Света рассчитывала выбираться из этой истории. Я начинал подозревать, что ей даже не приходило в голову думать о последствиях, и боялся еще какой-нибудь выходки с ее стороны. Она казалась довольной и счастливой, многозначительно на меня не смотрела (вернее, не смотрела на меня вообще), и не делала никаких намеков. Перед полуднем в библиотеке я раскрыл затрепанный сборник рассказов Иван-Алексеича и отыскал историю про Натали, вернее - подробности о телесной связи рассказчика с Соней... Так и есть, та была его двоюродной сестрой, однако ни малейшей трагедии ни молодой человек, ни его кузина в своих плотских отношениях не усматривали. Меня это ничуть не успокоило. На пляже мы все время были с родителями, даже во время купания мне не представилось случая высказать ей все что думал: Светлана не отходила от моей матери. Возможно, это было к лучшему.
После вечернего сеанса родители объявили себя вконец измотанными и удалились, легкомысленно пожелав нам со Светой "спокойной ночи". Я тут же отложил свое чтение и отправился гулять по парку, твердо заявив ей, что ругаться не намерен, и что повторения вчерашнего не будет. Покружив по аллеям и вдоволь насмотревшись на освещенное луной море, вернулся в затемненную комнату и, стараясь не дышать, разделся. Прогулка успокоила меня: улегшись я начал было проваливаться в какой-то цветной сон, когда вздрогнул как от толчка - вдоль края постели вытянулась Светлана. На ней был тонкий халатик. Устроившись под краем моей простыни, положила легкую руку мне на грудь. Я накрыл ее своей ладонью.
- Ну нет. Уходи. - я старался выдержать ровный тон.
- Не будь бессердечной сволочью! Вчера даже не дотронулся до меня.
- У тебя дома парней нет?
- Дома. Когда еще я буду дома! Почему мне нельзя до тебя дотрагиваться, зачем ты сердишься? Разве тебе вчера было плохо?
Я судорожно вздохнул. При упоминании вчерашнего моя кровь снова стала толчками наполнять злосчастный орган. Впрочем, возможно что он пробудился ранее, но я заметил происходящее только теперь. Света скользнула рукой вниз и обхватила меня совершенно по-хозяйски. Другой рукой она раскрыла свой халатик на груди и животе и подобрала его короткие полы еще выше, затем повернулась на правый бок - спиной ко мне. Ее распущенные волосы (опять тот же запах шампуня) упали мне на лицо. Ее снова била дрожь. Свободной рукой (другая оказалась зажата между нами) я осторожно убрал ее пряди - Света вероятно вообразила что я глажу ее волосы и задышала глубже, прижавшись задом к низу моего живота. Я осекся: трусов на ней не было. Одно долгое мгновение мне хотелось с силой отпихнуть ее от себя, или укусить за плечо, или найти какое-то злое слово которое прогонит ее прочь. Но не могу, у меня снова путаются и пропадают мысли, опять я неожиданно оказался в небывалом для себя положении, когда все происходящее пугает и оглушает меня!
Я ощущаю одновременно и жар, и прохладу: очень мягкий и круглый зад моей кузины прижимается, едва не прилипая, к моим бедрам и низу живота, как большая прохладная подушка, а влажная промежность скользящая вперед и назад вдоль всей моей длины кажется такой горячей будто там пылает печь. Я еще не внутри Светланы: с верхней стороны вдоль члена ездят вперед и назад ее нежные складки, а с нижней стороны от корня до уздечки она гладит меня скользкой рукой. Ее ягодицы дрожат и трясутся, она трется обо всю длину члена ускоряющимися взмахами бедер, и давит на меня сильнее и сильнее, но в себя не пускает. Она убирает ладонь которой гладила вдоль нижней стороны члена, и я угадываю, что она массирует и ласкает самое себя: всякий раз когда ее зад мягко ударяет мои бедра, головка члена попадает на горячую развилку, где встречается с ее пальцами. Она больше не прижимается ко мне разгоряченной спиной (сквозь тонкий халатик я ощущаю как она взмокла), а прогнулась аркой. Позади себя она ловит мою руку, что до сих пор была прижата между нами, кладет ее себе на ребра: получается будто я обнимаю ее. Кровать поскрипывает, и я холодею при мысли какая может приключиться сцена если моих родителей привлечет шум этой бури. Света ходит ходуном, продолжая нажимать и тереться вдоль члена, но на меня не надевается - несмотря на то, что мокрая борозда меж толстых ног моей кузины раскрылась чуть ли не на ширину ладони. Она теребит себя так, словно хочет причинить себе боль, и меня почти не удивляет когда она начинает еле слышно поскуливать. Светины руки и ноги сотрясает крупная дрожь, моя рука обнимающая ее за вздымающиеся ребра ощущает как прыгает ее грудь. Почти машинально пытаюсь ее поймать и придержать, и снова удивляюсь: на ощупь грудь Светы совсем не тяжелая, а мягкая и нежная, как два тугих воздушных шара. Мою кузину колотит судорога, она прекращает маховые движения тазом, и еще сильнее прилипает ко мне задом, сдавливая член своими ляжками. Я лежу не живой и не мертвый, стараясь разобрать не слышно ли чего-нибудь помимо ее горячечного дыхания. Все затихает, Света постепенно расслабляет еще дрожащие ноги, затем сняв мою руку со своей груди (два упругих шара мягко колышатся), подносит к губам: я чувствую как она улыбается. Мой упрямо торчащий член стоит монументом мужской выдержке и самообладанию. Света берет его нежными еще мокрыми ладонями, гладит и ласкает, но это уже чересчур для меня, я готов стонать. Она поднимается, сбрасывает мокрый истерзанный халатик, но не опускается коленями на пол, а ставит согнутое колено на край кровати, опираясь на пол отведенной правой ногой. Берет кисть моей руки и вкладывает себе между ног: там горячо и совершенно мокро. Затем очень медленно вбирает головку члена ртом. Я наконец внутри, причем сразу в двух местах! Я исчезаю, от меня остаются только кончики пальцев осязающие нежные складки текущие соком, и головка... насоса, который включился и работает без остановки, толчками накачивая девицу так, что она сейчас лопнет!.. Когда ко мне возвращается способность осознавать происходящее я обнаруживаю, что Света проглотила все до капли. Впотьмах она склоняется ко мне, беззвучно целует мое лицо, шепнув "Если улягусь - до утра уже не встану... Спокойной ночи, милый", и скрывается за ширмой.
***
Весь следующий день меня одолевали тяжкие предчувствия. Не сегодня-завтра мы попадемся, и что я смогу заявить - что меня заставляют насильно? В то, что все удастся сохранить в тайне, мне не верилось. Возможно, что я нарочно представлял все в самых мрачных тонах - так меня тяготила эта история. Словно в подтверждение моих опасений Света явилась в библиотеку и, не дав подняться, уселась на стол вплотную ко мне. Подняв голое колено поближе к моим глазам, заявила что уже скучает, и, опустив руку на шалаш в моих джинсах, успела сделать пару безошибочных движений. Вероятно, мое выражение лица было настолько красноречивым, что светины глаза округлились, она залепетала: "Ну пожалуйста, не злись...", и тут же расплылась в лукавой улыбке, сделав вид что собирается потянуть юбку наверх - показать свежий загар на бедрах. Я пообещал, что посмотрю на пляже.
Вечером кино по распорядку не было: мы долго гуляли в Ливадии, вернулись на позднем катере. Свете нездоровилось, и она отправилась за свою ширму, попросив погасить лампу, но продолжала ворочаться и постанывать. Рано утром меня разбудили ее неверные шаги. Светино лицо со следами слез было серо-зеленым, она сказала что почти не спала из-за болей в животе. Отравление, аппендицит, печень? Мама опустила ладонь на светин лоб:
- Тебя не тошнит?
- Тетя Ильма, тошнило, но уже нечем...
Явилась та самая медсестра Оля, что участвовала в праздновании нашего прибытия всего пять дней назад, осмотрела и ощупала постанывающую Светлану, попросила подпрыгнуть и показать - где болит? Объявила заключение: точно, аппендицит. Отец чертыхнулся.
Через полчаса Ольга сообщила, что Альбина Сергеевна дозвонилась до больницы, Свету туда сейчас же отвезут на санаторской машине. Попросила подождать, поскольку ей нужно переодеться. Мама собрала светланину сумку и вручила мне. Бедная Света доковыляла до низа спуска где уже стояла машина. Наконец появилась Ольга - в той же одежде, но накрашеная. Прощаясь с двоюродной сестрой, я поцеловал ее щеки и лоб. На ее ресницах блестели крупные слезы.
Вечером, уже после операции, Альбина передала маме, что если все пойдет хорошо, то Свету выпишут спустя неделю. Так и вышло: тетушка приезжала, чтобы забрать дочь домой - Светкин выезд на море получился из семи больничных, после лишь пяти дней в нашей компании, о которых до сих пор не знаю, что думать. Все, что произошло у нас со Светой, так и осталось в секрете до сегодняшнего дня. Единственным свидетелем безрассудства моей кузины оказалась величественная Альбина, от которой не укрылись детали нашего разговора.
И вот, спустя два дня после того как бедовая девица возлагала свои беспокойные руки на выступающие части моего тела, Альбина прислоняется к столешнице ровно на том же месте, заодно едва не прислоняется ко мне, настаивает на том чтобы мы были на Ты, и дает понять, что граница между нами не так уж и нерушима. Или же я просто вообразил себе Бог весть что... Под насмешливым взглядом ее огромных глаз мне приходит в голову, что пытаться переглядеть ее - идея абсолютно безнадежная, самое время скромно потупиться. Я перевожу взгляд ниже, на ее губы едва не сложенные в чуть заметную улыбку. Первый раз замечаю, что в губах ее есть небольшая асимметрия, которую не скрывает помада, и сам удивляюсь - насколько это меня радует. Значит, не все в ней безупречно и совершенно, как мне уже стало казаться - словно она оживший идеальный манекен без единого изъяна. Веду взглядом ниже: белая высокая шея с нежными венами под очень гладкой кожей, ямку между ключиц подчеркивает изгиб цепочки белого золота. Далее идет аккуратный форменный халат - интересно было бы узнать, что у Альбины под ним, заглянув между полами чуть расходящимися в стороны под пуговицами застежки, однако халат двубортный. Ниже пуговиц получается разрез, в который показывается едва подрагивающее мощное колено молочной белизны. Здесь мой внимательный взгляд останавливается. Но Альбину этим, разумеется, не смутить: протянув небольшую аккуратную руку, она чуть ерошит мои волосы и легко поднимается. Как! Она погладила меня по голове. Не то чтобы ласково - скорее, безучастно. Одергивает форму - я снова не могу отвести глаз от ее накачанного зада: уверен, что несмотря на размеры он не толстый - там больше мышц чем жира. Кивнув, она удаляется. Я растерянно встречаюсь глазами с портретом на стене: Леонид Ильич смотрит прямо сквозь меня, но не осуждает.
***
Следующие два вечера (работы ради воскресенья у меня не было, успели съездить в Ботанический сад до вечернего показа) я мечтал о ней. В моих воспаленных фантазиях она целовалась совсем как Марина, позволяла себе даже больше чем Света - в то время как я безудержно лапал ее, как всех прекрасных незнакомок, дразнивших меня из вечера в вечер. Дас ист фантастиш: в комнате я теперь один.
Утром понедельника Альбина первым делом вручила мне стопку бумаги и ворох копирки, заговорив о печатании каких-то сводок. Я слушал вполуха, так захватило меня рассматривание ее персоны во всех подробностях: маникюр, белые зубы (чуть неровные, лишь самую малость), большие глаза (широко расставленные, цвета темного янтаря), и то, как еле заметно шевелится кончик носа когда она улыбается... Альбина сказала что принесет машинку ко мне на стол. Явилась спустя час (я еле отделался от занудного читателя-подростка, выдав ему несколько "Искателей") с футляром, легко подняв машинку с электроприводом одной рукой: мощная тетка. Показала, что требуется перепечатать, сегодня - но неспешно: подойдет, если я занесу готовую пачку к ней вечером, после восьми. Вот так. Мило улыбнулась и ушла. Что-то в ней напоминает породистую лошадь: никак не лицо (оно у нее вполне круглое), а скорей уж огромные выразительные глаза с длинными ресницами, большой гладкий зад, спокойная грация длинных ног.
Перевожу дыхание прежде чем постучаться. Сердце сокращается где-то в горле. Сказать ей, что недавно перенес операцию на клавикорде?
- Проходи, Борь, вот сюда, - она указывает на стул рядом со столом, и опять опирается о край столешницы настолько вплотную, что приходится чуть откинуться, чтобы смотреть ей в лицо. Длинные колдовские ресницы накрашены, но губы кажутся бледнее обычного: первый раз вижу ее без помады. Духами веет сильнее и свежее, чем в конторе. Халат уже не форменный, уже не двубортный, и совсем не на пуговицах. Темный блестящий шелк, разрез заходит намного выше... Или это не халат, а кимоно? Какая ерунда лезет в голову...
- Скажи, у тебя были женщины? - тихо и спокойно. Как если бы спрашивала: умею ли я плавать.
- Нет... я их боюсь, - мне удается удержаться от жалкой улыбки
- Меня тоже боишься?
Тебя - еще больше, едва не признаюсь я, но решаюсь сказать про иное:
- Вы... ты - другая. Не знаю, как... такие красивые всегда показывают, что они особенные, что они лучше, чем остальные, а все вокруг - им не ровня... А ты так держишься, будто... сама совсем не знаешь, какая ты. Но ведь на самом деле ты знаешь.
- Может, ты в меня влюбился?
- Не знаю... Хотя: если думать, что не знаешь, то это уже значит, все же - что нет? А ты этого хочешь?
Она поднимает руку, которой до этого придерживала полу халата на колене, поправляет прическу. Едва заметно выпрямляет ногу. Очень медленно темный шелк в мелкий цветочек расходится, как занавес перед представлением, показывается белая выпуклая нога. Если сравнить с шелком она наверняка и мягче, и глаже... и теплее. Альбина чуть напрягает ногу так, что коленная чашечка перемещается выше, к обозначившимся мышцам. А где-то внутри меня начинают прыгать радостные искорки: она, кажется, все-таки смутилась! И сейчас вот так прямолинейно показывает мне свои стати, потому что понимает, как это подействует. Конечно же она превосходно знает, какая она, и как соблазнительно выглядит. Мне даже не нужно делать вид что я сражен, потому что я... по-настоящему сражен. Но нахожу что сказать.
- Хочешь, чтобы я тебя боялся?
- Ты... н-не знаю. Ты - славный, не куришь, читаешь все время. А что твоя Света от тебя хотела?
- Потрогать. И чтобы я ее...
- А если и мне так же захотелось?
Альбина немного подается вперед, и халат слегка расходится в стороны уже выше охватывающего его пояса. Показывает мне левую грудь с розовым соском смотрящим чуть кверху. У меня хватает смелости не смотреть исподтишка, а дать понять, что перестал видеть все вокруг, и готов любоваться пока ей не надоест. Не отрывая взгляда, севшим голосом сообщаю:
- Знаешь, у меня пропал дар речи. Вот ни слова больше не скажу...
- Но слышать меня можешь?
Я киваю. У нее не очень большая грудь, и кажется очень легкой - как будто ее что-то приподнимает, словно гладкий ореол вокруг соска хочет смотреть прямо мне в лицо.
- Тогда слушай. Пройди туда, разденься, ложись. И... ничего не бойся.
Зубы у меня все-таки пару раз постукивают. Сбрасываю с себя все и ложусь (едва ли не руки по швам) на гладко натянутую прохладную простынь. Едва я замираю (хотя внутри все дрожит), опустившись на спину, появляется Альбина, тоже белая и без единой морщинки. На последнем шаге халат свободно падает с плеч, она стоит надо мной, расстегивает цепочку и снимает серьги. Они звякают о столик, я по-прежнему лежу вдоль края, позабыв подвинуться: внизу она чисто и гладко выбрита: видна аккуратная ложбина меж мягких на вид губ. Они немного раскрыты, показывают розовые складки, и, прямо под моим удивленным взглядом, покрываются гусиной кожей. Если бы не бритье - стояла бы там дыбом шерсть, а так - наверное, холодно... У Альбины в руке небольшое полотенце, она тихо говорит мне "лежи", и подхватывает им мокрую ниточку смазки протянувшуюся от моего торчащего конца вниз на живот: туда уже успела упасть пара капель. Промакивает насухо мне живот и член: аккуратно и обстоятельно, словно медсестра на процедуре. До меня она не дотрагивается (полотенце не в счет). Медленно становится коленом на край кровати, кажется, решает как со мною быть... гладит мои ключицы и грудь. Наклоняется и целует меня в сосок, ласкает его языком. Для меня это как неожиданный удар тока.
- Ты мечтал, как ты будешь со мной?
Я киваю.
- Покажи, как...
- Встань на все четыре.
Для таких широких и массивных бедер и голеней у нее небольшой размер ноги. Я медленно трогаю ступни с высоким подъемом, провожу пальцами выше пяток (она чуть ежится), вдоль ахиллесовых сухожилий, глажу и мну мощные белые икры, трогаю нежную кожу на выпуклостях внутри колен (она хихикает), веду выше по мускулистым ляжкам. Большой Альбинин зад очень упругий и удивительно мягкий, я лапаю и мну это чудо, смотрю сверху вниз на гладкую чистую спину: от подставленных мне ягодиц и поясницы с аппетитными ямочками ложбина вдоль позвоночника ведет между лопаток к выгнутой шее, голова на простыне. Лицо вполоборота, глаза закрыты, сладкая улыбка. Она расставляет колени чуть шире (ее зад в моих жадных руках опускается чуть ниже) и рукой между ними находит меня, чтобы направить внутрь себя. Проскальзываю в тепло на всю длину: вот оно. Сабля нашла свои ножны. Альбина делает один долгий выдох. Ключик нашел замочек, и все выступы совпали со своими пазами. Не доверяя себе, начинаю немного двигаться, потом замираю, и чувствую, как Альбина мягко сжимает меня, охватывает чуть плотнее, затем начинает двигаться сама. Она не торопится, но при каждом движении нежные ткани прилегают и ластятся по всей моей длине. И еще, и еще: все жарче и все сильнее. Щеки Альбины розовеют, глаза зажмурены, дышит глубоко и ровно. Мои яйца раскачиваются и летают вперед и назад, она прижимает их ладонью и я чувствую нажим ее пальцев между мошонкой и анусом. Продолжаю мять и месить ее упругий зад, потом крепко хватаю за мягкие бока ниже талии. Она начинает толкать меня задом еще сильнее, и с большим размахом, ее выдохи постепенно переходят в тихие размеренные стоны. Затем замедляется, поднимаясь выпрямляет руки, и открывает свои огромные глаза:
- Я тебя сейчас о чем-то попрошу
- О чем?
- Ляг на спину.
Альбина склоняется надо мной, и я вижу, что она завелась по-настоящему: с каждым глубоким вдохом обрисовываются ребра, соски туго налились. Складки внизу, чуть разойдясь, приоткрыли лоно и показывают темно-розовое, влажное. Этим выступом она упирается в мой член и замирает на некоторое время, потом налегает сильнее и начинает тихонько тереться. Под ее весом член прижимается к моему животу, а она продолжает гладить его верхом лона, и я уже не вижу ее лица: она лежит на мне, очень горячий и твердый комочек внизу ее живота мнет заломленный наверх, но по-прежнему жесткий член. Альбинины колени слегка ерзают по простыне в то время как она прижимается ко мне тазом, бедрами, животом все плотнее и плотнее, не переставая тереться вдоль моего члена. Ласкает мое лицо грудью, дразнит то одним, то другим соском: дотягиваюсь до них губами, щекочу языком, но она продолжает двигаться, я чувствую усилия, судорожную дрожь идущую от ее напряженных ног. Дышит глубже - приникая сильнее и сильнее, с растущей энергией ласкает об меня жаркое скользкое лоно. Я глажу ее атласные покатые плечи, сильную спину, крепкие мышцы на ляжках. Мои ладони снова ложатся на ее зад, и я обнаруживаю что теперь по нему идет гусиная кожа: так сильно возбуждена Альбина. Ощущаю нажим ее лона, ягодицы каменеют от усилия, она несколько раз всхлипывает и стонет, ее продолжительная судорога сотрясает нас обоих. Постепенно замирает и делает еще один, очень долгий выдох.
Едва передохнув, она сдвигается ниже, оставаясь верхом на мне, трогает меня рукой. После нескольких ласковых движений кровообращение у меня восстанавливается: она продолжает мять и гладить, в ее руке я снова решителен и тверд. Между ее ног настолько мокро, что она надевается на меня безо всякого усилия. Вся моя длина заходит в сидящую на мне верхом Альбину, та снова начинает двигаться без устали: упругая, теплая и гладкая - ни складочки, ни волоска, ни капли пота, будто удивительная пневматическая кукла. Я хватаю ходящие вверх и вниз сильные бедра, ощущаю каждое движение эластичного зада, плавно поднимающегося и опускающегося в то время как она охватывает мой член плотно стягивающимся ласковым лоном. Перед глазами у меня словно начинают распускаться невиданные райские цветы. Альбина ловко меняет позу: теперь сидит надо мною на корточках, опускает руки мне на грудь, а я не могу лежать спокойно и стремлюсь пронзить ее, мы уже движемся одновременно, навстречу друг другу. Видеть ее круглые большие колени, рельефные ноги, и нежные розовые складки лона охватывающие член, скользящие по нему вверх и вниз - все это становится для меня последней каплей, больше я не способен удержаться ни секунды, и превращаюсь в фонтан... первый раз в жизни кончаю не безмолвно: не могу подавить стон.
Милая Альбина: смотрит на меня сияющими глазами, чуть подняв аккуратные густые брови, словно узнала обо мне нечто, о чем я и сам не имею представления. Медленно целует мягким нежным ртом в середину лба: всего второй раз за сегодня. Ровно и спокойно сообщает:
- Кино закончилось.
Я едва не вздрагиваю от неожиданного выражения, но через секунду понимаю: взглядом она указывает на открытое окно, оттуда доносятся приглушенные голоса и шорох гравия на парковой дорожке.
- Пройди в душ. Я сделаю тебе кофе.
***
Я так и не полюбил ее. Мы разговаривали, иногда даже подолгу, но она скрывала очень многое. Ею пользовались начальники, генералы, она от них уставала - не физически (она была уверена что при ее данных три-четыре мужика один за другим были бы нипочем, но до этого не доходило), тяготилась душевно: от их невнимания, от их шуточек, от их внимания. Ей дарили золото, ценные вещи, обращались как с очень ценной вещью. Душевные раны: изнасилование в малом возрасте, спортивная команда, уголовники, снова изнасилование - она вскользь упоминала эти эпизоды, лицо ее серело. Думаю, что она была сильной. С таким грузом на душе у нее не возникало и тени мысли считать себя лучше других. Жалко ей себя не было, но верить тому какая она прекрасная и редкая - Альбина отказалась раз и навсегда. Думаю, что она видела всех насквозь, но - что я тогда мог понимать... И еще думаю: я встретил ее благодаря цепочке событий, не могу знать - счастливых или несчастных. Как говорится: было хорошо - да хорошо, что прошло.