 |
Крайнее совращение деда Глухаря
Деревня Нахаловка представляла собой чудо деревенской архитектуры, настоенное на русской смекалке с примесью провинциальной нелепости. Все дворы одной круглой улицей располагались вокруг небольшого, заросшего чагой Поросячьего пруда. Хлевами, естественно, внутрь, чтобы свиное добро само стекало по склонам в воду.
Огородами половина села тянулась к грустно-тихой речке Печальке, хрустально-чистым полуовалом охватывающеей православную часть деревни.
Вторая, чувашская, половина деревни утыкалась своими огородами в густую березовую рощу.
Хата семидесятилетнего деда Сашки, по-деревенски Глухаря, граничила и с убегающей за горизонт рекой, и прихватывала одним углом душистую благодать березовых белотелых барышень-березок.
Дачники из недалекой столицы, ввиду такого удачного расположения, предлагали деду несусветные по сельским понятиям деньги за его халупу из саманного кизяка, на что тот только отмахивался.
- На что мне теперя ваши тыща, а? Када сына с дочкой учили на домашних закрутках - никто копейкой не помог. Сами на огороде жилы рвали, картоху на трасу перли за так почти. Када за свиней квартиры детям куповали - кто хоть мешок зерна предложил? А сичас мне одному зачем? Сральник обклеивать вашими тыщами? Так у меня еще полсундука отцовых облигаций лежит, а те куда как красивше.
Вот и этим погожим летним утромГлухарь сидел после бани, как положено по субботам, на приступке в одних белых подштанниках, и обмахивался истомленным в кипятке березовым духмяным веником.
Праздник души и тела. Хоть без своего знаменитого на всю деревню слухового аппарата дед ничего не слышал, кроме свиста в голове, но вдаль видел хорошо.
Два блестящих глаза в прорехе вязаного из хвороста плетня он заметил сразу.
- Чего тебе Хабаба? - дед впихнул в ухо лежавший на приступке аппарат.
- Хабиба я.
- Знаю, как удобней, так и кличу. Могла бы уже за свои полсотни лет и привыкнуть.
- Врешь, мне всего сорок шесть.
- С хвостиком.
- Я же про твой хвостик к семидесяти не говорю.
- Дура ты, баба, старый не больной.
- Мне от тебя тоже лишнего не надо.
- А чего надо? Позавчера сахару просила, вчера - соли. Сёдня чего у тебя кончилось? Дрова в бане? Так в мою сходи.
- В свою уже сходила. Вон целая роща березового сушняка. Не надо мне, - с этими словами чувашка Хабиба шмыгнула через плетень, блеснув пышным кружевом исподних юбок.
Она стала перед Глухарем, отставив в сторону ногу. Одной рукой приподняла до колена цветастый подол сарафана, а второй приподняла и потряхивала налитые, вываливающиеся из расстегнутой до неприличия кофточки, белоснежные груди.
Дед посмотрел на роскошный холмистый ландшафт и ткнул пальцем в россыпь рыжих веснушек в ложбинке.
- Хаба, вот скажи мне, почему все чувашки ржой побитые?
- Злой ты, дед Сашка.
- Не злой я. Понять мне надо, что ты хочешь от старого глухого пенька?
- Сам сказал, что старый - не больной. А что хочу - сам знаешь. Мужа-то уже пять лет как схоронила. Небось, у Дашки-письмоноски не спрашиваешь? Кажную пенсию в баню ее таскаешь. С нее кожа еще не слезла от твоей припарки?
- Не, Хаба, в баньку сёдня я больше не полезу, не сдюжу. А что это из твоей кухоньки запашок мясной идет? Что-неть чухонское зажарила?
- Свиные ребрышки по-чувашким рецептам сготовила.
- А что ж не приглашаешь?
- Уже стол накрыла. И мутнячок ржаной охлаждается.
- Так с этого бы и начинала. А то - соль, сахар, старый, больной.
В светлой горнице возле широкого деревянного топчана, покрытого толстым пушистым ковром стояли в ряд три табуретки, каждая под расшитым рушником. На первой стояла чашка лукового салата со сметаной. На второй парили на сковороде свиные ребрышки. На третьей табуретке стояла потная бутылка первача хрустальной чистоты, две стопки в окружении лупатой яичницы, и соленые огурчики со слезой на срезе.
- Хаба, ну и хитрая же ты бестия! Умеешь уважить мужика. Да, такое в ресторане не дадут!
- Сашка, а ты там был?
- Разок, когда к сыну свиные деньги на мебель отвозил. Вроде дали мясо, а оно на вкус, как отварное полено, да и запах похожий. Да еще этот, фициант, так подлюга и подглядывает, в какой руке у меня вилка. Невольно там жрать, я тебе скажу, Хаба.
- А у меня и православное имя есть - Ульяна. Хабиба - это имя мне шурсухал дал, когда еще в Татарии жили. А сюда переехали - поп при крещении Ульяной назвал.
- А чего тогда тебя все чувашкой погоняют?
- Не знаю, мне все равно. Хочешь, зови Ульяной.
- Не, длинно. Будешь - Уля.
- Хорошо, - Ульяна подсела к Сашке под бочок на топчан и подала ему потную стопку. - За Улю.
Потом она под вторую и третью стопочку скормила деду весь луковый салат и яичницу. Вытерла Сашке кружевным платочком вспотевший лоб и седую ложбинку на груди до самого пупка.
- Жарко к обеду стало. Прям парит меня, - Уля расстегнула на блузке оставшиеся три пуговочки и медленно развела края в стороны.
Сашка уперся взглядом в два колыхнувшихся молочно-белых холма с рыжими искорками веснушек и крупными вишенками на кончиках.
Уля приподняла ладонью левую грудь и слегка сдавила. Вишенка разбухла и вспыхнула изнутри алым светом.
- Саш, хочешь детство вспомнить? - Ульяна намазала сосок сметаной, встала с топчана и впихнула деду в открытый от изумления рот свою теплую вишенку.
Глухарь непроизвольно зачмокал губами. Уля задрожала всем телом, прикусила нижнюю губу и прикрыла глаза. Потом обхватила голову деда руками и прижалась всей пышной грудью,
Он засопел и осторожно отодвинул ладонью перекрывший дыхание молочный холм.
Уля отстранилась и резко скинула юбки на пол. Глухарь смотрел на пышные бедра и непроизвольно потянулся руками, притягивая Улю к себе. Та довольно гукнула и всем горячим телом повалила деда на топчан.
- Эта, я сейчас, - Сашка потянулся к кальсонам.
- Не надо. Ты лежи и молчи. Я сама все сделаю.
Глухарь поднял руки, как бы сдаваясь на милость победителя, и закрыл глаза.
Он почувствовал, как штаны скользнули по ногам и с шорохом накрыли ворох кружевных юбок на полу.
- А это зачем? - Глухарь открыл один глаз, когда почувствовал, как Уля перехватила у основания его естество упругим шнурком.
Такое с ним раньше никто не проделывал.
- Это не для тебя, а для меня, - хохотнула Ульяна. - Тебе и быстро хорошо, а мне хорошо, когда долго.
На следующий день дед Глухарь проспал до обеда. Когда проснулся, обнаружил на столе накрытые расшитым рушником парные ребрышки и стопочку первача.
Сашка довольно хмыкнул и зачем-то заглянул под приподнятое одеяло. Видимо, то, что он там увидел, ему понравилось, так как он еще раз довольно угукнул.
- Такое в ресторане не подают, - пробормотал он и повернулся на бок.
Жизнь в Нахаловке продолжалась.
|  |
