Влацько
Призрак в раю

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:

  

Посвящается моему другу Тони (requiescat in pace)

  
   Примечание автора: курсивом выделены реплики различных шизоидных элементов моей личности, а также стихи собственного сочинения, как например этот эпиграф:
  
Я, Влацько, гений, из ханыг,
Своим успехом упоён.
Я монумент себе воздвиг,
Как много дум наводит он!
  
  
  

Часть I

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

  
  
   Пять минут после пробуждения -- это самое лучшее время. Как обычно, я лежу, не открывая глаз, и наслаждаюсь жизнью. Потом вспоминаю, кто я такой и где я нахожусь, и настроение резко портится. Лучше бы я не просыпался! Новый день начинается хреново, как всегда. Теперь надо заставить себя встать. А потом ещё идти на работу. К счастью, на работу я иду после обеда, у меня ещё есть время собрать волю в кулак. А пока можно сходить поплавать в море. Это нелегко -- у меня совершенно нет желания двигаться. Жара и депрессия парализуют волю, но если я не пойду плавать сегодня, то завтра я уже точно не смогу себя заставить, и вскоре у меня начнутся проблемы ещё и со здоровьем. Это сакральное знание придаёт мне решительности, и я иду вниз. В холле нашей общаги я встречаю знакомых ребят, которые, как всегда в это время, смотрят телевизор. Я их приветствую на их родном языке африкаанс:
   -- Хуе морэ!
   -- И тебе того же, братан! -- радостно отвечают они по-английски.
   И чего их всегда так прёт? Впрочем, они ведь путешествуют, это я тут на заработках.
  
   Я бреду в сторону моря. Солнце печёт ужасно. Время от времени я сажусь на бордюр и отдыхаю. Прохожие идут мимо, избегая смотреть на меня. Наверное, я похож на наркомана. Через несколько минут я уже плыву, но теперь меня не радует даже вода. Если не напрягаться и двигаться в привычном ритме, то можно больше ни о чём не думать.
   Я прихожу в себя где-то через полчаса. До берега примерно полкилометра. Я разворачиваюсь, но двигаться уже совсем не хочется. Настроение портится. Нахрена я так далеко заплыл? Обратно плыть ещё столько же, и это как минимум. Да ну его нафиг! Лучше отдохнуть. Я лежу на воде лицом вниз и смотрю как солнечные лучи вокруг меня пронизывают воду насквозь. На таком расстоянии от берега вода чистая и прозрачная. Видно на много метров в глубину и волны красиво играют лучами. Отвлекаться не хочется, но время от времени кислородное голодание становится нестерпимым, и тогда я поднимаю голову, чтобы вдохнуть. Затем меня посещает мысль, что если глубоко вдохнуть, не поднимая головы, то на работу идти уже не придётся. Эту мысль надо гнать пока не поздно. Говорят, это совсем не больно. Нафиг, нафиг! Тем более, что идеомоторные движения пока ещё никто не отменял. Не думай о белой обезьяне! Ну всё, пора плыть к берегу.
  
   Я сижу в холле и завтракаю. Поскольку я работаю посудомойщиком, то завтрак у меня всегда самый простой. Нет смысла тратить деньги на еду -- в Израиле принято кормить работника в ресторане, даже если это разовая работа на один час. По телику говорят, что какой-то швед в Таиланде облил краской портрет короля, и по закону его за это должны посадить на три года. Ребята начинают козлить тайцев. Я говорю:
   -- Вообще-то, если постараться, то в этом законе можно найти глубокий смысл. Но это так, разве что на спор.
   -- Да ну нафиг! -- говорит Джэйк. -- Вообще никакого смысла, чистое варварство.
   -- Ну вот например: люди, склонные к нарушению общественного порядка, имеют возможность сесть в тюрьму без ущерба для окружающих.
   Аж самому гадко от того, что говорю. Остальным тоже. Джэйк говорит:
   -- Тебе не надоело каждый день хавать рис без ничего?
   -- Вы там в Америке с жиру беситесь, вот ты и не в курсе, -- говорю я с самым умным видом. -- Хавчик не может надоесть! Надоедает только его отсутствие!
   У Джэйка меняется выражение лица, он сочувственно кивает и погружается в медитацию. Вообще-то у него чувство юмора в порядке, видимо сегодня просто неудачный день. Как и все прочие.
  
   После работы сын хозяина спрашивает меня, где я живу. Я объясняю. Он рассказывает, на каком автобусе мне ехать и как дойти до остановки. Я отвечаю, что пойду пешком.
   -- Почему? -- удивляется он. -- Это ж больше часа идти!
   Я объясняю, что мне идти ровно час.
   -- А на автобусе двадцать минут.
   -- Верно, -- говорю. -- Но до остановки не меньше пяти, и от остановки потом столько же, да автобуса ждать -- ещё минут десять. Вся дорога выходит сорок. Я экономлю двадцать минут. А проезд стоит шесть шекелей. За такую сумму мне нужно работать те же двадцать минут. Так что мне невыгодно получается. Понял?
   Он кивает.
   На другой день, ближе к вечеру, опять пытается завести разговор про автобус. Значит, так ничего и не понял. Вероятно, впервые в жизни он сталкивается с ситуацией, когда безупречная логика даёт сбой. Ему хочется снова послушать мои рассуждения, в которых ошибки вроде бы нет, а результат заведомо неверный -- ведь всякому ясно, что на автобусе доехать легче, быстрее и приятнее, чем целый час тащиться пешком.
  
   Мы с Тони идём по базару, покупаем овощи. Какой-то мужик продаёт разные напитки, в том числе и спирт. Спрашиваю на иврите: "Почём алкоголь?" Дёшево. Покупаю маленькую бутылочку, и тут же пробую на вкус, чтобы меня не обманули.
   В иврите слово "алкоголь" звучит почти так же, как и в английском, только без приставки "аль". Тони естественно не понял. Спрашивает: "Что это ты купил?" Даю ему бутылку. Этикетка тоже на иврите. Начинаю замолаживать что-то про настоящую русскую водку. В заключение говорю:
   -- Ты должен попробовать этот напиток хотя бы раз в жизни!
   Он хлебает из горла. Из глаз текут слёзы. Я смеюсь.
   -- Что это?!!
   -- Чистый спирт.
   -- Что?? Я ведь мог обжечь себе желудок!
   -- Если бестолковый, то мог, -- спокойно отвечаю я.
   Мы с Тони живём в одной комнате. К нему постоянно приходят знакомые, потому что он приторговывает планом. Всю неделю он развлекается тем, что угощает своих клиентов "настоящей русской водкой".
  
   Я всегда с нетерпением жду выходного, а когда он наступает, целый день не знаю чем себя занять. Примерно в обед я начинаю нервничать: надо быстрей отдыхать, а то выходной пропадёт! И я лихорадочно пытаюсь отдыхать мощнее. Обычно безуспешно. Иногда, чтобы хоть чем-то заняться, я сочиняю глупостные стишки. Или листаю самоучитель по ивриту. Короче, убиваю время как могу.
   Сегодня из-за жары я решил никуда не идти, даже в старый порт смотреть на волны. Я сижу на нижней полке двухъярусной кровати, напротив меня на своей кровати сидит Тони. Делать совершенно нефиг. Тони бросает нож, который втыкается в деревянную стойку моей кровати. Я беру этот нож и с размаху втыкаю в его кровать. Это повторяется несколько сотен раз. Заходит Ал, смотрит несколько секунд, говорит неприличное слово и уходит. Выходной снова проходит бестолково, и я как обычно ложусь спать в крайне плохом настроении. Same shite -- different night.
  
   Я сижу в холле общаги и читаю свежую газету. Остальные смотрят какой-то бред по телику. Заходит Саймон и спрашивает:
   -- Что пишут?
   -- А, что у ваших там совсем уже крыша едет.
   Некоторые ребята заинтересовано смотрят в нашу сторону. Я читаю вслух:
   -- "Английские учёные предприняли новое исследование ДНК человека, с целью доказать, что негры и белые различаются только цветом кожи". Ну не придурки?
   Анна встревает в разговор:
   -- Снова ты со своими расистскими приколами!
   -- По-твоему эти ребята -- учёные? А по-моему, шарлатаны.
   -- Чего это вдруг?
   -- Ну, раньше учёные исследовали что-либо с целью установить истину, а не доказать политику партии. Кроме того, я считаю, что негры и белые должны иметь равные права независимо от результатов теста ДНК. Если тебя беспокоят эти результаты, то ты и есть расистка!
   Саймон и Зэк смеются. Анна понимает, что её накололи, но не понимает как именно. Она злобно смотрит на Зэка. Это средних лет дядька, южноафриканец, белый.
   -- А вот я расист. Самый натуральный, -- говорит он.
   -- Ну ещё бы! Ты ж наверное по старым временам скучаешь, верно, Зэкари?
   Он добродушно усмехается и неторопливо закуривает.
   -- Ты когда-нибудь слышала про нэклэйсинг?
   -- Это что ещё за фигня?
   -- А я не только слышал, но и видел. И поэтому мы с тобой живём в разных мирах. Ты -- в мире политкорректных лозунгов. А я -- в том, где нэклэйсинг.
   Анна чувствует: ещё чуть-чуть, и она узнает, что такое necklacing. Это может непоправимо травмировать её хрупкую психику. Она благоразумно прекращает этот дурацкий разговор. Её житейская мудрость внушает мне уважение.
  
   Время от времени я увольняюсь с работы и отдыхаю несколько дней подряд. Потом мне становится скучно, и я вспоминаю, что я приехал сюда исключительно за деньгами. Новую работу найти довольно легко, достаточно спуститься утром в холл и подождать некоторое время. Рано или поздно кто-нибудь позвонит в общагу в поисках работников. Я называю это "методом Шрёдингера": всегда существует некоторая, отличная от нуля вероятность того, что работа найдёт меня сама. Поскольку мы все работаем нелегально, трудовое законодательство на нас не распространяется. От этого для нас одни выгоды.
   Во-первых, зарплату мы получаем каждый вечер, в полном соответствии с еврейской традицией: в Торе написано, что солнце не должно зайти, прежде чем работник получил свою плату. Это особенно полезно тем, кто остался совсем без денег. Обманывают очень редко. Есть смысл украсть месячную зарплату, но не дневную: если попадёшь в чёрный список, то найти себе работника будет крайне трудно. Особенно обидно будет, когда срочно надо и готов платить двойной тариф, а с тобой даже разговаривать не хотят, или ещё веселее -- примут заказ, а сами не приедут.
   Во-вторых, хозяин не боится нанимать нового работника. Не требует резюме, рекомендательные письма и прочую хрень. Вся процедура до крайности проста. А всё потому, что нас не надо "оформлять на работу", и контракт можно расторгнуть в любое время, без объяснения причин. Не нравится работник, не идёт бизнес, ещё какие-то проблемы -- никаких бюрократических процедур не требуется. Так же и работник может завтра не прийти на работу. Впрочем, так обычно не делают. Все работают на доверии, и это мотивирует людей вести себя прилично, намного больше, чем страх перед административной ответственностью. А от государственной заботы о трудящихся всегда разит какой-то канцелярщиной и мертвечиной.
   В-третьих, за нас не надо платить налогов, что даёт нам ещё одно преимущество перед местными.
   Поэтому и неудивительно, что метод Шрёдингера даёт неплохие результаты.
  
   Мы с Тони только что поужинали и моем посуду. Вернее, мою я, а он стоит рядом чтобы мне не было скучно. Заходит девочка с тарелкой в руке, и занимает очередь. Я говорю:
   -- Та чё ты будешь ждать? Оставь тарелку, я помою.
   -- Вот спасибо!
   -- Та мне не трудно. Это ж моя специальность! Лучше скажи, ты откуда?
   -- Из Аргентины. А вы?
   Тони отвечает, что я с Украины, а он из Англии. Девочка начинает весьма эмоционально доказывать, что Фолклендские острова принадлежат Аргентине, а не Англии. Тони ошарашено говорит:
   -- Да хрен бы с ними, забирай, если очень надо!
   Э, нет -- так не пойдёт! Не для того трудились собиратели земель английских! Она ещё, чего доброго, Кемьскую волость у меня потребует. Я вынужден вмешаться:
   -- Если ты сама не веришь в то, что говоришь, то как же мы поверим?
   -- Почему это не верю?
   -- Загляни в своё сердце! Если бы верила, то назвала бы острова не "Фолклендские", а "Мальвинские"!
   Это почему-то производит на неё сильное впечатление. Мы с Тони регочем. Посуда уже помыта, и мы сваливаем.
  
   Сегодня у меня разовая работа в новом ресторане, часов на девять. Сначала был аврал, но через пару часов становится поспокойнее. Повар спрашивает, что я хотел бы поесть. Я никогда не заказываю еду только потому, что она вкусная. Вместо этого я вспоминаю про жиры, белки, углеводы и витамины.
   -- Сделай мне картошку, греческий салат, немного оливок и жареную курицу.
   -- Хозяин не разрешает мне давать работникам мясо -- оно слишком дорогое.
   Действительно, бывают такие жлобские рестораны. Глупо это, конечно -- на кухне человек имеет возможность украсть всё что хочет. Но мне это не нужно -- на постоянную работу я иду только в приличные заведения, а один день можно и попоститься. Впрочем, надо же и поприкалываться:
   -- А ты положи мясо под картошку, он и не заметит.
   Такой наглости повар не ожидал.
   -- Ни хрена себе!! Да ты совсем оборзел!
   И всё время, пока он готовит мне еду, я слышу его реплики:
   -- Ничего себе придумал! Офигеть какой умный! Ни хрена себе!
   Через несколько минут он ставит передо мной тарелку.
   -- Ешь что дают!
   Вскоре приходит моя очередь удивляться -- под картошкой спрятано жареное мясо.
  
   Обычно после работы я иду плавать в море, но сегодня я очень устал и хочу спать. Валяюсь на кровати полчаса, но мне не спится -- болит спина. Делать нечего, я встаю и иду на пляж. Три часа ночи, людей нет. Луна на востоке, поэтому когда я плыву от берега, ничего не видно. То есть вообще ничего -- ни воды, ни неба, ни горизонта. Я плыву в темноту. Такое впечатление, что я на краю земли. Приходится оглядываться назад, чтобы узнать, сколько я проплыл. Море спокойное, но время от времени волна плещет мне в лицо. Если это происходит на вдохе, то я глотаю солёную воду. Так происходит несколько раз, потом я приспосабливаюсь выставлять руку вперёд и проверять, можно ли делать вдох. Удовольствие ниже среднего, но надо поплавать хотя бы минут пятнадцать. Потом я иду обратно. Меня мутит от того, что я нахлебался морской воды, но спина уже не болит, и я быстро засыпаю.
  
   Одна из официанток заходит на кухню. Повар говорит мне:
   -- О! Познакомься с Леной, она тоже русская.
   Очень милая девочка, и на редкость доброжелательная -- такую не часто встретишь. Она приехала в Израиль совсем недавно, сейчас учится на курсах иврита. Уже успела пару раз трахнуться с местными -- это легко определить по речи. В любой стране мира русские девочки после романа с иностранцами не могут уж более изъясняться по-русски и вынуждены вставлять в свою речь импортные слова. Целый день я стараюсь по мере возможности помогать ей, а когда вижу, что она совсем устала, говорю ей что-нибудь ободряющее.
   -- Что-то ты сам не очень-то счастливый, -- говорит она, но всё-таки улыбается, через "не могу".
   -- Понимаешь, -- говорю, -- человек рождён для счастья, как птица для работы.
   -- Эта птица, случайно, не дятел?
   Другая официантка наглеет и разговаривает со мной не очень вежливо. Возможно, её ввело в заблуждение то, как я обращался с Леночкой, но, скорей всего, она просто стерва. Я не обращал внимания до тех пор, пока она не стала меня подгонять. Тогда вдруг оказалось, что у меня много работы, и ей приходится ждать каждую мелочь слишком долго. Она злится, даже пытается кричать на меня. Мне это смешно, и я ей ласково рекомендую пожаловаться хозяину:
   -- Возможно, он меня выгонит, а тебя поставит на моё место -- тут посуду мыть больше некому.
   Я слышу, как хозяин ругается на неё, но ей хватает ума не закладывать меня. Через пару минут она приходит снова и очень вежливо просит о чём-то, не забывая при этом улыбаться. Больше мы с ней не ругаемся.
   Перед уходом Леночка оставляет мне номер своего телефона. К сожалению, я ей так и не позвонил.
  
   Я сижу в холле и читаю книгу. Остальные смотрят телик. Джон переключает каналы и попадает на выпуск новостей. Я прошу его оставить эту программу, но он говорит:
   -- Да ну его нафиг!
   -- Джонни, пожалуйста!
   Но он уже переключил.
   -- Новости -- это скучно!
   -- Я знаю, почему ты не любишь новостей, -- говорю я. -- Это ж единственная программа, где плохие ребята побеждают!
  
   Я с удовольствием читаю хорошие книги, особенно о путешествиях, приключениях и т.п. А странно. Ведь когда читаешь книгу, то отождествляешь себя с ее героями, как бы живешь их жизнью какое-то время. Казалось бы, я сам живу за границей, и приключений у меня хватает, радовался бы! Но нет -- ничего мне не надо, ничего не интересует, всё время скучно. На работе постоянно смотрю на часы, а дома думаю, как бы время убить. Только и оживаю, когда возьму в руки хорошую книгу, чтобы пожить немного чужой жизнью. А своя мне и нафиг не нужна. Глупо всё это, конечно. Как и всё, что я делаю.
   За соседним столиком сидит Дэйв и листает какую-то книгу. Заметив, что я ничем не занят, показывает мне стихотворение Йейтса "An Irish Airman Foresees His Death". Оказывается, что это настоящий шедевр. С наслаждением перечитываю ещё пару раз. Потом говорю Дэйву:
   -- Я читал много разных книжек, где описывается, как люди ездили в далёкие края, в том числе и на заработки. Джек Лондон, Сомерсет Моэм, другие авторы. Так вот, там было полно романтики. Не то что здесь -- скукотища! Может тогда просто было другое время? Или это как-то связано с местом? Восточная Азия, какие-то острова -- это ж не то что Ближний Восток!
   Дэйв задумывается на минутку, а потом отвечает:
   -- Та не! Ничего особенного там не было. До тех пор, пока кто-то не написал хорошую книжку. Вот напишет кто-то умный, как он ездил на заработки в Израиль, и окажется, что романтики хватает здесь и сейчас.
   -- Ну да, дождёшься! Они ж теперь только про любовь пишут, романтики хреновы!
   -- Смотри, из какой страны будет тот писатель, которого ты ждёшь? Европейцы на заработки не ездят -- это должен быть кто-то из ваших. Почему не ты?
   Я криво усмехаюсь. Потом он уходит, и я остаюсь один. От нечего делать, перевожу Йейтса на русский язык. Час пролетает незаметно. Правда, перевод получается в несколько раз короче оригинала, да и стиль совсем другой. Ну и хрен с ним, зато про войну!
  
У. Б. Йейтс
"Доброволец"

Мне б коня! Я на фронт поскачу;
За Отчизну умру на войне.
Как герой! Я ведь жить не хочу.
А тем более в этой стране.
  
   Сегодня я работаю на стройке. По дороге подрядчик объясняет расклад. Мы будем чистить мраморные стены. Вообще-то, стройка ещё не закончена. Всё равно потом придётся переделывать, так что качество работы его не интересует. Просто Мойша требует, чтобы кто-то постоянно чистил стены. Он миллионер, и подрядчик не хочет потерять заказ.
   -- Нам главное, чтобы Мойша был доволен. Впрочем, всё равно не будет, потому что он псих. Время от времени он будет прибегать, махать руками и кричать, что работать надо лучше. Вы не спорьте, кивайте головой, а потом продолжайте как раньше. Вечером получите по двадцать шекелей за час работы. Вот и всё, ничего сложного.
   -- Э, нет, -- говорю. -- Так не годится! Ещё какой-то псих будет на нас бычить? Мы так не договаривались.
   -- Ну, по-другому никак...
   Я толкаю Боба в бок. Он тут же включается:
   -- Двадцать два шекеля в час!
   Подрядчик обречённо смотрит на нас, потом кивает.
   -- Ты думаешь это слишком много?
   -- Та не, ребята, всё нормально.
  
   Я сижу в холле и изучаю английский язык. У меня в группе один ученик и четыре преподавателя. Правда, они не знают, что они преподаватели. Они думают, что мы просто сидим за столиком, пьём пиво и говорим о жизни. Если у меня возникает какой-то вопрос по английскому, то они терпеливо разъясняют мне и приводят кучу примеров.
   Ребята говорят о своих планах на будущее. Спрашивают и меня.
   -- Будущего не существует в природе. Это химера, которую выдумали мазохисты для того, чтобы портить себе настоящее. Я вот сколько раз жертвовал настоящим ради будущего, а оно так ни разу и не наступило.
   -- Ну не скажи, -- отвечает Сол. -- Я вот всегда мечтал, что в будущем поеду в Израиль. И вот я в Израиле. Значит сейчас и есть будущее.
   Потом я плаваю в море и размышляю о будущем, прошедшем, настоящем и прочей фигне. По мотивам сочиняю совершенно идиотский стишок:
  
Я о детстве ушедшем отнюдь не грущу.
Я треть жизни прожил, был нелёгким мой путь.
Но когда я в грядущее взор обращу --
Там две третьих ещё... Мне б назад повернуть!
  
   Мы с Джэйком идём в сторону центрального автовокзала. Это самое злачное место в городе. Там сосредоточено большинство борделей. Там собираются ханурики, наркоманы, скупщики краденого и всякая шушваль. Там можно нарваться на неприятности или позвонить за границу по дешёвому тарифу. За этим мы, собственно, и идём. Уже вечер. Вокруг летают огромные летучие мыши, которых я особенно люблю. По земле бегают большие чёрные тараканы. Они хавают упавшие с пальм финики и прочее гнильё. Когда их много, я слышу как они топчутся по асфальту. Или это мне только кажется? Прохожие избегают визуального контакта со мной. А раньше было не так. В первый месяц девочки смотрели мне в глаза и улыбались. Сперва меня это раздражало, я думал: "Чё лыбится, дура?", и проверял, застёгнута ли ширинка. Потом я понял, что они не смеются надо мной, а улыбаются мне, причём совершенно бесплатно. Вскоре я уже научился улыбаться в ответ. Что со мной произошло? Почему люди стали меня бояться? А хрен его знает. Да и какая теперь разница?
   К нам подходит какой-то хмырь и что-то говорит на иврите. Джэйк спрашивает меня, что он хочет нам продать. Я говорю, что не понял, но этот чудик явно продаёт либо наркотики, либо своё тело. Джэйк обращается к нему:
   -- Говори по-английски и покороче.
   Тот объясняет, что продаёт тело и недорого. Джэйк презрительно смотрит на него.
   -- Послушай моего совета, парень: займись-ка ты лучше наркотиками!
  
   После работы хозяин как обычно подвозит меня до самой общаги -- ему по пути. Три часа ночи, мы едем по пустой дороге. Впереди едет какой-то дятел на маленькой скорости. Мы пытаемся его обогнать, но безуспешно -- он едет по центру дороги. Когда мы всё-таки обгоняем его, то видим, что этот придурок уснул за рулём. Хозяин понемногу тормозит, и тот аккуратно въезжает в нас. Мы выходим из машины. Он бы тоже вышел, но он пьян и перепуган -- за такое в Израиле можно и в тюрьму загреметь. Предлагает нам денег. Хозяин говорит, чтобы он припарковал машину на обочине. Выполняет. Хозяин берёт его телефон и звонит на свой, потом забирает у него ключи и говорит ему идти домой пешком.
   -- Ключи я тебе завтра отдам, когда протрезвеешь. Я тебе перезвоню.
   Мы уезжаем. Алканавт растеряно смотрит нам вслед. Я говорю:
   -- Надо было слупить с него денег. Я бы всё подтвердил.
   -- Нахрена мне его деньги? Он ведь мог кого-то сбить.
   Останавливаемся на набережной возле общаги. Я знаю, что у хозяина всегда с собой пистолет. Когда-то палестинцы устраивали теракты, расстреливая людей из автомата. Теперь это стало невозможно -- на улицах слишком много вооружённых людей. Террорист успевает убить одного, максимум двух, прежде чем получит комсомольскую путёвку в вечность и семьдесят суккубов в нагрузку. Такие инциденты, когда один псих может перестрелять кучу народу, возможны только в заповедниках с беззащитной дичью, каковыми являются американские университеты и прочие места, где добро победило разум. Теперь террористы вынуждены взрываться. Я спрашиваю хозяина, почему у них так популярна сказка о гуриях?
   -- Зачем им нужно, чтобы она всегда оставалась девственницей? Им тут, что ли, крови было мало?
   -- Я думаю, они не хотят, чтобы женщина имела хоть какой-то опыт в постели, потому что слишком неуверенны в себе. Чтобы ей не было с чем сравнивать.
   -- Логично, -- говорю я, и перехожу на иврит. -- Слушай, дай пистолет посмотреть!
   На иврите "смотреть" -- "лиръот", а "стрелять" -- "лирот", очень похоже. Я говорю "лирот", якобы случайно. Думаю, если даст мне пистолет -- шмальну в сторону моря, всё равно на улице нет никого. Только бы случайно не попасть себе в висок! Он улыбается, вынимает магазин, передёргивает затвор и говорит:
   -- Посмотреть -- это можно, а стрелять -- обойдёшься пока!
  
   Ребята в общаге очень любят шахматы. А я не играю с ними, даже если очень просят. Они играют ради выигрыша, а анализировать позицию им совершенно не интересно. Взялся -- ходи. Играют до мата. Прозевал ферзя, я говорю: "Переходи!", а он мне с понтом: "Я не перехаживаю!" Лучше бы они в очко играли!
   Сегодня в общагу вписывается человек, который сразу всех обыграл. Я глянул одним глазом на его игру и понял, что ему сегодня просто везёт. Ему рекомендуют сыграть со мной. Я, конечно, отказываюсь. Он настаивает, и чтобы отвязаться, говорю:
   -- Ну, разве что по червончику...
   Однако успех вскружил ему голову, и он не может устоять перед искушением. Играем пару партий, потом ещё пару партий играю с ним бесплатно, и потом снова перерыв на несколько недель.
  
   Я захожу в холл и вижу Жаклин, которая сидит на высоком барном стуле ко мне спиной. Я не видел её полгода, и вот она вернулась в нашу общагу. Я резко опрокидываю её назад вместе со стулом. Она визжит, остальные смеются. Я ловлю её под белы рученьки и говорю по-французски с самым изысканным акцентом:
   -- Привет, жирная шлюха!
   На эту фразу я израсходовал половину своего словарного запаса. Она отвечает по-английски:
   -- Ни хрена себе! Ты всё ещё здесь? И не забыл мои уроки французского!
   -- Ха! -- говорю. Надо же повыделываться! -- Я с тех пор ещё и иврит выучил.
   -- Да ну? -- говорит она недоверчиво. -- А ну, скажи что-нибудь!
   Для таких случаев у меня есть готовая фраза на иврите:
   -- Что ты хотела бы услышать?
   -- Круто! А скажи ещё что-то!
   Теперь уже нужно импровизировать.
   -- Бэ-решит бара Элоим эт а-шамаим вэ эт а-арэц.
   -- И что это значит?
   -- В начале сотворил Бог небо и землю.
   -- Ничего себе! А читать умеешь?
   -- Да что там уметь, двадцать две буквы всего!
   Жаклин оглядывается вокруг в поисках какой-нибудь надписи, но в общаге всё написано латиницей. Тогда она достаёт из своего пакета зубную пасту "Колгейт Плюс", показывает мне и спрашивает:
   -- Что тут написано?
   -- Колгейт Фаллос.
   Она недовольна -- дурацкая пошлость, и вовсе даже не смешно. Я говорю, что прочитал без ошибки. Не верит. Мы спорим на пиво, находим кого-то из местных и просим рассудить. Он смеётся и говорит, что в силу некоторых особенностей языка, он не может найти ошибку в моём варианте прочтения. Незнакомое слово действительно можно читать по-разному. Жаклин спрашивает ещё кого-то, а потом покупает мне пиво.
  
   В общаге есть книжная полка, где ребята оставляют прочитанные книги. Иногда попадаются весьма интересные. Сегодня кто-то оставил "Алису в зазеркалье", но Анна перехватила её раньше. Я подхожу к ней и прошу книжку на минутку. Нахожу там стихотворение "Бармаглот". Не то чтобы я был знатоком поэзии, но это, несомненно, лучший шедевр всех времён и народов. Я знаю его наизусть по-английски и по-русски, хотя русский перевод слабоват. Спрашиваю, как правильно читаются некоторые слова. Анна не знает, спрашивает ещё кого-то, начинается обсуждение. Саймон подкалывает меня:
   -- А слабо выучить наизусть?
   -- Занефиг!
   Несколько секунд я делаю вид что читаю, потом отдаю ему книгу и декламирую. Саймон следит по книге, остальные впадают в транс. С тех пор я прослыл умным. Ловко же я их обманул!
  
   Захожу в холл. На баре работает Стив. Увидев меня, он кричит:
   -- С днём рождения!
   -- Откуда ты знаешь? -- спрашиваю я.
   -- Я же тут работаю! Я видел твой паспорт.
   Всё ясно. Энди спрашивает:
   -- Ну что, бухаем?
   -- Не, -- говорю, -- я не праздную день рождения.
   -- Почему?
   -- А что тут радоваться? В этот день начались все мои проблемы. Лучше б его не было.
   Энди пожимает плечами. Я иду к себе и ложусь на кровать. В подарок на день рождения сочиняю себе стишок:
  
Сегодня именины,
Все мысли -- об одном:
Что жизнь промчалась мимо,
Обрызгавши говном.
  
   Стишок мне нравится, и я засыпаю весьма довольный своим подарком.
  
   Я стою на волнорезе и смотрю на море. Уже довольно поздно, вокруг никого нет. Волны небольшие. Луны нет, и я смотрю в темноту. Такое впечатление, что море шевелится, как гигантская медуза. Я напеваю какую-то песенку и не замечаю, как ко мне подходят два араба. Они что-то говорят на иврите, довольно агрессивно. Я переспрашиваю по-английски, одновременно снимая тапки. Один из них показывает нож и требует денег. "Теперь понял", -- говорю я, спихиваю тапки в щель между камнями и прыгаю с волнореза. Несколько минут я быстро плыву в открытое море, потом оглядываюсь. Они всё ещё там. Им повезло что они не прыгнули за мной. Хотя, не совсем же они идиоты. Я поворачиваю на юг и спокойно плыву вдоль берега. Через час я буду дома, а за тапками можно будет прийти завтра утром.
  
   Я сижу на крыше общаги и наблюдаю закат на море. Подходит незнакомая девочка и говорит: "Привет!" В общаге так принято -- любой человек может подойти к другому и начать разговор. Сначала мне это очень нравилось, но где-то на сотый раз порядком надоело, потому что я наперёд знаю все вопросы: "Ты откуда?", "Как тебя зовут?" и т.д. У меня нет настроения разговаривать, но я не хочу её огорчать. Тем более, что в руке она держит книгу Ремарка "Возлюби ближнего своего" -- к такой девочке следует относиться с должным почтением. Постепенно я втягиваюсь в разговор, даже сам начинаю что-то рассказывать. Через полчаса она предлагает мне пойти куда-нибудь попить пивка. Идти совершенно не хочется. Я сегодня устал на работе, а завтра мне снова рано вставать. Почти машинально выдаю козырную отмазку:
   -- У меня нет денег.
   Я опускаю свой статус как можно ниже, чтобы она послала меня нафиг, а не я её. На Украине это проканало бы аж бегом, но тут происходит невероятное:
   -- Идём, я тебя угощаю!
   Что ж, меня за язык никто не тянул -- придётся идти.
  
   Хозяин ресторана, где я работаю, ведёт себя очень прилично. Платит вовремя, кормит отлично, не подгоняет. Единственная проблема -- он недоволен, если я сижу и ничего не делаю. А во время работы иногда возникают подобные ситуации. Сначала мне было пофиг, но потом я решил, что если работать тут постоянно, то злить его не стоит. Проще будет симулировать какую-то деятельность. Беда только в том, что найти себе занятие не так уж легко.
   Я наливаю воду в ведро, добавляю моющее средство и начинаю не спеша мыть пол. Аврал наступает в самый неожиданный момент, как всегда. Я бросаю труд и включаюсь в работу. Заказов столько, что хозяин вынужден помогать повару. Они бегают по кухне, скользят по мыльному кафелю и ругаются. Ничем не могу помочь -- у меня свои дела. Через полчаса становится спокойнее, и я уже могу привести пол в порядок. Ситуация регулярно повторяется пару раз в неделю.
   Через несколько месяцев я узнал, что он рассказывает про меня примерно следующее.
   -- Был у меня один украинец. Как он работал! Наши так не умеют. Если он на кухне, то можно было не проверять -- там всегда порядок. Но был у него один пунктик. Как только свободная минутка -- он за швабру, и моет пол. Уж так любил чистоту!
  
   В общагу вписывается новый человек. Он сегодня приехал из Англии, вроде бы вменяемый парень, планирует через пару дней поехать в киббуц. Спрашивает, как дойти до ближайшего супермаркета? Я объясняю. Через час возвращается и приносит с собой кучу впечатлений. Оказывается спиртные напитки тут намного дешевле чем в Англии, особенно совершенно отвратительная "русская водка" израильского разлива. По возвращении с работы я вижу кровь на полу. Ребята объясняют, что этот тип выпил почти целую бутылку, полез на верхнюю кровать, упал оттуда, разбил голову и уехал на белой карете в неизвестном направлении. Больше его никто не видел.
  
   Больше всего я люблю смотреть закат, плавая в море на расстоянии около ста метров от берега. Вокруг никого, я вижу только бескрайнее море и солнце, медленно опускающееся за горизонт. Цвет волн постепенно меняется, и они переливаются разными оттенками. Когда солнце скрылось из виду, можно наблюдать, как меняется окраска неба -- тоже очень красиво. Через полчаса становится темно. Надо плыть к берегу. Вот и прошёл ещё один день. А завтра новый, ничем не лучше прежнего. И главное -- снова на работу. Как мне всё надоело! Настроение опять -- хуже некуда.
  
Мечтаю клад найти, в красавицу влюбиться,
И жить, как шейх арабский, без забот.
Конечно, лучше б вовсе не родиться,
Но людям очень редко так везёт.

I wish I were a king and ruled the world.
I wish I were somebody else, but -- fuck it! --
Of course, I would prefer not to be born.
But only very few are so lucky.
  
   На первом этаже нашей общаги находится ресторан. Иногда к нам заходит официантка и раздаёт талоны на бесплатную выпивку. Обычно в это время я работаю или где-то шляюсь, но сегодня мне повезло. Мы ломимся вниз. В ресторане все столики свободны, и мы выбираем самый лучший, с видом на море. Я заказываю пиво.
   -- Треть или половину?
   -- Что?
   -- Ну, треть литра или пол литра?
   -- Мне -- которое бесплатно.
   -- Оба бесплатно.
   -- Ну, так что за дурные вопросы?!
   Нам приносят напитки. Я спрашиваю ребят, какого хрена нам раздают бесплатную выпивку? Мне объясняют, что когда в ресторане никого нет, то туда никто и не заходит, а когда мы сидим и громко регочем -- это для ресторана хорошая реклама. Ребята, как обычно, начинают говорить какой-то бред. По радио играет моя любимая песня "Ло црихим" некоего Шлёмо Арци -- поэзия потрясающая, да и музыка неплохая. Я быстро теряю нить разговора. Просто пью пиво, смотрю на море и мечтаю о том времени, когда мне не придётся больше тяжело работать, и я смогу спокойно себе сидеть у моря и пить пиво в своё удовольствие. Кто-то обращается ко мне. Оказывается, ребята говорят о вечном -- какие девки красивее -- и спрашивают моего авторитетного мнения: правда ли что украинские? Я объясняю, что красота -- это ещё не всё, а общаться приятнее всё-таки с европейскими. Просят с этого места рассказать подробнее. У меня нет настроения рассусоливать. К тому же, по понятной причине, в английском языке отсутствует понятие "ломаться". Я объясняю лаконично:
   -- Грубо говоря, ваши девки мечтают влюбиться в принца, а наши -- чтобы принц влюбился в них. Так что романтики вы там не найдёте.
   Они разочарованы, и чтобы порадовать их, говорю, что некоторые плюсы на Украине всё-таки есть. Например, наши девки очень любят богатых иностранцев, причём любят искренне. Ребята отвечают, что к этой категории не принадлежат.
   -- Да это совсем не важно! Ты только намекни ей, что тебе срочно нужно жениться, как того требует твой богатый отец -- и результат превзойдёт ожидания. Не скупись, подари девочке радость! Правду она узнает ещё не скоро, а радоваться будет уже сейчас. Причём эти дни будут самыми счастливыми в её жизни.
   Они думают, что это шутка, и смеются. Я рекомендую им прочитать рассказ Шекли "Паломничество на Землю", а потом ехать на Украину искать безумной любви по моему методу.
   Когда мы уходим, половина столиков уже занята.
  
   Сегодня я работаю в новом ресторане. Повар -- индус Кумар. Весёлый мужик, всё время пытается меня подкалывать. Работы много, так что придётся хавать без отрыва от производства. Я прошу Кумара что-нибудь поесть.
   -- Скажи волшебное слово!
   -- Омммм!
   Он явно недоволен:
   -- И это всё?
   -- Не всё! В конце Ом -- тишина. Это тишина радости.
   -- Чего??
   -- Упанишады, что ли, не читал?
   У него вопросов больше нет. Он делает мне сэндвичи. Я ставлю тарелку рядом. Кусаю сэндвич когда появляется время. Кумару снова неймётся:
   -- Теперь ты очень похож на корову -- всё время жуёшь.
   -- Я знаю, почему ты меня коровой назвал. Она ведь у вас там за бога считается. Так вот, это уже чересчур. Можешь называть меня просто "Ваше Величество".
   Мы общаемся в таком духе целый вечер. Работа довольно тяжёлая. Мне становится хреново, и я скрываюсь от работы в туалете. На обратном пути ныкаюсь под лестницей и ложусь на ящики. Через несколько минут, оклемавшись, возвращаюсь на кухню. Заходит менеджер, смотрит на меня и говорит:
   -- Чего у тебя лицо такое бледное? Ты в порядке?
   -- Не будь таким расистом!
   -- Чего??
   Тут подключается Кумар:
   -- Кто же это белого человека называет бледнолицым?
   Под конец Кумар говорит, что со мной не скучно, и предлагает постоянную работу. Обещаю подумать, но на самом деле мне тут не нравится. Мне нужна работа поспокойнее.
  
   Я возвращаюсь с работы поздно, но ребята ещё не спят. Тони валяется на кровати. Ал сидит на стуле и время от времени говорит одно из двух неприличных слов, которые он знает. Я спрашиваю:
   -- Что случилось?
   -- Майк с крыши свалился, -- говорит Тони.
   -- Что??
   -- Сидел там на краю обдолбанный, а потом, видать, заснул и упал. Ал ездил в морг на опознание.
   Ал резко встаёт и выходит из комнаты. Мы некоторое время сидим молча. Потом я говорю:
   -- Странно всё это.
   -- Ты о чём?
   -- Ну, смотри. Вот Майк так любил жизнь, всегда радовался, а прожил всего лет двадцать. А мне уже давно всё надоело, жизнь меня тяготит, и мне ведь ещё лет пятьдесят тут кантоваться. По уму бы я должен был в ящик сыграть, а он остаться.
   Мы снова молчим. Потом Тони спрашивает:
   -- Если такой расклад, то чего ж ты мучаешься? Есть же выход.
   Как приятно, когда есть близкий человек, который меня понимает! Именно поэтому Тони мой лучший друг.
   -- Понимаешь, все мировые религии запрещают самоубийство. Грубо говоря, там мне будет ещё хуже, чем здесь.
   -- Логично, -- говорит Тони.
   Некоторое время мы молчим, потом я иду в душ. Когда возвращаюсь, Тони уже спит. Я тоже ложусь, но мне не спится. Мне вспоминается, как когда-то давно, ещё в прошлой жизни, в бытность мою студентом-бауманцем, я ходил смотреть гражданскую войну. Там я видел много убитых, но это не произвело на меня особого впечатления. А сейчас из-за одного-единственного жмурика так расстраиваюсь!
   Сочиняю очередную дурь:
  
Вот, если б меня расстреляли -- я знаю! --
Соседи считали б меня за героя.
А так, бестолково прожив, умираю
От алкоголизма и от геморроя.
  
   Впоследствии, когда мне рассказали, сколько денег родители Майка заплатили за перевозку трупа, я понял, что просто не могу себе позволить сыграть в ящик.
  
Я не хочу помирати --
Нiде правди дiти!
Нема грошей поховати,
От i мушу жити.
  
   Я иду по улице и вижу на двери ресторана объявление: "Требуется помощник повара". Захожу. Менеджер говорит, что я не подхожу, потому что плохо знаю иврит. Я спрашиваю, нахрена мне иврит? Он объясняет, что ему нужен человек, который будет делать соки из свежих фруктов -- заказы поступают через компьютер, и надо уметь читать.
   -- Та что там уметь? Там всего-то двадцать слов надо выучить.
   -- И то верно, -- говорит он. -- Ну, вот тебе чеки, если до завтра выучишь, будешь работать.
   Он достаёт из мусорки ворох старых чеков. Я забираю их и иду искать словарь.
  
   Я сижу со словарём и бокалом пива -- учу названия фруктов. Ребята обсуждают что-то насчёт образования. Кто-то говорит:
   -- Я бы сделал высшее образование бесплатным для всех!
   Офигеть, какой добрый! Я говорю:
   -- И кто за это будет платить?
   -- Государство.
   -- А где оно возьмёт?
   -- Из налогов.
   -- То есть, у меня заберёт. Тогда я против. Кроме того, по-моему, от этого люди не будут счастливее. Читать и писать должны уметь только те, кому это действительно нужно.
   На меня сразу зашикали. Говорят, что я фошыст. Тогда я спрашиваю:
   -- Ну, хорошо, вот я шесть лет учился в лучшем университете Союза, а сейчас работаю подаваном в ресторане. Скажите пожалуйста, нахрена я потерял шесть лет?
   Это производит на них удручающее впечатление. Энди растеряно говорит:
   -- Шесть лет? Круто!
   Я говорю:
   -- Да ну его нафиг! Давайте лучше выпьем.
   И немедленно выпил. Потом я погружаюсь в свои мысли, которые постепенно кристаллизуются в сгусток бреда:
  
Когда успеха в жизни я добился,
Сказал коллеге как-то невзначай,
Что в университете я учился.
А он мне: "Уважаю! Наливай!"
  
   Утром я уже работаю на новом месте. Со мной работают двое -- таец Хулио на кухне, израильтянин Юваль на баре. Хулио не говорит по-английски. Я спрашиваю на иврите, откуда у него христианское имя? Он знает иврит ещё хуже меня, и ни хрена не понимает. Зато Юваль очень рад меня видеть. Он заглядывает в окошко из бара и спрашивает, откуда я. Отвечаю. Он тут же говорит по-русски:
   -- Привъйет! Как дъйела?
   -- Хорошо, -- отвечаю, -- Как твои дела?
   Юваль радостно выкрикивает русское матерное слово -- дела у него идут просто замечательно. В это время на кухню заходит баба лет пятидесяти. Она уже забыла, зачем пришла, и начинает орать по-русски:
   -- Ты! Первый день тут работаешь и уже материшься!
   Машинально отвечаю:
   -- Это не я.
   -- А кто же? -- ехидно спрашивает она.
   Я оглядываюсь. На кухне только Хулио; Юваля не видно. Мне ничего другого не остаётся:
   -- Наверное, кто-то из вьетнамцев.
   -- А-а! Ты ещё издеваешься! Я на тебя управу-то найду! Совсем оборзел! -- кричит она, и уходит.
   Возвращается через пару часов. Она работает на кухне, где готовят еду. Там страшная жара, и ей хочется сока со льдом. Теперь она уже жалеет, что со мной поругалась. Она терпела сколько могла, но жажда -- не тётка. Она сквозь зубы просит сока. Ей самой не верится, что я ей налью. Баба мне неприятна, но отказать западло. До вечера она заходит ещё пару раз. Ведёт себя намного скромнее. Хреново быть бестолковой!
   У Хулио проблемы с фонетикой -- я не понимаю половину слов. Это плохо, потому что он должен ввести меня в курс дела. Заходит какой-то мужик и просит сока. Мне не жалко. Мы знакомимся. Рафаль поляк, работает здесь нелегально.
   -- Чэщьчь! -- говорю я.
   Рафаль улыбается. Хулио тоже хочет принять участие в разговоре:
   -- Кулива!
   -- Курва, -- поправляет Рафаль.
   -- Кулива, кулива! -- соглашается Хулио.
   Теперь я понимаю его иврит значительно лучше -- надо всего лишь мысленно заменить "ли" на "р".
  
   На второй день я работаю на кухне один. Начинается аврал. Чеки сыпятся из принтера один за другим, и я ничего не успеваю. Выхожу в коридор позвать менеджера и натыкаюсь на Хулио. Говорю ему:
   -- Где ты шляешься? А ну бегом сюда!
   Вдвоём мы справляемся намного лучше. Минут через двадцать, когда мы уже всё разгребли, Хулио говорит, что теперь я справлюсь сам, а ему надо идти -- сегодня он работает на другой кухне, и его там ждут. Я медленно офигеваю. Потом извиняюсь.
   -- Это ничего! -- говорит Хулио, -- Если надо -- я помогать, не надо -- я делать свою работу. Ничего!
   Через час приходит другой таец. Сегодня со мной работает он. Неплохо владеет ивритом, и мы можем перекинуться парой слов. Зарабатывает он в день примерно как я, только я работаю восемь часов, а он двенадцать. В неделю один выходной, отпусков не берёт. В Израиле он уже три года. Я спрашиваю о его планах на будущее.
   -- Ещё годик, и домой.
   -- А потом ты наверное работать не будешь вообще никогда?
   Его лицо преображается. Сейчас он похож на Гаутаму в момент просветления.
   -- Это правда! -- блаженно отвечает он.
  
   После ужина я наливаю себе чай и иду в холл. Там пьёт пиво парень славянской внешности.
   -- Здорово! -- говорю. -- Ты откуда?
   Иржи из Братиславы. Служил во французском иностранном легионе, был ранен, демобилизовался, получил страховку. Сейчас путешествует. В легионе выучил русский. Говорит с акцентом, но виртуозно владеет русским матерным. Мы беседуем довольно долго. Какой-то грек обращается к Иржи, но тот посылает его в эротическое путешествие. Тут так не принято. Я спрашиваю:
   -- Чего так грубо?
   -- Я его в сорок втором году под Сталинградом не видел!
   Я замечаю, что Иржи уже довольно пьян, и настроен агрессивно. Я предлагаю пойти поплавать. Вообще-то, плавать в пьяном виде крайне опасно, по опыту знаю. Кого-то другого я бы не стал подстрекать. Однако легионеров учат справляться с экстремальными ситуациями, выходить за узкие рамки реальности, и всё такое. А главное -- я ведь его страхую. Под моим чутким руководством до беды не дойдёт. Не должно.
   Нам повезло: луна сегодня на западе. Плыть по лунной дорожке -- это что-то особенное. Такую красоту очень редко где ещё увидишь. Я плыву медленно. Иржи неймётся, но я говорю, что быстрее не могу. Метрах в двухсот от нас мы видим какую-то лодку. Она не двигается, просто покачивается на волнах. Я предлагаю подплыть к ней незаметно, как это делают индейцы в фильмах про ковбойцев. Когда мы уже в десяти метрах от лодки, нас окликают.
   -- Какого хрена вы тут делаете? Ночью плавать нельзя, а тем более так далеко!
   Отвечает Иржи:
   -- У тебя не спросили!
   -- Да ведь это же опасно!
   -- Тебе опасно, а нам пофиг -- мы славяне.
   Мне интересно:
   -- Так почему же опасно?
   -- Тут ходят моторные лодки, а ночью тебя в воде не видно. Стукнет по голове -- и поминай, как звали.
   Вообще-то логично. Мы проплываем круг почёта, и назад. У Иржи больше нет настроения буянить. В общаге он заказывает себе бокал пива, садится в кресло и засыпает.
  
   Я иду по улице. Навстречу мне идёт Джина. Они приехала из Колумбии, некоторое время жила в нашей общаге, а потом куда-то съехала. Она радостно приветствует меня, с размаху вешается мне на шею и несколько раз целует. Хочет со мной поговорить, но я спешу, да и настроения нет, как обычно. Отделываюсь вежливыми фразами. Иду дальше и пытаюсь понять, почему они все так рады меня видеть? Ну ладно, с Джиной понятно -- можно списать на южноамериканский темперамент. Ну, а все остальные? Это ж не в первый раз. А ведь я сам себе не рад. Я никого не люблю, даже себя. А они меня любят. Это не вписывается в мою картину мира. Со злости пинаю сидящую на помойке крысу и иду дальше.
  
   Сегодня у меня удачный день. На книжной полке я нашёл "Сидхарту" Германа Гессе в английском переводе. Эта книга доставляет мне истинное наслаждение. Хорошо, что у меня остались в жизни хоть какие-то удовольствия, иначе я бы давно уже чокнулся. Я встречаю незнакомое слово, и тут же спрашиваю Энди, что оно значит. Он сначала замялся, а потом говорит:
   -- Если ты будешь использовать такие слова, люди подумают, что ты извращенец.
   Ясно. Если я хочу превзойти среднего англичанина по словарному запасу, нужно купить хороший словарь. А вообще-то, я уже неплохо выучил язык в этой общаге. Даже стал сочинять стишки по-английски. Например такой:
  
I wish I knew what was at stake
When I was born into this world:
It was a terrible mistake,
And ever since I've been too old.
Now every moment of my life
Is like a point of no return:
I can not go back in time,
And forward -- I just do not want.
Because I'm tired of my work,
And every dream is just a lie;
But worst of all is being bored...
I wish I'd never been alive!
  
   Правда, в этом есть и свои минусы. Например, мне перестали нравиться многие красивые песни. Оказалось, что текст зачастую совершенно идиотский. Особенно это характерно для любовной лирики. Иногда мне кажется, что любой придурок может писать шлягеры, пока рука не устанет. Эх, устроиться бы мне поэтом, хотя бы на полставочки!
  
   Сегодня я работаю на новом месте. Повар -- Махмуд из Газы. Я прошу у него поесть, но он говорит, что хозяин не разрешает. Через час приходит хозяин, еврей. Проверяет всё ли в порядке. Собирается уходить. Я говорю ему по-английски:
   -- Эй! Дай же мне поесть! Тож я голодный!!
   Он поворачивается к Махмуду, и говорит на иврите:
   -- Я не понял, почему ты человека не накормил?
   -- Та времени не было. Сейчас сделаю, сию же минуту.
   Хозяин уходит. Махмуд, пребывая в полной уверенности, что я не владею ивритом, говорит мне по-английски с большим понтом:
   -- Я с хозяином договорился насчёт еды. Он разрешил!
   -- Вот спасибочки! -- благодарю я его. -- Чтоб тебе все так помогали, как ты мне!
  
   Поздно вечером я сижу в холле и читаю один из бестселлеров Тома Клэнси. Два алкоголика затевают пьяную драку. Остальные потихоньку уходят. Мне пофигу. Проходя мимо, ребята смотрят на меня как-то странно, видимо думают, что я смелый. На самом деле я просто хорошо понимаю психологию европейцев. Они отличаются от наших -- даже в пьяном состоянии они обычно остаются людьми. Один из алканавтов падает и задевает мой стол.
   -- Но-но! -- говорю я. -- Осторожнее!
   Они не обращают на меня внимания. Я на них тоже. Каждый занимается своим делом. Я целиком погружаюсь в чтение и не замечаю, как обстановка меняется. Алкоголики куда-то делись, а в холле уже сидят несколько ребят. Незнакомый парень подходит ко мне и говорит:
   -- Слушай, ты когда закончишь эту книгу, то не ставь её на полку, а отдай сразу мне, ладно?
   Я вижу, что мне осталось не более десятой части. Закрываю книгу, и отдаю ему. Он думает, что я издеваюсь, и говорит, отчаянно жестикулируя:
   -- Нет-нет, ты не спеши, я просто хотел занять очередь, вот и всё.
   -- Да я уже почти всё прочитал.
   -- Так ведь это... Тебе ж, наверное, интересно узнать, чем закончилось?
   -- Понимаешь, я читаю книги, чтобы получить удовольствие от процесса. А концовку я и сам могу придумать. И даже не одну.
   Я оставляю ему книгу и встаю из-за стола. Он озадаченно смотрит на меня, но книгу пока не берёт. А я иду наверх -- мне уже давно пора спать.
  
   Я стою на кухне, собираюсь варить ужин. Заходит ирландец Том. Он тоже голодный и очень уставший. Садится на стул и говорит:
   -- Надо бы что-то похавать. Вот только отдохну немного...
   -- Я могу на двоих сварить, но с одним условием...
   У него в глазах появляется искренний интерес.
   -- Ты будешь хавать то же, что и я. Жаловаться не будешь.
   -- Идёт! А что ты варишь?
   -- Ну, выбирай. Есть макароны, рис, гречка.
   -- А что такое гречка?
   -- Это такая антикварная крупа. Она была весьма распространена в Европе, пока туда не завезли картошку. Вот сегодня попробуешь.
   Через двадцать минут гречка готова. Том ест без энтузиазма. Добавляет кетчуп, потом майонез.
   -- Ну извиняй, марципанов нема!
   Том не жалуется, но видно что ему не очень нравится. Он привык к разным специям, гамбургерам и кока-коле. Заходит ещё один ирландец. Том говорит ему, показывая на меня:
   -- Вот познакомься с Патриком. Он тоже из Ирландии.
   Тот говорит:
   -- Здорово! Я Шон. Ты откуда?
   -- Последнее время жил в Корке, -- говорю я.
   -- Офигеть! Я тоже.
   -- В самом Корке или в пригороде?
   Шон называет пригород.
   -- Знаю, -- говорю. -- У меня там друг живёт.
   Шон поворачивается к Тому:
   -- Он не ирландец!
   С тех пор Том часто рассказывал всякому, кто соглашался слушать, что мне однажды удавалось пять минут выдавать себя за ирландца.
   -- А потом он сделал одну ошибку -- открыл рот и что-то сказал!
  
   Я люблю беседовать с Сэмом. Он красиво изъясняется, у него хороший словарный запас, он начитанный, и вообще, с ним интересно. Я спрашиваю, или он случайно где-то не учился. Он говорит, что закончил один из лучших американских университетов. Юрист.
   -- Так ты богатый?
   -- Да нет.
   -- У вас ведь образование дорогое?
   -- Да, но там можно взять кредиты.
   -- Так без залога же много не дадут.
   -- Ну не скажи. Там есть разные программы. Я например набрал сто тысяч за четыре года.
   -- Ни хрена себе! А как же отдавать?
   -- А я и не собираюсь. Но вообще-то, если работать юристом, то за пару лет можно выплатить.
   -- Ну так и работал бы!
   -- Да я пытался... Понимаешь, это не моё.
   -- Чё?!! Да ты охренел! Тебе платят по сто тысяч в год, а ты ещё выделываешься.
   -- Ну не могу я там работать. Это так нудно! Я пытался, но не смог себя заставить. Сижу, читаю этот бред, а потом оказывается, что смотрел в книгу -- видел фигу. Ничего не помню. Не могу сосредоточиться. А потом я решил, чего я буду всю жизнь мучиться? Взял и съехал в Израиль.
   -- Так тебя же посадят.
   -- А я в Америку больше не вернусь. Я еврей, и сейчас оформляю израильское гражданство.
   -- Ха, нудно ему! Ты хочешь сказать, что посуду мыть интереснее?
   Он печально смотрит на меня, потом говорит:
   -- Если ты будешь по двенадцать часов в день заниматься чем-то очень скучным, тебе не нужны будут деньги. Тебе просто некогда будет их тратить. Чтобы там выдержать, надо быть зомби. Вообще ничем не интересоваться. Живым людям там не место. А ляпать языком легко, пока ты сам не попробовал. По тебе же видно -- ты бы тоже не выдержал.
  
   Мы с Тони и Тиной сидим на волнорезе и смотрим на море. Волнорез насыпан из больших валунов параллельно берегу. Добраться до него можно только вплавь. Вылезти на волнорез можно только со стороны берега. Со стороны моря это слишком опасно. Да и заплывают за волнорез люди крайне редко. Если кто-то плавает в открытом море, можно смело спорить на пиво, что этот человек -- я. А мне там хорошо: есть где развернуться. Я люблю простор.
   Сегодня море на редкость спокойное. Тони говорит, что можно, пожалуй, попробовать залезть со стороны моря. Я не рекомендую. Тина говорит, что даже сегодня это опасно. Тони хочет перед ней запонтоваться и прыгает в воду. Вылезает с трудом. На животе кровь. Оказывается, волна кинула его на один из подводных камней и немного протащила вбок. Он спрашивает насчёт дезинфекции в полевых условиях. Я говорю, что пока он доплывёт до берега, морская вода промоет рану. Его это не устраивает. Тогда я говорю, что в слюне есть естественный антисептик. Не верит. Я рассказываю, как в старые времена псы спасали раненого человека от сепсиса, вылизывая ему рану. Тина говорит:
   -- А как насчёт сучки?
   Она подходит к Тони, смывает кровь водой, потом наклоняется и лизает рану. Смачно сплёвывает.
   -- Гадость какая! У тебя что, дерьмо внутри?
   Тони растеряно смотрит на неё. Мы смеёмся. Он понимает, что его подкалывают.
   -- Это потому, что у меня СПИД... и этот... как его?.. рак. Вот.
   -- Не бойся, Тина, -- говорю я. -- Поражён только один орган -- мозг.
   -- Да, -- говорит она. -- Теперь у тебя на животе останется клеймо: "дебил". Почаще смотрись в зеркало!
   Тони начинает рассказывать, что спасти его от рака мозга может только секс, и то немедленно.
   -- Ты не в моём вкусе, -- отвечает Тина.
   Мы молча сидим ещё минут десять, а потом плывём к берегу.
  
   Сегодня вечером я работаю на уборке офисов. Со мной работают ещё двое: подрядчик Шлёма и Джозэф -- негр из Заира. Каждый работает в соответствии со своим социальным статусом. Когда мы заходим в очередной офис, Джозеф хватает веник и -- бегом подметать. Я не спеша иду на кухню мыть посуду. На самом деле, главное для меня -- попить молока. Я должен употреблять молочные продукты, но не для того же я приехал на заработки, чтобы тратить деньги на всякую ерунду. Я сыплю в чашку побольше Нескафэ и сахару, чтобы меня не стошнило -- молоко я не люблю. Потом иду менять мусорные пакеты. К этому времени Джозэф уже повытирал все столы и шустренько моет пол. Шлёма занят своим основным занятием -- смотрит телевизор в конференц-зале. Когда я захожу туда, он мне говорит:
   -- Ты посмотри, что показывают!
   Идёт репортаж из Заира. Там гражданская война. Я говорю:
   -- А я как раз читал в газете, что там воюет много украинских наёмников.
   -- Думаешь, правда?
   -- Может и правда. Наших везде полно, где только деньги платят.
   -- А ну, расскажи Джозэфу!
   Мы ещё немного беседуем ни о чём. Приходит Джозэф и говорит, что он уже всё сделал. Я рассказываю, что воевал в Заире. Джозэф сначала не верит. Задаёт какие-то вопросы, я отвечаю. Видимо правдоподобно.
   -- А как вы добирались?
   -- Самолётом до Луанды, а дальше корабликом по реке Конго.
   -- А на чьей стороне воевали?
   -- За Кабилу.
   -- Так он же полный псих!
   -- Зато деньги платил.
   -- Сколько?
   -- По две с половиной в месяц.
   У Джозэфа испорчено настроение, но на меня он почему-то не злится. Говорит, что Кабила уничтожил его страну. Я отвечаю, что деньги не пахнут. Шлёма везёт нас на следующий объект. Там Джозэф сразу же включается в работу, Шлёма садится смотреть телевизор, а я иду на кухню. Больше про политику не говорим. В конце дня Шлёма выдаёт зарплату: Джозэфу -- меньше, мне -- больше. Самые жирные бонусы достаются конечно Шлёме. Каждому своё. Я очень надеюсь поехать с ним на работу ещё.
   Дома делюсь с ребятами впечатлениями, просто по приколу. Они почему-то воспринимают всё слишком серьёзно и начинают разглагольствовать про социальную справедливость. Я не в курсе, что такое социальная справедливость, и чем она отличается от обычной. Они пытаются объяснять, но получается какой-то бред -- под их определение больше подходит зависть. Тогда я говорю, что мне достаточно обычной рабоче-крестьянской справедливости. Интересуются, что я имею в виду.
   -- Ну вот, я договорился работать за двадцать шекелей в час, и я их получил. Это справедливо.
   -- Но Шлёма ведь получил больше!
   -- Так он же меня не обманывал! Мы добровольно заключили договор, оба его выполнили, а главное -- оба довольны. Так что нафиг вашу диалектику!
  
   Я стою на балконе и смотрю на море. Руфь смотрит вниз. В ресторане сидит мужик и беседует с девочкой, которая раза в два его младше. Он целыми днями сидит в этом ресторане, и каждый день с новой девочкой. Руфь говорит:
   -- Ненавижу этого мужика!
   -- Почему, Рути? -- я называю её на израильский манер.
   -- Он трахает маленьких девочек!
   -- Ты не находишь ли странным, что он им всем нравится, одной тебе -- нет? Не насильно же он их трахает.
   -- Ну, если б ты был маленькой девочкой...
   Давно я так не смеялся! Руфь обиженно смотрит на меня и уходит. Зря, конечно, я не сдержался. Всё-таки она говорила совершенно искренне. Вот чем мне нравятся иностранки, так это тем, что они намного меньше лицемерят. Например, раскрасить рожу, одеть юбку покороче, а потом захлёбываясь от восторга жаловаться мне, что мужики пристают -- это только наша может додуматься. Да ещё обижаться, что якобы не находит сочувствия. А тут не обижаться, тут радоваться надо, что я её вообще за человека принимаю. Эх, разбаловался я тут! А ведь рано или поздно я вернусь на Родину -- не к ночи будь помянута! -- и мне придётся снова с нашими девочками общаться, других там нет. Что ж, во многом знании много печали, как говорил тут один из местных.
   -- Рути, ты на меня не обиделась?
   -- Та вроде бы нет...
   -- Вот, я для тебя в магазине шоколадку украл.
   -- Спасибо, -- говорит она и улыбается.
  
   Подрядчик везёт меня на работу, по дороге инструктирует. Мы делаем ремонт в подпольном борделе, который расположен на конспиративной квартире в обычном жилом доме. В двух комнатах работают девочки, а в третьей -- ремонт. Работать надо аккуратно, чтобы никто не слышал.
   -- Спешить не надо, -- объясняет Ёси. -- Оплата почасовая.
   По приезду на место, он вручает мне краску и валик, а сам идёт на кухню общаться с девочками. Я крашу стены, не спеша и не напрягаясь. Через пару часов заходит Ёси и спрашивает, не хочу ли я попить кофе. Хочу. Чё ж не хочу?
   -- Ну, то идём на кухню.
   Девочка наливает мне кофе, и они продолжают прерванную беседу. Говорят на иврите, и я мало что понимаю. Воспользовавшись паузой в разговоре, я спрашиваю по-английски, зачем им конспиративная квартира, когда большинство борделей фунциклируют полулегально -- достаточно только регулярно отстёгивать полиции.
   -- Мы честные люди, и не хотим иметь дела с полицией, -- отвечает она.
   Моя чашка уже пустая и по-хорошему я бы должен уже идти работать. Но я не могу себя заставить. Ёси спрашивает, не хочу ли я ещё кофе. Искушение слишком велико, но надо же и совесть поиметь -- всё-таки он платит мне за время. Девочка говорит на иврите:
   -- Ты же видишь, человек хочет ещё. Тож налей ему!
   Ёси спешит ей угодить.
   Вопреки обыкновению, Ёси сегодня ничего не делал. А я за одиннадцать часов заработал даже больше, чем барышням платят за час. Это была моя лучшая работа за весь год.
  
   Осенью на море большие волны. Они красиво разбиваются о волнорез, поднимая брызги на несколько метров в высоту. Многие приходят на пляж посмотреть на это удивительное зрелище, некоторые занимаются сёрфингом. Просто так никто не плавает -- это якобы опасно. Мне никуда идти не надо -- я сижу на крыше общаги, отсюда мне всё отлично видно. Рядом сидят другие ребята. Патрик рассказывает про Таиланд. Его особенно впечатлило то, что некоторые проститутки начинают день с медитации и молитвы.
   -- А у нас в Америке проститутки обычно с утра ширяются.
   Я разъясняю ему некоторые особенности местной религии:
   -- Это в Тибете думают, что прийдёт добрый дядя бодхисатва, возьмет за ручку и поведет в нирвану. А махаяна -- это тебе не мантры бормотать! Если она хочет на пути к совершенству переродиться в мужчину уже в следующей жизни, так это надо очень серьёзно постараться.
   Потом мы с Тони идём на пляж. Целый час сидим и засекаем время, необходимое для того, чтобы осела пена после самой большой волны. Получается не больше минуты. Ну что ж, значит можно рискнуть. Минуту без воздуха я выдержу, главное расслабиться и спокойно ждать, что бы ни случилось. Если двигаться, то продержишься без воздуха намного меньше, я проверял.
   Я раздеваюсь и иду в море. Минут пять плыву вперёд, потом ловлю волны. Это не так просто, как кажется с берега. Наконец мне удаётся взобраться на гребень высокой волны. Затем я срываюсь вниз. Последнее, что я вижу -- на меня падает сверху двадцать тонн воды. Потом турбуленция хватает меня и швыряет в разные стороны. Вокруг ничего не видно из-за пены. Мне страшно, и хочется плыть вверх, но я знаю, что единственная возможность выжить -- это полностью расслабиться и ждать. Когда мне уже совсем плохо, пена оседает, и меня выносит на поверхность. Делаю глубокий вдох. Получилось! Теперь у меня есть новое развлечение.
  
   Тони будит меня рано утром и говорит, чтобы я бегом одевался -- мы едем на козырную работу. Спрашиваю, куда?
   -- На Каймановы острова, -- говорит Тони и убегает.
   В такси нас четверо. С нами ещё Энди и Янис, который приехал из Латвии на велосипеде. Приезжаем в порт города Герцалия. Там нас встречают и ведут на яхту. Это самая дорогая яхта в порту. Трёхпалубная, экипаж -- одиннадцать человек, флаг Каймановых островов. Наша задача -- драить яхту. Хуан, помощник капитана, говорит:
   -- Двое из вас будут работать на воздухе, а двое в трюме. Выбирайте, кто где хочет.
   Мы с Янисом молчим. Тони и Энди кричат, что хотят на воздухе. Хуан передаёт нас другому офицеру, Алистэру, и мы идём с ним в трюм. Открывает помойную ёмкость и говорит, чтобы мы вымыли её изнутри. Даёт нам насос, подающий воду под напором, и объясняет технику безопасности:
   -- Один моет стенки напором воды, второй сидит снаружи, и контролирует, чтобы с первым ничего не случилось. Там мало воздуха, и можно потерять сознание. Да и вообще -- мало ли что. Через два часа перерыв на чай.
   Даёт нам рабочие робы и уходит. Мы заглядываем внутрь, а там ужас -- на стенках гадкая слизь, дышать нечем. Янис говорит, что он пойдёт первым. Через некоторое время вылезает и говорит:
   -- Это капец! Нафиг такую работу!
   Мы говорим по-английски, потому что он не любит Россию. Это меня устраивает. Всё-таки это лучше, чем говорить по-русски в присутствии остальных, как это обычно делают не очень вежливые люди (т.е. практически все наши).
   Нас зовут на чай. Мы переодеваемся и идём к Хуану. Тот слушает Яниса, потом говорит:
   -- Эта работа всё равно должна быть сделана. Если не вы, так кто-то другой. Если есть условия, на которых вы согласны работать, назовите их.
   Янис требует противогаз и гидрокостюм. Я -- двойной тариф. По зарплате вопросов нет. Кроме того, мы получаем робы получше и респираторы. Янис хочет поработать ещё до обеда, чтобы потом до вечера отдыхать. Я не возражаю.
   За обедом Тони говорит:
   -- Наверное, эта яхта принадлежит мафии, и вечером нас убьют.
   -- Почему? -- спрашивает Энди.
   -- Ты посмотри, нас кормят -- как на убой, -- объясняю я.
   И точно, на столе чего только нет. Разве что марципанов. А может и есть -- я ведь не знаю, что такое марципан.
   После обеда я лезу в ёмкость, но там уже получше -- кислорода побольше и не так грязно. Вечером нам выдают зарплату, а также деньги за проезд в такси. Поскольку Янис самый ответственный из нас, ему дают задание в следующий раз взять у таксиста чек. Нас просят расписаться в ведомости. Энди и Тони спрашивают, почему у нас зарплата больше. Я рассказываю им про ёмкость, Янис -- про карму. Едем домой. Таксист случайно выписал нам чек на десять шекелей больше.
   -- Ничего, -- говорит, -- от них не убудет!
   Янис говорит, что религия не позволяет ему обманывать. Просит поменять чек.
   -- Да что ты фигнёй занимаешься? -- говорит таксист и уезжает.
  
   Утром Янис с этим чеком достаёт Хуана. Тот говорит:
   -- Да что ты фигнёй занимаешься? Мне главное, чтобы бухгалтерия сходилась. Не нужны деньги -- то отдай кому-нибудь.
   Мы с Янисом быстро заканчиваем с помойной ёмкостью, и Алистэр переводит нас на ёмкости с чистой водой. Работы мало, и мы с большим трудом растягиваем её на целый день. Вечером приходит Хуан с ведомостью:
   -- Вы ведь снова работали в тех ужасных ёмкостях, верно?
   -- Да, -- отвечаю я.
   -- Нет, -- говорит Янис.
   -- Что "нет"? -- ласково спрашивает Хуан.
   Янис объясняет, что мы работали в чистых ёмкостях, и должны получить нормальную зарплату, а не двойную. Хуан больше не сдерживается:
   -- Та ты достал меня уже! Хочешь, чтобы я тебе сейчас ведомость переписывал? Делать мне больше нечего! Я тебе что, пацан? Вот, читай -- английским по белому: "работали в ёмкостях". Где тут неправда? Чего ты выделываешься? Задолбал!
  
   Ночью мне не спится. Я спускаюсь в холл. Там только трое -- Брэйди сидит за столиком, а на диване какой-то алканавт пристаёт к незнакомой девочке. Она хочет уйти, но тот не даёт ей встать. Я жестом спрашиваю у Брэйди: что, мол, тут происходит? Он громко отвечает:
   -- Я не при делах!
   Я понимающе ухмыляюсь: алканавт поздоровее будет. Брэйди допивает пиво и уходит. Я сажусь смотреть телевизор. Думаю, что вмешиваться не стоит -- не хватало мне ещё получить люлей и депортацию впридачу. Девочка испугана и растеряна. Я решаю, что если она попросит меня о помощи, то всё-таки подойду к ним и попробую уладить дело мирно. Смотрю на девочку в упор. Она отводит взгляд, как это делают обычно люди на улице. Она, что ли, меня боится больше, чем этого хмыря? Дожился!
   В холл заходит ещё кто-то, а я наоборот -- иду спать.
  
   Сегодня Хуан придумал для нас новую работу. Нужно помыть яхту снаружи. Даёт нам с Энди спасательную шлюпку, шланг под напором, резиновые сапоги, штаны и куртки -- и вперёд! А того не учёл, что проверить качество работы в принципе не возможно, и мы это знаем. Целый день имитируем работу -- плаваем вокруг яхты, играемся шлангом, пытаемся струёй воды расстреливать огромных рыб, которые крутятся возле помойного отверстия. После перерыва цепляем на шлюпку Весёлого Роджера. Тони как обычно драит палубу. Энди зовёт его снизу. Тот выглядывает за борт, и получает струю воды прямо в рожу. Хватает свой шланг и отстреливается. У него позиция лучше, а зимой не очень-то приятно мокнуть. Я пытаюсь спрятаться под бортом яхты, но делаю это слишком резко и падаю в воду. К счастью, я плотно застегнул куртку, и затянул штаны вокруг сапог. Вода проникает внутрь довольно медленно, и я успеваю доплыть до шлюпки, пока вся эта резина не потянула меня на дно. Все в шоке, один Тони ржёт как конь. На причале меня уже ждёт стюардесса с полотенцем -- она как раз выходила покурить и всё видела. Говорит, что надо быть осторожнее -- им тут жмурики не нужны. Отвечаю, что даже в сапогах я плаваю лучше, чем они все вместе взятые. И вообще, на Святой Земле мне всё нипочём, а вот дома я бы действительно постарался за борт не падать. Интересуется, почему?
   -- Декабрь месяц! -- говорю. -- Головой об лёд стукнуться -- это тебе не в море окунуться!
   За обедом Тони подкалывает меня. Энди говорит ему:
   -- Что это у тебя с лицом?
   -- А что такое?
   -- Что-то вдруг цвет изменился, и вообще... А, понял! Оно ведь теперь чистое!
  
   Я иду с базара с грузом сезонных фруктов. Мимо проезжают автобусы. Я не обращаю на них внимания. Не для того я приехал на заработки, чтобы как пан на автобусах разъезжать! Навстречу идут какие-то школьники. В большом возбуждении обращаются ко всем прохожим. Что-то говорят и мне. Не понимаю. Они объясняют по-английски:
   -- Там террористы автобус взорвали!
   Прохожу ещё километр, и действительно -- какая-то угнетённая сволочь, на радость всему прогрессивному человечеству, разверзла на улице врата ада, из которых вылезли Фобос и Деймос. Марса, правда, не видать -- тут Гермес за него. Я не хочу глазеть, уподобляясь зевакам, и уж тем более -- мешать спасательным работам. Иду дальше. Чувствую какое-то дурацкое облегчение. Сегодня до вечера терактов уже не будет. Прохожие общаются на улице между собой, как близкие родственники. Кто-то обращается и ко мне. Обсуждаем пути предотвращения терактов. Я предлагаю свой вариант. Качественный, как и всё что я делаю. С гарантией. Поставленный на твёрдую научную основу, по заветам дедушки Нэша.
   -- И всего-то нужно, чтобы организаторы не получали выгоды от терактов. Только исходить следует из их собственного понимания выгоды, а не вашего представления о том, что им выгодно. Тогда система будет в равновесии.
   И хотя я не предлагаю каких-то зверств с расстрелами и тюрьмами, он говорит, что мировое сообщество не позволит.
   -- Ну то нафиг такое сообщество! Выходите из ООН -- вон, с швейцарцев пример берите. И вообще, хотите жить -- умейте вертеться, а не хотите -- так кто ж вас заставляет? Скоро совсем мёртвые будете, с такими-то раскладами.
   Потом беседую с какой-то женщиной. Слово за слово, она говорит:
   -- На своей машине ездить -- риск меньше. Хорошо быть богатым!
   Я криво усмехаюсь:
   -- Или таким нищим, как я.
   В общаге ребята, конечно, тоже обсуждают теракт. Элис заступается за страждущих палестинцев. Получается, что облегчить страдания может только пролитие крови случайных прохожих. Евреям рекомендуется терпеть. А чё? Им не привыкать! Идти на уступки. Ярон говорит:
   -- Итак, определимся с целями. Палестинцы хотят нас уничтожить. Мы хотим выжить. Внимание, вопрос: обе стороны должны пойти на уступки, или только Израиль?
   -- Палестинцы не хотят уничтожить Израиль! Они хотят независимости.
   -- Ты устав ХАМАСа читала?
   Насчёт ХАМАСа Элис в курсе, однако устав -- это просто бумажка, а на самом деле палестинцы такие же люди, как евреи. Надо с ними договариваться. Ярон говорит, что с ними уже много раз договаривались, только они ни одного договора не выполнили. Элис говорит, что евреи не лучше.
   -- Почему?
   -- Они строят поселения.
   Ну, ясно. Всё как обычно. У кожного своя доля i свiй шлях широкий. Той мурує, той руйнує... Ярон говорит:
   -- Арабы взрывают, евреи строят. Найди одно отличие.
   Элис затрудняется. И то, и то плохо. И от этого происходит взаимное недоверие. Стороны должны больше доверять друг другу, и тогда, мол, будет им счастье. Мне уже тошно.
   -- То есть, устав ХАМАСа это фуфло? И нужно больше доверять палестинцам, так как ты веришь, что они врут? Офигенная диалектика! Ладно, по-человечески не понимаете, то скоро вам жареный петух объяснит. Спорим на пять шекелей, что через десять лет теракты будут уже в Европе?
   -- Чего это они там будут? Мы никого не угнетаем!
   -- Потому что. Есть у джихада начало -- нет у джихада конца.
   -- Спорь! -- уговаривает её Ярон. -- Если выиграешь, купишь себе билет на автобус. На кольцевой маршрут.
   Не захотела. А жаль -- долго ждать не пришлось.
  
   Мы работаем на яхте уже две недели. Драим её по новой каждый день. Тони и Энди жалуются, что работа совершенно бессмысленная. Особенно их бесит, что Хуан тщательно проверяет качество, и если находит где-то немного морской соли, то заставляет перемыть всю палубу. Искать глубокий сакральный смысл наших трудов не входит в мои планы, потому что оплата почасовая. Они злятся на меня за то, что я не романтик. У них начинается когнитивный диссонанс. Все стараются схалтурить, но Хуана не проведёшь -- он морской волк. Очень гордится своей работой и советует нам рассказывать своим детям, как мы работали матросами. Я говорю, что детей у меня не будет -- я намерен предотвратить их появление в этом уродском мире. Хуан уверен: это потому, что я не моряк. Капитана мы видим изредка. На нас и нашу работу он не обращает ни малейшего внимания. Я ни разу не видел, чтобы он вообще с кем-то разговаривал.
   Как-то за обедом Хуан спрашивает, как по-русски "я тебя люблю". Объясняю, он записывает. Спрашиваю, зачем ему это? Он рассказывает, что познакомился с одной русской девушкой. Она прекрасна, как луна в четырнадцатую ночь, но к сожалению не понимает по-английски. По дороге домой ребята при помощи несложных логических умозаключений вычисляют, что Хуанова пассия работает в борделе. Начинают всячески изголяться по этому поводу. Я тоже ненавижу Хуана, но, тем не менее, говорю:
   -- О времена! О нравы! Моряк -- в борделе?! И кто бы мог подумать!
   Дома меня снова глючит:
  
Своих детей я так люблю, как вместе мать, отец и дед.
На день рожденья подарю им благороднейший обет.
А уж подарка моего ценнее в целом мире нет:
Я поклянусь предотвратить их появление на свет.
  
   Вечером Янис едет на велосипеде на базар и собирает там упавшие на землю овощи. Мы их варим, и получается неплохой ужин. Потом я спускаюсь в холл с кружкой чая. Там сидят несколько ребят. Джон рассказывает какие-то гадости про Мэри, остальные хихикают. Я смотрю телевизор. Роб говорит мне:
   -- Слыхал про Мэри? И кто бы мог подумать?
   Я говорю:
   -- Если ты думаешь, что моё мнение о ней изменилось, то ты дебил. А если твоё мнение о ней изменилось, то ты мудак.
   Такого они, конечно не стерпят. Пытаются меня козлить:
   -- Да он же в неё влюблён!
   -- Да, -- говорю, -- и даже расскажу, при каких обстоятельствах я влюбился. Захожу я давеча на кухню, смотрю -- она себе сэндвич делает. А я голодный как собака. Говорю: "Вах! Какой козырный сэндвич!" А она мне: "Ты голодный? Ну то бери, я себе ещё сделаю". Вот это мне было интересно! А то, что вы тут обсуждаете, не имеет к моей реальности ни малейшего отношения.
   Джон говорит что-то про Россию и национальные особенности. Я отвечаю:
   -- Ты хотел блеснуть интеллектом и угадать, откуда я приехал. Почти получилось, не зря ж я столько раз рассказывал, что с Украины. Но с восьмого-то раза кто ж запомнит? Ты лучше скажи другое: в России, по-твоему, родиться западло, а где ж зачётно? В твоё родном селе наверное? Ну, не томи, скажи нам, где находится этот самый имбецилиум в котором выращивают таких как ты?
   Фраза специально построена таким образом, чтобы парировать было не просто.
   -- Ладно, я пошёл, а ты пока подумай. Завтра расскажешь.
  
   Утром я спускаюсь в холл довольно поздно и сажусь смотреть телевизор. Заходит Мэри, идёт к кофейной машине. Ребята громко приветствуют её и хихикают. Она затравлено смотрит на них. Я подхожу к ней и говорю:
   -- Говорят, позавчера ты работала в кафе "Базель". То как там, заплатили, как положено?
   -- Ты с ней поосторожнее! -- говорит Джон. -- А то, знаешь ли, мало ли что!
   Видимо он хочет взять реванш за вчерашнее. Я ему говорю:
   -- Тебе не надоело, одно и то же?
   Мэри спрашивает меня:
   -- Они уже и тебе рассказали?
   -- А то! -- говорю. -- Аж бегом.
   -- Ну и как? -- в голосе у неё вызов, однако глаза выдают её с головой.
   -- Я своё мнение не скрыл и сразу всем рассказал.
   -- И что ж ты им сказал?
   -- Ну, Робу -- что он мудак, а Джону -- что он имбецил. Верно, Джонни?
   Такой наглости они не ожидали. Я выдерживаю паузу и продолжаю:
   -- Ну вот он снова тормозит. Как обычно. Да ну их нафиг, идём лучше на море!
   Вскоре мы уже сидим на волнорезе и смотрим на волны. Она благодарит меня за доброту и всё такое. Я ничего не понимаю, какую нафиг доброту?
   -- Ну как же, вот ты из-за меня пошёл на конфликт с ними всеми.
   -- Та где ж из-за тебя? Много о себе воображаешь! Я бы вообще промолчал, если б ко мне не обращались -- что вчера, что сегодня. А так, проигнорировать человека вроде бы невежливо, врать я не люблю -- вот и пришлось открыть своё сердце. Да и конфликт -- это громко сказано. Максимум -- утренняя разминка.
   Кажется, она мне не очень верит. А напрасно.
  
   31 декабря я был на разовой работе в одном из кафе. Очень устал, да ещё и футболку заляпал водой. Иду по улице мокрый. Мне холодно. Снимаю футболку, иду голый. Вроде бы теплее, но не очень. Тогда я решаю немного пробежаться -- хоть я и устал, но это ж последний рывок! В общаге -- сразу в душ. Погрелся под горячей водой, потом валяюсь на кровати. Заходит Тони.
   -- Не хочешь поработать сегодня в ночном клубе?
   -- Та не, -- говорю. -- Устал как собака.
   -- Фигня то всё! Ты подумай. В новогоднюю ночь двойная ставка. И двенадцать часов как минимум!
   Искушение велико, но я же физически не смогу работать всю ночь! Тони делает контрольный выстрел в голову:
   -- Там работа -- не бей лежачего.
   Придётся ехать. Оставшиеся два часа я лежу на кровати. Изо всех сил стараюсь ударно отдохнуть. Получается слабовато, но надо. Потом едем в клуб. Два часа готовим зал, а затем начинается дурдом. Обдолбанные малолетки бесятся под оглушительную монотонную музыку. Я закреплён за одним из баров, помогаю там. Если чего-то не хватает -- хожу на склад. Уходить со склада не спешу -- там так тихо, спокойно! Работа действительно не пыльная, но я пытаюсь экономить калории. Дурь, конечно, редкостная. Часов через восемь дурики постепенно расходятся. Уборка затягивается на несколько часов. Я еле держусь на ногах, но когда получаю зарплату за пятнадцать часов работы по двойному тарифу, у меня вырастают крылья. Через часик я уже дома. Впервые за долгое время ложусь спать в хорошем настроении. День пропал не зря!
  
   После работы я захожу в холл. За баром работает Шанталь. Сегодня она устраивает прощальную вечеринку. Шанталь очень рада меня видеть.
   -- А я уже боялась, что ты не прийдёшь! Я тут угощаю всех пивом. Тебе -- самая большая пинта!
   Она наливает мне пиво. Тина, немка, говорит:
   -- Пинта не бывает больше или меньше. Это мера ёмкости.
   -- Ну ты же знаешь, -- говорю я ей. -- Jedem das seine, -- тут у неё потухают искорки в глазах, и резко портится настроение, -- und mir das meiste!
   Услышав продолжение пословицы, она снова улыбается. Ничего не поделаешь -- эхо войны. В полночь у Шанталь кончается смена, и я предлагаю ей прогуляться вдоль моря. Она не против.
   Мы идём босиком по мокрому песку. Болтаем о всякой ерунде. Проходим через пляж, где когда-то Наполеон вырезал пару тысяч турецких военнопленных. Смотрим на звёзды. Я показываю ей какие-то созвездия, в том числе Кассиопею. Она спрашивает, откуда такое название. Я рассказываю ей про Кассиопею, Андромеду, Персея, Горгону Медузу и других. Потом показываю скалу Андромеды -- большой плоский камень, торчащий из моря прямо напротив нас, к которому, по легенде, была прикована Андромеда. Это производит на неё большое впечатление. Какое-то время мы молчим. Я пытаюсь представить себе, как люди жили в то время. Она думает о чём-то своём. Потом я спрашиваю:
   -- Скажи мне, почему ты была так рада меня видеть? Депрессивный тип, редко улыбаюсь, никогда не делал тебе ничего хорошего...
   -- Но и плохого тоже! Ты никому не делаешь проблем. Наоборот, помогаешь по возможности. Мы ведь вместе живём в этой общаге, тут человека видно. Да, ты постоянно мрачный. Но когда у меня депрессия, я на всех бросаюсь как собака. А ты держишься, всегда доброжелателен со всеми, независимо от настроения. А твой сарказм мне даже нравится... Ты знаешь, у меня когда-то тоже возникал подобный вопрос. Сейчас я уезжаю, и мне уже пофиг -- могу рассказать.
   Я внимательно смотрю на неё, но ничего не говорю -- боюсь, чтобы не передумала. Шанталь продолжает:
   -- Я всю жизнь прожила в своём городке, и не знала как можно жить по-другому. Я была неуверенной в себе, и ко мне соответственно так и относились. И в школе мною все понукали, и на работе. А потом я приехала сюда. И сразу устроилась администратором в общаге.
   -- Всё по той же причине, -- говорю я. -- Зарплата маленькая, зато работа лёгкая и крыша над головой гарантирована.
   -- Верно. Но тут неуверенной быть нельзя -- на голову сядут. А потом я увидела -- они же как дети! Что-то канючат. Или сядут за баром, возьмут пива и плачутся мне в жилетку. А я на работе, уйти не могу, вот и слушаю. Да и жалко их... Я быстро обрела популярность. Ребята стали за мной бегать. Причём, не эти неудачники, а нормальные ребята.
   -- Немудрено, -- улыбаюсь я. -- Тут на двух ребят одна девка.
   -- Ну, и это тоже... Короче, я тут многое поняла. Оказалось, мне всего-то надо было вести себя уверенно и доброжелательно, причём последнее мне совсем не трудно. А больше ничего не нужно. Вообще ничего.
   -- Хорошо вам, девкам!
   Она усмехается. Я продолжаю:
   -- Кстати, ты в курсе, что дома будет немножко по-другому?
   -- А я там не останусь. Я уже не смогу там жить. Через пару недель я съеду в Амстердам.
   -- Вот это правильно. Удачи тебе!
   На другой день Шанталь уехала, и больше я её не видел.
  
   Утром меня будят ребята и говорят, что есть отличная работа. Американцы снимают какое-то кино, и им нужны люди для массовки. Мы идём всей толпой в старый город. Американцы арендовали там несколько ресторанчиков и перекрыли целый квартал. Нам объясняют задачу. Пока снимают несколько эпизодов, мы будем изображать случайных прохожих. Я сразу заметил, что самая козырная работа -- сидеть в ресторане на свежем воздухе и пить кофе. Остальные увидели известных голливудских актёров, и им оторвало крышу, так что я занимаю лучшее место спокойно и без суеты. Сажусь так, чтобы моя рожа не попала в объектив. Часа три я сижу за столиком с двумя незнакомыми ребятами. Мы весело болтаем ни о чём. Кофе, правда, пить не велели -- каждому выдали по одному стакану, которого должно хватить на весь сеанс. Но официантку играет Тина, и она приносит нам по блату сколько влезет. Наверное, из меня получился бы отличный актёр, потому что я очень легко вошёл в роль. Играю легко и непринуждённо. Потом объявляют перерыв, и нас ведут в другой ресторан, который переоборудовали в буфет для актёров. После обеда нам предлагают играть прохожих на улице. Это уже посложнее, тем более, что я сдуру обожрался разных деликатесов. Через пару часов этот эпизод уже снят. Для нас не остаётся больше работы, но мы должны оставаться там до вечера -- быть на подхвате. Все, конечно, бегут смотреть, как играют знаменитые звёзды экрана, а я просто околачиваюсь неподалёку. Не хватало мне ещё толпиться в тесноте! Ещё раз посещаю буфет. Отдыхаю. Наконец, приходит женщина с ведомостью и раздаёт нам зарплату. Теперь мы свободны. Идём домой с кучей впечатлений, а я -- ещё и с деликатесами в карманах. На радостях угощаю всех. Ребята удивляются, откуда у меня столько. Объясняю, что пока они смотрели красавчиков, я времени зря не терял. Они предпочитают красавчиков. Теперь для них из всех искусств важнейшим становится синематограф.
   Когда фильм вышел в прокат, оказалось, что наши эпизоды почему-то не были туда включены. Меня это нисколько не расстроило.
  
   Мы с Тони идём в общагу, по дороге встречаем Свена. Он долго жил в ашрамах Индии и каких-то буддистских монастырях. Там побусурманился, и теперь он буддист. Любит рассказывать всем про карму и духовность. Он спрашивает нас, где мы были.
   -- В супермаркет ходили за хавчиком.
   -- А почему ж ничего не купили?
   -- Да мы обожрались там орехов и шоколада. А потом разгрызли пакетик, высосали сок, и заныкали пакетик между ящиков. В результате у нас изменились планы -- решили ничего не покупать.
   Свен начинает рассказывать, что красть нехорошо. Тони говорит, что мы не виноваты, потому что это было предопределено судьбой ещё до нашего рождения. Я говорю Свену:
   -- Если б ты знал, как орехи на нас смотрели, ты бы этого не говорил!
   Он замолаживает что-то про свободу выбора. Я перехватываю инициативу:
   -- Вот орехи и выбрали быть съеденными мной. Понимаешь, в прошлой жизни они были плохими людьми...
   -- Очень! -- подключается Тони. -- Иначе не переродились бы в орехи, минуя животных.
   -- А я им помог, -- продолжаю я. -- Подрихтовал им карму. Внешнему наблюдателю кажется, что они просто превратились в дерьмо у меня внутри, но на самом деле орехи нашли там нирвану, разорвав колесо Сансары и порочный круг неудачных перевоплощений.
   Свен полагает, что я говорю всякую ерунду просто для того, чтобы оправдать своё воровство.
   -- Ты как бодхисатвой разговариваешь? -- строго спрашиваю я его.
   -- С кем?!
   -- Для орехов я и есть бодхисатва!
   -- Да врёшь ты всё! -- говорит Свен.
   -- Ну сам подумай, может ли бодхисатва врать?
   -- Это правда, -- подтверждает Тони. -- Он недавно и детей своих неродившихся в нирвану командировал. Чем не бодхисатва?
   -- Как это неродившихся? Они же не существуют!
   -- А ты, что ли, сильно существуешь? -- говорю я. -- Тоже мне, буддист несчастный. Это всё иллюзия!
  
   Я работаю на ремонте ночного клуба. Подрядчик еврей, бригадир араб. Подрядчик сам не работает -- он ведёт несколько объектов, бывает тут наездами. С нами ещё несколько человек, в том числе два китайца. Одного зовут Ван, второго вроде бы Two, но я не уверен. Саид называет их обоих "Чайна", хотя ни Саид ни китайцы не говорят по-английски. Мы работаем уже тринадцать часов. Саид показывает на китайцев и говорит:
   -- Скажи синим, чтобы вынесли мусор.
   "Каким же синим, когда жёлтым?" -- думаю я.
   Потом до меня доходит, что на иврите слово "синим" значит "китайцы". Что-то меня совсем уже глючит. Я подхожу к ним.
   -- Чайна!
   -- Циво?
   -- Надо вынести мусор.
   -- Нет проблем! -- говорит он, и продолжает заниматься своим делом.
   -- Чайна!
   -- Циво?
   -- Саид сказал вынести мусор.
   -- Нет проблем!
   -- Ну то вставай!
   -- Да, -- говорит он, но не двигается с места.
   -- Ты понимаешь слово "мусор"?
   -- Знает, знает! Цяйна всё знает! -- отвечает он.
   Я возвращаюсь к Саиду. Теперь я понимаю, почему он послал меня.
   -- Китайцы притворяются, что ни хрена не понимают.
   -- Та они действительно не понимают...
   -- Тебе виднее, -- говорю я. Мне пофиг -- у меня своей работы полно.
   На следующий день приезжает подрядчик. Я слышу краем уха, как Саид говорит что-то про китайцев. Я околачиваюсь неподалёку -- мне интересно, что он скажет подрядчику.
   -- Задолбали уже! -- говорит Саид. -- Дурачками прикидываются.
   -- Та они действительно плохо понимают. Вот смотри, они работают у меня уже два месяца, я каждый вечер плачу им деньги. Ни разу ещё не задерживал, но они всё равно пару раз в день названивают мне, и спрашивают насчёт зарплаты. Немножко бестолковые, но работают хорошо. Терпи.
   Саид недоволен. Когда подрядчик уезжает, он громко говорит:
   -- Чайна! Сегодня денег не будет.
   -- Циво?? Как нет??
   -- Не знаю. Нет и всё. Хозяин сказал.
   Они пристают к Саиду, но тот делает вид, что занят. Тогда Ван достаёт телефон и звонит подрядчику, однако его словарного запаса хватает только чтобы сказать:
   -- Хазяйн! Деньги... Деньги... Когда!
   Потом несколько минут терпеливо слушает. Мы с Саидом регочем.
  
   Захожу в свою комнату. Тонина кровать убрана, вещей нет. Иду в холл. На диване сидит Тина и плачет. Сажусь рядом и спрашиваю, что случилось. Она смотрит на меня квадратными глазами:
   -- Ты что, не знаешь?! Тони -- всё. Передознулся героином.
   -- Каким нафиг героином? Он же только травкой увлекался!
   -- А вот сегодня решил попробовать...
   Я в прострации. Ничего вокруг не вижу. Не думаю. Тина обнимает меня и снова плачет. Я не двигаюсь. Сижу как истукан.
   Потом я лежу на кровати с открытыми глазами. Только бы не заплакать! Плакать нельзя, иначе мне хана. К счастью, последнюю неделю я работал по четырнадцать часов в сутки, так что вскоре я отключаюсь.
  
   Рано утром меня будит Сэм -- пора на работу. Сэм работает в общаге, и это его обязанность. Мне хреново, но я заставляю себя сказать "спасибо". Потом мой взгляд падает на соседнюю кровать... Тони больше нет!
   -- Чё такой мрачный? -- говорит Саид. -- Снова не выспался?
   -- У меня вчера лучший друг умер.
   -- А что такое?
   -- Передознулся.
   -- Бывает, -- говорит Саид.
   Сочувствия от него не дождёшься. Надо работать. К вечеру мы наконец заканчиваем. Остаётся только поклеить пенопласт на потолок и всё красиво прибрать. Саид говорит:
   -- Вообще-то завтра последний день. Мы не успеваем. Надо найти кого-то на уборку, а мы с тобой будем клеить потолок.
   -- Позвать кого-то из общаги?
   -- Та ну их нафиг, твоих бомжей. Работают спустя рукава. Поищу негров, они вроде специализируются на уборке.
   -- Если не найдёшь, всегда можно пригласить румын. Они работают хорошо и берут недорого.
   Объясняю, как найти румын, Саид записывает.
   На следующее утро Саид приводит двух огромных нигерийцев. Показывает им фронт работ. Подробно всё объясняет. Не понятно только, нахрена? Всё равно они не знают иврита. Потом спрашивает их, сколько они хотят. Те отвечают по-английски. Он просит меня переводить. Я стою на высокой стремянке в другом конце зала, но акустика хорошая. За последнюю неделю я выучил столько же ивритских слов, сколько за предыдущие полгода. Могу и переводить. Трындеть -- не мешки ворочать. Нигерийцы начинают издалека:
   -- Мы говорим про то, что хорошо для тебя и хорошо для нас. Мы умеем делать уборку. Это наша специальность. Мы работаем отлично.
   Ну и так далее.
   Пытаюсь переводить, но у меня не хватает словарного запаса. Я их перебиваю и спрашиваю про деньги. Они начинают всё с самого начала. Саид требует, чтобы я переводил. Я говорю, что они пока не сказали ничего нового.
   -- Всё равно переводи! Это очень важно.
   Минут через десять удаётся вымутить из них цифру. Она колоссальна. Я говорю Саиду:
   -- Я же говорил тебе найти румын -- они бы за двадцать шекелей в час с удовольствием работали. А эти совсем охренели. Гони их нафиг!
   Один из негров кричит по-английски:
   -- Ах ты ж падла! Да я иврит лучше тебя знаю!
   Второй орёт:
   -- Сейчас я тебе покажу!
   Они вне себя. Быстро приближаются ко мне, размахивая руками и ругаясь неприличными словами. Я отчётливо представляю себе, как буду падать со стремянки. У меня есть десять секунд, чтобы что-то придумать.
   -- Если будете много говорить, завтра будете в Нигерии!
   В яблочко!
   -- Я гражданин Израиля, -- продолжаю я блефовать, -- а вы здесь нелегально. Ведите себя скромней!
   -- Тебе сказали переводить, а ты что делаешь?!
   -- Хозяин твоего мнения не спрашивал!
   Я успокаиваюсь -- опасность миновала. Остатки адреналина в крови всё ещё бодрят меня, но колени уже не дрожат. Саид договаривается с ними за половину той суммы. Они хватают вёдра -- и за работу. Передвигаются исключительно бегом. Саид на них не нарадуется:
   -- Смотри как работают! Не то что ты, дармоед! Зря на них бочку катил!
   -- Ну-ну! -- говорю. -- Посмотрим, как они в таком темпе двенадцать часов отработают. А лучше, если неделю подряд.
   И действительно, через пару часов они сдуваются, а к вечеру мы уже мало отличаемся по темпераменту.
   Сначала я боюсь поворачиваться к ним спиной, но потом понимаю, что это глупо. Если они захотят меня прибить, то мне это не поможет. Они пытаются со мной разговаривать, видимо боятся, что я заложу их в полицию. Мне с ними говорить не хочется, и я огрызаюсь. Вечером понимаю, что зря заставил их нервничать. Говорю им что-то дружелюбное, чтобы они не волновались понапрасну. Они извиняются за инцидент.
   -- Та ладно, я уже забыл. Удачи вам, ребята! -- говорю я и ухожу.
  
   Мы с Алом сидим в комнате и делим Тонины вещи. Мне достаются штаны и куртка. Алу -- тёмные очки и разная мелочёвка. Рядом сидит Тина и плачет. Предлагаем ей взять что-нибудь на память. Отказывается. Потом я сижу на крыше один и смотрю на море. Чтобы не раскиснуть, пытаюсь сочинять стихи. Эта деятельность занимает все ресурсы мозга, и я могу честно ни о чём не думать.
  
A lot of nights I've spent awake
And riddled: why should I be born?
And now, for my children's sake,
A solemn oath I have sworn.
It is, as wise man should admit,
The most precious gift on earth --
To every my beloved kid
I've promised to prevent his birth.
  
   Я сижу в холле, ищу работу "методом Шрёдингера". Звонит телефон, и я отвечаю. Кто-то приветствует меня по имени. Я офигеваю. Оказывается это Джэйк. Узнал мой голос по телефону. Спрашивает, как дела?
   -- Same shit -- different day.
   Спрашиваю, где он сейчас. Говорит, что живёт в Эйлате, работает гостинице. У них там начинается сезон, и они ищут работников. Условия хорошие. Я согласен. Спрашивает, когда я могу приехать. Да хоть завтра. Договариваемся встретиться в его общаге завтра вечером. Я иду плавать в море, потом стираю шмотки и собираюсь в дорогу. На другой день я уже в Эйлате. Вписываюсь в общагу. В комнате четыре кровати и столько же шкафчиков. Знакомлюсь с Хани, израильским арабом. Остальные соседи куда-то ушли. Я спрашиваю Хани насчёт шкафчиков. Он говорит, что шкафчики положены только старожилам.
   -- Поживёшь тут с моё, будет и у тебя шкафчик. А пока -- молодой ещё!
   Ну и хрен с ним. Я разбираюсь с вещами. Хани уходит в супермаркет, зато приходит другой сосед. Том из Голландии, по комплекции примерно как Хани -- на голову выше меня. Я думаю, что целый шкафчик мне может и не нужен, но одна полка всё-таки необходима для мокрых вещей -- мыла, мочалки, зубной щётки и т.п. Спрашиваю у Тома насчёт полки. Тот открывает все шкафчики и смотрит.
   -- Ага, так это Хани себе столько места заграбастал! Совсем оборзел! -- говорит он и начинает сбрасывать на пол все вещи из одного шкафчика. -- Шмотки какие-то... Нахрена ему столько?
   Закончив, говорит мне:
   -- Всё, шкафчик свободен. Пользуйся.
   И смотрит. Мне не остаётся ничего другого, как сложить свои шмотки в шкафчик. Том одобрительно кивает и уходит. Я ложусь на кровать и готовлюсь к беседе с Хани. Что ему сказать? Оправдываться смешно. Бычить надо было раньше. Идиотская ситуация. К счастью, вскоре приходит Хани и избавляет меня от необходимости думать. Фигнёй такой заниматься!
   -- Ты чё, охренел?! -- кричит Хани. -- Мои вещи выбрасывать!
   Я молчу.
   -- Нахрена такое делать?!
   Я спокойно отвечаю:
   -- Мне нужен был шкафчик.
   Он подбирает свои вещи и всё время ругается. Я молчу. Драки не будет. На другой день я уже работаю на новом месте.
  
   Утром ребята обсуждают новость. Говорят, египтяне стали выдавать визы бесплатно. У них там был теракт, и туризм очень пострадал, так они решили хоть как-то компенсировать. Ребята идут в консульство всем колхозом и зовут меня с собой. Я говорю, что если поеду в Египет, то обратно меня уже не пустят.
   -- Да ты не понял. Виза же бесплатная! Не хочешь ехать -- не надо, а виза на память останется.
   Аргумент веский. Я иду с ними. И не зря -- нас не обманули.
   Проходит несколько дней. Утром я сижу в холле и пью чай. На работу мне после обеда, а пока можно посидеть и подумать, как я докатился до такой жизни. Что меня ждёт дальше? Сколько я буду ещё здесь работать? Наверное ж не всю жизнь. Рано или поздно надо будет уезжать. И хорошо если добровольно, а то ведь можно и в наручниках. А работа уже настолько осточертела, что хоть в петлю лезь. И вдруг до меня доходит, что я могу свалить хоть сегодня -- я ведь не крепостной. Тем более, что вчера я получил зарплату. И египетская виза есть.
   -- Ты за общагу думаешь платить? -- спрашивает меня администратор.
   -- Нет, -- говорю. -- Я выписываюсь.
   Через час я уже иду с рюкзаком на юг. До границы -- несколько километров. Можно было подъехать на автобусе, но мне уже больше некуда спешить. Это мой последний час на Святой Земле, и я хочу прогуляться. У меня эйфория. Рюкзака я не чувствую. Что такое каких-то несчастных двадцать килограмм по сравнению с тем, что мне уже не нужно больше работать? Последний раз у меня такое настроения было, когда я только прилетел в страну. Я вспоминаю тот день:
  
   Это моя первая поездка в дальнее зарубежье. Я иду по набережной с рюкзаком за спиной и картой в руке. Эту карту нарисовал мне на рваном листочке друг, который ездил в Израиль за несколько лет до этого. На ней обозначена общага и прочие городские достопримечательности. Я стараюсь не думать о том, что в карту по разным причинам могла вкрасться неточность. Где я буду ночевать в этом случае, я даже не представляю. Найдя общагу, я не решаюсь зайти сразу и наматываю круги. Дело в том, что я говорю по-английски совсем плохо, а понимаю только написанный текст. Я не знаю, как сказать, что мне надо вписаться, и пытаюсь сконструировать соответствующую фразу. Но лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас -- после третьего круга я захожу внутрь. Подхожу к бару, делаю глубокий вдох и говорю заготовленную речь. Вероятно, это было что-то совершенно дурацкое. Девочка отвечает: "Чё?!", и я совершенно теряюсь. Начинаю сбивчиво объяснять. Плохо понимаю, что она отвечает. Она теряет терпение. Короче, десять минут позора -- и я таки вписываюсь в общагу. Она провожает меня в мою комнату и выдаёт бельё. Потом я иду с той же картой искать магазин. Затариваюсь продуктами. Готовлю обед. А потом иду плавать в море! Там у меня от радости съезжает крыша, и я наслаждаюсь жизнью до самого вечера.
  
   Ладно, хватит мечтать! Я уже подхожу к границе. Захожу в терминал. Там очередь. От нефиг делать читаю информацию на стене. Там пишут, что в Египте жестоко шмонают, а за наркотики дают большие сроки; предлагают выбросить все наркотики в мусор, пока не поздно. Зачётная объява! Пока я жду, кто-то достаёт из кармана небольшой пакетик и с сожалением бросает в урну.
   -- Стоит ли из-за двадцати шекелей так расстраиваться? -- говорю я.
   -- Знал бы ты, что это за план, ты бы тоже расстроился!
   -- Мне пофиг, я не увлекаюсь.
   -- И не пробовал?
   -- Нет.
   -- Ну, то попробуй -- прикольная штука.
   -- Не хватало мне ещё наркоманом заделаться! Достаточно того, что я бомж.
   -- У каждого свои недостатки.
   Подходит моя очередь. Пограничник видит, что виза просрочена на целый год.
   -- Давненько такие красавчики сюда не приходили!
   Спрашивает где я жил, что делал. Рассказываю. Подходит ещё один, видимо старше по званию. Задаёт мне те же вопросы. Я говорю, что уже рассказал коллеге всё что знал.
   -- А теперь мне расскажи.
   -- Повезло мне, что вас тут двое, а не восемь. Задолбался бы я каждому рассказывать.
   -- А я за восьмерых канаю! -- говорит он с понтом.
   Меня, конечно, выпускают, но назад мне путь заказан. Иду по нейтральной полосе. Вспоминаю, что не предупредил начальника на работе. Звоню ему и говорю, что я уволился.
   -- Ты охренел! -- возмущается он. -- Без предупреждения! Давай ещё хоть пару дней отработай!
   Я говорю, что это невозможно, но предлагаю найти замену. Ему деваться некуда.
   -- Только не раздолбая какого-то!
   -- Ладно.
   Звоню в общагу, нахожу человечка. Потом начальнику, говорю, что всё нормально. Он желает мне счастливой дороги. Я отключаю телефон и захожу в Египет.
  
  

Часть II

СОРОК ВЕКОВ СМОТРЯТ НА МЕНЯ

  
  
   Я выхожу из пограничного терминала и иду по дороге на юг. Прохожу мимо стоянки такси и автобусов, не обращая внимания на пристающих ко мне арабов. Я первый раз в Египте, и мне интересно прогуляться и посмотреть, как тут что. Вообще-то мне надо в посёлок Дахаб -- мне про него много рассказывали. Далеко ли до него, я не знаю, а карты у меня нет. Но сегодня мне море по колено. Я решил идти сколько получится, а там -- авось не пропаду. Я за свою жизнь успел побывать во многих разных ситуациях и ни разу ещё не пропал, так что было бы смешно беспокоиться сейчас, в мой самый счастливый день. Я иду довольно долго и просто радуюсь жизни, несмотря на палящее солнце и тяжёлый рюкзак. По правой стороне горы, а по левой -- море. Я вижу внизу маленький остров с крепостью Саладдина. Такое впечатление, что я попал в сказку. Ещё бы! Ведь сегодня мне не надо работать!
   Меня догоняет грузовик. Тормозит. Там двое египтян, совсем чёрных, наверное, из Верхнего Египта. Спрашивают на ломаном английском, куда я иду. Говорю, что в Дахаб. Предлагают подвезти. Отказываюсь. Водитель говорит, что денег не надо. Я не очень верю. Они уговаривают. Я говорю, что забыл разменять деньги, и мне действительно нечем заплатить.
   -- Садись! -- говорят.
   Может не поняли? Я залезаю в машину. Я ведь их не обманывал, а пока они поймут, что денег не получат, то я уже подъеду километров десять. Они расспрашивают меня, кто я и откуда. К сожалению, плохо понимают по-английски, поэтому я предпочитаю больше слушать, чем говорить. Мы проезжаем узкое ущелье с высокими отвесными стенами. Грузовик останавливается, и они говорят мне, чтобы я выходил. А сами переговариваются между собой по-арабски, вроде бы как спорят о чём-то. Предупреждал же меня один мудрый еврей: "Не ходите, дети, в Африку гулять!" Делать нечего, я выхожу. Они тоже не спеша выходят. Переглядываются, потом один из них зачем-то лезет в кузов. Я стою совершенно охреневший, а он вылезает оттуда с апельсинами в руках. Протягивает мне один и радостно говорит:
   -- Апельсин!
   Мы едем дальше. Кушаем апельсины, беседуем о жизни. Останавливаемся на блок-посту. Там всё по-взрослому: бетонада, мешки с песком, с вышки торчит пулемёт. Подходит офицер, проверяет у них документы. Потом спрашивает, видимо, про меня. Они что-то рассказывают, но я понимаю только слово "Украния". Ему этого достаточно -- у меня документов не требует. Мы едем дальше. Проезжаем какой-то город. Они рассказывают, что это Нувейба, оттуда ходят паромы в Иорданию. Ещё через часик они останавливаются на повороте и говорят, что я приехал -- мне надо идти налево, и я прийду Дахаб. Я выхожу. Ищу хоть какие-то деньги.
   -- Тебе же сказали, денег не надо! -- говорят они и уезжают.
  
   Я иду по Дахабу и ищу, где бы переночевать. Захожу в разные места, прицениваюсь. Наконец, останавливаюсь в одной из самых дешёвых нользвёдочных гостиниц. Она представляет собой глинобитный сарай с дюжиной комнат. Удобства на улице. В кране опреснённая вода. Соли в ней совсем мало, примерно как в Азовском море. У меня комната на двоих, но пока я живу один. Вообще-то можно было найти условия получше, но меня постигла казнь египетская номер два -- давит жаба. Да и действительно смысла нет -- какая разница, где спать? А днём я всё равно буду где-то лазить. Менеджер -- христианин-копт, это видно по татуировке в виде крестика на руке. Зовут его Хиру, но он называет себя на английский манер -- "hero" ("герой"). Он и выглядит соответствующе -- в ковбойской шляпе и затейливо выстриженными усами и бородой. Он рассказывает мне про Дахаб и окрестности, а потом я иду ужинать.
  
   Я возлежу в ресторане под открытым небом на берегу моря. Столики высотой сантиметров двадцать, а стульев нет -- вместо них ковры. Уже темно, и хорошо видно звёзды. На другом берегу Красного Моря что-то светится. Очевидно, это какой-то городок в Саудовской Аравии. До моря совсем близко, и я наслаждаюсь звуком прибоя. Время от времени брызги долетают до меня. Так я, наверное, скоро намокну, однако сегодня меня такие мелочи не беспокоят. Подходит официант. Я спрашиваю, что у них есть. Он рекомендует жареную акулу. Я говорю, что пожалуй закажу мясо единорога и корень мандрагоры. Он предлагает пойти посмотреть. И точно, у них там действительно есть небольшая акула, свежая, только что пойманная, от которой уже отрезали несколько порций. Я заказываю акулу, а также требую огня. Официант приносит треногу, ставит на неё металлическую полусферу, насыпает туда дров и поджигает. Теперь мне ещё веселей. Вскоре приносят мой заказ. Акула не производит на меня особого впечатления: рыба как рыба. Потом я рассчитываюсь с менеджером (официанты не уполномочены работать с наличкой), но не могу заставить себя встать -- сегодня я очень устал. Долго ещё валяюсь там.
   Просыпаюсь и вижу, что уже очень поздно. Все рестораны закрыты, и вокруг никого нет -- я один валяюсь на берегу. Это значит, что мне пора идти искать свою гостиницу.
  
   Утром Герой выдаёт мне маску, трубку и ласты. Я оставляю ему паспорт и деньги, он прячет всё это в сейф. Потом говорит, чтобы я оставлял ключ, когда ухожу -- возможно он мне кого-то подселит. У него там есть полка с книгами на разных языках, и я выбираю себе одну. Герой говорит, что если я не буду трогать в море ядовитых рыб, то от этого будет лучше и рыбам, и мне. Кроме того, нельзя идти плавать босиком, чтобы случайно не наступить на каменную рыбу, у которой на спине ядовитый шип.
   В море очень красиво. Много кораллов самых разнообразных цветов и форм, и таких же разноцветных рыб. Я плаваю сколько могу и вылезаю когда уже совсем замёрз. Меня трясёт, и я долго не могу согреться. Лежу в ресторане, пью каркадэ, читаю. По ресторанам ходят дети, что-то продают. Одна девочка лет семи обращается к кому-то по-немецки. Потом подходит ко мне и говорит на иврите:
   -- Купи верёвочку!
   Мы долго беседуем о том, нужна ли мне верёвочка. Она говорит мне:
   -- Если ты приехала в Дахаб, то должна купить верёвочку!
   Очевидно, она учила язык, просто беседуя с туристами, а поскольку все обращались к ней в женском роде, то мужского она и не знает.
   Я предлагаю сыграть в нарды. За каждую выигранную партию получит пятьдесят пиастров. Она приносит откуда-то нарды, и мы играем несколько партий. К моему удивлению, она выигрывает все, кроме одной. Очень довольна заработком. Уходить не хочет -- сидит со мной, что-то расспрашивает. Я устал от иврита, и мы беседуем по-английски. Выясняется, что она не умеет читать. Я спрашиваю, почему она выучила три иностранных языка, а читать учиться не стала? Она презрительно фыркает и говорит, что её родители не могут себе позволить отправить её в школу. Я говорю, что читать можно научиться и дома. Она теряет терпение. Понятно, что богатые оторваны от жизни, но не до такой же степени! Ведь всем известно, что учиться ходят в школу. Потом она уходит, а я снова иду плавать.
  
   Возвращаюсь в гостиницу, а ключа от моей комнаты нет. Спрашиваю Героя. Он говорит, что подселил ко мне какую-то девочку из Испании. Очевидно, она ушла и забыла оставить ключ. В течение дня я захожу ещё несколько раз, но не нахожу ни девочки, ни ключа. Встречаю её только к вечеру. Я уже успел обойти весь город, познакомиться со многими египтянами и поужинать. Захожу в свою комнату и говорю:
   -- Ты знаешь, Герой рассказал мне про тебя, и я целый день только о том и мечтал, как бы с тобой познакомиться.
   Она наивно смотрит на меня, радостно улыбается и говорит:
   -- Правда?
   Вот тут бы мне не тормозить! Но у меня плохое настроение, и я уже не могу остановиться:
   -- Сама-то как думаешь, если ты забрала ключ?
   Потом я иду к Герою, который палит костёр. Там сидят ещё несколько туристов. Мы смотрим на огонь и беседуем. Герой рассказывает много интересного про Синай и Египет. Когда я возвращаюсь, дверь открыта, а девочка уже спит. Больше мы с ней не сказали друг другу ни слова.
  
   Утром я иду к Голубой Дыре. Это самое красивое место в округе. Все едут туда на такси, но Герой сказал, что до неё не более десяти километров, и я решаю прогуляться. Иду по каменистой пустыне вдоль моря на север. Тут вообще ничего не растёт. Слева довольно высокие горы. Весь пейзаж необычен и очень красив. Раньше я в такой ситуации мечтал бы о чём-то или думал о своих планах на будущее. Но сейчас я точно знаю, что в будущем мне ничего хорошего не светит. На Украине я могу заработать за месяц, как в Израиле за день. В Израиль меня больше не пустят, а в другие страны тоже не просто въехать. Да и здоровья надолго не хватит, так тяжело работать. Поэтому я стараюсь ни о чём не думать, чтобы не расстраиваться. Просто смотрю по сторонам. Через два часа я прихожу на место. Голубая Дыра представляет собой окружённую коралловым рифом лагуну диаметром более ста метров и такой же глубины. Я арендую маску и ласты. Подхожу к краю рифа и шагаю в воду. Подо мной сто метров воды. Она чистая и прозрачная. Кораллов и рыб тут даже больше, чем в Дахабе. Я плыву по кругу. Вижу стаю барракуд с острыми зубами, и думаю, что надо бы плавать осторожно, а то если порезаться об коралл, они почувствуют кровь и нападут на меня. Вообще-то барракуды не опасны для человека. Интересно, бывает ли у шизофреников паранойя? Возвращаюсь к исходной точке и выхожу на берег. Отдыхаю, пью чай, читаю, снова плаваю. Потом лезу на скалу. Там, на верху, установлены мемориальные таблички -- в Голубой Дыре утонуло слишком много ныряльщиков. Считается, что это самое опасное в мире место для погружения. На одной из табличек написано: "Пусть страх не становится на пути твоей мечты!"
   Вечером я еду на такси в Дахаб.
  
   Я иду по Дахабу и вижу магазинчик с вывеской "Breshes Stones". Видимо, они имели в виду precious stones (драгоценные камни), но написали как слышится, учитывая, что в арабском языке нет буквы "п". Рядом сидят продавцы и пьют чай. Они что-то говорят мне. Я сажусь с ними и расспрашиваю их про камни. Они рассказывают всё, что знают, и даже больше. Где-то через часик приезжает автобус с русскими туристами из Шарм-Эль-Шейха. Продавцы устраивают целое представление. Показывают камни. Рассказывают байки. Берут у женщины длинный волос, обматывают им рубин и жгут огнём. Ни волосу, ни камню это не вредит -- значит рубин настоящий. Магазин переполнен, и я выхожу на улицу. Там курит какой-то мужик. Несмотря на бритую голову и золотую цепь, с которой собака не сорвалась бы, он вызывает некоторую симпатию. Спрашивает меня, как правильно называется египетская валюта. Объясняю, что на купюрах написано по-арабски "гинея", а по-английски -- "фунт". При этом, когда бедуины говорят на иврите, то употребляют слово "лира". Делаю вывод, что точно так же следует переводить на все остальные языки.
   -- Раз уж мы говорим по-русски, то правильно будет "египетский рубль".
   Он удовлетворён моим объяснением. Потом интересуется, правду ли говорит продавец, что камни настоящие.
   -- А сам-то как думаешь?
   -- Брешет!
   Я ухмыляюсь:
   -- Ну то чё ж тогда спрашиваешь?
   Из магазина выскакивает какая-то рафинированная дура. Оказывается, его жена. Говорит, что ей понравились камни и она хочет купить. Мужик не возражает. Она снова скрывается в магазине. Я спрашиваю, зачем ему фальшивые стекляшки. Стоят недёшево, а ценности не представляют.
   -- Так она ж об этом не знает! Ей надо рубинов, то пусть радуется. Не стекляшки, так другой мусор купит -- какая разница? А если я начну ей настоящие покупать, так она скоро Кохинор у меня потребует. Это ж такая клава! Без дна. И без крыши.
   Мы заходим в магазин. Она уже выбрала себе рубин, изумруд и пару сапфиров. Мужик начинает торговаться. Я перевожу. Когда жена отходит в сторону, мужик говорит продавцу:
   -- Братан, имей совесть! Рубин такого размера не существует в природе, а ты его за стольник продаёшь! Давай хотя бы за полтинничек!
   Я говорю продавцу, что если он сделает мужику скидку, то я -- уж так и быть! -- уговорю его купить ещё сапфиры и изумруд. Вскоре продавец уже пакует камни, а другие туристы, увидев такое дело, тоже покупают понемногу. Я выхожу на улицу и снова сажусь под стеночкой. Когда последний турист покидает магазин, продавцы выходят тоже. Говорят мне, что у меня хорошо получается торговаться, и хозяин предлагает мне работу. Два часа в день, с двух до четырёх, когда приезжает русский автобус. Дают комнату и зарплату, которой хватит на обед и ужин. Говорят, что работа не пыльная, и я могу тут полгодика отдохнуть. Отвечаю, что не хочу обманывать людей. Они смеются.
   -- Да ладно тебе! Бизнес как бизнес.
  
   Я пытаюсь выучить арабский алфавит и хотя бы несколько слов. Это непросто. Хотя бы потому, что каждая буква имеет до четырёх вариантов начертания, в зависимости от её положения в слове. Многих знаков в алфавите нет, а читать без них не получается. Всё время спотыкаюсь то об какие-то специальные знаки, то об лигатуры. Сведения о них приходится собирать по крупицам. Такое впечатление, что эта система письменности оптимизирована для максимизации дохода педагогов. Но главная проблема -- это фонетика. Например, в арабском три разные буквы "х", из которых ни одна не соответствует нашей советской "х". Кроме того, есть ещё какие-то гортанные звуки, которые я произнести вообще не могу. Но я не сдаюсь. Вот и сейчас, сижу на берегу и разучиваю арабское слово, которое значит "козёл". Тренируют меня бедуинские дети. Они сидят вокруг, пытаются объяснить и наперебой демонстрируют, как правильно. Потом я открываю рот. От напряжения они сжимают кулачки. Заглядывают мне в глазки. Я говорю -- и снова неправильно. Получается совсем другое слово. Они вскакивают с места и суетятся вокруг. Не понимают, как можно быть таким бестолковым. Наконец самый умный из них придумал оригинальное решение. Он приносит откуда-то живого козлёнка и сажает мне на колени, надеясь, что тот вдохновит меня произнести его название. Дети в восторге -- они уверены, что теперь у меня точно получится. Но не помог и козлёнок. Чтобы они не огорчались, я покупаю им кока-колу, затем снова иду плавать.
  
   Вечером я сижу у костра в своей гостинице. Ёрг спрашивает Героя, как можно добраться до Санта-Катерины. Герой говорит, что его друг едет завтра туда своим бусиком. Ёрг хочет с ним встретиться.
   -- Я сейчас к нему схожу, -- говорит Герой и уходит.
   Мы с Ёргом говорим про политику. Ёрг за всеобщее равенство. Я говорю, что равенство несовместимо со свободой, а свобода лучше. Он не согласен. Я рассказываю ему про советские времена, потом излагаю историю мировой революции для чайников.
   -- Мужик заказал у плотника стул. Тот потребовал рубчик, мужик заплатил. Через год мужик отнёс стул на базар и продал уже за полтора. Социалисты увидали, и говорят, что раз он получил прибыль, значит кого-то обманул. Непонятно только, кого именно. Маркс долго думал и решил, что плотника. Обрадовался, что разгадал секрет, да и написал "Капитал". Энгельс прочитал и говорит: "Если запретить людям заключать какие-либо контракты, тогда никто не сможет никого обмануть. И будет им счастье!" А злопыхатели говорят: "Так люди ж не послушаются!" Им дедушка Ленин отвечает: "Кто не послушается, тех расстреляем!" А глаза такие добрые-добрые. Солдаты и матросы обрадовались и побежали грабить награбленное. Ленин как увидел, что они творят, то разозлился, и давай телеграммы слать по городам: "Почему так мало расстреляли?!" А товарищ Сталин заметил, что они всё равно халтурят, взял, да их самих и расстрелял. И расстрельную команду тоже расстрелял. А как из магазинов продукты пропали, то социалисты говорят: "Это был неправильный социализм! Дайте нам ещё один шанс, и мы вам правильный построим!" Им дают, они строят. Восточная Европа, Куба, Китай, Корея, Вьетнам, Камбоджа. Там миллион расстреляют, там два -- не помогает. Везде неправильный социализм получается. Видно, Ленина плохо читали и расстреливают маловато. А может другая причина какая. Непонятно. Правда, ходят слухи, что как только разрешат людям контракты между собой заключать (как в Китае, например), так откуда ни возьмись появляются продукты. Но социалисты не верят -- это всё враги придумали, чтобы можно было теперь уже Партию не любить.
   Ёрг говорит, что это были неправильные социалисты. Правильные никого не расстреливают, а только сажают в тюрьму. И то не всех, а только непослушных, которые себе же вредят. Так что социализм -- это никакой не концлагерь, а чуткая забота Государства о гражданах. А при капитализме процветает эксплуатация: богатые богатеют, а бедные беднеют.
   -- Я думаю, ты ненавидишь социалистов только лишь потому, что сам когда-то жил в социалистической стране.
   -- Истинная правда! -- соглашаюсь я.
   Приходят две израильтянки и садятся у костра. Я хотел было с ними пообщаться, но они ведут себя довольно нагло, и у меня пропадает интерес. Возвращается Герой, приводит Бутроса. Тот говорит, что завтра утром едет в Санта-Катерину и может взять нас с собой. Мы договариваемся о цене и о времени. Девки тоже хотят ехать. Бутрос не возражает.
   На следующее утро он приезжает точно в назначенное время. Израильтянки ломятся занять места, которых осталось всего три. Они садятся так, как будто мест было не три, а два. Я понимаю, что вряд ли сегодня уеду. Ёрг даже не двигается с места. Бутрос говорит нам:
   -- Давайте бегом! Тож надо ехать!
   Девки говорят, что там и так уже тесно, и мест больше нет. Бутрос им отвечает:
   -- Значит вы не едете.
   -- Как это не едем?! -- спрашивают девки.
   Они думают, что это какой-то прикол, и скалят зубы. Бутрос спокойно объясняет:
   -- Ну, вам же тесно.
   До них всё ещё не доходит. Начинают возмущаться и говорить какой-то бред. Бутрос терпеливо объясняет:
   -- Смотрите, я с людьми договорился, что повезу их. Вы хотите ехать с нами -- пожалуйста. Вас не устраивают условия -- значит вы не едете. Вы чем-то недовольны, так скажите, что я могу для вас сделать?
   Он не подкалывает их, а действительно ждёт ответа. Они больше не ругаются. Они вообще не понимают, что тут происходит. Молча выходят из бусика и стоят в полной прострации. Мы с Ёргом садимся на их место, и бусик трогается с места.
  
   Мы подходим к костнице монастыря Св. Екатерины. Вокруг толпятся люди. Внутрь пускают только православных, а туристы могут разве что заглядывать через решётку. Монах приводит группу русских паломников. Я спрашиваю, можно ли войти и нам. Он спрашивает:
   -- Вы русские?
   -- Я с Украины, -- честно отвечаю я.
   -- Ну, заходите.
   Туристы громко возмущаются дискриминацией, но на них никто не обращает внимания. Монах запускает нас внутрь и закрывает за нами решётку на ключ. Внутри находится большая куча костей, а рядом -- пирамида черепов. Они насобирались в этой комнате за полторы тысячи лет. Я смотрю на черепа, а они смотрят на меня. Я не двигаюсь, просто стою и смотрю. Проходит минут пять. Ёргу уже скучно, и он пытается тихонько сказать мне что-то. Однако я не расположен к разговору, да и не хочется оскорблять нежные уши русских паломников языком предполагаемого противника. Некоторые из женщин жмутся к решётке. Им не по себе, но выйти пока невозможно. Наконец возвращается монах и вызволяет их из темницы. Я остаюсь дольше всех, но вскоре меня тоже просят удалиться. Черепа производят на меня сильное впечатление -- какое-то светлое и умиротворяющее. Теперь мне хочется просто посидеть на солнышке. Ёрг садится рядом. Мы говорим о дальнейших планах. Ёрг рассказывает, что его посольство выдало предупреждение насчёт терактов. Считается, что в Египте теперь опасно. Я говорю:
   -- Тут за углом жил один мужик, так он однажды такое рассказывал: "Видел я человека, который пошёл воровать, отнюдь не убоявшись Бога, но услышав лай собак, тотчас воротился назад". Вот и посольство ваше так же. Лучше б они насчёт ДТП предупреждение выдали -- там опасность во много раз выше.
   Ёрг усмехается и спрашивает:
   -- А чё за мужик?
   Я не знаю, как называют Иоанна Лествичника по-английски, поэтому говорю:
   -- Та монах один.
   -- А-а! -- говорит Ёрг. -- Да, они тут зачётные.
  
   Мы идём к подножию горы Синай. Мы -- это человек десять туристов и два бедуина. У подножия горы разбиваем лагерь. Тут мы будем ночевать. Бедуины разжигают костёр и готовят нам ужин. Рассказывают нам байки из бедуинской жизни. Ругают египтян: понаехали, мол! А Синай-то, чай, не резиновый! После ужина готовят нам ароматный чай из местных трав. Мы долго сидим у костра и беседуем на разные темы. Потом бедуины выдают нам подстилки, на которых мы будем спать. Все ложатся близко друг от друга, один я стелю себе поодаль. Ложусь на спину и смотрю в небо. В пустыне хорошо смотреть на небо -- угол обзора очень большой и, кроме того, нет искусственного освещения. Небо представляет собой огромную яркую картину. Сначала я не могу найти ни одного знакомого созвездия. Оказывается, на самом деле звёзд намного больше, чем я видел раньше. С трудом нахожу Полярную звезду и Большую Медведицу, затем Кассиопею. Потом просто лежу и наблюдаю метеоры. Вокруг тишина, и мне кажется, что я в пустыне один. Я мог бы очень долго смотреть на звёзды, но у меня уже слипаются глаза, и я отключаюсь.
   Бедуины будят нас ещё до рассвета, и мы начинаем восхождение. Через пару часов мы уже наверху. Оттуда открывается величественный вид. Вокруг только горы, ровного места нигде нет. Ни городов, ни дорог, ни людей, ни животных. Чёрная каменистая пустыня. Такое впечатление, что я на другой планете. Хорошо было Моисею тут стоять! Мы смотрим восход, а потом идём вниз. Сегодня мне ещё надо договориться насчёт транспорта в Каир, а потом можно будет отдохнуть.
  
   Поездка на автобусе в Каир оказалась сомнительным удовольствием. Я стою на центральной площади Майдан Тахрир. У меня болит голова. Я хочу немного отдохнуть и осмотреться. Тем более, что я всё равно не знаю, куда идти. А вокруг кипит жизнь. Толпа полицейских пытается регулировать дорожное движение на перекрёстке, но у них получается довольно слабо. Впрочем, не исключено, что основная их цель -- бакшиш. Одного из них какой-то водитель угощает бананами. Теперь я по-настоящему чувствую, что нахожусь в Африке. Ну всё, пора двигаться! Я иду прямо до упора, потом сворачиваю налево. Вижу какую-то гостиницу и захожу внутрь. Цены на отдельную комнату меня не устраивают. Койка в многоместной комнате тоже дороговата, но у меня уже нет настроения бродить по городу с рюкзаком. Гамаль, администратор, провожает меня в общагу. Там трое ребят, как раз куда-то собираются.
   -- Куда идёте? -- спрашиваю.
   -- В старый город.
   -- А что там?
   -- Там красиво. Посидим, чаёк попьём, кальян покурим.
   Меня такая программа устраивает. Иду с ними. Мы едем на такси в старый город. Все, кроме Браяна, приехали в Каир только сегодня, и поэтому он отвечает за культурную программу. Мы немного бродим по узким улочкам. Вокруг магазинчики и толпы людей. Типичный восточный базар. Архитектура необычна. Действительно красиво. Особенно впечатлён Дани -- у них в Новой Зеландии самой древней постройке лет сто, а здесь кажется, что попал во времена Харуна-аль-Рашида. Мы заходим в какой-то ресторанчик. Браян спрашивает цены. Официант не уполномочен обсуждать такие ответственные вопросы. Зовёт хозяина. Хозяин приходит не один, а с консультантом. Называет цены. Дорого. Браян предлагает в два раза меньше. Хозяин радостно соглашается. Мы заказываем напитки, а также кальян. Я, конечно, не курю, но ароматный дым кальяна приятен даже мне. Сидим, расспрашиваем Браяна про Каир и другие места. Он с удовольствием рассказывает. Называет самые дешёвые гостиницы в Луксоре и Асуане. Дани записывает, я тоже. Саймону это не надо -- он поживёт недельку в Каире, а потом поедет в Израиль на автобусе, если не закроют границу в связи с конфликтом в Секторе Газа. Браян рассказывает, как нужно вести себя с арабами. Отдельно предупреждает насчёт еды -- тут легко отравиться. Нужно быть очень осторожным, причём в дорогих местах отнюдь не безопаснее, чем в дешёвых. Потом мы требуем нарды. Играем несколько партий. Браян просит официанта позвать хозяина, чтобы расплатиться. Тот приходит. Браян спрашивает, сколько с нас. Хозяин надолго задумывается, оценивающе смотрит на нас, переглядывается с консультантом, потом наконец решается назвать сумму: семнадцать местных рублей. Браян платит без сдачи, а нам говорит:
   -- Он, конечно, обнаглел, но сегодня мы гуляем.
   Я не люблю быть в долгу, а мелких денег с собой нет, поэтому я отдаю Браяну американский доллар. Пусть знает мою щедрость!
  
   Утром спрашиваю Гамаля, где можно поесть. Он рекомендует ближайшую забегаловку. Там очень дёшево и всегда очередь, поэтому продукты не успевают протухнуть. Найти её не составило труда. Еда мне нравится -- свежая и вкусная. На обратном пути покупаю местную газету на английском. Сажусь в холле почитать. Узнаю много интересного. Оказывается у этой страны все соседи -- враги (про Израиль я вообще молчу). Постоянно злоумышляют навредить Египту путём невоздания ему должного уважения. Да и внутренний враг не дремлет. Ну и так далее. В это время Саймон подходит к Гамалю и спрашивает, нельзя ли позвонить по городу.
   -- Куда? -- спрашивает Гамаль.
   -- В Израильское посольство. Мне надо узнать, открыта ли граница.
   -- Это невозможно, -- сухо отвечает Гамаль.
   -- Почему? -- удивляется Саймон.
   -- Телефоном пользоваться нельзя.
   Саймон в недоумении. Подходит ко мне и жалуется. Я показываю ему газету. Там написано, что арестован очередной предатель, шпионивший в пользу Израиля. Сначала запирался, падла, но потом всё же признался под тяжестью предъявленных ему улик. Объясняю, насколько тяжёлыми бывают иногда улики. В заключение говорю, что Гамаль прав -- засекут звонок с его телефона в логово врага, и попробуй потом докажи, что ты не верблюд. Затем я спрашиваю Саймона про планы на сегодня. Оказывается, ребята собираются поехать вместе в старый коптский район. Вообще-то я с детства мечтал посмотреть пирамиды, но вчера мне было весело с ребятами, и я хочу провести с ними ещё один день. А пирамиды вполне могут подождать. Мы едем на метро до станции Св. Георгия и сразу попадаем в форт Вавилон. Дани рассказывает, что здесь в течении несколько сотен лет размещался римский гарнизон, а в седьмом веке византийские солдаты целый год держали осаду против арабов. Я вспоминаю, что примерно тогда же сгорела знаменитая александрийская библиотека. Дани рассказывает по этому поводу старую легенду, как халифу доложили, что горит библиотека, а он отвечает: "Если те книги противоречат Корану, то они вредны, а если согласны с ним, то бесполезны. Пусть горят!" Браян говорит:
   -- А он читать-то умел?
   -- Ну, если книжка с картинками, то, может быть, по слогам и умел, -- говорит Саймон.
   Я рассказываю, что в то время все по слогам читали.
   -- Во всей империи был один человек, который умел читать, не шевеля губами -- Амвросий Медиоланский. Так они сначала не верили, что он так читает, думали -- картинки разглядывает.
   Дани говорит про свою легенду, что вообще-то она не слишком достоверна. Браян говорит:
   -- Во-во! На самом деле было всё не так. Ему говорят про пожар, а он спрашивает: "Там книги с картинками или без?" Солдаты не в курсе, но на всякий случай говорят: "Разные есть". А он им: "Если с картинками, то пусть горят -- картинки рисовать грешно. А если без, то их же читать совсем не интересно!"
   Нам этот рассказ нравится больше. Я продолжаю тему:
   -- На самом деле всё было ещё круче. Греки халифу говорят: "На нас нападать нельзя -- мы цивилизованные люди". Он спрашивает: "Чем докажите?" Они отвечают: "Ну вот, у нас библиотека есть..." Он говорит им: "Чё?" Греки объясняют: "Ну, там книги всякие толковые". Он говорит своим советникам: "Толковые, что ли? Хочу посмотреть!" Ему разведчики приносят из библиотеки книжку, а там про то, как Юлий Цезарь когда-то в Британии перед битвой сжёг корабли. Халиф говорит: "У нас кораблей нет, но мы умнее сделаем. Поджигайте библиотеку!" Ему говорят: "Это ж восьмое чудо света!" А он: "Тож в книге написано! Сами же говорили, что книги толковые".
   Саймон подхватывает:
   -- Не, халиф бедуинам своим так говорит: "Если мы проиграем, то нам эти книги уже не понадобятся. А если победим, то сами такую книгу напишем, что они там прозреют все. В сто раз интереснее, чем ихние все вместе взятые!"
   -- Точно! -- говорит Дани.
   Потом он рассказывает, что библиотека содержала практически все античные знания. А было в ней триста тысяч книг. Я быстро прикидываю, что каждый свиток состоял в среднем страниц из двадцати, около пятисот букв на страницу. Выходит пара-тройка гигабайт. Короче, один компакт-диск.
   -- Не так уж много, -- говорит Саймон.
   -- А мы-то думали! -- говорит Браян.
   Потом мы идём по христианским местам. Всё очень интересно. В церквях необычные иконы. Копты ведут себя очень доброжелательно и даже не пристают со своим гешефтом. Мы ходим по музеям, слушаем коптскую музыку, отдыхаем, пьём кофе и чай, беседуем с коптами. Я очень доволен, что пошёл с ребятами. Мне сегодня действительно весело, а со мной такое бывает нечасто.
   Под вечер они собираются идти в кино. Вообще-то кино можно и на родине смотреть, но я боюсь оставаться один. Как бы меня сегодня ещё депрессия не накрыла! Иду с ними. Фильм довольно интересный, но всё впечатление портит антракт. Сначала мы просто злимся, потом от нефиг делать встаём и идём гулять. И тут до меня доходит смысл антракта. Билеты стоят довольно дорого, так что в кино ходят только богатые. Для них это не просто развлечение, а целое культурное мероприятие. Светские дамы в вечерних платьях прогуливаются туда-сюда, смотрят на людей и показывают себя. На нас смотрят неодобрительно: бомжи в рваных джинсах и мятых футболках сюда явно не вписываются. Однако блеск и нищета кинозрителей нам пофигу. Мы с нетерпением ждём продолжения сеанса. Когда гасят свет, Браян громко говорит:
   -- Ну наконец-то! А то задолбали со своими перерывами!
  
   На следующее утро Браян уезжает в аэропорт, а мы едем в Дашур. Пирамиды Дашура старше пирамид Гизы. Поскольку это далеко от Каира, то туристов тут мало, а входной билет намного дешевле. Говорят, тут есть ещё одно преимущество: внутри у пирамид Дашура просторнее и интереснее. Сегодня мы тут совсем одни, других туристов нет. Спускаемся внутрь, идём довольно далеко. Вокруг нас массивные глыбы. Над нами сто метров камней. За несколько тысяч лет тут почти ничего не изменилось. Впечатление просто потрясающее. Когда ребята выходят наверх, я незаметно отстаю от них. Хочу побыть здесь один и послушать тишину. Представляю себе, как тут лежал фараон. Через несколько минут меня уже зовут. Выхожу. Дани рассказывает, что Наполеон тоже как-то решил побыть в пирамиде один, а потом вышел сам не свой. Его спрашивают: "Ты чего такой бледный? Что-нибудь случилось?", а он отвечает: "Даже если я расскажу, вы всё равно не поверите!"
   Я говорю:
   -- Лучше бы он думал, как выигранные войны не сливать, а не о том, как бы надурить боевых товарищей. Уж я бы получше ответ придумал!
   Тут Саймон спрашивает меня:
   -- Ты чего такой бледный?
   -- На это есть причина, -- отвечаю я с пафосом, -- но я поклялся никому не говорить!
   Саймон не впечатлён. Я объясняю:
   -- Ты обрати внимание, насколько корректно это утверждение -- в нём нету даже намёка на обман.
   По пути обратно я говорю:
   -- Интересно, что Наполеон, как сюда попал, так его мания величия и обуяла. Приличный человек после египетской кампании должен бы, по-хорошему, застрелиться. А этот, с позволения сказать, полководец -- в императоры подался.
   Дани отвечает:
   -- Да это ещё что! Тут людям крышу отрывало и покруче. Марк Антоний, Александр Македонский...
   -- А что там с Александром? Я не в курсе.
   -- Ему тут одну идейку подкинули. Короче, решил стать богом.
   -- Кто на что учился... -- говорю я.
   -- Ну и как? Получилось? -- спрашивает Саймон.
   -- Спартанцы ему так отписали: "Если Александр хочет быть богом -- пусть будет".
   -- А другие?
   -- Афинский ареопаг долго совещался и вынес такой вердикт: "В соответствии с пожеланием Александра, сына Филиппа, постановляем считать оного Александра, сына Филиппа, сыном царя богов Зевса, а также Посейдона".
   -- Сын полка, значит, -- говорю я. -- Ну, чем бы дитя не тешилось... А вот с Марком Антонием -- там не Египет виноват, а Клеопатра.
   -- Вот это баба была! -- восхищённо говорит Саймон. -- Знала, как с мужиками обращаться. Крутила ими, как хотела!
   -- Ты забыл один маленький нюанс. Первое же знакомство с вменяемым мужиком закончилось для неё летальным исходом.
  
   Рано утром мы едем на автобусе к пирамидам Гизы. Только не туда, где Сфинкс, а к противоположному входу. Весь комплекс пирамид огорожен, а вокруг ездят полицейские на верблюдах. Входной билет стоит почти как билет в кино. Однако мы идём не к кассам, а обходим эту территорию с востока. Какой-то пацан предлагает нам нанять верблюда или лошадь. Мы спрашиваем его, как проникнуть к пирамидам без билета. Он подробно объясняет, затем требует бакшиш. Саймон даёт ему рубчик. Не берёт -- ему мало. Саймон говорит: "Как хочешь!", и мы идём дальше. Пацан кричит вдогонку, что так и быть, возьмёт сколько есть. Саймон отвечает, что уже поздно. Пацан кричит, что заложит нас в полицию. Саймон показывает ему непристойный жест, и долго ещё нам вслед несутся проклятия. Мы проходим какие-то трущобы. Справа видим довольно высокий обрыв. Лезем по скале вверх и попадаем на территорию пирамид. Там нас уже поджидает какой-то человек.
   -- Добро пожаловать к пирамидам! -- говорит он. -- Я проведу вам замечательную экскурсию, а вы мне заплатите сколько сочтёте нужным.
   Мы согласны. Он водит нас по территории, что-то рассказывает. Потом мы беседуем на отвлечённые темы. Под конец он просит у нас пятьдесят долларов. Дани платит за всех девятнадцать местных рублей -- всю мелочь, что была в кармане. Саймон спрашивает, какого хрена называть такие астрономические суммы?
   -- Ну чё ты? -- обижается тот. -- Попытка не пытка. А некоторые и доллары дают.
   Мы идём дальше. Подходим вплотную к пирамидам. Долго смотрим на них. Затем я пытаюсь лезть наверх, но вооружённый полицейский говорит мне, что это строжайше запрещено. Мы беседуем с ним. Подходит ещё один и говорит, что за двадцать долларов он разрешит мне исполнить мою мечту. Я боюсь, что меня арестуют. Он отвечает, что они как раз и есть те люди, которые должны арестовывать. Я отказываюсь. Они говорят, что хватит и пятнадцати. Я подозреваю, что это какой-то развод. Они опускают цену до десяти, причём обещают полезть со мной на самый верх и всю дорогу держать меня за ручку, чтобы я не боялся ментов. Искушение весьма велико, но тут я вспоминаю, что если меня обыщут, то найдут паспорт с израильской визой, а входного билета, наоборот, не найдут. И тут уж даже тупой догадается, что я завербован сионистами. Короче, я ухожу, от греха подальше. Вскоре мы подходим к какому-то древнему храму. Я пытаюсь войти внутрь, но полицейский на входе требует билет. Я спрашиваю, где его можно купить. Он говорит, что хочет проверить билет на территорию пирамид. Я делаю вид, что не понимаю по-английски. Ему это пофигу. Прикидываюсь дурачком несколько минут и довожу его до нужной кондиции. Он теряет терпение и начинает кричать. Тогда я говорю ему:
   -- А-а! Вот теперь понял. Большое спасибо!
   Разворачиваюсь и ухожу в расчёте на то, что я ему надоел. С меня уже течёт пот, но я заставляю себя идти очень медленно, вразвалку, и уж тем более -- не оглядываться. Потом мы бродим по территории ещё пару часов, прежде чем выйти мимо Сфинкса через главный вход. Я говорю:
   -- Вы только подумайте: на этом самом месте стоял когда-то Геродот. Посмотрел на Сфинкса, потом на пирамиды, и говорит: "Всё течёт, всё меняется..."
   -- Так это ж вроде Гераклит сказал, -- говорит Дани.
   -- А не один ли хрен? -- отвечает ему Саймон.
   -- Да! -- говорю я. -- А примерно в то же время финикийские моряки плыли вкруг Африки и видели солнце на севере.
   -- Верно, -- говорит Дани. -- Плюс-минус двести лет -- это ж для нас фигня.
   -- А что, поплыл бы с ними, -- спрашивает Саймон, -- если бы жил в то время?
   -- Даже домой за паспортом не зашёл бы!
   -- Вот так просто, всё бросил бы и уехал?
   -- Тут же! Что у меня здесь такого, о чём я стал бы грустить?
   Затем нас окружают таксисты, и мы вынуждены сменить тему разговора.
  
   Мы идём домой через Майдан Тахрир. Беседовать по дороге совершенно невозможно, потому что к нам всё время кто-то пристаёт. Обычно первый вопрос: откуда приехали? Сначала я отвечал, но потом мне надоело, и теперь я говорю, что из Вьетнама.
   -- Отличная страна, прекрасные люди! -- говорит аферист. -- А не хочешь ли, кстати, очень дёшево...
   Ну и так далее. Я отказываюсь. Он не унывает и предлагает мне скидку. Исключительно потому, что я -- его друг и классный пацан. У меня уже нет сил посылать его нафиг, просто игнорирую. Он тащится за мной полквартала, что-то канючит. Потом пропадает, и тут же его место занимает следующий. Однажды я сдуру сказал, что приехал из Израиля. К счастью, неподалёку стояли солдаты с автоматами. В дальнейшем надо бы вести себя осторожнее. В гостинице один из египтян стреляет у Саймона сигарету. Тут же подходят и другие. Закуривают, импортные сигареты им нравятся, они хвалят их и цокают языком. Потом один из них начинает рассказывать, что они могут курить американские сигареты, а вот американцы египетских курить отнюдь не могут, потому что они термоядерные. И вообще, что египтянину хорошо, то американцу смерть. Остальные его поддерживают. Второй говорит, что египтяне хотя и беднее, зато по всем остальным параметрам значительно превосходят американцев. Нечто подобное я уже где-то слышал. Третий прямо и без ложной скромности утверждает, что самый козырный народ в мире -- это египтяне. Для меня это новость, и я громко удивляюсь:
   -- Надо же! Вот оно значит как! А я-то всю жизнь думал, что украинцы.
   Мужик оказался с юмором:
   -- Украинцы тоже -- вот сразу же за египтянами!
   Потом один из них достаёт купюру в два доллара и обращается к Саймону:
   -- Мне тут бакшиш дали, вот посмотри. Ребята говорят, что таких купюр не бывает. Это, случайно, не фальшивка?
   Саймон говорит:
   -- По американским законам, купюры в два доллара, а также в тринадцать, фальшивками не считаются. Их может рисовать всякий, однако расплачиваться ими можно только раз в год -- первого апреля.
   Все, кроме хозяина злополучной купюры, смеются. Я предлагаю купить её за пять местных рублей, якобы на память.
   -- Та не, -- говорит он. -- Я уже понял, что она настоящая.
   -- Да какая же она настоящая? -- говорит Саймон. -- Ты посмотри, кто на ней изображён. Ведь это же чисто первоапрельский розыгрыш!
   Мы спрашиваем, что он имеет в виду. Саймон рассказывает, что Джефферсон хотел запретить правительству печатать деньги и даже предлагал соответствующую поправку к Конституции. За это благодарные потомки поместили его изображение на двухдолларовой купюре. Мы спрашиваем, кто же тогда должен был печатать деньги? Саймон рассказывает, что в Конституции США прописан золотой стандарт. Правда, правительство давно уже похерило Конституцию, к вящему неудовольствию Саймона.
   -- А ты, что ли, золотой стандарт вернуть хочешь? -- удивляется Дани.
   -- Почему бы и нет? -- говорит Саймон.
   -- Да это же устаревшая система!
   -- Ещё аргументы есть?
   -- Каменный век! -- говорю я.
   -- Ясно, -- говорит Саймон. -- А у меня есть. Золотой стандарт не позволяет правительству бесконтрольно печатать деньги.
   -- А если денег не хватает? -- спрашивает Дани.
   -- Если денег не хватает мне, то я уж -- так и быть -- напечатал бы себе немного. Однако я против того, чтобы этим занимался кто-то другой, потому что от этого мои деньги обесцениваются.
   Дани не согласен:
   -- Если не хватает денег на социальные программы, то пусть правительство напечатает немного. Это же для бедных надо, и ничего страшного, если у богатеев деньги обесценятся. Это всё равно как ещё один налог, для богатых.
   -- Не налог, а кража в чистом виде. Рассмотрим, однако, как оно вообще работает. У бедных все сбережения в деньгах. И не спорь -- твою футболку продать нереально. А у богатых -- в недвижимости, золоте, антиквариате, акциях, ценных бумагах, имущественных правах, копирайтах всяких, лицензиях и тому подобном. Деньги составляют лишь незначительную часть их активов. Если представить себе эмиссию денег как налог, то бедные платят его со всех своих сбережений, а богатые -- только с той малой доли, которая у них в деньгах. В процентном отношении богатые платят намного меньше. А если промышленники, как обычно, набрали кредитов, значит они ещё и дотацию получают, причём за счёт бедных.
   -- Ни фига себе! -- возмущается Дани. -- Оказывается это выгодно богатеям!
   -- Совсем обнаглели! -- говорю я.
   -- Надо срочно вернуть золотой стандарт! -- не унимается Дани.
   Саймон усмехается:
   -- Люди терпят такой расклад только из-за иллюзии, что богатые платят больше. А я ненавижу эту систему по другой причине. Богатые и бедные мне пофигу. Я против воровства.
   Я говорю, что иллюзия кражи у богатых -- это очень красивый развод. А поведение плебеев меня отнюдь не удивляет. Это как в легенде про царя Мидаса.
   -- Он загадал желание, чтобы всё, к чему он прикоснётся, превращалось в золото, а когда оно исполнилось -- умер от голода. Только это сказка, а в жизни всё наоборот. Всякий, прикоснувшийся к чужому золоту, сам превращается в Мидаса -- совершенно феерического жлоба, неспособного думать головой.
  
   Мы идём по археологическому музею и смотрим экспонаты. Дани долго разглядывает какой-то камень. Я спрашиваю, что в нём такого интересного.
   -- Да ведь это же копия Розеттского камня!
   Я не в курсе, и он рассказывает, что когда-то интересовался темой дешифровки древних языков, а этот камень сыграл там важную роль. Я удивляюсь, как вообще возможно расшифровать неизвестный язык.
   -- Я вот английский со словарём, с преподавателями -- и то еле расшифровал. А тут совсем без подсказок, что ли?
   Он говорит, что без подсказок пытались довольно долго. Учили коптский язык, надеясь, что он похож на древнеегипетский, другие методы применяли -- и никак. А прорыв случился только когда нашли Розеттский камень с надписью на трёх языках. Греческим текстом воспользовались как ключом для расшифровки древнеегипетского. А как сдвинули дело с мёртвой точки, то дальше уже и другие надписи понемногу расшифровали.
   Затем мы идём смотреть мумии. Меня они особенно интересуют. Вот, к примеру, Рамзес. Когда-то это был самый могущественный человек на земле. Его почитали как бога. Теперь он лежит под стеклом, а простые трудящиеся толпятся вокруг и глазеют. Ну ладно, дядя, отдыхай! Мы идём дальше. Смотрим сокровища, добытые из гробниц. Особенно впечатляет золотая маска знаменитого фараона Тутанхамона, который ничем, кроме этой маски, не прославился. Затем мы осматриваем другие залы. Музей очень интересный. Мы бродим по нему и беседуем на исторические темы до тех пор, пока нас не просят освободить помещение.
  
   Я валяюсь на кровати, а Дани пакует вещи -- сегодня он уезжает в Луксор. В гостиницу вписывается Меттэ. Гамаль заводит её к нам в комнату со словами:
   -- Смотрите, какую красавицу я вам привёл!
   В Египте белой женщине прослыть красавицей немудрено. Меттэ знакомится с нами и спрашивает, где тут есть приличная закусочная. Я берусь ей показать. По дороге Меттэ рассказывает, что учится на социолога, а здесь её особенно интересует положение женщин. Пока я расплачиваюсь на кассе, она забирает тарелки и идёт искать свободный столик. А их-то как раз и нет. Когда я подхожу, она уже сидит за столиком с тремя местными девушками. Махает мне рукой. Я уже однажды был задержан полицией за попытку проникнуть в "женский" вагон метро, и поэтому не уверен, насколько это будет пристойно. Но выбора нет, и я сажусь с ними. Девочки учатся в каирском университете и прекрасно владеют английским. Меттэ пытается их о чём-то расспрашивать, но безуспешно -- они очарованы мною. Очень мило улыбаются и щебечут как райские пташки. Так вот вы какие, гурии! Всё внимание -- исключительно на меня, и неудивительно, ведь я такой красавец: белая кожа, европейский паспорт и полные карманы денег. Я объясняю, что приехал из бедной страны, но они по жизни оптимистки, и всё негативное пропускают мимо ушей. Упоминаю Израиль -- ноль эмоций. Да и как тут можно думать о грустном, когда сказка из "Тысячи и одной ночи" стала явью, и такое чудо сидит с ними за столиком? Я вижу, что мои усилия напрасны, и пытаюсь говорить с Меттэ. А она не теряет надежды побеседовать со студентками о феминизме. А те из кожи вон лезут, чтобы вскружить мне голову. Разговор идёт по кругу, нигде особо не задерживаясь. Я заканчиваю с едой, говорю Меттэ, что подожду её на улице, и выхожу. А то ещё, чего доброго, зацелуют меня насмерть, как те русалки. Они ведь могут быть совсем из другой сказки!
   Вечером я уже еду на поезде в Александрию.
  
   Мы с Энди сидим на набережной в самом козырном кафе и пьём чай. Некоторые из местных сидят на камнях неподалёку и смотрят на море, но в кафе мы одни. Чашка чая стоит тут очень дорого (три египетских рубля), но зато и сервис соответствующий. На море большие волны, и брызги иногда долетают до нас. Приятный морской запах, вкус превосходного чая, звук прибоя и чудесный вид создают великолепную обстановку, которая способствует неторопливой беседе. Энди работает в одном из лондонских банков, а сюда приехал в отпуск на недельку. Рассказывает мне интересные вещи. Например, про Герона Александрийского, который построил первый в мире паровой двигатель.
   -- Нихрена себе! -- говорю я. -- Почему же у них не началась промышленная революция? Мы бы сейчас жили, как в четвёртом тысячелетии!
   -- А вот подумай над этим вопросом! Тут как раз тот случай, когда сам процесс важнее, чем готовый ответ.
   Потом я интересуюсь, откуда у него такие познания в истории. Энди отвечает, что это его специальность -- он изучал историю в Оксфорде. Спрашиваю, как его угораздило попасть в банк. Он говорит, что это старая английская традиция -- лучших выпускников Оксфорда приглашают в различные фирмы на престижную работу. Я удивляюсь, как они там справляются, если ничего не знают про финансы и такое прочее. Он говорит, что найти толкового человека труднее, чем его потом научить.
   -- Не думай, что в банке занимаются чем-то необыкновенным. Обычного здравого смысла вполне хватает, чтобы справиться с работой. Это ж тебе не ракетная техника!
   Я усмехаюсь и конечно же молчу о том, что учился именно на конструктора ракет. Романтический ореол мне сейчас совсем ни к чему. Вряд ли он поверит, что обычный сопроматчик и я -- это один и тот же инженер.
   Потом мы идём к старой крепости, которая находится там, где стоял когда-то знаменитый маяк -- одно из семи чудес света. Идти далековато, и Энди хочет взять такси. А мне нравится прогулка вокруг гавани, и я говорю ему:
   -- По этой набережной сам фараон пешком ходил и нам велел.
   -- Чё? -- говорит Энди.
   Я рассказываю, как Сципион, разрушив Карфаген, решил отдохнуть от трудов праведных и отправился в средиземноморский круиз.
   -- Сошёл на берег в этой самой гавани, а тут его встречает фараон Птолемей. Он ведь как думал: Сципион тщеславный, его если плохо примут, так он и обидеться может. Город, конечно не разрушит, но библиотеку подпалить -- это запросто. От римлян всего можно ожидать -- варварский народец. Да... А того не учёл, что у Сципиона тщеславие аж зашкаливает. На Птолемея -- ноль внимания. Что ему какой-то фараон! "Он уже обнимал небо своими весьма пустыми мыслями".
   -- Это же Сенека про Александра сказал!
   -- Неважно! Главное, что он как с корабля сошёл, так мимо фараона и пошёл себе по набережной. А этикет же обязывает... Ну, Птолемей -- за ним, еле поспевает. Сципион заметил, и говорит корешу: "Спорим на сестерций, что этот дохлик и ста метров не пройдёт!" А Эвклид как раз книжку сочинял. Увидел, как трудно фараону идти, да и написал в самом начале: "Минимальное расстояние между двумя точками называется царским путём". Такая вот геометрия.
   Энди улыбается.
   -- В твой рассказ вкралась маленькая неточность. Сципион за всю свою жизнь ничего не купил и ничего не продал. Нахрена ему сестерций?
   -- Для понта! -- отвечаю я.
   -- Ну разве что.
  
   В холле сидят работники нашей гостиницы и смотрят новости по телевизору. В репортаже из Израиля показывают свежий теракт. Показывают взорванный автобус, кровь и трупы. Египтян охватывает возбуждение, они громко восклицают и размахивают руками. На экране -- израильский врач в белой куртке с красной звездой Давида на спине. Такого издевательства египтяне не выдерживают. Один из них вскакивает и бьёт сиониста кулаком. Тот ретируется в другой конец экрана, но от доблестного федаина не убежишь. Враг получает ещё несколько ударов и проваливается в небытие.
   -- Сильнее! -- подсказываю я.
   А лучше бы головой! Второй говорит ему что-то типа: "Хорош! Телевизор побьёшь!" Я продолжаю издеваться:
   -- Разве сионисты этого не заслужили?
   Один из них начинает кое-что подозревать. Некоторое время смотрит на меня, потом спрашивает:
   -- Ты за евреев, что ли?
   Не считаю нужным этого скрывать. Не думал я, что взрослых мужиков так легко шокировать! Они, конечно, слышали про злодеев, которые ненавидят детей, улыбку, весну и вообще всё хорошее, но чтобы вот так, во плоти явиться в их гостиницу -- это для них уже чересчур. Один из них оправился от потрясения раньше других:
   -- Да ведь они... Они ведь это... Детей убивают!
   Я усмехаюсь:
   -- Вот, вы только что видели, как палестинцы убили детей. Могут ли арабы сделать что-то плохое? Конечно нет! Значит убивать детей хорошо. Чем же вы недовольны?
   Им не верится, что я сознательно избрал служение абсолютному злу. Видимо, я заблуждаюсь исключительно по неведению, и они пытаются меня вразумить. Евреи, мол, заслужили, чтоб их убили, но палестинцев-то за что?! Энди эта тема совсем не нравится. Он говорит:
   -- Дался вам этот Израиль! У вас, что ли, своих проблем мало? Вы посмотрите, какая нищета вокруг! Свою бы страну подняли сначала.
   Мы все удивляемся его наивности, правда, по разным причинам. Египтяне объясняют ему, что очень трудно поднять страну в таких условиях, когда Израиль постоянно злоумышляет и всячески вредит. Я спрашиваю, с кем у них ещё конфликт, кроме Израиля? Отвечают, что ни с кем. Я спрашиваю, какие у них отношения с христианами-коптами? Говорят, что нормальные.
   -- За исключением одной маленькой проблемы, -- признаётся-таки один из них.
   -- Какой? -- спрашивает Энди.
   -- Ну, помнишь, пару месяцев назад тут сгорел один поезд, а с ним триста человек?
   Энди кивает, я тоже. Ещё бы! Это была самая ужасная катастрофа года.
   -- Так вот, правительство утверждает, что это был несчастный случай. Но люди-то не дураки! Люди-то понимают, что это христиане подожгли.
   Ну надо же, снова за старое взялись! Их ведь ещё Нерон за поджоги наказывал.
   -- Но по сравнению с Израилем, это ерунда, -- говорит другой.
   У меня совершенно пропадает желание разговаривать. Я иду наверх. Энди тоже. По дороге говорит:
   -- Ты посмотри на них! За пять тысяч лет построили только несколько кладбищ, и до сих пор пытаются с них кормиться. Ничего делать не умеют, а такие злобные!
   -- Да ладно тебе! -- примирительно говорю я.
   -- Я такого не понимаю!
   -- Просто ты не романтик. А я это называю так: загадочная египетская душа!
   Тут Энди спешит сообщить мне, что хотя он и против терактов, его симпатии -- на стороне палестинцев. Я спрашиваю его, какое он видит решение.
   -- Мирные переговоры, что же ещё? Обе стороны должны отказаться от насилия.
   Я говорю:
   -- А ты не обратил внимания, что стороны находятся немного в разных условиях? Если арабы сложат оружие -- не будет войны; если Израиль сложит оружие -- не будет Израиля.
   -- Если арабы прекратят борьбу, они потеряют землю, -- возражает Энди.
   -- Какую именно?
   -- На которой построены еврейские поселения.
   -- Так они её уже потеряли. Хотя бы потому, что на ней теперь стоят поселения. Арабам остаётся либо принять реальность как она есть, либо вести бесконечную проигрышную войну.
   Энди говорит, что это несправедливо, и мы расходимся по комнатам. Каждый остаётся при своём мнении. Лёжа на кровати, я вспоминаю, что давно уже не сочинял стихов. Это хороший признак -- у меня с психикой явно стало получше. Как минимум -- ремиссия. На радостях сочиняю для палестинцев план ближневосточного урегулирования:
  
Багнети -- в багно,
Комiсарiв -- в кому!
Вiйна -- лайно,
Гайда додому!
  
   Рано утром мы собираемся идти искать колонну Помпея. Она находится довольно далеко, и мы смотрим по карте, как туда добраться. Подходит Бернард:
   -- Да что там смотреть! Поехали на такси!
   И мы едем. Колонна впечатляет только тем, что простояла тут две тысячи лет без всякого цемента. Мы бродим вокруг. Заходим в какие-то катакомбы. Табличка сообщает нам, что тут была библиотека. Я сажусь на камень и представляю себя древнегреческим философом. Ребята хотят идти дальше.
   -- Да погодите! -- говорю я им. -- Вы только представьте, что в эту самую комнату заходил Эратосфен.
   -- И чё? -- говорит Бернард.
   -- И видит семьдесят евреев. "Здорово, евреи!" -- говорит. -- "Что слышно?" "Да вот", -- отвечают, -- "Септуагинту пишем". "Толково! И как успехи?" "Нормально. Вот, как раз написали, что Земля круглая". "Ничего себе!" -- говорит Эратосфен. -- "Круто! Пойду-ка я кое-что прикину..." Идёт вон туда, в соседнюю комнату. Потом возвращается и говорит: "Длина окружности -- двести пятьдесят тысяч стадий. А что у вас там насчёт небесных тел?" А они ему: "Эта книга пишет, как взойти на небо, но не объясняет как оно устроено". "Ну, тогда мне с вами не интересно. Пока!" -- говорит Эратосфен и идёт на базар, с умными людьми пообщаться. А мудрецов не очень-то и найдёшь -- закат эллинизма на дворе.
   -- Точно! -- говорит Энди. -- Один его коллега днём с огнём искал. Правда, это в другом городе было.
   -- Во-во! На базаре одни торговцы. Пытаются ему всучить то решето, то ещё какую-то фигню. Эратосфен расстроился, аппетит потерял. К нему приходят ученики, спрашивают: "Почему не кушаешь?", а он им: "Да скукота тут у вас..."
   Бернард учится в Беркли, и математика интересуют его больше, чем философия. Он спрашивает, как Эратосфен считал радиус Земли. Я говорю:
   -- Какой-то мужик на базаре сказал ему, что в день летнего солнцестояния в Асуане солнце в полдень заглядывает на дно самых глубоких колодцев. Дождавшись солнцестояния, он измерил угол от тени в Александрии. Вычислить окружность по разности углов и расстоянию между городами -- задачка для детей.
   Потом спрашиваю его, как он считал бы на месте Эратосфена. Отвечает, что так же. Я говорю:
   -- Та не. Эратосфен предположил, что Земля круглая. А ты ведь американец, веришь в демократию и считаешь, что истина определяется голосованием. Значит в то время Земля была плоская.
   Они смеются. Бернард говорит:
   -- Ладно. Предположим, что Земля плоская. Тогда Солнце находится прямо над Асуаном. Мы имеем прямоугольный треугольник с тремя вершинами -- Асуан, Александрия и Солнце. По углу и катету вычисляем второй катет. Какой там угол?
   -- Семь градусов.
   -- Расстояние между городами около семисот километров, значит расстояние до Солнца... -- он задумывается на минутку, затем продолжает, -- примерно пять с половиной тысяч.
   -- Хорошо, -- говорю я. -- А кто знает угловые размеры Солнца?
   -- Одна стовосьмая радиана, -- говорит Бернард не задумываясь.
   -- Тогда диаметр Солнца... примерно пятьдесят километров.
   Энди говорит:
   -- Итак, Солнце катится по небесной сфере...
   -- Со скоростью примерно полторы тысячи километров в час, -- подсказывает Бернард.
   -- А светит и греет потому, что оно раскалённое.
   -- Интересно, из чего оно сделано? -- говорю я.
   Энди неслабо подкован в античной философии:
   -- Ну, тут и думать нечего. Конечно, из самого благородного вещества -- золота.
   -- А звёзды и Луна тоже?
   -- Да. Просто они не такие горячие.
   -- А то золото, которое есть на земле -- это осколки упавших звёзд, -- говорит Бернард. -- Все же видели, как звёзды иногда падают.
   -- А из чего сделана небесная сфера?
   -- Ну, она же прозрачная. Из хрусталя, наверное.
   -- Та не, хрусталь бы такой температуры не выдержал, -- говорит Бернард.
   -- Многое ещё не доработано! -- говорю я.
   -- А ты хотел, чтобы я тебе за пять минут всю античную космологию разработал? -- возмущается Энди. -- Тут надо как минимум полдня и три литра пива!
   -- Да, -- говорю я. -- Жили бы мы в то время, мы бы ихнего Аристотеля взули, как нефиг делать! Такую бы книжку написали, что по ней бы потом тысячу лет все учились.
   -- А наших последователей называли бы по имени Энди, -- говорит Бернард. -- Эндейцами.
   -- Точно! -- говорю я. -- А противников -- деревенщиной. Или просто ковбоями.
   -- Та не, -- говорит Энди, -- не потерплю я никаких противников. На костре сжигать, конечно, не стал бы, а на исправительные работы направить -- это запросто!
   -- Самое прикольное началось бы потом, -- говорю я. -- Через пару тысяч лет учёные бы выяснили, что золото (как и все прочие элементы) действительно сформировалось в недрах звёзд. И непременно нашлись бы придурки, восклицающие: "О, древняя мудрость! Они знали! Они всё знали!!"
   Изрядно позабавившись, мы выходим на свежий воздух. Время потеряно не зря. Делать тут больше нечего, и ребята едут домой. А я хочу прогуляться пешком. Иду не спеша и смотрю по сторонам. Прохожу автобусную остановку. Какая-то бабка спрашивает меня о чём-то. Меня довольно часто принимают за местного, видимо потому, что я всегда небрит и одет в грязную куртку. А может быть потому, что я всегда иду очень уверено, даже если давно уже заблудился. Чтобы их не пугать, я выучил по-арабски замечательную фразу: "я не знаю". Обычно этого хватает. Но не сегодня. Бабка начинает кричать на меня, размахивая руками. Люди смотрят на меня с осуждением. Я понимаю, что вёл себя неприлично, и мне становится стыдно за то, что я такой бессовестный. Я говорю, что не понимаю по-арабски, и иду дальше. Я настолько сбит с толку, что даже никого не спросил, что бы это значило. Через час я уже на вокзале. Подхожу к кассе и покупаю билет в Луксор.
   Перед отъездом рекомендую Бернарду заняться исследованием тахионов. Говорю, что это самая перспективная тема. Он спрашивает, что такое тахионы. Я отвечаю:
   -- Не солидно студенту Беркли консультироваться по физике у какого-то бомжа!
  
   Карты Луксора у меня нет, поэтому я ловлю такси. Спрашиваю водителя, знает ли он Гранд-отель.
   -- Знаю, чё ж не знаю?!
   -- Сколько? -- спрашиваю я его.
   -- Садись, поедем!
   -- Сколько это будет стоить?
   -- Деньги -- не проблема!
   -- Ну, то я заплачу тебе червонец.
   Ему мало, но я больше не даю и мы едем. Приезжаем в какую-то гостиницу, по виду довольно дорогую. Я спрашиваю:
   -- Это, что ли, Гранд-отель?
   -- Это лучше!
   -- А мне нужен вот именно Гранд-отель.
   -- Да ты только посмотри! Просто на экскурсию сходи, и поедем дальше.
   Швейцар уже открывает дверку и выпускает меня из машины. Я иду с ним. Он показывает мне гостиницу, действительно неплохую. Спрашиваю цену, потом возвращаюсь. Таксист спрашивает:
   -- Что тебе не понравилось?
   -- Цена, -- говорю я. -- И потом, я ж тебе говорил, что мне надо в Гранд-отель.
   -- Ну ладно.
   Мы едем ещё в одну гостиницу, потом в третью. Всё повторяется. В конце концов таксист, совсем уже злой, привозит меня в Гранд-отель. Подхожу к администратору и спрашиваю самую дешёвую комнату по шесть рублей за ночь. Он говорит, что таких нет. Я говорю:
   -- Ну как же нет, если были! Не далее, как две недели назад.
   Он говорит, что сейчас начинается сезон, и поэтому цены поднялись. Я говорю, что в Египте мне все предлагают скидку из-за того, что я классный пацан. Предлагаю ему взять пример со своих соотечественников. Мы ещё некоторое время беседуем о королях и капусте, затем он уступает. Записывает паспортные данные, даёт мне ключ и объясняет, куда идти. Я уже поднимаюсь по лестнице, когда он вдруг говорит:
   -- Эй, тебя ведь зовут Влацько? Тебе тут письмо!
   Я оборачиваюсь и улыбаюсь. Это ж надо так обкуриться! Однако он показывает мне конверт, на котором написано моё имя. Распечатываю. В письме объясняется, как найти самую козырную закусочную в этом районе. Далее следуют наилучшие пожелания. Вместо подписи нарисована птица киви -- символ Новой Зеландии. Всё ясно.
   Это письмо меня очень порадовало.
  
   На крыше Гранд-отеля стоит плита, на которой можно приготовить себе еду или чай, несколько столиков, а также пара кроватей, покрытых ковриками. Там можно посидеть и пообщаться с другими туристами. Хороший обзор вокруг, но пейзаж какой-то депрессивный. Большинство окрестных домов не достроено -- сверху торчит арматура и навален строительный мусор, по которому бродят куры. Я спрашиваю у работника гостиницы о причинах такой разрухи. Он объясняет, что в Египте высокие налоги на недвижимость, но взимаются они только с готовых домов. Поэтому большинство людей так всю жизнь и живёт, якобы на стройке.
   -- Какая разница, что там наверху делается? А дождей у нас не бывает.
   Сейчас на крыше никого из туристов нет. Я сижу один, и настроение начинает портиться. Я спускаюсь вниз. Иду в ту самую закусочную, а потом просто брожу по улицам. Разговариваю с людьми. Пью чай с хозяином одной из лавок, Салахом. Мимо проходят два солдатика. Они держатся за ручки, как дети. Спрашиваю Салаха, служил ли он в армии. Он интересуется, зачем мне это. Говорю, что я косил от армии дома, и мне интересно, какие расклады здесь.
   -- А-а! -- говорит он. -- А то я уж было подумал, что ты израильский шпион.
   У меня аж мороз по коже прошёл, но я не подаю виду и говорю самым беспечным тоном:
   -- Да какой же я шпион? Шпионы носят плащ и чёрные очки, а я совсем наоборот -- классный пацан.
   -- И то верно! -- говорит Салах и начинает рассказывать про армию.
   Но я его уже не слушаю. Никогда ещё сионистский агент не был так близок к провалу! Потом я снова брожу по улицам, но настроение уже окончательно испорчено. Возвращаюсь в гостиницу под вечер. Поднимаюсь на крышу. Оттуда как раз выходит девочка. В дверях оборачивается и громко говорит кому-то: "Крыся!", и дальше что-то по-польски. Потом идёт мимо меня вниз. Я захожу и вижу несколько ребят, сидящих на кроватях, а также девочку, сидящую за столиком. Второй столик свободный, и я сажусь за него, потому что разговаривать с кем-то мне сейчас совершенно не хочется. Достаю из рюкзака ручку и бумагу -- мне надо написать родителям хотя бы пару строчек. Однако хватает меня ненадолго -- настроение совсем плохое. Чтобы развеяться, я решаю помечтать о чём-нибудь приятном. Как назло, ничего такого не приходит в голову. Но я не сдаюсь. Кто контролирует мои мысли? Пьяные демиурги или я сам? Можно ведь мечтать и принудительно. Что бы я сделал, например, если бы этот мир был мой, и мне можно было всё? То есть вообще всё? Ну, тут и думать нечего! Немедленно велел бы принести что-нибудь огнестрельное. Только не пистолет. Маленькая аккуратная дырочка в виске -- это не по мне! Мне нужен калибр покрупнее, чтобы сходу полголовы снесло. Р-р-раз -- и все мозги на потолке! Красота!
   Тут я замечаю, что уже довольно долго смотрю невидящим взглядом на девочку, сидящую за соседним столиком. Она смотрит на меня как-то странно, вроде бы даже испуганно. Чтобы её успокоить, я улыбаюсь (правда, не очень успешно), и говорю:
   -- Привет!
   -- Привет! -- говорит она. -- Как дела?
   Это просто формальный вопрос. На него можно и не отвечать, если не хочется. Но поскольку я первый к ней обратился, да ещё и вёл себя не совсем адекватно, то нужно хоть что-нибудь сказать.
   -- Да вот, пишу всякую хрень.
   -- Ну и как, получается?
   -- Пока не очень.
   -- А чё пишешь-то?
   Мой запас вежливости уже иссяк. Чё я должен тратить усилия на поддержание светской беседы? Я проваливаюсь в своё обычное состояние.
   -- Завещание.
   -- Да ты богач! -- улыбается она.
   -- Та не, -- говорю.
   -- А о чём же тогда задумался?
   -- Да вот, гроб себе выбираю.
   -- Вопрос, конечно, серьёзный. И какие варианты?
   -- Железный долговечнее, а деревянный для здоровья полезнее. Пока не решил.
   Она смеётся. Бывают же такие оптимисты -- непрошибаемые.
   -- Ты откуда приехал? -- спрашивает она.
   Только не это! Я уже тысячу раз отвечал на такой вопрос. Говорю ей:
   -- Вот все так начинают, а мы с тобой давай сделаем наоборот. Просто поговорим как старые знакомые. Расскажем друг другу что-то...
   Она не возражает:
   -- Ну рассказывай.
   Это справедливо -- меня за язык никто не тянул. Подсаживаюсь за её столик и рассказываю. Сегодня приехал из Александрии. Там ходил в куртке, а тут и в футболке жарко. Показываю письмо от Дани. Теперь её очередь. Она студентка, учится на археолога. Тут на практике, помогает на раскопках.
   -- Ничего себе университет, -- говорю, -- если они вас аж в Египет на практику посылают!
   Она улыбается -- самый лучший, столичный. Спрашивает, чем занимаюсь я. Рассказываю, что по социальному статусу я безработный бомж, а в душе я художник и поэт.
   -- Так ты можешь мой портрет нарисовать?
   Этого я не ожидал. Говорю, что, к сожалению, не захватил с собой мольберта. Конечно, если бы я знал, что встречу такую очаровательную девушку... ну и так далее.
   -- Ладно, тогда почитай мне что-нибудь из своих стихов.
   Тут бы мне сказать, что они все на украинском, но я почему-то затормозил.
   -- Они все грустные, -- говорю. -- Не хочу тебе настроение портить.
   -- Да врёшь ты всё!
   У неё есть все основания полагать так, и мне это не очень приятно. Я говорю:
   -- Ну ладно, один прочитаю -- самый оптимистический. Только сразу предупреждаю, не следует идентифицировать меня с персонажем, от лица которого ведётся повествование. Это просто фантазия на вольную тему. Поток больного сознания, так сказать.
   Затем декламирую:

Today is better than before --
I'm leaving my home town,
Where every woman is a whore
And every man's a clown.
My friends Depression and Headache
Have come to say goodbye.
They love me twice as much today,
But I shall be all right.
  
   Она смотрит на меня с интересом.
   -- Так ты действительно поэт? А можешь про меня стишок сочинить?
   -- Хорошо, завтра попробую. Только мне ведь нужно вдохновение... -- говорю я многозначительно.
   -- Сколько? -- спрашивает она с улыбкой.
   -- Я харизмометром не пользуюсь. Отсыпь, сколько не жалко.
   Она принимает вызов:
   -- Договорились.
   Я замечаю на столе две книги. Верхняя -- "Ромео и Джульетта" на английском. У нижней видно только корешок, и я никак не могу прочитать название, однако замечаю пару букв, которые есть только в польском языке. Так это, наверное, и есть Крыся!> Ещё на столе лежит колода карт Таро. Я спрашиваю её про Шекспира. Она рассказывает, что недавно гостила у сестры в Вероне, и на неё произвела впечатление вся эта инфраструктура -- дом Джульетты, могила Джульетты, гроб Джульетты, в который экзальтированные девицы бросают письма, адресованные Джульетте.
   -- Чтобы ей там не было скучно? -- спрашиваю я.
   Она объясняет, что каждой девочке хотелось бы хоть раз испытать такие сильные чувства, но это не всем удаётся. Вот они и пытаются хоть как-то приобщиться к безумной страсти и такому прочему. Я говорю, что хорошо их понимаю, потому что несовершенство нашего мира заставляет и меня частенько завидовать Ромео.
   -- Да? -- удивляется она. -- Вот про тебя -- никогда бы не подумала!
   -- А чё тут удивляться? -- говорю я. -- Ромео ведь вымышленный персонаж -- он никогда не посещал наш конченый мир. Вот бы и мне так!
   -- Да уж, ты точно не романтик.
   -- А что такое романтика, по-твоему?
   Она на минутку задумывается.
   -- Ну, вот например, ты веришь в любовь?
   Мне не хочется ударить лицом в грязь. Я говорю с пафосом:
   -- Ах! Любовь -- это такое слово... Я всегда произношу его так, как будто оно написано с большой буквы. А кто произносит его иначе, у того просто нет сердца...
   Она улыбается:
   -- Прикалываешься.
   -- Чуть-чуть. А вообще-то, встретив тебя, я встал на путь исправления. Сегодня мне уже совсем нетрудно поверить в любовь.
   Она фыркает, но я вижу, что ей приятно.
   -- А насчёт "Ромео и Джульетты" я тебе вот что скажу. Это действительно великое произведение, но, к сожалению, его неправильно интерпретируют. Автор хотел показать, что происходит с людьми, которые предаются низменным страстям, забыв о высоком -- чести и долге.
   -- И ты, конечно, единственный в мире, кто понимает правильно?
   -- Меня это отнюдь не смущает.
   -- Мне бы твою самоуверенность!
   Какое-то время мы молчим. Я беру в руки карты Таро и разглядываю их. Спрашиваю, верит ли она в гадание. Она говорит что-то про древнюю мудрость. Тогда я говорю:
   -- Сейчас я тебе погадаю.
   Я хитро улыбаюсь, и она внимательно следит за мной пока я тасую карты. Правда, она делает ошибку -- смотрит мне в глаза, а не на руки. Она хочет убедиться, что я не смотрю на карты. А мне и не надо. Говорю:
   -- Сейчас мы узнаем о твоём прошлом.
   Достаю из колоды первую карту. "Любовники".
   -- У тебя был любовник! Теперь посмотрим, что у тебя в настоящем.
   Новая карта -- "Смерть". Она может означать конец чего-то. Я говорю:
   -- Вы расстались! Интересно, из-за чего?
   Третья карта -- "Дурак".
   -- Он был дурак!
   Она смеётся.
   -- У тебя тузы в рукаве!
   -- Ничего подобного, клянусь своей футболкой! Просто ловкость рук...
   -- Прикольный фокус. Ну, я понимаю, конечно, что с этими гаданиями можно по-разному мухлевать. И всё-таки, что-то есть...
   -- Ну хорошо, а в сны ты веришь? -- спрашиваю я и сразу же продолжаю, пока она не успела ответить. -- Вот послушай, какой сон мне приснился сегодня. Может ты подскажешь, к чему бы это.
   Я вижу, что ей любопытно, и продолжаю уже смелее.
   -- Будто бы я приезжаю в Луксор и встречаю там девушку. Внешность, хоть убей, не помню. Она тоже была археологом. Только не из Италии, как ты, а из Варшавы.
   Я вижу, что у неё понемногу меняется выражение лица. Just don't get carried away with your own bullshit!
   -- Звали её вроде бы Кристина, или как-то так. Точно не помню, да это и не важно. Главное, что мы с ней провели совершенно волшебную ночь. А на следующий день она пошла на работу и раскопала сказочные сокровища -- Тутанхамон нервно курил в уголке каирского музея.
   Она понемногу впадает в транс. Потом говорит:
   -- А почему ты думаешь, что я из Италии?
   -- Ха! -- говорю. -- Другой бы, может, и не догадался, но я-то поумнее, чем прочие! У тебя же сестра в Вероне живёт.
   -- Ну, она просто там живёт. А вообще-то я из Польши. Учусь в Варшаве. И зовут меня Кристина.
   Я стараюсь изобразить удивление.
   -- Вот это да! Невероятно!
   Потом после паузы продолжаю:
   -- И что там Некрономикон говорит про такие сны?
   Она сидит задумавшись и не отвечает. Кажется, она мне поверила. А я не знаю, что делать дальше. Прикидываюсь, что сам офигеваю. Один из работников гостиницы, воспользовавшись паузой, подходит к нам и говорит, что уже поздно, и пора закрывать крышу. Я беру Кристину за ручку и говорю:
   -- Ну что, идём ко мне?
   Она улыбается и кивает. Спускаясь вниз, я думаю о том, что завтра мой обман непременно откроется. А может она и вправду клад найдёт? Да какая разница! Надо просто жить настоящим. У меня в жизни было не так уж много хорошего. А что, если этот день будет последним? К тому же, было бы абсурдно полагать, что сегодняшний день может быть лучше или хуже от того, что случится завтра. Мне следует просто наслаждаться жизнью, не беспокоясь о том, что находится за пределами моего влияния.
   Партия сказала: "Надо!", комсомол ответил: "Есть!"
   Начинаю тренироваться прямо сейчас.
  
   Утром Кристина уходит на работу. Некоторое время я валяюсь в постели, но мне не спится, и я встаю. Еду в Карнак побродить там по развалинам. Посетителей сегодня мало, а территория большая. Отойдя подальше от входа, я нахожу место, откуда никого не видно и не слышно. Захожу в какой-то храм, разглядываю рисунки, высеченные на стенах. Вспоминаю, что обещал сочинить стишок. Настроения нет, да и смысла особого тоже. Но раз обещал, значит надо сделать. Тем более, что свою часть договора она выполнила.
   Через пару часов я уже сижу на крыше гостиницы и морально готовлюсь к встрече с Кристиной. У меня есть ещё пару часов, чтобы решить, как себя вести. Обычно в таких случаях я делаю то, что мне наиболее комфортно. Врать я не люблю, но сейчас я совершенно не уверен, что следует вдруг взять, да и сказать правду. Погружённый в свои мысли, я и не заметил, как подошла Кристина. Она с размаху садится мне на колени и радостно говорит:
   -- Привет! Я сегодня ушла с работы пораньше.
   -- Привет! -- говорю я. -- Как дела?
   -- Ну, клада я не нашла, -- говорит она весело.
   Я совершенно не готов говорить на эту тему. Растерянно молчу.
   -- Ты из-за клада, что ли, расстроился? -- улыбается она. -- Дурачёк! Такой большой, а в сказки веришь!
   Такого издевательства я не выдерживаю, тем более, что мне уже это надоело. Мрачно говорю, что я всё выдумал.
   -- Погоди, -- говорит она, -- а как же...
   Ну и так далее. Я всё подробно объясняю. Она в восторге:
   -- Вот это да!
   Сильнее обнимает меня и говорит:
   -- Офигеть!
   Говорю, что не ожидал такой реакции -- думал, она огорчится.
   -- Я?! Чего бы это? Я ведь сама просила сочинить мне что-нибудь!
   -- Стишок...
   -- А получила сказочку!
   Она весело смеётся.
   -- Ещё никто никогда не сочинял для меня таких сказок! Я ведь на всю жизнь запомню, как ты меня тут развлекал!
   Теперь я совершенно расслабляюсь. Сижу как пьяный. Говорю, что и стишок сочинил, как договаривались.
   -- Не в интернете нашёл? -- подкалывает она меня.
   -- Я знал, что возникнет подобный вопрос, и поэтому сочинил про Ромео и Джульетту.
   -- Ну, на эту тему их там уже столько...
   -- А ты послушай!
  
"The point of this fable was blurred by the fashions",
I thought at the Julia's grave in Verona.
"Pathetic are fools, who indulge their passions,
Forgetting the virtues of duty and honour."
  
   -- Надо же! Точно сам сочинил!
   -- Дарю на память!
   Она просит написать стишок на бумажке. Я пишу красивым почерком и вручаю ей. Она очень довольна. Потом мы идём в закусочную имени Дани. А потом... Да ничего особенного. Просто это был мой самый счастливый день в Египте.
  
   Мы с Кристиной сидим за столом на крыше. Я делаю какие-то бутерброды и чай. Мимо проходит уборщица -- девушка лет двадцати. Когда она видит нас, то всегда радостно улыбается. У неё чёрная кожа, но европейский тип лица, как у всех жителей Нубии. Это самая красивая египтянка, которую я когда-либо встречал. В нашей гостинице с клиентами работают мужики, а женщины выполняют только физическую работу. Да это и везде так -- женщины готовят еду в ресторанах, моют посуду, стирают бельё в прачечных, убирают везде и т.п. А на кассе сидит мужик (а то и не один) и целый день скучает. А кому сейчас легко? Кристина замечает, что девушка жадно смотрит на бутерброды и приглашает её присесть с нами. Та никак не может решиться. Я беру со стола бутерброд и протягиваю ей. Теперь уже взять бутерброд ей проще, чем отказаться. Она ест, как будто у неё сейчас отберут. Потом пьёт с нами чай. Она плохо говорит по-английски, но мы пытаемся разговаривать с ней. Расспрашиваем о её родном селе, родственниках и т.п. Потом она убирает со стола, моет нашу посуду и уходит вниз -- у неё очень много работы.
   Потом мы сидим с двумя другими работниками и о чём-то беседуем. Эти ребята целый день околачиваются на крыше либо в холле. В их обязанности входит забота о клиентах, и они справляются настолько хорошо, что большую часть времени им нечем заняться. Один из них, уже в который раз, говорит нам с Кристиной какую-то пошлость с намёком на наши отношения. Меня это забавляет, а Кристину раздражает. Вскоре их зовёт хозяин и они куда-то уходят. Я спрашиваю Кристину, чего она так злится? Европейцы тоже иногда говорят пошлости, и ничего.
   -- Европейцы разговаривают нормально или прикалываются, а эти тупо говорят пошлость ради пошлости. К тому же, они уверены, что сказали какую-то гадость, и ведут себя соответственно -- гнусно хихикают, прячут глаза, сами же стесняются своего поведения. Кому это может быть приятно?
   Египтяне возвращаются. Заметив, что я листаю путеводитель по Египту от Lonely Planet, они с гордостью говорят, что в этой книге упоминается Гранд-отель. Я открываю соответствующую страницу и действительно нахожу статью про Гранд-отель. Один из них начинает цитировать её по памяти. Повторяет всё слово в слово.
   -- Круто! -- говорю я.
   Он доволен. Другой запевает новую песню -- о том какие козырные мужики живут в Египте, и как все белые женщины их очень любят, а всё потому, что они весьма горячие. И не только в постели, а и во всех прочих отношениях намного превосходят белых. Он гаденько лыбится и страстно смотрит на Кристину. Её аж передёргивает от омерзения. Мне это всё смешно, и совершенно не хочется с ним разбираться. Но придётся.
   -- Ты мне лучше вот что скажи. Если вы все такие крутые, чего ж вы Шестидневную войну так быстро проиграли?
   Это удар ниже пояса. Но он его держит. Отвечает, что война была нечестная, потому что сионистам помогали американцы.
   -- Как именно?
   Оружием и всем прочим, что там на войне полагается. Я спрашиваю, много ли можно было напомогать за шесть дней, если корабль из Америки идёт намного дольше. Он объясняет, что помогали ещё и раньше. Я говорю:
   -- Ну, так если вы знали, что сионистам помогают американцы, а вы -- египтяне, иорданцы и сирийцы -- одни, и помогают вам всего лишь навсего Советский Союз, да какие-то несчастные страны Восточной Европы, то может вам следовало сообразить, да и воздержаться от нападения на Израиль? Взять и, сцепивши зубы, потерпеть его существование в нашем несовершенном мире?
   Он отвечает, что не было никакой мочи терпеть такое безобразие.
   -- Так как же вы сейчас терпите? Что изменилось?
   Тут он вспоминает про какие-то важные дела и уходит вниз. Кристина улыбается:
   -- Ловко ты его уделал!
   -- Для тебя старался. На самом деле, не очень-то мне приятно над кем-то издеваться.
   -- Поделом ему! -- говорит она. -- Достал уже меня!
  
   Кристина ведёт меня на экскурсию в Город Мёртвых. Рассказывает много интересного из истории Египта. Показывает мне храмы и самые интересные гробницы. Мы заходим в одну из них. За несколько тысяч лет тут ничего не изменилось. Разве что фараона в музей сволокли. Все стены разрисованы яркими красками. Сцены из загробной жизни перемежаются цитатами из Книги Мёртвых. Гранитный саркофаг стоит на своём месте. Всё очень красиво и тожественно. Я пытаюсь размышлять о древней духовности, но это приводит лишь к тому, что окружающая обстановка теперь уже производит на меня впечатление полной бессмысленности. Я иду к выходу. За мной тащится служитель и что-то канючит про бакшиш. Я даю ему купюру достоинством в двадцать пять местных копеек. Ему мало, но больше он не получит. Не за что.
   Побродив ещё немного по Долине Царей, мы идём к берегу Нила на переправу. Пока мы ждём парома, к нам подходит чёрный пацанёнок и просит денег. У него вся кожа в какой-то гадости. Может он прокажённый? Кристина пятится от него, а тот ведёт себя нагло. Я начинаю с ним говорить, чтобы он не приставал к Кристине. Объясняю, что от нас ничего не получит, так что ему следует, не теряя понапрасну времени, искать других туристов, у которых нервы послабее. Окружающие с интересом наблюдают за нами. Он прекрасно осознаёт, какое впечатление производит, и пытается этим злоупотреблять. И хотя я вижу, что, скорей всего, это шрамы от ожогов, мне не хотелось бы, чтобы он меня трогал. Что он немедленно и делает. Предупреждаю, что мне это не нравится. Какое-то время он просто юродствует, а затем трогает меня ещё раз. Первый раз прощается, второй раз запрещается! Он получает по рукам, и понимает, что, во-первых, я не очень-то боюсь заразы, а во-вторых, ловить здесь больше нечего.
   -- Будь человеком, -- говорит мне Кристина, -- не бей ребёнка!
   -- Да какой же я человек? -- отвечаю я. -- Так, душонка, обременённая трупом.
   -- Ну почему ты такой циничный?
   -- А кто такой циник, по-твоему?
   -- Это человек, который постоянно ищет подтверждения того, что мир несовершенен. А находя, страдает.
   -- Ого! Я скажу тебе по секрету, что мнимые несовершенства мира бесят романтиков сильнее, чем реальные. А их намного больше, этих мнимых. Так что быть циником -- гораздо безопаснее для психики.
   Уж мне-то можешь поверить!
  
   На выходные мы едем в Асуан. Там нас встречают жара и пылюка. Долго ищем гостиницу, которую рекомендовал мне Браян. Хорошо, что со мной Кристина -- она может спросить дорогу у местных женщин. Если женщина чего-то не знает, то так и скажет. А мужик, если не понял вопрос или не знает ответ, виду не подаёт -- хоть что-нибудь да ответит. Так что к ним лучше вовсе не обращаться.
   Вскоре мы уже вписываемся в гостиницу. Долго валяемся на кровати. Мы устали, да и погодка не очень. Но надо -- мы ведь приехали всего на два дня. Я спрашиваю Кристину, готова ли она идти. Она говорит, что поскольку я скоро уезжаю, мне следует наслаждаться своими последними днями в Египте, а она с удовольствием будет делать то же, что и я.
   Мы идём к реке, затем переправляемся на другую сторону. Берег здесь довольно крутой. Мы карабкаемся наверх. Это не так уж легко, потому что песок очень горячий. Через несколько метров начинается пустыня Сахара. Вокруг только холмы и песчаные дюны. Мы идём в абсолютной тишине. Судя по карте, километрах в десяти должен быть старый монастырь, уже тысячу лет как заброшенный. Что он из себя представляет, я не знаю. Может быть, это просто точка на карте, которую мы пройдём и не заметим. Или он скроется за холмами, а мы пройдём мимо и заблудимся в пустыне. Идти по песку оказалось не так уж легко. Но зато впечатления незабываемые. Мне даже не хочется разговаривать. Я просто слушаю тишину и представляю себе, как раньше тут ходили караваны из Эфиопии в Магриб. И тонули в зыбучих песках.
   Примерно через часик замечаем впереди монастырь. Вскоре мы уже там. Вход почему-то платный, но мы обходим вокруг и лезем через забор. Бродим там какое-то время. Приходит группа туристов, и мы присоединяемся к ним. Потом вместе с этими туристами едем к берегу Нила. Посещаем мавзолей Ага-хана, который построила ему безутешная вдова лет пятьдесят назад. Она вроде бы до сих пор жива, и каждый день присылает туда свежую розу. Больше ходить мы не в состоянии. Нанимаем яхту. Перед тем, как отчалить, египтяне довольно долго молятся. Видя, как они упираются головой в землю, я наконец понимаю, почему в Египте так много людей с пятнами на лбу. Потом мы катаемся по реке между островами.
   -- Вот бы сейчас поплавать! -- говорю я. -- Если бы только река была почище...
   -- Вряд ли вода такая уж тёплая, -- отвечает Кристина. -- Сейчас ведь не лето. В пустыне днём жарко, а ночью холодно.
   Я пытаюсь потрогать воду рукой, но не достаю. Кристина говорит, что я смогу дотянуться, если буду верить в себя. Я отвечаю, что она скоро будет, как император Адриан.
   -- Чё? -- говорит она.
   -- Да он когда-то тут недалеко тоже со своим любовником на лодочке катался. Почти как ты. И от нефиг делать стал его подначивать: а слабо водичку рукой потрогать? Ну, Антиной повёлся, не удержался, бултых в воду! -- и с концами. Адриан переживал потом, памятников ему по всей империи наваял, но поздно уж было.
   -- Да ну тебя! -- говорит она.
   Тут наши матросы засуетились и стали взволновано переговариваться по-арабски. Причиной их беспокойства оказался проходивший мимо полицейский катер. Я спрашиваю:
   -- Чё вы так нервничаете? Лицензии, что ли, нет?
   -- Есть, -- отвечают, -- только маленькая. А менты требуют большую.
   Кристина говорит мне:
   -- Судя по тому, как долго они молятся перед отплытием и как неуверенно управляют лодкой, лицензия у них совсем крохотная. Как бы мы ещё с ними не попали в кораблекрушение.
   -- Не бойся, -- говорю, -- с тобой ведь рядом я!
   -- И чем ты мне поможешь? Бахвальством своим, что ли?
   -- Ну, во-первых уже помог. Почему мы сидим на носу, как ты думаешь?
   -- Чтобы лучше видеть...
   -- Не только. Я ведь сразу заметил, что матросы из них неважные. Понимаешь, когда лодка перевернётся, мы хотя бы бортом по голове не получим. А дальше главное не паниковать и за шею меня не душить. Если обнимешь меня аккуратно, то мы оба благополучно доплывём до берега.
   Она не уверена, что Боливар вынесет двоих.
   -- Не Боливар, -- говорю я, -- а как минимум Буцефал!
   Потом я её спрашиваю:
   -- Слушай, а ты случайно не можешь принести домой чистый папирус? Желательно, эпохи Древнего Царства.
   -- Зачем тебе? -- спрашивает она.
   -- Устроим небольшую мистификацию. Накарябаем на нём какой-то текст. Если сумеем придумать что-то интересное, так они начнут этот папирус исследовать. Радиоуглеродный анализ покажет четыре тысячи лет. Тут-то они и офигеют.
   -- Так там и другие методы датировки есть. Не думай, что это так просто -- сфальсифицировать древний документ.
   -- Так они пока поймут, в чём дело, уже во всех газетах раструбят про новую сенсацию, диссертаций понапишут. А мне забавка.
   -- Вряд ли это возможно... А что бы ты написал?
   -- Ну, сначала я бы написал несколько пророчеств, якобы сбывшихся -- нашествие гиксосов, царица Хатшепсут, реформы Эхнатона, Александр Македонский и т.п. Потом новое пророчество. Например, такое же, как у индейцев Майя -- в 2012 году нам всем кирдык.
   -- Что, так и написал бы -- 2012 год?
   -- Та не. Хронологически привязал бы к пророчеству про арабское завоевание. А на закуску -- инструкции по предотвращению конца света. Как можно в домашних условиях умилостивить великое и ужасное изменение климата.
   -- Ну и как?
   -- Дурь какую-то придумал бы. Например, принести в жертву девственницу из царской семьи... Вообще-то, не годится. Дебилы тут же вспомнили бы принцессу Диану, и сказали бы, что уже сбылось.
   -- Ну какая же она девственница?
   -- Так на то они и дебилы. Сказали бы, что глубоко в душе она была девственница. Нет, лучше запретить им нефть добывать. Пусть дровами топят!
   -- Я не уверена, что у египтян было слово "нефть".
   -- А я написал бы поэтично: "кровь земли".
   -- Вот бы я смеялась, если на основе этого фуфла возник бы новый религиозный культ!
   -- Эту возможность тоже следует предусмотреть. А особо продвинутым адептам можно подсказать интересную идею по улучшению кармы -- нужно всего лишь пожертвовать мне много денег.
   -- Ну и как бы ты себя описал?
   -- "Достопочтенный господин, который найдёт этот манускрипт".
  
   Если долго живёшь с человеком в одной комнате, то невозможно всё время изображать из себя кого-то другого, например оптимиста. Тем более, если обман тебе претит. Но если бы и мог, то вскоре непременно возник бы вопрос: "А зачем?"
   Как-то Кристина рассказала мне, что, будучи в Таиланде, она посещала курсы массажа. Я немедленно хочу проверить, чему она там научилась. Она кладёт меня на кровать лицом вниз, и говорит:
   -- Расслабься и думай о чём-нибудь приятном.
   С удовольствием демонстрирует мне своё искусство. У неё действительно неплохо получается. Я медитирую, и вскоре совсем вываливаюсь из нашей реальности, что не может не радовать -- я её недолюбливаю и ценю любую возможность из неё вырваться. Под конец говорю Кристине, что я получил огромное удовольствие. Как физически, так и эмоционально. Она спрашивает, о чём я думал.
   -- О! -- говорю. -- Я представлял себе, что я -- благородный господин Томас Мор. Меня ведут на плаху, а я улыбаюсь, и все приличные люди с восхищением смотрят на меня.
   Ей это совсем не нравится. Упрекает меня в излишнем пессимизме. Я говорю, что моё отношение вполне оправдано.
   -- Что у меня в жизни хорошего? Кроме тебя, конечно. Так и ты ведь скоро растаешь в тумане.
   -- Но у тебя же такая интересная жизнь! Ты мне за несколько дней уже успел столько всего рассказать!
   -- Интересная -- не значит приятная. Что это мне дало? Можно, конечно, сидеть со стаканом в руке и вспоминать свои приключения...
   -- Ну, ты можешь, например, написать книгу...
   -- Та кому она нужна?
   -- Так, тебе надо учиться мыслить позитивно!
   -- Э-э... Прямо сейчас начинать или можно после ужина?
   -- А вот прямо сейчас! Давай так. Ты говоришь о своей жизни что-то хорошее, а я выдаю тебе за это несколько бонусов. Когда количество бонусов достигнет ста, ты получишь от меня приз.
   -- Какой?
   -- Тебе понравится.
   У меня нет оснований ей не верить -- я ещё не видел, чтобы она кого-то обманывала.
   -- Ну хорошо. Давай попробуем... Вот, напишу я мемуары...
   -- Вот! -- подбадривает она меня. -- Десять очков.
   -- Это будет не фуфло какое-то, а настоящий шедевр. Нетленка. Глубочайшее произведение. Экзистенциальное и трансцендентное, весёлое и доброе.
   -- Ещё плюс десять.
   -- Обо мне, о тебе и о нашей любви.
   -- Ах! -- улыбается Кристина. -- За это сразу плюс двадцать!
   -- Стану популярным. Заработаю кучу денег.
   -- Уже пятьдесят.
   -- Получу Нобелевскую премию.
   -- Шестьдесят.
   -- Стану признанным классиком. Мои книги будут изучать в школе.
   -- Семьдесят.
   -- Дети на уроке откроют мою книгу, а там приколы всякие, они прочитают, и давай хохотать. А что может быть прекраснее, чем подарить ребёнку радость?
   -- Вот видишь! Нужно только захотеть.
   -- А учительница как треснет указкой об стол со всей дури! Да как заорёт: "Я, что ли, что-то смешное сказала?! Учитель перед ними распинается, а они?! Ольга, ну-ка встань! Какую идею писатель хотел выразить в эпизоде про учительницу с указкой?" Ольга встаёт. "Ничего он не хотел. Я его знаю, это ж мой сосед. Писал от безделья, дурью маялся". Педагог уже вне себя: "Ты как с учителем разговариваешь?! Выйди вон!" А потом остальным: "Ведь не первый раз уже такое -- на уроках ржут как кони, а потом образ Кристины раскрыть не могут! Ну ничего, я вас, гадёнышей, научу литературу любить!"
   -- Оп-па... Все твои бонусы сгорают.
   -- Вот так всегда! Мне просто не везёт...
   -- Эх, ты! Писатель хренов!
  
   Две недели в Луксоре пролетели незаметно. Пришла пора уезжать. Кристина организовала мне по блату дешёвый билет до Варшавы. Я прошёлся по книжным магазинам, нашёл путеводитель по Польше и запомнил адрес самой козырной варшавской общаги. Правда, карты у меня нет, но Кристина знает это место и рисует мне схему города на листочке бумаги. Снова по пачке Беломора лететь!
   И вот мы уже стоим на вокзале. Я не люблю долгих трагических прощаний. Предлагал Кристине остаться дома и выспаться, но она твёрдо решила идти со мной.
   Кристина обнимает меня, по её щекам текут слёзы. Я пытаюсь говорить что-то успокаивающее. Она всхлипывает:
   -- Разве ж меня утешишь, когда я так горюю?
   Теперь она уже плачет навзрыд. Люди вокруг смотрят на нас весьма неодобрительно. Они давно уже сделали бы ей замечание, но боятся неадекватной реакции. Спрашиваю, уж не хочет ли она выйти за меня замуж? Она рыдает:
   -- Нахрена мне какой-то бо-о-омж?!
   Я сам уже чуть не плачу. Это было самое романтическое любовное приключение за всю мою дурацкую жизнь, и я очень сомневаюсь, что нечто подобное когда-нибудь повторится. Тем более -- на Украине. Вдруг кто-то кричит по-арабски фразу, которую можно понять по истерической интонации: "Хватай мешки -- вокзал отходит!" Вокруг начинается суета. Я спрашиваю Кристину, не остаться ли мне ещё на пару недель. Она нежно гладит меня по щеке, смотрит в глаза и пытается улыбнуться:
   -- Уезжай! Всё будет хорошо.
  
  

Часть III

ВОЗВРАЩЕНИЕ

  
  
   Я иду с рюкзаком по Аллее Ерусалимской -- центральной улице Варшавы. Спрашиваю прохожих, как пройти к общаге. Они отвечают: "Просто", и идут дальше. Вскоре уже я понимаю, что "просто" по-польски значит "прямо". Одна пожилая женщина объясняет подробно: ещё три остановки. Заметив, что я предпочитаю идти пешком, она тут же добавляет:
   -- Но пан молодой, дойдёт!
   Всю глубину этого комплимента я оценил часа через полтора. Желаю тебе, пани, такого же здоровья, каким ты наделила меня в своём воображении!
   Потом я вписываюсь в общагу. Вечером сижу в холле и пью пиво с украинкой Катей и белорусом Юрой. Катя привезла сюда немного водки и сигарет, а обратно повезёт мобильные телефоны. Юра был на заработках в Англии, и теперь возвращается домой. Спрашиваю его, как попасть в Англию. Он говорит, что ехал туда в пломбированном контейнере. Это удовольствие обошлось ему в две тысячи фунтов. Сейчас пограничный контроль ужесточили, и контейнеры стали проверять более тщательно. Например, суют туда инфракрасные датчики. Несчастным иммигрантам приходится теперь строить колодец из автомобильных шин и залазить внутрь, так как резина не пропускает инфракрасный свет. Да и цены поднялись. Потом они расспрашивают меня, но мне не хочется даже вспоминать про работу. Отделываюсь общими фразами. Спрашивают о моих планах на будущее. Говорю, что пока отдохну, а там видно будет. Возможно, ещё куда-нибудь поеду. Например, в Италию.
   -- У тебя там друзья, что ли? -- спрашивает Юра.
   -- Был один, но он давно уже умер. Что, впрочем, не мешает нашему общению.
   -- Ты разговариваешь с покойниками?
   -- Скорее, они со мной, -- говорю я серьёзно.
   Те смотрят на меня квадратными глазами.
   -- Да чё вы? -- говорю. -- Покойники на самом деле довольно приятные люди. Живые не всегда согласны принять меня в свою компанию, а покойники точно примут, причём ждать осталось не так уж долго.
   -- А чё за друг-то? -- осторожно спрашивает Юра.
   -- Сенека.
   -- А-а! -- говорит он с облегчением, хотя и несколько разочаровано. -- Книжки читаешь. А я думал, правда...
   -- Так он и есть мой друг.
   -- Ну да, только он об этом не знает, -- ухмыляется Юра.
   -- Чё ж не знает? Он сам однажды мне сказал, что считает своим другом всякого порядочного человека.
   -- Вот так прямо взял и тебе сказал?
   -- А для кого же он книги писал? Для читателей, наверное ж. Так вот, я один из них. А ещё он мне сказал, что не следует вместе с другом хоронить и дружбу. Так что я тебя не обманывал.
   Потом я спрашиваю про его планы. Он говорит, что сначала надо хорошенько отдохнуть -- пьянки, девки, все дела. Подмигивает мне и говорит, что я, наверное, займусь тем же. Я говорю, что бухать не люблю, потому что плохо переношу похмелье, а насчёт девок -- то прямо жду не дождусь...
   -- ...снова в дурацкие игры играть. Я с ними -- в шахматы, а они со мной -- в козла. Офигенное удовольствие!
   -- Что ты имеешь в виду? -- спрашивает Катя.
   -- Я просчитываю на несколько шагов вперёд, что мне нужно сказать, да что сделать. А они пытаются подловить меня на каких-то косяках.
   Заметив её недоумение, поясняю:
   -- На нарушении неписаных правил флирта.
   -- Ну и чем же тебе не нравится флирт?
   -- На родине -- неискренностью. Например, там человек врёт, даже когда говорит правду.
   -- Это как? -- удивляется Катя.
   -- А так: человек говорит только то, что ему выгодно. Это может случайно оказаться правдой, но корреляция практически отсутствует.
   Юра говорит, что такова жизнь, и только неудачники ею недовольны. А нормальные пацаны... ну и так далее. Я спрашиваю, общался ли он с англичанками? Говорит, что нет.
   -- Почему?
   -- Так ведь это... Я по-английски не очень... Да и денег у меня маловато... Ну, и вообще, что я им скажу?
   -- Вот с этого надо было начинать. Ты боялся, что не знаешь ихних правил, и будешь всё время проигрывать. И не ты один -- все наши так себя ведут за границей. Психическая травма налицо. Не думаю, что это нормально.
   Юра спрашивает насчёт моего опыта. Говорю, что за границей всё оказалось значительно проще и приятнее. Юра просит рассказать поподробнее. Та сколько можно про девок? Лучше уж было про работу базарить!
   -- Я просто нормально общался с девчатами. Без всяких правил, без игр -- тут даже и рассказывать нечего.
   Я вижу скептическое выражение на их лицах и понимаю, что они не очень-то мне верят. Думают, что я просто выделываюсь и корчу из себя бывалого. Мне хоть и безразлично, что они про меня подумают, однако хотелось бы всё-таки приоткрыть им глаза на то, как этот мир устроен на самом деле. Тогда я рассказываю, как я познакомился с Кристиной, и предлагаю угадать, какое было продолжение на следующий день. Чтобы их заинтриговать, говорю, что ставлю пиво тому, кто отгадает. Юра тут же озвучивает самое смелое, на его взгляд, предположение:
   -- Она, что ли, клад нашла?
   Я качаю головой. Тоже мне, очевидное-невероятное! Катя говорит с неприязнью:
   -- Какие же вы, мужики, всё-таки уроды!
   -- Чего вдруг? -- спрашиваю я.
   -- А то непонятно! Всё что угодно наобещаете...
   -- И что же я ей обещал, по-твоему?
   -- Ну, наверное, в такой ситуации любой человек стал бы мечтать о сокровищах и богатстве. Скажешь, нет?
   -- Ты что, -- говорю, -- с луны свалилась? Клад принадлежит государству. А контрабанду из Египта не так-то просто вывезти. К тому же там десятки археологов работают -- профессиональная этика и всё такое. Нет, обогащение полностью исключается.
   Катя как будто сбита с толку таким поворотом сюжета. Юра спрашивает, чем всё-таки закончилось. Я рассказываю. Потом говорю:
   -- Теперь ты хоть немного понимаешь, что я имел в виду?
   Он кивает, возможно, просто чтобы не ударить лицом в грязь. Потом говорит:
   -- Вот ты говоришь, что не любишь брехунов. А я встречался с противоположной крайностью. Бывают люди настолько честные, что когда они вынуждены обманывать, то сами же верят в свою брехню.
   -- Шизофреники, что ли?
   -- Да нет, вполне себе вменяемые люди. Просто они долго тренировались. А главное -- постепенно.
   -- Как Чёрная Королева из Зазеркалья?
   -- Во-во! -- улыбается он.
   Вскоре мы расходимся -- нам всем завтра рано вставать.
   На следующее утро я еду в Перемышль. Там иду на базар узнавать насчёт автобуса до Львова. Нахожу без труда, потом жду отправления. До границы ехать минут пятнадцать. К счастью, рейсовые автобусы пропускают сразу, иначе бы мы тут заночевали. Легковушки стоят больше суток в многокилометровой очереди. И не поспишь -- каждые десять минут очередь немного продвигается, и надо подъезжать вперёд. А потом на трассе кто-то заснёт за рулём -- и в кювет. Это в лучшем случае.
   Сосед спрашивает, много ли у меня товара. Отвечаю, что нету вообще. Он просит помочь ему пройти таможню, и я беру на себя один из его баулов. Потом всю дорогу он развлекает меня байками из жизни контрабандистов. Во Львове сразу же иду на вокзал. Билетов на сегодня нет. Я пытаюсь договориться с проводниками. Ближе к вечеру мне это удаётся. В одном из купе есть свободное место. Ложусь на верхнюю полку. Сегодняшний день был утомительным, но спать нельзя. Проводница сама будет спать, так что будить меня некому. Мне довольно трудно бороться со сном в темноте, но если я проеду мимо, то будет совсем плохо. Поздно ночью я наконец вижу в окне свою станцию. Выхожу из вагона и беру такси. Родина встречает меня блатными песнями. По радио поёт Розенбаум:
  
А деньги в наших саквояжах,
Их все не сосчитать.
Давай-ка, Влацько, вмажем!
Эх, мать!
  
   Да это же про меня!!
   Такси останавливается у моего дома. Я не спеша иду через двор и захожу в тёмный подъезд. Пока я поднимаюсь по лестнице, мама уже открывает мне дверь.
  
  

ЭПИЛОГ

  
  
   По приезду домой, первые полгода я отдыхал. Смотрел фильмы, читал книги, пил пиво с друзьями. Короче, развлекался как мог. Много читал про людей, которые ездили искать счастья за тридевять земель. Свободного времени было полно, и мне стали приходить в голову интересные мысли. Я даже иногда их думал.
  
   Когда финикийцы впервые плыли в Таршиш, они не надеялись, что вернутся домой с серебряным якорем. Тогда в путешествиях не было ничего романтического. Просто тяжёлая и опасная работа, на которую вряд ли бы кто согласился, будь у него достойная альтернатива. Возможно, сейчас я могу заняться чем-то таким, о чём впоследствии напишут книги. И тогда юноши станут брать с меня пример, а девушки будут вешать в спальне мои фотографии. В чёрной рамочке.
   Впрочем, зачем мне чужое мнение? Я ведь и сам могу назначить какое-то занятие "благородным" -- эксклюзивно, для себя. И даже овеять его романтическим ореолом. Уж харизмы-то мне не занимать!
  
   Сразу по приезду я вложил часть денег в ценные бумаги -- водительские права и новый паспорт. Но потом понял, что мой самый ценный ресурс -- это я сам. И я начал вкладывать деньги в себя. Купил компьютер, стал изучать языки программирования. Мне это было довольно интересно. Целый год я читал умные книжки и решал всякие задачки. Постепенно до меня дошло, что нет ничего более романтического, чем чистая математика. Когда я впервые устроился работать программистом, целый месяц у меня была настоящая эйфория. Конечно, логически я понимаю, что даже если со мной и случилось что-то хорошее, наш гнусный мир не стал ни на йоту лучше. Просто мне повезло, в отличие от миллионов других. Но я прокачался по позитивному мышлению и больше уже не огорчаюсь по пустякам. Когда мне становится совсем скучно, я вспоминаю, что мало кому живётся легко, и мне тоже следует терпеть, хотя бы из солидарности. Время от времени я включаю свою любимую музыку и сижу в кресле со стаканчиком виски в руке, вспоминая, как весело мне было в Израиле. Потому что всё плохое я уже забыл. Иногда я даже мечтаю съехать на работу за границу -- программисты сейчас везде нужны. Конечно, на самом деле, я никуда уже не поеду. Тем более, что в этом нету смысла -- здесь я живу в собственной квартире и зарабатываю больше, чем трачу. Теперь я стал серьёзным, ответственным и совершенно вменяемым человеком. По крайней мере, они так думают. Правда, глупыш?
  
  

DISCLAIMER

  
Эта повесть написана по мотивам реальных событий, однако все персонажи здесь вымышленные, в том числе и я сам.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"