Витенберг А. : другие произведения.

Глиняный Орфей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мистерия о природе творчества


   Глиняный Орфей.
  

"Что такое поэт? Несчастный человек с устами,
созданными таким особенным образом, что крики и стоны,
прорываясь через них, звучат для других как прекрасная музыка"

Кьеркегор.

  
   Река тянулась вперед и вперед, черная медленная вода, почти неподвижная. По берегам деревья перегибались в воду, отчетливый запах гнилой древесины висел в сыром воздухе. Тишина была властителем этих мест, и когда человек в лодке устал грести, покорно оставив попытки свергнуть властелина с трона, река предстала в своем первозданном виде -- тропа покоя и забвения, сама ведущая лодчонку в царство вечной ночи.
   Человек думал, что с него довольно. Долгие дни вниз по черной реке, будто готовящие тебя к тому, чтобы сдаться. Зачем? Кому? Он и так уже следовал ее течению, задыхаясь в болотных испарениях с берегов, и только стремился успеть побыстрее.
   Нет, он врал себе. Река готовила его к чему-то. Самоуверенный молодой парень, с планом и целью, решил подыскать материал для книги. Решил заодно приятно провести время, собрался в глушь с плеером, кипой книг и блокнотом для записей. Бодрый, наглый городской хищник, готовый столкнуться с тысячами опасностей -- и даже предвкушающий это.
   А встретила его всего лишь река. И начала медленно, черной влажной змеею вкрадываться в душу. Плеер пришел в негодность в первый же день -- наверное, отсырели батарейки. Пару дней он еще держался, в памяти были свежи впечатления бурной городской жизни, и нашлось, наконец, время все это осмыслить. Но постепенно прошлое бледнело, и река брала свое. С ним начинало твориться что-то странное. Появились приступы оцепенения, когда он просто выпадал из потока времени, убаюканный течением и однообразием пейзажа, а потом -- через час или два -- вздрагивал и долго не мог понять, где он и что с ним. Напуганный, он пытался читать книги, но те казались лишь пресной сутолокой слов -- нелепой, бессмысленной и чуждой.
   А потом остановились часы, и тогда наступил страх. Не минутный приступ, когда внезапная мысль на секунду режет изнутри и заставляет холодеть. То был настоящий прилив, точнее -- потоп страха, море, грозящее уничтожить последнюю искру рационального мышления. Знакомый командирский голос, который каждое утро рявкал: "так, сегодня тебе надо сделать то-то и то-то, еще хорошо бы вон то и вон то, а вечером отдохнуть там-то и так-то" -- этот честолюбивый полководец внезапно умолк, и тело стало стадом без вожака, лишенным воли и цели.
   Следующей стадией был бунт и истерика. Он кричал, бил кулаками по бортам лодки, плевал вниз в ненавистную безмолвную воду. Потом схватил весла и начал грести что есть мочи. Чтобы выбиться из сил. Чтобы уснуть в ярости и утром продолжить борьбу. Чтобы доплыть, наконец, до устья этой чертовой реки, пьющей из него все соки жизни.
   Последним пришел покой. Весла безвольно висят по сторонам, руки на веслах, глаза в серое небо. Он был бездвижен и спокоен, словно понял правду, которую долгие дни пыталась объяснить река. А может, он и действительно понял эту правду.
  

----------

   Эстура. Вначале -- краем глаза, как движение на берегу, как сбой в долгом однообразном ритме деревьев, с одинаково скорбным жестом склонившихся к воде.
   Эстура. Деревня у самого устья Черного Иля. Он почти у цели.
   Два ряда шатких строений из желто-зеленых досок. Непролазная грязь единственной улицы. Мрачные лица тощих, ничего не ждущих людей, косо смотрящих на чужака сквозь пыльные окна.
   Это была запланированная остановка. Нужно пополнить запасы провианта и воды, собрать информацию.
   За дверью с надписью "Магазин" оказалась пыльная каморка, забитая всякой всячиной. Продавец с покрытым оспинами лицом зябко кутался в дырявый плед. Для начала необходимо представиться.
   -- Здравствуйте, я Эрд Айнес.
   Путешественник встретил прищуренный, непонимающий взгляд продавца.
   -- Ну и что тебе здесь нужно, господин?
   -- Видите ли, я в Эстуре проездом, пришел запастись съестным. Мне нужна не собственно Эстура, а Остров.
   Взгляд продавца стал еще более прищуренным и еще более непонимающим.
   -- Остров? Зачем он тебе, господин?
   -- Видите ли, я исследую творчество одного из наших талантливейших поэтов, Хаома Свадигера. Знаете такого? Сва-ди-гер, ударение на первый слог. Все собранные мною факты указывают на то, что он родом с Острова.
   -- Знаменитый поэт? С Острова? Никогда не слышал, господин.
   -- Это неудивительно -- творчество Свадигера все еще нуждается в... гм, популяризации. Я признаюсь честно -- на самом деле это достаточно мало известный поэт, и у многих он вызывает своего рода идиосинкразию, отторжение. Странный автор, к которому невозможно быть равнодушным. Многие считающие себя знатоками называют Свадигера бездарным самозванцем. Другие -- таких немного, и я из их числа -- ставят его в число своих литературных кумиров, более того, жизненных идолов.
   -- Значит, он был с Острова? -- задумчиво переспросил продавец.
   -- Да, и по некоторым сведениям, туда же и вернулся перед смертью. Есть также известие, что группа поклонников поэта во главе с известным критиком Эгоном Эстом отправилась на Остров и чуть ли не осталась там. Кстати, вас не затруднит ответить на вопрос: что вы знаете про Остров?
   -- Про Остров? Никогда не был там, господин.
   -- Не были? Но ведь это же ваши ближайшие соседи!
   -- Соседи-то они соседи, да что-то мне туда не хочется.
   -- Там опасно?
   Продавец поднял брови, потом отрицательно покачал головой.
   -- Не то что опасно, а как-то... не так.
   Эрд Айнес был удивлен.
   -- А кто-нибудь из местных там был?
   -- Почти никто, господин. Вернее, совсем никто. Здешние рыбаки сторонятся этого места.
   -- Если никто не был, откуда же вы знаете?
   Продавец слегка ухмыльнулся, чуть приподняв уголки губ.
   -- Сами приезжают, господин. Тамошний народ любит покупать у меня одежду и всякую утварь. Оттого и знаю, господин.
   -- И на что похожи обитатели Острова?
   -- Странные они, господин. Не то что жуткие, не то что пугают. Просто странные.
   -- Ну как это -- странные? -- допытывался Эрд Айнес.
   -- Не знаю, как и сказать, господин... Смотришь на них, и как будто сон видишь. Медленный такой, нудный, мучительный. Когда спишь-спишь, а проснуться не можешь. Вот эти... они вроде как из такого странного сна и выскочили.
   "Что за идиотские предрассудки,"-- думал про себя Эрд Айнес. -- "Похоже, подобная глушь -- просто рассадник всяческих суеверий и нелепостей. Из сна, видите ли, выскочили! Наверняка Остров играет большую роль в местной мифологии."
   Эрд Айнес набрал рюкзак припасов, расплатился и решил напоследок опять пуститься в расспросы:
   -- А много народу ездит на Остров?
   Продавец снова отрицательно покачал головой.
   -- Мало. Почти совсем нет. А возвращаются и того меньше.
   -- Почему так? Они что, напуганные возвращаются?
   -- Да ничего не напуганные. Только грустные очень.

----------

   Вечерело. Эрд Айнес не рискнул выходить в море на ночь глядя, и поэтому устроился спать прямо в лодке у причала Эстуры.
   Сон был тревожный и странный. Ему снились женские лица -- красивые, неподвижные, бледные. Белые маски, расставленные в черной пустоте. Смотрящие на него застывшим взглядом черных, немигающих глаз.
   Маски-лица не были одинаковы. В чертах каждой читалась человеческая индивидуальность; строгие резкие линии каждый раз чертили новый рисунок, каждый раз отзывавшийся новой песней в душе любого небезразличного к человеческой красоте.
   Общей была гордость и скорбь. И было одно лицо, которое сила и глубина этих чувств делали поистине прекрасным -- оно все было как парус, наполненный ветром души, как яркое пятно смысла и понимания на сером и грубом полотнище жизни. Лицо, которое невозможно было не выделить, даже если бы его и без того не выделяла одна жуткая черта, такая странная и непривычная для женского облика. У этой женщины не было глаза -- на его месте зиял черный провал.
   И -- словно чья-то издевательская насмешка: когда окружавшая лица тьма понемногу отступила, и можно стало различить очертания фигур, Эрд Айнес заметил, что с шеи привлекшей его внимание женщины свисает ожерелье с огромным, с человеческую голову, глазным яблоком. ЖИВЫМ глазным яблоком. Эрд Айнес видел, как трепещет и пульсирует зрачок, устремляя взгляд, насквозь пронзающий холодом. Чуждым устремлением чужой воли. Чуждой логикой, противоестественной и в то же время гармоничной на свой, недоступный человеческому пониманию лад, как будто отсутствие глаза в глазнице и присутствие его на шее было частью и высшим триумфом какого-то неведомого, холодного и жуткого закона. И тогда Эрд Айнес снова ощутил прилив ужаса. Ужаса вечно остаться под пыткой этого взгляда, окруженный бездвижными лицами бледных богинь, в странном холодном полумраке, в безвременье, в пустоте.
   И -- шепот на грани сознания и слуха. Странный, сбивчивый, многоголосный:
   "Веди... Веди на трон его... Снова веди на трон его... Веди... Снова..."
  

----------

   Устье Черного Иля оказалось лабиринтом из протоков, мелей и плоских, илистых островков. По берегам тянулись тростники, уныло шуршавшие на холодном ветру. Шорох отзывался в ушах тем ночным шепотом из сна. Как это звучало? Веди на трон его? Что-то знакомое. Сефер Ецира? Последние, полубезумные главы из "Книги ненужных откровений" Свадигера? Возможно, и то и другое. Но где же смысл? Эрд Айнес никогда не понимал эти строки, но они врезались в память почти помимо его воли. И вот теперь явились, обросшие виденьями из сна.
   Материк кончился. Остров привлек внимание сразу -- черная зубцеватая полоска впереди, между светлым свинцом неба и темным свинцом моря. Как зверь в чешуйчатом панцире, вцепившийся в горизонт и медленно, с неотвратимостью неизбежного, крадущийся вперед, раздаваясь в размерах.
   Зловещее скопище башен, квадратных, темно-серого цвета, громоздящихся друг на друга. Здания неопределенного возраста, которые нищета и людское безразличие сделали почти одинаковыми. Какие-то непонятные барельефы, залепленные многолетней грязью, там и здесь выступавшие на лицах домов, как болезненная сыпь. Источенные дождями статуи -- те из них, что не попадали вниз, одиноко и безнадежно всматривались в море с крыш. Весь город походил на крошащуюся каменную губку, смоченную непогодой.
   Откуда он взялся? Как и почему был забыт? Эрд Айнес и думать не смел, что его путешествие приведет к такому открытию. Он и не рассчитывал увидеть что-нибудь кроме глухой рыбацкой деревушки, в которой местные старожилы расскажут пару историй про своего великого уроженца.
   Мысль, усыпленная уже было путешествием, заработала с новой силой. Эрд Айнес перебирал в памяти все, что слышал или мог слышать про эту часть побережья. Но ничего на ум не приходило. Остров оказался забыт или обойден людским вниманием настолько, что это уже становилось подозрительным.
   Лишенное фактов мышление начало плодить гипотезы, но в голову так и не пришло ни одного путного объяснения. Что это могло быть? Процветающий торговый город, заброшенный из-за перемещения торговых путей в сторону? Но с тех времен должна же была остаться хоть какая-то память, хоть какое-то, пусть и остаточное, судоходство. Взбалмошная выходка богача? Нет, вряд ли -- такое масштабное строительство любому богачу не по карману. Старая военная база? Вот уж совсем непохоже. Но что тогда?
   Эрд Айнес понял, что устал бороться с загадками, и прежнее безразличие вялой холодной рекой заполнило его душу. Он греб вперед, ни о чем не думая, черные глаза без искорки мысли по-прежнему смотрели на Остров, но разум отказывался видеть, и только где-то на самом краю сознания зрело странное чувство -- что Остров сейчас отпечатается на сетчатке глаз и останется там навсегда, заслоняя своим темным силуэтом любые другие картины, которые может предложить Эрду Айнесу мир вокруг. Что не будет больше ни деревьев, ни солнца, ни травы под ногами -- одно лишь хмурое серое небо до горизонта, город, темнеющий впереди, да холодный ветер, что дул с моря, терся о темные стены, и, провожаемый взглядами статуй, двигался дальше к берегу, трепал волны и бил Эрду Айнесу в лицо.
   Город приближался и рос, ни огонька в окнах -- это ветер погасил все своим долгим прикосновением или город всегда был темен и холоден, как камень его стен? Но все же, кроме темноты и холода там было и еще что-то. Эрд Айнес долго не мог дать определения этому странному, тревожащему чувству, словно темной пеленой окутавшему город. Наконец, слово пришло само. То было ожидание. Казалось, город ждал. Огромный окаменевший часовой, неподвижный и безмолвный, свыкшийся с непогодой, ветрами и яростными ударами волн. Готовый провести столетия в оцепенении и молчании.
   Эрд Айнес никак не мог отделаться от странного чувства, что город ждал именно его.
  

----------

  
   Человек у причала был стариком. Слепец, одетый в грязные лохмотья, он шел, выставив вперед дрожащие руки. Немощная фигура казалась абсолютно неуместной на узкой полоске пирса, обреченной на гибель при первом порыве ветра или неверном шаге. Эрд Айнес был почти уверен, что видит перед собой самоубийцу, решившегося раз и навсегда покончить со слабостью своей изъеденной временем плоти.
   Но первое впечатление оказалось обманчиво. Каждый шаг старца был рассчитан, каждое движение рук, пусть и трясущихся -- осмыслено и подчинено общей цели.
   Пять коротких шагов вперед. Короткий наклон и поворот в сторону моря, руки шарят в воздухе впереди, словно пытаясь нащупать что-то. Потом -- удовлетворенный кивок головой, старик выпрямляется и идет дальше, с выверенностью движений профессионального рабочего, много лет повторявшего все ту же рутинную операцию.
   Эрду Айнесу стало жутко, когда рука старца -- тонкие кости, одетые в пергаментную перчатку иссохшей кожи -- легла на канат, соединявший лодку с берегом.
   Движения слепого переменились. С секунду он постоял в нерешительности, словно не доверяя собственным ощущениям, потом его черты дрогнули, и глубокие морщины вычертили на лице маску застарелой горечи и скорби. Но то было лишь мгновенье, так как воля, одушевлявшая это немощное тело и проступавшая в каждом движении, взяла свое и заставила горечь уйти. Слепец вытянул руки, и они вцепились в канат как в последнюю надежду на спасение, но лицо старика вновь стало спокойным, он покрутил головой, видимо гадая, в какую сторону обращаться, и заговорил неожиданно резким и жестко звучащим голосом:
   -- Слушай меня тот, кто приехал. Я здесь, чтобы предупредить тебя. Сейчас я говорю в пустоту, так как я совершенно слеп, и не знаю даже, слышишь ли ты меня. Тебе бесполезно обращаться ко мне, я так же глух, как и слеп. Если ты слышишь меня, просто стой и слушай, я сам скажу все, что тебе нужно знать.
   Старик еще крепче вцепился в канат и сглотнул.
   -- Десять лет каждый день я хожу на причал узнать, не пришла ли новая лодка. Я живу жуткой жизнью в темноте и тишине, и единственное, что заставляет меня жить дальше -- так это мысль о том, что я должен ВСТРЕТИТЬ. Чтобы никто не повторил мою судьбу.
   Старик наклонил голову набок, словно приглядываясь.
   -- Я знаю на ощупь швартовочные канаты всех здешних лодок. Твоя -- не из них. Ты новичок на Острове. Так что слушай меня. Слушай!
   Слепой вытянул одну руку вперед, в голосе появились молитвенные интонации:
   -- Если ты ступишь еще шаг, если ты войдешь на черную землю Острова, скорбны будут все дни твои, отныне и до могилы. Каждый день, каждую секунду ты будешь проклинать себя и горько сетовать, что не последовал моему совету. Но ты уже ничего не сможешь сделать. Ты будешь пойман в капкан загадки, и слепое любопытство погонит тебя дальше по пути горя и отчаяния. Я не могу изгнать тебя -- я слишком немощен для этого. И я не могу объяснить тебе, потому что знание принесет тебе только боль. Ты все равно не поверишь, и самонадеянность и ложная жажда знаний заставят тебя пройти весь путь до конца. Поэтому уходи. Уходи и забудь, что ты когда-то был здесь.
   Волнение слепого достигло высшей точки. Дрожащие руки раскачивали канат.
   -- Уходи и забудь! Уходи и забудь! Уходи и забудь! Если ты здесь случайно, просто сотри эту точку на карте и плыви дальше. Ты чужак для Острова, и благодари Господа за это! Но...
   Старик повернул голову почти в его сторону, подняв веки, обнажив два белых бельма глаз. Отчаяние и боль зазвучали в его голосе.
   -- Но если ты приплыл сюда намеренно... Что ж, считай, что ты вернулся домой. Для тебя будет удачей, если ты глуп и ничего не поймешь. Тогда ты умрешь быстро и счастливо, действительно счастливо. Но если ты умен и начнешь задавать вопросы...
   Слепец выпустил канат и в отчаянии замахал руками.
   -- Нет, нет, не надо... Не дай бог ты поймешь, я не хочу... Я не хочу, чтобы кто-нибудь повторил мой путь! Ты спросишь себя, ты спросишь их, ты увидишь, ты поймешь. Ты поймешь, ты попытаешься что-то сделать, тебе покажется, что ты можешь... Ничего ты не можешь! И никто не может! Нельзя... Нельзя...
   Речь старика становилась все более бессвязной, слова искажались с трудом сдерживаемыми рыданиями. Последнее, что Эрд Айнес смог разобрать, было нечто вроде "не дай... не дай им завершить..."
   Так, под звуки плача, Эрд Айнес впервые ступил на землю Острова.
  

----------

   Остров был загадкой. Не простой пустой головоломкой, логическим ребусом, в котором содержания не больше, чем требуется для получения результата. Нет, то был целый лабиринт скрытых смыслов, щедрый на странности и парадоксы. Целый мир, живший по своим законам, который мог поглотить, даже не дав объяснения.
   Два дня Эрд Айнес бродил по Острову, чувствуя себя затерянным и забытым. Кроме старика у причала, никто не обращал на него внимания, демонстрируя поразительное равнодушие и отсутствие малейших проявлений любопытства. Так что постепенно он неплохо изучил Остров -- во всяком случае, составил приличную коллекцию поверхностных наблюдений.
   Примерно четвертую часть площади Острова составлял Город -- унылый, мрачный, холодный и грязный. Здания стояли, насквозь продуваемые ветрами -- не было ни оконных рам, ни дверей, ни тем более стекол. Более того, Эрд Айнес так и не смог обнаружить никаких признаков петель или каких-нибудь подобных креплений. Было похоже, что окна и двери изначально задумывались как дыры для вентиляции, безо всяких попыток сохранить тепло в домах или как-то отгородиться от окружающего мира.
   Строители Города явно не испытывали недостатка в средствах и творческой фантазии. Пренебрежение обычной человеческой логикой, рациональностью и функциональностью, ставшее нормой для здешней архитектуры, заставляло Эрда Айнеса неуютно поеживаться. То из портала в десяти метрах над землей выходил лестничный пролет и висел в воздухе, ничем ни оканчиваясь. То здания оказывались соединенными между собой какими-то странными каменными мостками, узкими, извивающимися и пересекающимися между собой. То фасад весь был изъеден норами, некоторые из которых кончались в полуметре, а некоторые шли очень далеко вглубь здания. То карниз выступал далеко вперед по немыслимой дуге. То всю стену усеивали балкончики решетками вниз, а не вверх, причем эти решетки еще и расширялись книзу. То из здания торчали какие-то прутья, изгибающиеся и сплетающиеся друг с другом.
   Барельефы и статуи представляли собой не менее странное зрелище. По большей части они были залеплены грязью, но то, что можно было различить, рождало только недоумение. Какие-то гротескные пародии на людей, чьи искаженные формы перевиты между собой в нелепом и пугающем танце. Странные птицы с хищными клювами, словно только что вылетевшие из ночного кошмара. Переплетения линий и плоскостей, издевавшиеся надо всеми законами гармонии.
   Все же, общий стиль можно было назвать скорее строгим, чем витиеватым. Вспышки безумной, бурлящей фантазии лишь оттеняли общую монументальную холодность зданий. Весь комплекс явно строился по единому плану, хотя смысл такой грандиозной постройки оставался Эрду Айнесу совершенно неясен. Понятно было лишь то, что ни для жилых, ни для производственных нужд здания Острова никак не годились.
   Тем не менее, вся эта масса холодного камня была неуловимо родственна многим городам, в которых Эрду Айнесу довелось побывать. Та же стихия стен, наступающих друг на друга плоскостей, скатов и скосов, собранных в громоздящийся в серое небо тугой лабиринт. Нагая сущность города, унылая и жесткая, не нуждающаяся больше в жалком прикрытии миловидности, которым скрывает себя до поры до времени на парадных улицах, повинуясь тщеславию домовладельцев.
   Часто, углубляясь в бедные районы городских трущоб, Эрд Айнес испытывал похожее странное чувство. Как будто тысячи скаредных людских воль, дерущихся за клочок земли, а потом возводящих на нем жалкое вместилище для нищих человеков, угрюмое и многоэтажное, вцепившееся в небо остриями мансард, как будто и небо само готовое поглотить силою человеческой жадности -- все эти воли, словно сами того не ведая, исполняют повеления другой, большей воли, неведомой и чуждой, говорящей языком человеческих страстей только чтобы пропеть на этом языке свою непостижимую песню. Метр за метром создавая пространство, чуждое природе и естеству, пространство, в котором своя логика, своя красота, своя истина. Своя -- но не человеческая больше.
   Но то в обычных городах. Здесь же, словно обойдясь уже и без посредника-человека, эта темная сущность получила невиданную свободу для осуществления своих замыслов. Никогда на деле не нуждавшаяся в человеке, но как правило терпящая его в качестве бледного и слабого создания, чей разум и восприятие мира изначально извращены тою чуждой реальностью, невольной частью которой он оказался с самого своего рождения, здесь стихия города отбросила даже и тот слабый предлог, по которому она призвана быть приемлемой средой обитания людей -- и теперь проступила в своем наичистейшем, ни в чем не причастном человеку и потому жутком варианте.
   Так тянулось квартал за кварталом. Клубки никуда не ведущих темных коридоров. Грязные и выщербленные каменные мостовые. Крошащиеся от сырости колонны. Окна -- то огромные, то непропорционально маленькие. Щели, в которые дул ветер. Странные узоры мокрых пятен на стенах. Покосившиеся шпили. Крыши, с которых капала грязь. Световые колодцы, уходящие куда-то глубоко под землю. Бесформенные кучи глины в комнатах. Озерца грязной воды, прочно обосновавшиеся в самых дальних углах домов. Все это, казалось, не было результатом упадка и заброшенности, а словно родилось и вечно так и существовало, гигантский памятник темной душе города.
   И было еще что-то, становившееся для Эрда Айнеса все яснее. Эта мысль зрела у него в голове, пока он бродил по улицам Города, минуя одно странное здание за другим, разглядывая, вбирая в себя, пытаясь понять, а потом -- ночью -- ему снилось, как он снова ходит по городу, улица за улицей, дом за домом. И он просыпался и шел по городу. И он засыпал и шел по городу. И так продолжалось снова и снова, пока грань между явью и сном не стерлась совсем, как стерлась грань между ним и Городом. А потом он вспомнил слова старика и внезапно понял, что загадка засасывает его, всего и без остатка.
  

----------

   Настало время для заГородных прогулок -- Эрд Айнес постепенно осознал, что Город просто подавляет его своей загадочностью, парализуя работу мысли.
   Неисследованная часть Острова оказалась такой же унылой, только более пустынной. Жидкая растительность -- кустики, два-три дерева, истрепанная ветром жесткая трава. Песок, скалы, какие-то глиняные карьеры -- кто и зачем здесь добывал глину, интересно? На восточном, дальнем от Города берегу, на высокой скале обнаружилось нечто больше похожее на дом, чем все виденное Эрдом Айнесом до этого на Острове. Вот только как туда забраться, Эрд Айнес не имел ни малейшего представления.
   Еще был высокий холм приблизительно в центре Острова, с вершиной, постоянно скрытой туманом. Это было странно, но в туман, по крайней мере, можно было зайти и попытаться разобраться, что происходит.
   Это Эрд Айнес и сделал. Пока он на ощупь карабкался все выше и выше, туман густел, становясь сырым и каким-то липким. Вскоре Эрд Айнес почувствовал, что с головы до ног покрыт чем-то похожим на холодный пот.
   Ближе к вершине почва была каменистой, ноги скользили по мокрым камням. Эрд Айнес дважды срывался вниз и весь вымазался в грязи. Наконец, он нашарил узкую тропку, взбиравшуюся по склону, и с этого момента подъем стал проще. По мере приближения к вершине Эрд Айнес начал различать странное бульканье, доносившееся все громче. Сбивчивое и без конца изменяющееся, варьирующееся от журчания до шипения, оно было одновременно отталкивающим и поражающим воображение, как речь безумца с безграничной фантазией. И Эрда Айнеса не оставляла странная мысль, что наверху на холме какие-то неведомые силы распускают по всему миру облака из огромного пенящегося котла.
   У вершины рука Эрда Айнеса натолкнулась на стену, сырую и потрескавшуюся. Чуть левее он нащупал дверь с ручкой, что уже само по себе было интересно -- ведь до этого он вообще не смог обнаружить на Острове ни единой двери.
   Дверь со скрипом открывалась наружу. Из здания повалили комья тумана, еще более плотного, чем тот, что окружал холм. Эрд Айнес зашел внутрь. Здесь дышалось с трудом, а булькающие звуки были просто оглушающими. Внезапно Эрд Айнес дернулся в непроизвольном спазме отвращения -- кончики рук сантиметров на пять вошли в какую-то массу, липкую, рыхлую и пузырящуюся. Ощущения были чисто осязательные, но они были не из приятных -- пожалуй, Эрд Айнес сейчас испытал наибольшую степень отвращения, которую только может вызвать в человеке простое прикосновение. Он дернул руки назад -- желе не отпускало. В бульканье проступили новые нотки, голодные и еще более безумные, чем прежде. Эрд Айнес почувствовал, что его засасывает, масса втягивала его, подвигала к себе все ближе и ближе, сначала вперед по рукам, а потом уже обволакивая тело целиком, забиваясь в ноздри и пытающийся вскрикнуть рот как скользкий пузырящийся червяк, безумно булькающий от восторга. Дальше Эрд Айнес ничего не помнил.

----------

  
   Сквозь беспамятство Эрд Айнес смутно чувствовал, как его куда-то тащат. Потом он ощутил, что лежит на земле, а кто-то совершенно бесцеремонно награждает его одной пощечиной за другой.
   Придя в чувство и раскрыв глаза, Эрд Айнес обнаружил себя у подножия холма. Над ним в тумане проступали очертания какого-то человека в кожаной куртке и с мачете в руках. Незнакомец презрительно ухмыльнулся.
   -- Ну вот, очухался наконец. Слушай, парень, если в следующий раз вздумаешь прогуляться по Туманному Холму, я тебя оттуда вытаскивать не буду.
   И с этим напутствием человек с мачете повернулся и исчез в тумане, не дав себя даже как следует разглядеть -- не то что расспросить.
   Ну почему ни с одним обитателем Острова не удается поговорить по-человечески?
  

----------

   Поскольку после приключения на Туманном Холме Эрда Айнеса не особенно тянуло на дальние прогулки, он предпочел потратить некоторое время на изучение неразговорчивых жителей Города.
   Тем более что загадок тут, как и везде на Острове, тоже хватало -- просто Эрд Айнес, увлекшись невероятной архитектурой, поначалу не обратил особого внимания на хмурых, но вполне обычно выглядевших людей, которых встречал на улицах.
   На самом деле ничего обычного в обитателях Города не было. Кроме, разве что, внешности -- если не приглядываться.
   Начнем с того, что первоначальную версию -- о том, что Город населяют рыбаки, просто использовавшие грандиозные постройки в качестве крова -- Эрд Айнес быстро отмел как безосновательную. Да, у причала стояло несколько рыбацких лодок, причем в приличном состоянии, но горожане явно не испытывали к ним ни малейшего интереса. Не удалось обнаружить и хоть какие-то признаки того, что жизнь горожан вообще имеет отношение к рыбному промыслу. Ни следов разделки, ни следов хранения, ни даже запаха рыбы, который обычно насквозь пронизывает подобные поселения и их обитателей -- ничего этого не было и в помине.
   Так что кто бы ни были те загадочные рыбаки, чьи лодки видел Эрд Айнес у причала, к горожанам они точно не относились.
   А про обитателей Города определенно можно было сказать только то, что они живут.
   Все горожане были, как ни странно, мужчинами -- ни женщин, ни детей, ни стариков. Длинные волосы, угловатая фигура с широкими плечами. Выражения лиц -- от мрачного до печального. Сами лица, надо признать, очень индивидуальны и выразительны -- с таких бы портреты писать. Иногда Эрду Айнесу приходила в голову дикая мысль, не являются ли все эти люди просто искусственно созданными дополнениями к Городу, ходячими роботами, призванными вечно бродить по улицам для услаждения глаз какого-нибудь печального всемогущего эстета.
   Сходство с роботами усиливалось еще и тем, что странные создания были совершенно молчаливы -- они ни разу не переговаривались между собой, и сколько ни пытался Эрд Айнес заговорить с ними, ему при всех стараниях не удавалось выудить из них ни слова. От них пахло сыростью, и каждый был словно окружен аурой грусти -- движения вялые и безвольные, осанка тоже не отличается прямотой. Эрд Айнес ни разу не замечал, чтобы они ели, даже когда пытался целый день подряд проследить за одним конкретным горожанином. Да и во всем Городе нельзя было найти ничего, хотя бы отдаленно напоминающего пищу. Зато спали горожане прилежно каждую ночь -- просто ложились на сырые камни в одной из комнат ближайшего к ним здания, и немедленно засыпали. Конечно, от подобного образа жизни та одежда, которая была на них, давно превратилась в грязное тряпье, но как раз этим они мало отличались от обитателей окрестных нищих деревень.
   Такими словами можно было бы подытожить результаты дня, уделенного Эрдом Айнесом наблюдениям за горожанами. Следующие два дня не принесли ничего нового, за исключением одного факта, показавшегося Эрду Айнесу немаловажным -- на руках у части горожан ногти были длинней обычного и заострялись на конце. ''Когти'', как тут же прозвал их Эрд Айнес, встречались редко, взгляд их был как-то осмысленнее, да и спали они не где придется, а в совершенно определенных местах. Заинтригованный, Эрд Айнес решил перенести свою палатку в просторную комнату, в которой жил (если это можно назвать жизнью) одних из когтей. Его новый сосед не проявил к нему никакого интереса, что, впрочем, Эрда Айнеса только радовало. Теперь можно было день за днем следить за жизнью одного отдельно взятого горожанина, какой бы скучной она не казалась.
   Что же касается теорий, бродивших в те дни в голове Эрда Айнеса, то поначалу он посчитал когтей за совершенно отдельную породу горожан. Потом он заметил особи с разными степенями прорастания когтей, и поскольку не представлял себе, как при подобном образе жизни горожанин может сломать или отстричь себе ногти, он решил, что ''когтистость'' -- это скорее всего что-то вроде заключительной фазы в жизненном цикле горожанина.
   Тем более интересно узнать, как и почему горожане умирают.
  

--------

   Однако, проснувшись с утра и обнаружив, что сосед-горожанин уже отправился на непременную дневную прогулку по Городу, Эрд Айнес решил посвятить грядущий день дополнительному расследованию еще одной странности, замеченной им прежде. Дело в том, что как-то, в разгар слежки за дневными перемещениями горожан, Эрд Айнес вдали и краем глаза заметил здание, поразившее его своим необычным для Города видом: в отличие от прочих домов, оно выглядело новым, более того, казалось недостроенным.
   Так как в то время Эрд Айнес был занят исследованием жизни горожан, он не стал прерываться, но мысленно наметил ориентиры, действительно позволившие без труда найти это здание впоследствии. Оно оказалось круглой в плане башней, сейчас достигавшей высоты четырех этажей, но, судя по в беспорядке разбросанным по вершине каменным блокам, она не то была выше, не то еще должна стать. Скорее всего последнее, так как строение еще не успело обрасти обычной для Города грязью и вообще по архитектуре выглядело несколько отличным от других.
   Странный мелкий узор покрывал стены башни, придавая ажурность и утонченность всей постройке. С северной стороны можно было заметить прочную арку входа, как обычно лишенную дверей. Загадка словно приглашала Эрда Айнеса зайти внутрь.
   А внутри был вполне традиционный для Города лабиринт коридоров. Дни скитаний выработали в Эрде Айнесе привычку, и каждый раз, оказываясь в подобной ситуации -- запертым в лабиринте примерно одинаковых проходов -- он смутно чувствовал, что для достижения желаемой цели надо повернуть туда-то и туда-то. Так было и на этот раз, и как всегда он гадал, что привело его к выходу из лабиринта -- интуиция опытного исследователя или же какое-то внутреннее сродство с темным разумом, явившимся создателем этих стен.
   Так или иначе, не особенно задумываясь над общим строением лабиринта, Эрд Айнес быстро оказался в зале, который был вполне достоин того, чтобы быть скрытым за предшествовавшим впечатляющим клубком стен.
   То был высокий, круглый зал с куполом, а выход из лабиринта выводил на галерею примерно в четырех метрах над полом. Собственно зал был по отделке очень скромен, а интерес представлял не сам он, а то, для размещения чего -- или кого? -- он предназначался.
   Так как на полу, скорчившись и пуская слюни на шуршащую соломенную подстилку, сидело создание, подобных которому Эрд Айнес не видел за всю свою -- правда, не слишком насыщенную впечатлениями -- жизнь.
   Шестиметровый гигант с серыми, беспокойными, душу пронзающими глазами оказался узником этой башни. Он сидел на корточках, в позе бессильного ребячества, бессмысленно хватая воздух огромными -- с бычью голову величиной -- ладонями. Согласно кивая в такт движениям своих рук мудрой и скорбной головой библейского пророка, и волнистая борода, спутанная, но все же величественная, ниспадала на исполинскую грудь. Казалось, руками и головой он исполняет танец под за душу берущую музыку, которую он один слышит, и только глаза, не повинуясь общему ритму, все бродят взглядом по комнате, жадные до впечатлений и новизны.
   Безусловно, старик был безумен. Но даже в безумии нельзя было не поразиться той странной духовной силе, которой исполнены все его движения, словно ткущие из воздуха неведомую материю правды. И пусть слюни, текущие из его полуоткрытого, как у ребенка, рта, проложили устоявшиеся пути по изорванной в лохмотья одежде и дальше, до проникнутого всегдашней городской сыростью пола. Пусть громадная продолговатая дыра красовалась в его затылке, и серая слизь текла по спине, вызывая рвотные спазмы в любом наблюдавшем. Все равно сила, двигавшая это исполинское тело вперед по пути жалкого, скованного существования, была ярче и ясней любых доводов рассудка, призывавших уйти подальше и забыть про уродливого калеку.
   В конце концов Эрд Айнес все-таки ушел, не в силах долее наблюдать за поведением безумца. В его паноптикуме прибавилось загадок, но он вряд ли был рад этому -- коллекция и без того была полна сверх меры, а объяснений так и не появлялось, и потому Эрд Айнес был искренне рад, что выработавшийся с годами инстинкт исследователя всякий раз спасал его от безумия, призывая не пасовать перед новыми правилами, а, приняв их в себя в качестве своей силы, двигаться дальше, следуя непреложным законам логики и правдоподобия, пока загадка не сломается, покоренная несгибаемостью человеческой воли. Только так, пробуя, исследуя и не подчиняясь, можно было выжить в мире, где сами устои разума и разумности подвергались сомнению.

--------

  
   Да что же это такое творится!
   Эрд Айнес устроился на ночлег, и, успокоенный ровным дыханием горожанина у соседней стены, принялся вновь и вновь листать свои записи.
   Да -- и Эрд Айнес с ужасом признавался сейчас этой безразличной, словно бы уже заранее согласной запечатлеть на себе любую мерзость белой бумаге -- он вел своего рода дневник своих невероятных странствий. Но -- быть может, испугавшись прямой ответственности за признания в содеянном, а быть может, силясь немощным своим даром придать скромным записям более литературный вид -- принялся излагать произошедшее от третьего лица, по подобию ''Галльской войны'' Цезаря, словно бы и не сопричастный описываемым событиям.
   И теперь он -- или следует тут говорить я? Да, я, я все это пишу, если ты, мой читатель, туп и уж совсем ничего не понял из последнего моего пассажа. Я это все пишу, а к тому же, что самое противное, вижу и чувствую, и не в силах избавиться от этого кошмара! И боюсь, что если буду и дальше писать про себя ''я'', то перейду ту незримую грань, что отделяет повествование от мольбы, и возоплю в будущее, в неведомые и, возможно, несбыточные времена, когда до кого-нибудь дойдет сия летопись, нелепая и скорбная, и вызовет святые слезы сострадания к судьбе несчастного, заброшенного в чуждый и жуткий в своей загадочности мир.
   Но не будем нарушать стиль. Ибо стиль ужасает меня более всего произошедшего.
   Итак, Эрд Айнес -- о, да будет трижды проклят этот нелепый, никакому языку не созвучный псевдоним, которым я запечатал свои уста, дабы читающий не заметил слезы горечи и бессилия, стекающие с глаз обреченного до конца пройти путь понимания, пока еще им самим не ведомый!
   Итак, Эрд Айнес. Эрд Айнес. Эрд Айнес.
   Эрд Айнес перечитывал свои листки, и они казались для него самой невероятной загадкой из всех ему представившихся. Он не мог, не в силах был объяснить ту чудесную стилистическую метаморфозу, которая произошла с ним за время путешествия.
   Все начиналось с коротких, рубленых, суровых фраз. По принципу: ''Пожалейте меня, но не очень сильно. Я мужчина, и глаза мои сухи. Если я пою о суровости мира, так это потому, что мир суров, а не потому, что нуждаюсь в чьей-то жалости''.
   Очень милая позиция, особенно если глаза твои сухи не из-за высушенных слез, а изначально такими и были, а все остальное -- нелепое желание доказать, что ты мужчина, сытая рисовка.
   А вот дальше началось что-то странное. Сначала тяга к развернутым описаниям. А потом -- еще страннее -- наплывы этого библейско-доисторического штиля.
   Ну почему, скажите на милость, ''устроился на ночлег''? Нет чтобы ''отправился спать''. Или ''завалился дрыхнуть''. Или простое походное ''забрался в походный мешок''. Можно было бы объяснить все происходящее попыткой соблюдать конвенции классической литературы, но как тогда объяснить полузабытые архаичные слова и выражения, то и дело совершенно непроизвольно приходившие ему на ум?
   Это-то и волновало Эрда Айнеса больше всего. Не булькающее желе и не слюнявые старики, а то, что вся эта чертовщина лезет ему в подкорку, заставляя писать тоном летописца стародавнего, многия деяния славные на веку своем повидавшего, и повествующего о былом современникам своим в урок, а потомкам в назидание.
   Уф, ну вот снова началось! Как будто все происходящее тяготится обычными описаниями, разговорными словами языка, а напротив, требует прикосновения к себе материи лексически высокой, годами богословских диспутов закаленной, столетиями молитв отшлифованной, и к описанию дальних, чудесных и несбыточных стран более сподобляемой, нежели речение мирское, в обиталище порока городском выкованное, и в неисчислимых словесах похвальбы и пустословия каждодневно оскверняемое.
   Вот и Свадигера многие ругали за увлечение всяческими архаизмами. Как же все это может быть связано?
   Загадка проникала все глубже и глубже, и к концу пути -- останется ли Эрд Айнес самим собой, и сможет ли донести открывшуюся правду в словах, доступных роду человеческому?
  

--------

   Но довольно филологии. В эту ночь Эрда Айнеса пробудило ото сна нечто куда более материальное.
   Какой-то стук и грохот среди ночи. Эрд Айнес в испуге высунул голову из спального мешка и обнаружил, что в комнате помимо него и когтя есть еще кто-то, причем весьма шумно заявляющий о своем присутствии. Эрд Айнес нашарил в темноте фонарик и включил его, осветив уродливую горбатую фигуру в роскошном шитом плаще, с необыкновенной сноровкой орудовавшую какими-то инструментами. Прежде, чем Эрд Айнес успел что-нибудь сказать, горбун спрятал инструменты куда-то во внутренние карманы своего плаща, полюбовался на плод рук своих -- неровную, отвратительно выглядевшую дыру в стене -- и заспешил прочь, не оставив никаких следов своего пребывания, за исключением вышеупомянутой дыры.
   Очень мило. В коллекции загадок снова прибавилось, да и непрошеный визит согнал сон, так что Эрд Айнес ничего не нашел для себя лучшего, чем воспользоваться все тем же фонариком для исследования нечаянно открывшегося пространства. Он неплохо знал планировку дома, который коготь избрал в качестве места своего ночлега, и быстро понял, что тянувшийся от дыры коридор явно никак не связан с известными ему комнатами.
   И снова лабиринт. И снова, как и прежде в башне, Эрд Айнес преодолел его словно одним мгновенным усилием воли. Тут же, повинуясь какому-то смутному чувству, выбирая один из многих коридоров в развилке.
   И, как ни странно, снова Эрд Айнес быстро вышел к цели, к чему-то представляющему интерес, так как внезапно из-за поворота забрезжил свет, желтоватый и фосфоресцирующий. Вскоре Эрд Айнес вышел к его источнику, войдя в огромный, залитый призрачным светом зал.
   Было холодно и сыро, с потолка капала вода. Освещение давала желтая поросль на стенах -- видимо, какая-то разновидность грибка. Но самым странным был здесь не светящийся грибок, а человеческие фигуры, гротескно преображенные мертвенным сиянием стен. То были те же горожане, Эрд Айнес узнавал их -- та же одежда, те же лица. Видимо, какими-то тайными путями они ночью пробирались в подземные залы.
   Цель была очевидна. Они ели.
   Жадные, цепкие руки подносили ко рту слой светящейся, пахнущей сыростью массы -- и они проглатывали ее, и невиданная Эрдом Айнесом до этого радость лучилась на их обычно хмурых лицах.
   Вот, значит, как питаются горожане.
   Некоторое время побродив по подземельям, Эрд Айнес обнаружил, что подобных залов множество, светящаяся поросль на стенах -- обильна, а горожане обладают прекрасным аппетитом -- правда, не отличаются разнообразием меню.
   Что же до самого грибка, то его вид не вызывал у Эрда Айнеса жажду его попробовать. Но постепенно любопытство перевесило, и Эрд Айнес лизнул желтую массу, а потом даже проглотил пригоршню.
   Пища горожан оказалась довольно вкусной. Как свежее холодное тесто. И странно знакомой. Как давно забытая мелодия.
   Обратный путь Эрд Айнес нашел без труда. И всю ночь бродил по Городу. Во сне.

----------

   С утра Эрд Айнес заметил в море у берега рыбацкую лодку. Заинтригованный, он бросился к своей, и интенсивно начал грести в сторону неведомо откуда объявившихся рыбаков.
   В лодке сидели двое. Явно не горожане, хотя и похожи чем-то -- такие же заторможенные и грустные. Зато загорелые, пропахшие морем и с загрубевшими от мозолей ладонями. Изголодавшийся по ответам Эрд Айнес тут же закидал их вопросами:
   -- Кто вы? Что здесь делаете? Откуда взялись?
   -- С Острова мы, -- степенно ответил старший из двух. -- Рыбачим. Сам-то ты откуда будешь?
   -- Да я из Города буду, уже неделю там живу.
   -- Из Города? Из какого города? -- недоверчиво отозвался младший.
   -- Ну вот он, отсюда виден. Уж не знаю, как он у вас называется, -- и Эрд Айнес указал рукой в направлении скопления крыш за пирсом.
   -- Эй, ты чего, парень? -- аж отдернулся назад младший.
   -- Нет там никакого города. Тебя, чай, солнцем не перепекло? -- заботливо спросил старший.
   -- Как нет? -- опешил Эрд Айнес. -- Я же отсюда вижу, что есть!
   -- Во дает! Вечно у этих городских голова не на месте, а глаза уж и не знаю в какое место вставлены.
   Эрд Айнес вспылил:
   -- Я не знаю, в какое место у меня глаза вставлены, а только Я! Отсюда! Вижу! Город! Своими! Собственными!..
   -- Ой, беда... -- протянул младший, а старший, посерьезнев, добавил:
   -- Нету там никакого города, старый пирс с лодками там, по которому этот слепой полудурок ходит, а за ним -- глинистые холмы, да все.
   -- Прям так никакого города? А булькающий холм? А горбун с киркой? А трехэтажный старик в башне? А желтые светящиеся грибы? А.. -- Эрд Айнес умолк, внезапно осознав, насколько нелепо звучит все им произнесенное.
   -- Ой, тяжело... -- снова пропел младший.
   Старший почесал грязную голову:
   -- М-да, действительно тяжело. Такого-то и отпускать нельзя, живи потом с грехом на душе, что такого урода по морю плавать выпустил. А то еще начнет веслами от солнца отбиваться, да нырнет в море загорать.
   -- Вы чего! Я не сумасшедший! -- завопил Эрд Айнес.
   -- Ага, кричи громче, -- незлобиво ответил старший. -- Повезли-ка его к падре Жозе, тот человек мудрый, может, что и придумает.
   Пока рыбаки сопровождали Эрда Айнеса к берегу, он оставался в состоянии крайней эйфории. Все оказалось до крайности хорошо и просто. Он всего-то навсего рехнулся. С кем не бывает.
  

----------

   Старик бормотал что-то и трясся, когда трое проследовали мимо него по пирсу и повернули налево вдоль берега. Вряд ли несчастный слепец заметил их -- он снова был занят бесконечным перещупыванием канатов. Наверное, за столько-то дней научился распознавать и канат Эрда Айнеса, но кто знает, смирился ли старик с произошедшим, и не отзывалось ли болью его сердце каждый раз, когда он проходил мимо новой лодки? И за что была эта боль? Неужели лишь прихоть безумца каждый день гнала это дряблое изношенное тело по пирсу и обратно, и так несколько раз?
   И неужели вот эти, высящиеся по правую руку громады сырых стен -- всего лишь чудовищные фантомы, заполнившие мозг? Эрд Айнес не мог в это поверить. Пока они шли, Эрд Айнес тер глаза, отворачивался, глядел снова, пытался убедить себя в чем-то -- все напрасно. Двое рыбаков отворачивались и напускали на себя возможно более невозмутимый вид -- вероятно, из деликатности, так как иначе прыснули бы со смеху, до того комичным представлялся сейчас вид безумца, бессильного совладать с разгулом собственного воображения.
   Но вот уже фантомы остались позади, так как даже согласно навязчивому бреду Эрда Айнеса они должны были достичь края Города. Лабиринт зданий скрылся за поворотом, избавив горе-путешественника от необходимости бороться с собственными органами восприятия. Берег стал круче, перейдя в гряду утесов, отделенных от моря полоской пляжа. Прямо в скалах зияла темная дыра, в которую вела вырубленная в камне лестница -- то была пещера, куда рыбаки и повели Эрда Айнеса. Избери он во время своих ''исследований'' маршрут вдоль берега, он бы неминуемо заметил уже вход, а следовательно, и его страдания прервались бы раньше, так как знакомство с истинными обитателями Острова, несомненно, излечило бы его от нынешнего приступа безумия.
   Впрочем, несомненно ли? Оказавшись в поселении рыбаков, Эрд Айнес засомневался в самой возможности подобного излечения -- все открывшееся его испуганному и смятенному взору казалось лишь продолжением того же нескончаемого кошмара.
   Огромная пещера была вся освещена масляными лампами, чей призрачный, мягкий свет едва справлялся с окружающей тьмой, нависавшей сверху и скрывавшей в мрачной неизвестности потолок помещения. Свет выхватывал кусками прихотливые изгибы камня стен, словно извивавшихся в безумном танце, замедленном настолько, что это их движение уже стало незаметно простому глазу.
   Насквозь пронизавший воздух запах рыбы делал пребывание в пещере почти невыносимым. Тем не менее, этот подземный зал служил пристанищем для приличного поселения в сотню-другую человек. Все пространство было разгорожено деревянными стенами метра в два высотой, образовывавшими ''дома'' без крыш и ''улицы'' между ними. Горы рыбы, сваленные прямо внутри у выхода, при тусклом освещении и на фоне нерукотворной каменной резьбы стен казались грудой поверженных демонов, еще извивавшихся в предсмертных конвульсиях и вытягивавших вперед скользкие, покрытые чешуей лапы. А какие-то старухи прямо там, у кучи, с чавкающим звуком распарывали изгибавшиеся тела, отбрасывая негодные внутренности в образовывавшуюся вокруг них груду искореженных потрохов. Так обычную сцену разделки рыбы готическая декорация пещеры превращала в жуткий и отвратительный ведьмовской ритуал, вполне, впрочем, соответствовавший общей обстановке.
   Но Эрда Айнеса повели дальше вглубь пещеры, оторвав от зачарованного (если не сказать -- остолбенелого) созерцания работы старух. Слева пол понижался, и в свете фонарей серебристой слюдой блестела поверхность чистого подземного озера. Впереди виднелся еще один проход, над которым изгибы стены образовывали особо прихотливый рисунок, складывавшийся в призрачные очертания огромного крылатого демона.
   Справа к темноте потолка устремлялась колокольня церкви, и туда-то и собирались отвести Эрда Айнеса на беседу с неким падре Жозе. В церкви как раз оканчивали мессу. Пока они шли, звуки дешевого и простенького органа исходили из здания -- также, по странному здешнему обычаю, лишенного крыши -- и разносились по всей пещере, сплетались с изгибами стен, отражаясь эхом, разбиваясь на множество подзвуков, превращая все помещение в громадный и зловещий интерьер готического собора.
   И хотя люди вокруг занимались совершенно обычными делами -- судачили друг с другом, слонялись по улицам, разделывали рыбу, готовили еду, играли в шашки и кости, ходили к озеру за водой -- гнетущая общая атмосфера оставила отпечаток на каждом. Эрду Айнесу показалось даже, что двое сопровождавших его рыбаков, до того ведших себя вполне естественно и живо, с возвращением домой как-то погрустнели, побледнели и съежились. Может быть, виной тому было освещение пещеры, но Эрд Айнес не мог удержаться от мысли, что что-то в фигурах обитателей пещеры напоминало виденных до этого -- наяву или в иллюзиях -- ''горожан''. И ему вспомнились давние слова торговца из Эстуры -- ''Странные они. Как из медленного сна''.
   Месса закончилась. Из церкви выходили прихожане -- человек двадцать, в основном глубокие старики. Вскоре Эрд Айнес был представлен священнику, щуплому человеку лет пятидесяти, суетливому и седеющему.
   Падре Жозе проводил гостя в комнату и окинул взглядом:
   -- Добро пожаловать на Остров, -- как-то нерешительно произнес он.
   -- Благодарю вас, -- отозвался Эрд Айнес, и повисла неуверенная пауза. Потом, собравшись, Эрд Айнес проговорил: -- Я... э... хотел бы выяснить некоторые факты, связанные с... э... странностями здешних мест.
   -- Да, сколько угодно.
   -- Вы... -- Эрд Айнес хотел уже было спросить о Городе, но смутился и перевел разговор на другую тему, -- вы давно здесь?
   -- Лет двадцать как будет.
   -- И свыклись с этими... -- Эрд Айнес покривился, -- с этими условиям? С вонью, с темнотой, с хмурым народом?
   -- Человек ко всему привыкает, с Божией помощью, -- грустно ответил священник.
   -- Но зачем они так живут? Почему не снаружи, на воздухе, под солнцем?
   -- Не знаю. Сила очень древней традиции, видимо. Я сам пытался поговорить с ними, но в ответ местные твердят, что пещера отлично скрывает их от ветров и непогоды. И действительно, климат тут тот еще.
   И падре Жозе неуютно поежился.
   -- Хорошо, -- решился Эрд Айнес. -- А наружу вы выходили?
   -- Выходил, и не раз.
   В голосе священника чувствовалась тревога, что, впрочем, и неудивительно при общении с явным сумасшедшим. Но Эрд Айнес предпочел идти до конца:
   -- Падре, вам эти рыбаки... они рассказали, как меня встретили?
   -- Да.
   Падре Жозе явно старался, чтобы ответ прозвучал как можно нейтральнее. Впрочем, тут не до голосовых оттенков.
   -- Следовательно, вы знаете, что со мной... что-то не так?
   -- Да.
   И падре Жозе заговорил пространнее, тщательно подбирая слова:
   -- Мне не хотелось бы приводить вас в отчаяние, молодой человек, но я вынужден подтвердить очевидное. Да, вы очень серьезно больны, и да будет Господь милостив к вашим страданиям, ибо нет болезни тяжелее, чем та, которая подрывает веру в незыблемость сотворенного божественным промыслом мира и закона, миром этим движущего и управляющего. Я не знаю, виной тому тяготы пути или же какие-то другие, более страшные причины, но одно я могу сказать со всей определенностью: на поверхности Острова НЕТ никаких построек, кроме пирса.
   Эрд Айнес кивнул. Конечно, все увиденное было бредом. Как только он не заподозрил с самого начала, когда увидел, что на богом забытом острове высится грандиозная постройка без окон и дверей, населенная молчаливыми поедателями плесени, да еще по соседству с булькающим холмом, распускающим туман на всю округу! Да если бы все это было правдой, тут бы шагу нельзя было ступить без назойливых журналистов, искателей приключений, проходимцев, торговцев и рационализаторов всех мастей! Не осталось на Земле загадок -- только коммерческие трюки.
   И поэтому Эрд Айнес спросил надтреснутым голосом:
   -- Значит, мне пора уезжать?
   -- А зачем вы, позвольте осведомиться, сюда приехали?
   Господи, что с ним делается -- Эрд Айнес уже почти позабыл было причину своего прибытия.
   -- Вы знаете такого поэта -- Хаома Свадигера?
   Священник внезапно метнул испуганный взгляд куда-то вверх, на стены пещеры.
   -- Д-да... То есть нет. В-в смысле не лично. Я... я не думаю, что разговоры такого рода пойдут вам на пользу в вашем теперешнем состоянии.
   Эрд Айнес посчитал странное поведение падре Жозе сигналом к тому, чтобы завершить разговор -- видимо, священнику вовсе не улыбалась перспектива долгой беседы с откровенным безумцем. Самая пора откланяться и перестать мучить людей собственным присутствием:
   -- Что ж, я согласен с вами -- теперь уже не до Свадигера. Прошу прощения, что побеспокоил вас со своими проблемами. Это путешествие вредно действует на меня, и самая пора немедленно отправляться в обратный путь.
   Реакция священника на эти слова была еще более странной. Стараясь не встречаться с Эрдом Айнесом глазами, падре проговорил все с тем же невесть откуда взявшимся в его речи заиканием:
   -- Поч-чему же? Вы уверены, что сможете нормально добраться с такими с-серьезными отклонениями?
   Эрд Айнес развел руками.
   -- И как вы предлагаете мне поступить?
   -- Останьтесь здесь на время. Возможно, осознав произошедшее, вы... -- и падре Жозе метнул еще один отчаянный взгляд поверх стен, -- вы быстро пойдете на поправку.
   Это звучало разумно, вот только почему священник так занервничал? А может, он просто-напросто врет? Эрд Айнес не знал, что и думать. В любом случае, от падре он сейчас ничего не сможет добиться. Значит, пора прощаться, автоматически произнося давно заученные слова любезностей, пора тщетно изображать милую улыбку, в то время как мозг неотвязно сверлит мысль, что что-то здесь совершенно не так, и с вонючей деревней, и с мрачными жителями, и с психованным падре, и с надтреснутым дешевым органом... А самое ужасное -- сознавать, что подобные мысли и подозрения делают твой взгляд и вовсе безумным, и священник, глядя на твои горящие глаза и отсутствующее выражение лица, лишний раз убеждается -- да, несомненно, болен человек, болен, что уж тут попишешь.
   Но вот ритуал прощания окончен. Эрд Айнес вышел на улицу, никем не сопровождаемый, и с удовольствием заметил, что двое приведших его в пещеру рыбаков куда-то пропали, а прочие обитатели подземного поселения не проявляют к нему ни малейших признаков внимания. Значит, наконец-то он оказался один и может собраться с мыслями. Следуя старой привычке, Эрд Айнес несколько раз прошелся по улице туда-обратно, чтобы успокоить нервы. Разговор со священником не выходил у него из головы. Почему падре Жозе повел себя так странно? Куда это он смотрел, да еще с таким испугом? Куда-то ведь вдаль смотрел, на ту дальнюю стену пещеры...
   Осознание пришло вместе с волной холодного испуга. Получалось, что падре Жозе смотрел на стену над дальним выходом из пещеры -- на то самое место, где Эрд Айнес недавно разглядел в неровном свете фонарей огромную каменную горгулью.
   Вот только теперь никакой горгульи там не было.
  

----------

  
   С трудом перебарывая нахлынувший страх, Эрд Айнес обернулся, как будто ожидал увидеть каменного монстра у себя за спиной. Но кроме загадочного исчезновения, ничего сверхъестественного не происходило. Поселок жил своей обычной жизнью -- спокойной, с вековым налетом грусти. Вот пожилая женщина с резкими чертами лица и покрытой морщинами кожей отправилась с ведрами за водой к подземному озеру. Вот старик сидит на пороге своего дома, апатично разглядывая потолок пещеры дальнозоркими слезящимися глазами. Вот из кабака на соседней улице донеслись какие-то вопли -- один из рыбаков явно перебрал, пропивая собственным трудом заработанные денежки.
   Эрд Айнес прислонился к сырому дереву одной из стен и попытался успокоиться. Не получалось. В голове царил полный кавардак. Значит, в довершение ко всему, что он увидел, теперь еще и каменные горгульи пугают добропорядочных сельских священников и после этого пропадают -- только их и видели? От подобных мыслей становились как-то дурно. Произошедшее значило, что либо галлюцинации проникли и сюда, либо под сводами пещеры творилась не меньшая чертовщина, чем на Острове, и в таком случае лучше не развешивать уши на россказни добреньких рыбаков и участливых священников. Все они заодно.
   А ''все они заодно'' -- это уже клинический случай паранойи.
  

----------

   Персонажей все прибавлялось.
   Когда Эрд Айнес, ужасаясь собственным мыслям не меньше, чем увиденному вокруг, ринулся прочь из провонявшей рыбой мрачной пещеры и направился было к своей палатке, на одном из глинистых холмов он заметил старика.
   Нет, совсем другого старика -- не слепца с пирса и не великана с пробитым черепом, заключенного в башне. Этот был вполне нормального роста, а глаза, несомненно, видели, хотя и изрядно слезились.
   Этот был тощ, весь перемазан в глине, пребывал в состоянии радостного возбуждения и казался не менее безумным, чем два предыдущих.
   Или, может быть, просто был пьян, на что указывал характерный блеск глаз, легкая несбалансированность движений, и, прежде всего, бутылка какой-то вонючей жидкости в руке. Старик то и дело прикладывался к ней, а другой рукой лепил из глины что-то невразумительное, то и дело смачивая результат трудов жидкостью из той же бутылки.
   Когда Эрд Айнес подошел совсем близко, старик наконец оторвался от своего занятия и поднял вверх глаза:
   -- Лем? Ты чего сюда забрел?
   Взгляд старика был язвительным, но одновременно любопытным. Эрд Айнес недоуменно спросил в ответ:
   -- Лем? Какой такой лем?
   Старик скривил губы:
   -- Ах, так ты еще и говорить умеешь! Слушай, господин умный лем, не стой тут и не пялься, дело делать мешаешь!
   -- Но... может, я не лем? -- сымпровизировал Эрд Айнес. -- Почему вы так уверены?
   Старик сплюнул прямо в кучу глины и проговорил:
   -- Конечно лем, раз такие дурацкие вопросы задаешь!
   И тут Эрд Айнес наконец взорвался:
   -- Ну хоть кто-нибудь на этом чертовом острове объяснит, что здесь творится?! Я тут чуть не рехнулся, пытаясь разобраться -- или, может быть, уже рехнулся -- а местные жители, вместо того чтобы помочь человеку, предпочитают какой-то ерундой заниматься! Куличики из глины лепить! Что за чушь! Зачем вам это?
   Еще немного, и Эрд Айнес набросился бы на старика с кулаками. Но старик, ничуть не испуганный эмоциональностью своего собеседника, потеребил измазанную в глине бороду и спокойно ответил:
   -- Зачем? Да не твоего это ума дело. Иди куда подальше, а не будешь слушаться -- Сестер позову. А то уже когти прорастают, кипит весь, самое время под Глаз подставлять.
   -- Час от часу не легче! -- обреченно вздохнул Эрд Айнес. -- И что все это значит?
   Старик раздраженно замахал руками:
   -- Ну вот любопытный лем попался! Ведь не отстанет! -- тут старик отвернулся и закричал куда-то в пустоту: -- Слушай, Мастер, поспособствуй по-дружески! Пристают -- мочи нет! Сделай доб...
   И пропал на полуслове, оставив Эрда Айнеса недоуменно хлопать ресницами. Просто растворился в воздухе с легким холодным ветерком -- очень изящный выход из положения.
   Похоже, на Острове скорее предпочитали играть в человека-невидимку, чем отвечать на вопросы.
   Эрд Айнес непроизвольно дотронулся рукой до лба, и в мыслях вновь прозвучало: ''когти-то уже проросли, самое время под Глаз подставлять''. С дрожью вспомнились образы из недавнего сна -- неужели и сон имеет отношение к происходящему? Там тоже были... Сестры? И этот жуткий глаз на цепочке, который все смотрел на него, словно вытягивая что-то изнутри...
   Кошмар какой-то!
  

----------

   Первый день, когда что-то начало проясняться.
   С утра Эрда Айнеса разбудили какие-то звуки. Мгновенно сбросив с себя сон и выскочив из палатки, он бросился к окну.
   По улице шел незнакомец в плаще и весело свистел, беззаботно разглядывая дома вокруг. Увиденное настолько не вязалось с общим мрачным обликом Города, что Эрд Айнес сперва опешил, но через секунду уже окликал незнакомца.
   Тот повернулся в сторону звука, глаза сначала округлились от удивления, потом внимательно прищурились.
   -- Кто вы? -- прокричал Эрд Айнес. -- Что вы здесь делаете?
   Незнакомец изогнулся в церемонном поклоне:
   -- Приветствую вас, уважаемый! Всегда так приятно отметить появление нового лица в наших угрюмых местах. А компания здесь более чем оставляет желать лучшего. Сплошные лемы, рыбаки да держатели...
   -- Лемы?
   -- Да, лемы... -- незнакомец прищурился еще больше. -- Кстати -- позвольте осведомиться -- вы случайно не лем?
   ''И этот туда же!'' -- мрачно подумал Эрд Айнес, и прокричал:
   -- А вы мне сначала объясните, кто такой лем!
   Незнакомец кивнул:
   -- Справедливо. С прискорбием должен сообщить, что на время занят неотложными делами, и не могу вступать в долгую беседу. Знаете что, -- и незнакомец достал из внутреннего кармана свернутую бумагу, -- сейчас я положу вот на это место -- где посуше -- карту города. Крестиком здесь отмечено мое скромное жилище. Подходите часа через три, думаю, вы меня застанете. А пока -- вынужден с вами распрощаться.
   Незнакомец откланялся и двинулся было в путь, когда Эрд Айнес прервал его окликом:
   -- А как вас зовут?
   -- Зовут? -- переспросил незнакомец. -- Гм... Ну, скажем... Многие называют меня Любопытствующим.
   Вновь кивок головой, разворот на носках сапог, и фигура скрывается за поворотом.
  

----------

   Любопытствующий неплохо устроился.
   Его ''скромное жилище'' располагалось в недрах одного из самых запутанных клубков переулков Города. Случайно забрести сюда было просто невозможно -- и неудивительно, что Эрд Айнес не обнаружил этот дом в ходе своих прежних исследований.
   В отличие от всех прочих домов, у этого были рамы и стекла, к тому же все окна были забраны внушительными решетками. Тяжелая кованая дверь с хитрющими замками надежно охраняла вход.
   Как ни странно, отпирать Эрду Айнесу никто не собирался. Он напрасно колотил в дверь, тряс решетки, кричал что есть мочи -- никакого ответа.
   Очень странно. Эрд Айнес обошел вокруг, заглядывая в окна. Никакого света и признаков жизни внутри, все словно вымерло. Оставалось только полюбоваться на старинную мебель, выхваченную из темноты светом шедших через окна солнечных лучей, и двинуться в обратный путь.
   На подходе к своему временному пристанищу, которое он уже начал называть ''домом'', Эрда Айнеса ждало еще одно открытие.
   В окне его собственной комнаты, щегольски подобрав плащ и помахивая одной ногой в воздухе, сидел Любопытствующий и с явным интересом читал его, Эрда Айнеса, дневники. Вот эти самые.
  

----------

   -- Что все это значит?!
   Любопытствующий пустился в извинения.
   -- О, искренне прошу меня простить. Я не имел в виду ничего дурного. Просто как-то раз наткнулся случайно на признаки вашего присутствия -- как я сказал, гости у нас нечасты -- и решил прибегнуть к этой маленькой хитрости, чтобы иметь гарантированные два часа времени на... гм, как бы это лучше выразиться... спокойное ознакомление с вашим багажом.
   Эрд Айнес вздохнул:
   -- Вполне достойно вашего прозвища. А карманы мне тоже вывернуть?
   Любопытствующий замахал руками в слишком притворном негодовании:
   -- Могу заверить -- ничего не украдено! Ну посудите сами, как я мог лишить себя такого занимательного чтения! -- И он потряс дневником Эрда Айнеса в воздухе. -- Какая экспрессия! Какая тяга к исследованию! Какая поразительная наблюдательность! А как изящно и благородно вы излагаете свои мысли от третьего лица!
   -- Может, хватит издеваться?
   -- Нет, я серьезно. А самое интересное -- это ваши непроизвольные стилистические перескоки. Как вы сами тонко подметили, ''наплывы архаизмов''. Знаете что -- я полагаю, что эти наплывы особенно сильны когда вы переживаете периоды длительного созерцания, погружаясь в атмосферу Города. Стоит произойти чему-нибудь -- и вы немедленно возвращаетесь к своему обычному стилю, что, видимо, связано с повышением интенсивности работы коры мозга, подавляющей подсознание. Если моя теория верна, для выравнивания стиля вам неплохо бы постоянно колоть себя какими-нибудь иголками...
   -- Довольно, -- отрезал Эрд Айнес.
   -- Что вы, помилуйте, я искренне восхищаюсь написанным. Стилистически сам я, увы, безнадежно застрял где-то между Диккенсом и Лоуренсом Стерном...
   -- Я сказал довольно!
   Эрд Айнес в гневе прошелся по комнате, сжимая кулаки. Наконец, проговорил достаточно спокойным для такой ситуации голосом:
   -- Я хочу получить ответы. Довольно с меня этой дурацкой игры. Я наперед знаю, что сейчас ты будешь час лопотать мне бессмыслицу, а как только я припру тебя вопросами, растворишься в воздухе, выпорхнешь в окно или объявишь, что я сумасшедший и объяснять мне нечего. Так что отвечай или убирайся.
   Любопытствующий поморщился:
   -- Фу, как грубо! Ты (я полагаю, после этого сеанса хамства мы можем уже обращаться друг к другу на ты?) -- ты разочаровываешь меня. Типичный случай, когда, говоря словами Декарта, ''воля обширнее разума''. Имея под рукой такой... -- и тут он снова потряс блокнотом с записями, -- такой объемистый свод фактов, уже давно пора кое о чем догадаться.
   -- Догадаться? О чем, например?
   -- Ну, к примеру, о рыбаках... -- произнес Любопытствующий заговорщическим тоном.
   -- О рыбаках? Что -- о рыбаках?
   Во взгляде Любопытствующего проскользнула хитреца:
   -- А ты когда-нибудь видел, чтоб они просто прогуливались по Острову?
   Эрд Айнес застыл, пораженный внезапной догадкой. Впервые вереница разрозненных впечатлений превращалось в нечто большее -- в понимание, в уверенность. Это произошло мгновенно, с видимой легкостью, и оставалось только укорять себя за прежнюю недогадливость:
   -- Ну конечно! Какой же я идиот!
   И потом, захлебываясь, объяснять своему единственному любопытствующему слушателю внезапно обретенную правду:
   -- Получается, что рыбаки выходят на поверхность ТОЛЬКО чтобы дойти до лодок! Только чтобы прокормиться или отправиться в Эстуру торговать. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них просто бродил по Острову... или загорал... Даже детишки по соседним скалам не лазают -- сидят в своей пещере, как проклятые. А рыба? Им приходится тащить весь улов внутрь, вверх по крутой лестнице, разделывать рыбу прямо в вонючей пещере, чтобы ей все на свете там пропахло. И ни одной принадлежащей рыбакам постройки на поверхности -- мне это сам падре сказал. Что же такое получается? Им словно запрещено излишне часто выходить из пещеры. Зачем? Господи, неужели -- чтобы не мешать происходящему на поверхности? Значит, все они мне врали про безумие и про то, что Города на самом деле нет! Скоты! Трусы! Чего они там боятся -- неужели этой статуи над входом?..
   И Эрд Айнес похолодел от новой догадки, вспомнив испуганные взгляды священника и то странное обстоятельство, что у домов в пещере не было крыш -- словно специально для удобства слежки откуда-то сверху.
   Любопытствующий ухмылялся, в его взгляде читалось удовлетворение:
   -- Так-то лучше. Вполне связная цепь доказательств, хотя и излишне эмоциональная -- на мой взгляд. Что ж, самое время тебе навестить досточтимого падре. Мне будет искренне интересно узнать о результатах визита.
  

----------

   В пещере коптили рыбу. Едкий дым тянулся под потолок, не иначе как исчезая в невидимых глазу вентиляционных отверстиях где-то высоко-высоко.
   Эрд Айнес обнаружил падре Жозе прогуливающимся по одной из улиц поселения и попросил поговорить с глазу на глаз. Оказавшись в той же комнате без потолка, что и в прошлый раз, Эрд Айнес немедленно начал озвучивать свои подозрения:
   -- Падре, зачем этот бесконечный обман? По-вашему, я не в состоянии увидеть, что здесь происходит? Увидеть -- и сделать выводы?
   -- О ч-чем вы?
   -- Да о том, что я уже все про вас знаю. Про вас -- и про ваше жалкое существование. Вы наврали мне про безумие. Устроили нелепый спектакль. Я же знаю -- на самом деле Город существует. И прочие... странные вещи... тоже. А вас, несчастных, держат запертыми здесь, в вонючей пещере, силою страха перед -- чем? Этой статуей? Что это за шаманство такое? И не притворяйтесь, падре -- я же вижу, КУДА вы сейчас смотрите!
   Падре Жозе перевел измученный взгляд на Эрда Айнеса, потом потупился и склонил голову. Когда священник наконец заговорил, голос его звучал грустно и мертвенно ровно, без малейших признаков заикания.
   -- Я говорил ЕМУ, что долго держать правду под замком невозможно, -- тихо произнес он.
   -- И я могу узнать правду?
   Падре Жозе с секунду молчал, словно прислушиваясь, потом промолвил:
   -- Он говорит мне, что да. Не всю. Не больше того, о чем ты сам догадался.
   -- Он? Кто?
   -- Страж. Каменный ужас под потолком пещеры. Он... говорит с нами.
   -- Говорит? Как?
   Священник покачал головой.
   -- Не спрашивай. Я не в силах этого объяснить. Это... выше человеческих сил -- чувствовать, каждую секунду чувствовать такую связь. Мы... страдаем здесь. Ужас никогда не кончается.
   -- Чего хочет этот Страж?
   -- Хочет? Нет, скорее просто следит за исполнением Договора.
   -- Какого договора?
   -- Это очень древнее соглашение между рыбаками и... теми, кто властвует над Островом. Нам разрешается рыбачить и жить в пещере, не особенно высовываясь.
   -- Но как вы отвечаете на вопросы других относительно Города?
   -- Города? -- священник вяло улыбнулся. -- Для тебя будет открытием, если я скажу, что большинство приезжих не видят здесь никакого Города?
   -- Как так?
   -- М-да, тебе лучше привыкнуть к тому, что здесь происходят странные вещи. Пелена иллюзии скрывает все необычное, что ты видел, от глаз посторонних. Простой приезжий видит здесь пирс, сумасшедшего слепца и пещеру с рыбаками. Слепец, безусловно, безумен, а пещера, конечно, странная, но ее странность вполне объяснима местными традициями.
   -- Вот оно что! Значит, я не ПРОСТОЙ приезжий?
   -- Да, -- ответил священник совсем грустно. -- Но мне запрещено говорить тебе остальное. Договор велит нам перед всеми, даже перед ЗРЯЧИМИ, разыгрывать ту же комедию. Прости нас, если можешь.
   Эрд Айнес, едва сдерживая злость, возмущенно процедил:
   -- Бог простит, как говорите вы и вам подобные в таких ситуациях. Это все, что вам РАЗРЕШЕНО сказать?
   -- Есть... еще одно.
   Падре Жозе помолчал, собираясь с мыслями, наконец промолвил:
   -- Это уже лично от меня. Знаешь, те, кто переселяются жить в эту пещеру -- в силу брачного союза или как-то еще... Таких делают зрячими. И вводят под контроль Стража, продолжающийся до самой смерти. Так вот, когда я приехал сюда молодым священником... когда я узнал про все... это же было просто обычное назначение в глушь, каких множество! Господи, ну почему мне, именно мне выпало испить эту чашу!
   Священник запнулся на секунду, смущенный внезапной вспышкой собственной искренности, и продолжил:
   -- И я пытался бунтовать. Разбираться. Вызывать и обличать. А потом что-то сломалось. Теперь я гляжу назад и вижу, что подчинение было единственным выходом. Для меня -- и для них. Так что...
   -- Уходи и забудь, -- вспомнилось Эрду Айнесу.
   -- Уходи. И забудь.

----------

   Так Эрд Айнес узнал, что он не безумен.
   Надо признать, безумие было бы самым простым объяснением происходящему, но раз такое объяснение не подходило, оставалось только признать сверхъестественность наблюдаемых на Острове явлений. Но сверхъестественное -- вовсе не значит непознаваемое.
   Эрд Айнес узнал, что многое на Острове каким-то невероятным образом скрывают от людских глаз. Скрывают, очевидно, чтобы не привлекать излишнее внимание. Но к чему это все? Каков смысл всех этих грандиозных построек? Какую роль в общем замысле играют странные создания, населяющие Остров? Наконец, какой неведомой магической силой располагают таинственные местные властители для исполнения своих замыслов? Что это -- древнее, позабытое волшебство? Или сверхвысокие технологии? Да и есть ли разница?
   Подобные мысли мучили Эрда Айнеса, устроившегося на ночь после визита в пещеру рыбаков и теперь беспокойно ворочавшегося с боку на бок, вновь и вновь переосмысливая увиденное.
   Именно в эту ночь дала свои результаты идея ночной слежки за когтем.
   Внезапно Эрд Айнес ощутил постороннее присутствие в комнате -- холодной волной слабого страха, вызванной негромкими незнакомыми шорохами. Это явно был не тот давнишний горбун -- тогда звуки были бы намного громче.
   Эрд Айнес высунул голову из палатки -- и оцепенел, словно провалившись в сон.
   Было еще достаточно светло -- солнце только скрылось за соседними домами, и комната была залита серым полумраком. На фоне окон четко вырисовывались семь черных силуэтов, совершенно неподвижных. Эрд Айнес сразу понял, что это те женщины из сна. Сестры?
   Все дальнейшее происходило в каком-то ирреально замедленном темпе, подчиняясь скорее законам сна, чем реального мира. Стояла такая тишина, что Эрд Айнес боялся двинуться и даже затаил дыхание -- настолько хрупкой и ранимо неправдоподобной казалась представшая перед ним сцена.
   В темноте загорался Глаз. Он по-прежнему висел на цепочке у одноглазой женщины, стоявшей в центре. Зеленые и красные прожилки медленно плясали, сплетаясь в черноту зрачка, отбрасывая призрачные, молниеподобные отсветы на все вокруг. С минуту Эрд Айнес не мог отвести взгляд от неподвижного лица одноглазой, настолько странно прекрасным показалось оно ему в мерцающих и движущихся переливах света.
   Танец прожилок постепенно убыстрялся, отсветы извивались все прихотливее. Внезапно Эрд Айнес заметил, что взгляд Глаза направлен во вполне конкретную точку. Целью был сосед Эрда Айнеса, горожанин-коготь, который стоял на коленях, тоже завороженный невероятной сценой.
   И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Горожанин разлепил губы и начал спокойным голосом произносить слова. Поначалу Эрд Айнес даже не понял, что это, потом слова стали складываться в стихи.
   Да, то была поэма, но какая! Откуда это жалкое существо получило такую невероятную поэтическую силу? Ведь то, что сейчас раздавалось в воздухе, превосходило все, что только можно было себе помыслить -- чистый осколок солнца, вырубленный из грубой и непослушной глыбы языка словно единым движением мысли, без помарок, стыков и ложных нот, будто просто вынырнувший наружу из самой чистой сущности слов. И не было смысла даже пытаться пересказать все это, обрисовать стиль, донести содержание -- любая адаптация тут бледнела: это надо было либо слышать, либо не знать вовсе.
   Так, ошеломленный красотой поэмы, Эрд Айнес поначалу даже не заметил самого жуткого -- того, что каждое сказанное слово на глазах убивало горожанина.
   Черты лица грубели и сглаживались, слипались пальцы рук, все тело оседало вниз, таяло, как будто плавилось в извергавшемся вместе со словами внутреннем огне. Вот оно уже осело совсем, в вязкой жиже подергивался жалкий, словно наспех вылепленный намек на лицо, -- а губы продолжали говорить, и все сказанное по-прежнему ошеломляло своей силой.
   А потом губы -- теперь просто щель в бесформенной массе -- промолвили последнее слово и закрылись навсегда. Теперь от бедного Орфея осталась лишь жалкая куча глины -- такие Эрд Айнес встречал неоднократно во внутренностях домов Города. И каждая, похоже, была одновременно трупом и надгробным холмом для еще одного великого поэта.
   Пляска отсветов уступила место холодным сумеркам, все стихло. Когда Эрд Айнес обернулся, Сестры и Глаз исчезли, словно их и не было.
   Бедные Глиняные Орфеи, некому даже поплакать на ваших могилах. Некому даже услышать ваши песни, кроме ваших жестоких муз, которые просто собирают свою жатву.
  

----------

   --...И вот тогда я заплакал.
   Любопытствующий поднял бровь. Они сидели у него дома, в мягких удобных креслах. Рядом уютно потрескивал камин. На небольшом ажурном столике дымились две чашки с кофе, обе уже отпиты.
   Хозяин умел жить с комфортом. Десять комнат, которые он занимал на двух этажах дома, все были уставлены книгами на множестве языков, какими-то странными приборами и со вкусом подобранной старинной мебелью. Захламленность и слои пыли разной толщины свидетельствовали, что хозяин не отличается большой приверженностью к порядку, но все же время от времени прибирается.
   Любопытствующий иронично взглянул на трясшегося в кресле и смертельно побледневшего Эрда Айнеса.
   -- Что тебя так потрясло?
   -- Потрясло? Все. Я не понимаю, я ничего не понимаю. Для того, чтобы писать стихи -- да еще такие стихи! -- надо, по крайней мере, научиться говорить, иметь опыт, погруженность в языковую среду... А эти -- едят свою плесень, бродят по улицам да спят. Не верю я, что они все это сами сочинили! Может, горожане -- это что-то вроде репродуктора... своего рода?
   Любопытствующий кивнул.
   -- Да, так оно и есть. Видишь ли, лемы...
   -- Так они и есть лемы?
   -- Да.
   -- А почему так называются?
   -- Сокращение от ''голема'', -- усмехнулся Любопытствующий. -- Этим жалким созданиям вполне достаточно трех букв, пяти они не заслуживают.
   -- Богу тоже достаточно трех букв, чтобы называться богом! -- с неожиданной запальчивостью парировал Эрд Айнес.
   -- Замечание принято. Тем не менее, все на Острове называют их ''лемами''.
   Любопытствующий подлил себе кофе и продолжил:
   -- Этих лемов лепит из глины один безумный старик... Скульптор. Ты его, кажется, уже видел.
   -- Угу. Так что, прямо вылепил -- и тот пошел гулять?
   -- Ну, во-первых, тут не совсем обычная глина. Во-вторых, оживление голема -- это ритуал не хуже умерщвления, тоже не обходится без участия нашего замечательного Глаза...
   -- Хорошо, а откуда стихи-то берутся?
   -- Из глины.
   -- Как -- из глины? Ничего не понимаю.
   -- Честно говоря, и сам я до конца не понимаю. Попробую начать издалека, с того, как я сам здесь оказался.
  

----------

   -- В эти места меня привел (кроме излишнего любопытства, конечно) один презабавный документ -- дивный образец фантастической прозы восемнадцатого века. Вот он лежит у меня на полке... нет, тебе его читать бесполезно -- он зашифрован, да и написан на языке, о самом существовании которого ты вряд ли узнаешь... ну, не важно. Я перескажу.
   Итак, речь там шла о космической битве между двумя могущественнейшими богами неизвестно какого пантеона: добрым и злым. После долгого сражения оба оказались повержены: злой потерял рассудок и способность двигаться, а у доброго из дыры в голове на землю вытекла вся жизненная эссенция.
   Так вот, по воле случая сражались они как раз здесь -- на Острове. И здешняя глина оказалась насквозь пропитана жизненной эссенцией доброго бога.
   А дальше произошло вот что: у доброго бога, на его счастье, было семь любящих дочерей. После смерти дорогого отца доченьки (дальше в документе их называют Сестрами) решили воскресить папочку. А чтобы воскресить, нужно было собрать разлитую по земле эссенцию.
   И тут появляется некий третий бог, во всей рукописи с потрясающей конкретностью называемый в третьем лице единственного числа -- ''Он''. Этот ''Он'' взялся воскрешать поверженного бога. Так сказать, ''вести обратно на трон''.
   Надо сказать, что метод этот самый "Он" выбрал весьма своеобразный. Вступил в связь весьма интимного свойства со Старшей Сестрой, а после этого -- хм, милейшая подробность -- предложил той выколоть себе глаз, растолочь с какими-то ингредиентами и съесть.
   Что послушная доченька и сделала. И результат этого достойного союза стал чудовищный ребенок, родившийся у Старшей Сестры и имевший вид огромного глазного яблока. Этот Глаз был наделен способностью оживлять глину и извлекать из нее...
   Увы, на этом самом месте рукопись обрывалась. Любопытство не предоставило мне другого выбора -- я немедленно отправился в путешествие. Видимо, я знал достаточно, чтобы войти в число тех немногих избранных, перед которыми раскрываются покровы иллюзии.
   Вот и все, что я знаю, остальное -- только догадки.
  

----------

   -- Оч-ч-чень интересно, -- протянул Эрд Айнес. -- Отдает каббалой и гностическим учением об эманациях, но в сильно вульгаризированном варианте. Так все это -- правда?
   Любопытствующий развел руками.
   -- А я знаю? Несомненно, что если и правда, то не вся.
   Эрд Айнес задумался:
   -- Значит, старик-великан, которого я видел в башне -- это добрый бог? А булькающая тварь на холме -- злой?
   -- Насколько я могу судить, это так. И оба наших небожителя явно нуждаются в срочном ремонте.
   -- Хорошо. Итак, каждый кусок глины должен ожить, пропеть свою песню и отправиться на вечный покой. Сестры собирают стихотворные фрагменты -- а дальше что? И при чем тут Город?
   -- Как я и говорил, остальное -- только догадки. Может быть, весь Город -- это громадное устройство для ожидаемого воскрешения. А может, он нужен, чтобы каким-то особым образом настраивать психику лемов. Ничего точно не известно.
   -- И при чем здесь Хаом Свадигер? Он что -- беглый лем?
   Любопытствующий покачал головой, потом нервным аристократичным жестом щелкнул пальцами в воздухе перед собственным лицом и проговорил деловитым тоном:
   -- Догадки, догадки. Так всегда на Острове -- на один установленный факт приходится тысяча неразрешенных вопросов. Знаешь что -- у меня к тебе есть нечто вроде поручения.
   Эрд Айнес ухмыльнулся:
   -- Предлагаешь мне уйти и забыть?
   -- Нет, совсем нет. Я сейчас все объясню. Ты же ведь был в пещере? Не заметил, что в дальнем ее конце есть какой-то ход?
   Эрд Айнес кивнул:
   -- Ага. Над ним еще статуя...
   -- Так вот, я уверен -- этот ход ведет к чему-то важному. Я бы сам туда полез, но мои отношения со Стражем... мягко говоря, оставляют желать лучшего. А вот с тобой он повел себя вполне прилично, так что есть надежда...
   -- Хорошо. Кстати, а что ты знаешь о Страже?
   -- Страж? Он один из Держателей. Так называются слуги Сестер. Они очень могущественны -- каждый в своей области. Откуда все эти твари взялись, просто ума не приложу.
   -- Сколько всего Держателей?
   -- Много. Не уверен, что знаю всех. Некоторые не особо себя афишируют, даже здесь, под покровом иллюзии.
   -- Не перечислишь тех, кого знаешь?
   -- Да, конечно.
   Любопытствующий задумался на секунду и пустился перечислять:
   -- Итак: Страж -- ответственен за обитателей пещеры. Скульптор -- лепит лемов. Строитель -- тот самый горбун с киркой, что так тебя напугал. Он помогает поддерживать Город в порядке.
   -- Не сильно же он перетруждается, -- съязвил Эрд Айнес.
   -- Тем не менее, это один из самых активных Держателей. Еще есть Облачный Воин, его ты тоже видел -- ходит по Туманному Утесу, сторожит поверженного злого бога. И выпроваживает непрошеных гостей, -- добавил Любопытствующий с лукавой улыбкой.
   -- Это все?
   -- Нет, к списку надо еще добавить Мастера Иллюзий, вот только увидеть этого достойного Держателя мне не доводилось. Видимо, на то он и Мастер Иллюзий.
   Любопытствующий промолчал, припоминая что-то, потом продолжил:
   -- Да, еще как-то раз Скульптор твердил спьяну про некоего Хранителя Ворот. Но что это за ворота и куда они ведут -- тайна сия, видно, не предназначена для ушей праздных Любопытствующих...
  

----------

   Эрд Айнес шел к пещере, по дороге прикидывая в уме план действий. Что ему -- незаметно проникнуть в запретный ход, рискуя навлечь на себя гнев Стража? В чем бы этот гнев не выразился, перспектива была не из приятных. Другой вариант -- сыграть в открытую, лишая себя преимуществ неожиданности, но надеясь на возможную добрую волю Держателя. Тоже весьма сомнительная идея, особенно учитывая красноречивые умолчания и троеточия, которыми изобиловал рассказ падре Жозе.
   Выбора не представилось. Священник сам нагнал его на одной из подземных улиц. Падре Жозе выглядел еще более смущенным и усталым, чем обычно, робким голосом он произнес:
   -- Я всю ночь молился за вас.
   -- Спасибо! Лучше бы объяснили, что здесь происходит!
   -- Не говорите так. Поверьте мне, знание не принесет вам ничего, кроме мучений. Мы все... мы жалеем вас, утаивая правду.
   -- Это вы сами додумались? Или ваш каменный приятель на ушко нашептал?
   Падре Жозе остановился, и с явственным выражением боли на лице произнес:
   -- А вам все смешно. Знаете, за те годы, что мне пришлось жить здесь, я уже начал думать, что Господь -- тот самый Господь, которого я должен ежедневно благодарить и славословить -- я начинаю думать, что...
   Священник поднял голову, глаза его расширились.
   -- Начинаю думать, что Господь тоже из жалости не сказал людям, ДЛЯ ЧЕГО они были созданы. Когда я думаю о бесконечной череде злодейств и кровопролитий, которую мы склонны называть своей историей... Когда я пытаюсь угадать, зачем все-таки был создан человек -- да еще имея перед глазами пример того, как милосердно высшие существа обращаются со своими творениями... Нет, проще вдыхать зловонные испарения пещеры, проще испытывать постоянное присутствие Стража у тебя в голове, чем... чем жить с этим сомнением.
   -- Вы хотите сказать, что если флейта не знает, что она -- музыкальный инструмент, она от этого становится счастливее?
   -- Но -- мне даже помыслить страшно произнести такое -- но что, если человек окажется не флейтой, а топором?
   Эрд Айнес упрямо покачал головой:
   -- Нет. Надо СНАЧАЛА узнать, для чего ты предназначен, а ПОТОМ уже решать, стоит ли играть в эту игру.
   Падре Жозе промолчал, собираясь с мыслями, потом спросил деланно ровным голосом:
   -- Значит, вы хотите ЗНАТЬ?
   -- Такова моя вера. Я не играю вслепую. И я много уже знаю. И про Сестер, и про поэму, и про воскрешение, и про то, что у вас тут весь Остров трупами богов усыпан...
   -- Высших сущностей, -- поправил священник. -- Даже сами они не дерзают уподоблять себя Господу. А откуда вы знаете все это?
   -- Любопытствующий. Вам известен этот человек?
   -- Ах, вот оно что. М-да. Вы поосторожнее с ним. Подозреваю, что он действует не самостоятельно.
   -- То есть?
   -- Кто-то за ним стоит. Так просто он бы не пролез за покров иллюзии.
   -- Кто?
   -- Не могу сказать. Слишком много действующих лиц -- и весьма могущественных действующих лиц. Так о чем мы говорили?
   Эрд Айнес решил, что темнить дальше бессмысленно:
   -- Падре, я хочу пройти туда, -- и махнул рукой в направлении темнеющего вдали пятна входа.
   Священник вздрогнул, как будто только что дотронулся до чего-то мерзкого.
   -- В это... нечистое место? Там... нет, даже вспоминать страшно!
   -- Что, там опасно?
   -- Для вас -- нет, но...
   -- Я хочу найти там ответы.
   Падре Жозе обреченно вздохнул:
   -- Вы уверены?
   -- Уверен, -- произнес Эрд Айнес со всей возможной решимостью.
   Священник снова вздрогнул, его зрачки расширились. Наконец, он произнес:
   -- Это был Страж. Он хочет -- как бы это выразиться? -- ОЩУТИТЬ ваш мозг.
   -- Зачем?
   -- Не знаю. Ваша воля отказаться.
   Эрд Айнес задумался, потом кивнул:
   -- Я согласен.
  

----------

   Тупая боль раздирала мозг, пульсировала, перекатывалась.
   Сначала бесформенные сгустки боли, потом -- складывающиеся в слова, словно выжженные огненными стрелами на внутренней стороне черепа.
   -- Слепец хочет прозреть.
   Это было утверждение. Сквозь боль Эрд Айнес понял, что разговор будет односторонним -- Страж уже извлек из его истерзанного чуждым присутствием сознания все, что Эрд Айнес знал, и даже больше.
   Боль произнесла:
   -- Слепота сделала тебя сильнее.
   На минуту отступила куда-то вглубь, потом снова выпалила очередью слов, прорезавших пространство мысли вспышками невыносимого страдания:
   -- Отсутствие знания сделало Знание Смыслом. Узнай. Потеряй Смысл. Затем подчинись и умри, как ты Должен.
   И -- последняя вспышка в надвигающейся тьме:
   -- Иди. Препятствий не будет.
  

----------

   Эрд Айнес вынырнул из забытья. Он стоял на том же месте, и сам удивлялся, каким образом умудрился не упасть во время всей этой пытки.
   Перед ним по-прежнему стоял священник, глаза падре Жозе были грустны и полны сочувствия. Эрд Айнес уже совсем по-другому посмотрел на своего собеседника:
   -- Так значит, вы постоянно испытываете эту... жуть?
   -- Каждую секунду. Присутствие не прекращается даже ночью, -- спокойно отозвался священник. -- Теперь вы почувствовали, что ощущаю я -- как и любой, даже бывший, житель деревни. Тем важнее мне кажется давать хоть слабый проблеск надежды этим несчастным людям.
   Эрд Айнес кивнул:
   -- Я начинаю понимать вас, падре. Простите за мою грубость...
   Священник махнул рукой:
   -- Забудем это. Что сказал вам Страж?
   -- Он разрешил мне пройти.
   -- В таком случае -- идите. И да поможет вам Бог.
   ''Который из'' -- усмехнулся про себя Эрд Айнес, исчезая в темном тоннеле.
  

----------

   То была дорога в ад.
   После нескольких поворотов темнота вокруг уступила место знакомому желтоватому сиянию -- плесень, которой питались лемы, покрывала стены и здесь. Но если в подземельях Города фосфоресцирующий ковер грибка был неподвижен, то на стенах этих переходов покров как-то странно дергался, весь дрожал зыбью множества беспорядочных мелких движений. Приглядевшись, Эрд Айнес различил, что дрожит не сама плесень, а стена, которую она покрывает. Эрд Айнес дотронулся -- и на ощупь ощутил множество мелких нитей, упругих и трепещущих, как мукой облепленных слоем грибка.
   По мере того, как Эрд Айнес шел дальше, нити становились толще, то и дело набухая на стенах округлыми выступами. Пол, стены, потолок -- все тряслось в судорогах и мелких спазмах, желтое сияние неровно дрожало. Эрд Айнес не мог подавить в себе отвратительного чувства, что находится сейчас во внутренностях гигантского живого организма, или, еще точнее, что все вокруг покрыто разросшимися мускулами больного эпилепсией культуриста.
   Преодолевая страх и омерзение, Эрд Айнес продолжал идти дальше, понимая, что нелепо возвращаться, когда столько сил затрачено на то, чтобы проникнуть в эту загадочную запретную зону. Но когда впереди раздались крики и отвратительное чавканье, он всерьез начал подумывать о побеге.
   Эрд Айнес принялся сворачивать в боковые ответвления лабиринта, надеясь обойти источник звуков. Но это было бесполезно -- похоже, звуки доносились из огромного подземного зала, к которому сходились все проходы. Оставалось только уходить или идти вперед.
   Мысленно проклиная Любопытствующего, перевалившего на его плечи эту веселенькую прогулочку, Эрд Айнес осторожно высунулся в зал из-за поворота -- и тут же чуть не побежал назад, настолько увиденное потрясло его и без того расшатанные нервы.
   Действительно, впереди был огромный зал, со стенами, испещренными отверстиями боковых проходов. Упругие нити, приобретшие в этой части лабиринта толщину и гибкость откормленного удава, устилали весь пол и сходились к центру, к исполинской фигуре, пропорциями напоминавшей человеческую. Очевидно, все покрывавшие подземелье нити были частями его тела: утончавшиеся к периферии, как побеги гигантского дерева, здесь они утолщались и входили в туловище чудовища на уровне пояса, заменяя ноги.
   Создание поедало человеческую плоть.
   Держа в длиннопалых, по-паучьи цепких руках сгусток окровавленного мяса, который каким-то чудом еще сохранил способность издавать нечленораздельные звуки и вой, чудище с видимым наслаждением хлюпало и чавкало, не спеша поедая свою жертву, сдергивая тонкими лентами кожу, слизывая кровь, отдирая кусочки трепещущих мышц.
   Не такое уж оно было и большое -- всего метра два, но в эту длину не входили отсутствовавшие у создания ноги. Сутулое, тощее, видимо мучимое извечным неутолимым голодом, длинноносое грязное существо, заляпанное пятнами крови -- застарелыми и не очень. Судя по всему, тварь была очень занята, так что Эрду Айнесу удалось перебежать на другой конец зала, не привлекая внимания, хотя по дороге его чуть не вырвало от усилившихся (вместе с голодным подрагиванием нитей пола) запахов и звуков.
   В проходе на той стороне, в относительной безопасности, Эрд Айнес остановился, отдышался, постарался изгнать увиденное из памяти -- и продолжил путь.
  

----------

   Дальнейшее вспоминается как урывки из кошмарного сна.
   Эрд Айнес долго шел по дрожащим коридорам с упругими стенками, постепенно теряя рассудок. Потом нити кончились, он наткнулся на каких-то людей, бивших кирками каменную породу и приговаривавших в ответ на его полубезумные реплики:
   -- Защитник растет. Пещеры должны расти. Защитник станет еще сильнее.
   Говорили ровным голосом, без выражения, смотрели на него грустными усталыми глазами.
   Чуть позже такой же усталый и грустный взгляд он увидел у тех людей в пыточной комнате, полной перевитого острого железа, на которое были напороты их бледные тела с изодранной шрамами пергаментной кожей. Ни ропота, ни движения. Только иногда -- искорка безумного счастья в глазах.
   А потом Эрд Айнес наткнулся на человеческое стадо -- все женщины, некоторые из них беременны, ни малейшей искры разума во взгляде. В каком-то грязном тряпье они скитались по пещерам, оглашая стены жутким нечленораздельным воем. Приглядевшись, Эрд Айнес заметил, что у всех выдраны ногти на ногах и руках, а пальцы покрыты желтой светящейся плесенью.
   Бежать. Куда угодно -- только прочь из кошмара.
  

----------

   Очнулся он от рези головной боли, из темноты выступили два мужских силуэта.
   Один, седобородый старик с хитрым взглядом, произнес надтреснутым тенором:
   -- Добро пожаловать! Гости у нас тут ой как нечасты!
   -- Кто вы? -- пробормотал Эрд Айнес, приподнимаясь с кровати.
   -- Учитель, -- представился старик. -- Когда-то был одним из Держателей, но те времена уж давно канули.
   -- Меня зовут Альдо, -- произнес второй, хмурый мужчина со словно вырезанным из камня лицом. -- Я глава общины отпадших.
   -- Что означает весь этот кошмар? -- еле прошептал Эрд Айнес. Воспоминания вернулись вместе с приступом дурноты, и он бессильно опустил голову на подушки.
   -- Необходимые меры обороны, -- не дрогнув, проговорил Альдо.
   -- А эти... женщины?
   -- Средство поддержания необходимых мер обороны.
   -- Обороны? От кого?
   -- От Сестер и их приспешников, называемых также Держателями, -- Альдо отвечал не задумываясь, в голосе нельзя было различить ни малейших оттенков эмоций.
   С трудом сдерживая ознобную дрожь отвращения, Эрд Айнес пробормотал:
   -- Что за... тварь?
   -- Так не следует называть досточтимого Защитника. Он выполняет великую миссию сопротивления.
   -- Чему?
   -- Замыслу Сестер.
   Воспоминания снова заставили Эрда Айнеса содрогнуться. Видимо, заметив это, в разговор вмешался Учитель:
   -- Уважаемый гость -- кстати, мы до сих пор не знаем вашего имени.
   -- Эрд Айнес.
   -- Так вот, уважаемый Эрд Айнес, вы уверены, что в вашем теперешнем состоянии вам не повредит столь содержательная беседа?
   -- Что за черт! -- и Эрд Айнес одним движением выскочил из постели, внезапно ощутив приступ головокружения, но удержавшись на ногах. -- Я пришел сюда, чтобы узнать. И я не намерен тут вместо этого валяться в кровати.
   -- Что ж, -- задумчиво проговорил Учитель, -- спрашивайте. Я постараюсь ответить. Что вы уже знаете? И зачем здесь?
   Сев на кровать и прислонившись спиной к стене, Эрд Айнес постарался вкратце пересказать произошедшее, не поддаваясь эмоциям и ничего не утаивая. Старик улыбнулся:
   -- Ну вот, вы знаете почти все. Осталось только рассказать про Хаома Свадигера.
   -- Хаома Свадигера? Что вы знаете про него?
   -- Я знал его лично. Еще когда был Держателем.
   Так Эрд Айнес неожиданно подошел к исходной цели своего визита на Остров.
  

----------

   Говорил старик примерно следующее:
   ''Этот ваш Любопытствующий -- кто бы он ни был -- обо многом догадался правильно. Но относительно сущности Города он ошибается. На самом деле Город был построен еще ДО битвы.
   Знай, что Вселенная населена Высшими Сущностями, чьи пути недоступны человеческому восприятию. Обычно. Но жесткая битва, разыгравшаяся в эфирных пространствах, выбросила обезумевшие тела обоих своих участников, как волнами на берег, на землю этого Острова.
   Знай же, что выброшены были не только тела. Огромный величественный Город, служивший доселе эфирным обиталищем доброго бога, также оказался извлеченным из родной стихии, и, подобно своему хозяину, вынужденным прозябать на сией негостеприимной земле, выставленный на поругание ветрам, дождям и морским волнам.
   Тебе, вижу я, уже ведомо о замысле семи любящих дочерей, о чудовищном соглашении, которое заключила одна из них, и о странных и чудных созданиях из глины, несущих в себе частицу высшего и божественного, ранее рассеянную по низменной материи и теперь долженствующую свершить свой возвратный путь чрез уста несчастных страдальцев, дивные речи в смертную пору свою глаголящие.
   Но знай, что не пуст был Остров во времена сих достопамятных событий, и бедное селение рыбаков ютилось в угрюмых скалах. Произошедшее вселило в ряды селян разброд и смятение, в ужасе заперлись те в домах своих, мня в невежестве своем, что настала година последняя и страшная, вострубили ангелы и свершаются казни, в писании предреченные.
   Но день прошел, и вторый, и третий -- нет ни стонов, ни воплей, ни зари огненной, ни ангелов карающих. Мучимые отсутствием всяческого пропитания, начали рыбаки выглядывать из убежищ своих -- и дивились: где раньше только глиняная пустошь была, стоит город каменный, а по Острову ходит старик чудный и людей из праха земного творит вместе с семью девами, прекрасными собой, да Глазом жутким и трепет всем видом своим вселяющим, что в оживления пору огненными сполохами сияет.
   Рыбаки подивились, потом видят: нет никому до них дела. Вот и зажили снова обычным строем и ладом, будто бы и не случилось ничего вовсе.
   Да, видать, судьбе другое было угодно. Ибо случилось так, что священником в деревне был падре Гидо, человек ревностный и усердный.
   И как случились все эти дела дивные, начал отче думу думать, да Писание Святое изучать, только ничего подходящего к случаю не высмотрел. Решил было к начальству церковному обратиться -- да на беду стало в ту пору невозможно покинуть Остров: плывет лодка к Эстуре, потом чудесным образом поворачивается, и выходит, что плывет она уже от Эстуры. Как ни хитрили рыбаки, никому так и не удалось с Острова выбраться.
   И было тут падре откровение. Явился ему во сне муж огненный, и речет -- а слова точно гром небесный: ''Иди, человече, и пророчествуй слово мое народу глиняному. И да пребудет средь людей сих благодать моего спасения''. Как сказал он, раздалась музыка чудная, и сияние дивное и благолепное разлилось вокруг, и объял отче мир и покой. И восстал Гидо ото сна поутру, и пошел к народу глиняному, и начал втайне от Сестер и присных их учить слову людскому, а с ним -- и Глаголу Божьему.
   Надо же сказать, что один из Держателей, именем Скульптор, не был тогда еще одержим пагубным пристрастием к винопитию, и в творения свои вкладывал более, нежели того от него требовал долг служения Сестрам. Ныне порода людей глиняных, называемых также лемами, порядком испоганилась, прежде же были они видом прекрасны, к учению весьма склонны, а способностями оделены поболе многих из адамова племени. Стал же для них Гидо вроде Господня апостола, и открылся для несчастных свет веры истинной. И хотя были у отца сомнения, не являются ли лемы как твари не племени людского недостойными лицезреть и запечатлеть в душе своей божественное откровение, быстро отринул он сии наветы дьяволовы, видя, с каким рвением новые овцы стада Господня вступили на путь истинного святого благочестия. В самом деле, ведь рек же святой Франциск слово божье птицам небесным, а пророк Иезекииль -- костям и праху земному? Здесь же были не кости и не пернатые неразумные, а создания, явно наделенные душой и искрой божией, рвущиеся выбраться из омута неведения, в коий были ввергнуты злою волею Сестер.
   Но неведомо нам, немощным грешникам, не уподобился ли Гидо в гордыне своей змию диаволову, что, пришед в Рай Господен после сотворения, искушал невинных праотцев человечества, посулив пустые и грешные плоды запретного знания, принесшего людям лишь боль и муки и труд в поте лица своего? Не были ли лемы сотворены замыслом, что никак не соотносится с Господним, и возможно ли, чтобы существо, созданное ДРУГИМ и ДЛЯ ДРУГОГО, оказалось спасенным от мук и воскресшим в ЧУЖОМ раю, нашим Богом созданным и его, только его творениям назначенным?
   Или же самая мысль о том, что есть какой-то другой Бог, равный по силе нашему Творцу, всемогущему и всеведущему, или хотя бы не равный, но независимый в путях своих и своих творений -- что если самая эта мысль есть зловредное наущение диаволово, порочный плевел сомнения в совершенстве Господа? Или же напротив, постигая пути других высших сущностей, можем мы ближе проникнуть в Его дивные замыслы? Ибо воистину неисповедимы пути твои, Господи, и мы, черви земные, недостойные лицезреть даже слабый отблеск Славы Твоей, дивимся и преклоняемся перед Деяниями Твоими скорее потому, что видим, как они прекрасны, нежели потому, что понимаем их сокровенный смысл. И да простится мне дерзостная мысль, что здесь, вот на этом клочке земли, ты во благости своей явил нам ключ к деяниям твоим и позволил наконец -- после стольких веков страданий и бесплодных молитв -- узнать истину, заслуженную столетиями СЛЕПОЙ веры.
  

----------

   Но настало время рассказать о прискорбном событии, положившем начало тягостной и долгой эпохе Отпадения. Ибо только глупец мог надеяться, что Сестры никогда не прознают про запретную деятельность отца Гидо.
   Виной ли тому слежка, предательство одного из новообращенных лемов или просто злосчастное стечение обстоятельств -- то мне неведомо, а только однажды весь заговор открылся, и ученики Гидо сделались жертвами злейшего преследования. И быть на том и окончанию всей истории, да, видать, иная была на то Господня воля. Ибо средь числа Держателей обнаружились тайные сторонники инсургентов, неведомыми путями не то уже снесшиеся со священником, не то намеревавшиеся это сделать. Каковы же причины сего разброда и потаенного предательства в стане верных доселе слуг Сестер, то сказать ныне невозможно, ибо как могут быть ведомы нам промыслы существ столь далеких от нас по роду и происхождению своему?
   Но истину говорю, что когда настало пора преследования лютого, отец Гидо уже был отчасти готов к сему, и посадил учеников своих в лодку, и отплыли они от берега. Когда же бывшие с ним лемы вопросили: ''Что ты делаешь, учитель? Разве не окружили Сестры Остров загородью чудесной, для прохода непроницаемой?'' -- Гидо в ответ рек: ''Укрепитесь в вере своей, дети мои, и доверьтесь провидению Господню. Когда будем мы плыть, падет завеса нечистая''. И воистину, там, где раньше лодку разворачивало назад, проплыли они спокойно и без препятствий. Увидев чудо сие, лемы пали на колена и возгласили учителя своего святым и чудотворцем. Гидо же, приказав им замолчать, молвил: ''То не чудо было, а помощь одного из Держателей, коий в благонравии своем обратил лице к вере истинной и вспомоществовал страждущим и мучимым. Возблагодарим же Господа за наше спасение!''
   Так уплыли они, ничем не тревожимые. Другая же часть обращенных лемов промедлила, и нашла себя отрезанной от всяких средств к бегству. Тогда заперлись несчастные в пещере и приготовились принять смерть от руки нечистых демонов. Но явился им Держатель именем Защитник, и рек: ''Я есмь тварь низкая и недостойная, и единственное удовольствие моего жалкого существования проистекает от поедания новорожденных человеческих младенцев. Кормите меня так, и буду я служить вам верой и правдой до скончания своих дней''. А надобно сказать, что Защитник был из сильнейших Держателей, да и время жизни у этих созданий раз в двадцать поболе недолгого человеческого века.
   Озадаченные сим нежданным заявлением, лемы собрались на совет. Не знали они о чудесном спасении наставника, и думали, что составляют единственное препятствие на пути осуществления замысла Сестер, как они полагали, богопротивного. И рек один, именем Эдон:
   ''То, что предлагает Защитник, греховно и чудовищно, но разве не менее греховно недеянием способствовать Сестрам, год от года лепящим из праха земного несчастных наших братьев и потом казнящих без всякой жалости, не дав лицезреть свет истинного спасения? Посему возьмем на себя, собратья, страшный грех прокормления Защитника, и будем искупать его каждодневным постом и ущемлением плоти. Пусть даже не дано нам будет причаститься блаженства райского, пусть низвергнуты будем в ад на вечные муки и терзания несносимые -- лишь бы воспрепятствовать дочерям диаволовым, что дали нам жизнь для существования жалкого и неразумного, превратив в нелепую пародию на замыслы всеблагого Творца Небесного!''
   Каковое мнение и возобладало, а обрадованный обещанным Защитник оказал достойный отпор совокупной рати прочих Держателей. Шли дни, и ни одна из сторон не могла одержать победу. Тогда Сестры и мятежные лемы объявили перемирие и собрались на совет, на котором и составили договор, соблюдаемый по сию пору.
   По договору, Защитнику и отпадшим выделялось пространство Дальних Пещер, селян же Сестры переместили в Ближнюю под неусыпный надзор Держателя-Стража и запретили выходить на поверхность Острова иначе как для рыбного промысла. Последнее установление имело целью как не допустить повторение истории с отцом Гидо, так и не дозволить рыбакам скитаться без дела по Острову, вмешиваясь в замыслы Высших. Сестры же, дабы выказать добрую волю и благорасположение к предстоящей договоренности, в меру сил своих постарались облегчить тягостное положение несчастного люда рыбачьего: так, разворачивавшая лодки завеса была снята и сменилась на предивный покров, коим скрыты были деяния Высших от глаз досужих посторонних, а рыбаки были теперь вольны покидать Остров, хотя, даже и покинув, пожизненно были обречены испытывать связь со Стражем, бдительно за их делами следившим. Благодаря всем этим мудрым установлениям, бушевавшие на Острове волнения были усмирены навсегда, к добру или к худу -- не мне, неразумному, судить.
  

----------

   Обратимся же теперь к дальнейшей судьбе двух разделенных случаем племен отпадших: тех, что покинули Остров, и тех, что на нем остались.
   Первые, добравшись до берега, немедленно же устремились назначить расследование. Но повествование их имело вид неправдоподобный, да и бывшие после Отпадения на Острове свидетельствовали, что нет там ни Города, ни лемов, а сами местные рыбаки сказки отца Гидо на смех поднимают. И поскольку смятенные беглецы убоялись возвращаться на Остров для дальнейшего разбирательства, предпочли они скрыть произошедшее заговором строжайшего молчания, дабы не прослыть средь людей безумцами.
   Надо же добавить, что лемы сии, хотя и из глины лепленные, и внутри и снаружи оказались с людьми весьма схожими, и, подобно ангелам небесным в растленные времена до всемирного потопа, стали брать в жены дочерей человеческих, и произвели те потомство, и затерялось сие потомство в общей массе людской, живет и по сей день, не ведая о предках своих и пречудной родине своей.
   Что же до второго племени лемов, то жутки оказались пути его, и отвращение и скорбь вопиет к небесам при виде творимых ими ужасных деяний. Ибо сразу после Договора похитили они дочерей из поселения рыбацкого, и держали силою как рабынь или скот бессловесный. И сходились с ними, и производили потомство, которое частью скармливали мерзостному своему Защитнику, частью же -- оставляли для продолжения рода. И когда рыбаки прознали о богопротивных сих деяниях, бросились они истреблять отпадших, но были удержаны Стражем с одной стороны и Защитником с другой, ибо оба эти Держателя со всем возможным тщанием блюли уложения Договора. Так и остались рыбаки жить в Ближней Пещере, полные ненависти к своим ближайшим соседям, но бессильные сделать что-либо.
   Род же лемов, заключенный в Дальних Пещерах, развращался все более и более. Ежели поначалу соблюдали они хоть внешние законы благочестия, то позднее и это забросили. Дочерей своих выращивали как скотину, а потом с ними же и сходились, а потомство от того нечистого союза, если оказывалось мужеска пола, то частью отдавали на прокормление Защитнику, а другой, очень малою, воспитывали как наследников, с малолетства приучая к чудовищным обычаям своим. Грехи же замаливали в беспрерывных самоистязаниях, коим предавались с поистине дьявольским самозабвением, превращая их в какой-то новый, омерзительный вид сладострастия. И воистину, начинаю я думать, что нет Господу нашему дела до созданий этих глиняных и потомков их, ибо иначе возопили бы деяния греховные места сего пуще содомовых, и низринул бы Владыка гнев свой на нечистое место сие, и покарал бы карою страшной, и обратил в пепел и дым, и развеял бы пепел по миру, дабы даже памяти не оставить о сих непристойностях, в довершение всех мерзостей Его именем и в Его славу творившихся! Или нет -- пусть расскажет всем, пусть все видят, как Диавол силою ложной необходимости любое благое начинание превратит в нечто совершенно противоположное, в гнусное издевательство над природой человеческой! Ибо -- истину реку -- нет и не будет и не может быть благих дел, совершаемых чрез преступление святых заповедей Господних! А если поначалу кажется иначе, так то есть наущение диаволово, призванное нас, грешных, спутать и рассеять, и сбить с пути истинного, и превратить замыслы наши в прах и в нечистоты и в надругательство надо славой Господней!''
  

----------

   Пока Учитель говорил все это, Альдо постепенно бледнел, губы начали дрожать. Наконец, он прервал очередную тираду голосом, полным сдерживаемого негодования:
   -- Ты ЛЖЕШЬ, старик. У нас не было выбора. Предложение Защитника -- либо смерть. Ты желаешь нам смерти?
   В тоне Учителя читалось презрение:
   -- Я не желаю смерти вашим детям.
   -- Это ложная доброта, -- парировал Альдо. -- Идет война, а на войне единственный закон -- выживание и победа. Да и Бог это понимает -- разве не приказывал он евреям вырезать одно племя за другим, не считаясь с собственными заповедями?
   -- А разве так следует обращаться с собственными... э, следует их называть женами?.. это бог вам приказал?
   -- В доведенном до животного состоянии женщинам проще расставаться со своими детьми.
   -- Достойный силлогизм, нечего сказать.
   -- Мы чувствуем свою вину. И каждодневно пытаемся искупить грехи. Недавно мы ввели в строй два новых искупительных зала с истязательными снарядами особой конструкции. Один из них позволяет...
   -- Господи, спаси мя от этого безумия! -- вскричал Учитель. -- Да спросите вы любого человека, хоть этого новоприбывшего. Простите, уважаемый, вы не рассудите наш спор?
   Эрд Айнес поднял глаза. Погруженный в собственные мысли, он едва следил за перепалкой. Теперь, когда к нему обратились, он задумчиво произнес:
   -- Боюсь, что в данный момент меня волнует другое. Я вот все думаю: я... я --потомок лема?
   Учитель с видимым сочувствием посмотрел на него и промолвил:
   -- Да. Я полагаю, да. Тут мы подходим к истории с Хаомом Свадигером, и я...
   -- Подождите, -- перебил старика Эрд Айнес. -- Ради бога, не воспримите это как оскорбление, но от вашей манеры выражаться у меня уже голова разболелась.
   Учитель принял виноватый вид:
   -- И не у вас одного. Но что я могу поделать? Виной тому мое старомодное воспитание. Стоит вымолвить три-четыре фразы подряд -- и пошло-поехало, не могу уже себя контролировать.
   -- Знаете что, у меня такое чувство, что я уже обо всем догадался.
   -- Неужели? -- вполне искренне удивился старик.
   -- Информации было предостаточно. Давайте я буду говорить, а вы поправляйте, если что не так.
   -- Принято.
   Старик сел и сложил руки, приготовившись внимательно слушать.
   Эрд Айнес начал:
  

----------

   -- Итак, часть лемов уплыла с Острова, а с ними -- и часть столь драгоценной для Сестер информации. Правильно ли я понимаю, что от лема эта информация каким-то невероятным, возможно, генетическим образом переходит к его потомкам?
   Учитель кивнул:
   -- Я не понимаю значения слова ''генетический''. В остальном вы правы.
   -- А прав ли я, утверждая, что вне Острова Сестры не обладают большой силой?
   -- Верно. За исключением навечно связанных со Стражем эмигрантов никто вне Острова не подчиняется Сестрам, но Страж всегда действует в рамках Договора и не будет управлять людьми, как куклами на веревочках.
   -- Следовательно, потомков лемов надо как-то выманить обратно. И вот тут появляется Хаом Свадигер. Интересно, он был лем или держатель?
   -- Лем. Лучшее творение Скульптора. Очень способное создание. Чтобы подготовить его к жизни вне Острова, и был избран ваш покорный слуга. Это случилось в конце восемнадцатого века. Меня затянули в эту дьявольскую игру обещанием бессмертия и свободы передвижения -- в пределах Острова, конечно. О, да будет...
   -- Вы же обещали не переходить на свою обычную манеру! Итак, позвольте мне продолжить. Я уже начинаю понимать всю изысканность замысла. Видимо, потомки лемов вне дома чувствуют какую-то неустроенность, тоску. Эта тоска и ожидание непонятно чего наследуются из поколения в поколение, пока однажды не переходят в ком-то (как, например, во мне) в одержимый поиск идеала красоты, неутолимый духовный голод. И тут капкан захлопывается.
   -- Все именно так и есть. Хаом Свадигер сыграл роль Моисея, зовущего свой народ в землю обетованную. Где их, правда, ждет не царство Израилево, а ритуальное заклание.
   -- И все было рассчитано так, чтобы на зов откликались только потомки лемов, никто другой? Вы, наверное, специально отбирали куски из уже извлеченных поэм, как можно более эффектные и как можно менее информативные. А потом -- остается только подсунуть пару загадочных фактов биографии и просто сидеть ждать, пока несчастные лемы не приплывут сами, совершая паломничество на родину любимого поэта! Нет, Хаом Свадигер не был поэтом, скорее -- тем флейтистом-крысоловом из сказки, который гонит крыс на погибель заранее заученной мелодией!
   Учитель понурил голову:
   -- Увы, вы правы. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Каково это -- быть крысой, которую тянут за веревочку ее собственных врожденных желаний. Так и с людьми, не только с лемами -- сначала кичатся своей мнимой свободой воли, а потом узнают, что ими всю жизнь управляли и пользовались, и начинают расстраиваться. Ничего, утешайте себя хотя бы тем, что вы оказались очень умной крысой.
   Эрд Айнес в бессилии опустился на подушки. Он чувствовал себя усталым и больным. Внезапная вспышка ярости прошла, оставив после себя только горечь во рту и дрожь озноба. Все это было уже слишком. Но какое-то упрямство внутри заставляло разжать губы и, преодолевая дремотное оцепенение, еле слышно промолвить:
   -- Но... может ли крыса оказаться настолько умной, чтобы не пойти на поводу у крысолова?
   Старик улыбнулся -- очень грустно улыбнулся:
   -- От этого крыса не перестанет быть крысой. Кто знает, может сам ее бунт -- только предусмотренная часть плана какого-то другого крысолова? А может, этого же самого? Лемы не пошли на поводу у Сестер -- и в результате подпали под влияние Защитника, толкнувшее их на самые отвратительные преступления.
   Откуда-то издали раздался дрожащий от злости голос Альдо:
   -- Вы когда-нибудь можете обойтись без оскорблений в наш адрес, неблагодарный?
   Старик все так же грустно улыбался:
   -- Нет, не могу. Я знаю, что вы дали мне кров и спасли от гнева Сестер. Ведь на самом деле, Эрд, и я когда-то пытался бунтовать, много позже истории с Хаомом Свадигером. Что я получил? Ничего хорошего. Сижу тут среди всех этих мерзостей и часами спорю с Альдо.
   -- Упрямый старый осел, -- свирепо выдохнул отпадший лем.
   -- Ничего-ничего, -- усмехнулся Учитель. -- Лучше уж ругаться, чем упражняться в ваших замечательных истязательных комнатах или насиловать рабынь.
   В ответ из угла донеслось неопределенное шипение.
   Эрд Айнес, на минуту совсем было выключившийся из разговора, снова спросил, пользуясь установившейся паузой:
   -- Что же мне делать?
   Учитель отвел глаза, хмуро уставившись в пол. Было видно, как разговор утомил его.
   -- Я не знаю... -- тихо проговорил он. -- Часто я думаю, что все мы -- только нелепые глиняные игрушки в руках Высших Сущностей. И если есть в нас что-то высокое, так только то, что нечаянно пролилось с небес. И сейчас просто просится обратно, извергаясь с наших уст. Веди властелина на трон его, затем умри.
   -- Так значит, люди...
   И в ответ еле слышно прозвучало:
   -- Людей тоже из глины лепили.
  

----------

  
   Последний разговор совсем подорвал силы.
   Теперь болезнь брала свое, погружая Эрда Айнеса в неспокойные воды полубессознательной ознобной дремоты, из которой вынырнуть можно только на секунду, мгновенно испытав вспышку ясности мысли, а потом -- снова назад, в сумрачный морок бреда.
   Так Эрд Айнес очнулся и ненадолго подчиняющимися разуму глазами обвел сумрак опустевшей комнаты. Что-то звало его -- там, наверху. Он должен был выбраться и рассказать Любопытствующему открывшуюся правду. Он должен был проникнуть в загадку глубже.
   Встать с постели и, не помня себя, двинуться в обратный путь. Пройти по лабиринту изрезанных криками предсмертного ужаса коридоров, вымазавшись в желтой сырой дряни, пальцами ощущая биение живых упругих нитей чудовища, кошмар снаружи отражается переливами болезненных спазмов внутри.
   Вот он уже в Ближней Пещере, чей воздух исковеркан тысячами отзвуков эха, в сверхчеловеческой насмешке вторящих органной мессе и вклинивающейся в нее залихватской песне из соседнего кабака. Дьявольская многоголосая какофония, сплетающая между собой высокое и низкое -- и преподносящая результат как чудовищный гротескный шарж, кошмарную издевку над жалкими фигурками людей, затерявшихся в темноте воющего и улюлюкающего помещения.
   Дальше, мимо тысячи мертвых рыбьих глаз, тускло отсвечивающих в слабом свете ламп.
   Дальше, дальше, к еще большему кошмару.
   Ибо вот они стоят у выхода из пещеры, все семеро, Глаз бьется в истерике света.
  

----------

   Конечно, его ждали.
   Слова, которые должны были быть сказаны много веков назад, сейчас должны вернуться. Они ждали слишком долго, семь холодных силуэтов на фоне ночного моря, и теперь их голод бился в судорогах света, выплескивался наружу жадной музыкой Глаза.
   ''Ловушка'', -- мелькнуло где-то внутри.
   Сестры просчитались.
   То, что произошло, было Событием. А Событие пробудило Разум.
   И Эрд Айнес бросился бежать по песку, задыхаясь, сплевывая желтые сгустки мокроты. Движения вырывали из забытья, приводили в действие цепочку жестоких мыслей.
   Ловушка. Тщательно разработанный план. Он был умным лемом. Его подготавливали. Ему объясняли.
   Старик на пирсе -- он предупреждал об опасности или только еще больше интриговал загадочностью своей речи? Да и позволили бы Сестры ему разгуливать по Острову, если бы несчастный слепец, пусть и говоривший совершенно искренне, не был бы частью их дьявольского плана?
   А Любопытствующий? Давайте немного поиграем в друга, да? Купим на сочувствие и сопереживание с легким изысканным привкусом дендизма?
   И потом -- отправим в самое пекло.
   О, сначала тебе покажут нехороших лемов. Объяснят на доступных примерах, как плохо быть непослушным мальчиком и не слушаться Старших Сестер. Ну зачем же сопротивляться, глупое глиняное созданье, ты же не хочешь кончить, скармливая своих детей чудовищу из ночного кошмара?
   Обработка. Чудеса ненавязчивой пропаганды. Конвейер по производству стихов из тел излишне любопытных лемов. Когда, интересно, эти сволочи заразили его болезнью, чтобы ослабить сознание и выпустить СЛОВА наружу?
   А ты-то думал, ты умный. Радовался догадкам. Тешил себя иллюзиями, что можешь победить Высших с помощью жалких цепочек псевдонаучных выводов. А тебя же предупреждали насчет ''нелепых глиняных игрушек''.
   Эрд Айнес дернулся в спазме отвращения.
   Учитель... Предатель из предателей! Последняя остановка на конвейере в ад! Трех фраз он не может без архаизмов произнести, видите ли. Да на самом деле он просто готовил к словесному извержению. Настраивал на нужный лад. Ведь у Хаома Свадигера архаизмов полно. Да и у слышанного им лема -- немало. То, что Эрд Айнес должен был сказать, должно иметь привкус старины. А сам он никогда допотопной литературой не занимался, вот и надо было освежить подавленное разумом. Вывести наружу словесный понос подсознания.
   Эрд Айнес остановился, задыхаясь в гневе. Хорошо еще, что он не дал Учителю закончить монолог в том же стиле. Вот тогда бы точно спасения не было.
  

----------

   Город принял беглеца извечным сырым холодом своих стен. Крыши плакали грязной водой, заставляя сердце биться в такт нудному, обессиливающему ритму.
   Сдайся... Веди... Веди на трон... Ты ничто, отнявшее у Бога частицу его славы и величия. Отдай же ее. Покорись, смертный. Склони голову перед волею созданий выше твоего жалкого разумения. Неужели ты не понял, что именно эта частица наполняла твою жизнь смыслом все эти годы. Тянула тебя к разгадке, к стихам твоего любимца, и дальше -- на Остров. Что бы ты делал без нее, ничтожество? Так плати же за смысл, внесенный нами в твою жизнь.
   Дождь кроет стены сеткой мокрых пятен. Серое свинцовое небо тянется далеко-далеко, к скрытой туманом вершине холма. Дома стоят холодными часовыми вечности, готовые вытянуться в карауле над твоей могилой. Мерный, бесцветный, унылый пейзаж, искушающий соблазном небытия. Спи крепко под стук капель, навеки грустный, навеки спокойный.
   Эрд Айнес поднимает к лицу руки. Отросшие заостренные ногти делают пальцы еще длиннее, будто пытаются дотянуться до неба. Руки пахнут глиной. Он весь пахнет глиной. Что он ел все эти дни? Он не знает, не помнит, не имеет ни малейшего представления. Просто никогда не задумывался.
   Господи, неужели...
   Да, и он знал об этом. Его сны не были снами. По ночам темная душа Города овладевала им, и он бродил по улицам, скитался в гулком эхе подземных переходов, ел, с наслаждением ел сырую, желтую, мертвенно светящуюся массу.
   Они владеют им с рождения и до смерти. Все эти мысли -- тоже часть плана. Он овощ, который вырастили, сорвали, почистили и сейчас готовят себе на обед.
   Свобода? Нет никакой свободы.
  

----------

   Вот они стоят снова.
   Одежды развеваются на холодном ветру.
   Это место создано для смерти.
   Это мгновение -- тоже.
   Ты сам создан для смерти.
   Умри.
  

----------

   Он хочет чувствовать ненависть. Ее нет. Странно, в этот миг он ощущает
   любовь? Холодное созерцательное преклонение перед вечностью, запечатлевшейся в семи каменных, бледных, полных решимости и воли лицах?
   Или то просто усталость? Окаменение? Предчувствия близкого СНА?
   Где-то в груди клокочет воздух, через силу выдувая наружу череду слов. Старых, вычурных. Странных. Сначала лишь бессвязный лепет смыслов в окружении троеточий молчания:
   ''иже... еси... вопиет... глас... исходят... словеса...''
   Потом внутри словно вспыхивает свет. Истина в сиянии совершенства. Солнце, дальние отблески которого он ловил всю свою жизнь.
   Свет рвется из него сладкой болью. Он умирает и счастлив. Бремя было слишком тяжелым.
   Больше нет нелепых поисков истины, красоты, счастья. Все воплотилось в одну эту яркую вспышку. Сейчас будет СВЕТ и СМЕРТЬ и ВСЕ.
   Первые слова уже звучат, как вдруг из самой глубины гибнущего и одурманенного сознания выныривает мысль.
   И все рушится. Солнце гаснет, слова рассыпаются как карточный домик, Эрд Айнес в бессилии умолкает и падает на землю. Сестры исчезают, песня обрывается, он остается жив. Все это сделала одна мысль, как молнией высветившая череду новых, до сих пор скрытых от его понимания смыслов. Эрд Айнес засыпает, а на языке по-прежнему вертится спасительное:
   ''Почему боги говорят по-испански?''
  

----------

   Темно. Горят свечи и камин. Любопытствующий зябко ежится и произносит в пустоту:
   -- Совсем у нас в Аргентине климат испортился. Уж не нашего ли Отца Облаков это козни?
   Эрд Айнес понемногу приходит в себя. Он лежит на диване в апартаментах Любопытствующего. И, кажется, выздоравливает.
   Первая мысль -- о том же. Пересохший язык с трудом ворочается, произнося спасительные слова:
   -- Почему... по-испански?
   Любопытствующий вздрагивает, поднимает глаза. Произносит с легкой улыбкой:
   -- Ну и напугал же ты меня. Я уже думал -- не выберешься.
   -- Предатель, -- пробормотал Эрд Айнес, переворачиваясь на другой бок и снова засыпая.
  

----------

   Снова вынужден я содрать с себя маску третьего лица и заговорить про себя ''я''. Но на сей раз не от отчаяния.
   Нет, отчаянье осталось, оно никуда и не уходило, превратившись почти в мою вторую натуру. То есть в привычку -- как ни жутко замечать это.
   Но довольно стенаний. Точность, только точность заставляет меня написать это отступление.
   Не буду скрывать -- я трус. Сообщаемые мной сведения слишком невероятны, чтобы доверять их первому встречному. Бог знает, что может произойти, если тайна Острова откроется. Лучше уж поменять все возможные названия, включая свое собственное имя, и тешить себя глупой мыслью, что можешь управлять событиями.
   Вот так-то. Вы спросите, почему Аргентина? А почему бы и нет? Всяко лучше, чем утомлять себя нелепыми троеточиями. Тут подойдет любая католическая страна, у которой есть морское побережье.
   Так что ставьте на место несчастной Аргентины Польшу, Ирландию или Канаду и не мешайте врать дальше.
  

----------

   Тем более, что Эрд Айнес уже почти совсем поправился. Любопытствующий не уставал хлопотать и ухаживать за больным, как заботливая няня, попутно стараясь выведать любые крохи информации, которой Эрд Айнес мог располагать. Враг Любопытствующий или не враг, Эрд Айнес чисто по-человечески был ему очень благодарен. Что же до опасений относительно ''конвейера'', то эту часть рассказа Любопытствующий выслушал с лукавой усмешкой и в конце проговорил язвительным тоном:
   -- Ну, если я и агент Сестер, то очень уж подсознательный. Похоже, эти милые дамы решили воспользоваться моим длинным носом в их собственных интересах, превратив в подобие гида по Острову. Искренне благодарю вас, о небесные госпожи, но в таком случае я предпочитаю быть нем как рыба и ужасен как ваш разлюбезный Защитник.
   После чего вновь вернулся к расспросам. Эрд Айнес и сам был не против заново осмыслить события последних дней, излагая пережитое такому внимательному слушателю, как Любопытствующий. Так постепенно они подошли к неожиданной догадке, внезапно нарушившей все замыслы Сестер.
   И вот -- неизбежный вопрос, которого Эрд Айнес ждал с самого начала беседы:
   -- Так при чем здесь испанский?
   Голос Любопытствующего звучал как-то настороженно. Он что, внутренне корит себя за недогадливость? Боится, что Эрд Айнес узнал о чем-то запретном? Или просто очень сосредоточен в поисках разгадки? Эрд Айнес не мог дать ответ, да и дебри психологии Любопытствующего волновали его сейчас меньше всего. Пора, давно пора выговориться.
   -- Понимаешь, меня насторожили два факта. Первый -- почему все вокруг говорят на языке этой местности? Ну ладно еще Учитель -- тот сам вроде бы из Аргентины. Но Скульптор-то тут был с самого начала!
   -- Скульптор мог выучить испанский. Или сам быть испанцем, обученным Сестрами.
   -- Хорошо, а почему Хаом Свадигер писал по-испански?
   Любопытствующий хмыкнул:
   -- А на каком еще языке, спрашивается? Свадигера отправили выманивать бежавших на континент лемов. Вполне естественно, что он писал на том языке, который они понимали.
   -- Но лем, чью смерть я наблюдал -- он же тоже говорил по-испански!
   -- А может, и нет? Может, они все говорят на каком-то телепатическом метаязыке, автоматически превращающемся у нас в голове в слова нашего родного языка.
   -- Да к тому же еще и зарифмованные? Не верю. Лем говорил голосом, не какими-то там оккультными сигналами. К тому же, я видел, как двигаются его губы. Артикуляция чисто испанская. Он ПРОИЗНОСИЛ все это.
   -- Что, если лемы говорят на языке той земли, из которой сделаны?
   -- В таком случае, что мешает им говорить на каком-нибудь индейском наречии? Нет, проще уж предположить, что поэма, возвращающая рассудок отцу Сестер, почему-то написана по-испански.
   Любопытствующий развел руками.
   -- Хорошо-хорошо. Сдаюсь. Сестры жаждут внести свой вклад в сокровищницу испанской поэзии. Что это нам дает?
   -- Пока ничего. Но вот второе, еще более интересное обстоятельство. Ты никогда не замечал одну странность в том документе, который привел тебя сюда?
   -- Там полно странностей, -- усмехнулся Любопытствующий. -- Какую именно?
   -- Предположим, есть у нас два бога. Добрый и злой. Почему они во всей огромной Вселенной не могли выбрать лучшего места для драки, чем этот вот кусок грязи?
   -- Случайность?
   -- Таких случайностей не бывает. Что-то здесь не так. Все произошедшее свидетельствует, что уже ДО битвы бог-папочка имел какую-то странную и глубокую связь с событиями земной истории.
   Любопытствующий потер лоб, совершил несколько неопределенных движений руками и наконец пробормотал:
   -- М-да, интересно получается. И что ты собираешься предпринять?
   -- Спросить у кого-нибудь. Например, у Сестер.
   -- Почему сразу не у Господа Бога? Чего мелочиться?
   Эрд Айнес улыбнулся:
   -- Насчет Господа Бога не знаю, а Сестер я видел уже четырежды. И мне кажется, что добьюсь своего.
   -- Это как же? Возопишь в небеси?
   -- Именно. Надо только правильно место выбрать.
  

----------

   Падре Жозе прошелся из угла в угол, неуверенно покачивая головой, потом проговорил:
   -- Может, в ваших подозрениях и есть доля правды. Но что могу сделать я, немощный священник, которого, как вы сами говорите, просто используют против воли в дьявольском представлении, разыгрывающемся здесь? Что, в самом деле, я могу сделать? Восстать? Нелепо. Уехать? Бессмысленно, меня сменит новый. Организовать на какие-то действия рыбаков? Но тогда я просто кончу дни в Дальних Пещерах, буду там стенать и жаловаться на судьбу вместе с Учителем.
   Священник раздраженно махнул рукой и сел, тихим голосом добавив:
   -- Ничего нельзя сделать. Мы все -- жалкие марионетки.
   И падре Жозе вздрогнул, когда решительный голос Эрда Айнеса произнес:
   -- Нет. Это неправда. Они хотят, чтобы мы так думали. Хотят подавить нашу волю, убедить в своей непогрешимости и неуязвимости. Они лгут.
   Священник прикрыл лицо руками и долго молчал. Наконец, до Эрда Айнеса донесся еле различимый шепот:
   -- Это-то страшнее всего. Грешно... хулить создателя. Дар существования... слишком велик, чтобы кидать его в лицо Творцу, изрекая смешные претензии. И притворяться, что ты что-то понимаешь.
   Эрд Айнес вскочил, сжимая кулаки:
   -- Ненавижу богов, всех до единого. Лжецы. Трусы. Напыщенные самозванцы. Прячутся незнамо где от гнева людей и окружают себя туманом загадочности. Дескать, мы и великие, и всеблагие, и вечные, и незнамо какие еще -- поди докажи, что не так, когда появляются они только изредка, да и то исключительно для поддержания собственной репутации. А какой при этом дешевый балаган каждый раз устраивают! И кусты тебе огненные, и гром небесный, и колеса огненные, и книги левитирующие! И все для того, чтобы мы, идиоты, поверили в их треклятое величие! А значит, и в собственное ничтожество. Да тут еще одна дешевая увертка, издревле вбиваемая в мозги несчастным верующим -- концепция греха. Грешные мы, видите ли! Жалкие, грязные, недостойные. Даже если и не грешили вовсе -- все равно грешники, из-за папы с мамой, из-за первородного греха... Да мало ли отчего! Оттого что существуем. Тень отбрасываем.
   -- Довольно, -- тихо проговорил священник, отнимая руки от лица. -- В тебе говорит гнев, слепой гнев.
   Эрд Айнес прервал падре, почти не задумываясь парировав:
   -- Нет, скорее уж в вас говорит слепая вера. Да задумайтесь же на минуту над жизнью жалких существ, которые дерзнули называть себя богами. Они же стерильны в своем самодовольном совершенстве! И еще хотят, чтобы мы, даже опустившись на самое дно боли и страданий, все равно не прекращали славословить этих тварей, умащивать елеем их непомерную гордость. Да, действительно правы Аристотель и Спиноза, когда говорят, что ''единственное занятие бога -- это бесконечной любовью любить самого себя''. Воистину, если бог таков, каким вы его изображаете, то ему нечем заниматься кроме онанизма!
   -- Вон отсюда, -- выдавил падре почти шепотом, его побледневшие губы дрожали.
   -- Никуда я не уйду, пока не договорю. Нет, Аристотель был не прав. Бог вовсе не так плох. Он просто патологический лжец и притворщик. Он хочет изобразить из себя что-то отдельное и высшее, что-то намного превосходящее людей и как бы независимое от них. Ерунда! Он говорит на нашем языке, беспрестанно следит за нашими действиями, готов впитать в себя каждый шаг этих вроде бы низших существ. Зачем? Да ему скучно. Наши муки вносят смысл и биение жизни в его мертвое совершенство. Он влюблен в зло и слепую жадность, переполняющую наш мир, и подглядывает в замочную скважину облаков, краснея от стыда и вожделения. Потому что наша слепота заставляет нас двигаться и действовать -- дар, которого он сам давно лишился, оскопленный собственной безукоризненностью.
   Священник поднялся с места, вцепившись руками в подлокотники кресла:
   -- Эрд Айнес, я понимаю, тебе пришлось тяжело. Но может быть все же хватит изрыгать из себя всю эту грязь?
   -- А что мне еще остается думать? Я знаю, что Сестры и их отец говорили по-испански, причем еще до битвы. Что они здесь делали, господа всемогущие и совершенные? Экстремальным туризмом занимались? Но то, что поэма воскрешения звучит по-испански, совершенно точно означает, что местный бог-отец насквозь пропитался здешней культурой. Как минимум. Значит, подглядывал в щелочку-то. Еще как. Где ему еще такого понабраться.
   Падре Жозе кивнул:
   -- Хорошо. Пусть в отношении здешних самозваных богов вы и правы. Но распространять такие суждения на нашего Творца...
   Эрд Айнес дернулся и рухнул на пол, пораженный внезапным спазмом боли. Это был Страж. Огненные молнии внутри прочертили:
   -- Сестры БУДУТ говорить с тобой, сын лема.
   ''Сработало'', -- усмехнулся про себя Эрд Айнес сквозь дурманящую разум завесу боли. И потерял сознание с застывшей на губах торжествующей улыбкой.
  

----------

   А потом боль ушла, и пришел свет. Эрд Айнес не сразу понял, что сидит в мягком кресле на террасе, расположенной где-то высоко-высоко. Далеко впереди виднелась вечно скрытая облаками верхушка Туманного Холма, еще дальше -- крыши города и море.
   У ограды стояла она и смотрела куда-то за горизонт. Потом развернулась, заметила его.
   -- Очнулись.
   Это был не вопрос, скорее -- констатация факта, галочка себе на заметку. Голос почти лишен эмоций и абсолютно, хрустально четок.
   Она провела пальцем по цепочке, к которой был подвешен Глаз. Помолчала, видимо, разглядывая его, потом произнесла:
   -- Значит, вы не сдадитесь, пока всего не узнаете.
   Эрд Айнес кивнул.
   -- Что ж, тогда следуйте за мной.
   Они прошли в небольшую прохладную комнату. Дверь закрылась, комната двинулась вниз. Эрд Айнес удивленно повел бровью. У богов, оказывается, бывают лифты.
   Традиционный для Острова лабиринт коридоров привел в просторный зал с тысячами непонятных бугорков на стенах. Она села на один из стульев и указала жестом, чтобы Эрд Айнес сел на другой. После того, как Эрд Айнес повиновался, она проговорила:
   -- Итак, вот вам правда без мифологической мишуры. Конечно же, мы не боги.
   -- Кто же тогда?
   -- Высшие существа, скажем так. Очень высокоразвитая цивилизация.
   -- Вы... из космоса?
   -- Это сложно объяснять. Вам станет понятнее, если я скажу, что мы пришли из Сфер за Воротами? Полагаю, ваши представления слишком ограничены, чтобы вы поняли.
   -- И вы всю историю человечества выступали в роли... нашего бога?
   Она улыбнулась -- чуть развела уголки губ.
   -- Нет. Мы не являлись творцами или сколько-нибудь активным формирующим фактором вашей цивилизации. Мы просто следили.
   -- Зачем?
   -- Представь себе цивилизацию на последней ступени развития. Прежние национальные и культурные различия стерты, неумолимые законы информационной энтропии привели к Последнему Перемешиванию -- создалась единая, однородная культура, которую уже не могут поколебать и возвратить к жизни никакие технологические и социальные революции. Да, мы дети мертвой культуры, когда сказано все, что можно сказать, и спето все, что можно спеть. Комфортный склеп угасающей в технологическом раю цивилизации.
   -- Неужели это так плохо?
   Она подняла на него взгляд своего единственного глаза, в голосе скользнула нотка грусти.
   -- Хуже, чем ты думаешь. На каждого приходится по несколько миллионов таких же, с совершенно неотличимыми привычками, вкусами и устремлениями. И это не по причине какого-нибудь клонирования -- просто цивилизация уже выбрала оптимальный образ жизни для всех и каждого.
   -- Так значит, вы решили освежить культуру за наш счет?
   -- Не совсем так. Мой отец принадлежал к Наблюдателям. Таким, по их добровольному согласию, уничтожали большинство информационных наслоений в памяти и посылали следить за жизнью какого-нибудь из отдаленных миров.
   -- Следить? Почему вы ограничивались ролью наблюдателей?
   -- Мы не имеем права вмешиваться. Произошла бы неизбежная информационная диффузия, и ваша культура утратила бы индивидуальность, превратившись в очередное воспроизведение все того же шаблона.
   -- И поэтому вы позволили нам умирать от голода и войн?
   -- Напоминаю, мы не боги. Мы не создавали вашу цивилизацию. Мы не берем на себя ответственность. Но мы сохраняем вашу культуру для вечности. Вся информация идет в Мозг, где становится достойной частью общей цивилизации. Даже если вы погибнете, вы погибнете не напрасно.
   -- Даже если мы будем погибать, вы и не подумаете нам помочь!
   Снова Эрд Айнес получил в ответ полуулыбку.
   -- Если мы вам ''поможем'', через полгода вы превратитесь в точную копию нас самих. А это все равно что смерть.
   Она на секунду опустила взгляд своего единственного глаза. Возможно, наибольшее выражение скорби, на которое была способна.
  

----------

   -- Я верю вам.
   Старшая Сестра повернулась, оторвав взгляд от голоэкрана. Только что они пересмотрели множество фрагментов из записей, сделанных высшими за столетия наблюдений за земной культурой. Впечатляющая коллекция. Эрд Айнес с радостью был бы готов посвятить жизнь ее изучению. Но сейчас его волновало другое.
   -- Один вопрос.
   -- Я слушаю.
   Она откинулась на спинку стула и погасила экран. Эрд Айнес сглотнул и проговорил, сам опасаясь услышать ответ:
   -- Ваша цивилизация... Она знает что-нибудь о... настоящем Боге?
   Она чуть склонилась вперед и ответила, не глядя на него:
   -- Нет. Все наши знания не приблизили нас к разгадке великой тайны. Мы не можем сказать, кто и зачем создал мир. Да и был ли этот загадочный ''бог''?
   -- Значит, разгадки не существует?
   -- Есть надежда. Наш Мозг полагает, что следы деятельности предполагаемых Творцов могут быть найдены на отдаленных мирах типа Земли.
   -- Так вот что вы ищите здесь!
   -- Да, в том числе и это. Тысячи Наблюдателей, разбросанных по Сферам, ищут не просто сведения о новых, экзотических культурах. Они ищут ответ на главный вопрос.
   -- И что вы нашли?
   -- На Земле? Ничего, кроме сотен самопальных и примитивных культов. Своеобразная цивилизация, но жестокая и слепая в своей агрессии. И ни малейшего следа того, что вы называете ''божьим промыслом''. Если Творцы и существуют, то не вы являетесь их любимцами.
   Она помолчала, словно подытоживая что-то в уме, потом, стряхнув раздумье, проговорила:
   -- Довольно об этом. Вы же хотите услышать о битве?
   Эрд Айнес кивнул.
   -- Хорошо. С давних времен, с самого начала деятельности Наблюдателей, за ними охотится какая-то загадочная сила. Многие уже погибли. Оставшиеся живут в огромных летучих крепостях, скрытые за завесой самых совершенных средств маскировки и защиты. Но иногда и это не помогает. Убийцы выныривают словно ниоткуда и в доли секунды уничтожают убежище наблюдателя.
   Она встала с кресла, прошла в дальний угол комнаты и продолжала говорить оттуда, прислонившись спиной к стене. Тон ее голоса не изменился.
   -- В этот раз Убийцы напали тоже внезапно. Отцу удалось зацепить одного -- прежде чем его собственный мозг был поврежден. Как всегда, даже захватив раненого убийцу, мы не смогли ничего узнать -- из булькающего желе много не вытянешь.
   Повисла пауза. Эрд Айнес силился различить выражение лица Сестры в заливавшей комнату полутьме. Наконец, из угла донеслось:
   -- Это все. Остальное ты знаешь. Я и так уже сказала достаточно, чтобы еще и повторять историю, известную любому здешнему рыбаку.
   -- Так что вы хотите от меня?
   -- Твою песню.
   -- И мою смерть?
   -- И твою смерть.
   Старшая Сестра подошла к креслу, оперлась руками на спинку, взглянула на него:
   -- Я понимаю, это сложное решение. Но отказываться нелепо. Слова все равно будут срываться с языка, бередить разум, мучить и наводнять сознание вереницами невысказанных смыслов. Только с песней ты обретешь покой. И приблизишь нас к ответу на Главный Вопрос.
   -- Как? Вы же сказали, что на Земле нет ничего интересного!
   -- Мне кажется так, но Мозг может решить иначе. И если Творцы существовали, любое сведения о Вселенной могут пролить свет на их первоначальный замысел.
   -- Так ваш Мозг еще не знает о земной культуре?
   -- Нет. Все данные будут загружены после окончания жизненного цикла цивилизации и последующей предварительной обработки.
   -- Иными словами, вы ждете, пока люди погибнут?
   -- Да.
   -- А если мы не погибнем?
   -- Исключено. Параметры саморазрушения превышают критические значения.
   -- То есть гибель неизбежна?
   Она кивнула, слабая искорка мелькнула где-то в глубине зрачка. Сочувствие? Любопытство?
   Она сцепила пальцы в замок, произнесла голосом еще тверже обычного:
   -- Весь цикл вашего существования -- жалкое мгновение истории, слишком короткое даже для того, чтобы дважды беспокоить Мозг проблемами вашего ничтожного мира. Все же, возможно, вы несете что-то важное. Что, если именно ваша часть песни несет ожидаемую разгадку?
   Эрд Айнес улыбнулся:
   -- Приятно слышать, что от тебя так многое зависит.
   Она покачала головой:
   -- Не обольщайся. Не так уж много. Ты -- лишь мельчайший кусок стекла в общей огромной мозаике. Никто и не заметит твоего отсутствия.
   -- Что же вы обо мне так печетесь?
   -- Если мы не сможем получить утерянную часть песни, ее придется реконструировать. Это сложный и утомительный процесс, но не сомневайся -- мы справимся.
   -- Ага, так ступать по трупам вам ПРОЩЕ?
   Она провела рукой по лбу и ответила, произнося слова чуть медленнее, чем обычно:
   -- Ты -- результат чудовищной ошибки. Если бы не этот тупой фанатик Гидо, тебя бы не было. Ты -- флейта, внезапно научившаяся говорить. Инструмент, обретший разум.
   -- И потому -- уже больше не инструмент.
   -- А что же еще тогда? Пойми, что флейта, отказавшаяся играть, вовсе не обрела от этого способность заниматься чем-то другим. И не стала счастливее. Флейта, отказывающаяся играть -- это просто негодная флейта. Такую выбрасывают или чинят.
   Она резко оборвала свою речь, бросив взгляд в его сторону.
   Эрд Айнес молчал.
   Он снова хотел заставить себя ненавидеть это надменное, расчетливое, гордое существо. Он не мог. Он понимал, что разговор подходил к концу, и пытался хотя бы молчанием выкроить себе секунду, чтобы продолжать смотреть. Он словно остекленел, и прежняя ярость растворилась в холодном созерцательном чувстве преклонения перед совершенством.
   Она разгадала его взгляд, снова чуть развела уголки губ в полуулыбке:
   -- Лемово племя. Можешь не раскрывать рот, не произносить громких и нелепых фраз о своих чувствах ко мне. Я знаю все, что ты чувствуешь. Так и должно быть. Я сама вложила это в твоих непослушных предков.
   Она чуть наклонилась в его сторону, не вставая с кресла, и, отчетливо разделяя слова, выговорила:
   -- Ты раб и сын раба. Сбившаяся с пути глиняная игрушка. Твое счастье -- выполнять волю Господ. Все нити твоих желаний ведут к одному. Пой песню. Умри. Для тебя нет иного счастья, иного смысла, иного предназначения.
   И -- громко, почти выкриком, вместе со знакомым спазмом боли внутри черепа:
   -- Уходи.
  

----------

   Эрд Айнес пришел в себя на жестком ложе священника. Сам падре Жозе стоял на коленях на полу комнаты, сгорбившись, и, видимо, беззвучно молясь. Когда священник повернулся, Эрд Айнес заметил на его лице мокрые пятна высыхающих слез.
   -- Что-то случилось?
   Священник отрицательно покачал головой, поднялся с колен и прошел к креслу. Потом остановился и грустно проговорил:
   -- Твои проклятья возымели действие. Похоже, богохульники и нечестивцы больше интересуют богов, чем смиренные слуги.
   Эрд Айнес опустил голову на подушку и ответил, глядя в потолок пещеры:
   -- Они не боги. Просто шибко ученые инопланетяне, возомнившие о себе неизвестно что. И они ничегошеньки не знают.
   Священник сел, рассеянно потеребил руками складки рясы. Потом смущенно, едва-едва улыбнулся:
   -- А у меня все из головы не выходит одна история.
  

----------

   Уж и не помню, когда и где ее услышал. Давно это было, еще на континенте, в те прекрасные времена, когда я и знать не знал про каких-то там сестер, держателей и лемов.
   В одной деревне жил-был священник. Был он уже стар, подслеповат, туг на ухо, да и разум порядком притупился.
   Вот проснулся он как-то утром и решил перечитать текст Писания, назначенный к службе. И закралась тут у него мысль, что написан этот фрагмент как-то не так. Слова вроде те же, а только смысл другой получается. Когда-то в юности он эти строчки совсем по-другому понимал.
   Старик погрузился в размышления. А как эта фраза должна на самом-то деле звучать? Да нет, вроде все так. Сколько раз уже бубнил на службе, а ведь не замечал же ничего!
   Переворачивает старик страницу, смотрит наугад другое место. Опять не то! Или то? А кто его разберет! Только вроде вот тут строчки переставлены, а здесь слово переврано, а тут другое появилось там, где быть не должно.
   Листает старик Писание и удивляется все больше и больше. Что это за Библия странная попалась! И главное, когда служишь мессу и читаешь в тысячный раз тот же псалом, а сам устал, ноги болят, в сон так и клонит -- где тут уж над содержанием задумываться. Читаешь что в книге написано, благо шрифт крупный, старые глаза не утруждает. Но если Псалтирь весь перевран...
   Господи, спаси и помилуй! Сколько же лет он подобную ересь на службе читал! И как это не заметил никто?
   Испуганный и смятенный, священник двинулся на еле слушающихся ногах в церковь. Заходит и дивится. Странно все как-то. Вроде если не особенно вглядываться -- и чинно вокруг, и благолепно. А присмотришься попристальнее -- прям оторопь берет.
   Ну конечно же, священник знал, что церковь старая, что денег на ремонт нет, да и художника нанять дорого, так что фрески от свечей порядком закоптились. Вот только копоть какая-то странная. Почему лица апостолов все больше свиные рыла напоминают? А у девы Марии -- это что, клыки? Моргает священник, щурится, смотрит и так и этак -- никак ему точно не разглядеть. Стар стал, все перед глазами расплывается. Видать, почудилось.
   Отвернулся священник от росписей и пуще прежнего насторожился. Что-то от кадильниц стало серой тянуть. Вроде аромат прежний, да какой-то подпорченный. И как он раньше не заметил? Надо бы учинить нагоняй служке, совсем распоясался бездельник, невесть какую дрянь вместо благовоний подкладывает.
   Ой, а что это со свечками-то делается? И дрожат странной дрожью безо всякого ветра, и искрами непонятными то и дело сыплют, а сами какие-то перевитые да гнутые, срамота сплошная.
   Совсем священнику худо стало. Подходит он к алтарю, а у святых врат сидит черт и ухмыляется. Разгневался старец, начал клясть нечистого да крестное знаменье творить. А черт знай себе хвостом помахивает, приговаривая:
   -- И как тебе, поп, не совестно -- из родного дома выгоняешь.
   Священник машет руками в ужасе:
   -- Прочь, тварь поганая! Сие есть дом Божий, а не твое нечестивое убежище.
   Тут черт еще больше прежнего развеселился:
   -- Был-то божий, да протух и заплесневел весь. Боженька же у нас разборчивый, ему и молитвы искренние подавай, и пение задушевное, и красоту с благолепием. Да только вот видать невдомек ему, что ради этой самой красоты людишкам приходится день-деньской грязь изо всех щелей выскребать. А как отвернутся -- так та мигом снова заводится, да и я вместе с ней мелкой плесенью проберусь, наведу порядок. Иначе кто же о вас, бедных, позаботится? Я же все понимаю -- устали, милые, шутка ли денно и нощно выполнять бесконечные боговы заветы и заповеди. Тут и надорваться недолго. И зачем все это? Чай, ответа-то с небес все равно не получите. Так что приди ко мне всяк усталый и разочарованный, и отвернись чуток да зевни немного, да пусти жизнь по накатанному руслу -- остальное я уж сам доделаю. Наведу грязи и копоти, припорошу гнильцой -- и так, потихоньку-полегоньку, обустрою себе уютное местечко. А потом отправлю хозяина в ад и сам его место займу -- все равно уже невелика разница.
   С тех пор в деревенской церкви появился новый священник. Только кому до этого дело? Церковь как церковь, поп как поп, служба как служба -- пыль, грязь да скука. Увидит прихожанин, что у попа из-под рясы хвост торчит, и только плечами пожмет -- привиделось, видать. Зевнет прихожанин и пойдет дальше. Может, и посудачит об этом в трактире, да навряд ли. Кому охота вглядываться, в самом деле?
  

----------

   Священник умолк, грустно улыбаясь. Эрд Айнес долго не находил, что ответить, потом неуверенно произнес:
   -- Вам не следует так мучить себя. Вам досталась тяжелая ноша, вы несете ее с честью, и жители деревни считают вас безусловным лидером. Я уверен, вы делаете все возможное, чтобы поддержать их. И нелепо в таком положении изводить себя невнятными упреками в нерадивости.
   Падре Жозе сцепил пальцы и чуть склонил голову вперед:
   -- Благодарю за добрые слова, но боюсь, что вы меня не поняли. Все рассказанное -- вовсе не аллегория. И говорил я, конечно же, не о себе.
   -- В таком случае, падре, я действительно вас не понял -- и до сих пор не понимаю.
   -- Я говорил о Городе.
   Что-то в интонации священника заставило Эрда Айнеса содрогнуться. Смысл притчи внезапно прояснился, и, леденея от ужаса и осознания происходящего, Эрд Айнес проговорил:
   -- Этот безымянный ''Он'' в рассказе о событиях после битвы -- это... это же Дьявол!
   Священник прикрыл глаза и кивнул. Потом поднял веки и не спеша обвел пещеру долгим тяжелым взглядом.
   -- Он самый. Тот, кто так любит маскировать свои проделки под следы неумолимого течения времени. Может, он и есть Время? Он, жестокий и неумолимый. Мастер плесени. Лорд ржавчины. Повелитель пыли. Господин гниение и смерть.
   Воздух будто стал холоднее. Священник чеканил слова, произнося все громче и громче:
   -- Он, проникший в каждую щель, осквернивший каждый атом этого мира дыханием тлена. Он, заставивший нас поверить в тщетность мечты о благе и спасении. Он, вечно убивающий вечность нестерпимо медленным течением секунд нашего мучительного и жалкого существования. Он, отнявший у Бога его творения и превративший их в гнусное прибежище грязи и нечистот. Предатель, плодящий предателей. Убийца, плодящий убийц. Трус, плодящий трусов. Он, да будет он проклят.
   Падре Жозе рубанул рукой в воздухе, потом моргнул, и, словно постеснявшись собственной напыщенности, нерешительно улыбнулся:
   -- Пойдемте, я покажу вам кое-что.
   В одном из помещений дома оказалась потайная дверь, которую скрывала вешалка с множеством пропыленных одеяний. Ход за дверью вел вниз, в темноту. Священник зажег факел, и они принялись спускаться. Пока они шли, падре Жозе не переставал рассказывать, и его голос звучал по-странному гулко, преображенный эхом подземных переходов. Он говорил, как нашел эти пещеры десять лет назад при реконструкции церкви, как исследовал их по ночам, запирая свои комнаты на ключ изнутри и каждый шаг ожидая, что его постигнет кара Сестер за нарушение древнего соглашения с жителями деревни. Но в его ночные прогулки так никто и не вмешался. Он уходил в своих странствиях все дальше и дальше, чертил карты лабиринтов, заучивал наизусть наиболее короткие маршруты, пока однажды не обнаружил проход в покрытые желтой плесенью подземелья. Там, бродя среди молчаливых лемов, он припомнил старую сказку про черта и подслеповатого священника.
  

----------

   -- Мы пришли.
   Священник отошел в сторону, подходя к каждому из прикрепленных к стене факелов и зажигая их один за другим.
   Эрд Айнес остановился, ошеломленный.
   Это был один из типичных залов Города, разве что подземный и потому лишенный окон. Эрд Айнес узнавал знакомый архитектурный стиль, знакомую дерзкую свободу фантазии, не погребенной под бременем необходимости. Но здесь, в этом совершенно обычном уголке Города, произошло чудо. Пропал мертвенный налет грибка, пропали наслоения грязи, и свет факелов изгнал из помещения всегдашнюю тьму и сырость. Барельефы, с которыми прежде играло странные шутки время, до неузнаваемости искажая изначальный рисунок и композицию, неожиданно предстали в новом свете, поражающие красотой и гармонией изображаемого. То были сцены со множеством участников, и по костюмам Эрд Айнес догадался, что это какие-то эпизоды из жизни Испании -- приблизительно, двенадцатого века нашей эры. Но то, что дошло до нас в грубых и примитивных рисунках, по большей частью уничтоженных огнем Реконкисты, здесь жило и сверкало, воскрешенное для вечности несомненным творческим гением создателя.
   И сам зал, словно объединивший в своем стиле суровость северного астурийского стиля с тонкой роскошью мавританских узоров, но не несущий на себе мрачного отпечатка столетий войн, дикости и религиозной вражды -- этот зал с его свободной и светлой как никогда пластикой стен и ликующим ритмом устремленных ввысь арок был чудом и сказкой, волшебным сном, из которого боишься проснуться.
   Священник зажег последний факел и прислонился к стене. Поразительная перемена, произошедшая с этим человеком, была, пожалуй, не меньшим чудом -- падре Жозе весь распрямился и словно помолодел на десять лет, его глаза сияли, а улыбка лучилась счастьем.
   -- Вот какой ерундой я занимаюсь каждую ночь, -- со смехом проговорил он. -- Как, ничего из меня реставратор получился? Жалко только, что дрянь успел выскрести только из этого зала и трех соседних. Слишком уж много тут ее накопилось. Ну, хоть не помешали -- и на том спасибо.
   Священник помолчал, оглядывая результат своих трудов. Когда падре продолжил свой монолог, его голос звучал уже мрачнее и глуше, а улыбка сменилась на печальную и немного саркастическую полуусмешку:
   -- Как все странно. Я должен бы ненавидеть создателя всего этого. В конце концов, именно он, построивший Город, и есть виновник моих несчастий. А я сижу здесь и корплю над восстановлением его замысла. И это единственное, что дает мне силы жить. Даже молитвы больше не помогают -- когда они произносятся там, в промозглой вонючей пещере, под неусыпным оком Стража. А здесь я чувствую, что Бог жив.
   -- Бог мертв. Вы просто ненадолго воскресили его.
   Священник покачал головой:
   -- Бог жив, пока мы каждую секунду возводим его на трон.
   Гулкое эхо шагов заставило обоих обернуться. Из желтого свечения прохода появилась фигура лема. Грустное сутулое существо нерешительно вступило под своды зала. Щурясь, лем недоверчиво смотрел на окружавшую его красоту. Он явно был смятен, раздосадован и напуган, а яркий свет факелов заставлял создание болезненно морщиться. Наконец, лем дрогнул, повернулся и зашагал прочь, нелепо покачивая руками при ходьбе.
   Прочь от света и совершенства. Обратно, в холод и грязь породившего его, исковерканного злой волей мира.
   Назад, в царство Дьявола.
  

----------

  
   Назад, в царство Дьявола.
   Холодные камни снова обступают. Мокрые крошащиеся террасы цепляются за небо. Ветер бежит мимо зданий, пронизывая их насквозь и вырываясь сквозь никогда не знавшие рам отверстия окон.
   Город -- это болезнь. Он пускает свои тонкие сырые корни глубоко в сердце, чтобы не отпускать уже никогда, заставляя тебя ночами падать в трещины своих стен и просыпаться в холодном поту, ощущая на пальцах шершавое прикосновение изъеденных временем камней.
   Когда-то он был прекрасен. Теперь? Что ж, теперь он прекрасен тоже, как может быть прекрасна смерть и забвение под серым, ровным матовым небом.
   Как может быть прекрасно вечное скорбное ожидание со слезами сырости на окаменевшем в молчании лице.
   Но теперь вечность кончалась, и неясная тревога застыла в воздухе. Туман медленно спускался с Облачного Холма, поглощая все новые сантиметры почвы. Все лемы куда-то попрятались, и улицы были необычно пустынны, от дома до дома переполнены молчанием и скорбью.
   У пирса навзрыд плакал безумный слепец. Что-то страшное надвигалось, что-то, навсегда сломившее его прежде несгибаемую волю. Он плакал, а белая завеса тумана обволакивала его щуплую фигурку в погребальный саван из холодных капель, нашептывая ему слова последней молитвы. И он тоже пел, как поют лемы, пел прощальную погребальную песнь Городу:
  
   -- Горе вам, гордые стены, ибо никогда не воссиять вам как прежде. Красота ваша теперь пыль, и ветер поет свою песнь в пустых залах.
   Горе тебе, о Город. Дождь вечно стучится в твои стены, но некому открыть двери, потому что все твои двери давно уже открыло время.
   Горе тебе, о народ скорбных поэтов. Ваши песни бьются под каменными сводами, но никогда им не взлететь в небеса, потому что мокрая глина дала вам жизнь, и мертвые камни вскормили вас своим холодом. Ваше пламя плачет слезами дождя, и ваша единственная страсть -- это страсть к смерти.
   Горе вам, Сестры -- вы думали, что правите временем, а это время правило вами.
   Горе вам, держатели -- ваша верность ведет вас к погибели, а ваше предательство -- к погибели всемеро более страшной.
   И горе тебе, о надменный бог. Ты мнил, что пишешь красками вечности, а вечность нарисовала черный крест на твоем затылке. Твои краски сделаны из крови людей, а все твои художества не стоят единого их стона. Ты лишь жалкий шут, вообразивший себя властителем, а цепи и грязь подземелья -- единственный трон, которого ты достоин.
   Так вой же, ветер, и стенайте, волны, и пусть в вашей песне навеки запечатлеются мои последние слова:
   Да будут прокляты те, кто создал нас такими.
  

----------

   Те, кто создал его таким, стояли позади него. Семь неподвижных силуэтов, с жадностью вбирающих слова проклятия. Они добились своего, и теперь вместе с яростью из тела старика уходила жизнь.
   Скоро все было кончено, и шесть силуэтов исчезли, даже не взглянув на еще не остывший труп. Старшая Сестра осталась, и грустный взгляд ее единственного глаза был устремлен куда-то вдаль, за исчезающие в тумане крыши домов.
   -- Значит, даже проклиная вас -- мы все равно поем вашу песню?
   Старшая Сестра резко перевела взгляд на Эрда Айнеса.
   -- А, это ты.
   Эрд Айнес сухо улыбнулся:
   -- Благодарю за любезное приветствие. Конечно, мне не следовало бы работать добровольным осведомителем, когда со мной так обращаются, но я все равно скажу -- просто хочется посмотреть на ваше выражение лица.
   -- Что ты хочешь сказать?
   Странно -- ее голос не изменился, ни малейшей нотки заинтересованности. Но вопрос все-таки она задала. Значит, не так уж уверена в себе, как хочет казаться.
   -- Я хочу сказать, что ваш Строитель -- предатель.
   Никакой реакции. Туман над крышами Города, похоже, интересовал Старшую Сестру больше, чем все сказанное. Так и не получив ответа и чувствуя себя побежденным, Эрд Айнес продолжил:
   -- Строитель служит одному Высшему Существу, с которым вы, кажется, и сами неплохо знакомы. У нас в просторечии его называют ''Дьявол''. И любой рыбак в округе знает, что лучше с ним не водиться.
   Опять никакой реакции. Но зачем-то она его слушает, а не растворяется в воздухе, как другие. Отчаяние заставляло Эрда Айнеса почти кричать:
   -- Вы что, не видите, что происходит? Скульптор по указке Дьявола уже извратил весь Город. Даже лемы -- скорее его творения, чем ваши. И конечно, Он воскресит старого бога. Но не того, который был. Он изменит его сущность, как до этого переделал Город. Он сделает из вашего отца послушного слугу, раба, одного из своих бесчисленных прихвостней. Ваше воскрешение будет страшным и жутким ритуалом, и один Он знает, во что превратится после этого Город, Остров -- да и мы все. Пусть я -- всего лишь игрушка в ваших руках, но вы... вы такая же игрушка в руках Дьявола!
   Туман все наступал, и откуда-то издали сквозь его толщу пробивались странные красные вспышки, похожие на тонкие куски проволоки, которой кто-то пытался дотянуться до неба. Зрелище и наступившая тишина так завораживали, что Эрд Айнес и не заметил, как Старшая Сестра села прямо на землю, обхватив колени руками. Когда он обернулся, она смотрела на него снизу вверх, слабо и сухо улыбаясь.
   -- Я знаю, сын лема, -- проговорила она наконец.
   -- Вы все это знали? Но почему...
   Она кивнула, словно соглашаясь с чем-то, и прервала Эрда Айнеса, вновь отведя взгляд в сторону Облачного Холма:
   -- Значит, придется тебе рассказать и это. Хорошо, слушай. Поначалу я действительно ни о чем не догадывалась -- ведь погода здешних мест на самом деле плохо влияет на постройки. Потом я начала подозревать. В конце концов, устроила слежку за Строителем, и сомнения относительно Его намерений окончательно разрешились. Втайне, я стала собирать армию.
   -- Так вы будете воевать?
   -- Битва уже началась. Раньше, чем я ожидала. Видимо, Он чего-то испугался.
   -- Но чего?
   -- Хотела бы я знать. Может, Он не ожидал, что я начну разговаривать с лемами -- вот так, запросто, как будто я не Высшее Существо. Это уже шаг к непредсказуемости, а непредсказуемые фигуры он предпочитает убирать с доски.
   Она промолчала, потом продолжила:
   -- Сейчас там, на холме, Облачный Воин в одиночку отбивается от безумного Отца Облаков и армии его скользких гадов. Еще немного, и Воин погибнет. Но я не могу прийти ему на помощь, потому что это -- всего лишь отвлекающий маневр, и Дьявол только и ждет, чтобы я вывела свои силы из крепости, подставив под удар полчищу тварей, которых он до поры до времени прячет где-то глубоко в катакомбах Города.
   -- Теперь я понимаю, что означают те красные вспышки. Мне жаль Облачного Воина -- он когда-то спас мне жизнь. А теперь умирает ради вас. Почему все вокруг должны умирать ради вас?
   -- Каждый должен исполнять свое предназначение. Может, и мне сегодня назначено умереть. И тогда я не буду негодовать и возмущаться. Я просто умру, спокойная как никогда раньше.
   Эрд Айнес грустно улыбнулся:
   -- Значит, ты такая же игрушка в руках судьбы. И нет между нами никакой разницы.
   Она покачала головой, по-прежнему не глядя в его сторону:
   -- Разница есть. Я дерусь и умираю, а ты предпочитаешь задавать вопросы.
   -- Если бы люди чаще задавали вопросы, они бы дрались и умирали куда меньше.
   Она пожала плечами и ответила своим как обычно спокойным, начисто лишенным эмоций голосом:
   -- Вопросы в голове часто ранят сильнее, чем копья в теле. А отсутствие цели убивает страшнее любой войны.
   -- Значит, у вас есть цель?
   -- У меня есть память. Я помню Город -- таким, каким он был при отце. Я сделаю все, чтобы его возродить.
   Она помолчала немного, глядя как затихают вдали красные нити, еле просвечивающие сквозь туман, и проговорила с улыбкой -- чуть шире и чуть добрее прежних:
   -- И знай, я не собираюсь умирать. Ты же еще должен спеть мне песню -- помнишь? Так что лучше будет, если ты переживешь эту бойню. Иди и спрячься в Дальних Пещерах. Если Защитник остался таким же лентяем, каким я его помню, и не станет ввязываться в драку, у тебя есть неплохой шанс выжить.
   И почти уже совсем исчезнув под покровом иллюзии, она добавила почти весело:
   -- Я еще поплачу над твоей могилой, Глиняный Орфей.
  

----------

   Красные отсветы над холмом уже догорали, когда он, повинуясь совету Старшей Сестры, собрал свои пожитки и подошел ко входу в Ближнюю Пещеру. К собственному удивлению, он застал там Любопытствующего, который как раз расплачивался с рыбаками за доставку целого легиона тюков и ящиков всяческого скарба. Увидев Эрда Айнеса, Любопытствующий церемонно поклонился:
   -- Приветствую вас, о уважаемый. Готов поспорить, что вы и не потрудились постучаться в дверь моего жилища, чтобы предупредить любимого друга о надвигающейся опасности.
   Эрд Айнес смутился и не нашел, что ответить. После всех многочисленных происшествий, случившихся в этот день, существование Любопытствующего как-то само собой изгладилось из памяти.
   Ну, да и нечего мучить себя сознанием вины. Вот он, Любопытствующий, стоит тут целехонек и улыбается. И как он умудрился про битву пронюхать, интересно?
   По дрожащим живым нитям подземных переходов они прошли молча. Ужас перед Защитником заставил замолчать даже Любопытствующего.
   Учитель и Альдо встретили их с недоумением и удивленно выслушали рассказ о предстоящем сражении. Точнее, удивлен был один Учитель -- он, оказывается, и не подозревал о тайной деятельности Дьявола по переустройству Города. Альдо выслушал их рассказ с каменным лицом и удалился, не произнося ни слова. Учитель пригласил двух новоприбывших в свою скромную каморку, где сначала донимал уставшего Эрда Айнеса вопросами, потом успокоился и только изредка что-то шамкал про себя. Эрда Айнеса то и дело подмывало открыть Учителю свои подозрения относительно предполагаемого участия старика в тайной замысле Сестер, но в конце концов Эрд Айнес решил, что Учитель, как и падре Жозе, скорее всего лишь невольный и сам того не сознающий исполнитель коварного плана, и поэтому зря расстраивать старика было бы совсем уж неблагородно.
   Время шло. Курьеры из числа отпадших то и дело отправлялись в Ближнюю Пещеру узнать новости. Новостей было мало. Страж ушел на войну, несказанно обрадовав всех обитателей деревни тем, что в кои-то веки убрался из их мозгов. Что делалось на поле битвы, разузнать было невозможно -- наружу рыбаки высовываться боялись, а группа особо любопытных ушла и не вернулась до сих пор.
   Любопытствующий невозмутимо углубился в чтение какого-то толстого фолианта на непонятном языке. Учитель еле слышно молился, перебирая черные четки. Эрд Айнес принялся расхаживать из угла в угол, потом устал и сел на одну из кроватей, прислонившись спиной к стене.
   Незаметно для себя, он погрузился в сон без сновидений, и проснулся только шесть часов спустя. Открыв глаза, он увидел Любопытствующего, который тряс его за плечо.
   -- Все кончено. Страж вернулся.
   -- Кто победил?
   -- Дьявол.
  

----------

   Эрд Айнес бросился наружу, мигом стряхнув с себя сон. Никто его не удерживал. Не помня себя, он миновал лабиринты переходов, бегом пересек Ближнюю Пещеру и оказался на поверхности.
   Это был уже совсем другой Остров.
   Земля была выжжена, глина пропеклась до жесткой трескающейся корки. На месте крепости Сестер редкими сгнившими зубами виднелись обгорелые руины. А вот Облачный Холм был на месте, и все так же клубился туман над его вершиной.
   Самые жуткие изменения произошли с Городом.
   Теперь вместо серого и тускло-коричневого здесь господствовали красный и черный -- цвет огня и цвет сажи. Здания стояли все в царапинах и трещинах, стены кое-где и вовсе обвалились, обнажив своды и перекрытия между этажами. Трупы отвратительных, искореженных смертельной агонией существ то и дело валялись на улицах, свисали из окон и устилали площади, разлагаясь и наполняя воздух невыносимым смрадом. Видимо, никто так и не будет убирать тела этих солдат безвестных и чудовищных по своему виду рас, и они навечно останутся гнить на земле Острова, обезображенные ранами и изъеденные червями, демонстрируя всем проходящим уродства собственной нечеловеческой анатомии.
   И Эрда Айнеса преследовала мысль, что даже сама эта битва была частью общего замысла, последним этапом преображения Города -- и вот теперь, наконец, Город предстал таким, каким хотел его видеть Дьявол. Обезображенный и усеянный трупами, он был красив какой-то жуткой, наизнанку вывороченной красотой, благоуханен в своей вони, совершенен в своей вопиющей дисгармонии. И теперь, наконец, в окнах Города зажглись огни -- то были костры пожаров, неистово подрагивающие в экстатическом танце и воздевающие к небу рукава черного с серым ободом дыма. Эрду Айнесу почему-то подумалось, что эти костры не погаснут никогда, даже и через века после битвы -- так подходило их сатанинское безумие к новому, жуткому облику Города.
   А высоко-высоко, над обугленными и поблескивающими в пламени костров крышами, в небо врезалась башня -- та самая, чье недостроенное основание Эрд Айнес заметил как-то во время своих странствий по улицам Города. Теперь она была достроена, и семь огромных, изгибающихся кверху шипов отходили от ее вершины, придавая всей постройке законченный и устрашающий вид. А в центре вершины на высоком постаменте сиял Глаз, корчился и бился в истерике света, превращая весь город вокруг в царство безумных пляшущих отблесков. Это был бурлящий и кипящий ливень света, которому вторило извивающееся пламя костров и безумный танец столбов дыма. Это был мир хаоса, ярости и буйной, нечестивой, все сметающей на своем пути анархии. Это был ад.
   И Эрд Айнес похолодел от внезапной догадки, когда в дрожащем безумии Глаза заметил крохотные человеческие фигурки, нанизанные на окончания шипов.
   Он бросился к башне, заметив мимоходом, что всю ее поверхность заполняют налившиеся кровавым сиянием буквы гигантского текста. То были слова поэмы, извлеченные из тысяч глоток умерших лемов. Когда-то Эрд Айнес готов бы был отдать жизнь, чтобы только прочитать эти гениальные строки. Теперь он только раздраженно отвел взгляд и стремглав ринулся вверх по длинной винтовой лестнице.
   Вот он на вершине. Глаз ослепляет своим сверканием. Шипы отходят вперед и вверх от края площадки, живые, теплые, слегка подрагивающие. Они вонзаются в тела Сестер точно между ног, уходя глубоко внутрь, жадно высасывая соки уходящей жизни в этой нечестивой пародии на акт оплодотворения. Вся башня пропитана кровью, кровь дочерей течет по буквам поэмы, заставляя те дрожать и наливаться смыслом, превращаться из неразличимых каракулей в связный и полный величия текст. Заставляя вести властелина на трон.
   Только это будет другой трон -- и для другого властелина.
   Значит, вы стали жертвами, все семеро, жестокие музы бессловесных глиняных орфеев. За вашими спинами, далеко внизу -- пламя костров и чернота обугленных крыш, огромное крошащееся тело города, пропеченное на огне битвы. Тот ли это Город, который вы хотели увидеть? Для того ли земля Города усеяна сейчас сотнями глиняных холмиков, отмечающих конец сотен коротких и слепых жизней? Та ли эта смерть, которую нужно принимать спокойно -- как никогда раньше?
   И Эрд Айнес воздел кулаки к черному и наполненному дымом небу, и слова проклятия сами собой стали сходить с его губ. Он готов был взорваться от ненависти, он готов был сразиться с Дьяволом немедленно и задушить его голыми руками.
   Но он увидел странный блеск в уголке глаза Старшей Сестры -- и замолк на первом же слове, оторопев от неожиданности.
   То была слеза.
   Она вытекала из ее единственного глаза и медленно текла вниз по бледной, иссушенной немыслимым страданием коже. Капелька воды блестела в бешеном сиянии Глаза и лучилась каким-то добрым, вызывающе добрым по отношению к окружающему ее ужасу светом.
   Тогда ярость Эрда Айнеса исчезла, и он вспомнил последние слова Сестры:
   "Я еще поплачу над твоей могилой, Глиняный Орфей".
   Сквозь пытку и боль, преодолевая гордость и презрение к низшему существу, она нашла в себе силы предупредить его единственным возможным еще для нее способом. Она просто заплакала.
   А он засмеялся, как безумный -- здесь, на вершине пропитанной кровью башни, в городе, которым царствует Дьявол.
   Он засмеялся, а потом, откашлявшись, проговорил в пустоту:
   -- А неплохой спектакль Ты для меня устроил. Хотел выудить песню ненависти, да? Не получится. Сам дописывай свою кровавую поэму. Я тут перед тобой Иеремию разыгрывать не собираюсь. Так что пока, приятель -- до следующего раза. Тебе со мной еще долго придется мучиться.
   Эрд Айнес плюнул и побежал вниз по ступенькам, насвистывая что-то веселое. Он почти не заметил холодную черную тень, притаившуюся за постаментом Глаза.
   Тень была неподвижна, спокойна и очень терпелива. Человек еще устанет, постареет и ожесточится. Тень подождет -- у нее впереди целая вечность. Так что до следующего раза, глиняная игрушка. До скорого свидания.
  

----------

   -- Самая пора уезжать, -- решительно произнес Эрд Айнес.
   Любопытствующий кивнул.
   -- Вполне разумно. Я тоже не переношу вонь. Ничего, если составлю тебе компанию?
   -- Пожалуйста. Но только моя лодка не выдержит веса всех твоих пожиток.
   -- Да и черт с ними. Я их у священника оставил -- пусть приглядит пока. Все равно рыбацкие лодки не вызывают у меня доверия. Потом пришлю сюда за вещами какое-нибудь судно посолидней.
   -- Так что, отправляемся прямо сейчас?
   -- Почему бы и нет? Тебе здесь понравилось, что ли?
   -- Но надо хотя бы попрощаться.
   -- С кем? Учитель беспрерывно молится, а Альдо заперся в истязательной комнате. Обоих совершенно невозможно оторвать от любимого занятия.
   -- Я все же попытаюсь.
   Но Любопытствующий оказался прав. Падший лем и разжалованный держатель оба были настолько потрясены случившимся, что едва прореагировали на известие об отъезде гостей. Альдо вообще отказался отпирать дверь, а Учитель прервался на секунду, кивнул, моргнул, проговорил: "С Богом. Нечего вам здесь делать", -- и опять принялся перебирать свои четки.
   Они вышли из Дальних Пещер, молчаливые и грустные. Страж был на месте, огромное каменное изваяние лишь еле-еле вырисовывалось в окружающей тьме.
   -- Зачем он остался? -- спросил Эрд Айнес у шедшего рядом Любопытствующего.
   -- А кто его, Стража, разберет. Можешь сам спросить, если так уж интересно.
   -- Что с другими держателями?
   -- Разные слухи ходят. Облачный Воин погиб, Скульптор оказался предателем, как и Мастер Иллюзий. Хранитель Ворот куда-то пропал. Строитель, говорят, с ума сошел.
   -- Это еще почему?
   Любопытствующий пожал плечами.
   -- Наверное, новый хозяин не понравился.
   Они подходили к церкви. Падре Жозе, видимо, увидел их в окно и теперь выходил навстречу.
   -- Мы уезжаем, -- произнес Эрд Айнес после взаимного приветствия.
   -- Что ж, в добрый путь -- и да хранит вас Господь.
   -- А вы как теперь жить-то будете?
   -- Так же как обычно. Песня еще далеко не окончена, и история Острова -- тоже. Покров иллюзии скрывает Город по-прежнему, а рыбе в море все равно, кто правит на суше.
   -- Но Дьявол может просто уничтожить вас.
   Священник покачал головой.
   -- Нет. Теперь у нас есть Страж.
   -- Страж? Зачем ему защищать вас?
   -- Ворота разрушены, и он не в состоянии вернуться в свой родной мир. Теперь его родина здесь, вместе с нами -- людьми, которых он поклялся защищать. Странно, все это время мы думали о Страже как о какой-то чуждой и зловредной силе. А ведь он веками жил нашими радостями и бедами, проникая в самые сокровенные наши мысли. Видимо, теперь он не может не испытывать нечто вроде сочувствия к нам -- на свой лад, конечно.
   Любопытствующий недоверчиво хмыкнул:
   -- Признаться, я очень сомневаюсь в добрых намерениях Стража. Уж больно все это напоминает историю про лемов и Защитника.
   -- Кто знает? -- отозвался падре Жозе.
   Священник проводил их до выхода из пещер. Когда они прощались, падре Жозе выглянул наружу, скривился при виде изувеченного войной пейзажа, а потом махнул рукой:
   -- Не огорчайтесь. Все это ерунда. С завтрашнего утра я принимаюсь за реставрацию нового зала.
   Эрд Айнес был искренне удивлен:
   -- Неужели даже теперь вы будете продолжать свое дело?
   И священник грустно и решительно ответил:
   -- Даже теперь. Тем более -- теперь.
  

----------

   Продавец в Эстуре встретил их как старых знакомых.
   -- Вот вы и вернулись, господа. Все как я и говорил -- живые и невредимые, только грустные очень. И что этот Остров с вами делает, добрые господа? Видать, дурное это место.
   -- Да, дурное, -- пробормотал Эрд Айнес, складывая припасы, и направился к выходу.
  

----------

   Они плыли вверх по течению Черного Иля.
   Теперь путешественникам приходилось грести, и всплески весел разрушали магию местности, давая людям силы сопротивляться всеподавляющей воле реки.
   -- Любопытствующий! -- окрикнул Эрд Айнес.
   -- А?
   -- Я вот думаю -- если проклятия Сестрам это тоже часть песни, значит и мой журнал...
   -- Потихоньку приближает тебя к могиле, да? Очень может быть. Обычно, лем выбрасывает из себя вдохновение в одном мощном залпе. А ты предпочитаешь вытягивать из себя по кусочкам. Так или иначе, результат будет тот же.
   -- А почему тогда ты так интересовался когда-то моим журналом?
   -- Ну, на то я и есть Любопытствующий, -- отшутился его спутник.
   Но Эрд Айнес не принял шутки. Весь напрягшись, он внезапно спросил, сам испугавшись своих слов:
   -- Как звучит твое настоящее имя? Дьявол?
   Любопытствующий на мгновение обернулся, потом пожал плечами и ответил с улыбкой:
   -- Приятно, когда тебя так высоко ценят. Нет, боюсь, что ты слегка завышаешь масштаб моей личности.
   -- Конечно, ты не признаешься. Будешь называть меня параноиком и поднимать на смех. Но я все о тебе знаю.
   Любопытствующий, с трудом подавляя смех, незлобиво ответил:
   -- Ладно, могу и Дьяволом побыть немного -- для разнообразия. Хорошо, предположим, что я Дьявол. Что ты хочешь от меня услышать?
   -- Правда ли, что мой дневник -- это моя песня?
   -- Да.
   -- И ты будешь неотступно следовать за мной, пока я его не окончил?
   -- Конечно же! И как ты сразу не понял, что я -- это твое проклятие!
   -- Но если я не кончу его? Просто оборву на середине, без всяких громких фраз и красивостей?
   -- Когда-нибудь ты начнешь писать снова. А если не начнешь, твою песню допоют за тебя твои дети.
   -- А если у меня не будет детей?
   -- Что-нибудь придумаем. Видимо, придется тебя искусственно выводить. Не люблю я клонирование с реконструкцией -- морока сплошная. Но не бойся, я и с этим справлюсь.
   Наступило молчание, прерываемое только звуками гребков. Река тянулась вперед и вперед, черная медленная вода, почти неподвижная. По берегам деревья перегибались в воду, отчетливый запах гнилой древесины висел в сыром воздухе.
   Путешествие заканчивалось. Пора и мне оборвать свои записи, мой терпеливый читатель. Как я и обещал, не будет тебе под конец ни громких фраз, ни выспренних описаний, ни тем более стихов. Ты жалкая игрушка богов, ты ничего не сможешь изменить в мире, и Дьявол ждет за твоим плечом, когда ты оступишься. Забавно, но почему-то это делает тебя сильнее. Так что греби против течения, и пусть они сами дописывают свою кровавую песню.
   Whatever
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"