Фантазия, лишённая разума, порождает чудовище; соединённая с ним, она - мать искусства и источник его чудес
Франциско Гойя
Меня всегда интересовало, правда ли, что за мгновение до смерти вся жизнь проносится перед глазами. Как многие вопросы, этот остаётся открытым. Я затрудняюсь на него ответить даже сейчас, когда алый рассвет переливается через край двора-колодца, в котором я стремительно тону.
В последнем плавании я не один. Со мной парализованный брат и образы детства - не казённого обрубка на заре существования, а того, которое могло случиться и со мной.
Столько раз, маленьким, после отбоя я старательно растил под опущенными веками воспоминания о том, чего не было.
Я представлял, как нас с братом забирают из роддома. В такси пахнет хвойным освежителем. С пришпиленных к лобовому стеклу икон смотрят святые. Я в конверте, перевязанном синей лентой, желанный и обласканный, еду домой.
Я представлял рассыпанные по ковру кубики и пирамидки - деревянные, выцветшие, тёплые. И много раскрасок для брата, так уж и быть. Широко открывалась дверь, и меня заливало солнечным светом, а в этом свете - любимый силуэт, который я не мог разглядеть, как всегда бывает, если стоишь против солнца. Мне на щёку сверху падал светлый локон, и я таял.
Иногда мне даже виделись размытые очертания мужчины, который не мог быть ни кем иным, как нашим отцом. Он купал меня и раскрасневшегося, сердитого брата, по очереди вытирал полотенцем и относил в кроватки - конечно, одинаковые, ведь мы близнецы.
Мнимое детство, несбыточные мечты - будущее в прошедшем.
Однажды мне надоело воровать время у сна и приносить его в жертву тому, чего никогда не произойдёт. До меня вдруг дошло, что это бессмысленно и жалко.
Ощущения от этой мысли были жаркие и стыдные, как будто я описался. Помню, как я выпрямился и сел в кровати, обдумывая своё неприятное открытие. Это разбудило брата, и он выругался (он рано научился ругаться).
Помню, я подумал, как чертовски он прав...
Тогда я отрёкся от фантазий, с которыми успел сродниться, и выбросил из головы. Так я стал убийцей в первый раз.
Или их эксгумировал премортальный стресс, или я необратимо подошёл к последней черте - и вот они летят мне навстречу, приветствуют на пороге своего мира. Или я - свеча и отбрасываю тени.
Вокруг кружатся и, распадаясь, уходят в небытие, такие же реальные, как отражение в зеркале, голубые распашонки, обёрнутые шуршащей фольгой подарки под колючей лапой новогодней ели, пломбир в стаканчике, песчаный сочинский пляж, улыбающиеся лица, и я сам - нормальный.
Толчком воображению послужила та, которая дала мне жизнь. Немногие помнят себя в раннем детстве, но я как раз такой. Я помню, как эта женщина, мать пришла в детскую больницу, чтобы взглянуть на нас, и упала в обморок.
Мы с братом лежали в зарешёченной пластиковой кровати на колёсиках. От пелёнок пахло хорошо, чистотой, о нас заботились, но я почти всё время плакал от переполнявшего меня горя. За стенами палаты день и ночь гремели другие кровати - это укачивали других детей их матери. Только мы двое почему-то были этого лишены. Я не чувствовал себя в безопасности.
Позже самой страшной для меня стала сказка Пушкина: "...во тьме печальной, гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том...". Я жмурился от ужаса и, сам того не желая, вспоминал и пластиковую кроватку, и отравившее меня чувство утраты, и то, как горячо сжалось сердце, когда в палате появилась наша молодая светловолосая мать.
Думаю, это происходило незадолго до нашего перевода в дом малютки (предшествовавшее ему лечение скрыто от меня пеленой, белой, как непроглядная вьюга; ничего об этом не помню), а значит, мне было меньше года. Никто не верит, что я действительно мог это запомнить. Но я-то прекрасно отличаю настоящие воспоминания от ложных, которых наплодил сонм.
Мать подняли с пола и поднесли под нос кусок ваты с резким запахом. Я рассмотрел её лучше. Ей было лет двадцать, может быть, двадцать два. Красивая и печальная, будто несколько дней простоявшая в воде белая роза. Я сразу её полюбил и продолжаю любить сейчас.
Конечно, она уже решила от нас отказаться. Она ждала одного ребёнка - славного, здоровенького малыша. Врачи-узисты так невнимательны сейчас, в гуманный век, когда всякое человеческое существо, будь оно больным или увечным, обречено на жизнь.
Она наклонилась над кроваткой и прижалась губами к моему лбу. Крепко поцеловала брата. На пороге она обернулась через плечо и произнесла так, будто о чём-то умоляла то ли меня, то ли дежурившую в палате медсестру:
- Я хотела назвать его Герман.
После этих слов - единственных, что я от неё услышал - мать ушла.
Я никогда не видел её снова.
***
Федеральный закон от 18 июня 20** г N 313-ФЗ
"О внесении изменений в статью 123 УК РФ"
Внести в статью 123 УК РФ "Незаконное проведение аборта" изменение, изложив её в следующей редакции:
1. Искусственное прерывание беременности, в случае, когда таковая не представляет угрозы жизни беременной женщины, - наказывается лишением свободы на срок от года до трёх лет.
2. То же деяние, повлекшее за собой смерть либо причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшей, - наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с лишением права заниматься медицинской деятельностью.
3. В отношении беременных женщин, искусственное прерывание беременности в нарушение настоящего Закона, - наказывается лишением свободы на срок до трёх лет либо штрафом в размере заработной платы или иного дохода осуждённой за период до шести месяцев.
Москва, Кремль
18 июня 20** г.
N 313-ФЗ
***
- Здоровый?! Ничего, что у него две головы? Это ты называешь "здоровый"?
- Это не он, а они. Две личности в одном теле.
- Ты так говоришь, будто это делает их здоровее.
- Ну, все их внутренние органы функционируют нормально. Они и до старости могут спокойно прожить.
- Промучиться до старости, ты хотела сказать.
- Почему сразу мучиться? Я знаю много примеров, когда инвалиды добивались успеха.
- Да какая разница? Это существо не вызывает никаких чувств, кроме жалости. Таких нужно умерщвлять каким-нибудь безболезненным образом до того, как оно вырастет и осознает своё уродство.
- А если бы на их месте была ты? Разве ты хотела бы, чтобы тебя убили?
- Чего я точно не хотела бы, так это быть одной из этих... голов. Это же значит никогда не завести семьи, да и вообще - не жить нормальной жизнью.
- Что им помешает жить нормальной жизнью? А что касается семьи, я вот знаю много примеров...
- Что ты опять начинаешь со своими примерами? Какая семья, о чём ты говоришь! Что может родиться от мутанта? Только такой же мутант.
- Это не мутанты, а неразделившиеся в утробе близнецы. Это же не наследуется.
- Помнишь, я рассказывала про знакомую моей знакомой? Ну, она ещё, когда беременная была, летала в отпуск в Эмираты? Так вот, она там испугалась верблюда. И ребёночек у неё родился горбатый. А ты говоришь... Да ни одна нормальная женщина не будет так рисковать!
- А если бы это были твои дети, ты бы тоже...
- Ты моих детей не трогай, поняла? Я тебе так скажу: если бы его матери не сделали кесарево сечение, то это существо бы умерло, и женщина тоже. Естественный отбор, ясно? Природа сама не допускает, чтобы человечество выродилось из-за таких вот уродцев. Это не человек, а генетический сбой. И я - за ликвидацию этих сбоев, даже если это отродилось от меня.
Тут вступает третья:
- Послушайте, но зачем убивать обоих, если лучше было бы ампутировать одну из голов?
И возникает вопрос, кого из нас казнить, а кого оставить, и кто вправе решать, и спор начинается заново, звучат те же самые аргументы.
О, эти голоса, я буду слышать их до конца времён - даже если я закрою уши ладонями, они продолжат звучать внутри меня.