Аннотация: Все, что ни сказано, может быть использовано против мира. (Сказал автор и заткнулся).
Гнуснейший рассказ...хе-хе.
(Автор,
гнусно усмехаясь и потирая руки)
***
Этот рассказ существует около полугода.
Я давала его прочесть всего двум людям.
Данила сказал, что это слишком (гнусно) даже для меня.
Лена Г. воскликнула: "В этом рассказе нет ничего гнусного.
Это новый виток твоего творчества".
Мнения обоих я уважаю. Оба они не правы.
(Автор, грустно усмехаясь).
***
Каждый твой жест содержит в себе скрытую порочность.
(Митя в те времена, когда мы были друзьями).
***
Все, что ни сказано, может быть использовано против мира.
(Сказал автор и заткнулся).
L"hyperacousie, как ее называют французы, - болезнь нового времени, сверхчувствительность ушей, болезненно реагирующих на любой звук, настигает нас как расплата за то, что мы ежесекундно купаем себя в бездне ненужного шумного хлама.
Наш век следовало бы считать веком звука. Мы наполняем ежедневную пустоту дней и ночей бормотанием радио, телефонов, телевизоров, собственными голосами, гудением машин и электроприборов. Над городами повисли шумовые занавесы, все пытаются перекричать чужой гул собственным шумом. Невозможно остаться наедине с собой в мире, где царствует гиперзвук. Мы включаем наушники все громче, насилуя слух. Каждый считает своим долгом любить музыку и даже самому творить ее, человеку нравится слушать свой голос, словно он боится раствориться в беззвучии, которое становится все более отдаленным, покинутым, нечеловеческим. Если нас неожиданно настигает тишина, мы теряемся без столь привычного для человечества шума, и наиболее ценится в обществе тот, кто умеет наиболее ловко прервать затянувшееся молчание.
Самая любимая музыка, к которой стремлюсь в этой всеобщей какофонии, - это идеальная тишина, которую никак не могу достигнуть, это молчание, которое нельзя нарушать. Я особенно приблизилась к молчанию в те дни, когда познакомилась с тобой.
Когда ты приходишь, чтобы любить меня, я встречаю тебя у входа. Босая, с растрепанными волосами замираю в проеме дверей и смотрю на тебя долгим взглядом, на который ты отвечаешь ехидной улыбкой. У тебя всклокоченные волосы и черные молчащие глаза. Ты подхватываешь меня, захлопываешь ногой дверь, и прижимаешься ко мне губами. Я засовываю свой беззвучный язык к тебе в рот, так глубоко, что на секунду ты задыхаешься, впиваюсь пальцами в твой затылок, и ты, вздрагивая от боли, сминаешь мое тело. Мы освобождаемся от одежды, как от несуразной помехи, и ты вскакиваешь в меня как всегда без предупреждения, так что я вскрикиваю и хватаюсь за твою спину, как за спасательный круг. Мы бьемся друг о друга, как две рыбины, выброшенные злой рукой на берег, захлебываясь воздухом, истекая немым криком, пока кто-то из нас не остановится, унесенный спасительной волной судорог. Потом мы одеваемся, подхватываем улыбки друг друга, и как два заговорщика, проходим в комнату.
Ты валишься на диван, и, прикрыв глаза, начинаешь рассказывать о своей жизни, вываливая на меня все свои мысли и свои надежды. Хожу мимо дивана, приоткрыв рассеянный рот, подбираю забытые на полу книги, расставляю сваленные кошкой безделушки на полках, слушаю и не слушаю твой голос, наконец, ставлю у тебя в ногах чашку с дымящимся чаем - вершина непривычной для меня хозяйственности. Ты чувствуешь знакомый запах бергамота, приоткрываешь глаз и рассматриваешь им вырез моей рубашки, потом с хитрой усмешкой поднимаешь чашку и впиваешься в нее губами, не забывая говорить, говорить, говорить - о том, что тебя волнует. Сижу рядом с тобой, поджав ноги, и не слушаю, мои уши забиты сладкой ватой усталости, застываю, и мое время тоже останавливается. А ты неожиданно замолкаешь и смотришь на часы: дома тебя ждет любимая, ты не можешь ее волновать и потому постоянно взвешиваешь минуты, проведенные со мной. Я понимающе улыбаюсь, и сладкое предвкушение ревности, которую не знала до сих пор, разливается по моему языку. Ты небрежно роняешь, что тебе пора, обхватываю тебя руками на прощание, зажмуриваясь, как кошка, ничего не желаю слышать, звучание твоих слов становится болезненным для меня, как будто я страдаю тяжелой формой гиперакузии.
И вспоминаю.
Когда Нарцисс стоял у зеркала и любил себя, как безумный, он узнал то безмолвное влечение к подобному себе телу, что свойственно многим, но мало кто в том признается. Вспоминаю, как в юности, читая о чьей-то телесной любви, теряла голову, задыхаясь от странного чувства предвкушения неведомого наслаждения. Но я никогда не представляла себя в качестве героини, а всегда смотрела на нее со стороны, овладевая ее телом посредством грубого, ненасытного воображаемого любовника. Женское тело приводило меня в трепет своей развратной и одновременно чистой красотой, красотой, которая только и ждет, чтобы ее нарушили. Повзрослев, я с любопытством слушала рассказы своих любовников об их похождениях, и в моей голове звучали вздохи всех этих бесчисленных растленных мужскими телами женщин. И я как будто прикасалась к прекрасному женскому телу посредством тех, кто любил меня.
Когда ты говоришь о своей любимой, я вся превращаюсь в слух, задыхаясь от ревности, представляю, как ты, напоенный моим запахом, проникаешь в нее без моего участия. Конечно же, ты любишь ее совсем по-другому, нежно и покаянно, все насилие, которого жаждет твоя мужская душа, остается здесь, со мной, в этой комнате. И, входя в нее, ты тем самым пускаешь в нее меня, и я люблю ее через тебя, заполняя собой все ее существо, я вижу ее раскинутые ноги и слышу жаркий шепот, и все те женщины, которых ты любил, которые дрожали в твоих объятиях, познаны мной благодаря тебе. Я слышу безмолвную музыку движений всех тех, кто когда-то извивался под твоей тяжестью, и гиперакузия, эта безжалостная болезнь, засевшая в моей голове, настигает меня, разрывая звучащими в моих мозгах криками страсти.
Ты уходишь - любить ее, а я остаюсь, замыкая тишину еще одного вечера ладонями у своей головы. Каждое движение минуты звучит как гром, терзающий мои больные уши. Именно в этот момент меня настигает оборотная сторона гиперакузии - да, именно в этот момент я становлюсь тишинофобом и жду, когда исчезнет эта мучительная боль молчания.