Dark Window
Слеза скомороха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Семилетний Сёмка послан на ярмарку, подучиться у знакомых торговым делам. По пути подвода, на которой он едет, подбирает чужака по имени Игнат, а после сворачивает на заросший объезд, чтобы не платить пошлину. За разговором Сенька выясняет, что был Игнат когда-то скоморохом. Но тут дороге край. У чёрного озера повстречалась им нечисть бессчётная. Как проявит себя каждый из путников? Какой окажется новая пьеса Игната, снова вставшего на стезю скоромороха? И что поймёт Сенька из развернувшегося представления? Рассказ написан для конкурса ЖожЛитКон-3 "Славянское фэнтези": https://m.vk.com/wall-219898545_15699 #ЖожЛитКон_3

   Dark Window
  

Слеза скомороха

  
   Подвода медленно двигалась сквозь вязкий зной, разрываемый пулями тёмных зудевших оводов. Быть может, давно бы до ярмарки доехали, где лошадёнку к пойлу, а сами - в тень. Да на каждой версте по остановке, а то и по две. Хотя Силантий годами уже сгорблен, чуть замаячит что на обочине, сразу притормозит и с подводы ловко прыг - смотреть, чего ему удача припасла. Дураки-то выкинут, а умный человек к делу приспособит. После каждой остановки груза в телеге прибавлялось: садок с сеткой чуть рваной, сапог заношенный, металла цветного кусок. А больше всего радовала Силантия жердина осиновая, что во всю длину подводы вытянулась. Глянет на неё и светится весь. И ведь любой поймёт: ещё четверть часа не было у тебя жердины такой замечательной, а теперь есть. Глядя на Силантия, Авдотий с Николой посмеивались. Вроде погодки, а выглядят как две капли воды. Оба высокие, синеглазые. Бородёнка только-только пробивается, а в руках силушка уже как у взрослого работяги.
   И только Сенька всё время хмурился, на чужака поглядывал.
   Чужак тот на шестой версте прибился, на краю леска захудалого, уступившего место бескрайним полям. Сразу не понравился он Сеньке. Худющий - рёбра забором выстроились. Оборванный, хотя одежонка-то, видно, стирана. Только бахрома залатанных штанов дорожной пылью густо пропиталась. Кудри нечёсаны, чуть ветерок какой жару разбавит, давай их трепать. И не деревенский, сразу понятно. Перекати-поле. Дядька Силантий - душа добрая, пустил путника на краешек подводы сесть. А Сенька-то на край этот ноги вытянуть собирался да улечься на подстилке соломенной. Лежи, мечтай, в выбеленное жарой небо пялься, облака считай жёлтые. А теперь из-за попутчика сиди вот, спину криви, меж мешками воткнувшись. Дядька Силантий с сыновьями - Николой и Авдотием - свеклу да капусту продавать надумал, а Сеньку-семилетку ему в помощь послали: поднести чего, с вестью куда сбегать да делам торговым подучиться. Для Авдотия и Николы Сенька - так, мелкота, и поговорить не о чем. Поэтому и он от них в стороне держится.
   - На ярмарку? - весело уточнил чужак и похлопал по мешку, сквозь холстину которого кочаны выпирали.
   - Угу, тово-этово, - кивнул немногословный Силантий, а Никола с Авдотием и вовсе промолчали.
   - Ну так и я с вами до неё прокачусь, - предложил чужак.
   Вот и узнал Сенька, что не слезет тот до самой ярмарки. Поэтому не только сердился, но ненавидел чужака лютой яростью. Ведь так хорошо без него было. И захотелось, чтобы остановили подводу люди служивые. Чтобы забрали с собой попутчика негодного.
   - Если, конечно, не ссадите, - внезапно добавил чужак. - А то вон, парнишка ваш прямо волчонком зыркает.
   Никола с Авдотием переглянулись, плечами пожали. На отца смотрят, ждут, что старшой скажет.
   - Езжай, - мягко согласился Силантий, - мы со странников копейку не требуем. А мальчонку зря зверёнышем обругал, смирной он.
   - Кто ругань услышит, - хмыкнул чужак, - а кто похвалу. Волк-то - зверюга умная. Знает, как охотника вокруг пальца обвести, а былинные волчища по всему свету шныряют, тайны разные видят, да хранят их. Не всякому-то и скажут. Тебя как, малец, кличут?
   - Сёмка, - выпалил мальчуган, но тут же поправился, добавив степенно. - Семён Афанасич.
   - А меня - Игнат, - и чужак руку пустую вскинул, будто чарку невидимую сжал. - Ну, будем что ли знакомы, Семён Афанасич.
   Сенька засмущался, ничего не ответил, только плотнее меж мешков вжался да задремал, сам не заметил как. Исчезло и стрекотание кузнечиков, и щёлканье птах полевых. Тихо во сне Сенькином, и жары нема. Снилось, что по лесу бежит, прохладными тенями наполненному, а рядом волчище. Крупный, упитанный, здоровущий. В ворота амбара сунься такой, застрял бы. Долог бег, да без устали. Но вот примчались они к холму заветному, нашли лазейку невидиму, а лаз в пещеру ведёт, где исстари золото разбойничье хранится да самоцветы.
  
   * * *
  
   И вмиг ни волка, ни богатств несметных. И даже прохладу не сыщешь. Проснулся взмокший от зноя Сенька, подвода-то остановилась. Игнат так на краю и посиживает, куда-то в сторону поглядывает, где кромка леса тянется. Позёвывает, аж челюсть хрустит. Никола с Авдотием спешились, голову озадаченно почёсывают. А впереди дядька Силантий, как старшой, со стражниками балакает. Но те на Игната и не посматривают, а вот лошадёнке путь заступили. По сторонам от дороги два столба полосатых, а меж ними жердина опущена. Ещё толще, чем дядька Силантий в овраге подобрал.
   - Почто ж дорогу на ярмонку платной сделали? - сердится дядька. - Ранее беспошлинно езживали.
   - Раньше, брат, в казне какие-никакие деньжата водились, а теперь недобор большой, - развёл руками разговорчивый стражник. - Вот и велено с каждой подводы брать пятиалтынный. Тебе свезло ещё, что не на карете иноземной. Тем вообще полтину дать надлежит, ежели подорожной на руках нет. А ты не щемись, на государевы нужды серебра-то отслюнявь. На ярмарке товар продашь, отобьёшь убыток.
   Однако дядька Силантий вовсе не уверился, что хорошая торговля лишний гривенник с пятаком принесёт. И в деревню вертаться той же дорогой. Пока ярмарка идёт, кто знает, может, в казне вообще деньги закончатся, а пошлину с пятиалтынного до двугривенного поднимут. Или к карете по деньгам его подводу приравняют.
   Зашелестела трава, то Игнат с подводы спрыгнул.
   - А пешим ходом по дороге сколько запросите?
   - Да что ж мы, звери какие что ли? - возмутился стражник. - Пёхом беспошлинно топай хоть до самой ярмарки.
   - Вот и отлично, - обрадовался Игнат. - Прощевайте, люди добрые, - поклонился он и дядьке Силантию, и Николе с Авдотием, а затем к Сёмке повернулся. - А ты, Семён Афанасич, большой расти да с волками не ссорься.
   Он потянулся, словно выспался славно, и голову вскинул, будто в небо умел далёко глядеть и видеть, что за солнцем делается.
  
   * * *
  
   - Слышь, батько, - буркнул Авдотий. - В объезд махнём, а? Я тут мимось дорогу одну заприметил. Вроде заросла до тропки, а подвода зараз проедет. Надо чуток вернуться. За поворотом тропка эта в лес уходит. Люди когда-то ездили, значит, к селу или деревеньке какой выведет.
   - Люди-то ездили, - голос раздался, то Игнат не успел стражников миновать. - А подумать не мешает, почему ездить-то перестали?
   - Чо неясно? - пробасил Никола. - Как по цареву велению дорогу столбовую проторили, так и надобность лесом езжать отпала.
   Дядька Силантий помялся-помялся, да так ему пятиалтынного жалко отдавать показалось.
   - Рискнём, - решился и разом лошадёнку вместе с подводой разворачивать начал. - Любая копейка в хозяйстве не лишняя.
   - Эй, - помрачнел Игнат. - Иногда и с рублём расстаться приходится. За пятиалтынный жизнь на кон ставишь. Да разве только свою?
   - Ты, милый, шёл себе, вот и ступай далее, - отрезал Силантий. - С тебя и полушку не требуют, а нам прямая выгода обходной путь опробовать.
   Сплюнул Игнат, а после расстроенно посмотрел на Силантия. И на Авдотия с Николой. И на Сеньку. Смурной взгляд был. Печалью наполненной столь пронзительной, что хватило бы её от земли до самой большой глубины небесной.
   - Повстречаешь на том пути кого, что делать станешь? - сурово спросил он.
   - Тебе что за грусть? - засердился Силантий. - Ежели разбойники из леса выйдут, для этого втроём и едем. Накостыляем и ватаге разбойничьей.
   Никола и Авдотий взгромоздились на телегу. Игнат бросил на Сеньку прощальный взгляд, а потом вдруг рукой махнул.
   - А поеду-ка снова с вами, - усмехнулся. - Если, конечно, обратно в дружину примете.
   - Ноги-то зазря чего топтать, - легко согласился Силантий. - Застрянем ежели по пути возле болота какого, лишняя рук пара и пригодится.
   Игнат вспрыгнул на подводу, снова заняв прежний угол. Сенька удивился: ведь на этот раз ничуть не сердится, что опять не получится ноги вольно вытянуть.
  
   * * *
  
   Чуть солнце к горизонту клониться начало, зной ослабел, а затем и вовсе истаял. Ближе к сумеркам нахлынула блаженная прохлада. Закатные лучи пронзали лес багровыми стрелами. Подвода, сминая траву, тащилась по заброшенной дороге. Колёса мягко постукивали по земле, сминая травы. В лесу властвовала тишина, даже птицы помалкивали. Только скрип какой иногда безмолвие разорвёт да треск изредка раздастся.
   Версту за верстой лес неохотно приоткрывал свои тайны, да лучше б вообще их не знать. В ствол засохшей сосны вонзилось острие серпа. Потускневшее лезвие густо испещрили пятна то ли растущей ржавчины, то ли засохшей крови. А вскоре Силантий притормозил лошадёнку. В овражке шары заприметил белые, вдруг дельное чего скинули. Никола посмотреть двинулся, но и полдороги не прошёл, назад бросился, руками суматошно размахивая.
   - Дрянь дело, - вопит, поднимаясь, - черепа там расколотые. Почитай, дюжина полегла.
   - Ты вон флажок по пути подцепи, - советует Силантий. - Может, тряпица какая ценная.
   Никола лоскут сорвал и у подводы показал всем. Ткань, где не истлела, хороша: гладкая, блескучая. Палец по ней скользит, что санки по льду.
   - Кумач это, - покачал головой Игнат. - Из него удачливые разбойники рубахи шить любят.
   - Видишь, сразили разбойничью ватагу люди добрые, и удача лихих человечков не выручила, - заулыбался Силантий и приосанился, будто это его рука всю дюжину в пучину смертушки опрокинула.
   - А почему черепа не в могиле уже десяток лет? - нахмурился Игнат. - Если, говоришь, люди добрые, захоронить должны по-человечески. А тут напоказ всё. Ну как не добрые люди лихих победили, а наоборот всё? Думай ещё, может, в овражке этом все разом валяются: и добряки, и лиходеи.
   Никола обрывок кумача враз отбросил и на подводу уселся, а Силантий лошадёнку пришпорил. Не нравилось ему это место. Надеялся из леса гибельного ещё до темноты выбраться. А солнце не ждёт: четверть часа миновала, и погасли лучи его. Таинственный сумрак окутал зловещий лес.
   - Эва чего, - Никола пальцем ткнул в разрыв деревьев. На поляне, в сиреневых тенях, сияние проглядывалось. Снова притормозил Силантий лошадёнку, да, приглядевшись, сплюнул:
   - Огни болотные шастают, в трясину заманивают.
   Над высокими травами реяли небольшие шары. И желтоватые, как луна над горизонтом. И бледно-сизые, как холодное мёртвое серебро.
   - Бесовщина, - перекрестился Авдотий. - Не к добру эта встреча. О них лишь плохое сказывают.
   - А я и хорошее слыхал, - встрял вдруг Игнат. - Есть поверье, что пляшут во тьме души скоморошьи. Те, что покой на небесах найти не смогли.
   Сенька в оба глаза уставился на шары далёкие. Шутка ли, души мертвяков повстречать. Да не на кладбище деревенском, откуда до родной хаты дёру три мгновения. А в лесу, словно заколдованном.
   - Тебе почём знать? - хрипло спросил он. - Сам что ли в скоморохах хаживал?
   - И это приходилось, - кивнул Игнат. - Пока веселье внутри жило, делился им со всеми в дорогах длинных, городах дальних.
   - А бросил чего? - не унимался Сенька.
   Казалось ему, что Игнат вот-вот раскроет ему тайну огней колдовских. Как волк делился им знаниями о сокровищах тайных во сне оборванном.
   - Скомороху стержень нужен, кураж, - тихо ответил Игнат. - А я его выплакал.
   - Да ты что! - удивился Сенька, веривший, что слёзы для малышни одной, да баб кислых, а взрослые мужики уж никогда не плачут. Тем более, скоморох.
   - Думаешь, скоморохи только смешить охочи?
   - А то! - воскликнул Сенька.
   - Смешить, оно, конечно, денежно бывает, - дернулось лицо Игната. - Да только толковый скоморох не весельем славен. Он комедиями жизни учит. Изначально бестолков народ. А ты разъясни словцом острым. А ты покажи, что делать надобно. Тогда и зашевелятся люди, поймут, как оно по совести. Только не всем истории эти любы. Порой не денежку в карман получишь, а кулаком в зубы.
   - Выходит, люди в смех, а скоморох в слёзы?
   - Бывает и так, - и губы Игната сжались, но потом дрогнули, раскрылись. - Играли мы в селении одном лесную пьесу о чащобе, где медведь царствовал. Жесток был немеряно. Зверья беспричинно губил, а перечить ему не смели. Силушку такую супротив никто не имел. И всё же додумались звери, как провести медведя. Как одурачить, опозорить и выгнать навсегда из леса, чтобы самим жить вольно. Понравилась наша байка народу, да узнал о ней местный князёк. А у него, на беду, в гербе родовом медведя прописали. Вот и нанял он людей тайных, и те ночью всю нашу ватагу вырезали. Меня ж не брало железо их гнилое. Тогда скрутили, на княжеский двор поволокли. Князю не терпелось самолично отомстить тому, кто народ мутит на дела непонятные. Повисел я на дыбе несчётное времечко, огня попробовал, железа калёного, а потом бросили меня в темницу, где мерзлота да сырость. Тут и слёзы водопадом, словно оплакивали всю братию скоморошью, зазря погибшую, да свою жизнь непутёвую. А с ними и стержень скомороший вышел. Был скоморохом ладным, а стал простым странником, каликой.
   - Калекой? - не понял Сенька.
   - И калекой тоже, - Игнат черкнул ладонью по щеке.
   Тогда и заметил Сенька и шрам, щетиной полускрытый, и то, что на руке полмизинца не доставало.
   - Неаккуратно там со мной, - вздохнул Игнат. - Крайне неаккуратно.
   На ветке ворон сидел, высоко, где солнце ещё доставало. Косил глазом блестящей тьмы на путников да помалкивал. Перья его багрянец закатный в густую кровь красил. Далеко смотрел ворон. Видел, куда дорога ведёт. Видел, и где кончается.
  
   * * *
  
   Уже сказкой казалось, что несколько часов назад от зноя изнывали. Теперь холода очередь наступила. Ища тепла, приткнулся Сенька к Игнату.
   - Слышь, стержень снова заиметь можно? - спросил он, снизу в глаза Игната заглядывая. - И скоморохом обратно стать?
   - А чего ж? - тряхнул головой попутчик и улыбнулся, но криво, невесело. - Только это ведь душу заложить надо или жизнью рискнуть, когда шансов ноль. А умный человек к этому, Семён Афанасич, никак не стремится.
   Сенька фыркнул разочаровано.
   - Ты, гляжу, кураж-то свой напоказ уже ставишь, - подмигнул Игнат. - Если сейчас из куста харя разбойничья сунется, на испуг не возьмёт? Или волчья морда вдруг оскалится?
   - Да я её сапогом, - брыкнулся Сенька. - Или вот жердиною.
   Все десять пальцев храбро сжали жердину, и Сенька начал ей орудовать, что мечом-кладенцом. Или прочим славным оружием, которым русское войско на озёрном льду чёрных рыцарей иноземных разило. Рассекала жердина влажный сумрак вечернего леса, и ни одна морда зубастая, ни одна харя лихая не рискнула из тьмы чащобы выглянуть.
   - Э, э, э, оголец, - прикрикнул Силантий, которого ужас возможной потери аж выпрямил. - Ты ж сейчас ствол зацепишь или куст какой. И упустишь! А там поди-найди её во мгле кромешной.
   Пришлось вернуть жердину на прежнее место. Но руки Сенькины так и остались кулаками сжатые. И бурлило что-то в душе. Из тьмы филин ухал. Раньше Сенька притих бы, испугался. Но в этот миг злобное уханье его ничуть не страшило. Ну птица и птица. Чего она посмеет Сеньке сделать?
   Деревья разошлись, и подвода выехала к озеру. Ветра не было, и поверхность была гладкой, как стекло. Лишь лёгкая рябь иногда по глади пробегала. Далеко-далеко лебедь шею гнул. Но не белый, а чёрный. Словно из дёгтя или из угля. Замер, и непонятно, живая птица или какой мастер неведомый его из бревна могучего вытесал, выкрасил сажей да запустил по воде, славя руки свои. И от непонятности этой на душе холодок пуще того, что по лесу, озеро обступившему, гуляет.
   Дорога у озера поворот делала и сворачивала в чащобу столь мрачную, что Силантий вперёд не торопился.
   - Думал, засветло к людям выберемся, а не судьба, - почесал он затылок. - Заночуем-ка у воды. А то, сами знаете, ежели привал в чаще разбить придётся, пойдёшь родник искать, а найдёшь погибель.
   Никола с Авдотием не спорили. Уже насиделись на подводе. Хотелось размяться. Игнат промолчал, словно права на слово не имел. А путники уже стали осваиваться.
   - На-ко, - Савелий всучил Николе топор. - Дровишки обеспечь. У костра обогреемся. А как прогорит, я репу пареную соображу. С яблоками. Чуешь?
   Пареная репа, пересыпанная дольками пропечённого яблока, прямо стояла перед Сенькиными глазами. Скулы свело от ожидания неблизкого ещё ужина. Рот густой слюной наполнился. Пришлось смачно сглотнуть, высматривая, где поблизости ветки сухие для растопки.
   - Может, к нашему и своё чего добавишь? - Силантий по-хозяйски ткнул котомку Игната, и в ней что-то мягко зашуршало.
   - Ерунда там, - уныло ответил Игнат. - Тряпки. От прошлой жизни малёк осталось.
   - Ну-у-у-у, - разочаровано вздохнул Силантий, однако добавил твёрдо. - За голь попрекать не стану. Поделимся, как с родным. И похлёбкой. И репой. И сбитнем. А ты, Авдотий, чо встал? Воды набери.
   Авдотия упрашивать не надо. Мешок на подводе сдвинул, ведро из глубины извлёк и к озеру. Да только зачерпнуть не успел. Уставился вдаль.
   - Птица-то где чудная, чёрная? - спросил то ли попутчиков, то ли себя самого. - Тотчас была и нема.
   Гладь озера пустовала. Но не было прежде ни плеска, ни шума крыла лебединого. Зловещая тишина и странное исчезновение птицы почему-то тревожили Сеньку. И он отчаянно начал сгребать сухие ветки, стараясь занять себя делом и не думать о непонятном. Ветки причудливы. Обломишь, где надо, и в руках козлик круторогий или собачонка малая да брехливая. Расставь их по хате, комедию придумаешь не хуже скоморошьей.
  
   * * *
  
   Второй раз нагнулся Авдотий к озеру. И снова даже краем ведра воды не коснулся. Только глядел он сейчас не на опустевшее озеро. И не на Николу, с порубленным сушняком возвращавшегося. Смотрел он на чащобу, куда дорога уходила. И Сенька туда сразу глазёнками стрельнул. Сочилось из чащи сияние зелёное, как у гнилушек в подполе. Выходила из него дева высокая. Уж Никола на что аршина в два с половиной к небу вытянулся, а пришелица эта его в полтора раза выше. Сама тонка, ступает мягко, неслышно. Подол платья чёрного беззвучно травы гнёт. Платье-то на талии широким поясом цвета серебра стылого перехвачено. Рукава у локтей ободраны. Из них руки торчат. Но не разобрать, кожа на них или кора древесная. Лицом дева прелестна, будто мара какая. Но у той лицо обычно словно инеем припорошено, а у этой кожа зелёная, лягушечья. Вместо глаз тёмные дыры. Нос узкий, будто лезвие топорное.
   Где, кстати, топор-то? Никак у Николы?
   Обернулся Сенька и видит, что замер Никола. Посыпались у него из рук дрова. И топор выпал. Метнуться бы к топору. Жердиной-то вон как храбро ещё недавно размахивал. А не идут ноги. Застыли. Так и лежит топор в сырой траве, краем отточенным поблёскивая.
   Силантий-то не меньше других испугался. Отступил к подводе, будто крепость это, за которой от любого врага схорониться сподручно. И Авдотий с ведром к подводе жмётся. И Никола без топора уже там. Вот и Сенька припустил не к топору далёкому, а к подводе. Подвода-то не в пример ближе. И свои у неё. Мужики взрослые. Чегось и сообразят. Наверное...
   А Игнат в стороне остался.
   - Вперёд, упыри, - скрежещущим, старчески-скребущим, но наполненным великой мощью голосом скомандовала зелёная дева.
   И выросли слева от неё ряды мерзких покойников.
   - Вперёд, вурдалаки, - приказал голос зелёной девы.
   И поднялись справа от неё шеренги красногубых мертвяков, на которых и взгляд бросить противно.
   А дева скользнула взглядом по Силантию. По Николе с Авдотием скользнула. Перескочил взгляд из дыр тёмных на Сеньку, и холодно усмехнулась дева. Бросила взгляд нечисть зелёная на Игната, да только тут же отвела его, словно солнце глаза слепило.
   - Ты здесь зачем? - палец длинный, изгибистый, что ветка сухая, ткнул в сторону Игната. - Беги себе миром по делам своим дальним. Или вон в войско моё вставай. Такие, как ты, там вполне сгодятся. Думай пока. Твоя очередь, если что, предпоследняя. А последышем его выберу, - теперь древесный палец указывал на Сеньку. - Пока видеть будет, как тепло из других выходит, страхом пропитается. Так его жар самым сладким будет.
   Пока говорила, видел Сенька её рот большой, жабий. И сразу красота лица зелёного позабылась, а страх остался.
  
   * * *
  
   Игнат оставался на месте. Но стал он каким-то другим. Отдалился, будто выросла между ним и попутчиками былыми стена из стекла прозрачного, но холодного, как самый лютый лёд. Смотрел Игнат на Силантия уже как на покойника. И на Николу с Авдотием также смотрел, будто не пара юнцов у подводы топчутся, а кучка праха. Или два черепа, навроде тех, что раньше разбоем промышляли, а теперь в овраге отсвечивают. На Сеньку тоже посмотрел взглядом отрешённым. А потом засветилось у него в каждом глазу по огоньку. Не холодному, болотному. А яростному. И ярость огня в глазах такова, что весь лес спалить может.
   - Мужики, - весело воскликнул Игнат и в несколько широких прыжков подскочил к подводе. - Чего спужалися? Это ж...
   - Ещё слово, и камнем застынешь, - властно оборвала Зеленоликая. - Торчком простоишь здесь три века, пока ветра залётные в пыль тебя терпеливо не обернут. Ведь не хочу трогать, да сам напрашиваешься, выбалтывая секреты, что обещался никому не сказывать.
   Заткнулся Игнат. А войско нечисти шаг за шагом приближается. Холодные руки к путникам тянут. Зеленоликая то придержит их, как свору собачью, то на шаг-другой к путникам подойти позволит. Сбились мужики, что делать не ведают, испуг все мысли запутал. Сенька к Николе с Авдотием притиснулся, а тепла не нашёл. Жутко холодно. Уже не прохлада кругом, а стужа вековечная, от которой зимой сон смертный незаметно приходит. Только сейчас не спится. Страшно, внутри аж звенит всё. Но согреться хочется. Силантия от холода трясёт. Николу колотит. Авдотий исходит мелкой дрожью. Игнату, видать, тоже морозно. Аж руки в котомке своей прячет, словно согреть желает.
   Жутко невыносимо, хоть глаза закрывай. А зажмуришься, так ещё страшнее. На опущенных веках мигом лицо зелёное рисуется. И ухмыляется оно только тебе.
   - Здрасьте, я родом из Тамбова, - раздался верещащий голос, и на правой руке Игната вдруг оказался Петрушка. Рубаха красная, хоть и не разбойник. А по ней громадные белые горошины разбросаны. Ноги дрыгаются. Сапоги не чищены. Штаны в полосу крупную, как у франта. Носище горбатый крючком затейливым выгнулся. Волосы клочьями из-под шапки с заплатками выбиваются.
   - Куда вылез? Сказано, дома сидеть, - загудел могучий женский бас, и на левой руке Игната Марфушка выросла. Платье шёлковое, как у барыни. На шее бусины с яблоко. Лицо белилами густо намазано, а румянами щёки нарисованы столь ярко, что само солнце, не закатись оно за горизонт, обзавидовалось бы.
   От появления кукол упыри и вурдалаки будто вздрогнули и застыли. А Зеленоликая голову вскинула, расхохоталась так громко, что и самые толстые деревья, казалось, затряслись, закачались.
   - Комедию надумал, душа скоморошья, - ответила. - Что ж, не тороплюсь. Глянем пьесу твою напоследок.
   Куклы ругаются, своей жизнью живут. А губы Игната сомкнуты, лишь уголок порой дёрнется, показывая: ни слова, ни звука, ни буквы от меня не услышите.
   - Как усидишь, при таком народе скопления, - развёл руками Петрушка. - Не пойму, кто к нам намылился.
   - Эх ты, дурень-дурнем, - покачала головой Марфушка. - Это ж по наши души Ынспеция.
   - Что за слово мудрёное? - рассердился Петрушка. - Почему мне неведомо?
   - Я ж в школе училась! - взвилась Марфушка и огрела Петрушку по голове. - Не то что ты - темень безграмотная.
   Петрушка накренился, готовясь упасть, да передумал.
   - Два дня ходила, две буквы заучила. Аз да буки.
   - И хватит, чтобы на путь верный наставлять, - и Марфуша огрела Петрушку ещё раз да так, что он присел, на ладонь Игнату плюхнувшись. - А когда третью да четвертую выучу, в столицу меня заберут - царицей. Столица в кринице, что посерёдке между камнем Алытырь да деревней Кукушкино запрятана. А рядом бочонок - казна моя. Чуешь, муженёк, заживём!
   Сенька обнаружил, что тянет шею. Да и вывернулся из тесноты меж Николой и Авдотием. А всё потому, что Игнат, дивясь на то, что Петрушка с Марфушкой на его руках вытворяют, на месте не стоит. Петрушка приплясывает, Марфа платочком взмахнёт, лебёдкой изогнувшись. Игнат коленца выдаёт. И двигается, шаг за шагом, по дуге.
   - Глянь, батько, - шепчет Никола Силантию. - Он же вокруг подводы колесо вытаптывает.
   - Круг чертит невидимый, - обрадовано ответил Силантий. - Так понимаю, где черта пройдёт, нечисть ступить побаивается.
   И верно. Вроде недалече упыри да вурдалаки обретались. Ещё чуток, и хватит длань мертвецкая живого человека. А нет, пляской своей скоморох отодвинул их от подводы. Теперь и дух перевести можно. Да только надолго ли пляска мертвяков стылых да прочую нечисть удержит.
   - А его пошто не трогают? - кивнул Авдотий в сторону Игната.
   - Может, за своего числят, - пожал плечами Силантий. - А, может, досмотреть хотят представление скоморошье.
  
   * * *
  
   Тьма сгущалась. Тьма шла из чащобы, куда дорога уходила. Да только видел Силантий, что вдруг зарос тот путь дурман-травой. Сквозь мглу колдовскую белые чашечки цвета чародейского мутно светят. Тьма наплывала с озера. Раскинулось над ним небо со звёздными россыпями. А в озере ни одна звезда не отражается, будто не вода там, а дёготь.
   Воздела Зеленоликая руку, чуть до звёзд не достала. Щёлкнули сухим деревом пальцы, соскочила с них лиловая молния, по натоптанному кольцу ударила. И рассыпались ободом искры мёрзлые, а отступившая было нечисть разом вперёд шагнула.
   - Марфушечка, душечка, - Петрушка словно ничего и не заметил, - разъясни непутёвому, чем Ынспеции занимаются?
   - Даже ты, бестолковщина, когда добро сотворишь, теплом прогреваешься, - прогудела Марфушка. - Оно в душе копится, складывается. Про запас - на суд божий. Ынспекция же ищет тепло это, да норовит найденные вклады заморозить.
   Петрушка вдруг задрожал, словно и впрямь мороз прямо в нутро его под рубашкой красной куснул. Запоказывал, что ужас вселенский его колотит:
   - Оплошали ж! Гости солидные, а мы и присесть не предложим.
   - А куда? - уперла руки в боки Марфуша. - Ты, богатей, три года на лавку копишь. А будет лавка, дома нет, чтобы её туда поставить.
   - Для Ынскпекции и эта хороша, - Петрушка хлопнул обеими ладонями по жердине, тянувшейся через всю подводу, да так, что в ней что-то жалобно тренькнуло. - Опробуй, душенька.
   Марфушка уселась на жердину, и та с громким хрустом разломилась почти пополам. Силантий аж о страхе мёрзлом забыл, разохался: такую жердину зазря погубили. Обломки упали неподалёку от подводы друг на друга, да ещё Петрушка по ним наподдал.
   - Крестом легли, - Авдотий Николу дёргает. - А где крест, туда нечисть соваться не рискует.
   И впрямь, вурдалаки с упырями попятились от обломков. Два кусочка дерева между подводой и тёмной ратью, не давали последней подступиться к пленникам колдовского леса.
   - Ох и аура у тебя тяжёлая, - посетовал Петрушка.
   - Кака-така аура? - взъярилась Марфушка.
   - Кольцо цветное, - пояснил Петрушка. - Вокруг любого человека светится.
   - А чего ж мне оно не видно?
   - Да ты ж грамоте училась, - всплеснул руками Петрушка. - А грамотеи ауру не признают. Твоя-то хоть и тяжела, да красива дюже, когда ты по-доброму. Бирюзовая с прожилками изумрудными. А злишься, тогда сизо-чёрная, и смрад по всей округе. Тут спички прочь. Одна искра, и весь мир в пепел.
   - Издеваться, - Марфуша щепку острую подхватила и в грудь Петрушке засадила. Тот подумал-подумал и завалился. Только щепка торчком из груди.
   - Скопытиться готов, лишь бы не работать, - Марфушка отвернулась и побрела прочь, причитая скорбно. - Мужика ухайдакала, сиротинушкой осталась, горе мне, люди добрые.
   За её спиной вскочил Петрушка, вытащил из подмышки щепку, рожи корчит, просит публику оценить, как он Марфушку ловко провёл.
   - Не смешна комедия твоя, - раздался холодный голос. - Финиту ей пора.
   Зеленоликая нагнулась и смачно харкнула в Игната густой зеленью. Сеньку холодный ужас до костей продрал. В бабе этой непонятной почитай болото целое обреталось. А теперь тина забрызгала Игната от сапог до ворота рубахи. Вместо Марфушки ком склизкой грязи. Осел Игнат, рухнул, как Петрушка в его пьесе не доигранной. Во тьме лишь его лицо белеет, да морда Петрушкина накрашенная. Не затронула носатую куклу тина колдовская. А в черноте тины блёстки: словно самородки малые чистого серебра.
   Повернулась дева к Силантию, а тот застыл, не шевелится. И бледнеть начал, тепло уходит. Но Никола не жмётся уже в страхе к подводе. Осмотрелся, нагнулся, подхватил заострённый обломок жердины и саданул Зеленоликой в грудь, как Марфушка Петрушке в комедии оборванной. Вздрогнула та, глухо простонала. И вдруг обернулась вихрем чёрной болотной мошкары, а из вихря холодной гнильцой люто повеяло. Тут уж Авдотий не растерялся. Выхватил огниво из кармана и дал искру. Чернота вихрящаяся вмиг вспыхнула. С воем злобным унёсся смерч огненный в озеро и в глубине его сгинул. Атаманшу победили, а с войском её как поступать? Упыри и вурдалаки хоть и присмирели вроде, не кидаются, но стеной стоят. Не пускают дальше.
   - Крест делайте, - завопил Сенька и сложил накрест две ложки деревянные. Попятилась от него нечисть.
   Никола подхватил второй обломок и скрестил его с тем, что атаманшу сразил. От такого громадного креста нечисть дёру дала. С дороги дурман-трава сгинула. В озере отражения звёзд покачиваются вместо черноты непроглядной. В лесу словно посветлело разом. Даром, что середина ночи. И вроде как даже теплее стало.
   Сенька бросился к лежащему Игнату. Да только его Силантий крепко за плечо ухватил.
   - Стой-ка, малой, - крикнул он. - Иначе зелень на тебя перескочит. Кого коснётся, тот не жилец. Игната не спасёшь, а сам в землю ляжешь.
   Игнат-то и не шевельнётся, только пучится на нём тина болотная. Сверкает в ней серебро, будто тысяча голодных глазёнок. Сенька шмыгнул носом и готов был разреветься. И вдруг распахнулись глаза Игната. Открылся рот, сомкнутый на представлении.
   - Никак глаза на мокром месте, Семён Афанасич, - прохрипел Игнат. - Нельзя. Сам знаешь, что со слезами уйдёт. А представление не закончено. Кто продолжит...
   Хрипы стали несвязными. По телу прошли конвульсии. Дёрнулась напоследок рука, а с ней и Петрушка ожил. Головой тряхнул, руки к Сеньке тянет, не бросай, мол. Вывернулся Сенька из-под длани Силантия, рывком подскочил к Игнату и отчаянным движением вмиг сорвал куклу с руки холодеющей. А потом стрекача дал, чтобы зелень не успела нагнать да хворобой сразить.
   Никола с Авдотием уже лопаты из-под мешков достали, могилу роют. Запасными вожжами подцепили тело бездыханное и в яму вместе с упряжью, чародейской тиной замаранной. А там и холмик в пять минут насыпали. Лежи-отдыхай, добрый человек, закончилась, видать, дорога твоя земная.
   Привал отменили. Есть никому не хотелось. Каждый мечтал подальше убраться от озера. Подвода медленно двигалась по заросшей дороге. Сенька сидел на месте Игнатовом и словно тепло его ощущал. А смотрел не вперёд, всё назад оглядывался. И в какой-то миг показалось ему, что в прогалине шарик яркий загорелся, огонёк блуждающий. Словно зажглось в ночном лесу странное солнце полуночное.
   Лес вскоре кончился. Лошадёнка выбралась на столбовую дорогу. Только стражников не видать, далёко позади остался пост, где пошлину собирают. На просветлевшем уже небе сиял тонкий месяц. Никола с Авдотием задремали, похрапывают. От Силантия же только что пережитый ужас сон гонит. Вперёд нагнулся, лошадёнку то и дело норовит подхлестнуть. И по сторонам больше не зыркает. Взгляд лишь по дороге шарит, чтобы на ухабе каком подвода не споткнулась да колесо не сломала. Сеньку тряска всё же укачала. Провалился он в сон. Степь вокруг. Волк где-то воет, да самого не видать. И мгла вязкая. Бежит Сенька по степи, а вой волчий всё дальше и дальше. А то кажется, что сам и воешь надрывно. Тоскливый вой этот Сеньке после ещё долгие годы снился.
  
   * * *
  
   Над деревней небо ясное, но с востока уже темнеть начинает. Пора. День к завершению подошёл. Светило красное только-только за чёрный лес пало, а в избу уже сумрак сочится, паутинку тьмы прядёт. Тятьки-матки дома нема, на барщину забрали. В конец лета и ночью работа найдётся. Лишь Васёк да Варвара дома. Ваську - пять, а Варварушке и четырёх нет. Страшно во тьме без взрослых, а страх, известное дело, как ключик волшебный: невидимые дверцы для нечисти открывает. Чуют пришельцы тёмные, взрослые в отлучке, и ну детей ещё пуще запугивать. Шишига Васька забрать навострилась, а бука уж наметила Варвару руками длинными ухватить, языком вёртким опутать и утащить в Застенье, в берлогу свою, в услужение вечное. Жмутся дети к печке, а бука с шишигой, шаг за шагом, всё ближе, всё ужаснее.
   Вдруг звякнуло нечто за окном, и громыхнуло на подоконнике. Пустовало толстое стесанное бревно, а теперь на нём блюдце, на блюдце - свечка, на свечке огонёк яркий пляшет, тьму по углам разгоняет.
   Бука хмурится, не выносит она света. Шишига в грудь воздуха набрала, свечу задуть, да промешкала. Со свечой рядом вдруг Петрушка объявился - рубаха красная в горох белый.
   - Сестрицы и братцы, - заверещал Петрушка. - Хотца подратца!
   Кулачища - во! Одним грозит буке с шишигой, в другом дубинка зажата.
   Васёк с Варварой на гостя незваного уставились: видок таков, что грознее нечисти. И не знаешь теперь, кого бояться сильнее.
   А Петрушка-то дубинкой помахал-помахал и в избу зашвырнул. Да ловко так, что шишиге по темечку. Выросла мигом шишка здоровенная, светит, что твой фонарь. Васёк увидал, как Петрушка с нечистью обошёлся, глазами по избе зыркнул, табурет-трёхножку подхватил, кинул, что есть силы. И ведь тоже не промахнулся. Теперь у шишиги две шишки на голове светятся. Словно и не шишига это, а зверь-рогач диковинный. Лови да барину продавай в его зверинец домашний, за пять рублёв серебром. Только шишига участи такой дожидаться не стала, через щель вниз просочилась да утекла через погреб.
   Петрушка за окном потерялся, да ненадолго, чтобы нечисть не радовалась. Вновь в окне маячит, обеими руками новое оружие сжимает. То дубинка была, а сейчас - дубинище. Почитай, в полпня коряга вывернута. Бука мигом скумекала, кому подарок такой причитается. Сквозь стену прошла и бесследно исчезла. Гость в красной рубашке с окна в избу спрыгнул, а за Петрушкой уже и Сенька влез.
   Васёк то на Сеньку смотрит, то на Петрушку в его руке. А тот и пригнётся, и грудь петухом выпятит, и сплясать мастак.
   - На! - Васёк Петрушке протягивает сокровище своё главное - кусок сахара пилёного.
   Лизнёшь с утра лакомство белое, и счастлив весь день. Но за спасение от нечисти и такое чудо отдать не жаль.
   Краснорубашечник не отказывается. Сахар принял, раскланялся, кусок в рот закинул, а разгрызть не может, хоть и старается. По рту катает, то одна щека квадратной сделается, то другая. А потом кувыркнулся, и в руке у него - петушок леденцовый. Ещё кувырок, и два петушка стало. Обе руки к Ваську с Варварой тянутся, угощаться зовут.
   Дети леденцы грызут, от Петрушки взгляд оторвать не могут. Но побаиваются ещё немного и на всякий случай за штанины Сенькины держатся. Сенька же избенку оглядывает, а в той - хоть шаром покати. И от неустроенности такой плакать хочется. Слеза уж выкатиться навострилась, да Сенька шмыгнул носом, втянул воздух, обратно её загнал. Уходит со слезой дух скомороший, а не хочет Сенька его терять. Рано ещё. Изначально народ бестолков. Пока не разъяснишь словцом острым, да не покажешь, что делать надобно, и не зашевелится никто. Сколько слов ещё народу не сказано. Сколько надо ещё показать, чтобы во тьме, наполненной тёмной нечистью и нищетой скорбной, догадались люди, как оковы скинуть да выйти к воле.
  
   октябрь, 2025
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"