Вильмс Дмитрий Викторович : другие произведения.

Цитаты-5/опыт чтения/

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чистая реклама...
  ЦИТАТЫ-5 /ОПЫТ ЧТЕНИЯ/
  
  Граев:
   ЛИЦОМ К СТЕНЕ (ГЛАВА 4)
  
   Средний балл моего школьного аттестата был больше, чем четыре семьдесят пять. Мой выбор пал на ЛЭТИ по очень простой причине, - перед
   одним из выпускных экзаменов я подслушал разговор Полины с
   Ниной Косаревич. Нина говорила, что собирается поступать в
   торговый, но боится конкурса.
   -Ну а ты, решила куда, наконец? - спросила, в свою очередь, Нина.
   -Да, все-таки ЛЭТИ, - ответила Полина. - У меня там двоюродный
   брат учится...
   -А на какой факультет?
   Полина назвала.
   Этого было достаточно для того, чтобы, получив свои документы,
   я отнес их во вступительную комиссию в ЛЭТИ на тот же самый
   радиотехнический факультет.
   Все пошли гулять, в городе царственно развалили свои пухлые телеса белые ночи, пахло сиренью, сигаретами, вином и духами, а я проходил
   всю ночь по городу один, забредая в какие-то пропахшие говном
   и блевотиной дворы и подворотни,
   Я с удивлением думал, что все в моей жизни повторяется, вот
   опять я смотрю на нее со стороны, она опять в другой группе,
   как была в другом классе,
  Иногда трамвай покачивался на поворотах, и мы соприкасались. Иногда
   мой палец касался ее руки, когда на нас напирал народ, и
   приходилось изо всех сил сжимать теплый поручень, чтобы не
   навалиться на Полину.
   Этот фантастический город, до сих пор дышащий испарениями болот, кого хочешь околдует, если долго бродить по его аллеям, загребая ногами опавшие,
   пахнущие прелью листья, если заблудиться среди прямых,
   уводящих в бесконечность, линий его улиц, огороженных
   высокомерными домами уже давно сгинувшей эпохи, если
   раствориться в натянутой как морской канат, кровеносной вене
   Невского, чувствуя себя среди лихорадочно текущих куда-то
   людей болезненной клеткой, агентом разложения, вирусом,
   растворенным в спешащем куда-то потоке так странно непохожих
   на тебя существ.
   ... -Теперь история партии, - сказал я.
   -Да, запутаешься в этих оппозициях, - усмехнулся он. - Тут
   точно без шпоры не обойтись...
   Ты производишь впечатление человека, погруженного в самого себя, но при этом, кажется, самые простые вещи так до тебя не доперли.
   Я облизал языком пересохшие губы и грубовато спросил:
   -Что это до меня должно было допереть?
   -Так, кое-что. Элементарные истины...
   -Что это за элементарные истины?
   -Да хотя бы... Как тебе мысль, что сам по себе ты в этом мире
   немногого стоишь? Одиночки хороши только в литературе. Но это
   слишком банально. А вот еще одна мысль... Тебе не кажется, что
   мы слишком привыкли вставать в очередь, в то время как
   существует вход туда, куда ты стремишься, без всякой очереди?
   А если мы не знаем этого входа, то у нас есть еще один шанс:
   не вставать в хвост очереди, а убрать того, кто стоит в
   очереди первым и занять его место. Все эти мысли,
   которые он растасовал передо мной, как карты, показались мне
   необычными, любопытными, интригующими, - они были слишком
   непохожи на все то, что я слышал до сих пор, или о чем читал,
   Мне казалось невероятным, чтобы он просто
   так решил познакомиться со мной поближе. Я слишком хорошо
   знал, что я - изгой, и мало кому интересен. Никогда до этого
   мы не общались с ним, ну разве обменялись парой фраз. Да и
   вообще никто никогда не выражал ко мне не то что симпатии, но
   даже простого любопытства.
   -В дзене есть замечательное правило, принцип, если хочешь:
   встретишь на своем пути Будду, убей Будду; встретишь учителя,
   убей учителя. Убей учителя, чтобы стать учителем, убей Будду,
   чтобы стать Буддой.
   -Я где-то читал, что буддизм - это религия недеяния и
   ненасилия, - заметил я.
   -Не надо путать буддизм с дзен-буддизмом. Основателем дзена
   был Боддхидхарма, который девять лет сидел перед стеной, пока
   не познал истину...
   Давай попробую догадаться, почему ты поступил в ЛЭТИ... Та девушка, с которой ты здороваешься все время на лекциях!.. Я прав? Ты влюблен? Да она, кажется, твоя бывшая
   одноклассница?
   Я поспешно отхлебнул пива. Оказывается,
   мой секрет Полишинеля написан на лице? Или это Денис так
   проницателен? Неужели и другие догадываются?
   "Любой человек, даже такой как
   ты, в глубине души думает, что в нем есть что-то интересное,
   что искупает его уродство, некое обаяние, которое делает его,
   по крайней мере, притягательным, если не красивым. Вечно мы
   приукрашиваем этот мир, а охотней всего себя в нем!"
   ...В том-то и заключалась моя идея, чтобы не просто соблазнить
   ее, но и соблазниться самому!
   Осталась только она. Она стояла рядом и смотрела на меня
   широко распахнутыми, испуганными, телячьими, влюбленными
   глазами. Я усмехнулся над выражением ее лица и полез по
   внешней стороне вышки. Ветер драл мою рубашку, волосы,
   поначалу лезть было неудобно, я стал бояться, что где-нибудь
   моя нога соскользнет, и я полечу вниз. На середине вышки я
   глянул вниз: все подо мной оказалось микроскопически
   ничтожным, враз изменившимся: мой брошенный на траву
   велосипед, она, стоящая рядом со своим велосипедом, закинув
   голову, похожая на букашку. Ветер трепал мою рубашку, резал
   мне руки, хлестал по щекам. К ладоням липла смола... В животе у
   меня все ныло, руки и ноги дрожали. Но начать спускаться
   теперь было бы трусостью. "Что она тебе? С какой стати ты
   должен ее стыдиться?" - уговаривал я себя, но спуститься не
   мог именно потому, что она стояла внизу, а мне уже было
   страшно, очень страшно. Одно неловкое движение - и я полетел
   бы вниз. На казавшуюся такой далекой и страшной землю. Если бы
   ее там не было, я сейчас же спустился бы и поехал домой,
   плюнув и на эту вышку, и на свой страх. Впервые я
   почувствовал, что она что-то значит для меня, но меня только
   злость разобрала от этого. Получалось так, что я ничего не
   добился, пальцем до нее не дотронулся, а уже накопил дурацкий
   стыд перед ней! Перед ней!
   Злость помогла мне преодолеть оставшуюся часть вышки, самые
   последние метры я лез, уже не глядя вниз. Я добрался до
   смотровой площадки, перекинул ногу через деревянный барьер и,
   задыхаясь, плюхнулся в коробку. Со всех сторон передвигал
   огромные массы воздуха с места на место ветер, словно играл в
   невидимые воздушные шахматы.
   Я отдышался и огляделся. Вид с вышки открылся чудесный, хотя
   на востоке уже все потемнело. Там чернели леса... Дачные участки
   кругом были похожи на заплаты, поставленные трудолюбивыми
   гражданами на грешную эту землю. Внизу можно было рассмотреть
   два брошенных велосипеда. Ее не было рядом. Она ползла как
   муравей по перекладинам вышки наверх; на ней были
   тренировочные штаны, вообще она довольно жилистая, несмотря на
   всю свою неуклюжесть. Кругом нее - одна пустота. Я холодно
   наблюдал за тем, как она поднимается все выше и выше. "А если
   упадет?" - подумал я с внезапным раздражением за то, что
   придется отвечать за ее рискованное восхождение. Но она цепко
   ползла перекладина за перекладиной, я уже видел, склонившись
   вниз, ее напряженное, бледное, некрасивое, покрывшееся пятнами
   лицо. Она задирала его и смотрела на меня испуганными глазами.
   Ветер растрепал ее длинные темные волосы, и они мотались
   туда-сюда, мешая ей, забираясь ей в рот. Несколько раз,
   вцепившись одной рукой в перекладину, прижимаясь к ней всем
   телом, она поправляла волосы, встряхивала головой и ползла
   дальше. Она ползла выше и выше, один неосторожный шаг - и она
   полетела бы вниз, а полетев вниз, с этой верхотуры, непременно
   разбилась бы. Закрыв глаза, я воображал ее тело внизу,
   изломанное, распластавшееся рядом с брошенными велосипедами. Я
   представлял, что мне придется спускаться, чтобы первому
   увидеть это мертвое тело... Потом объяснять всем, что случилось...
   Но нет, она уже подползала к смотровой площадке, ее дрожащие
   руки вцепились в края коробочки, на которые я облокотился,
   наблюдая за нею. Фаланги ее пальцев были напряжены и
   побледнели. Лицо пылало возбуждением. Глаза смотрели на меня в
   странном восторге. Вдруг она взмахнула одной рукой, в глазах
   ее вспыхнул животный страх. Я тут же схватил ее за запястье,
   она вцепилась в мою руку, вся дрожа; помог перебраться внутрь,
   и она, задыхаясь, с деревянной улыбкой, свалилась на дощатый
   пол, где квадратом вырисовывался запертый люк, ведущий вниз,
   на лестницу.
   Теперь мы были заключены вдвоем в этой пронизываемой всеми
   ветрами клети, словно летели высоко над миром в воздушном
   шаре, здесь нас никто не мог увидеть. Мы, отдышавшись, встали
   и огляделись. Весь мир был под нами. Она рассмеялась,
   счастливая. Она смотрела на меня, не говоря ни слова, и
   смеялась, смеялась. Ее рука все еще была в моей. Внезапно
   что-то случилось. На короткий миг, в стремительно
   надвигающейся темноте мне показалось, что она прекрасна. Я
   приблизил свое лицо к ее, закрыл глаза и поцеловал на ощупь ее
   теплые, солоноватые губы. Она, кажется, прикусила язык, пока
   лезла, во рту у нее была слюна вперемешку с кровью. Этот вкус
   крови распалил меня вдруг. Она отвечала на мой поцелуй,
   прильнув ко мне всем телом. Раздвигая языком ее рот, я в то же
   время, не раздумывая, оттянул резинку ее тренировочных штанов
   и опустил руку дальше, под трусы, ощущая теплую, дрожащую
   плоть ее тела; "нет, нет!" - она стала биться в моих объятьях,
   отталкивать меня, я уже едва различал в густых, наступающих
   сумерках ее лицо; мне это было на руку, потому что я все еще
   помнил, как она безобразна, а меня уже нельзя было остановить,
   так неудержимо влекло меня к этому теплому, такому внезапно
   близкому, беззащитному телу, с которым я мог делать все, что
   захочу. Я заставил ее замолчать, залепляя губы поцелуем, а
   рукой проникал туда, где до сих пор ее никто не касался.
   Мелькнуло в глазах далекое озеро среди лесов, - мы повалились
   на пол нашего ящика. Она стонала, даже ударила меня один раз,
   расцарапала шею, но я-то знал, что она хочет этого так же, как
   хотел это я. Никто не мог помешать нам, мы были одни. Наконец,
   она обмякла, позволила делать с собой все, что я пожелаю.
   Кровь, сперма, - мы были запачканы ими, наслаждение было ни с
   чем не сравнимым. Мы обнимались, голые, теплые, внезапно
   близкие, а ветер раскачивал вышку, месил темное небо,
   заставляя нас все теснее сливаться друг с другом перед лицом
   свистящей кругом стихии. Она гладила мое лицо своими пальцами
   и шептала, что она любит меня...
   Так я потерял невинность. Потом ветер стих, но закапали
   крупные капли дождя, было уже темно; мы спустились так же, как
   поднимались, это было непросто, потому что в темноте
   приходилось ногами нащупывать перекладину и всеми пальцами
   судорожно сжимать крепкие, скользкие бревна. И непонятно было,
   когда конец спуска, потому что кругом уже не видно было ни
   зги. Я спускался первым в кромешной тьме, она за мной, - мы то
   и дело окликали друг друга; до сих пор удивляюсь, как мы не
   разбились тогда. Все под нами скользило, грозило ежесекундным
   падением, но мы, изможденные, благополучно спустились все же.
   Я первый коснулся мокрой травы ногой, встал на землю, дрожа
   под дождем, потом протянул к ней руки, спустил и ее на землю.
   Наши мокрые велосипеды лежали внизу на влажной траве, там, где
   мы их оставили, мы споткнулись о них, когда стали искать их в
   темноте. Мы еще раз поцеловались, напоследок, мокрые и
   счастливые, дождь хлестал все сильнее, мы все не могли
   оторваться друг от друга, потом, наконец, уселись на
   велосипеды, покатили домой по раскисшей грязи, почти наощупь...
   Она восприняла то, что произошло, без всякого трагизма. Она
   ведь тоже получила свое удовольствие. Потом, чем больше я
   узнавал ее, тем чаще убеждался, что она очень даже не глупа.
   Или со мной она стала такой? Нет, все же это от природы. Кроме
   того, что она умна, она умеет быть нежной, страстной,
   распущенной, когда надо быть распущенной, стыдливой, когда
   надо быть стыдливой. Есть какая-то высшая справедливость в
   том, что, отказывая женщине в красоте, в, так сказать, внешней
   фотогеничности, природа будит в ней желание быть настоящей
   женщиной, утонченной самкой, соблазнительной и распутной,
   изнутри в первую очередь, а не примитивно снаружи. Как она
   умеет трахаться, если б ты знал!
   Вот что я думаю о красивых и некрасивых девушках... Настоящая
   страсть часто кажется уродливой и некрасивой, а красота
   слишком часто оказывается бесстрастной...
   Есть все-таки что-то приятное в том, когда тебя любят таким, какой ты есть.
   И даже, кажется, воображают, что ты хуже, порочней, чем на
   самом деле. Вскоре она стала надоедать мне, я не постеснялся
   сразу же показать ей это. Никаких упреков от нее не
   последовало. Она прекрасно понимала, что с ее внешностью на
   многое рассчитывать не приходится. Она и без того, наверное,
   недоумевала, как такой красавчик, как я, польстился на нее.
   Да, зачем притворяться - я знаю, что я красавчик. Знаю по
   опыту. Я знаю, что многие девчонки рады отдаться мне. Я
   привлекаю женщин. Я понимаю их и знаю, что им нужно. И точно
   знаю, что нужно от них мне. И они знают, что я знаю это. Это
   как игра...
   Знаешь, что такое СССР?
   -Конечно...
   -Нет, послушай меня. СССР - это спокойная, сытая, скучная
   Родина. Эсэсэсэр. Одна посредственность и теплая умеренность
   кругом! Усредненность... И почему мы родились именно в это
   время?! Хочется иногда чего-нибудь эдакого! Солоноватого,
   пусть даже с привкусом крови...
   -Например, убить кого-нибудь! - выпалил я вдруг.
   -Убить? - переспросил Денис, удивленно глядя на меня. - С чего
   это "убить"? Ну да хоть бы и убить! Внутри нас живут дерзкие,
   древние инстинкты, но суть не в том, чтобы подчиняться им, а в
   том, чтобы подчинять их себе. Играть с ними, приручать их, как
   диких зверей. Жажда убийства, жажда смерти (я вздрогнул),
   жажда секса (я покраснел)... Материал, из которого составляется
   наша жизнь, всегда под руками... Вместо этого люди
   устремляются куда-то за пределы этого мира, рисуют себе
   какие-то идеалы, фантазируют, теряют свою жизнь день за днем,
   тогда как ничего, кроме этой жизни, этого дня, этой секунды -
   им не дано...
   -В романе "Преступление и наказание", - поспешно вставил я, -
   Свидригайлов говорит о том, что вечность - это банька,
   маленькая, тесная, с пауками в углах...
   -Ну, так и не прочитал "Преступление и наказание", -
   рассмеялся пренебрежительно Денис. - Руки не дошли. Начал
   читать, и заснул на семнадцатой странице, как раз на той, где
   библиотечная печать стояла. Ха! Я вообще часто думаю, что все
   эти писатели и поэты намудрили: столько книг написано, а все
   ложь! И глупее всего те, кто в книгах истину ищут. Слова
   существуют для того, чтобы скрыть истину, а не обнаружить. Да!
   И вот тебе пример... Знаешь ли, ведь и я сейчас тебе почти все
   наврал. Ну, про вышку... Ты что, поверил в мою историю? Думаешь,
   все произошло именно так, как я тебе это рассказал? Вовсе нет!
   Кое-что так и было, но и досочинил я порядочно. Никому нельзя
   верить. Запомни как первое правило жизни. Никому!
   Да ты, кстати, потому до сих пор и девственник, что этой
   простой истины не осилил. И останешься девственником, пока
   женщину не наебешь. Или, по крайней мере, не позволишь ей себя
   наебать. А лучше всего двойной обман - когда ни ты, ни она не
   знает, кто кому когда и в чем лжет... Тогда, если до траха
   доходит, самый-то кайф и получаешь...
   -Зачем же нае... обманывать? - недоуменно спросил я и покраснел,
   потому что почувствовал, что вопрос мой прозвучал совсем
   по-детски на фоне "взрослых" рассуждений Дениса.
   -Павел, задумайся - а зачем вообще все? -серьезно спросил
   Денис. - Ты ни одной цели не достигнешь, если не наебешь кого...
   Я смотрел на него, должно быть, в эту минуту совсем влюбленным
   взглядом, который не остался для него незамеченным.
   Он вдруг усмехнулся.
   -Знаешь, я не только лентяй, но еще и трус, - вдруг сказал он.
   - Если бы я не был лентяем и трусом, я бы поехал воевать в
   Афганистан.
   -Зачем же ты тогда говоришь, что поехал бы в Афганистан? -
   спросил я. - Если не веришь в победу коммунизма?
   -Не верю, - подтвердил Денис. - Потому бы и поехал. Чтобы
   увидеть, что скрывается за словами. Если отказаться от мысли о
   том, что слово может что-нибудь значить, в остатке будет живая
   жизнь, без всяких прикрас. Вот ее-то я и хотел бы узнать... В
   самых разных обличиях...
  
  
  Глава5
  
   "Поверь мне: таким только дай раскочегариться, и тебе уже не уснуть до утра, даже если захочешь. Ты зря от Машки отказываешься... Когда-нибудь я приглашу для тебя красотку с кукольным личиком, с тонким носиком, с нежной кожей, - и ты убедишься, что такие вот фарфоровые стрекозы думают только о своем удовольствии. Пока не кончит раз восемь, такая думает, что ты ей все еще что-то должен... А сама минет сделать не умеет..." Алина хрипло хрюкнула-хихикнула, облокотясь обеими локтями на стол, ее большие груди круглыми шарами оттягивали широкий шерстяной свитер, глазами она так и ощупывала Дениса. Народная русская мудрость гласит, что не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. В очередной раз выпив водки, Алина вдруг посерела лицом, глубоко задышала, открыв рот, под подбородком у нее провис одутловатый мешочек, как у жабы. Она отодвинулась от Дениса, ее глаза помутнели, она принялась тыкать вилкой в банку, чтобы затянуть в рот соленый огурец, но тут по ее горлу пробежала судорога, бросив вилку на стол и зажав рот рукою, она вскочила, уронив табуретку на пол, и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. -Больше не пьем! - весело сообщил Денис, тряхнув головой. Маша встала, покачиваясь, по-видимому, чтобы отправиться на помощь подруге, но покачнулась сама и упала бы на Дениса, если бы он не схватил ее поперек талии и не кинул себе на колени. -У-у-у!!! - сморщив некрасивый нос, сказала Маша, шутливо отталкивая его, и тут же стала целоваться с Денисом - прямо на моих глазах. Про меня они, кажется, забыли. Но нет, я увидел, что Маша приоткрыла глаз и взглянула на меня.Я понял, что на помощь Алине идти следует мне. Чуть только я встал, комната, до того казавшаяся замершей, застывший, - поплыла в моих глазах, край стола толкнул меня больно в бок. -Ничего, ничего, - пробормотал я и, стараясь не терять равновесия, хватаясь руками за стены, выбрался из комнаты. Я стал кашлять, чтобы прочистить горло и позвать ее, но тут она сама выступила из темноты, вся дрожа, обнимая себя руками за туловище, нижняя челюсть ее мелко подергивалась. Черные волосы ее были растрепаны, вокруг глаз залегли темные тени, она остановилась перед мной и закурила. -Ну, ты как? - спросил я. -Оклемалась, - сказала Алина, затянулась пару раз и выбросила сигарету в сторону щелчком пальцев: горящая кометка прочертила темноту быстрой дугой и была проглочена ночью. -Холодно, - пожаловалась Алина, вяло переставляя ноги и поднимаясь по ступеням крыльца. Когда она оказалась рядом и остановилась, я обнял ее за плечи и уверенно притянул к себе. Алина тут же, словно заученно, закинула голову и закрыла глаза. Я вспомнил поцелуй, который когда-то получился у нас с матерью; не закрывая глаз, я прикоснулся своими губами к мягким, теплым, большим губам Алины. Ее губы раскрылись; словно водная гладь расступилась, мой язык нырнул в этот горячий, слюнявый, пахнущий блевотиной и сигаретным духом омут. Сколько мы целовались, я не знаю; наши языки ворочались друг в друге, словно каждый из нас был зубчатым колесиком, и не успевал окончиться один поцелуй, как на смену ему приходил другой, ничем не отличный от предыдущего. У меня даже мышцы языка и само горло заболели. Наконец, Алина первая высвободилась из моих объятий. "Пойдем", - низким, как бы интимным голосом сказала она, беря меня за руку и тяня за ручку двери на веранду. Мы вернулись на "кухню", но Дениса с Машей там уже не было. На клеенке стола стояла сковорода с остатками картошки, застывшими на масляном дне, четыре стакана, зеленая банка с огурцами, наполовину опорожненная, пустая бутылка водки была опрокинута, и, не зацепись, покатившись, горлышком за чугунную ручку сковороды, она бы свалилась со стола и валялась бы сейчас на полу. Ровный свет из-под абажура заливал весь этот варварский натюрморт, словно увековечивая, консервируя навсегда. -А где же Денис и Маша? - наивно воскликнул я. -Трахаются, - лениво ответила Алина и села плотной задницей на табуретку у стола. И снова я почувствовал, что дрожу. Ледяной холод заполз мне за шиворот и ползал под рубашкой, по позвоночнику. "Ну, давай же", - сказал я себе, но меня словно парализовало. Только руки и ноги мелко дрожали. И слюна скапливалась во рту. Алина зевнула, взяла вилку, поковыряла ею в застывшей картошке, отправила что-то в рот. -А... вы... ты тоже в медицинском учишься? - спросил я. -Да, - кивнула головой Алина и, наконец, посмотрела на меня долгим взглядом немного осоловелых глаз. Я ответил ей тем же. Так в детстве я имел привычку смотреть в чужой взгляд, чтобы пересмотреть его. Мы смотрели друг на друга, словно перед поединком. Я вдруг понял, что ни капельки не хочу эту широкозадую девушку с маленькими свинячьими глазками. Поняв это, я улыбнулся Алине. Она тоже улыбнулась мне. Ничего не оставалось делать, как подойти к ней, приподнять под влажные подмышки и поцеловать. Руки Алины обвили мне шею, она закинула голову и закатила веки, отдаваясь поцелую. Я ворочал своим языком в ее рту, держа руками все те же шерстяные влажные подмышки, и продолжал смотреть на ее закрытые трепещущие веки. Вдруг веки открылись и наши взгляды встретились, накатились друг на друга. Во взгляде Алины была дурашливая нежность, она стала тереться об меня своей большой грудью через ткани одежд. Ее бедра закачались, низом живота она тоже терлась об меня, о мою ногу. Терлась всем телом. О мое тело. Через ткани одежд, от которых можно было избавиться. Я ясно помнил выражение ее лица, когда она только увидела меня. В нем, несомненно, было разочарование. Мои ладони, до этого момента статично сжимавшие торс Алины, вдруг обмякли, я провел ими по ее спине и, опустив на ягодицы, стал мять сквозь вельветовую ткань эти огромные, мягкие, податливые, чуть провисшие ягодицы. Алина глухо застонала, пребольно сжимая клещами рук мне шею.
   Из самого нутра темноты слышалось ритмичное, завораживающее сопение. -Ой, они здесь! - каким-то конфузливым, но громким шепотом сказал мне прямо в ухо голос Алины, и мы, схватившись за руки, выскочили обратно в коридорчик, преследуемые сопящими звуками. -Трахаются! - уже конфиденциально сообщила мне Алина удовлетворенным тоном, прикрыв дверь, и толкнула дверь в другую комнату. Краем бедра я прикоснулся к кровати, скосил туда глаз и, прикинув траекторию, повалил тело Алины вниз. Мы целовались и целовались. Слюна просто растекалась по нашим лицам. Надо было каким-то образом действовать дальше, но каким - я не знал. Поцелуй уже казался каким-то сырым, тягостно-безвкусным. Тогда я оторвался ото рта Алины и стал целовать ее щеки, нос, шею. Мои якобы страстные прикосновения губами к этой податливой плоти были чистой воды лицемерием. Но я заставлял себя действовать. Руками я забрался под свитер Алины, под какую-то футболку под ним, и, путешествуя по всевозможным рытвинам кожи, добрался по спине до тугого ремешка бюстгальтера, впившегося в мягкую рыхлую плоть. Алина повернулась набок, помогая мне, но я не справился с хитрыми застежками, и стал гладить рукой ее покрытую пушком поясницу, после чего проник распрямленными пальцами вдоль ложбинки позвоночника в тесную щель между ее телом и обтянувшими полную талию брюками. Здесь пальцы мои подзастряли, тогда я изменил тактику: вытащил руку, нащупал пуговку брюк на ее животе и попытался расстегнуть ее. Но пуговица не давалась. В мыслях моих было только желание сделать все как надо. Алина тоже лежала неподвижно, словно прислушиваясь внимательно к моим действиям. Но возражений с ее стороны не поступало. И так и эдак я крутил этот диск пластмассы, скользил по нему ногтем, проталкивал в петельку, пытался подцепить с обратной стороны свербящими пальцами, - без толку; наверное, Алина носила немного узковатые для себя брюки; пуговица засела в петле, словно вросла в нее; кажется, Алина даже втягивала живот, помогая мне, я действовал уже двумя руками; все напрасно. -Сейчас, - сказала Алина. Она выбралась из-под меня, согнулась в темноте, я лежал на кровати и смотрел на нее снизу вверх. Она долго возилась, потом вернулась и легла рядом. Я положил руку ей на живот, и обнаружил, что пуговица расстегнута. Напряжение брюк было ослаблено, теперь в моих пальцах был язычок молнии, который надо было только потянуть вниз, что я и сделал бестрепетно, наслаждаясь послушным звуком, а потом мою руку поглотил жар между раздвинувшихся ног Алины. В голове у меня все разом смешалось, я снова приник ко рту Алины поцелуем, она ответила мне казалось бы страстно, но поцелуй был автоматическим: наше внимание сосредоточилось там, внизу. Что там было? Пальцы моих рук дотронулись до мягкой ткани трусиков, они были влажными, даже сырыми, что меня почему-то испугало, горячие ляжки Алины сильно сжали мою руку. Я в ответ сжал то, что пряталось под этими трусиками. Алина резко прервала поцелуй и, отодвинувшись, простонала: -Полегче...
   Трудно было даже поверить, что она сейчас где-то существует, наверное, спит, одна, в своей девичьей постели, в какой-нибудь ночной рубашке, а я здесь, в этой духоте, наши рты с Алиной пересохли, мы чуть ли не царапали глотки друг другу распухшими, шершавыми как напильники языками. Я опешил, когда она ловко, со знанием дела, расстегнула ширинку моих брюк, подскользнула пальцами под резинку трусов и, не дрогнув, развела короткопалыми граблями мягкую поросль кучерявых волос и схватила ими мягкий член. От прикосновения ее холодной руки мой хуй будто еще больше съежился, сжался, словно желал исчезнуть. Такая возможность, доступная девушка рядом - а я ничего не могу! Опять я подумал о Полине, то ли пытаясь укрыться за ее образом от настоящего постыдного момента, то ли объясняя себе все происходящее тем, что я оставался верен ей до конца. Но Алина, потрогав мой член, отпустила его и принялась гладить ладонью меня по лобку, по животу, ее толстые губы коснулись мочки моего уха и принялись сосать ее. Ласка была так необычна, что я забыл о своем хуе, а когда вспомнил, он уже налился кровью сам по себе и ткнулся распухшей головкой в ладонь Алины. Затаив дыхание, я следил за тем, что происходило. Алина умело принялась за дело, наглаживая мой хуй, словно котенка, он рос и рос, растягивая кожу, Когда он достиг предельных размеров, так что я уже забыл об остальном теле, чувствуя только его, став им, только им, - я вдруг вспомнил об Алине, привалившейся ко мне всем телом. Ее теплое тело прильнуло к моему. Она глубоко дышала рядом. Ее хриплое дыхание возбуждало. Я провел ладонью по ее телу. Она застонала. Набросившись на нее, я принялся целовать ее всюду, в то же время забираясь рукою под ее тесные брюки, сдирая с нее мешающую ткань, - тут она выскользнула, соскочила с кровати в темноту и вскоре вернулась ко мне без свитера, без брюк, в одной длинной футболке, чуть не до колен. Я уже стянул с себя одежду, Алина откинула покрывало, отдернула сыроватое одеяло, потом, валясь на кровать, потянула меня за собой, захватив мою шею голой рукой, я, падая на нее, почувствовал, как обхватили мои ноги ее плотные рыхлые ноги. Рука моя скользнула в поросль волос между ее ног. Мы вместе соскользнули в наваждение похоти.
   Когда я очнулся, Алина сидела рядом, похоже, раздосадованная. Все в той же длинной футболке. -Быстро ты, - пробормотала она. Я едва мог понять, откуда она здесь взялась. Оргазм был таким чудовищно-острым, -Подвинься-ка, - сказала Алина, она лежала на самом краю, а я раскинулся по всей кровати. Мы лежали совсем близко, но теперь между нами были бесчисленные пространства пустоты. Взрыв наслаждения сменился ощущением полного безразличия ко всему кругом.
   -Ты любишь его? - спросила Алина каким-то медоточивым голосом, какого я у нее и не подозревал. -Да, - тихо, едва слышно ответила Маша. Это, понятное дело, о Денисе. -А как тебе Паша? - задала свой вопрос Маша. Я прислушался. Даже ладонь приложил к уху. -Нормальный парень, - спокойно ответила Алина.
   -А где Денис? - спросил я. -На улицу пошел, - сказала Маша.-Зачем? Маша промолчала, а Алина популярно объяснила: -Ссать!
   -Ну, как прошло? - деловито осведомился Денис. -Нормально, - ответил я. Две струйки, журча, устремились в темноту.-Извини, - сказал Денис, - я тебе, кажется, ботинок обоссал. -Ничего, - сказал я. Денис стряхнул последние капельки с члена и спрятал его в ширинку. "Сейчас надо просто перетерпеть чувство равнодушия ко всему". Я кивнул, и мы пошли к дому.
   ...Полина не стояла между нами, а, наоборот, была молчаливой участницей моей одинокой мастурбации. Все чаще изнурял я свое тело, мастурбируя по ночам, изнуряя себя образами Полины, если так можно выразиться. Ее образ пропитал каждую клетку моего тела, но если в реальности между нами происходил разговор, он почти ничем не отличался от всех предыдущих: об учебе, о предметах и преподавателях, о школьных знакомых, о погоде. Как разорвать этот порочный круг? В конце концов, я стал думать, что так можно и с ума сойти. только память моя жадно копила все эти мгновения, но к чему? Смогу ли я когда-либо разбить эту копилку мгновений? Или я осужден скаредно копить их до конца жизни?
   Опять кровь хлынула мне в лицо... и в член. Я стал часто прогуливать лекции, потом стал гулять и практические занятия, и лабораторные, подолгу бродя по городу, сворачивая во всякие незнакомые улицы, волоча ноги вдоль роскошных, утомительных панорам. Я напряженно вглядывался в красоту этого города, который так и не мог назвать родным, признавая ее, эту красоту, головой, но не в силах почувствовать отклик на нее внутри своего сердца, точно в груди у меня лежал камень.
  
   ЛИЦОМ К СТЕНЕ (ГЛАВА 6)
  
   Два года, сейчас слились в памяти в одно серое пятно, промелькнувшее перед глазами, как встречная электричка, размазанная в окне мчащегося куда-то поезда. Сейчас я думаю, что ад у нас в голове, но тогда я был уверен, что ад кругом меня. В течение года мне не давали спать как следует - такой человек теряет силы к сопротивлению. Один из моих товарищей попробовал себя защитить и оказался в госпитале с переломами ребер и носа. Я стоял на шухере, когда деды глушили одеколон, в полусне стирал чужие хэбэ и портянки, подшивал дедов, чистил им сапоги, во время "бани" тер им спины мочалкой, и за это избежал участи ползать под кроватями, изображая из себя рычащий бэтээр и получая то и дело сверху металлической бляхой со звездой по гниющей заднице. "Влачик, спичку!" - слышал я, и мое тело послушно бежало дать прикурить Ереме, валявшемуся на кровати в сапогах самому злобному и отпетому деду, про которого один из черпаков рассказал мне как-то, что ему в свое время пришлось однажды буквально вылизывать языком носок сапога у дембеля-ингуша, будучи духом.
   Однажды зимой, во время стрельб, я пережил манящее искушение развернуться и дать из полного рожка АК очередью по всей нашей роте, мерзнущей за моей спиной. чувства жалости у меня не было даже к тем, кто никогда меня не трогал. Я запомнил это чувство, радуясь тому, что оно абсолютно свободно от воздействия любых других эмоций. Я знал, что через год, ослабив ремни и ушившись как гандоны, они будут жестоко издеваться над следующим призывом. Я знал, что если я ударю духа, потом мне станет его жалко, жалко будет смотреть в его бегающие глаза. Хотя через год он будет бить других молодых и измываться над ними, математический факт. Мне достаточно было знать это и просто смотреть на него тяжелым взглядом. Писала мне письма в армию сначала только мать. Несмотря на всю свою любовь к культуре, писала она неинтересно, скучно, присылала вырезанные из газет статьи о Ленинграде, об архитектурных памятниках; вероятно, она думала, что я скучаю по родному городу, по его красотам; а я, если на меня и накатывали воспоминания о родных местах, то странные, невесть из каких подвалов мозга являющиеся мне: то вдруг привидится мне блеск рельс на кольце трамвая, то мусорка рядом с нашим домом. И так явно, что мне плакать хотелось от невозможности увидеть это наяву. Архитектурные памятники мне не вспоминались, словно брезговали мной. Я читал когда-то роман "Преступление и наказание", и мне показалось, что весь этот роман пропитан темным духом напряженнейшего отчаяния, примерно тем же, что и книга Камю "Посторонний.
   Именно этот дух жил и укреплялся сейчас и во мне. Какая же тут религиозность? Эта сцена с Раскольниковым и Соней над Евангелием, она была словно пятно в романе, эта ранее мною незамеченная сцена. "Меня ебали, так и я буду ебать!" - кричал, помнится, Казак, психованный парень из Рыбинска-Андропова, одного со мной призыва. Копилась ненависть против всего этого мира, в котором такое насилие было неискоренимо. Образ страдающего бога, возвышающегося через свое страдание, начал смутно занимать мои мысли. Ведь именно страдания кругом было более чем достаточно.
   Говорили, что солдатам подсыпают в чай бром, чтобы сперма не била в голову. Только за месяц до увольнения, когда в комендантском взводе деды приобрели видик и за рубль устраивали киносеансы с порнухой, я сходил ночью туда один раз, и утром обкончался, преследуемый во сне образами хуев, пёзд и голых, сплетающихся тел.
   Мать, встретившая меня, постарела, читала запоем журналы и ругала коммунистов. Я с детства привык думать, что коммунизм - это светлая идея. Мне казалось, что виноваты во всем были сами люди, в каждом из которых глубоко в душе таится черная, мерзкая слизь. Солженицына я не смог осилить - тянуло в сон.
   Пустые кубы свободы громоздились надо мной каждый день, и я был волен строить из них что угодно. Я никак не мог собраться с мыслями, никак не мог ничего решить: сидел дома, смотрел телевизор, по которому теперь чего только не показывали, часами лежал в ванной в горячей воде, перелистывал новые книги.
   В ее руках был полиэтиленовый пакет с ядовито-яркой рекламой Marlboro. На голове Ее был повязан платок-косынка. И вдруг я догадался! Я протянул к ней руку и сдернул платок с ее головы. Как-то это само собой
  получилось. Голова была коротко стриженной. Она была круглой как шар и почти без волос. Волосы еле-еле топорщились из просвечивающей розовой кожи. Она густо, прямо на глазах покраснела и выхватила у меня из рук платок. Но, подумав, она не стала надевать его на голову. -Вот такая я теперь, - сказала она, прищурившись, с грустью и
   скрытой неприязнью ко мне. На глазах у нее блеснули слезы. Она махнула рукой. И вдруг рассмеялась беззаботно, добавив: - Совсем как ты! Я по-дурацки ухмыльнулся. Волосы на моей голове хоть и были пока короткими, но не такими, как у нее. Если бы не идиотский смотр нашей части две недели назад, приехал бы я с другими волосами, подлиннее. -Прошлым летом под дождик попала. А потом оказалось, что на ЛАЭС выброс был. Я вдруг подумал с замиранием сердца, что раз она два года была уродиной, у нее не должно быть никого. Из пакета Marlboro торчала ручка зонтика, хотя в чистом светло-вечернем небе не было ни облачка.
   Я разглядывал новые витрины, афиши незнакомых фильмов, рокеров на мотоциклах и блестящие машины, картины художников, самих художников, зазывающих нарисовать портрет...
  - Машка, задница, умной оказалась. Не дает повода расстаться. Да и чего нам расставаться? Подвернулась мне тут дурища одна, красивая до чертиков, на самом деле, поверь! - а через неделю мне с ней тошно стало. Кругозор - уборщицы общественного туалета. И запах из пизды... Такого резкого запаха я еще не встречал...
   После армии слова не слишком ловко приходили мне на
   язык. Какие-то они все странные стали за два года.
  -Ты, наверное, уже забыл, что такое тело женщины, - зашептал он мне вдруг в самую ушную раковину, сильно сжимая мое предплечье. -Хочешь, Машка кого-нибудь пригласит? Или - ее хочешь? Прямо сейчас? Женщину надо соблазнять. Если ты не против, мы можем вместе. Будет трио. Она потом только благодарна будет. У нас такого еще не было. А что? Сейчас посидим, я еще за винцом сгоняю. Потом потихоньку-полегоньку, видик включим. Я недавно Машке видик подарил, ты когда-нибудь настоящую порнушку видел? Видеокассеты? Я разогрею ее, а ты присоединяйся... И вдруг он сделал такое, что меня страшно поразило и даже испугало. Он взялся рукой мне за яйца! Он стоял, смеялся и держал меня за яйца. -Здесь все дела и вся мудрость! - смеялся он. - Мудрость от слова муди. Ну, пойдем, не пожалеешь же!
   Его рассуждения о Боге показались мне невыразительными, он словно порывался сказать что-то одно, а получалось совсем другое. Я как-то иначе все это себе представлял. У него почему-то не слишком хорошо получалось. Иногда он начинал долго и занудно вздыхать и говорить о тяготах пути... А мне и пробовать не хотелось. Люди, которых я видел в церкви, по большей части не слишком нравились мне. -Как же я буду просить Господа дать мне веру, если я не уверен, верю ли я в него?! - я чуть не рассмеялся в явном недоумении. Выходило, что верующих людей нет вообще, коли никто не умеет двигать горами,Но
  что-то в этом было, убежденность Прохора захватывала и меня, я продолжал внимательное чтение разных религиозных книг, надеясь во всем постепенно разобраться. Главное, почему я делал это - для меня вдруг открылась перспектива найти хоть какой-то смысл в окружающей меня абсурдной действительности. Я вдруг решил, что вопросы, мучившие меня всю жизнь, действительно, окончательно разрешатся, как только я скажу себе, что верю в Бога, верю окончательно, безоговорочно, бесповоротно, брошусь в эту веру, как в омут, ни в чем больше не сомневаясь. А дальше - Бог спасет... Почему я ринулся с этим чувством именно к Денису? Он валялся на застеленной кровати и читал какую-то книгу, когда я вошел к нему. Хармс, смешно пишет, сукин сын, пояснил он, кивая на книгу на помятом покрывале. Читал? Я мотнул головой. "Ты есть то. Все во всем. И все такое... Смотри, в комиссионке на Владимирском купил настоящий Nicon - совсем задешево! - он бережно снял с полки фотоаппарат в футляре, вынул его, бережно повертел изящную, матово-черную камеру в руках. - Красотища, а? Какой-то придурок решил сдать. Важное, говоришь? Важно вот что. Дорогие вещи покупать задешево, а дешевые не покупать втридорога... Но если тебе не нравится этот ответ, у меня есть другой. Мне кажется, он тебе больше понравится. Если хочешь знать, что в жизни самое главное для меня, - вдруг с каким-то озорным воодушевлением заявил он, - так это секс! Машка три дня назад уехала на неделю к тетке в Калининград и яйца уже сводит. Денис уже листал записную книжку, поднимал телефонную трубку, набирал какой-то номер. -Але? Жанну, пожалуйста. Жанночка? Это Денис! Как какой Денис? у ты даешь!.. - и дальше все в том же духе. -Жаль, живет далеко, - сетовал он, натягивая в прихожей кроссовки. - Черт, когда же я куплю машину?! Тащись через весь город в общественном транспорте! Впрочем, ради такого дела возьмем тачку. Деньги у меня сейчас есть, почувствуем себя сегодня прожигателями жизни... Обещала, кстати, подругу пригласить! Для тебя, по моей просьбе! Цени мою заботу! Я сидел в глубоком кресле и смотрел на белые круглые ягодицы Дениса, равномерно поднимающиеся и опускающиеся между двух белых женских ляжек, раздвинутых под ним, две маленькие желтые пятки высоко закинутых ножек покоились на его плечах. И подергивались с каждым его движением. -Ну что ты? - обернулся он ко мне, раскрасневшийся, с каплями пота на лбу. Из-под его локтя выглянуло улыбающееся круглое женское лицо -Пашечка, иди к нам, - позвал тоненький голосок. Жанна пригласила, как обещала, подружку, но в последний момент подружка прийти не смогла, так как из командировки неожиданно вернулся ее муж. я обнаружил, что Жанна целуется то со мной, то с Денисом, не отдавая никому из нас предпочтения. Наши с Денисом руки пробрались под эту юбочку и принялись гладить шершавый капрон, под которым так и ходили ходуном волны разгоряченного тела. Мы повалились втроем на низкий разобранный диван, и пока я целовался с Жанной, гладя рукой ее грудь через блузку, Денис стягивал с нее юбочку, колготки, трусики. Краем глаза я увидел, как блеснула голизна ее распахнувшихся ног. Потом его лицо зарылось там, между раздвинутых для него ног Жанны, и я зажмурился, продолжая целовать Жанну. Она застонала сладострастно, ее язык у меня во рту разбух, размяк, а тело под руками, напротив, напряглось и занемело. Побежал на кухню выпить воды. Когда я вернулся, то увидел на диване трахающихся Дениса и Жанну, уже совсем голых. Они уже на меня и внимания не обращали.
   Они продолжали трахаться прямо у меня на глазах, тяжело дыша, трахались прямо при мне, как звери, а я сел в кресло, и оттуда смотрел на них, мечтая о том, чтобы они как можно дольше меня не замечали. Пусть трахаются дальше. Весь хмель разом пропал куда-то. И в то же время я не мог отвести взгляда от этой чудной картины. Тело было пустым и далеким. Жанна, постанывая и извиваясь под ударами, меж тем умудрилась все же как-то расстегнуть мою ширинку, приспустила брюки, - мне пришлось опуститься на колени на диван перед нею, - она достала мой сморщенный членик и потянулась к нему губами. И засунула его себе прямо в рот! Рукой она держала мои подтянувшиеся распухшие яйца, а губами всасывала мой член, недавно, во время танца еще возбужденный, а теперь безжизненный: в рот и обратно, в рот и обратно. Пока я глядел, завороженный, на Дениса, я забыл про свой член, и вдруг почувствовал его: он стал расти во рту Жанны. Влажная теплота ее причмокивающего рта обволакивала его, как питательная тучная земля, греющая разбухшее семя. Живительная искра пробежала по моему телу. Сладострастие, источаемое глазами Жанны, стало захлестывать и меня... -Ммммм, - только и сказал Денис, оттолкнулся от Жанны и поплелся в то самое кресло, из которого я недавно смотрел на них. Он добрел до него, повалился и обессилено замер, опустив руки и свесив набок голову. Член его бессильно свисал между раздвинутых ног. А мой член уже разбух хуем во рту Жанны, она помогла мне перебраться вниз, я лег на нее, вспоминая Дениса на своем месте, теперь мы вдвоем купались в волнах сладострастия, и уже через несколько мгновений мой возбужденный хуй ходил в пекле ее слизской пизды. От тела Жанны пахло сохнущей спермой Дениса. Я размазывал своим животом его сперму по ее телу. Прижимаясь друг к другу, мы склеивались кожей и тут же отдирались. Наши губы и языки плавали в слюне, влага перетекала из одного рта в другой. -Только в меня нельзя, - торопливо предупредила меня в ухо горячим шепотом Жанна, прикусывая зубами мне мочку. Я двигался в ней, едва соображая, что делаю. вдруг она сжала глаза, сморщив веки, и замычала, кусая меня острыми зубами в плечо. Я почувствовал, что теряю ощущение своего хуя, словно он растворился в теле Жанны, где-то там, внутри ее тела нахлынул прибой, и вскоре отхлынул вновь, пизда ее раздулась пузыристым зобом, а потом снова крепко и тесно обхватила меня своим рукопожатием, а сама Жанна уже вынырнула из своего недолгого отсутствия, вернулась ко мне, смотрела на меня, улыбаясь, ее руки гладили меня с новой нежностью, рот был приоткрыт и улыбался, вспотевшее тело так и льнуло ко мне, она терлась об меня сосками, дурашливо водила по моему лицу языком и явно хотела сделать мне что-нибудь приятное. -Хочешь, кончи мне на лицо, - прошептала она.
   -Как это? - задыхаясь, спросил я, не прекращая движений.
   -Я покажу. Скажи только. Когда будешь готов. Но я не мог остановиться, толкал и толкал ее, несколько раз внутри нее что-то разбухало, она стонала, морщиня веки, а потом воздух вырывался, как освобожденные газы, она смущенно пищала каждый раз, а меня эти звуки только распаляли, она опять тяжело дышала, глядя на меня застывшим взглядом; она помогала мне, вздергивая задом, мы так яростно трахались, что иногда мой хуй выскакивал из нее, и тогда она торопливо хватала его рукой и запихивала в себя обратно.
   -Разошелся, наш мальчуган, сладенький, - шептала и возбужденно впивалась поцелуем мне в шею. Потом она вывернулась из-под меня, схватила мой хуй и потянула к себе; я был вынужден на коленях следовать за ним, перебираясь вдоль ее тела. Сначала она пустила его в ложбинку между двух грудок, сжав их ладонями, груди ее были мягкими, нежными, но небольшими, так что охват получился неплотным. Потом она стала ловить головку ртом, помогая себе руками; затягивая его все глубже и глубже в горло. Я уже почти ничего не делал, только смотрел завороженно, как она делает все это. Головка моего хуя то исчезала между ее влажных губ, то выныривала обратно, мокрая, красная и блестящая. Внутри рта она играла с ней язычком. Жанна повернулась на бок и, хватая мой хуй ртом, пальцами тискала и дрочила его. "Вот и я! Ну как на вас глядя ...". Подкрался отдохнувший Денис, и снова зарылся головой между ее распахнувшихся для него ляжек. Они подрагивали от возбуждения как плотный студень. Одна ее нога легла ему на плечо, я увидел волосатый просвечивающий кожей мысок, в который уткнулся нос Дениса, языком он вылизывал ее, вылизывал ее сочащуюся щель. Жанна закатила глаза и громко стонала. Я был на вершине. Я почувствовал, что сейчас не выдержу. Вот сейчас... Было такое чувство, что из меня вытягивают щипцами все жилы; я чуть не разорвал горло криком, кончая, как раз тогда, когда мой член бил где-то в самой глубине рта Жанны, в самой глубине, густая сперма так и хлынула из меня горячим густым потоком. Жанна вытолкнула мой хуй изо рта, распахнув и выпучив глаза, и закашлялась, прижимая ладонь ко рту. Но хуй, высвободившись, продолжал кончать, дергаясь в судорогах: скользнула змеей сверкающая нить, и повисла частью в путанице мелких завитков волос, а взлетевшая следом другая извилистая нитка, потоньше, присосалась к потной щеке Жанны. -Фу, чуть не захлебнулась, - сказала она, кончив кашлять. Из уголка ее губ выползала крупная капля белой спермы. Между тем Денис, распалившись, уже пристраивался между ее ног вновь. Я успел заметить, как скользнула в ее пизду крупная головка его хуя. -Уходишь? - крикнул мне вслед голос Дениса. -Да. Мне надо уже, - я натягивал перед дверью ботинки. Денис и Жанна вышли вслед за мной, обнимаясь, голые, блестящие от пота, счастливые, пропахшие спермой, выделениями и потом, - рука Дениса обвивала талию прижавшейся к нему бедром Жанны. -Оставайся, - предложил Денис. -Чайку попьем, - сказала Жанна, прижимаясь к Денису. - А потом продолжим... Она засунула руку между ног, вытащила и понюхала пальцы, сморщив носик. -Нет, не могу, мне надо. Пока...
   После первого поцелуя, мы целовались все чаще и чаще, потом стали заниматься любовью то у меня дома, то у нее, когда там никого, кроме нас, не было. Мы изучали тела друг друга очень постепенно. Каждый новый шаг был целой вечностью... А потом, когда он оставался позади, все казалось таким естественным... Когда она первый раз подарила мне оральную ласку... (я долго настаивал на этом). Мы прочитали страницу за страницей роман "Любовник леди Чаттерлей". Чтение этого романа возбуждало нас, и мы очень скоро бросали книгу и начинали целоваться,
   -Когда он передавал мне письмо для вас, у меня мелькнула эта мысль. В нем было что-то странное, такое что-то неуловимое в глазах, они избегали моего взгляда. Вы ведь знаете, что самоубийство - самый страшный грех. Никто не имеет права лишать себя жизни, дарованной ему Богом. Впрочем, о моих догадках никто не знает. Может, и я ошибаюсь. Его похоронили по-христиански. Дай Бог, чтобы я ошибался! А то ведь в Страстную неделю! Трудно поверить...
   И вдруг в этой книге я нахожу рассуждение о том, что если христианство - выдумка, то тогда всякое подвижничество, а уж тем более постоянные молитвы - напрасны, более того, уводят от настоящей жизни. Это как у апостола: "Если Христа нет, то тогда ешь, пей, веселись!" Представляешь?! Ты отдаешь всю жизнь иллюзии, и потом оказывается, что все это напрасно? -Я читал о чем-то подобным, - возразил я. - Только в другой какой-то книге. Вообще, все обо всем уже написано. Мир превратился в огромную библиотеку. На каждую книгу найдется антикнига. На каждую мысль уже готово опровержение. Ну и что? Просто надо силою воли выбрать то, что для тебя важно, а остальное признать неважным. "Царство Божие силою берется". Я уже к тому времени начал чувствовать себя достаточно искушенным в подобных рассуждениях. Я все еще не считал себя подлинным верующим, я не ходил в церковь, не молился, хотя и пробовал, но интеллектуальная сторона христианства, стройность гармоничность этого мировоззрения становились для меня все яснее.
   Венечка страшно обрадовался вдруг. -Да, да, да, да, это так, - затарабарил он, радостно хватая меня за рукав и приплясывая губами. - Как ты все глубоко понимаешь! Молитва - это хорошо, это твой разговор с Богом; но нужен еще разговор близких душ. Без этого можно разочароваться во всем, впасть в отчаяние, в страшный грех обособленности от других. Бог есть любовь, как это верно сказано! Вообще, в тот наш разговор он все время то впадал в какой-то унылый тон, то вдруг необыкновенно воодушевлялся и радовался чему-то, Бог весть чему, радость эта возникала буквально ниоткуда. Даже слезы выступали вдруг его на глазах. А я тогда стер все это из своей памяти, а теперь вспомнил.
   Но пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
   Я смял конверт, пошел на кухню, поднял крышку мусорного ведра и решительно выбросил письмо в отходы. Ведро было уже полное: яичная скорлупа, смятые бумажки, целлофан, туда же я бросил окурок выкуренной мною сигареты. Я взял ведро, вынес из квартиры и опрокинул все его содержимое в мусоропровод. Мусоропровод, как это часто бывало у нас на втором этаже, был засорен, мне пришлось проталкивать мусор длинной, специально для этого предназначенной крючковатой палкой, такой склизской, что пришлось, вернувшись в квартиру, тщательно вымыть руки.
   Мы с Полиной были среди молодежи, сдавленные толпой горячих, молодых тел, кричали что-то солдатам, даже видели издалека Ельцина на броне танка. Мы были пьяны в равной степени своей любовью и ощущением невиданной, невозможной, последней свободы. О, это видение ее раздвинутых голых ног, сверкающих посреди сумрака ночи! Ее гладкие ноги раздвинуты для меня, ради меня! Я с замиранием сердца опускаюсь между ними и проталкиваю во влажную свежесть ее раскрытой для меня пизды свой возбужденный хуй, который тут же охватывают встречные нежные судороги. Ее лицо, ее глаза передо мною! Простыни на кровати были липкими от нашего пота, от моей спермы, от ее выделений. Я доставал из холодильничка потную бутылку пива, мы жадно выпивали ее, в головах начинал плавать хмель, и мы еще сильнее потели, прилипая телами друг к другу. Мы трахались до изнеможения, всю ночь напролет, разрывая сон вспышками бодрствования, Я еще не привык к тому, что это - наша квартира. Бабушка Полины умерла всего полгода назад, и в квартире было много вещей после нее. Я понимал, что это наша квартира, только тогда, когда мы занимались с Полиной любовью или просто спали под одним одеялом. Жизнь моя словно сошла с накатанных рельс и стала теперь подчиняться вполне определенным циклам. В первую очередь я имею в виду месячные Полины, от которых часто зависело ее настроение, и мое тоже. Меня даже немного тревожило то, что Полине так нравится секс, что она готова была отдаваться мне даже во время месячных. Но и я был таким же ненасытным, как и она. Потом приходили дни, когда я мог кончать внутрь Полины без опасений, что она забеременеет, и мы изо всех сил пользовались этой возможностью. Я заливал ее влагалище своей спермой по нескольку раз за ночь. И на лице Полины после этого плавала улыбка, в движениях появлялась медлительная плавность. Она на глазах превращалась из немного зажатой и скованной девочки в молодую, полную меда и молока, женщину. Затем приходил период, когда следовало опасаться "залететь". Тогда мы начинали наши игры с того, что Полина тщательно облизывала головку моего члена, проглатывая первую жидкость, выступающую из уретры и, возможно, содержащую в себе небольшой процент семенной влаги. Иногда сверху был я, иногда она во время наших занятий оральным сексом. Пока она делала мне минет, я вылизывал ее открытую для меня слизистую "пизду", и эта женская "пизда" моей жены, которую я мог пробовать губами и языком, с короткими рыжеватыми курчавыми волосиками вокруг нее, беззастенчиво послушная мне, как домашнее, прирученное животное, возбуждала меня своим видом больше, нежели когда я не видел ее, проникая внутрь напряженным членом и приклеившись ртом ко рту Полины. И только потом, заведя друг друга оральным сексом, потеряв голову, мы начинали трахаться, целуясь горячими ртами, но я все время был настороже, чтобы успеть вовремя вытащить член и обрызгать из него гладкую кожу живота Полины. А Полина затем руками размазывала вязкую жидкость моей спермы по животу, по грудям, блаженно улыбаясь и застывая блестящей глазурью. Потом опять наступали дни, когда можно было кончать в нее, и Полина в эти дни бывала горяча и ненасытна, и требовала еще и еще, словно боясь, что не успеет насытить свое лоно. И снова приходили месячные, и Полина вновь становилась капризна, я должен был ей угождать, ее трусы в это время были плотно набиты ватными прокладками, от нее дурно пахло, и я невольно чувствовал к ней омерзение. И готов был убить себя за это. Но уже через день влечение к ее все еще грязному телу пробуждалось во мне, его нельзя было удовлетворять, и это распаляло нас сильнее чего угодно. В конце концов, мы забывали о дурном запахе, о сгустках крови внутри Полины, и почти всегда начинали трахаться, не дождавшись полного окончания месячных...
   Все-таки однажды оказалось, что Полина "залетела". Где-то мы не убереглись. Наверное, это произошло на Новый 1992 год. У Владимира Соловьева я прочитал, что семья - это и есть монастырь. Я даже пытался поститься, один раз сходил причаститься. Но батюшка, который меня исповедовал, мне не понравился, слишком назойливо было его внимание к моим плотским грехам.
   Из-за того, что Полина ночевала в больнице, у нас с ней не могло быть секса все эти две недели. Каждый вечер, оставаясь один, я открывал Молитвослов и молился Богу вместо секса. Я снова стал читать религиозные книги; то, что открылось мне во время молитвы за сына, требовало развития
   Детдомовский мальчик лет тринадцати очень привязался к Полине, буквально ходил за ней по пятам, она, посмеиваясь, давала ему разные указания, и он с радостью бежал их исполнять, он оставался в палате рядом с Юрой, когда Полине надо было отлучиться, часто, когда я приходил, принимался что-то рассказывать о себе, вроде того, что ему нравится, а что не нравится. Полина часто пересказывала мне его наивные рассказы о своей жизни в детдоме. Потом настала пора ему выписываться из больницы, он пришел прощаться в нашу палату уже в уличной одежде, как раз тогда, когда я был там, стоял у порога, говорил тихо, потупив глаза. -Прощайте, - сказал он. -До свидания... Он все не двигался. -Ну, беги, - сказала Полина, подходя к нему и трепля ладонью его встопорщенные русые волосы. - Беги. Не болей больше. Не попадай сюда. Его бледное лицо под ее рукой вдруг злобно исказилось. -Эх, вы! - воскликнул он вдруг, смотря на нее горящими, злыми глазами. - Я-то думал, что вы меня к себе возьмете! А вы, вы... - он вдруг смачно харкнул Полине под ноги, оттолкнул от себя ее руку, всю ее от себя оттолкнул, повернулся и убежал по коридору. В эти годы на улицах появились нищие, непривычные, с какими-то брейгелевскими, запечатанными недоумением лицами, а также попадались обыкновенные с виду люди, которые явно были не в своем уме.
  
   ГЛАВА 7.
  
   Вышел утром на кухню, поддернул тренировочные штаны, схватился за сердце, повалился на пол, и его не стало. Мать бранилась и говорила, что если бы отец был поумнее, то приватизировал бы свою комнату; а теперь она должна будет отойти треклятому государству. Я мало что знаю о родном отце. Он любил ездить за город, собирать грибы, ягоды, умел сам закатать банку варенья, принес нам одну такую на день рождения сына. Пришел пьяненький, посидел и ушел. На похороны отца приезжал из П* дед. Ему уже было далеко за семьдесят, он постарел, но по-прежнему держался бодро, не сутулился; он остановился у матери и каждое утро все так же, как и прежде, делал зарядку по своей системе и писал какие-то записи в толстую тетрадь. Говорил, что это его воспоминания и некоторые размышления, которые он, если удастся, опубликует, а если не удастся - оставит в память о себе нам, своим потомкам. "Они нас красивыми картинками взяли. По телевизору - одна реклама: шампуней, колготок, прокладок, шмоток, МММ эта - ну, просто страна дураков! Да не вырождение ли это? Страна нищает, дичает! Дядя Валера с тетей Зоей разводиться собирается, ты знаешь?! - вдруг неожиданно спросил он раздраженным фальцетом. -Нет, - покачал я головой.-Да, дожили; на молодой теперь жениться хочет! Встретил в больнице практикантку. Я его из дома выгнал. Все к черту идет! Никакой ответственности в человеке не осталось! Страна распалась, коллективы трудовые распадаются, семьи распадаются, - такое впечатление, что мы в какую-то центрифугу попали, каждый хочет своим умом жить, атомизация какая-то идет. Каждый думает, что другие ему обуза. Пиршество индивидуализма!
   Я заметил странное: чем более я сосредотачивался мыслями на Боге и прочих отвлеченных вещах, тем более сладострастным становился мой секс с Полиной. Когда не было ощущения греха, я часто утомлялся от секса, но, воспринимая секс как грех, я сразу же чувствовал в душе смятение, возбуждение и страстное влечение к сексу и греху. Бывало, совершая половой акт с Полиной, я молился и просил прощение у Бога, что грешу сейчас, глядя на изменившееся под влиянием наслаждения лицо Полины; и тотчас любовь к Полине переполняла меня, я молился Богу, чтобы забыть свое наслаждение и всецело сосредотачивался на ее наслаждении. Тогда, бывало, я доводил ее до исступления, а сам все никак не мог кончить. -Милый, давай теперь ты, - говорила она, обессиленная, и, уложив меня на спину, пыталась вывести меня из себя своими ласками; но я весь отдавался сокрушенным мыслям и чувствовал себя отдельно от возбужденного, похотливо-разъяренного члена своего тела. Иной раз мы так и засыпали, а посреди ночи я просыпался, набрасывался на Полину и, со спящей, находил облегчение своему наслаждению. Мое рвение к разрешению мировоззренческих вопросов постепенно остыло, зато в постели мы с Полиной достигали все новых высот. Иногда я думал, что ничего, в сущности, в этом мире неизвестно, и великая мечта может обернуться комнаткой с тараканами. Может, материалисты правы, и нет ничего, кроме того, что доступно нашим телам? Здесь и сейчас? Недалеко от нашего дома открылся маленький видеосалон, где крутили эротические фильмы; уложив Юру, мы ходили туда поздно вечером, и в тесной тишине, прижавшись друг к другу, смотрели, как на экране все новые и новые мужчины и женщины дарили друг другу наслаждение, выставляя напоказ свои обнаженные половые органы, на которые, глотая слюну, смотрели набившиеся в зал люди. Вот она - свобода! В обнаженной голой похоти была шокирующая красота. Смотреть в темноте на маленький экран, в котором происходили бесчисленные совокупления, изнурительно возбуждало. Мы с Полиной жали в темноте друг другу руки. Потом, вернувшись домой, мы, на ходу раздеваясь, предавались сексу, представляя себя на месте тех трахающихся мужчин и женщин. Как будто нас тоже снимали за занятием сексом. Поначалу в этом салоне бывали пары, но потом стали ходить, в основном, одни мужчины, и Полина смущалась среди них; мы перестали туда ходить. Но все больше изобретательности привносили в наш секс. Жизнь была тяжелой, и секс казался единственной отдушиной в унылой рутине дней.
   Огромная иномарка освещала своими яркими фарами нас троих, больше на мосту никого и ничего не было. В панели приборов впереди уютно светились красные огоньки, играла мягкая музыка. Вообще, здесь было мягко, уютно, не то что в холодном мире вокруг.
   Вдруг музыка прервалась, откуда-то раздался высокий женский визг; затем громкий и грубый властный мужской голос закричал: -Всем оставаться на своих местах! Проверка документов! Проверка документов! Послышался шум какой-то возни, танцующие стали быстро расходиться, некоторые женщины визжали, кто-то неподалеку грязно выругался матом, в центр зала ворвались несколько человек в камуфляже, с автоматами, один из них, самый высокий, без автомата, громовым, уже знакомым властным голосом прокричал: -Всем оставаться на своих местах! Какой-то высокий худой парень в белой рубашке вдруг попытался пробежать мимо людей в камуфляже в сторону выхода, но один из них подставил ему подножку, парень грохнулся на пол, тут же ему на спину вскочил пантерой один из омоновцев, заломал руки. -Я же предупреждал! - закричал голос. - Женщинам оставаться на своих местах. Мужчинам - лицом к стене! Лицом к стене! Живо! Вспыхнул свет. -Какая досада! - пробормотал Денис, жмурясь и взглянув еще раз на часы. Потом он посмотрел на меня: - Вот незадача! - нахмурился он. - Я про паспорт тебя не спросил. Если ты без паспорта, тебя могут замести. -У меня есть паспорт, - сказал я, ощупывая карман пиджака. К счастью, я как раз ездил в центр получать деньги на одном месте, где работал по совместительству, поэтому паспорт у меня был с собой. Все происходило так, словно я видел кадры из какого-то боевика. Я даже подумал, что люди кругом старательно подражают актерам из таких фильмов. Я стоял и от нечего делать рассматривал стену перед собой. Стена тянулась вправо и влево, вверх и вниз, ничем не отличаясь от самой себя ни в какую сторону.
  "Что касается христианства, я думаю, что астрологи правы, и христианской цивилизации приходит конец, на смену ей идет другая. -Какая же? -Говорят, что даосская...
   Проходя по длинному узкому коридору на третьем этаже, вы могли увидеть на одной из дверей надпись ИНТУРБЮРО "СОЛНЕЧНЫЙ КРУГ". За этой-то дверью мы и работали. Стены офиса были оклеены яркими картами и плакатами, безоблачно-солнечными, уводящими от унылой слякоти за окном, на маленьком журнальном столике лежала россыпь журналов, глянцевыми веселыми фотографиями приглашающих заглянуть в них. С надменными толстомордыми дядями он был почтителен и серьезен, но позволял себе слегка солоноватые шутки, и дяди вскоре расплывались на неудобном стуле.
   Мы придумывали всякие забавы: с фруктами, с бананами, с йогуртами, - подражая героям фильма "9 1\2 недель". Еще мы подражали порнозвездам, трахаясь часами, рыча, царапаясь, меняя позы, смотрясь друг на друга в зеркала. Мы выбрили наши половые органы, это нас заводило. Иногда снимали друг друга на мгновенную камеру Полароид, и разглядывали проявляющиеся на наших глазах возбуждающие фотки, запечатлевшие нас и наши хуй и пизду в мгновения ебли. Меня теперь не удивляло, что моя красавица Полина любит такого урода, как я. Я знал, что мой член способен принести ей столько наслаждения, сколько не могли доставить ее тонкие пальчики. Полина как-то призналась мне, краснея, что лет с четырнадцати у нее была привычка мастурбировать по ночам под одеялом. Она привыкла ласкать пальцами свой клитор, доставляя себе удовольствие, но теперь убедилась, что мой язык подходит для этого куда лучше. Она стонала от наслаждения, когда я ласкал ее клитор язычком. Я тоже признлся, что в юношеские годы мастурбировал, более того, почти всегда представляя себе ее. -Правда? - растроганно спросила Полина. - Если бы я знала тогда! Трудно было поверить, что в школьные годы мы могли быть близки с ней, но нас возбуждало представлеть себе, что такое возможно было бы. Возбужденные такими разговорами, мы, бывало, садились на стулья напротив друг друга и начинали заниматься онанизмом. Полина раздвинув ноги и, глядя на меня подернутыми пеленой глазами, ласкала себя пальцами под волосатым мыском внизу живота. Я заворожено смотрел, как ее палец с крашеным ногтем нырял в расступающуюся слизь ее пизды. Я тоже мастурбировал, не в силах оторвать взгляд от этой картины, мы заводились, глядя друг на друга, она прижимала свой пальчик к клитору и вибрировала им все быстрее, нетерпеливей, изменяясь лицом - пока не кончала, закатывая глаза и содрогаясь всем телом. Постепенно мы снимали всяческие запреты друг для друга. Мы учились называть вещи своими именами, зная, что это звучит грязно. Так, однажды, мастурбируя вместе с Полиной, я спросил ее, что она делает. Она в эту минуту дрочила свой покрасневший, набухший клитор. -Что ты делаешь? - задыхаясь, спросил я. -Мастурбирую, - задыхаясь, ответила Полина, не прекращая движений пальцем. -Я тоже. Я дрочу. -Что ты сказал? -Я дрочу. В глазах Полины промелькнуло какое-то чувство, как будто между нами проскочила искра или бабочка вспорхнула, теперь она смотрела на меня, не отрываясь. -Как это возбуждает, - сказала она. -Да. Это слово...-Что? -Это слово "дрочу". Меня возбуждает оно. Спроси меня, что я делаю. -Что ты делаешь? -Я дрочу. А ты? -Я тоже... дрочу... -Я тоже. Я дрочу свой хуй. -Возбуждает... -Возбуждает? -Да! Что ты делаешь? -Я - дрочу! Я дрочу свой хуй! -Еще! -Я дрочу свой хуй!!! А ты? Что ты делаешь? -Я дрочу... я дрочу... -Ну?! -Я дрочу свою... пизду. -Боже! Почти сразу лицо Полины исказилось, судорога оргазма заставила содрогнуться все ее тело, бикфордов шнур внизу моего живота догорел полностью, и взрыв сотряс меня секундой позже тоже. Тяжелые капли спермы плюхнулись прямо на линолеум. Секс между нами становился все плотнее, все насыщенней. Мы объедались им. Иногда мы отдавали Юру ее или моей маме, и все воскресенье проводили в постели, не вылезая из теплых простыней, подушек и одеял, добираясь разве что до кухни. Мы стали лучше питаться, и наши тела поплотнели. Мы включали порнушку и смотрели порнофильм с любого места, смотрели на красивые, загорелые тела, не стесняющиеся выставлять свои хуи и пёзды, ебущиеся для нас. Мы разглядывали наши хуй и пизду и знали, что мы сейчас будем делать то же самое. Так же бесстыдно будем ебаться. -Смотри! - говорила Полина, показывая на экран. На экране сразу два хуя забирались в одну пизду, вернее, один хуй забирался в пизду, а другой хуй забирался в растянутую задницу. Анальный секс. -Как это возможно? - недоумевала Полина. -Давай попробуем! - уже не в первый раз предлагал я. Часто во время секса я смачивал в слюне палец и вводил его в задний проход Полины, когда брал ее сзади. Сначала она возражала, но потом ей все чаще это нравилось. Я чувствовал пальцем через какую-то тонкую перегородку, как движется внутри Полины мой хуй. За узкой дырочкой анального отверстия было не меньше места, чем в пизде Полины. Я сгибал там, в этой темной пустоте тела Полины свой палец в разные стороны. Мне все чаще хотелось попробовать ввести туда свой хуй. Там, должно быть, очень туго. Иногда я забирался туда языком, слабая горечь пощипывала кончик моего языка. Полина, бывало, разойдясь от оргазмов, тоже вылизывала своим язычком мой волосатый анус. Стоило мне не притрагиваться к Полине дней пять, и я чувствовал себя сгустком энергии, которому все подвластно. Но после изнурительного секса, особенно когда я кончал за сутки пять-шесть раз, я казался себе прозрачным, Как-то раз в одно из полнолуний я, трахая Полину сзади, поставив ее на колени перед собою, вогнал сразу два пальца в ее задний проход. Она только стонала, извиваясь и дрожа всем телом. Кажется, она кончила уже раз пять. Я же, хоть и возбужденный, контролировал себя и постепенно расширял уже двумя пальцами к тому времени немного расслабившийся анальный вход. Наконец мне показалось, что вход достаточно расширен, я вытащил из пизды Полины свой хуй, тускло поблескивающий извлеченной влагой, прижал твердую головку к дырочке ее ануса, нажал низом живота, растягивая в стороны ее белоснежные ягодицы; головка туго уперлась в поддающуюся плоть, - и вдруг проскочила внутрь. Полина застонала, но чего в ее стоне было больше - боли или наслаждения, я сказать не мог. Ощущение было новым и совершенно необычным. Словно детская ручка сжала мой хуй. Продвижение внутрь еще усилило это чувство. Каждая мышца, каждая венка моего хуя была охвачена почти болезненным сжатием. Я стал осторожно двигать членом, вводить и выводить его, постепенно расширяя дырочку. Полина молчала, тяжело дыша, ладонями растягивая ягодицы. -Не больно? - спросил я. -Нет, только чуть-чуть...-Тебе нравится? -Да, нравится... Она посмотрела на меня глазами, затуманенными наслаждением. Наши голоса прерывались. Все внимание мы сосредоточили на экстатическом, почти болезненном, извращенном наслаждении. Постепенно движения стали даваться мне легче. Полина так и стояла на коленях, тесно прижавшись щекой к подушке, - волосы ее были рассыпаны по наволочке, - выпятив свой задок, растягивая его руками. Я вгонял свой хуй до упора, вытаскивал его обратно, потом вгонял снова. Он весь теперь был опутан густой слизью. Волосатый мешочек яиц стукался о набухшие кровью губки дышащей Полининой пизды. Из-под натянувшейся тонкой кожи перед моими глазами проступали очертания твердого копчика. Спина Полины выгнулась, она постанывала. Каждое движение дарило болезненное наслаждение, в самом конце моего проникновения в Полину головка моего хуя царапалась о что-то острое. Последние несколько движений я сделал уже едва сдерживаясь; Полина мычала в подушку, мне показалось, что в мой хуй вонзился штопор, так скрутила его судорога оргазма. Содрогаясь, где-то там внутри тела Полины я излил свою влагу и повалился ей на спину. Она тоже дрожала подо мною, кончив. Я вспомнил, как читал в какой-то книге высказывание средневекового монаха о том, сколь мерзки внутренности прекраснейшей из женщин. Если сделать невидимыми ее одежды, ее кожу, то взору откроются бездны нечистот, зловонная выгребная яма. Так писал тот мудак. Только что я был там, в этой бездне нечистот, но это вовсе не поколебало моей любви к Полине. Я даже любил ее больше, чем когда-либо. За то, что она была моя - вся.
  "Наши мысли - те же самые травы, которыми шевелит ветер. Вместо идей теперь - деньги, секс, привычка. Вот и все. Грустно? Нет, прекрасно! А вся эта поэзия, которая у каждого в душе томиться - недоступна. Ты ее вечно будешь в себе носить - и никогда не найдешь любезного друга, который ее сумел бы понять. Но самое главное - что и не надо этого!" -Почему не найдешь? - перебила его Маша. -Потому что, - вдруг отрезал Денис и замолчал. Денис вдруг продекламировал: -Набери ветвей, заплети, завей, вырастет шатер; расплети - опять будет пустовать лишь ночной простор.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"